На следующий день хлынул целый поток посетителей. Чарлз Мак-Кормик, сержант дорожной полиции, явился рассказать мне подробности и записать мою версию случившегося. Я рассказала ему все, что запомнила. Как я и подозревала, обгонявший меня самосвал, выдвинувшись в левый ряд, наскочил на седан, который вынесло вправо. Водитель седана расшиб себе голову о ветровое стекло. Двое пассажиров находятся в реанимации, причем у одного из них поврежден позвоночник. От ужаса и чувства вины я совсем скисла, и сержанту пришлось меня утешать:

— У них не были пристегнуты ремни безопасности, хотя вряд ли это спасло бы их. Но кто знает? Вас, во всяком случае, спасли только ремни — ведь машина несколько раз перевернулась. Шофера самосвала мы арестовали. На нем-то ни единой царапины. Неосторожное вождение, непреднамеренное убийство.

— Вы осмотрели мою машину?

Сержант взглянул на меня с любопытством.

— Кто-то выкачал всю тормозную жидкость и надрезал тросики привода рулевого управления. Оставил только один проводок, чтобы вы могли как следует разогнаться.

— А как же мне удалось остановиться у светофора на Сто третьей?

— В цилиндре осталось немного тормозной жидкости. Если нажать на педаль слегка, тормоза кое-как работают. Но если со всей силы, ничего не получится... Кто же устроил вам такой подарочек? Где вы оставляли автомобиль?

Я сказала. Сержант покачал головой:

— В порту полно хулиганов. Вам повезло, что вы остались живы.

— Слабое оправдание для того охранника, который дежурит возле элеватора компании «Зерно трех штатов». Пошлите кого-нибудь потолковать с ним. Возможно, он что-нибудь видел.

Мак-Кормик сказал, что подумает на эту тему, задал мне еще несколько вопросов и удалился.

Потом мне принесли здоровенный букет весенних цветов с запиской: «Вик, приношу соболезнования. Поскорее выздоравливайте. Пейдж».

Очень мило с ее стороны. Жена Бобби Мэллори прислала мне цветок в горшке. Мюррей Райерсон явился лично и вместо букета принес кактус. Ему казалось, что это очень остроумно.

— Вик, ты живуча, как кошка. Никому еще не удавалось влететь под грузовик и при этом остаться в живых.

Мюррей — здоровенный детина с кудрявыми рыжими волосами. Что-то среднее между шведом и евреем. Его широченные плечи и зычный голос заполнили собой всю палату.

— Привет, Мюррей. Ты слишком доверчиво относишься к газетной брехне. С самосвалом сталкивалась не я — в последний момент он свернул и сшиб другой автомобиль.

Мюррей подвинул к кровати виниловое кресло и откинулся назад.

— Что же произошло?

— Ты что — пришел навестить больную или взять интервью? — сердито спросила я.

— Договоримся так: ты мне — интервью, я тебе — историю про Пейдж Каррингтон. Идет?

Мое лицо просветлело.

— Ну и что ты выяснил?

— Мисс Каррингтон — очень работоспособная девушка, извини, молодая женщина. У нее есть старшая сестра, братьев нет. С пятнадцати лет получала стипендию Американского театра балета, но дальше не потянула. Живет в квартирке на Астор-стрит. Отец умер. Мать живет в южном Парк-Форесте. Семья небогатая. Должно быть, имеет богатого покровителя. А возможно, ей платят кучу денег в балете. Если хочешь знать подробности, найми частного детектива. Во всяком случае, Пейдж уже несколько лет живет в одной и той же квартире.

Я нахмурилась:

— Говоришь, мать живет в южном Парк-Форесте? А Пейдж сказала, что выросла в Лейк-Блаффе.

— Может, так оно и было. Я же сказал, где сейчас живет мать, только и всего... Теперь про ее отношения с твоим кузеном. Примерно с месяц или около того по городу поползли кое-какие сплетни. В публичных местах Бум-Бум с ней не появлялся, поэтому Грета не сразу вышла на след, но в марте кто-то из наших засек их на стадионе. Если у них и были серьезные отношения, то они их не афишировали. Мы поговорили кое с кем из хоккеистов. У них такое ощущение, что Пейдж ухлестывала за Бум-Бумом, а он не то чтобы очень.

Это известие доставило мне массу удовольствия — честно в этом признаюсь.

— Теперь твоя очередь. — Мюррей уставился на меня своими жизнерадостными голубыми глазками. Я сообщила ему подробности аварии.

— Кто выпустил тормозную жидкость?

— Полиция говорит, хулиганы из порта.

— А ты что думаешь?

«А я думаю, это сделал тот же человек, который столкнул моего брата с пирса». — Эти слова я произнесла мысленно, а вслух сказала:

— Понятия не имею. Просто ума не приложу.

— Вик, если бы это сказал кто-то другой, я поверил бы. Но тебе не верю. Ты здорово разозлила кого-то, и тебе изуродовали автомобиль. Так что давай — кого ты достала?

Я закрыла глаза.

— Скорее всего лейтенанта Мэллори. Он хочет, чтобы я не совала нос в дело Келвина.

— Это кто-то из порта.

— Мюррей, оставь несчастного инвалида в покое.

— И этот кто-то связан с делом Келвина.

— Никаких комментариев.

— Вик, я с тебя глаз не спущу. Хочу видеть все собственными глазами.

— Немедленно убирайся отсюда. Иначе я напущу на тебя медсестер. Ты не представляешь, какие стервы работают в этом госпитале.

Он засмеялся и погладил меня по голове.

— Ладно, выздоравливай. Если тебя в конце концов прикончат, мне будет тебя не хватать... Так и быть, прокачусь для смеха на элеватор и потолкую с твоим красномордым охранником.

Я открыла глаза и быстро сказала:

— Если что-то выяснишь, немедленно позвони.

— Прочтешь об этом в «Стар». — Мюррей засмеялся и ретировался, прежде чем я успела сказать ему напоследок что-нибудь язвительное.

После этого наступила некоторая пауза. Я приподняла изголовье и попробовала пристроиться так, чтобы можно было писать на столике. Вот уж не думала, что обходиться одной рукой так трудно. Слава Богу, у меня в машине рулевой привод с усилителем, подумала я, но тут же вспомнила, что никакой машины у меня теперь нет. Тогда я позвонила в страховое агентство и сообщила об аварии. Очень хотелось надеяться, что мой страховой полис предусматривает ущерб от актов злостного хулиганства.

Затем я взяла листок дешевой больничной бумаги и стала рисовать: вот корабль плывет по морю, вокруг несколько крокодилов. В порту к моему автомобилю мог подобраться кто угодно. Я знала, что Филлипс видел, как я выхожу из конторы «Полярной звезды». Филлипс мог сказать об этом Грэфалку, диспетчеру и еще Бог знает кому.

Неподалеку от крокодилов я изобразила акулу с огромной пастью, способной проглотить фрахтер, и несколько испуганных рыбешек. Весь экипаж «Люселлы» тоже обо мне знал. Включая Бледсоу. Но он так замечательно целуется... Трудно представить, что злодей, выведший из строя машину, обладает таким важным талантом. В то же время на «Люселле» в машинном отделении сколько угодно всяких инструментов. Шеридан и Винстейн, даже Бемис, запросто могли изуродовать мой автомобиль, пока Бледсоу водил меня ужинать.

Итак, возьмем Филлипса. Он вел себя со мной очень странно. Может, влюбился и стесняется признаться? Вряд ли. Не будем забывать, что они с Бум-Бумом ссорились из-за контрактов накануне гибели моего брата.

Я нарисовала кружок и пририсовала к нему прическу. Это будет Филлипс. Сделала соответствующую подпись — вдруг медсестра захочет подарить мой шедевр своему внуку. Итак, надо будет потолковать с каждым из них: Грэфалком, Филлипсом, Бемисом, Шериданом, Бледсоу. И чем скорее, тем лучше.

Я злобно покосилась на свое левое плечо. Пока я валяюсь тут, привязанная к потолку, сделать ничего не удастся. А почему бы не просмотреть контракты «Юдоры Грэйн» на грузовые перевозки? Какая-то добрая душа вытащила мою холщовую сумку из разбитого «линкса», и теперь она лежала на нижней полке прикроватной тумбочки.

Я опустила кровать, кое-как выудила ежедневник из сумки, снова подняла кровать и уставилась на даты, подчеркнутые Бум-Бумом. Я тоже у себя в календаре обвожу некоторые числа кружочком — когда приходят менструации. Но не думаю, чтобы Бум-Бум использовал календарь с той же целью. Я представила себе, что высказываю Бум-Буму такое предположение, и невольно улыбнулась.

Итак, подчеркнутые числа не имеют никакого отношения к менструальному циклу моего двоюродного брата. Стало быть, речь идет о каких-то иных событиях. Я переписала все числа на отдельный листок бумаги. Интервал между ними был непредсказуемым: два дня, семнадцать, одиннадцать, пять. Только нечетное количество дней? Нет, вот промежуток в шесть дней, потом три, четыре, два. Первое число подчеркнуто в конце марта, последнее — в ноябре. В этом году — начиная с апреля.

Очевидно, имеется в виду судоходный сезон на Великих озерах. Элементарно, Варшавски. Кораблевождение по Великим озерам начинается в конце марта или в начале апреля, а заканчивается перед новым годом, когда лед становится слишком толстым на верхних озерах. Тогда навигация прекращается.

Компания «Юдора Грэйн», конечно, работала круглый год, без перерыва, но навигация продолжалась лишь девять месяцев в году. Значит, проблема связана именно с озерными перевозками. В чем же там дело?

Снова началась головная боль. Я выпила воды и опустила изголовье. Решила немного поспать.

Когда я проснулась, то увидела, что на стуле перед кроватью сидит молодой человек и смотрит на меня с беспокойством. Круглая гладкая физиономия, сломанный нос, карие собачьи глаза. Знакомая личность. Я приподнялась.

— Пьер! Как я рада тебя видеть. Майрон сказал, что тебя нет в городе.

Пьер Бушар улыбнулся, и теперь я окончательно его узнала. Дело в том, что никогда прежде я не видела Пьера без улыбки на лице.

— Я вернулся вчера вечером. Анна прочитала в газете про твою аварию. — Пьер скорбно покачал головой: — Какой кошмар, Вик. Сначала история с Бум-Бумом, теперь с тобой.

Я смущенно улыбнулась:

— Плечо заживает. Знаю, это не вызывает у тебя особого сочувствия, поскольку ты неделями отлеживался с подвешенной ногой и трижды ломал нос.

— Четырежды, — жизнерадостно поправил меня Пьер.

— Значит, Майрон сказал, что я хочу тебя видеть?

— Майрон? Нет. Я же говорю, что только вчера вернулся в Чикаго. Просто пришел проведать тебя.

Пьер протянул мне сверток.

Я развернула бумагу и увидела фигурку тюленя, вырезанную из мыльного камня. Эскимосский сувенир. Подарок ужасно меня растрогал, и я прямо сказала об этом Пьеру.

— Я знаю, что в госпитале до смерти надоедают цветы. Испытал это на себе. А эту зверушку вырезали эскимосы лет двести, а то и триста назад. Надеюсь, она принесет тебе удачу.

— Спасибо, Пьер. Я тоже на это надеюсь. И потом — он всегда будет напоминать мне о тебе.

Пьер просиял:

— Прекрасно... Смотри только, чтоб тебя не услышала Анна. — Он помолчал. — А я пришел к тебе по поручению от Бум-Бума. Я две недели пробыл в Квебеке, прилетел на похороны — ты знаешь, — а потом сразу назад. Вчера вечером возвращаюсь домой, и — что ты думаешь? — меня ждет письмо от Бум-Бума! Он бросил его в почтовый ящик за день до смерти.

Пьер порылся в кармане коричневого твидового пиджака, вытащил конверт и вручил мне.

Даже из могилы Бум-Бум являлся мне со своими письмами! У меня было такое ощущение, что он пишет кому угодно, только не мне. Я вынула из конверта листок бумаги и прочла мелкий, аккуратный почерк:

"Пьер,

Анна говорит, что ты участвуешь в играх «Серебряное сердце». Дай им всем жару, дружище. На днях я видел Говарда в очень странных обстоятельствах. Пробовал созвониться с ним, но Элси сказала, что он уехал в Квебек вместе с тобой. Когда вернешься, позвони и расскажи мне о нем.

Бум-Бум".

— Что это за Говард? Говард Мэттингли?

Пьер кивнул. Говард Мэттингли в их команде был левым крайним во втором составе.

— А Элси — его жена. Бедная девушка. Говард говорит, что играет на кубок «Серебряное сердце» — она тут же верит. Только бы не знать, где он может находиться на самом деле.

— Значит, в Квебеке его с вами не было?

Пьер покачал головой.

— Мэттингли вечно гоняется за бабами. Бум-Буму он никогда не нравился, да и в хоккей играет паршиво. И всегда хвастается.

Непростительный мужской грех хвастаться победами над женским полом или на льду, особенно если на том и на другом фронте особых лавров не стяжал.

Я еще раз с подозрением прочитала письмо. Казалось бы, прямого отношения к истории, которую я расследую, оно не имело. Но в то же время Бум-Бум почему-то заинтересовался Говардом Мэттингли не на шутку — сначала вызванивал его по телефону, потом специально написал Бушару. Что-то здесь неладно. Придется поточнее разузнать, как именно провел Бум-Бум последние несколько дней своей жизни. Письмо датировано двадцать шестым апреля. Погиб Бум-Бум двадцать седьмого. Значит, я должна восстановить ход событий, скажем, с двадцать третьего. Именно тогда в трюмах «Люселлы» обнаружили воду. Может быть, Мэттингли как-то замешан в этой истории? Я подумала, какая большая работа мне предстоит, и с тоской посмотрела на беспомощную левую руку.

— У тебя есть хорошая фотография Мэттингли?

Бушар почесал подбородок:

— Можно взять у Майрона какой-нибудь рекламный снимок.

— Ты не мог бы его размножить? Мне нужно штук шесть. Хочу попробовать выяснить, не видел ли кто-нибудь Говарда в каком-нибудь необычном месте.

— Без проблем. Снимки ты получишь. — Пьер вскочил на ноги. Действие — это он понимал, как всякий хоккейный игрок. — Может, ты хочешь, чтобы я сам походил, поспрашивал, пока ты тут лежишь?

— Надо подумать... Пожалуй, не стоит. Ведь я знаю, кого нужно спрашивать, а ты к этим людям не подберешься.

Бушар ушел, насквозь пропахнув антисептиком. Я же вновь стала изучать ежедневник Бум-Бума. Двадцать третьего он встречался с Марголисом. Должно быть, на элеваторе. Двадцать четвертого, в субботу, виделся с Пейдж. Никаких других имен на выходные записано не было. В понедельник Бум-Бум разговаривал с диспетчером Грэфалка, мистером Мак-Келви, и еще с двумя людьми, имена которых мне ничего не говорили. Надо будет показать Марголису фотографию Мэттингли. Пожалуй, попрошу это сделать Пьера.

Я взглянула на часы — непривычно видеть их на правом запястье. Половина пятого. Пейдж, должно быть, в театре. Я позвонила ей и оставила сообщение на автоответчике.

Около пяти появилась Лотти. Она удивленно приподняла черные брови, глядя на разбросанные бумаги и скомканные простыни.

— Пациентка из тебя — хуже некуда, дорогуша. Врач сказал, что ты отвергаешь все лекарства... Если не хочешь, чтобы тебя пичкали болеутоляющими, — твое дело. Но антибиотики нужно колоть обязательно. Не хватало еще, чтобы рука у тебя воспалилась.

Лотти несколькими ловкими движениями поправила мне постель. Люблю смотреть, как она работает — все у нее получается быстро, эффективно и аккуратно. Потом Лотти села на постель рядом со мной. Тут как раз в палату вошла медсестра — принесла ужин. Увидев, что Лотти сидит на постели, мегера неодобрительно нахмурилась, но ничего не сказала. Докторам позволяется делать то, что запрещено простым смертным.

Лотти посмотрела на поднос.

— Все проварено до потери всякого вкуса. Отлично. Значит, проблем с несварением у тебя не будет. — Она злорадно усмехнулась.

— Хочу пиццу, — захныкала я. — Спагетти. Вино!

Лотти засмеялась:

— Ничего, ты идешь на поправку. Выдержи еще денек, а в понедельник я заберу тебя домой. Можешь несколько дней пожить у меня, пока окончательно не поправишься.

Я сосредоточенно нахмурилась:

— Лотти, у меня срочная работа. Я не могу валяться в постели две недели, дожидаясь, пока плечо заживет.

— Не нужно на меня давить, Вик. Ведь я не какая-нибудь глупая медсестра. Когда я пыталась оторвать тебя от работы? Никогда — даже если ты вела себя как затравленный пес.

Я возмутилась:

— Затравленный пес? Это я — затравленный пес? Что ты хочешь этим сказать?

— Иногда ты бываешь, как пес, которого обложили со всех сторон, и он начинает цапать всех подряд — и друзей, и врагов.

Я расслабилась:

— Ты права, Лотти. Извини. Спасибо, что предложила мне пожить у тебя. Ценю.

Она поцеловала меня в щеку и куда-то исчезла, но вскоре вернулась, притащив с собой мою любимую пиццу — с анчоусами и луком.

— Но ни капли вина, пока получаешь антибиотики.

Мы съели пиццу и немного поиграли в джин. Выиграла Лотти. Дело в том, что большую часть Второй мировой войны она провела в бомбоубежище, где единственным развлечением была игра в джин. Поэтому справиться с ней практически невозможно.

В воскресенье утром я позвонила Пейдж, но не застала ее дома. Зато в середине дня балерина появилась собственной персоной. В зеленой кружевной блузке и черно-зеленой гватемальской юбке она смотрелась просто потрясающе. Пейдж впорхнула в комнату этаким волшебным видением, благоухающим весной. Видение грациозно поцеловало меня в лоб.

— Пейдж, очень рада вас видеть. Спасибо за цветы. С ними палата стала смотреться куда веселее.

— Вик, меня очень расстроила авария, в которую вы попали. Слава Богу, травмы оказались не очень тяжелыми. На автоответчике было сообщение, что вы звонили. Я решила, что приду сама и посмотрю, как у вас дела.

Я спросила, как идут репетиции «Менуэта для наркомана». Пейдж рассмеялась и стала рассказывать про готовящуюся премьеру. Мы несколько минут поболтали о том о сем, а потом я объяснила, что пытаюсь восстановить последние дни жизни Бум-Бума.

Пейдж сразу же недовольно сдвинула бровки.

— Все еще идете по следу? Вик, вам не кажется, что уже пора оставить мертвых в покое?

Я постаралась улыбнуться как можно безмятежнее, чувствуя, что выгляжу довольно паршиво — немытые волосы, больничный халат...

— Об этом попросил меня Пьер Бушар, старый товарищ Бум-Бума.

Оказывается, она знает Пьера. Он очень милый. Что же именно он хочет узнать?

— Например, не видели ли вы в последнее время Говарда Мэттингли?

На лице Пейдж промелькнуло какое-то непонятное выражение.

— Я не знаю, кто это.

— Один из игроков второго состава. Бум-Буму он не нравился, поэтому он вряд ли вас с ним познакомил. А куда вы ездили в прошлую субботу? Может быть, вы видели Мэттингли там?

Пейдж пожала плечами и бросила на меня весьма выразительный взгляд — дала понять, что я жуткая зануда. Я терпеливо ждала.

— Вы элементарно грубы, Вик. Это был мой последний день с Бум-Бумом. Я хотела бы оставить воспоминания для себя.

— Как, ведь вы говорили, что виделись с ним в понедельник?

Пейдж вспыхнула:

— Вик! Я знаю, что вы детектив, но это уже чересчур. У вас какой-то нездоровый интерес к вашему кузену. По-моему, вам нестерпима сама мысль о том, что он мог общаться с какой-нибудь женщиной, кроме вас!

— Пейдж, я не спрашиваю вас, каким Бум-Бум был в постели и не прошу описывать какие-нибудь интимные стороны вашей личной жизни. Я всего лишь хочу знать, где вы были в субботу и виделись ли вы с ним в понедельник... Давайте не будем устраивать сцен. Вы мне симпатичны. Не звонить же мне вашему режиссеру, вашей матери, всем вашим знакомым, чтобы получить информацию? Вот я и спрашиваю непосредственно вас.

На медовых глазах выступили слезы.

— Вы мне тоже нравитесь, Вик. Вы напоминаете мне о Бум-Буме. Но даже он, хоккеист, не был таким агрессивным... В субботу мы плавали на яхте. Вернулись к четырем часам. Мне нужно было успеть на репетицию. Кажется, Бум-Бум остался в Лейк-Блаффе. Впрочем, точно не знаю. А в понедельник вечером мы вместе ужинали. В ресторане «Джипси». С тех пор я его не видела. Теперь вы удовлетворены? Выяснили, что хотели? Или по-прежнему собираетесь звонить моей матери и всем знакомым?

Она встала и вышла из палаты. Голова у меня снова заболела.