По ночам мой мозг пребывал в таком оцепенелом и одновременно лихорадочном состоянии, словно меня накачали наркотиками, обрабатывая интенсивно и в течение длительного времени. Трагедия жизни Луизы напоминала о себе в моих снах, где появлялась и Габриела. Она всякий раз резко отчитывала меня на своем итальянском, укоряя за то, что перестала заботиться о наших соседях. Сегодня мне опять приснился этот сон. Я проснулась в пять, заснуть больше так и не смогла, а потому поднялась и вышла на кухню Лотти. Меряя шагами эту кухоньку, я жалела, что рядом нет собаки, что я не в состоянии размяться и пробежаться по воздуху. Еще я думала о том, каким способом заставить Густава Гумбольдта выслушать меня. Лотти присоединилась ко мне, выйдя на кухню около шести. Ее утомленное лицо тоже говорило о бессонной ночи. Она положила свою сильную руку мне на плечо, мягко сжала его и молча пошла варить кофе.

Когда Лотти ушла, спеша к утреннему обходу в «Бет Изрейэль», я направилась на Южную сторону, чтобы не откладывая встретиться с Луизой. Как всегда, она обрадовалась, увидев меня, но выглядела более усталой, чем в прежние мои приезды. Я начала расспрашивать ее, насколько могла мягко и не напрямую, о том, как началась ее болезнь, когда она впервые почувствовала себя плохо.

— Ты помнишь эти анализы крови, которые у вас обычно брали регулярно… старый Чигуэлл… как там его — Чиггер?

Она вдруг засмеялась:

— О, моя дорогая! Я видела, где старый кровопийца пытался покончить с собой. Это передавали по всем телевизионным каналам на прошлой неделе. Он всегда был слабым, незаметным мужчиной и боялся даже собственной тени. Меня не удивляет, что он не был женат. Не найдется женщины, которая захотела бы жить бок о бок с таким жалким ничтожеством, которое и за себя-то не может постоять.

— Что он говорил, когда брал у вас кровь?

— Что это одно из наших преимуществ, как они называли, — ведь фактически каждый год проводились подобные проверки крови и всего остального. Я над этим не задумывалась. Не встречала я таких, которые раздумывали бы над этими вещами. Все было согласовано с профсоюзным начальством, а значит, это было не нашего ума дело. Нас сгоняли в лабораторию раз в год да еще оплачивали нам наши простои, оформляя это как утреннюю смену.

— Они никогда не давали вам на руки никаких результатов? И не пересылали их врачам, к которым вы потом обращались бы?

— Какое там, девочка! — Луиза махнула рукой и закашлялась. — Если бы нам и дали эти результаты, мы никогда не поняли бы, что они значат. Доктор Чигуэлл однажды показал мне какую-то таблицу, и… скажу тебе, эти значки походили на арабские крючочки, для меня это то же самое, что арабская грамота, понимаешь, все эти извивающиеся линии, которые они заносили в мою карту, и… так далее. Это я о том, что значили для меня эти медицинские проверки.

Я заставила себя смеяться вместе с ней и еще немного посидела у ее постели, болтая о разных глупостях. Она, однако, быстро утомилась и заснула на середине фразы. Я сидела подле, пока она спала, и меня терзали упреки Габриелы, являвшейся в моих снах. Какая ужасная жизнь! Вырасти в этой губящей душу семье, быть изнасилованной собственным дядей, отравленной своим работодателем, а потом умирать медленной и мучительной смертью. И тем не менее она не считала себя несчастной. Когда ее выгнали из дома, она была напугана, но не озлоблена. Кэролайн она растила с радостью и даже находила удовольствие в своей свободе, избавившись от опеки родителей. А посему моя жалость к ней была не только неуместной, но и высокомерной.

Наблюдая, как вздымается и опадает чахлая грудь Луизы, слыша ее затрудненное дыхание, я думала над тем, что скажу Кэролайн о ее отце. Не сказать будет сродни пренебрежению к ее личности: я обрету над ней некую власть, на что я не имела права. А если сказать, что казалось мне чересчур жестоким. Заслуживала ли она такого нелегкого знания?

Эти мысли все вертелись в моем мозгу, когда в полдень примчалась Кэролайн, чтобы приготовить перекус для Луизы: чуть-чуть легкой питательной еды и абсолютно без соли. Кэролайн была рада повидаться со мной, но она спешила, вырвавшись в перерыв между двумя заседаниями.

— Ты нашла листки? Я оставила их под кофейником. Я хочу, чтобы ты сказала мне, что тебя так взволновало. Если это касается мамы, я должна знать это прямо сейчас.

— Если бы я точно знала, в каком плане это касается ее, то сказала бы тебе тут же. Но в данный момент я продираюсь через густые заросли.

Я нашла листки и принялась изучать их, пока Кэролайн кормила Луизу. Бумаги эти еще больше сбили меня с толку; все виды услуг, которые регулярно предоставлялись Луизе, а именно: амбулаторное обслуживание, диализ, кислородные маски на дому — не были внесены в список, хотя Луиза получала помощь регулярно. Когда Кэролайн вошла ко мне на кухню, я поинтересовалась, кто оплачивает все это, выразив сомнение, что им вряд ли удастся наскрести столько денег и оплатить задним числом.

— На «Ксерксесе» на самом деле были добры к маме. Они оплачивают все эти счета без разговоров. Если ты не можешь сказать мне, что происходит с мамой, я ухожу. Мне надо в офис. И может быть, я смогу найти кого-нибудь, кто растолкует мне. Возможно, я найму собственного следователя. — И она показала мне язык.

— Попробуй, сестренка. Все частные следователи в городе уже проинформированы, что общение с тобой очень рискованно.

Она посмеялась и ушла. Я оставалась до тех пор, пока Луиза не доела свой скромный ленч и не заснула опять. Приглушив звук у телевизора, я на цыпочках вышла из дома и спрятала запасной ключ под карнизом над задним крыльцом.

Хотела бы я понять смысл проводившихся годами всех этих проверок, причем еще до того, как кто-то окажется заинтересован в возбуждении дела против компании. Скорей всего это связано с махинациями по страхованию, но я не могла уловить прямой связи. Я никого не знала на «Ксерксесе» из тех, кто мог бы дать мне разъяснение. Мисс Чигуэлл могла бы, но мое общение с ней было не слишком тесным и не вполне дружеским. Хотя она сделала для меня все, что могла, поэтому я снова проделала долгий путь до Хинсдейла.

Мисс Чигуэлл находилась в гараже и красила свою шлюпку. Она приветствовала меня в своей обычной отрывистой, резкой манере, но поскольку она пригласила меня на чай, я поняла, что она рада вновь увидеть меня.

Она не имела представления о том, почему на «Ксерксесе» начали делать анализы крови.

— Я только помню, что Куртис волновался на этот счет, поскольку они обязаны были посылать результаты всех этих проверок в какую-то лабораторию, а все отчеты по ним хранили отдельно, присвоив каждому служащему свой номер, и так далее… Именно поэтому он имел собственные записи, по которым расписывал все данные по именам, не утруждая себя запоминанием схемы и нумерации.

Я просидела в обитом ситцем кресле больше часа, съела при этом гору булочек, а она обсуждала со мной, что сделала бы, если бы не смогла найти своего брата.

— Я всегда мечтала поехать во Флоренцию, — призналась она. — Но теперь я слишком стара, как я полагаю. Я никогда не могла убедить Куртиса выехать за пределы страны. Он вечно боялся, что заразится какой-нибудь ужасной болезнью, отравившись водой или едой. Он боялся, что иностранцы обманут его.

— Я тоже всегда хотела побывать во Флоренции. Моя мать родом из маленького городка на юго-востоке страны. Меня оправдывает лишь то, что я никогда не имею на руках достаточной суммы, чтобы заплатить за авиабилет. — Я подалась вперед и убеждающим тоном добавила: — Вы посвятили своему брату большую часть жизни и не обязаны провести ее остаток, ожидая у окна с зажженной свечой. Если бы мне было семьдесят девять, плюс хорошее здоровье и деньги, я уже была бы в аэропорту с чемоданом и паспортом, готовая улететь первым же ночным рейсом.

— Вероятно, вы могли бы, — согласилась она. — Вы храбрая девушка.

Через некоторое время я покинула ее и направилась в Чикаго. Плечи мои снова болели. Беседа с мисс Чигуэлл заняла немало времени. Я могла бы поговорить с ней по телефону, если бы не испытывала удовольствия от встречи с ней, но моя бесплодная поездка в конце длинной недели совсем измучила меня. Может, пора предоставить полиции все, что имею? Я попыталась представить, что я рассказываю Бобби свою историю.

— Понимаете, они делали анализы крови своим служащим, а теперь боятся, что кто-то найдет их и возбудит против них судебное дело за сокрытие того факта, что ксерсин токсичен, да еще настолько…

А Бобби снисходительно улыбается и говорит:

— Я знаю, что ты расположена к старой даме, но, возможно, все эти годы она была недовольна своим братом. Я бы не рассматривал эти записи как нечто очень значительное. Как ты вообще узнала, что это его записные книжки? У нее тоже есть кое-какая медицинская практика. Она могла подделать их, лишь бы досадить ему. Потом он исчезает, и она пытается придать их огласке. Черт возьми…

Да нет, Бобби не захочет пользоваться скверными выражениями, говоря со мной…

— Черт возьми, Вики, может, они слишком сильно поссорились и она стукнула его по голове, а потом запаниковала и сбросила его тело в Солт-Крик. Потом она звонит тебе и сообщает, что он исчез. А ты, как порядочная леди, поверишь в эту историю, причем именно так, как ей надо.

Кто может утверждать, что дело было не так? В любом случае я была совершенно уверена, что Бобби посмотрел бы на это именно так, прежде чем предпринять шаги в отношении такой важной в Чикаго персоны, как Густав Гумбольдт. Я могла бы все рассказать Мюррею, кроме нежелания Бобби пойти по следу Гумбольдта. Мюррей камня на камне не оставил бы от этих людей, возбудив общественность. Но я просто не хотела давать ему факты, которые могли бы вывести его на Луизу.

Я заехала к себе домой, чтобы утешить мистера Контрераса относительно пропажи молодого Арта, а также повидать собаку. Было слишком темно, чтобы я решилась выйти с ней, хотя на ней определенно сказалась нехватка активной жизни, недостаток нагрузки. Впрочем, темень за окном была не главной причиной. Предстояло сначала избавиться от посягательств Гумбольдта — только тогда я смогу спокойно бегать с собакой по утрам.

В поездке я все время проверяла, нет ли за мной хвоста. Слава Богу, никто не следил. До некоторой степени это меня не обрадовало. Возможно, мои приятели поджидают, когда выпустят Троя и Уолли, чтобы выполнить очередное поручение. А может, решили, что обычное нападение не пройдет, и подыскивают какой-нибудь более изощренный и эффектный способ — например, бомба в моем автомобиле или в квартире у Лотти. На всякий случай я припарковалась на некотором расстоянии от ее дома и доехала затем на автобусе.

Я приготовила на обед омлет, причем более удачно, чем это было с цыпленком, ибо на сей раз моя стряпня не подгорела. Однако был ли у него какой-нибудь вкус, я сказать не могу. Я поведала Лотти о своих дилеммах, о том, как выйти на Юршака и Гумбольдта, и сообщить ли Кэролайн, что я нашла ее отца.

Она поджала губы.

— Я не могу советовать тебе относительно Гумбольдта. Тебе придется выработать план. Но насчет отца Кэролайн я должна сказать тебе, по своему опыту, что знать — всегда лучше. Ты считаешь, что это ужасное знание. Да, так оно и есть. Но она не слабая. И ты не смеешь решать за нее, что ей можно, а чего не следует знать. Хотя бы потому, что она может узнать это каким-либо более ужасным способом и от кого-то еще. И потом, она может вообразить что-то куда более ужасное, чем есть на самом деле. Поэтому на твоем месте я сказала бы ей.

Сказанное ею явилось лучшей формулировкой моих собственных мыслей. Я кивнула:

— Спасибо, Лотти.

Мы провели остаток вечера в молчании. Лотти просматривала утренние газеты, маленькие призмочки света отражались в ее очках. Я не делала ничего. Я чувствовала, будто мой мозг упакован в кожаную оболочку — защитное покрытие, не позволяющее новым мыслям вторгаться и мучить меня. То было следствие пережитых страхов. Я подцепила на крючок крупную рыбу, но боялась вытащить гарпун и немедленно атаковать ее. Я с трудом переносила сознание того, что он способен запугать меня, но сознание данной возможности парализовало во мне всякие мыслительные процессы.

Телефон вывел меня из мрачной задумчивости. Один из членов обслуживающего на дому персонала, сотрудник «Бет Изрейэль», не был уверен, что предпринять с роженицей — пациенткой Лотти. Поначалу она давала ему советы, но потом решила, что ей лучше самой принять роды, и уехала.

Вечером в бакалее я купила бутылку виски. Спустя примерно полчаса после того, как ушла Лотги, я налила себе порцию и попыталась ощутить интерес к телевизионным шоу, наблюдая за ужимками Джона Уэйна. Когда около десяти снова зазвонил телефон, я выключила телевизор, будучи уверенной, что звонивший один из подопечных Лотти.

— Квартира доктора Хершель.

— Я разыскиваю женщину по имени Варшавски.

Прозвучал мужской голос, холодный и равнодушный. Последний раз я слышала его, когда мне сказали, что не родилась еще та, которая способна переплыть болото.

— Если я увижу ее, буду рада передать ей сообщение, — ответила я с такой невозмутимостью, на какую только была способна.

— Вы можете спросить, знает ли она Луизу Джиак? — продолжал голос.

— А если она знает? — Мой голос дрожал, несмотря на все усилия. Я не могла контролировать себя.

— Луизе Джиак осталось жить не так уж много. Она может умереть дома в постели. Или сгинуть где-нибудь в лагунах за заводом «Ксерксес». Ваша подруга Варшавски может сделать выбор. Луиза сейчас совершенно спокойна. Все, что вы должны сделать, — это сказать своей подруге Варшавски, чтобы она подъехала и взглянула на нее. Если она сделает это, то миссис Джиак проснется завтра в своей постели, не узнав, что покидала ее. Но если какой-нибудь полицейский увяжется за Варшавски, им придется искать водолазов, которым нравится погружаться в ксерсин, прежде чем этой Джиак смогут устроить похороны по христианскому обряду.

Разговор оборвался.

Я потратила несколько минут на бесполезное самобичевание.

Я была слишком озабочена собой, своей надежной близостью к Лотти и не подумала, что Луиза может оказаться в опасности. Несмотря на то, что я говорила Юршаку, только я знала ее тайну. Если мы обе сгнием, не останется никого, чтобы рассказать об этом, и Юршак улизнет.

Я заставила себя размышлять: что пользы проклинать себя, это не только потерянное время, но и прямой путь сойти с ума. Первой моей мыслью было немедленно отправиться на «Ксерксес». Можно рассчитывать, что за долгую поездку я сумею выработать замечательную стратегию. Я набила вторую обойму и сунула револьвер в карман куртки, а затем нацарапала Лотти записку. Я удивилась, увидев свой почерк. Буквы были такими крупными и неразборчивыми, как всегда.

Уже запирая дверь, я вспомнила одну хитрость, при помощи которой избавились от мистера Контрераса, выманив его из нашего дома несколько ночей назад. Мне не хотелось попасть в ловушку. Я вернулась в квартиру, чтобы удостовериться, что Луиза на самом деле пропала из своего дома на Хьюстон. Никто не подошел к телефону. После нескольких судорожных звонков — первый я сделала миссис Клегхорн, чтобы узнать имена и номера кое-кого из ПВЮЧ, — я выяснила, что Кэролайн вернулась в офис после перерыва около четырех и теперь совещалась с адвокатами коллегии где-то в деловой части города. Мне также сообщили, что заседание, вероятно, продлится до позднего вечера.

Женщина, с которой я разговаривала, знала номер телефона тех, кто ныне проживал в старом доме моих родителей. Они оказались семейной четой по фамилии Сантьяго. Кэролайн дала их номер всем, с кем работала, на случай какой-нибудь крайней необходимости. Когда я позвонила миссис Сантьяго, она любезно сообщила мне, что Луизу увезли в карете «Скорой помощи» около восьми тридцати. Я машинально поблагодарила ее и повесила трубку.

Прошло почти полчаса с тех пор, как я позвонила по последнему номеру. Пора было трогаться в путь. Я хотела подыскать себе компанию, но было бы бессмысленным тащить с собой мистера Контрераса — и для него, и для Луизы. Я перебрала в уме всех друзей, полицейских, Мюррея, но никого из них я не могла попросить разделить со мной такую крайнюю опасность.

Уходя от Лотти, я внимательно осмотрела коридор. Кто-то знал, что я здесь отсиживаюсь, раз они позвонили мне сюда. Они могли пойти более легким путем — просто застрелить меня, когда я буду спускаться по лестнице. Медленно ступая, я кралась вниз, прижимаясь спиной к стене. Вместо того чтобы выйти через парадную дверь, я пошла в подвал, осторожно прошла по темному переходу, стараясь не звякнуть, нащупала один из ключей Лотти, который отпирал двойной замок на двери из подвала. Затем спустилась по аллее до Ирвинг-парк.

Едва я добралась до магистрали, появился автобус. Я сунула руку в карман, чтобы достать свой жетон из-под запасной обоймы, и, пошарив, наконец сумела вытащить его, не явив всему миру свои оружейные запасы. Я стоя проехала восемь кварталов по Ирвинг-парк, не видя вокруг ни пассажиров, ни вечернего города. У Айленд я спрыгнула и добралась до своей машины.

Гудящий мотор автобуса каким-то чудесным образом успокоил меня, сняв напряжение, и я начала соображать.

Если за Луизой прибыла карета «Скорой помощи», то чтобы женщина была совершенно спокойна, они должны были найти доктора. Таким доктором мог быть только один-единственный человек, способный участвовать в этой постыдной операции. А значит, существовал тот, кто мог понять мои трудности, благодаря чему моя просьба разделить со мной риск не являлась бы преступлением. Итак, во второй раз за этот день я выехала с Эйзенхауэр в направлении Хинсдейла.