В какой-то момент я снова потеряла сознание. Когда я пришла в себя, я была насквозь промокшей. Вода, стояла у меня в волосах и, щекоча, лезла в уши. Мои плечи онемели, словно в них вогнали железные прутья, отделив грудную клетку. Однако забытье и холодная влажная грязь отрезвили мою голову. Думать мне не хотелось, положение, в котором я очутилась, было слишком жутким. Но с минуты на минуту я должна заставить себя соображать, пока владею здравым смыслом.

Я перекатилась на бок — одеяло отяжелело от грязи. Напрягая ничтожные силы, я умудрилась принять сидячее положение. Мои лодыжки были связаны вместе, а руки отведены за спину и скреплены в запястьях. Я не могла опираться на руки, но, опустив их ниже и пихая себя под зад, я сумела подать свое тело вперед, опираясь на пятки, сгибая и выпрямляя колени.

Я должна была догадаться, что они несли меня к болоту по той тропинке, с которой сбросили Нэнси, то есть в самом удаленном от дороги месте. После нескольких проб и ошибок, в результате которых я едва отдышалась внутри грязного кокона, мне удалось понять, что вода находится справа от меня. Я осторожно развернулась на сто восемьдесят градусов так, чтобы медленное продвижение осуществлялось в направлении к дороге. Я старалась не думать о расстоянии, не вычислять свою вероятную скорость, гнала мысли о еде, ванне и постели. Вместо этого я представляла себя на солнечном пляже. Может быть, на Гавайях. Может быть, неожиданно появится джинн и вытащит меня из моей темницы.

Ноги и руки у меня дрожали: слишком много усилий и слишком мало физических сил. Через каждые несколько толчков я вынуждена была останавливаться и отдыхать. На второй раз, когда я остановилась, я почувствовала, что опять проваливаюсь в забытье. Очнувшись, я сообразила, что уткнулась в траву. Тогда я заставила себя считать: пять толчков вперед — счет до пятнадцати, еще пять толчков — счет до пятнадцати и так далее. Ноги дрожат, голова кружится… пятнадцать. Мой пятнадцатый день рождения. Габриела умерла за два дня до этого. Последний вздох на руках у Тони, а я была в тот момент на пляже. Может быть, там и вправду есть небеса и Габриела с ее чистым голосом, звучащим в хоре ангелов, ждет меня, раскинув руки словно крылья мне навстречу, в объятиях безграничной любви… ждет, когда мое контральто сольется с ее сопрано.

Лай собаки снова привел меня в сознание. Красноглазая охотничья собака! На этот раз я не смогла сдержаться: я была слаба, и маленькая струйка мочи потекла из-под меня. Я слышала, как собака подбирается все ближе, ее дыхание становится все отчетливее… Наконец короткий резкий лай, и нос пса уткнулся сбоку в мое одеяло. Я упала на бок и лежала беспомощным клубком грязи и тряпок, тщетно пиная воздух. Я чувствовала, как лапы зверя тяжело давят мое плечо. Я продолжала брыкаться в одеяле, пытаясь отогнать собаку. Мелкие слезы страха стекали мне на нос. Вот ее клыки тянутся к моей голове, а мои руки связаны. Когда она прокусит одеяло, чем я защищу свое горло? Мои руки связаны сзади, но я не прекращала слабые пинки. Ужас загрохотал в моих ушах, когда я почувствовала вдруг, как мои ноги опять коснулись воды. Сквозь грохот в ушах я услышала голос и, собрав все оставшиеся силы, попыталась закричать.

— Ты добралась? Ты нашла ее? Это вы, куколка? Это вас завернули в одеяло? Вы меня слышите?

Так, значит, это не красноглазая собака моих наваждений, а Пеппи! И мистер Контрерас! Моя радость была так велика, что болевшие мышцы моментально испытали облегчение. Я слабо мычала. Пожилой человек лихорадочно боролся с узлами, разговаривая все время с самим собой:

— Я мог бы догадаться и прихватить нож вместо этого разводного ключа. Следовало предположить это… ты, глупый старик. Почему ты собрался идти, взяв ключ, когда нож — это то, что нужно? Приготовьтесь, девушка, мы почти у цели, не покидайте корабля теперь, когда мы так близки к спасению.

Наконец ему удалось сорвать одеяло с моей головы:

— О мой Бог! Это скверно. Позвольте вытащить вас отсюда.

Он отчаянно трудился, пытаясь расправиться с узлами за моей спиной. Секунду собака встревоженно смотрела на меня, а потом начала лизать мое лицо. Я словно превратилась в некогда потерянного ею щенка, которого она наконец нашла. Все время, пока мистер Контрерас, высвободив мои руки, растирал отчетливо видимые следы нарушения кровообращения, она продолжала умывать мне лицо. Он был потрясен, увидев меня в нижнем белье. Он испугался, что меня изнасиловали, и с трудом вник в мои заверения, что меня просто хотели утопить. Тяжело опершись на его плечо, я позволила ему тащить меня к дороге.

— Я привел сюда одного молодого дамского угодника. Адвоката, как он сказал. Не поверил, что вы и вправду можете оказаться здесь, поэтому ждет вас в автомобиле. Когда ее королевское высочество вернулась с озера без вас, я забеспокоился. А потом объявился этот молодой выскочка и сообщил, что вы собирались встретиться с ним в девять. Он спрашивал, где вы мотаетесь, он, видите ли, не может ждать весь день. Знаю, знаю! Вы не хотите, чтобы я маячил у вас за спиной, куколка, но я же был там, когда тот негодяй пообещал утопить вас в болоте, поэтому я заставил этого умника привезти нас сюда вниз. Меня и ее высочество, вы понимаете… Я вычислил место и был уверен, что мы сумеем найти это место после того, как вы показали мне его на карте.

Мы вышли на дорогу. Там стоял Рон Каппельман, облокотившись на свой побитый «рэббит», и беспечно насвистывал, глядя в небо. Когда он увидел нас троих, он прямо-таки подпрыгнул и побежал через дорогу нам навстречу. Он помог мистеру Контрерасу перетащить меня через ограждение и уложить на заднее сиденье автомобиля. Пеппи затявкала и просочилась между ними обоими, чтобы втиснуться и улечься рядом со мной.

— Проклятье, Варшавски. Вы пропустили встречу, да еще забрались так далеко. Что, черт возьми, с вами случилось?

— Оставьте ее, молодой человек, и не говорите подобных гадостей. В английском языке существует масса других слов, кроме проклятий. Я не знаю, что подумала бы ваша мать, если бы услышала вас, но нам следует немедленно доставить эту леди к доктору, чтобы ее привели в порядок. А уж потом, если захотите, будете совать свой нос и выяснять, как она попала туда, где была, может быть, она и пожелает говорить с вами.

Каппельман рассердился и приготовился возражать, но, поняв бесполезность этого, сел на водительское место. Я потеряла сознание еще до того, как он развернул свой автомобиль. Что было потом, я не помнила. Я не знала, что Каппельман остановил водителя патрульной машины штата и тот доставил нас с эскортом в клинику Лотти, мча со скоростью восемьдесят миль в час. Я не знала и того, как мистер Контрерас с присущим, ему упрямством отстаивал меня, не позволяя везти в больницу без ее разрешения. Не знала, что Лотти, бросив лишь один взгляд на меня, лежавшую на заднем сиденье, вызвала машину «Скорой помощи», чтобы доставить меня в — «Бет Изрейэль» как можно скорее. Ни даже как Пеппи не хотела оставлять меня на попечение санитаров. Она держала одного из них за запястье своими сильными челюстями и не давала увезти меня. Они сказали, что я ненадолго пришла в сознание и сказала Пеппи, чтобы она отпустила руку парня, но я ничего не помнила об этом, даже в качестве фрагмента сновидений. Наконец около шести утра в четверг я очнулась. Пережив несколько минут недоумения, я поняла, что нахожусь на больничной койке, но не могла сообразить, что я там делаю и как туда попала. Однако, как только я попыталась сесть, от моих плечей в голову полетел такой острый сигнал боли, что воспоминания нахлынули на меня.

Мертвое озеро. Этот страшный кокон смерти. Я вытянула руки перед собой, хотя любое движение вызывало сильную боль. Мои запястья и руки были обмотаны бинтами, пальцы походили на ярко-красные сосиски, торчащие из белой упаковки. В левое предплечье над бинтами была введена игла. Я проследила взглядом от нее до шеренги капельниц и покосилась на этикетки. Название препарата сказало мне о многом. Я медленно свела вместе кончики пальцев. Они были опухшими, но я могла ощущать их. Я снова легла, испытывая умиротворение. Я уцелела. Мои руки в порядке. Они пытались убить меня, пытались унизить меня в момент моей смерти, но я жива! Я снова погрузилась в сон. Когда я опять проснулась, наступило полное больничной суеты утро: измерение кровяного давления, температуры, затем обход врачей и никаких ответов на мои вопросы — вам все скажет врач. Вслед за медсестрами появился бодрый молодой врач, который заглянул в мои глаза и потыкал булавкой в мои ноги. Похоже, булавки служили наиболее передовым методом в практике невропатолога. Другой молодой врач занимался в этот момент с моей соседкой, женщиной моего возраста, которая только что перенесла косметическую операцию. После того как они закончили, пришла сама Лотти с блестевшими от повлажневшего взора темными глазами, изобличавшими отнюдь не врачебное рвение. Молодой врач суетился у ее локтя, стремясь поделиться с ней своими медицинскими открытиями по поводу моего тела. Она послушала его с минуту, а потом отпустила, отмахнувшись властным жестом:

— Я уверена, что все рефлексы у тебя в полном порядке, но позволь мне взглянуть самой. Сначала давай твою грудную клетку. Дыши… задержи дыхание… выдохни. Та-ак!..

Она прослушала меня спереди и сзади, затем велела закрыть глаза, вытянуть руки перед собой и свести их вместе, потом выбраться из постели, медленно наклониться, пройтись на пятках, затем на мысках. Это были пустяки по сравнению с моей обычной спортивной нагрузкой, но я начала задыхаться.

— Тебе на самом деле следует иметь детей, Виктория, ты могла бы произвести на свет целое поколение новых супергероев. То, что ты жива в данный момент, — само по себе медицинское чудо, не говоря уже о том, что ты можешь ходить.

— Спасибо, Лотти. Я очень благодарна тебе. Скажи мне, как я попала сюда и когда смогу уйти.

Она подробно описала мне все, не забыв о Пеппи и мужчинах в карете «Скорой помощи».

— Твой друг, мистер Контрерас, обеспокоенный, ждет внизу в холле. Он пробыл здесь всю ночь со своей собакой, вопреки больничным правилам, но вы оба под стать друг другу — упрямые и твердолобые, и следуете только одному-единственному правилу — делать так, как вам вздумается.

— Уж чья бы корова мычала, Лотти! — не раскаявшись, ответила я, ложась. — И не говори мне, что собака осталась здесь без твоего разрешения. Или, по крайней мере, с согласия Макса.

Я нахмурилась и проглотила конец фразы, вспомнив о своей последней беседе с исполнительным директором больницы. Лотти сочувственно взглянула на меня:

— Да, Макс тоже хочет поговорить с тобой. Он чувствует некоторое раскаяние. Не имеет значения, почему собака провела эту ночь в госпитале. Но сейчас она должна уйти домой, поэтому, если ты заверишь своего настырного соседа, что намерена продолжать жить, чтобы сражаться с ветряными мельницами, мы отправим их отсюда. Между тем, поскольку твои мозги работают не хуже, чем обычно, я пришлю кого-нибудь, чтобы вытащили из тебя эту иглу.

И она удалилась со своей обычной скоростью в сорок узлов. Мистер Контрерас вошел спустя минуту или две, глаза его были полны слез, а руки слегка дрожали. Я спустила ноги с кровати и протянула к нему руки.

— Ох, дорогая. Я никогда не смогу забыть, как мы нашли вас вчера. Вы были скорее мертвой, чем живой. А этот молодой выскочка не верил, что вы там, и я чуть не дал ему в морду, чтобы он повез вас. И потом, я все не мог добиться от этих медсестер, как вы себя чувствуете… Я спрашивал и спрашивал, но они не хотели говорить потому, что я вам не родственник. Это я-то — не родственник! Я сказал им, кто имеет больше прав, чтобы считаться членом вашей семьи, — какая-то кузина с Мелроуз-парк, которая даже открытки рождественской не пришлет ей, или мы, которые спасли ей жизнь. Но появилась доктор Лотти и все поставила на свои места. Она и мистер Левенталь определили нас с собакой в пустую палату внизу, но мы должны были пообещать, что не побеспокоим вас. — Он вытащил огромный красный носовой платок из заднего кармана брюк и громко высморкался. — Хорошо то, что хорошо кончается, и я могу забрать ее высочество домой и покормить, но не говорите мне, что я должен заботиться о своих делах, дорогая. По крайней мере, не тогда, когда вам встречаются подобные парни.

Я поблагодарила его, крепко обняв и расцеловав. Когда он ушел, я снова легла, проклиная себя за слабость характера. Лотти настояла, чтобы я осталась здесь еще на день: она сказала, что я не отдохну, если предоставить меня самой себе. Она была права: я уже находилась в очень раздраженном состоянии, что сказывалось на моих и без того болевших плечах. К тому же она забрала всю мою одежду и не собиралась возвращать раньше утра пятницы.

Как выяснилось, многие из тех, кого я хотела бы увидеть, пришли ко мне сами, наряду с теми, без которых я могла обойтись, такими, например, как полицейские. Лейтенант Мэллори прибыл лично, не по причине значимости моей персоны, а благодаря своей сердитой озабоченности. Сердитой потому, что мне следовало оставаться вне подозрений в глазах полиции, а озабоченности потому, что он был дружен с моими родителями.

— Вики, поставь себя на мое место. Одна из твоих старинных подруг умирает, и каждый раз, когда ты суешься, ее единственный ребенок обводит тебя вокруг пальца. Как ты думаешь, что я должен чувствовать?

— Я знаю, как вы себя чувствуете, вы говорили мне об этом биллион раз, — грубо ответила я. — Я ненавижу, когда меня вынуждают разговаривать с людьми в больничной палате. Это напоминает мне ситуацию, когда ребенка укутывают в постели, чтобы угомонить его на ночь.

— Если бы тебя убили, я не перенес бы этой ответственности на свою седую голову. Ты можешь это понять? Неужели ты не можешь понять, что когда я приказываю тебе, то это не забота о твоей безопасности, а дань уважения, которой я обязан Тони и Габриеле? Что же сделать, чтобы вбить тебе в голову здравый смысл?

Я сердито уставилась на простыни:

— Я вполне обслуживаю себя сама, чтобы не получать приказов от кого-либо. Тем более, Бобби, я обещала тебе, что не пойду к прокурору штата по поводу Нэнси Клегхорн. И я согласилась поставить тебя в известность, если натолкнусь на что-то, что повлекло за собой ее смерть. Я не натолкнулась.

— ТЫ явно натолкнулась! — закричал он и так сильно хлопнул кулаком по прикроватному столику, что опрокинул графин с водой.

Это переполнило чашу его гнева — он заорал на всю палату, чтобы прислали санитара, затем кричал на него до тех пор, пока тот не вытер весь пол, к его удовольствию. Моя соседка захлопнула «Дейтин гейм» и вышла в коридор. Когда все вокруг стало сухо, Бобби сделал попытку смягчить свой гнев. Он прошелся со мной по деталям происшествия, терпеливо выжидая в те моменты, когда мне трудно было говорить, профессионально подсказывая мне, если я не могла чего-то вспомнить. Тот факт, что у нас было имя — пусть даже только первое имя, — слегка подбодрил его: если этот Трой принадлежал к какой-либо известной организации, то у полиции должно быть досье на него.

— А теперь, Вики, — Бобби повеселел, — позволь подойти к существу дела. Если ты ничего не знаешь о смерти Клегхорн, то почему кто-то пытался убить тебя тем же способом и в том же месте, где убили ее?

— Вот как, Бобби, по вашему мнению, я должна знать, кто убил ее? Или, по крайней мере, почему?

— Точно. Теперь давай поговорим об этом.

Я осторожно покачала головой, так как спина моя все еще болела.

— Это всего лишь твое предположение. На мой взгляд, я должна сначала поговорить с кем-то, кто считает, что я знаю больше, чем я знаю на самом деле. Беда в том, что за последние несколько дней я говорила со многими людьми, и все они были очень недовольны, причем настолько, что я не знаю, кого выберут в качестве наиболее подозреваемого.

— Хорошо. — Определенно Бобби был терпелив. — Позволь узнать, с кем ты говорила.

Я смотрела на разводы на потолке.

— Это были: молодой Арт Юршак. Вы знаете его, это сын члена городского управления. Затем Куртис Чигуэлл — доктор, который пытался покончить с собой в Хинсдейле на следующий день. И еще Рон Каппельман — адвокат ПВЮЧ. Густав Гумбольдт, конечно… Мюррей Райерсон…

— Густав Гумбольдт? — Голос Бобби поднялся до верхней ноты.

— Ну вот, вы знаете его. Это хозяин «Гумбольдт кэмикел».

— Я знаю, что ты имеешь в виду не только его, — резко поправил меня Бобби. — Ты не хочешь поделиться со мной, зачем ты говорила с ними? В связи с Клегхорн?

— На самом деле я совсем не говорила с ним о Клегхорн, — серьезно ответила я, переведя взгляд на стиснутые челюсти Бобби. — Я имею в виду, что не говорила ни с кем из них о Нэнси. Но поскольку все они были более или менее недовольны, любой из них мог захотеть столкнуть меня в болото.

— За два цента я нашел бы того, кто бросил бы тебя туда снова. Это сохранило бы мне много времени. Ты что-то знаешь и полагаешь, что, как только поправишься, снова поведешь расследование, не сказав мне об этом ни слова. На этот раз они едва не погубили тебя. В следующий раз они добьются своего, но пока они не сделали этого, я вынужден потратить на тебя деньги города, чтобы кто-то охранял тебя. — Его голубые глаза сверкнули. — Айлин очень беспокоится о том, как ты здесь. Она хотела послать тебе цветы и забрать к нам домой, чтобы ухаживать за тобой. Я сказал ей, что ты не заслуживаешь этого.