Пятница

Глеб жил в пентхаусе на Крестовском острове. Трудно представить себе более удачное место для жизни. Вроде посреди города, но среди рек и деревьев. Из окон открывался прекрасный вид на ЦПКиО, залив, яхт-клуб. Так что и по этому пункту все было идеально.

– Показываю все один раз. Поэтому запоминай, – строго сказал он мне, когда я переоделась в свой рабочий комбинезон и надела перчатки.

Сегодня Глеб был одет в синее. Синий костюм, синяя рубашка, синий галстук. С первого взгляда казалось, что на этот раз он абсолютно маскулинен. Ан нет. Из-под рукава показались рюшки на манжетах рубашки. Я загляделась и прослушала, что он рассказывает.

– На галстук нужно жемчужину. Булавка есть?

– Я нанял тебя убирать квартиру, а не давать советы по имиджу.

Глеб объяснил мне, как он любит, чтобы застилали кровать, как часто надо менять белье (раз в неделю), какие комплекты постельного белья можно и нужно смешивать, а какие нельзя ни в коем случае. Как правильно готовить белье к прачечной.

На кухне, хвала господу, не было нержавейки, только высокопрочный пластик, который очень легко отмывается. Впрочем, отмывать было нечего.

В комнате, где он держал всевозможную компьютерную, фото-, видео-, аудио– и т. д. и т. п. аппаратуру, нашелся микропылесос и разного рода специальные салфетки.

Различимую невооруженным глазом грязь – водный камень в микроскопическом количестве – я обнаружила только в виде полоски шириной два миллиметра вокруг сливного отверстия ванны. И все. Ни потека зубной пасты, ни мазка обувного крема, ни следа от жирного пальца на кухонной двери – ничегошеньки.

Ровные ряды пиджаков и рубашек в шкафу. Сорок девять пар джинсов. Коробки носков – шерстяных, полушерстяных, хлопчатобумажных и шелковых.

Восемь купальных халатов экзотических расцветок.

Отделение для спортивной одежды. Форма лыжная, хоккейная, снаряжение для дайвинга, серфинга и парашют.

Огромное количество спортивной обуви – от слаломных ботинок до тапочек для скалолазания.

И на всем – ни пылинки.

* * *

Ира была права – он маньяк.

Глеб приколол к галстуку бежевую черепашку Swarovski. Долго переставлял флаконы с туалетной водой, долго рассматривал перчатки. Наконец выбрал тонкие коричневые с трикотажными вставками. Затем подошел ко мне и, не глядя в глаза, сказал:

– Сделай милость, прими душ. От тебя разит этим молодым подонком.

«Yes! Yes! Yes! – подумала я. – Он ревнует! Ля-ля-ля!»

– Никогда бы не подумал, что такая приличная с виду девушка может быть настолько слабой на передок.

– Мне не хотелось бы вам хамить, Глеб Сергеевич, но я бы предпочла не развивать эту тему.

– Скажите, какие мы гордые! – Глеб, казалось, сердился на себя за то, что не смог сдержаться.

– Что есть, то есть. Польская спесь, слыхали про такую? И потом, мы, кажется, договорились поддерживать формальные, сугубо деловые отношения. И вы были инициатором этого.

– Ладно, – сказал Глеб, – умерла так умерла. Дождись меня, проверю, как убрала.

Он развернулся на каблуках и ушел.

Надо было взбесить его еще больше, вовлечь в спор, дать ему высказаться, может быть, ухватить за хвост его тайну. Но он опять закрылся, спрятался в домик, как черепашка на галстуке.

Последнее время я нерегулярно питалась, и у меня снова стал побаливать желудок.

* * *

Я принялась за уборку и добросовестно сделала все, что полагалось.

Не очень люблю минимализм. Мне кажется, что его может любить тот, кого утомили роскошь и избыточный уют, в котором человек жил или воспитывался долгие годы. Так произошло на Западе. Аристократия и богатая буржуазия, утомленные статуэтками, бархатом, ночными колпаками и прочими завитушками быта, взалкали лаконизма и пустоты. Но пустоты дорогостоящей. Таковую им немедленно предложили дизайнеры и декораторы, а за ними и производители мебели, текстиля и сантехники. Однако даже тамошние нувориши до сих пор предпочитают пышный стиль, но в компромиссном варианте.

Как случилось, что хомо советикусам тоже нравится минимализм? Ведь в данном случае роскошь надоесть не могла. Жалкие коммуналки, безликая мебель, интерьеры в стиле русского авангарда. Газета, водка, селедка. Видимо, привычка к бытовой убогости и вынужденному аскетизму преобразовалась в аскетизм генетический.

Я еще раз обошла всю квартиру.

И вдруг увидела дверь, которую не заметила раньше. Подергала ручку – заперто.

Вот кто на самом деле Синяя Борода. А совсем не несчастный Фрэнк.

Я осмотрела замок – банальный финский Abloy.

Срочно нужен саквояж.

Я взглянула на часы. Пора было ехать в кассу страхового общества.

Я набрала телефон Глеба.

– Мне нужно отлучиться на час по важному делу. Я могу это сделать?

– Да. Я предупрежу консьержа, он даст ключ, когда вернешься.

Я отправилась в «Россию», там в кассе без проволочек получила по паспорту двести зеленых купюрок.

Заехала домой, прихватила саквояж.

Едва войдя в квартиру, я устремилась к таинственной двери.

Отмычкой мне послужила болванка для мебельного ключа, которая болталась у меня без дела давным-давно. Abloy открылся легко.

Я вошла и словно бы очутилась в том коридоре, который привиделся мне в полуобморочном состоянии в клинике Quazi. Красный шифон на окнах, красные стены. Открывание двери привело в рабочее состояние кондиционер, и легкие шторы стали медленно развеваться.

Длинная стена комнаты была зеркальной. На стене, противоположной окнам, висел огромный фотографический портрет красивой брюнетки в черном вечернем платье и с бриллиантовым ожерельем на шее. Рядом с ним в вазах стояли цветы. Белые лилии.

Все это напоминало алтарь неизвестной богини. Следов жертвоприношений, однако, не наблюдалось.

Мой холодный Кай служил Снежной Королеве. Это она не отпускала его от себя. Узнать бы, кто она.

Присмотревшись, я узнала ее. Это была Вероника Тугарина. Королева московских подиумов и модных журналов. Самая красивая женщина страны поколения поздних шестидесятых. Но, пардон, насколько мне известно, она лет двадцать как умерла. Умерла молодой, как полагается настоящей красавице.

И действительно, толстые черные стрелки на веках и особенности прически указывали на то, что фотография именно тогда и была сделана. В конце шестидесятых годов.

Зазвонил телефон, оставленный в кармане тренчкота. Я вздрогнула и побежала ответить. Дверь в святилище захлопнулась. Хорошо, что все мои вещи остались по эту сторону. Звонил Глеб.

– Ты вернулась? Я буду через час.

– О’кей, – ответила я.

У меня оставалась уйма свободного времени.

Я отправилась в кабинет, включила компьютер и зашла в Интернет.

Набрала в поисковике «Вероника Тугарина», и мне открылся потрясающей красоты сайт. Лицевой картинкой оказался тот самый снимок, который я видела в красной комнате.

Я открыла биографию.

Вероника родилась в 1946 году в Калининградской области, которая тогда еще была оккупированной советскими войсками территорией Пруссии. Там окончила среднюю школу и в 1964 году приехала покорять Москву. Как именно это ей удалось, биография умалчивала. Дальше перечислялись места ее работы, показы, выезды за рубеж с Московским домом моды, призы, участие в кинофестивалях, приемы правительственных делегаций. И вот сердце мое забилось… В 1969 году выходит замуж за подающего надежды ученого-физика Бориса Шувалова. В 1971-м у нее родился сын Глеб. Так. Она его мать. Однако брак оказался несчастливым, в 1975 году Борис, оставив жену и сына, эмигрирует в США. Вероника снова выходит замуж, на этот раз за генерала авиации Сергея Гостева. Понятно. С фамилией Шувалов мальчика не приняли бы в престижный институт. Карьера Вероники стремительно идет на убыль. В 1980-м году она серьезно заболела. И в 1982-м умерла. Как Мэрилин Монро, в возрасте тридцати шести лет.

Бедному Глебику, стало быть, было одиннадцать лет.

Бедный, бедный мальчик. Мне стало жалко его до слез.

Все-таки мои воспоминания о родителях – совсем младенческие. Тепло, добрые улыбки – и все. У меня была бабушка, которая положила жизнь на то, чтобы компенсировать мне утрату родителей. А он остался с чужим мужчиной, солдафоном. И потом, в отличие от меня, он прекрасно понимал, чего лишился, ведь он жил с матерью одиннадцать лет, за это время личность формируется практически полностью. Его утрата, несомненно, гораздо болезненнее моей. Бедный, бедный Глебик.

Чтобы как-то реализовать свою жалость, я сходила в ближайший, весьма недешевый, магазин.

Подивившись ценам, долго не могла сообразить, что купить. Потом увидела в холодильнике маленьких синюшных птичек. Это были перепела. Я взяла четыре штуки, а также помидоры, цукини, черный хлеб и мою любимую лимонную приправу.

Сварю ему, бедолаге, обед.

Я открыла кухонный ящик и обомлела. Полный комплект ножей Marttiini. Настоящая «Золотая рысь». Наконец-то мои поиски увенчались успехом!

В кухонном шкафу обнаружилась керамическая латка небольшого размера. Я разделала перепелов, порезала крупными кусками цукини, помидоры и пару картофелин, которые нашлись в холодильнике. Добавила соли. Оставалось положить немного обезжиренной сметаны, которая тоже имелась в холодильнике, и приправу. Но это нужно было сделать минут через двадцать. Я включила духовку на двести градусов и поставила латку. Накрыла стол на одного.

Пока я хозяйничала на кухне, мысли мои снова приняли неприятное направление.

Неужели он стал психопатом на почве любви к покойной матери? Мне тут же привиделся «Американский психопат» Брета Истона Эллиса. Надеюсь, за дверями зеркальных шкафов он не прячет урну с ее прахом. А может, он считает ее богиней, которой надо приносить жертвы. Уж больно все там похоже на алтарь. Может, он хранит там скальпы красавиц, убитых в угоду ей. Или не скальпы, а заспиртованные сердца. У-у-у-у-у!!!

Я почувствовала, как на меня одновременно накатили два исключающих друг друга желания. Первое – бежать отсюда немедленно, пока он не вернулся. Он наверняка имеет на мой счет определенные планы. С другой стороны, я просто не могла не выяснить все до конца. До его прихода оставалось двадцать пять минут.

Я снова вооружилась отмычкой. Как и в первый раз, замок не стал капризничать.

Я открыла первую зеркальную дверь. За ней оказалась та самая коллекция обуви, про которую мне говорила Ирина и про которую я совсем забыла. Туфли были по большей части дизайнерские и старые. Я, конечно, знаю названия основных брендов, в том числе и старых, но к обуви не очень прикалываюсь. На самой нижней полке стояли украденные у меня Lagerfeld’ы. Я протянула к ним руку, но тут же ее отдернула. Если я их заберу, он сразу поймет, что я заходила в эту комнату.

На стенке я обнаружила датчик, который контролировал температуру и влажность в шкафу.

Я осмотрела полки, отыскать приметы потайных ящиков или двойного дна мне не удалось.

Настала очередь следующего шкафа. Он был наполнен женской одеждой. Я посмотрела некоторые вещи. Похоже, это гардероб самой Вероники. На верхней полке были сложены коробки со шляпами.

Если страшные игрушки действительно существовали, они могли храниться именно здесь.

Пришлось пойти на кухню и взять табурет. С пола мне до них не дотянуться. Я закрыла дверь шкафа, вышла в прихожую. Подумала и закрыла дверь в тайную комнату, а отмычку положила в карман.

На кухне надсадно верещал таймер. Я вытащила латку из духовки, открыла крышку. Собственный аромат перепелов был тонким и очень приятным. Я добавила сметаны, посыпала блюдо приправой и поставила обратно в духовку.

До предполагаемого прихода Глеба оставалось пятнадцать минут. За эти пятнадцать минут мне предстояло решить, остаюсь я здесь или делаю ноги. Я взяла табуретку и отправилась продолжать изыскания. Но вдруг желудок пронзила нестерпимая боль. Я тут же противно вспотела, уши перестали слышать. И в этот момент я увидела, как дверь открывается, Глеб смотрит на меня глазами Ганибала Лектера, они одновременно улыбаются и белеют, наверное от желания немедленно меня убить. Я уронила табурет и упала на пол.

* * *

Мне было так больно, что я не могла ни говорить, ни шевелиться.

Глеб поднял меня на руки, отнес на кровать.

Он о чем-то спрашивал, но я не понимала что именно. Он приблизил свое лицо к моему, показал на живот и проартикулировал: «Желудок?» Я кивнула.

Он нашел мою сумку, достал сотовый телефон. Там была запись «гастроэнтеролог Старостин».

Глеб поговорил с ним, положил телефон, сел рядом со мной и стал уговаривать. Что именно он говорил, я не могла разобрать, но интонация была мягкая, успокаивающая. Он даже погладил меня по голове. Боль не проходила.

Я не знаю, какие аргументы привел Глеб, только очень скоро в квартире появился Остин со штативом и сумкой. Он быстро влил в меня какие-то лекарства, сделал укол и поставил капельницу.

Боль стала затихать, вернулся слух. И я расслышала, что Остин рассказывает Глебу про вчерашнюю аварию и доброго юношу, который сбегал в магазин и починил водопровод.

Остин помахал мне рукой и ушел. Наверное, Глеб ему неплохо заплатил.

Глеб подошел ко мне и сел рядом.

– Тебе лучше?

Вообще-то, уколы и капельницы – худший мой кошмар. Я будто слышу звук, с которым шприц протыкает кожу. От этого звука у меня сводит мышцы и начинают болеть зубы.

– Да, – ответила я, – еще пять минут полежу и уеду. Обед вкусный?

– Я выключил духовку, но, что там, не посмотрел.

– Тебе понравилось, как я убрала? Извините, вам понравилось?

– Полежи пока, а я посмотрю что и как.

Вскоре Глеб вернулся.

– Убрано безупречно. Ты даже чистые полотенца сложила так, как я люблю, хотя я об этом не говорил. И в духовке – какая-то птица?

– Перепела.

– Что?

– Птички такие. Я должна за визит Остина – сколько?

– Чей визит?

– Врача.

– Разочтемся позже. Я тебе должен за продукты.

– Мне ехать пора.

– Я не могу тебя отпустить в таком состоянии.

– Ну, тогда довезите сами. У меня есть неотложное дело в антикварном магазине. В том, где мы встретились как-то раз. А потом домой. Можете?

– Хорошо.

– Только вы так и не пообедали.

– Я ходил на ланч, так что пообедаю позже.

Саквояж я спрятала в шкаф, когда Глеб не видел. Я попросила пакет, чтобы сложить комбинезон и кроссовки.

– Может быть, оставишь комбинезон здесь? Я хотел тебя попросить, если завтра ты будешь себя хорошо чувствовать: помоги мне привести в порядок коллекцию обуви. Завтра покажу.

Я была такой слабой, что не стала возражать.

– Хорошо. Созвонимся.

Я положила комбинезон на полочку в прихожей. Взяла сумочку, и мы спустились вниз.

– Поедем на твоей, обратно вернусь на такси.

Я показала ему, как отодвинуть подальше водительское сиденье.

По дороге я достала из сумки пачку долларов и стала отсчитывать двадцать купюр, чтобы оставить себе.

Глеб косо посмотрел на мои манипуляции и расхохотался.

– Опять какие-то мистификации! Если у тебя столько денег, зачем ты нанялась ко мне работать?

– Да я их сейчас отдам Георгию Филипповичу. Я ему должна за мебель, которую мне привезли.

Дальше мы ехали молча.

Георгий Филиппович был рад меня видеть, а когда увидел Глеба, вошедшего следом за мной, понизил голос и спросил:

– Он тебе – подружка или встречаетесь?

– Работаю на него.

– Наверное, придирается ужасно.

– Да нет, ничего.

В каморке Георгия Филипповича попивал коньяк Сергей Сергеевич Миних.

Я представила Сергея Сергеевича и Глеба друг другу.

Сама же позвала Георгия Филипповича в сторонку для решения денежных дел.

– Вот привезла вам должок.

– В полном объеме?

– Естественно.

Я передала в руки антиквару две пачки – полную и неполную.

Он пересчитал деньги.

– Мы разве на восемнадцать договаривались?

– У меня есть свидетель. Подруга моя, жена дипломата, помните?

– А, да, как же, как же. Теперь припоминаю. Тогда в расчете. Будешь что-нибудь заказывать?

– Пока нет. Я попросить вас хотела, если будет для меня какая-нибудь работа – свистните. Я с агентством больше не сотрудничаю, клиенты расползаются как тараканы. Осталось двое. Он, – я кивнула в сторону каморки, – и тетка одна. Сергеич меня уволил.

– Да, он рассказывал, что продает коллекцию. Моими скромными услугами пренебрег. Но я его понимаю, «Сотбис» – фирма. Одна их экспертиза чего стоит. Сейчас такие скандалы с подделками живописи! На последнем антикварном аукционе в Москве облажались два виднейших отечественных эксперта. Теперь, чтобы доказать подлинность, нужно потратить самое меньшее десять тысяч баксов за одну картину. Так что Серега правильно сделал.

– А что за девушка у него в Австрии?

– Откуда сведения?

– Каролина Адамовна говорила.

– Нет никакой девушки. Помирились они.

– Здорово. Тогда зачем картины продавать?

– Поместье какое-то в Польше покупают. Кара хочет жить как графиня, он решил уступить ей.

– Любовь.

– Да уж, просто «Старосветские помещики».

Тем временем Глеб и Сергей Сергеевич о чем-то оживленно беседовали.

– Представляешь, Гога, – сказал Сергей Сергеевич, когда мы с Георгием Филипповичем вернулись в каморку, – мы с этим молодым человеком давно знакомы. Правда, обстоятельства знакомства были весьма печальными. Ты помнишь Ику Тугарину?

– Ты шутишь, кто не помнит Ику? Я, правда, долго не мог решить, кто мне больше нравится – она или Анастасия Вертинская.

– Я ассистировал на операции. Ее у нас оперировали. Профессор тогда решил не рисковать, а я предлагал радикальное решение. Потом оказалось, что я был прав. Если бы сделали по-моему, она бы еще пожила. Трудно сказать сколько, но два года точно. Профессор, что называется, сделал все, что мог, план операции согласовали тогда с мужем. Претензий не было. – Сергей Сергеевич помолчал. – Ее похоронили в Парголово. Я был на похоронах. Там и познакомился с Глебом.

– А ты, Анюта, знаешь, кто такая Ика Тугарина? – спросил Георгий Филиппович.

Глеб слегка напрягся.

– Конечно. Икона отечественной моды. Самая красивая девушка Советского Союза.

– А ты, Ань, чем-то на нее похожа. Только не подчеркиваешь свою яркость. Как вы считаете, Глеб? – Сергей Сергеевич повернулся в его сторону.

Глеб занервничал. Нужно было его выручать.

– Извините, мне пора бежать, – заторопилась я.

Я поцеловала в щеку Георгия Филипповича и чинно поклонилась Сергею Сергеевичу.

Глеб пожал им руки, и мы вышли на улицу.

– Вероника Тугарина – моя мать, – прокомментировал он учиненный мне экзамен.

– Я знаю, – устало ответила я.

Он не спросил – откуда. Я не стала углубляться.

Мы молча доехали до моего дома.

* * *

Глеб запарковал мою машину на ее законное место.

– Так я завтра тебя побеспокою.

В ответ я кивнула и махнула рукой.

Подъем на второй этаж дался мне нелегко.

Я позвонила в квартиру Филоновой.

Открыл Остин.

– Слушай, может, мне в больницу лечь?

– Ложись, если средства позволяют. В бесплатную не советую. Пользы не будет.

– Ты уверен, что у меня не прободение?

– Укол помог?

– Помог.

– Значит, не прободение. При прободении не помог бы.

– Мне есть можно?

– Сейчас скажу Сашке, чтобы сделала тебе рисовый кисель. – Остин хитро посмотрел на меня. – Этот крутой к тебе неравнодушен.

– По-твоему, ко мне все неравнодушны.

– Он так переживал за тебя! И расспрашивал про парня, который вчера заходил, кем тебе приходится.

– И что ты сказал?

– Сказал, что парня не знаю, но что видел, как он ушел вскоре после него.

– Ты и его видел?

– Да, я к почтовому ящику спускался.

– А откуда знаешь, когда Костян ушел?

– Рекомендую, дверной глазок.

– Помнишь, Остин, любопытство сгубило кошку? Перестань за мной шпионить. А то нажалуюсь Филоновой.

– Жалуйся сколько влезет. Она сама меня посылает. «Что-то на площадочке шумно. Поди погляди, кто пришел». Так что у меня на шпионство лицензия.

– Лечить меня дальше как будешь?

– Ты все три лекарства принимаешь?

– Нет, только одно.

– А питаешься правильно?

– Нет, неправильно.

– Тогда помрешь скоро.

– Типун тебе на язык.

– А знаешь что? Я этому крутому нажалуюсь. Скажу, ты деньги тратишь, а она лекарства не принимает. Он тебе живо мозги вправит.

– У нас с ним формальные отношения. Деньги я ему верну. Сколько ты с него взял?

Остин потупился.

– Отвечай.

– Двести баксов.

– Остин, ты – выжига.

– Ладно, мне пора, футбол начинается. Таблетки прими. А кисель Сашка скоро принесет.

Ужасно хотелось спать. Я еле дождалась филоновского киселя.

Ночью мне приснился страшный сон. Глеб в белом халате и резиновых перчатках достает из груди живой Кораблевой бьющееся сердце, кладет его в шляпную коробку и кланяется портрету Вероники.

Аня Янушкевич делится опытом:

Изделия и кухонные поверхности из нержавеющей стали чистят следующим образом. Сначала удаляют загрязнения и протирают влажной тканью или салфеткой, затем наносят средство по уходу за металлом немецкой фирмы Luxus и насухо растирают до блеска. На обработку большого холодильника уходит примерно полчаса. Очень трудоемко.