В веренице карет, возвращавшихся с карнавального гуляния из Люксембургского сада, коляска пересекла Пон-Неф, на котором в этот час била ключом парижская жизнь: здесь царили роскошь и нищета, добродетель и порок, окутанные сиянием и запахами уходящего дня.

Как и всякий раз после преодоленной опасности, у Каролины было такое чувство, будто от неукротимой жажды жизни у нее вырастают крылья.

У Кретьена Троке она полчаса выбирала из двух сотен сортов духов флакончик индийского бальзама из орхидей. У Бернаскони она купила марципан с фисташками. В конце концов Каролина зашла в салон мадам Ольчевской, перчатки и пять дочерей которой особенно полюбились парижанам после того, как пятнадцатилетняя Бронка при всех залепила звонкую пощечину герцогу Талейрану, когда он попытался проверить, действительно ли ее талия так хрупка, как позволяет заключить простое школьное платье.

Белокурая девушка провела Каролину через две ступеньки в просторный примерочный салон.

– Разрешите? – Она положила руку Каролины на бархатную подушечку и взяла из фарфоровой корзинки на столе шелковую мерную ленту.

Еще не услышав его голоса, Каролина увидела в зеркале отражение герцога Беломера. Поигрывая меж двух пальцев тросточкой с золочеными рифлениями, он подошел ближе. Легкое лавандовое облачко обдало ее.

– Вы позволите мне вмешаться? – обратился он к продавщице. – Прочь эту варварскую мерную ленту! Как вы собираетесь соответствовать этой дивной ручке? Вам следует изготовить образец из козьей кожи.

Продавщица торопливо вышла. Каролина только теперь взглянула на герцога. Непринужденно, словно не могло быть ничего более естественного, чем их встреча в магазине, она сказала:

– Я всегда покупала себе готовые перчатки.

Продавщица вернулась с неким подобием чертежной доски, на которой был натянут кусок козьей кожи. Каролине пришлось положить на нее расправленные ладони, а продавщица обвела мелом контуры и записала себе объем запястья и длину предплечья. Герцог целиком вошел в роль одержимого модой щеголя; Каролине даже показалось, что он переигрывает, лишь бы уйти от вопросов. В конце концов он заказал ей дюжину коротких, дюжину полудлинных перчаток и дюжину перчаток три четверти из тончайших, как паутина, кружев цвета шампанского.

Он с улыбкой посмотрел на нее.

– Мне кажется, я когда-то обещал сделать вас самой элегантной женщиной Парижа. Я повторяю свое предложение…

– Вы говорили – не Парижа, а Франции!

– Дьявол! Вы меня даже слушали!

Они вышли на улицу и он показал на свою карету.

– Садитесь.

Она опустилась рядом с ним на заднее сиденье, немного смущенная своей неожиданной и необъяснимой сговорчивостью.

– Где, черт побери, вы скрываетесь? Я решил, что вы уехали из Парижа. Вот уже два дня я разыскиваю вас и таскаю с собой то, что должен отдать вам. – Он вытащил из сюртука пергамент и с шуршанием развернул его. – Конфискация вашего имущества и вашего дома отменена. Король лично распорядился об этом и передал мне официальный документ.

Она не мигая смотрела на королевский документ в своих руках, не в состоянии сказать ничего.

– Неужели вы всерьез полагали, что я поехал в Гент ради забавы, или по глупости, или потому что Фуше посадил мне на шею своего шпиона? На этот раз Фуше запутался в собственных сетях. Его игра проиграна. Проволока, на которой он танцует, становится все тоньше и ненадежнее. На него еще какое-то время посмотрят…

Слова герцога оторвали ее от собственных мыслей. На один миг ей захотелось рассказать ему о том, что произошло в Нотр-Дам. У нее было ощущение, что он должен это знать, в том числе и то, что Мелани была в сговоре с Нери; слова, сказанные им… Но она подавила свое желание.

– Но самую лучшую шутку Фуше сыграл с собой сам, – продолжал герцог. – Пригласить Бурбона свидетелем на свадьбу! Дьявол, это все равно как если бы я послал к вам сватом Жиля де Ламара. – Она чувствовала на себе его взгляд, он помедлил, но потом стал рассказывать дальше, словно не мог молчать: – Если бы вы это видели! Король бушевал, услышав наглое требование Фуше. Мне целую ночь пришлось его уговаривать, пока он не успокоился. А потом вдруг ему эта затея показалась даже забавной, так сказать, последняя трапеза приговоренного к смерти. А то, что сейчас еще произойдет, придаст мужества всем врагам Фуше. Он будет падать со ступеньки на ступеньку, терять одну должность за другой, и за каждую из этих ступенек он будет цепляться, сдирая ногти в кровь. Ибо одного Фуше не умеет, никогда не умел: добровольно отказываться от власти.

Он говорил с таким жаром, что задел ее за живое.

– Почему вы не говорили так в Пре-де-Ро? Тогда я бы вам поверила.

– Я так же говорил, но вы не слушали меня! – Он засмеялся, но как-то натянуто. – Вероятно, уже обдумывали, как удрать на моей карете, – он явно пытался вернуться к легкому, шутливому тону. – Но теперь вам стоит послушать меня. Думаю, это вас заинтересует. В Рояле завтра состоится праздник, карнавал. Я уверен, что на улице Варенн для вас уже лежит приглашение. Мне, кстати, тоже оказана честь присутствовать при том, как Жиль де Ламар откроет свое забрало…

Ее сердце на секунду замерло, э потом сознание затуманилось, чувства горячим потоком нахлынули на нее и закружили хороводом.

– Что вы сказали? – Она не заметила, что карета остановилась перед дворцом Ромм-Аллери и герцог Беломер вел ее под руку. – Разве вы мне не сказали однажды, что его вовсе не существует, что он – плод досужих вымыслов?

– Я полагаю, что соперникам многое дозволяется, – он посмотрел на нее с загадочным выражением, скрывавшим его лицо словно маска. – Смею ли я надеяться, что мне будет оказана честь сопровождать вас завтра на праздник? – Он протянул ей документ и связку ключей.

Каролина кивнула. Она импульсивно схватила его за руку.

– Я не умею благодарить, во всяком случае – словами.

У него вырвался смешок.

– Слов мне было бы мало. Поймите меня наконец: этот вечер – мой последний шанс. Я хочу хотя бы на равных бороться с этим фантомом. Итак, до завтра.

Лишь услышав шум отъезжающей кареты, Каролина поняла, что она совсем одна в доме. Она зажгла все огни, открыла окна, и светлая летняя ночь заструила в комнаты свой мягкий свет. В полумраке проступили очертания мраморных бюстов в нишах, картин на стенах, мебели. Но Каролина не замечала этих предметов. Она лишь снова видела полыхающее ночное небо над Розамбу и опять испытала тот смертельный ужас. Все началось именно той ночью, восемнадцать месяцев назад. Кошмар обрушился на нее как смерч, подхватил и закружил, а когда он немного отступал, она всегда убегала сюда, в этот дом, всякий раз надеясь, что теперь все пойдет хорошо.

Она не осмеливалась думать об этом дальше.

Постепенно дом начал просыпаться и оживать. Огонь свечей заставил вновь сиять краски, и вещи задышали. Но даже в знакомой мелодии часов Каролине мерещилось скрытое предостережение – не дать себя обмануть на этот раз, не утрачивать бдительности. Ноги сами привели ее в библиотеку. С подсвечником в руках она прошла вдоль полок. Лион, 1793. Гильотина! Тот же год, тот же город.

Ее взгляд остановился на красных сафьяновых корешках: годовые подшивки «Монитера», которые отец отдал переплести. Она вынула том за 1793 год и начала его листать. Пробежала страницы с броскими революционными заголовками, и вот они, напечатанные мелким шрифтом, бесконечные списки казненных.

А вот и Лион. Сообщение о «первом уроке», преподанном Фуше мятежным гражданам шелкового города, о том дне, когда он установил чудовищное господство своей гильотины, жертвами которой предстояло стать десяткам тысяч людей.

Она поставила том на место и вынула следующий. Январь, февраль, март… По-прежнему мелко напечатанные имена, как иссякающий кровавый поток. И вот 5 апреля 1794 года – всего лишь два имени, два приговора, две последние жертвы, чьи головы покатились в корзину: палач и его подручный! Она захлопнула том. Да, это типично для Фуше: устранить свидетелей своих злодеяний; навсегда заставить замолчать палача, сделавшего свое дело…

Лионский палач? Мужчина из подземелья зримо предстал перед ней. Может, это он и был? Что, если Фуше подарил ему жизнь, чтобы иметь безвольное орудие?

Она задвинула том обратно на полку и вышла из библиотеки. Едва ли она узнала больше. Лишь ее предчувствия обрели новую пищу да еще более яростной стала ненависть.

Неожиданный порыв ветра дунул из камина и скосил высокое пламя двух десятков свечей. Трехстворчатое зеркало, только что ярко освещенное, перед которым сидела Каролина, погрузилось в темноту.

Антуан, причесывавший ее к карнавалу, остановился.

– Нам придется взять немного канифоли с лаком, чтобы прическа держалась.

Каролина кивнула с отсутствующим видом. Праздник начинался в восемь. Но она поклялась себе появиться там только в половине девятого. Она себя знала: если окажется там, ждать уже будет не в силах. Она этого просто не перенесет. Пусть он ждет. Пусть его глаза ищут ее, хотя бы этот единственный раз.

Кончиками пальцев парикмахер вынул локон, едва касаясь, прошелся кисточкой по волосам, подул на них, чтобы канифоль с лаком, придающие жесткость локонам, скорее засыхала. Из холла донеслись голоса, шаги приблизились к двери. Постучав, появился Бату.

– Герцог Беломер, – доложил он.

– Проведи его в салон.

Каролина еще немного посидела, разглядывая свое отражение. Глаза показались ей сегодня темнее, чем обычно. Теплый матовый оттенок, который ее кожа приобрела под солнцем в саду на крыше, подчеркивал великолепие ее платья. Она продела в уши бриллиантовые подвески, натянула перчатки и надела на левую руку бриллиантовый браслет. Она не выбрала маску для сегодняшнего праздника, ей показалось это абсурдным. И, тем не менее, рассматривая себя в зеркале, она пришла к заключению, что весь этот блеск только для того и служит, чтобы скрыть ее истинную суть. Каролина направилась к двери. За окном сверкнула зарница. Муслиновые шторы сильным ветром задуло в комнату. Каролина почувствовала странную слабость.

С накинутой на плечи серебристо-серой пелериной и полумаской на лице он стоял в глубине салона. Он еще не заметил ее появления, и Каролина невольно замерла в дверях. В полумраке его фигура напоминала статую. Каждый раз, когда она его видела, ее охватывало волнение от вызывающей красоты этого мужчины. Он подошел к ней и поднес к губам ее руку.

– Сегодня целый день я видел вас в мыслях и мог поспорить, что вы будете в красном. И вдруг это черное!

Через маску она чувствовала на себе его взгляд, не в силах уклониться от него.

– Вы нальете нам? – Она показала на серебряный бочонок с приготовленным шампанским.

– А я думал, вы умираете от нетерпения поскорее попасть на праздник, – он наполнил бокалы и протянул ей один. – Ответьте мне на один вопрос, – сказал он. – Что так привлекает вас в этом Жиле де Ламаре? Вы не знаете даже его лица. Он может оказаться уродом. Сейчас он в ореоле бесстрашия. Но подумайте, все это сегодня вечером вместе с тайной спадет с него, как костюм. И тогда он будет всего лишь мужчиной, как любой другой. Может, оригинал, может, посредственность, а может, человек, который никогда не успокоится, у которого двойная жизнь стала второй натурой. Вы и в самом деле продумали все это?

Повисла тишина. Нет, он не оскорбил ее. И, тем не менее, она ничего не могла ответить. Никогда в жизни она не стала бы говорить с мужчиной о своих чувствах к другому. Не из скрытности, а зная волшебную силу молчания.

– На это нет ответа, – произнесла она. – А тот, что существует, скрыт здесь, – она повернула к нему свое лицо. – Ведь я иду не на свадьбу, а на карнавал – к тому же под вашей защитой.

Он как-то странно посмотрел на нее.

– Нет, Каролина, я не могу вас защищать, больше не могу. Если в вашу жизнь входит Жиль де Ламар, меня больше не будет.

Он впервые назвал ее по имени.

Они молча осушили бокалы. Он подал ей руку, в этот момент распахнулась дверь, и влетел один из людей герцога. Герцог наморщил лоб.

– В чем дело, Сульпиц?

– Мисс Мелани сильно упала! Врач уже у нее. Она требует вас.

– Упала?

Врач говорит, что это опасно для жизни.

– Какой врач?

– Я его не знаю. Мисс Мелани его сама позвала.

Герцог сделал знак слуге.

– Подожди на улице. Я сейчас приду.

Дверь закрылась.

«Она вовсе не упала, это всего лишь ее ревность, – подумалось Каролине. – Она знает, что он со мной идет на праздник».

Ее словно осенило, однако она даже не подозревала, насколько страшнее правда. Ее подмывало задержать его.

– Я весьма сожалею, – произнес он. – Вам придется ехать без меня.

– А если бы ваш слуга не застал вас?

Он удивился и даже не сразу понял ее.

– Вам жаль, что я ухожу? – не сразу спросил он. Его лицо вспыхнуло. – Впервые вы хотите удержать меня. Ничего более прекрасного вы не могли сказать. – Его руки обняли ее плечи, лицо склонилось к ней. Но он выпустил ее так же неожиданно, как и притянул к себе. – Тем не менее, я вовремя приду на праздник.

Когда он вышел из салона, она мгновение постояла неподвижно, а потом бросилась вслед за ним, не в силах противостоять властному зову. Однако она увидела лишь развевающуюся пелерину, услышала стук захлопывающейся дверцы и цокот копыт.

Смущенная и обескураженная, стояла она у портала своего дома. И уже собралась было спуститься по ступенькам вниз, как вдруг из темноты тенью выскользнул незнакомец.

Широкий плащ скрывал его фигуру. Когда он вошел в круг света, отбрасываемого высоким бронзовым канделябром, она подумала, что перед ней привидение.

Ее глаза широко раскрылись при виде этого восставшего из мертвых. Мужественное, загорелое лицо… Серьезные темные миндалевидные глаза… Жестокий и в то же время нежный, чувственный рот – это мог быть лишь один человек на свете: корсар, Норман Стерн!

Если бы она нуждалась в подтверждении, что это не плод ее воображения, то таковым могло стать поведение Бату, вышедшего в этот момент из дома. Он сначала отпрянул назад, а потом с воплем бросился в ноги незнакомцу, схватил его за руку и поцеловал. Слова, которые он при этом бормотал, были обычной англо-испанской пиратской тарабарщиной. Потом он встал и с сияющими глазами показал на Каролину.

– Я хорошо оберегал ее, господин… – Незнакомец нетерпеливо остановил его.

– Ты Бату, верно? Но я не твой господин. Твой хозяин мертв, – голос был точно такой же, с металлом и в то же время нежный. Он сделал шаг в сторону Каролины и склонил перед ней голову. – Вот уже полгода я повсюду разыскиваю вас. Я Рамон Стерн, брат Нормана.

Лишь теперь, при ярком свете ламп, Каролина разглядела то, что скрывала темнота: нищету этого человека, отчаянно пытавшегося сохранить былой блеск.

– Вы помните шкатулку, которую прихватили с собой с острова? Там должна быть Библия. Семейная Библия Стернов. Где она?

– Какая Библия?

– Вы хотите сказать, что у вас ее больше нет?

На мгновение Каролине показалось, что он сейчас бросится на нее. Но он лишь стоял с беспомощным видом, а только что бывшее спокойным лицо исказилось отчаянием, гневом и бессилием.

– Я знаю, что вы забрали шкатулку. И я знаю, что там была Библия. Она должна быть у вас! Вспомните!

Бату, не сводивший глаз с Рамона Стерна, кивнул.

– Мы вытащили ее из преисподней, графиня.

Каролина тоже вспомнила шкатулку, в которой были обращение Королевского флота, печать, офицерский диплом и Библия.

– Да, я припоминаю.

– Она еще у вас? У вас ее никто не требовал?

– Нет, никто. Это я точно помню. Но мне надо подумать. – Если шкатулка все еще была у нее, то она может быть только в Розамбу. Она не хотела лишать его последней надежды. – Извините, но сейчас я очень спешу. – У Каролины было большое желание предложить ему свое гостеприимство, но при виде его гордой и неприступной осанки, даже в оборванной одежде, она побоялась оскорбить его этим. – Придите снова завтра.

– Я приду завтра вечером, – согласился он. – Если позволите. И не забудьте, речь идет не только о наследстве моего брата. Речь идет о моей жизни и обо всех, кто уже поплатился за это жизнью. Только никому не рассказывайте. Никому!

Он растворился в темноте. На Каролину нахлынули картины прошлого; однако она еще не подозревала, какую власть это прошлое скоро возымеет над ее собственной судьбой.

Она повернулась к Бату.

– Накидку, скорее! – Шурша черным шелком, она быстро пошла к карете.