Вторник

Каролина Адамовна смотрела на меня загадочно и бродила по квартире, напевая себе под нос. Ей явно хотелось поделиться со мной какой-то новостью, но она пока не решалась.

Вчерашние десертные возлияния подействовали на меня благотворно, а адреналин, который выплеснулся мне в кровь в процессе разговора с сексуальным автослесарем, и вовсе улучшил ситуацию. Туман рассеялся. И я поняла, что ничего сверхъестественного в воскресенье вечером со мной не произошло. И что я всего-навсего смертельно влюбилась в единственного в городе настоящего R&B Глеба Сергеевича Гостева. И буду мучиться этим безнадежным чувством не менее десяти лет, как это раньше случилось со мной в отношении Кирилла Александровича Петрова за десять лет до того.

Наконец Каролина Адамовна созрела для разговора на интересующую ее тему.

– Я так понимаю, что ты наконец нашла приличную работу. Я отпущу тебя, как только ты попросишь об этом.

– Да что вы, душенька, Каролина Адамовна, какую работу? Какая падла распространяет обо мне злостную дезинформацию?

При слове «падла» Каролина Адамовна поморщилась.

– Что за кабацкий жаргон у тебя, красота ненаглядная? Я видела по всему городу огромные твои фотографии. И ты после этого утверждаешь, что не нашла новую работу?

– А это просто разовая акция.

– Заплатили хорошо? Погоди-погоди. Это ведь реклама модного магазина. Уж не того ли, с владельцем которого ты познакомилась на прошлой неделе?

– Вы потрясающе проницательны.

– И ты молчишь?!

– Ну, он так, обычный вуманайзер.

Вдаваться в подробности не хотелось.

– А ты?

– А я влюбилась.

– Бедная моя деточка. И что теперь?

– Да ничего. Одинокая старость.

Каролина Адамовна засмеялась, а мне хотелось поскорее закончить разговор.

– Может быть, тебя устроит фотограф, который снимал? Фотография передает восхищение, которое испытывает перед тобой тот, кто ее делал.

– Так уж прям и восхищение.

– И не спорь со мной, в искусстве я понимаю больше, чем ты. Да и как тобой не восхищаться! Ты здесь вылитая Пола Негри. Кстати, пойдем покажу, какие письма тебе пришли из шляхетского общества.

– Может, потом? Мне перчатки снимать не хочется.

– Я несерьезные предложения стерла, оставила только то, чем всерьез можно заинтересоваться, их всего три. Ну пойдем же.

Я покорилась.

Первым был живописный благородного вида седой джентльмен, проживающий в Великобритании. Его отец входил в польское правительство, которое во время Второй мировой войны сбежало, прихватив, видимо, с собой нешуточные ценности, потому что кандидат в мои женихи упоминал в ряду своей недвижимости пару замков, дом в Лондоне, а среди другого имущества – акции крупных компаний. Упоминалось также, что он был трижды женат и трижды вдовец. Входить в контакт с этой Синей Бородой мне решительно не хотелось, несмотря на благородные седины и сходство с гетманом Мазепой.

Вторым оказался повернутый, подобно Каролине Адамовне, на своей голубой крови тридцатипятилетний бизнесмен, методично отсуживающий и выкупающий владения предков. Глаза его были так близко посажены, что казалось, он не может видеть ничего, кроме своего тонкого несимметричного горбатого носа.

Третьим оказался сорокатрехлетний вполне приятный господин, вальяжный и ленивый с виду, владелец телевизионного канала и нескольких газет в городе Чикаго, штат Иллинойс.

Глядя на него, было совершенно непонятно, зачем этакому мистеру Бигу искать в далеких странах польскую как бы графиню, если он мог найти себе десяток девушек гораздо привлекательнее прямо в здании своей медиа-империи. Правда, я слышала, что среди состоятельных американских мужчин уже не модно жениться на моделях и кинозвездах, а модно на европейских аристократках. Но то европейская аристократия, а то я со своими мезальянсами и швабрами. Однако о швабрах в моей анкете Каролина Адамовна вряд ли упомянула.

«Эх, – подумала я, – написал бы ты на две недели раньше, я бы вечно твоею была. А теперь прощай…»

– Спасибо, очень познавательно. А они в курсе, что к моему титулу, – я показала пальцами кавычки, – не прилагается никакого имущества?

– В курсе. И от последнего еще есть письмо. Пишет, что будет в Петербурге на этих выходных. Может, все-таки преодолеешь вселенскую скорбь по своему лапотному вуманайзеру, дед с бабкой которого ходили в фуфайках, и встретишься с польским графом? Он по отцу все-таки граф. Правда, с материнской стороны намешано всякого. Еврейские крови, по-моему.

– Только не это.

– Ты что, антисемитка? Вот уж не ожидала.

– Да нет, скорее наоборот.

И мне пришлось вкратце рассказать про роман с Джоелом Бергом и свое разбитое сердце.

– Бедняжечка моя. А хорош собой был?

– Так хорош, что словами не скажешь.

– Лучше твоего вуманайзера?

Я задумалась.

Вот уже второй раз мне приходилось сравнивать Глеба с другими мужчинами. Вчера по просьбе Кораблевой с Петровым, сегодня с Джоелом. И конечно, мне казалось, что Глеб лучше всех. Красивее, умнее, сексуальнее, по-человечески глубже и вообще гораздо круче. Но то, что он при этом был таким коварным, изворотливым и непонятным, было мучительно и неприемлемо для меня.

Я так и не ответила Каролине Адамовне на вопрос.

Увидев, что я снова загрустила, она не стала больше ко мне приставать.

Лишь когда я собралась уходить, сказала:

– Если все так безнадежно, может, все-таки назначить американцу встречу на субботу? В конце концов, тебя это ни к чему не обяжет, просто вкусно поешь.

Я согласно кивнула.

Почему-то мысли о еде стали радовать меня все чаще и чаще. Так и растолстеть недолго. Тогда уж «фотограф» точно перестанет мной восхищаться.

Но отступать было некуда. Каролина Адамовна довольно потирала ручки.

* * *

Я вернулась домой, развесила все свои старые вещи из мешков обратно на рейлинги. Все было в чудовищном виде. Но я надеялась, что со временем отвисится. Прибралась в квартире. Выбросила из холодильника недоеденные оливки и просроченный кефир.

Ответила на письма тем, кто интересовался моей новой «работой». Писала, что по-дружески помогла приятелям, которые никак не могли найти подходящую модель. И правда, лица у русских моделей невыразимо тупые.

Посмотрела взятый у Каролины Адамовны свежий «Вог». И посочувствовала его главному редактору Алене Долецкой. Она мне всегда нравилась. У нее очень живое и умное лицо. Как, должно быть, ей противно, что в ее журнале прекрасные снимки великих фотографов прошлого и современности вынуждены соседствовать с малопрофессиональными постерами московских фирм и магазинов. На них модели смотрят в объектив с выражением брезгливого узнавания, как на собственные экскременты… Контраст между ними лично меня порой шокирует. Но бедной Долецкой деваться некуда, ей приходится размещать эту убогую рекламу. Хорошо, что в британском «Воге» такого не увидишь. Кстати, Кораблева обещала принести мне несколько штук. Правда, не слишком свежих, но это не важно.

В разгар просмотра позвонил Георгий Филиппович, о своих обязательствах перед которым я, признаться, призабыла.

– Душа моя, ты помнишь, о чем мы договаривались? Ты должна ко мне приехать. Кстати, у меня и для тебя самой отличные новости.

Вряд ли какая-либо другая информация была бы лучшим бальзамом на мою израненную душу. Мне стало легче и веселее.

– А что там? – робко спросила я.

– Пришел контейнер из Амстердама. Там все, что я заказывал для тебя. Парный гардероб, комод, письменный стол с креслом, три витрины, если стеклянные полки заменить на фанерные, тогда можно будет поставить книги, зеркало для прихожей и шесть карнизов. Все, что ты просила.

– Сколько с меня?

– Восемьдесят.

– У меня только шестьдесят.

– Мы с тобой не первый день знакомы. Вывози, поверю в долг. За месяц справишься?

Мне стало худо. Придется занимать.

– А за два? – Я хотела прибавить «года», но не смогла.

– Я подумаю. Короче, приезжай.

Я позвонила Кораблевой, чтобы отменить встречу. Но она никак не могла расстаться с мыслью, что сегодня наконец узнает все про того, кто устоял перед ее чарами. И в конце концов навязалась поехать со мной в антикварный. Поразмыслив, я решила, что ее присутствие может принести мне меркантильную пользу. У нее наверняка можно занять денег. Вряд ли она просадила оставшиеся триста тысяч евро. Они скорее всего куда-то вложены, но не бесчувственное же она бревно, пожертвует процентами ради счастья подруги.

Покупатель давенпорта не отличался ни красотой, ни внешними признаками ума, ни знанием товара, который он пришел приобрести. Главное – у него были средства, о чем свидетельствовали часы Vacheron Constantin желтого золота и припаркованный у дверей магазина «хаммер». О том, что эти часы и автомобиль мало сочетаются между собой, их владелец не догадывался. Можно было купить модель того же бренда из стали, и стильности этого господина удивилась бы даже я. Но увы. Посланником элегантности назвать его было невозможно, а московские номера были ответом на мое недоумение.

Было заметно, что Георгий Филиппович, мизантроп по натуре (в этом я убедилась после его требования выплатить ему двадцать тысяч в течение месяца), просто наслаждается ничтожеством своего контрагента.

Оценив мизансцену, Кораблева предложила изобразить иностранку, а мне ее переводчицу. Я согласилась. И мы подошли ближе. Георгий Филиппович недоуменно уставился на мою подругу, но когда я представила ее как мисс Дженнифер Гейтс, кузину Билла Гейтса, которая совершает турне по столицам Европы, оба мужчины почтительно поклонились. С той разницей, что Георгию Филипповичу я успела незаметно подмигнуть. Московский купчик – по-моему, владелец мясокомбината или какой-то другой пищевой промышленности – был вне себя от счастья вступить в контакт с родственницей легендарного миллиардера. Они с Кораблевой долго старались переплюнуть друг друга. Но, как и было запланировано, в нужный момент Кораблева сдалась. Филиппович положил в карман пятнадцать тысяч наличными, хотя реальная цена давенпорта не превышала пяти тысяч. Счастливый обладатель антикварной безделки предложил было нам обмыть покупку вместе с ним, но Кораблева с умильной улыбкой отказалась, сославшись на другое приглашение.

Филиппович был на седьмом небе. И на радостях разрешил растянуть выплату долга до двух месяцев, уменьшив сумму до восемнадцати тысяч.

– Вам, мисс Гейтс, я ничего не предлагаю, ибо вижу, что вы пришли бескорыстно помочь подруге, а заодно и развлечься, что, как я понимаю, вам изрядно удалось. Представляете, как его сотоварищи будут завидовать, что довелось ему поручкаться с самой сестрицей Билла Гейтса. Кстати, как ваше настоящее имя?

Кораблева назвала имя и должность своего мужа.

– Что ж, вы не так много прибавили, как можно было подумать.

– Когда я могу увидеть свои сокровища? – спросила я.

– Таможня дала добро. Сегодня попозже вечером тебе все привезут. Завтра после работы приезжай с деньгами.

– Какие прогнозы в плане необходимости реставрации?

– Думаю, что реставрация потребуется минимальная, а может и вовсе не понадобиться. Ты же не любишь, чтобы выглядело как новое.

– Да, я люблю, чтобы выглядело как старое.

– Я надеюсь, что миссис Шеридан тоже станет моей покупательницей.

– Увы, мой муж предпочитает современный стиль. Его кумир Теренс Конран.

– Жаль-жаль. Тогда, может быть, вас заинтересуют ювелирные изделия позапрошлого века?

Кораблева развесила уши. И позволила увлечь себя сладкими речами и старомодной учтивостью, на которые Георгий Филиппович был мастер, в дальний зал салона.

Когда я пришла туда за ней, она примеряла длинные аметистовые серьги.

Как хорошо, что у меня не проколоты уши, а то мне тоже захотелось бы такие.

Кораблева напоминала в них жену Феликса Юсупова Елену. Чтобы правильно носить их, нужно сильно вытягивать шею, тем самым выпрямляя спину и опуская плечи, отчего осанка любой женщины делается величественной.

За кофе с коньяком (я, как обычно, пила с молоком) он впарил Кораблевой эти серьги за семьсот долларов.

Засим мы простились с антикваром и побрели в сторону нашего японского места.

– Очаровательный мужчина, несмотря на то что пожилой.

– Действительно, куртуазность приносит ему немалый дополнительный барыш.

Мы помолчали. Кораблева выдерживала приличную паузу.

Она начала разговор лишь после того, как мы сели и заказали.

– Ну давай, хвастайся.

– Хвастаться нечем. Я тоже не прошла тест. Тот, который следовал по порядку после твоего.

– В каком смысле?

Я вкратце описала ей особенности национального секса с Глебом Гостевым.

– Хорошо, что хоть перчатки не надел. Хирургические. У меня, кстати, были с собой.

Кораблева, пораженная, молчала.

– Ну а как было правильно? – наконец спросила она.

– Я думала-думала… Единственно правильным бы было отказаться, попрощаться и уйти домой. Или читать друг другу вслух всю ночь.

– Ты, Янушкевич, просто ангел. Я бы убила.

– Да ладно, проехали.

– Что ты имеешь в виду?

– Я не намерена продолжать знакомство с этим человеком.

– То есть как? Ты не хочешь знать, что означают все эти финты? Я ушам не верю. Мне так стало еще интереснее. Он или маньяк, или какой-нибудь сектант.

– Только мы с тобой никогда об этом не узнаем.

– Ну Янушкевич, ну пожалуйста, ну не будь ведьмой. Давай доведем эту историю до конца.

– Извини, я не смогу.

– Ну ладно, поговорим об этом в другой раз.

Кораблеву распирало желание дружелюбно похихикать над всей историей или, наоборот, злорадство.

Мне по-прежнему было больно, но показывать это Кораблевой не хотелось. Не знаю почему. И я уговорила себя улыбнуться.

– А что за мебель ты покупаешь?

Мне было приятно рассказать подруге свою мебельную историю.

– Пригласи же скорее нас с Джеймсом в гости.

– Конечно приглашу, но теперь уже, когда все привезу, расставлю, повешу портьеры. Когда все будет в парадном виде.

– Заметано.

– Кстати, Кораблева, ты можешь дать мне денег в долг?

– Много?

– Двадцать тысяч.

Две тысячи нужны были на портьеры и прочую мелочь.

Кораблева помрачнела и замялась.

– На сколько?

Я быстренько прикинула.

– На два года.

Кораблева помрачнела еще сильнее. Очевидно, мои предположения относительно скорости потраты денег были неправильными. И у нее ничего не осталось или осталось мало. И то правда, только что она потратила семьсот долларов на полную дребедень. При таком размахе деньги разлетаются быстро, тем более что прошло уже полтора года.

Кораблева чесала репу, на лице ее отражалось борение чувств.

– Давай так, – наконец выдавила она, – я дам тебе пять, на год.

Это было далеко от того, на что я надеялась, но дареному коню, как говорится, и карты в руки…

– Спасибо, дорогая, я знала, что ты мне не откажешь.

Теперь я пришла в веселое расположение духа, Кораблева же, напротив, поникла. Я вспомнила, что и в школьные годы выпросить у нее что-либо было трудной задачей.

– Слушай, а зачем тебе эта мебель, если ты не можешь за нее расплатиться? Разве ты не знаешь, что жить надо по средствам?

– Если жалко денег – не давай. Найду. А мораль читать я тебя не приглашала.

– Подумаешь, какая цаца. Слова ей не скажи. Ну действительно, зачем тебе это все? Это же такие излишества, без которых не только уборщица может и должна жить. Гораздо более обеспеченные и продвинутые люди не могут себе позволить дорогостоящее коллекционирование. Подумай, стоит ли игра свеч?

– Послушай, подруга, я когда-нибудь задавала тебе такие же идиотские вопросы, как ты мне сейчас? Антиквариат – это то, без чего я не представляю своей жизни вообще. Можешь ты это понять? От предвкушения того, что я сегодня увижу, я волнуюсь так, как никакой твой Глеб Гостев не может меня заставить.

– Нет, не могу. По-моему, ты просто чокнутая, такая же, как твой Глеб Гостев, в которого ты влюбилась как кошка. А ведь он легко может узнать, что ты голодранка, Янушкевич. Зачем тебе эта дорогостоящая рухлядь? Ты живешь иллюзиями, вернись в реальный мир, вспомни, кто ты есть, проснись, оставь свою придурь, живи как нормальные люди!

Я бросила на стол несколько соответствующих ценам в меню купюр и ушла. Странно, что мы посрались сегодня, когда ничто не предвещало подобного исхода. Неужели она поссорилась со мной, чтобы не давать денег в долг? Неужели мелкая слабость детства переросла в такой чудовищный изъян? Верить в это не хотелось, и я постаралась занять себя какими-нибудь другими мыслями. Например, где все-таки взять денег. Оставалось, конечно, пожарное решение – заложить ожерелье. Это решило бы часть проблемы. Но тут потребуются аптечные весы, чтобы взвесить, что же мне все-таки дороже – мебель или подарок Аркадия Павловича.

Я решила разбить проблему на четыре части, из расчета пять тысяч за две недели. То есть в ближайшие четырнадцать дней мне предстояло раздобыть шесть с половиной тысяч. Четыре с половиной – Георгию Филипповичу и две мне на обустройство с новой мебелью.

После этого мне пришла мысль, что к этой проблеме надо подойти технически, я села за стол и стала думать, что можно продать.

1. Вернуть в магазин халат и тапки сорок шестого размера – 200 у. е.

2. Лаптоп НР – 800–900 у. е. – очень жалко.

3. Блузка с лобстером через Филонову – 100–150 у. е. минус химчистка.

4. Словарь Брокгауза и Ефрона 1908 года издания, наследство Янушкевичей – 1500–2000 у. е., но его за две недели не продашь. Если только отвезти в Москву. Значит, минус бензин. А одна из новых витрин останется пустой. И потом опять же жалко.

На этом поверхностный осмотр закончился.

Можно было переехать куда-нибудь, а квартиру сдать на год, вот и набралась бы нужная сумма. Но куда переехать и что сделают с моим тщательно выпестованным интерьером жильцы? Вера даст двадцать тысяч на год, я в этом уверена. Но куда переехать, вот в чем вопрос! С Петровым в Москву?

Вариант абсурдный, но достаточно конкретный.

Можно попросить у Светланы генеральную доверенность на «мини» под каким-нибудь благовидным предлогом и продать его. А на нее, как прежде, работать бесплатно. Спросит где – сказать, угнали. Интересно, за сколько его можно продать? Я нашла на кухне месячной давности «Из рук в руки», но «мини-купер» там никто не продавал.

Еще один абсурдный вариант.

Я решила посмотреть в закромах бабушки. Я так и не смогла за семь лет, прошедших с ее смерти, разобрать ее кладовку. Натыкаясь на некогда любимую ею вещь, я всякий раз впадала в депрессию. Я до сих пор не привыкла жить без нее. Но настало время стать большухой, старшей женщиной в семье. Правда, семьи никакой нет. Но зато большуха вот-вот появится.

Я подошла к кладовке, нарочито решительным жестом открыла дверку. Без маленького спектакля для себя самой было не обойтись. Я расстелила на полу в гостиной коврик и стала выносить и раскладывать на него разные пыльные реликвии. Пара бронзовых ампирных подсвечников, переделанных в бра. С них началась моя коллекция ампирной мебели. Коробка со старыми письмами. Несколько вырезанных из цельного дерева деревенских мисок. Огромный фарфоровый лось с дарственной гравировкой. Елочные игрушки пятидесятых годов. Шелковый подвесной абажур. Медный сосуд сложной формы, в таких в трактирах подавали квас. Разрозненные кузнецовские чашки и блюдца. Соусник Villeroy & Boch XIX века. Разрозненное столовое серебро. Медный ковшик. Черный эбонитовый телефонный аппарат. Портрет неизвестного советского адмирала в технике коллажа. Метровая фарфоровая Индира Ганди дивной красоты с советскими пионерами.

Короче, Клондайк. Понятно, в кого я уродилась любительницей старья. Я составила список находок из тридцати семи пунктов. Но сколько все это может стоить, было для меня загадкой. Нужен грамотный маркетинг. Я знаю, где покупают такие предметы. В отношении меди и серебра перспективным казался мне магазинчик на площади Искусств в доме, примыкающем к «Европе». Фарфор же стоило тащить на улицу Некрасова или на Каменноостровский рядом с Сергеем Сергеевичем.

Это все хорошо, однако брать сверхурочную работу все равно придется.

Все эти сложности с деньгами, конечно, немного портили мне настроение. Тем не менее восторг оттого, что уже сегодня моя прекрасная новая старая мебель займет свои давно запланированные места в моей милой квартире, был так велик, что любые трудности казались мне легко преодолимой мелочью.

Но я сильно ошибалась.

Всю ночь я приделывала новые карнизы, строчила и развешивала плюшевые портьеры, двигала шкафы, расстилала коврики, расставляла бронзулетки и утюжила салфетки. С шести утра все было готово.

Аня Янушкевич советует:

Чтобы ресторанная пища усваивалась без сильного ущерба для фигуры, следует перемежать блюда двумя-тремя ложками незаправленного салата из сырых овощей.