Вторник
Лишь только я вошла в квартиру Минихов, как стало ясно, что и в этом доме покоя больше нет.
Несколько картин, в их числе мои любимые Коровин, Сомов и ранний Шагал, были сняты с привычных мест и стояли, прислоненные к стене в кабинете. Несколько других уже были упакованы в коробки. Стены зияли пустотой и сиротливостью. Сергей Сергеевич был дома и носился по квартире как ветер.
Заметив меня, он остановился и сказал:
– Отлично, поможешь.
– Что делать?
– Пакуй Сомова, Коровина, Шагала – короче, всех по этому списку. – И он протянул мне бумажку.
Это был лист плотной зеленой бумаги с водяными знаками, на котором было написано: «Московское бюро аукционного дома „Сотбис“ принимает у Миниха Сергея Сергеевича на ответственное хранение заявленные на аукцион произведения живописи» – и далее следовал список из тридцати наименований. Вся коллекция.
Сергей Сергеевич был так быстр и суров, что обратиться к нему с вопросами я не посмела. И решила ждать, когда все прояснится.
Когда я упаковала оставшиеся картины, в квартиру вошли грузчики в необычной темно-зеленой униформе и аккуратно вынесли коробки одну за одной.
Сергей Сергеевич тоже собрался.
– Извини, что так получилось. Убери здесь все, пожалуйста. Вот твоя зарплата за месяц вперед. Надеюсь, за это время ты найдешь себе других клиентов. Когда закончишь, прибери у Кары тоже. Она, наверное, дома. Если ее нет, то вот ключ, потом отдашь консьержу.
Голова моя шла кругом. С каких пор они стали делить квартиры? В прошлый вторник все было совершенно как обычно.
Я закончила уборку и отправилась к Каролине Адамовне.
– Может быть, вы объясните мне, за какие прегрешения я только что получила расчет?
Каролина Адамовна сияла новыми серьгами и свежим макияжем.
– Я развожусь с Сергеем и выхожу замуж за Фрэнка Потоцкого.
– За Синюю Бороду?
– Именно.
– С вашим любопытством я бы этого не делала.
– Ты имеешь в виду, что долго я не проживу?
– Типа того. Вы не сможете удержаться. Вы обязательно откроете заветную дверь и испачкаете ключ флуоресцентным порошком.
– Даже если так! Я буду жить как графиня, как я того заслуживаю.
– А ваш Синяя Борода в курсе, что вы собираетесь жить как графиня? Может быть, у него на вас другие планы. Может, он хочет, чтобы вы по вечерам чесали ему пятки?
– Фи. Я согласилась выйти за него только при условии, что он обеспечит мне все условия.
– Когда вы с ним встречаетесь?
– Видишь ли, тут есть один небольшой нюанс.
– Какой, интересно?
– Он думает, что я – это ты.
– В каком смысле?
– Ну, помнишь, я разослала твою фотографию?
– Помню.
– Кстати, как прошла встреча со Стивеном?
– Плохо. Пришла моя подруга Кораблева и смешала мне все карты. Хотела бы я знать, кто брякнул ей про место нашей встречи.
– Ну, она позвонила мне, сказала, что вы поссорились, а она хочет с тобой ненавязчиво помириться. Не знаю ли я чего про твои планы. Ну, я и сказала… А что такого особенного?
– Да нет, я не в обиде.
– Что, совсем не понравился?
– Почему не понравился? Вполне симпатичный американец. Но в этом-то вся и проблема. Я не подготовилась, не знала, о чем с ним говорить, с американцем-то. Сам он не слишком разговорчив. Что я должна была делать – ругать президента Буша? А вдруг он республиканец? Про политическую принадлежность в вашей анкете ничего не было сказано. А тут, как назло, явилась Кораблева в павлиньих перьях и давай его отвлекать от меня. Он и повелся. Короче, разошлись друзьями. Если я поеду в Штаты, обязательно ему позвоню. Вот так.
– Понятно. Извини, что так вышло. Мне и в голову не приходило, что у твоей подруги с ее красавцем мужем могут быть какие-то виды на постороннего американца.
– Вы не поняли. У нее нет никаких видов на этого американца, она просто хотела мне навредить доступным способом. Вот и все. Американец ей сто лет не нужен.
– Ну а ты-то как могла уступить? Почему не боролась?
– А зачем? Если бы он мне нравился, тогда другое дело. А так…
– Значит, все-таки не понравился. Так, вернемся к нашим баранам. Ты должна мне помочь.
– Как именно?
– Встретишься с Синей Бородой, то есть с Фрэнком.
– Зачем?
– Ну, чтобы не пугать его сразу.
– Ну, он же все равно испугается, когда вас увидит… Ой, я не имела в виду…
Каролина Адамовна надулась, в глазах ее выступили слезы.
– Ты считаешь, что я не могу понравиться мужчине?
– Конечно можете. Но пока что жениться он собирается на мне, то есть на моей фотографии. Что же делать?
Каролина Адамовна вытерла нос.
– Ну, вот в этом и состоит мой план и твоя помощь. Ты с ним встретишься и скажешь, что на самом деле он переписывался с твоей матерью, то есть со мной, и фотография, которую он видел, на самом деле моя, только сделана очень давно.
– Мы же с вами совсем не похожи!
– Это не важно. Пока вы будете разговаривать, ты незаметно украдешь его очки. Поэтому, когда появлюсь я, он уже ничего видеть не будет. Он человек вежливый и кричать, что он потерял очки и ничего не видит, не станет. А потом будет поздно. Дело сделано, мы поженились.
– Это какой-то бред.
– Да никакой не бред. Он до смерти боится глазных врачей, он сам мне писал. Те очки, что он сейчас носит, ему выписали двадцать лет назад. И с тех пор он ни разу не был у окулиста. Он никогда не увидит меня отчетливо и будет думать, что я – твоя мать, то есть ты.
– Ну, предположим, что все так и получится. Есть вопрос. Почему вы не оставили себе возможность вернуться назад к Сергею Сергеевичу? Вдруг ничего не выйдет? Что вы будете делать?
– Тут, к сожалению, не все в моей власти. Я не могла себе представить, что Сергей заглянет в мою переписку, поэтому никогда ничего не кодировала. Он полез что-то посмотреть в моей почте и прочитал все письма: и мои, и Фрэнка.
– Он понимает по-польски? Надо было валить на меня, что вы для меня переписываетесь.
– Он обрадовался. Сказал, что давно уже нашел в Австрии, на родине предков, молодую женщину, но не хотел меня обижать. А теперь чувствует себя свободным от обязательств, продает картины, потому что вывозить их за границу слишком дорого, и покупает себе дом в Альпах. Хорошие врачи везде нужны. Он же оперировал в Вене какого-то министра как приглашенная звезда. А надоест – будет жить на деньги, что выручит за картины. Дети, конечно, против, но его это не волнует.
У меня от обилия информации закружилась голова. Что происходит вокруг? У всех меняется жизнь. Все находят себе пару, даже те, у кого пара давно была. И только я бедная, одна-одинешенька, как былинка на ветру. Вот выйду замуж за этого Синюю Бороду, то-то смеху будет!
Пришлось соглашаться на бредовую идею Каролины Адамовны, не могла же я позволить ей остаться одной на старости лет без средств к существованию. Придется идти воровать эти дурацкие очки.
– Когда встреча?
– Завтра. Ресторан Vox. Итальянская кухня.
– Вы все время норовите меня откормить. Я перестану нравиться мужчинам.
– Наоборот, начнешь.
Я убрала квартиру. Без картин все шло быстро. Детей и животных у Минихов не водилось. Так что я освободилась довольно рано. У меня оставалась масса времени на то, чтобы подготовиться к вечернему мероприятию.
Я уже не понимала, что меня волнует больше – предстоящее объяснение с Глебом или встреча с моим любимым писателем Сорокиным, с которым Глеб вроде как обещал меня познакомить. Лишь бы не обманул.
Течение жизни снова совершило резкий поворот. И вот опять моего внимания добиваются трое, на этот раз сам Глеб, нахальный Александр Александрович и Фрэнк Потоцкий, польско-английский аристократ и Синяя Борода в одном флаконе. Но фон при этом совершенно бесперспективный. У меня огромный денежный долг. Я потеряла вторник. Понедельник и четверг тоже под вопросом. Пятница трещит по швам. Среда пока спокойна, ее лихорадило на прошлой неделе.
Но – прочь грустные мысли! Да здравствует Сорокин!
Сорокина я люблю давно. Помню, еще в начале девяностых, когда училась в школе, я выкрала у бабушки самиздатовскую распечатку его романа «Тридцатая любовь Марины», прочитала и несколько дней ходила в совершенном шоке. Именно тогда я поняла, что «грязь и мерзость» могут считаться эстетической категорией, потому что они прекрасны по сравнению с советским лицемерием. Тогда и родилась идея стать журналистом. Неудачная идея. Я могла бы выкатить Сорокину претензии в связи с этим. Но разве он виноват?
С тех пор я прочитала много его романов. Поразительно, что он может писать ровно в совершенно разных стилях, используя совершенно разный языковой строй, разные социальные и исторические пласты лексики, разную темпоречь. Короче, гениально владеет русским языком. В сочетании с абсолютной идейной экстравагантностью это производит неизгладимое впечатление. Удовольствие, которое я получаю от чтения Сорокина, мало с чем можно сравнить. Достичь такого совершенства в каком-нибудь виде деятельности, пожалуй, могут люди, у которых функционирует только одно полушарие мозга. Интересно, относится ли это к Сорокину? Что бы такое ему сказать, чтобы он меня запомнил?
Для начала нужно уточнить, сможет ли Глеб меня с ним познакомить.
Я набрала номер Глеба.
– А вы точно сможете меня с ним познакомить?
– Я такого не говорил.
– Ну пожалуйста…
– Зачем вам?
– Я его люблю с детства.
– Как писателя?
– А вы думаете – как мужчину?
– Я не думаю, я спрашиваю.
Глеб явно сердился.
– Я так много хочу ему сказать!
– Что, например?
– Ну, что он мой любимый писатель.
– Он слышит это каждый день.
– Ну, тогда, что он – гений.
– А вы в этом уверены?
– Конечно. Только гений может ровно писать в разных стилях.
– Или скворец.
– Кто?
– Скворец. Птица такая. Своей песни не поет. Все время повторяет чью-то чужую. Ровно-ровно, не сбиваясь, не путая с другими. Отличная музыкальная память.
– Вы хотите сказать, что Сорокин – скворец? Да вы понимаете, что говорите?
– Во-первых, я не соединял два этих слова в одном предложении. Во-вторых, я сам с ним не знаком и вряд ли до вечера успею познакомиться. Выдалось очень много дел, едва к спектаклю успеваю.
– Хотите сказать, что очень легко можете с ним познакомиться?
– Могу.
– И кто бы вас познакомил?
– Десятников.
– Вы его знаете?
– Мы приятели.
– Понятно.
– Еще невыполнимые просьбы есть? Или вопросы?
– А может, у него только одно полушарие мозга работает, поэтому он так пишет?
– Такие интимные подробности о писателе Сорокине мне неизвестны.
Все-таки что за сволочь этот Глеб! Стоило ему сказать про скворца, и это слово прицепилось ко мне намертво. «Скворец, скворец», – повторяла я про себя. Спустя пару часов я поняла, что писатель Сорокин навсегда покинул вершину моей личной иерархии властителей дум.
Кафтан светлого шелка сидел хорошо, но был все же скучноват. Мне захотелось его украсить. Я вспомнила, что у бабушки хранились бусы и серьги из индийских самоцветов. За ней когда-то ухаживал директор крупного завода, который часто ездил в Индию во времена ее горячей дружбы с СССР. Я долго и безуспешно открывала пылившиеся на полках коробки и ящички. Найти индийский комплект пока не получалось.
Зато на глаза мне попался неизвестный сверток. Что такое в нем находилось, я не знала и не помнила, чтобы бабушка его когда-нибудь доставала. Сверху был полиэтиленовый пакет, следующий слой – старая клеенка, еще слой – вощеная бумага, еще один – старая-престарая газета. В свертке оказались полисы накопительного страхования жизни, приобретенные моим прадедом с 1906 по 1913 год. Он застраховал себя, прабабушку, деда и двух своих дочерей на восемь тысяч рублей каждого. Логотип страхового общества «Россiя» показался мне знакомым. Вместе с полисами хранились свидетельства о смерти прадеда и прабабки, а также метрики и свидетельства о смерти деда и его бездетных сестер, они умерли в блокаду. Видимо, бабушка втайне надеялась, что когда-нибудь это пригодится. Последняя бумага в стопке дала ответ на этот вопрос. Это была вырезка из газеты «Коммерсантъ» 1993 года, в которой говорилось, что открылось страховое общество «Россия». Которое считает себя отчасти преемником старой «Россiи». Поэтому-то бабушка и собрала документы в кучу.
Ох как не помешали бы мне сейчас эти сорок тысяч царских рублей! Ну да бог с ними, надеюсь, они помогли владельцам страховой компании безбедно прожить за границей после революции.
По соседству со свертком в деревянной шкатулке нашлись и индийские самоцветы. В детстве они казались мне сумасшедше роскошными. На самом деле – обычная бирюза и яшма. Но работа была очень тщательная, ниток много, и на мне все это выглядело вполне достойно. Подвески сережек я прикрепила к серебряным браслетам, и получился комплект.
Я вооружилась феном и щипцами и принялась укладывать локоны. Сорокин будет сражен наповал.
* * *
Я мастерила из бабушкиной чернобурки муфту для моего нового пальто псевдо-Chanel и думала. Как Глеб будет все объяснять? Он встречается со мной не ради секса, это понятно. Тогда ради чего? Ради денег? Может, у него нет никаких миллионов? Может, он думает, что я безвкусная богатая дура, и хочет обобрать меня? Ну, тогда он должен был затащить меня в постель и после этого жениться. Как иначе он получит мои мнимые миллионы? Это тоже не годится.
Тогда, может, он тайный монах? Или, наоборот, масон… А из моей квартиры есть тайный ход к сокровищам Храма? Белиберда.
А может, он в меня влюблен? Платонически.
Я не доживу до вечера. Умру от любопытства.
Глеб приехал в шесть. Оказалось, что он тоже считает, что суточные щи гораздо вкуснее свежих.
– Никогда бы не подумал, что вы умеете варить щи.
– А это варила соседка. Впрочем, я тоже могу при случае. Просто вчера были незапланированные гости, поэтому пришлось идти на поклон.
– А незапланированные гости бутербродов не любят?
– Шериданы заходили. А Кораблева – она как раз не умеет варить щи. Попросила чего-нибудь национального для Джеймса, он большой гурман.
– Ага, все-таки почтенный вице-консул побывал у вас! Небось разливался соловьем, расточал комплименты.
– Да мы с ним за все время знакомства только здоровались и прощались. Ни разу даже о погоде не поговорили.
– Не может быть! Он ведь дамский угодник. Робеет, наверное.
– С чего бы ему робеть?
Кажется, сейчас я узнаю, действительно ли Джеймс смотрел на меня на вечеринке в консульстве.
– Он считает, что вы и его жена – сестры Ларины. Она – Ольга, вы – Татьяна. А Татьяна Ларина – его любимый литературный персонаж.
– Это очень мило. Но я не интересуюсь женатыми мужчинами.
– Зато женатые мужчины, судя по тому субъекту, который вчера пытался к вам прорваться, весьма интересуются вами.
– Это было недоразумение.
– Надеюсь. Однако, в отличие от вчерашнего субъекта, Джеймс очень красивый мужчина.
– Да, красивый.
– А вы признаёте только самое лучшее, самое красивое. В том числе мужчин?
– Пожалуй, да, но не всегда. Например, в юные годы я была влюблена в покойного генерала Лебедя.
– Что вы говорите!
– Кстати, вы чем-то похожи на него.
– Избави бог.
– У вас тоже белеют глаза, когда вы в гневе. Очень страшно. И очень приятно одновременно. Как будто на сноуборде въезжаешь на трамплин, а что за трамплином – не видно. Может быть, пропасть…
– Что же вы раньше молчали? Поедем в декабре в Гималаи! Там есть ничейная территория. Правда, отелей нет. Придется жить в юрте. Но экстрим неимоверный.
– Боюсь, не смогу.
Глеб помрачнел.
– Так что насчет Сорокина? Он такой красавец, такой загадочный, такой импозантный. Может быть, все-таки удастся с ним познакомиться?
Глеб снова начал злиться. И глаза его сверкнули белым металлом.
– Посмотрите в зеркало. Сейчас у вас глаза побелели так же, как у генерала Лебедя.
Глеб помягчел и улыбнулся.
– И что, было страшно и приятно, как на сноуборде?
– Нет, это ведь был запланированный эффект.
– Понятно. Уважаете поманипулировать зависимым человеком.
– Это вы-то зависимый?
– А вы не знали?
– Хотела бы я знать, от чего вы зависите.
– Переодевайтесь, пора ехать…
Я надела новый костюм.
– Все-таки дивная Диана была крупнее вас.
– Сильно заметно?
– Вполне терпимо. А что это за пальто?
Я очень смущалась под внимательным взглядом Глеба.
– По крою Chanel. Но ткань! Никогда не видел, чтобы Лагерфельд шил из портьерной ткани. Впрочем, эффектно. Какой это год?
– Честно говоря, не запомнила.
Нужно было срочно менять тему.
– Вы ничего не слышали про страховое общество «Россия»?
– Нет, не слышал. Я застрахован в США.
Мы вышли на улицу. Машины Глеба нигде не было.
– Вашу машину, похоже, угнали.
– Нет, я приехал на такси.
– Поедем на моей?
– Может, поймаем? Напьемся где-нибудь после спектакля.
– Я понимаю, что жесткого плана, как в прошлый раз, нет?
– К черту жесткие планы.
– Это вдохновляет. Тогда предлагаю напиться после спектакля у меня. В ресторане я не могу много пить: не умею расслабляться на людях.
– Отлично.
– Тогда едем на моей.
Мне пришлось отодвигать пассажирское сиденье, потому что Глебу с его длинными ногами колени доставали до подбородка.
Я притормозила у цветочного магазина.
– Кому цветы?
– Сорокину.
– Дался вам этот Сорокин!
– Может быть, и дался бы, если бы вы познакомили.
– Вы же не интересуетесь женатыми мужчинами.
– А он женат?
– А вы не знали?
– Такие мужчины, как он, не должны жениться. Они должны щедро рассыпать семя направо и налево для улучшения генофонда нации.
– Для увеличения популяции скворцов.
– Ладно, подарим Десятникову.
– Ну, Десятников точно вас заметит.
– А он женат?
Так, мило болтая, мы добрались до знакомой площади.
Фойе пестрело нарядами, драгоценностями и лицами ньюсмейкеров.
Пиотровский, директор Русского музея Гусев, композитор Андрей Петров и прочая и прочая и прочая…
Жаль, Сергей Шолохов пришел с матерью, но без жены Татьяны Москвиной. Вот чье мнение о сегодняшнем событии я хотела бы услышать! Но Москвина жалует драматический театр, а не музыкальный. Я же, напротив, считаю, что драматический театр в нашем городе давно умер, а вот музыкальный еще трепыхается.
Глеб раскланивался направо и налево, представляя меня по имени. Женщины смотрели на меня с завистью. Но завидовали не тому, как я выгляжу, а тому, с каким кавалером пришла.
К счастью, места у нас были в тринадцатом ряду, сразу за проходом. Поэтому сцену было видно отлично.
Музыка Десятникова оказалась совершенно постмодернистской и при этом превосходной. Он очень остроумно цитировал, легко переходил от темы к теме. Забавен был и сюжет, придуманный Сорокиным. Клоны Чайковского, Вагнера, Верди, Мусоргского и Моцарта побираются на площади Трех Вокзалов в перестроечные времена. Однако портила спектакль неряшливая, наполненная самоповторами, непоправимо устарелая режиссура и сценография Эймунтаса Някрошюса, шедевры которого остались именно там, в далеких перестроечных восьмидесятых. И в этом мы с Глебом полностью сошлись во мнениях.
К концу спектакля, когда все уже было ясно, мне не терпелось узнать, что же скажет Глеб.
После длительных поклонов, на которые вышли и Десятников, и Сорокин, Глеб набрал телефон Десятникова.
– Нас приглашают на банкет. Хотите – пойдем. Там будут и Десятников, и Сорокин, и жук, и жаба…
Глеб смотрел на меня испытующе. Это означало, что мне нужно выбирать. Или мы идем на банкет и я ничего не узнаю о том, почему наши отношения складываются так необычно… Или я не познакомлюсь ни с Сорокиным, ни с Десятниковым, но, может быть, наконец по-настоящему познакомлюсь с тем, кто сейчас стоял передо мной. Привлекательный как никогда.
Я колебалась достаточно долго. И вдруг Глеб засвистел. Так свистят скворцы весной. Интересно, может быть, у них все-таки есть своя песня.
Я засмеялась и поняла, что Сорокин мне больше не нужен.
– Надеюсь, что не пожалею о своем выборе.
– Риск – благородное дело, – ответил Глеб, и мы отправились в гардероб.
Мы заехали в магазин и купили всего. Коньяку, вина, сыру и фруктов.
Сидеть за обеденным столом показалось мне формальным и неудобным. И я соорудила удобный стол рядом с диваном. Притащила две мягких табуретки, чтобы класть ноги. Принесла лаптоп и включила музыку. Глеб потянулся и положил ноги на табурет.
– Что-то я сегодня устал.
– Можете принять душ.
– С удовольствием.
Я принесла купленные в прошлый раз халат, тапки и чистое полотенце.
Разрывая упаковку, Глеб спросил:
– Это вещи вашего бывшего мужа?
– Нет. Это я купила для вас.
Он удивленно посмотрел на меня.
– Я была уверена, что когда-нибудь они пригодятся.
* * *
Глеб оказался утиной породы и плескался не менее получаса.
– Спасибо, – сказал он, выходя, – усталость как рукой сняло.
– Рада за вас.
Он высушил голову и снова переоделся в свою одежду.
Тем временем я успела подремать на диване.
– У меня такое чувство, что вы намеренно оттягиваете начало обещанного разговора. А ведь я ради него отказалась от встречи с самим Сорокиным. Не будьте эгоистом. Начинайте.
– Выпьем.
– Конечно, если это придаст вам решительности.
– Коньяк?
– Лучше «Бордо».
– А я, пожалуй, коньячку.
Глеб налил себе полную большую коньячную рюмку и выпил ее одним глотком. Я даже не успела с ним чокнуться.
Он налил вторую.
– Эй, а как же я?
– Ваше здоровье. – Глеб чокнулся со мной и снова выпил.
– Вы слышали что-нибудь о движении асексуалов?
– Ну да, слышала краем уха.
– Это самое прогрессивное культурно-социальное явление наших дней. В него объединились люди, которым надоело, что ими пытаются манипулировать, пользуясь их естественным половым инстинктом.
Знаете, что говорил Энди Уорхол? «Никогда не заниматься любовью – восхитительно. Самое волнующее притяжение образуется между противоположностями, которые никогда не сходятся».
По-моему, все важное между людьми происходит до того, как они вместе ложатся в постель. А все, что происходит потом, – просто бесконечно повторяющаяся калька чужих жизней. Пока ты не сделал это – ты уникален. Недаром во многих свадебных обрядах, в том числе и в славянском языческом, замужество равносильно смерти.
Глеб поднялся и стал расхаживать по комнате, активно жестикулируя.
– Разве не надоело всеобщее мнение, что чем сексуальнее выглядит человек, тем лучше? Для чего это нужно? Ради коммерции, для того чтобы продвигать идеи и товары. Нарисуй на чем угодно голую бабу, и это что-то начинает продаваться в разы быстрее, чем то, на чем этой голой бабы нет. Это чудовищно унизительно для человечества.
Будь сексуальным и будешь успешным – вот правило нашего времени. Как же это скучно, как пошло! Взять, к примеру, меня. Я всегда нравился женщинам, сколько себя помню. И младенцем, и мальчиком, и подростком, и юношей, и теперь. На меня всегда смотрят. В молодости мне нравилось. Знаете, кто такая гейша? Это женщина, которая любого мужчину может остановить одним взглядом. Вот я и есть гейша. В юности я развлекался этим, останавливал одним взглядом. Потом утомило.
– Что может быть легче! Ходите в рубище, измажьте лицо грязью. И никто на вас не взглянет.
– Я пробовал. Но личность моя уже сформировалась и не выносит насилия. Не могу ходить грязным. Я с детства находился рядом с миром так называемого гламура. Стремление быть гламурным, сиречь постоянно привлекательным внешне, убивает реальное желание вступать в сексуальные отношения.
В результате я утратил чувствительность к этой постоянной провокации, к постоянному давлению на мою эротическую сущность. Никто и ничто уже не может меня возбудить. Я чувствую себя бестелесным, несмотря на то что природа наградила меня вот таким количеством правильно функционирующей плоти. – Он развел руками, как бы демонстрируя себя. – Так вот я решил, что, несмотря на то что выгляжу сексуально, раз и навсегда сознательно и бесповоротно откажусь от секса вообще. Таков мой посильный ответ этому миру, где эта самая сексуальность заменяет все: талант, ум, любые качества и способности. Да, я успешен, но так и не знаю почему. Потому что сексуален или потому что умен и способен?
Глеб перевел дыхание и грустно посмотрел на меня.
– Никогда ни одна женщина не дотронется до меня. Никогда. Я сознательно перебираю с одеждой, чтобы у женщин были сомнения относительно моей ориентации.
– Но ведь гомосексуалисты наверняка оказывают вам знаки внимания.
– Конечно. Но они гораздо менее напористы. А главное – их гораздо меньше числом.
Я молчала, шокированная и подавленная.
Угораздило.
– И давно вы?..
– Давно.
– То есть, когда у вас была эта история с Кораблевой, у нее уже не было шансов.
– У нее никогда не было шансов.
– Тогда зачем вы с ней возились?
– Это что-то вроде спорта. Было забавно. Она справилась. Мне, как тренеру, было приятно.
– А что вы делаете, когда вам по-настоящему нравится какая-нибудь женщина? Против вашей воли? Неужели такого не случается?
– Такое было в «Астории».
– Понятно. Тоже что-то вроде спорта. И это значит, что вы сознательно оскорбили меня?
Глеб кивнул.
– Простите, если можете. Вы первая, кто захотел со мной после этого разговаривать. Это говорит о том, что я интересую вас не только как сексуальный объект. Опять же вы девушка не бедная, поэтому серьезного материального расчета в вашем отношении ко мне тоже быть не может. Остается одно – глубокие отношения.
– То есть вы предлагаете мне большую платоническую любовь.
– Ну, типа того.
– Это цинично. И как это должно проявляться в реальной жизни?
– Ну, мы вместе будем ходить в театр, кататься на лыжах, путешествовать, коллекционировать что-нибудь. Напиваться вместе, как сегодня. Можем даже вместе поселиться. Купим квартиру с двумя спальнями.
– И я буду приводить туда мужчин.
– Нет. Это исключено.
– А как же я? Я же не асексуал! Я же обыкновенная женщина. У меня есть потребности, которые нужно удовлетворять. Что же делать мне?
– Это значит, что вы отказываетесь от моего предложения?
– Я должна подумать. Все-таки секс – очень важная вещь.
– Вы так привязаны к сексу? Он имеет такое большое значение для вас? Тысячи женщин живут без него и не считают себя несчастными. Зато у нас будет свой мир, прекрасный, уютный. Мы с вами так подходим друг другу! У нас так много общего! Подумаешь, секс…
Алкоголь впитался в кору Глебова головного мозга.
Я жалела, что позвала его к себе. Из ресторана я могла потихоньку сбежать. Из дома уйти я не могла. Приходилось выслушивать его пьяные речи.
Что ж, я ожидала чего угодно, но такого – никогда. Я поняла бы, если бы какой-нибудь непривлекательный мужчина объявил себя асексуалом, какой-нибудь уродливый неудачник. Но Глеб…
Однако, чем больше я думала над тем, что он сказал, тем больше понимала: в чем-то он прав. Диктат абсолютизированной сексуальности действительно давит на общество тяжелым ярмом. Весь мир гламура держится на сексуальности. Как на огромной черепахе. И наверное, Глеба, человека, сытого гламуром по горло, эта ситуация должна раздражать необычайно. Но отказываться от секса вообще? Разве это выход?
Я решила тоже выпить коньяку и выпила порядочно.
Осторожность жестов утратила всякий смысл, я обняла Глеба и сказала, что согласна принять его предложение. Он радостно улыбнулся.
Мы допили коньяк, Глеб просто засыпал. Я отвела его на кровать, помогла снять брюки. Сама легла на другую сторону, лицом к окну.
«Может, мне тоже отказаться от секса?» – было последней моей мыслью перед сном.
Аня Янушкевич советует:
Старинные фотографии лучше хранить в специальных двухслойных пакетах из темного крафта на плоской поверхности под легким прессом.