Опасная бритва

Я случайно обнаружил ее в ящике со всяким хламом в доме родителей. Она валялась среди погнутых гвоздей, вилок, старых ножей, восковых свечей, завернутых в тряпицу, пробок, стеклянных крышек и других предметов, которые перестали быть нужными.

Слегка поржавевшая, в изношенном деревянном корпусе, но все еще острая и без зазубрин – бритва моего деда Павла.

Последний раз я видел ее лет 50 назад. Была весна, но печку уже не топили. Дед сидел у окна в майке. К спинке кровати привязал один конец широкого офицерского ремня. Левой рукой держал ремень навытяжку, а правой водил по всей его длине бритвой с деревянной ручкой. От себя и к себе. От себя и к себе. Выдергивал из густой шевелюры волосок. Пробовал остроту. Легонько, стараясь не задеть лезвие, клал бритву на подоконник. Обмакивал помазок в раствор, намыливал лицо густой пеной и тщательно скоблил 3–х дневную щетину.

Я смотрел, затаив дыхание. Дед, которому под 80 и который без очков никуда, бреет бороду, как заправский парикмахер, сняв очки. Проведет лезвием по щеке, а потом рукой. Ага – укололся. Еще раз. Пока рука не заскользит по гладкой коже. Потом мыл лицо, вытирал полотенцем. Похлопывал себя по щекам, пока кожа не приобретала розовый оттенок. Тогда не было кремов, геля после бритья или освежающей жидкости. Одеколон был, но его берегли для торжественных событий. Скажем пойти в гости в интеллигентному знакомому или на свадьбу. Одеколон оставался на полке нетронутым.

Бритву тщательно мыл. Протряхивал. Ждал пока высохнет и затем закладывал в чехол. Одевал рубашку, брал в руки газету или садился за стол завтракать.

Таких уже не выпускают. С деревянной ручкой. И тогда, в далеких 60–х тоже уже не делали. Бритва была у деда еще с 30–х. Он ею очень дорожил. Никому не давал. Я спрашивал откуда она у него. Он что-то отвечал, но я ничего не помню. Единственное что осталось в памяти – его слова о том что он с ней не расстается.

Деда давно нет. Еще тогда, в 60–х, он умер. Наверно в том же году. Осенью. Дед тяжело болел, нужна была операция, но он отказывался делать. Ничего из его вещей у меня не осталось. И только эта старая бритва напоминает о нем.

Два медных кубка ручной работы

– Так, значит вы отказываетесь отработать еще одну смену, чтобы помочь нашим войскам, истекающим кровью в тяжелой битве с фашистами!?

Именно этот паровоз должен доставить срочный груз под Сталинград. Бойцы Красной Армии под бомбежками и артиллерийским обстрелом, мерзнут в окопах, сутками не спят, не жалея своих жизней бьются за нашу Родину. И даже некоторые почти вашего возраста. А вы тут в тылу, в теплом помещении, с хорошим пайком отказываетесь им помочь!

Ну и что, что вы отработали 14 часов у станка. Вам 16 лет, и вы уже мужчина. Я в вашем возрасте в гражданскую воевал. И не распускал сопли как вы.

А вот это что? Что это за изделия? Вы что, эти кубки в церковь хотели отнести? Вы что верующий? Изготовить их вам хватило сил, а помочь Родине сил нет. Так что-ли!

Или не он эти кубки изготовил? Я спрашиваю вас товарищ Странник? Вы его наставник. Вы за него просили. Я вам поверил и принял в депо. А теперь посмотрите на него – я устал, у меня ноги болят, я спать хочу! И что – разве пацан мог такое на станке выточить? Тут и на фрезерном нужно и на токарном. И накатку сделать. И все этот пацан? Верится с трудом. И разряд у него всего 6–ой, а тут тянет на 10, а или даже на высший – 12. Эх, если бы не нужны были токаря – сразу на фронт! А кто особенно умный и уставший – на лесоповал!

– А я и хочу на фронт! Я, товарищ начальник депо, люблю Родину. И не нужно меня попрекать что такие как я уже воюют. Я тоже хочу бить фашистов! И не буду я тут какие – то железки точить! Особого умения для этого и не нужно. Подумаешь, обрезал пластину, согнул, отверстие просверлил и нарезал резьбу. Любая девчонка сможет. Идите в поселок и набирайте! А кубки мне верните! Нельзя в чужих вещах рыться! Я выточил их из металлолома в свой выходной день. Это мой подарок матери на день рождения. Мы будем ставить их на стол в торжественные события. Нальем вино. Из одного будет пить мать, а второй накроем куском хлеба – с мамой выпил бы отец, если б был жив.

– Говоришь на фронт. На фронт так на фронт. Устинов зайдите ко мне с личным делом токаря Парфенчука.

– Товарищ начальник депо! Не слушайте его. Что взять с пацана! Это он так, сгоряча. Хороший токарь. Послушный. И план на 200 % дает. Не знаю что на него нашло. Может сегодняшние танцы в клубе помеха? Так будет другая суббота и новые танцы? Ведь так, Валентин?

Валентин стоял молча, опустив голову. Снег на путях, в кабинете холодно, начальник в шинели, а он не замечал что, что у него расстегнута спецовка. Шапка в левой руке. Правой вытирал пот на лбу, размазывая невытертый мазут.

– Я все понял. Разрешите идти в цех?

– Иди. А вообще то кубки у тебя хорошие. Возьми. Иди к бухгалтеру, заплати за металлом и электроэнергию, что ты потратил на их изготовление. Скажешь я разрешил.

Быть тебе первоклассным токарем. Гонор свой только брось, а то на другого нарвешься. Не простит.

– Алло, Устинов, отбой.

Смену отец отстоял. И эту и еще многие другие за длинные годы войны. И стал токарем 12–го разряда. Через год – в 1944.

Только – только закончилась война. Его единственного из молодых хлопцев, которые стояли рядом у станков, наградили медалью «За доблестный труд в Великой отечественной войне». Ни у кого из ровесников такой не было.

Прошло много – много лет. Отец отслужил армию, поступил в институт, долго работал в другом депо. Но уже не токарем. Про свои кубки наверно забыл. Когда – то в моем раннем детстве рассказал эту историю, потом отнес их в дальний угол и больше о них не вспоминал.

Там я их и нашел, когда папа умер. Теперь они стоят у меня в комнате на видном месте.

Швейная машина

Последний раз я видел маму за работой незадолго до ее смерти. Одев очки, она сидела за столом, низко наклонившись над куском материала, поправляя его, крутила ручку швейной машины.

– Совсем ничего не вижу. Строчки неровные получаются. Наверно не буду больше шить.

Я ничего в шитье не понимаю. На мой взгляд все было прострочено хорошо. Но мастеру своего дела виднее. Старенькая любимая мама.

– Сорок лет она у меня. Моя помощница! Сколько нужных вещей я пошила! Это сейчас всякие тряпки есть в магазинах. Какие хочешь. Платья, сарафаны, юбки. А белья сколько разного! Тогда при СССР ничего этого не было. Нет конечно можно было купить стандартный костюм или платье без оборок, рюшиков. А даже мужчинам нравилось ходить во всем стандартном, темно – синем, сером или черном. Но нам женщинам всегда хотелось чего – то яркого, необычного, светлого – как у киноактрис из журнала «Советское кино». Разве такое в магазинах купишь?

– Я еще с юности шью. У меня талант к шитью. Иногда мама давала мне деньги на кино, а я их складывала. Скопив копейки, ходила в магазин за ситцем. Сама шила платья. Вручную. Сама кроила. Шитье получалось отличным. И фасоны я придумывала сама. Очень модные: рюшики и клеша солнца, оборочки, жабо и аппликации – все было очень красиво.

– В 60–х, когда мы сюда переехали, я с папой купили эту машинку. Какая красота. Я сама выбирала фасон, делала выкройки, подбирала материал. Какие платья у меня выходили! Подруги считали что это импортные. Завидовали мне. А сколько трусиков, футболочек, шортиков я вам нашила. Ни у кого таких не было! Синие, коричневые, красные. С карманчиками на пуговичках и змейках. И вещи я вам ушивала, укорачивала, подрубливала.

– А сейчас уже не могу. Плохо вижу. Даже в очках. Мне уже 82 года. Может когда твоя доченька захочет шить как бабушка. Заберешь машинку. Она ей пригодится. Это незаменимая вещь.

Много вещей осталось в опустевшем родительском доме. Вещи, которые были им нужны, на которые они месяцами собирали деньги, которым они радовались, которых они берегли, но они уже не нужны нам – следующему поколению. Все. Кроме швейной машины. Я забрал ее к себе в дом. Пусть в магазинах полно всяких тряпок. Броских, разноцветных, любых размеров и фасонов. Посмотришь на человека – прекрасно сидит на нем. И размер его, и окраска под цвет глаз или сумочки, Но… вот еще человек в таком же. И еще и еще. Тот же СССР. Масса одинаковой одежды – джинсов, брюк, платьев и юбок, но все без живинки, что – то вроде серых стандартных вещей бывшего СССР.

Когда – то и моя дочь снимет крышку с машинки, сядет за стол и по своим выкройкам пошьет себе и своим детям нужные и красивые вещи.

Вязанная скатерть из белых ниток

– Алло, ты меня слышишь!

– Нитки, купите мне нитки. Только белые!

– Смотрите чтоб новые были!

– Что?

– Да! Спросите у продавца! Прошлого года лучше. Ивановские.

– У нас в Первомайске закончились. Не знают когда привезут.

– Да лезь, ты! Кому сказала! А то как дам трубкой по твоей макитре!

– И передайте завтра Помошнянским.

– А? В субботу приедете. Ну ладно, обожду.

– Ну все, пока!

– Бабушка, я тоже хотел с папой поговорить! Он мне обещал самолетик купить. И с мамой тоже.

– Нет там твоей мамы. Я на работу Валентину звонила.

– Да, да – твоему папе.

– А будешь канючить, пойдешь спать сразу, как солнце сядет.

– Пошли, а то мы мешаем дяде работать.

– Пока, Кузьмич. От внука имею! Не дает нормально поговорить!

– Бабушка, я не хочу рано ложиться спать. Мне страшно одному в темной комнате.

– Мы будем на крыльце в карты с соседями играть. Никто через меня не зайдет в дом.

– Ну давай, давай выходи, к дяде люди пришли.

– Нитки, какие белые нитки? Зачем тебе нитки? У тебя есть.

– Кончились у меня!

– Вязать буду!

– Ты уже много навязала. И на стол, и на кровать, и на комод.

– Твоей маме свяжу. Будет скатерть с узорами. Красиво. Тетя Тася привезла из Ленинграда новые крючки. Удобно вязать.

– Бабушка, а можно я возле вас буду сидеть?

– Нельзя, там будут взрослые разговоры. Дядя Богдан как проиграет, матюгаться будет.

– Бабушка, я тихо. Я уши закрою.

– От елоп царя небесного! Как дам сейчас! Сказала нет!

– Бабушка! Ну можно…

– Давай вперед. Быстро. Мне скоро ужин готовить!

И мы двинулись вдоль железнодорожного полотна, возвращаясь со станции, где бабушка звонила моему отцу на работу из кабинета старшего кассира.

Точно не помню, но наверно я всю дорогу плакал. Умолял не отправлять меня рано спать, разрешить остаться за столом. Но бабушка была непреклонна.

Спать меня положили рано. Как и обещала бабушка. Уснуть я не мог. Слезы текли по щекам. А на улице гоготала веселая компания.

– Тузом бей! Твою мать!

Ээх! Опять дурни!

Затем меня пожалела тетя Тася – сестра бабушки. Она села на стул возле моей кровати и долго – долго сидела, пока я не заснул.

А в субботу вечером приехала мама. Одна, без папы. Папу не отпустили с работы. У них был какой – то аврал.

Мама привезла белые нитки. Бабушка взялась учить маму вязать. Но видно безрезультатно – вскоре послышались матюки в адрес мамы. Я закрыл уши.

Потом мама уехала, а я еще долгих 2 месяца ожидал окончания летних каникул чтобы вернуться домой к родителям.

Перед отъездом бабушка вручила мне сумку, в которой была белая скатерть. Она успела ее связать за день отъезда.

– Смотри, держи сумку в руках, а то сопрут в поезде.

– Сиди там, куда посадит тебя тетя проводник.

– Когда приедешь, тебя папа или мама снимут с поезда.

Скатерть получилась очень красивая. Тонкая ручная вязка. Тогда не было специализированных журналов по вязке крючком. И телевизора у нас не было чтоб подсмотреть. Узор бабушка придумала сама.

Скатертью накрыли стол в большой комнате. Соседи хвалили бабушку. Ни у кого такой скатерти не было.

А потом папа и мама стали получать больше денег и купили себе иностранную, модную тогда скатерть – с красными цветами и желтой бахромой.

– Очень дорогая! Смотрите дети не испачкайте ее.

Бабушкину сняли и положили в гардероб. Там она и лежала долгие годы.

«Дорогая» скатерть скоро вытерлась. Полиняла. Родители купили новую. Потом еще. О бабушкиной забыли.

О ней вспомнили. Когда мы с Ирой поженились. Кто – то принес и подарил ее нам. За прошедшие годы она не износилась. Белые крепкие нитки. Профессионально связанная. Прекрасный узор. Скатерть пережила и бабушку и моих родителей.

Вязанная скатерть из белых ниток на нашем столе.