Выходные

Утром желудок не болел. В голове было пусто. И сознание того, что проблемы, которые чуть не разрушили мою жизнь, отступили на заранее подготовленные позиции, уже казалось привычным, само собой разумеющимся. Моей жизни и моему благополучию ничто не угрожало. Кроме маньяка, которым вчера мне представлялся Глеб. Однако при свете утра все вчерашние страхи показались несусветной чушью.

Сегодня он покажет мне свою тайную комнату. И кое-что еще. Без этого я не уйду.

Я поползла на кухню варить себе овсянку на воде. С первым ударом десятичасового боя раздался телефонный звонок.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил Глеб.

– Вроде хорошо.

– Поможешь мне?

– Может, на следующей неделе? – для приличия поломалась я.

– Мне в понедельник нужно лететь в Нью-Йорк и потом во Франкфурт.

– Переводите капитал в евро?

– Да, все происходит не так быстро, как хотелось бы, теперь терплю убытки. Но пока еще успеваю.

Я собралась, старательно накрасилась, выбрала из Глебова пакета то, что еще не надевала.

Вышла на площадку и позвонила Филоновой.

Вышел злой и заспанный Остин.

– Остин, у меня такая слабость, а сегодня – главный день моей жизни. Как бы мне безвредно взбодриться?

– Никак нельзя. Лучше лежать и употреблять кисель каждые три часа. Есть еще варианты. Водка с сырыми яйцами. Но – птичий грипп. Или облепиховое масло. – Остин почесал макушку. – Могу предложить пару доз глюкозы внутривенно.

– Давай.

Я вернулась к себе и села за кухонный стол. Явился Остин со жгутом, шприцем и коробкой глюкозы.

Я перетерпела вивисекцию.

Через десять минут я действительно почувствовала себя бодрее, разум вскипел под крышкой. И я была готова совершить еще один рывок на вершину Эвереста.

Ехать было недалеко.

Глеб ждал меня.

– Ты неплохо выглядишь. Как удалось подлечиться?

– Внутривенная глюкоза.

Глеб расхохотался. Подумал, что это шутка.

– Я приготовил для тебя речь.

Я поаплодировала.

– И можешь говорить мне «ты». Сядь вот здесь.

Он усадил меня в кресло в гостиной.

Сам сел напротив.

– Я очень злился на тебя, когда узнал, что ты не совсем тот человек, каким я тебя представлял. Но я был не прав. Я не задавал тебе никаких вопросов. Понадеялся на собственную проницательность. Она меня подвела. Теперь я рад, что наши отношения зашли достаточно далеко до того, как я узнал о тебе, то есть о твоей работе, всю правду. Потому что если бы я узнал об этом раньше, я не стал бы, что называется, продолжать знакомство. Я – классический пленник стереотипов.

Сочетание твоих безупречных манер и тугого кошелька пленили меня невероятно. Настолько, что даже отсутствие этого самого кошелька теперь уже не может изменить моего отношения. Теперь я хочу знать, насколько мой кошелек важен для тебя.

Я не стала заводить рака за камень.

– Деньги очень важны. Комфорт, подарки. Все такое. Но главное, деньги дают мужчине уверенность в себе. Неуверенный в себе мужчина нравиться мне не может. Так что да. Твои деньги для меня важны.

Однако не исключено, что у Александра Александровича, того мерзкого мужика с гвоздиками, денег больше, чем у тебя. И по логике, если бы деньги имели решающее значение – я должна была бы выбрать его. Но я его не выбрала. Значит, решающее значение имели не деньги.

– Значит, тебе нравится моя внешность?

– Да, мне очень нравится твоя внешность. Но есть мужчины красивее.

Глеб удивленно поднял брови.

– Вспомни мальчика Костю, которого ты видел в моей квартире! У него такие пухлые чувственные губы… Он молод и чертовски активен сексуально. У него вся жизнь впереди, и не исключено, что он тоже станет богатым. Кстати, ты произвел на него неизгладимое впечатление.

– Ну, если деньги и внешность имеют вторичную ценность, то что же в моей скромной персоне – главное для тебя?

– Две вещи.

Глеб подбадривающе кивал.

– Первая. Когда я говорю с тобой, мне не нужно адаптировать свой язык для того, чтобы ты меня понял. Не приходится мысленно переводить или корректировать словоупотребление. Я всегда могу рассчитывать на стопроцентно правильное понимание. Это редчайшее совпадение. Сейчас у меня нет такого ни с кем другим.

– А второе?

– Второе – довольно интимное. Но, опираясь на первое, я уверена, что ты меня поймешь. Мне с тобой страшно. От этого я прихожу в восторг. Рядом с тобой я постоянно нахожусь на пике сексуального чувства. Поэтому я очень расстроилась, когда услышала, что ты асексуал. И решила порвать отношения.

– Ты же согласилась тогда!

– Я пожалела на другое же утро, когда ты смотрел на меня в кровати. Помнишь? И обстоятельства сложились так, что без работы у тебя мне было не свести концы с концами. Я была уверена, что ты не захочешь продолжать отношения с уборщицей. И не ошиблась.

– Я понял, – тихо сказал Глеб и загрустил. – Пойдем смотреть коллекцию.

– Получилось, что это я сказала тебе речь.

– Сам напросился.

Мы встали с кресел и отправились к тайной комнате.

– Ты туда заходила, – сказал Глеб, вставляя ключ в знакомый мне замок.

Я вздрогнула.

– Как ты узнал?

– Датчик температуры в шкафу показывает время последнего открывания двери.

Он сделал стремительный шаг ко мне и обхватил меня руками так, что свои руки я поднять не могла. Я чуть не потеряла сознание от страха.

Он прижался ко мне всем телом, потерся щекой о мое ухо, подул на шею. Постоял так секунду.

Потом, крепко удерживая меня левой рукой, правой расстегнул пару пуговиц на блузке и залез под чашку бюстгальтера. Грудь была покрыта мурашками. Предательские соски топорщились.

– И правда, – улыбнулся Глеб, отпустил меня и добавил: – Извини… Так зачем ты туда заходила без разрешения?

И тут, как уже со мной случалось в общении с Глебом, самоконтроль дал слабину. И я начала говорить то, о чем в этот момент думала:

– Глеб, пожалуйста. Давай сделаем это прямо сейчас. Я знаю, что ты отлично возбуждаешься. Пожалуйста. Я не могу больше терпеть. Не мучай меня. А все ритуалы потом.

– Нет, похотливость этой женщины не знает границ… – Он закрыл глаза, постоял так. – Хорошо. Но некоторая преамбула все же потребуется.

– Я подумал, что ты похожа на Веронику, когда встретил тебя в Quazi. Потому и повез тебя к врачу. Потом ты была поразительно похожа на нее перед балетом. У тебя такие же плавные царственные жесты, как были у нее. Только она им научилась. А твои – от природы. Когда ты сказала, что дворянка, я понял откуда это – голубая кровь. Тут ты не врешь.

И в третий раз – вчера, когда я уже окончательно решил поставить на всей этой истории крест, ты вдруг приготовила перепелов. У Вероники был преданный поклонник, товаровед из «Елисеевского», его потом посадили. Он принес ей перепелов, и она готовила их на мой последний с ней вместе день рождения.

А когда ты вчера лежала на кровати, бледная и почти без сознания, я вспомнил ее в последние дни так четко, что понял: это прямое указание свыше. Я не должен упускать тебя. Я должен тебе довериться. И я решаю сделать это. Особенно теперь, когда ты сказала, что я тебя понимаю. Надеюсь, что понимание взаимно и ты не будешь считать меня суеверным глупцом.

Глеб перевел дыхание.

– Я не асексуал. Я невротик. Однажды, много лет назад, я просто так, чтобы лишний раз убедиться в своем безотказном обаянии, пришел домой к жене одного бандита и за пятнадцать минут уговорил ее, хе-хе, осквернить супружеское ложе. В кульминационный момент пришел ее муж и приставил пистолет прямо к моим, ну сама понимаешь. И долго надо мной измывался. Спасибо, что не прострелил ничего и в живых оставил. Вроде как патронов в стволе не оказалось.

Два года после этого я не мог ничего вообще. То есть я регулярно пытался, но безуспешно. Потом я оставил попытки и некоторое время просто терпел.

Потом я обратился к врачу и три года лечился. Пока врач не сказал, что я здоров. Но за время воздержания крайняя плоть сжалась до такой степени, что не позволяла мне даже мастурбировать. Кровеносные сосуды были сдавлены так сильно, что могла начаться гангрена.

Я долго не смел ни на что решиться. Но ситуация стала угрожающей, и мне пришлось сделать операцию по удалению крайней плоти, грубо говоря, обрезание.

Я делал эту операцию в Quazi. Чтобы было красиво, они наложили мне кое-где швы. Их-то мне тогда и снимали. То есть я хочу сказать, что теоретически я вполне готов к тому, о чем ты просишь. Но на самом деле мне невыносимо, катастрофически страшно, вдруг что-то не сработает. Поэтому я предпочел бы ничего не менять. Мне проще жить так, как я уже привык за семь лет.

Я была поражена. Такого я не ожидала и о таком никогда раньше не слышала.

– Ты ни с кем не спал целых семь лет?

Глеб кивнул. Ему было неприятно.

Так вот откуда эта чистота и сияние.

– Я предлагаю тебе попробовать. Ты согласен?

Глеб посмотрел мне прямо в глаза.

– Согласен.

– Тогда у меня есть идея. Нужно много презервативов. Я сейчас принесу.

Куда девалась моя слабость?

Я сбегала в давешний магазин и купила там всевозможных резиновых изделий. Разных сортов и размеров.

Двое приличных молодых людей, стоявших за мной в очереди на кассу, смотрели на меня в высшей степени заинтересованно. Но куда им до Глеба! Даже беспомощный сексуально, он был для меня в тысячу раз привлекательнее.

– Все, что сейчас будет, – это в скобках – к романтике и всем прочим радостям не относится. Давай считать это продолжением твоего лечебного курса, – объявила я, вернувшись в квартиру.

Глеб позволил взять себя за руку и отвести в спальню. Я разобрала постель.

– Раздевайся и ложись, – скомандовала я ему.

Он послушно стал раздеваться. Видно было, что он все еще сомневается.

Его тело было настолько прекрасным! Но я приказала себе не обращать на это внимания. Радости плоти мы вкусим позже. Сейчас главное эту плоть починить.

Я тоже разделась и легла рядом. Обняла его, легла на него сверху. Наконец-то, венец моих мечтаний, его тело соприкоснулось с моим. Мне уже, казалось, больше ничего и не нужно. Но главной тут была не я. Я аккуратно поцеловала его губы, шею, погладила руками волшебной красоты грудь. «Не увлекаться», – то и дело напоминала я себе. И вскоре почувствовала, что клиент созрел.

Я прикинула, какой размер презерватива нужен. Четвертый или пятый.

– Смотри, – объяснила я ему. – Сначала наденем два четвертых. Они потеснее, тебе будет привычнее. А сверху еще два пятых. Тогда ты почти ничего не будешь чувствовать. Через промежутки времени мы начнем снимать их по одному. И чувствительность будет увеличиваться постепенно. Последний можем сегодня не снимать вообще. Когда произошел тот случай с бандитом, ты был сверху?

– Да.

– Значит, сейчас сверху буду я.

Глеб кивнул. Он тоже старался не увлекаться.

– Давай.

За время моей лекции энтузиазм Глеба несколько уменьшился, и мне пришлось повторить начальные действия. Вскоре все пришло в правильное состояние. Глеб, высунув кончик языка, старательно натягивал презерватив за презервативом.

Он доверял мне.

Наконец все было готово.

Я снова заняла позицию сверху. И осторожно начала сближение. Надетые друг на друга презервативы были влажными и холодными. Коснувшись ягодицами его теплого тела, я на мгновение потеряла нить происходящего. Никогда не забуду этот момент. Но тут же взяла себя в руки и механистично в среднем темпе стала двигаться.

Лицо Глеба было напряженным. Он вслушивался в свои ощущения. И пока было невозможно понять, приятные ли они.

– Я ничего не чувствую, – сказал он.

– Снимем один.

Я переместилась в сторону ног и помогла ему. Затем снова заняла исходное положение и впустила его внутрь.

Глеб продолжал вслушиваться в себя, эрекция не пропадала. Это было хорошо.

– Еще один, – попросил Глеб.

Я подвинулась, и он скатал второй.

Я снова села на него и стала двигаться.

Глаза его потемнели, сжатые губы расслабились, и оказалось, что они имеют правильную, изящную форму. Еще несколько секунд он лежал неподвижно. Но было видно, что тело его просыпается и вспоминает забытое.

Наконец он совсем ожил, ухватил меня за ягодицы, приподнял и снял с себя предпоследний футляр. Резко перевернул меня на спину и сделал все именно так, как мне снилось каждую ночь, с тех пор как мы впервые встретились.

Я поняла, что можно больше ничего не опасаться, и отдалась начатому занятию со страстью. Несмотря на то что сеанс продолжался совсем недолго, я была так влюблена в своего партнера, что финальные конвульсии настигли нас одновременно.

Мы тихо лежали. Каждый переживал собственные новые впечатления. Внезапно Глеб с совершенно необычным открытым и радостным лицом встал и с места сделал сальто-мортале, приземлившись, как олимпийский чемпион, на обе ноги по другую сторону кровати.

– Yes! – кричал он. – Я сделал это!

Укрывшись одеялом, я наблюдала за ним.

Он подбежал к окну, раскрыл его настежь. Потом метнулся к шкафу, выудил оттуда несколько наиболее педерастических рубашек и вышвырнул их в окно вместе с плечиками.

Затем бросился ко мне.

– Ну что ты лежишь, великая женщина? Вставай, одевайся, поедем покупать тебе тачку, шубу, шмотки, туфли, поехали, поехали скорее. Очень хочется есть. Поедем в «Тритон». Девушки любят рыбу, тебе непременно понравится.

– Не спеши, – я потянула его за руку. – Успех нужно закрепить.

– Я забыл, что имею дело с самой ненасытной бабой на свете, – сказал он и улыбнулся мне так нежно и хищно одновременно, что я почувствовала себя вознагражденной за все мучения.

Конечно, ни о какой выносливости пока не было речи, но, как говорится, лиха беда начало.

Сначала мы поехали и купили мне две пары туфель, новые кроссовки, осенние сапоги и зимние сапоги. К каждой паре полагались сумка и перчатки, кроме кроссовок, естественно.

Глеб сам примерял мне каждую пару, и я поняла, что он просто фетишист на почве женских ступней. Так что его вполне можно было назвать маньяком.

Потом мы поехали выбирать шубу, точнее, две. Короткую, самой ездить в машине, и длинную, когда кто-то везет, по торжественным случаям.

Примерочная в шубном магазине почему-то закрывалась на замочек. Это было очень кстати. Примерно на восьмой меня достало надевать и снимать шубы, Глебу ни одна не нравилась.

Когда продавцы разбежались в поисках по-настоящему стоящих мехов, я разделась снизу догола, раскрыла полы и свистнула. Глеба не нужно было приглашать дважды.

Правда, шубу пришлось купить, потому что мы ее испачкали. Смешнее всего была реакция старичка, который в это время проходил по тротуару мимо окон и видел мое выступление. Мы уже вышли из магазина, а он все стоял и ждал продолжения. Жаль, его не последовало.

Покупать машину было уже лень, но Глеб настаивал.

– У меня прекрасная машина, – говорила я, – мне она очень нравится.

– Она чужая, – отвечал Глеб.

Мы приехали в «Грегориз Карз», но там ничего нежного, женского на тот момент в наличии не оказалось. И Глеб решил купить себе «хаммер». Его новому душевному состоянию больше подходила эта махина, чем изысканный «порше», который он внезапно возненавидел. Когда мы совершали тест-драйв на огромной машине красного цвета, Глеб остановился на дорожке парка, вынул из зажигания ключи, отдал их представителю салона и сказал ему проникновенно:

– Погуляй, ладно?

И мы снова сделали это.

Я умоляла Глеба не покупать «хаммер». По-моему, это – ужасная машина. Но Глеб был непреклонен.

– А ты тогда езди на «порше», если он тебе так нравится.

Единственное на что мне удалось его уговорить, так это не покупать «хаммер» прямо сегодня. Авось завтра настроение изменится и к нему вернется его изысканный вкус. Я стала кричать, что у меня сейчас заболит желудок, и он, хотя и был недоволен, согласился все бросить и ехать обедать. И даже сел в ненавистный «порше». Хотя в нем тесновато. Некуда вытянуть ноги.

В ресторане «Тритон» очень красивый мужской туалет. И там очень весело делать всякое, любуясь на экзотических рыбок, плавающих в сливном бачке.

Что мы ели, я помню смутно. То есть Глеб сочно и радостно ел всякие вкусности, а я ела картофельное пюре с белым хлебом и оливковым маслом. Женщины смотрели на веселого Глеба особенно охотно, потому что он не останавливал их, как раньше, своим обычным ледяным взглядом, а открыто улыбался в ответ. Впрочем, в этой открытой улыбке не было и десятой доли того кокетства, которое скрывалось в его прежней романтической холодности.

Мы вернулись к нему домой, примерили обновки. Нужно было ходить голой, но в новой обуви.

А потом Глеб перетащил в спальню жидкокристаллическую панель, мы валялись и тупо смотрели телевизор.

Вскоре Глеб уснул, а я включила «Фэшн-канал» без звука. И просто лежала рядом с ним. По подиуму ходили попеременно то андрогины с тонкой шеей, то андрогины с толстой шеей. Так я отличала женщин от мужчин.

Другое дело – мой мужчина. Сказать, что он был прекрасен, когда спал, значило сказать ничего не значащую банальность. Он светился изнутри, как Адам до грехопадения. Тело его излучало небесное электричество, которым можно питаться, как солнечной энергией. Так я и лежала, касаясь губами то его спины, то плеча.

Спустя час восхищение и боготворение сменились животно-материнскими чувствами, и мне хотелось вылизать его, как кошки вылизывают своих котят.

Но он все спал, а мне не хотелось его будить.

Потом я и сама задремала, а когда проснулась, почувствовала невероятное возбуждение. Вообще-то, нимфомания никогда не была моей болезнью. Но в этот вечер со мной происходили неизвестные мне ранее метаморфозы, все менялось с калейдоскопической быстротой.

За окнами было темно. Ранний вечер или глубокая ночь – я не знала. Совершенно без всякой причины я оказалась вдруг в состоянии полуоргазма, когда все мышцы – участники процесса напрягаются до сверхусилия, лопаются мелкие сосуды, выступает обильный пот, а фейерверк все не наступает. В какой-то момент напряжение стало непосильным, я положила его большую ладонь себе на лобок, и последовала мощная разрядка. Почти такая же, как тогда в «Астории». А он по-прежнему спал и не знал об этом.

Удивляться было нечему, он пережил сильнейший стресс, когда боялся, что ничего не получится. А потом, как восемнадцатилетний, сделал это вместе со мной одиннадцать раз. Это в его-то не юные тридцать пять. Хорошо, что он спит. А то началась бы рефлексия, объяснения в любви, сеансы психоанализа, рассказы о прежних связях.

Он слишком хорош, слишком прекрасен, чтобы принадлежать одной женщине, даже если эта женщина – я. Его семя надо собирать и продавать за большие деньги. Или награждать им за большие заслуги.

И вдруг я поняла главное. Будто бритвой по глазам.

Однажды он уйдет. Найдет другую. И уйдет к ней, как ушел Петров. Или уйдет просто, как сделал Джоел.

Я лежала. Вновь родившийся страх с быстротой невского наводнения заполнял все полости моего организма, пропитывая сознание, подсознание и все прилегающие внутренние области.

Телевизор продолжал показывать андрогинов.

Новый страх вызвал сильнейшее навязчивое желание постоянно осязать его. Не просто пяткой или пальцем, но как можно большей поверхностью кожи. А еще лучше не кожей, а тем, что под кожей. А еще точнее, чтобы он сам, весь, целиком, находился внутри, в середине меня.

В конце концов меня осенило, что мне просто нужно его съесть. Ибо что является самым сильным, крайним проявлением плотской любви? Конечно, каннибализм! Как я раньше об этом не догадывалась? Освободиться от этой мучительной, патологической привязанности к его телу я смогу, только если съем кусок этой плоти.

А он все не просыпался.

Я встала и отправилась на кухню.

Примерила к руке «Золотую рысь» и поняла, что с одного удара мне не переломить ему хребет, он слишком крупный. Его позвоночник толщиной с мою руку. Мне просто не хватит массы.

Я пошла в прихожую, достала из гардероба спрятанный саквояж, а из него – свой рабочий нож. Старая рукоятка удобно легла в ладонь, как будто была из нее родом.

В кабинете взяла с полки анатомический атлас. Полистала. Линию его тела, которую я больше всего люблю, оказывается, образует широчайший мускул спины. Будем знакомы. Наверное, ты вкусный.

А вот если воткнуть нож спереди между восьмым и девятым ребрами близко к грудине, то попадешь прямо в сердце. То, что придется перерезать, называется большой грудной мускул. Прости, брат, ты тоже красивый.

Я села на кровать рядом с Глебом и попыталась пересчитать его ребра. Но тонкий жирок мешал мне сделать это визуально. Придется на ощупь. Я проверила свои руки. Они были теплые.

Я тихонько дотронулась до его кожи над нижним ребром, Глеб не шелохнулся, он продолжал спать.

Первое. Второе. Третье. Любимый. Четвертое. Восхитительный. Пятое. Волшебный. Шестое. Мой. Седьмое. Только мой. Восьмое.

– Щекотно. Разбудила.

Глеб схватил меня за голову и притянул к себе, чтобы поцеловать. Я успела отбросить нож. Тот без звука упал на ворсистый ковер.

Глеб перекатил меня на спину и снова продемонстрировал свою мужскую силу. Выносливость его росла раз от раза.

Он улыбался мне. Он был мой.

Бесы отступили.

Он обнял меня и снова уснул.

На этот раз я уснула вместе с ним.

В тайную комнату в этот день мы так и не сходили.

Воскресенье было бессмысленно-счастливым днем. О нем даже нечего рассказать. Таких едва наберется три за всю мою жизнь. Мы ели, совокуплялись, гуляли в парке.

Вернее, этот день был бы счастливым, если бы каждую минуту я не думала о том, что он уйдет.

Легко найдет себе юную модель и уйдет. Среди моделей попадаются довольно умные девушки.

Чем плоха я? Да ничем. Просто ушли же от меня Петров и Джоел. Уйдет и Глеб. Это очевидно. И я этого не переживу.

Но я поступлю хитро. Я уйду сама. Придумаю что-нибудь и уйду. Только позволю себе этот счастливый день. Один день.

А завтра он все равно улетит.

Вечером мы открыли тайную комнату. Глеб натащил туда свечей. Мы сидели на полу, потому что мебели там не было. Пили коньяк. Глеб показал мне обувь. Попросил перечистить все, пока он будет в отъезде. Некоторые туфли были включены в коллекцию, потому что являлись, по мнению Глеба, произведениями искусства. Другая часть принадлежала любимым или великим женщинам. Например, у него хранились разношенные мокасины Элизабет Тейлор. Очевидно, она носила их не в лучшие времена.

В эту категорию попали и мои Lagerfeld’ы.

Потом Глеб показал наряды Вероники. Прокомментировал каждый. Когда был надет впервые, по какому случаю. Кто модельер, кто конструктор. У него есть целая картотека советских модельеров. Многих он знает лично.

Попросил примерить шляпы, коробки с которыми накануне почудились мне жутко зловещими. Это были просто шляпы. Красивые. Но ни одна из них мне не подошла. Голова Вероники была на два размера меньше моей.

И наконец, третий шкаф. Я не успела заглянуть в него в прошлый раз.

Там висело всего три платья. Два из них я не только видела, но даже надевала. Третье представляло собой огромную кипу черного шелка. Настоящий Christobal Balenciaga 1950 года. Его кроила мать Пако Рабанна, видная испанская коммунистка, приезжавшая в Москву на встречу со Сталиным. Более красивого и современного платья я не видела никогда. Оно рождало массу ассоциаций и чувств. В нем не было ни маскирующей отсутствие вкуса минималистской скудности, ни тупого бордельного гламура, которые царят в моде сегодняшнего дня. По-настоящему королевское платье. От его великолепия оставалось только жмуриться, несмотря на то что оно было черным. Трудно придумать повод, по которому его можно надеть. Похороны злейшего врага. Награждение «Оскаром» главной конкурентки. Больше всего меня поразило то, что оно сшито вручную. Без участия машин, механизмов и прикованных к рабочим местам китайских детей.

Оно было живое. И оно было мое. На один день. На сегодня.

С трепетом я надела его. Платье приняло мое благодарное восхищение и село так, как можно только мечтать.

– Если завтра мой самолет упадет, последнее, что я вспомню, будет эта божественная красота. Ты и Balenciaga. После этого зрелища Армани и Кензо кажутся провинциальными портняжками. Ну все, снимай. Пошли.

Он потянул меня в спальню.

И прекрасный бездумный день продолжился.

А потом наступил вечер.

Но кончился и он.

Перед сном мы сделали это снова. Но ни он, ни я не знали, что этот раз станет последним. Я думала, что последний раз будет утром, перед отъездом.

Я поставила будильник, чтобы проводить Глеба.

Аня Янушкевич советует:

Внутреннюю поверхность туфель протирают губкой, смоченной разбавленным спиртом или водкой. При необходимости используют пятновыводители для тканей. Чтобы туфли приятно пахли, в носок можно положить саше с ароматическим наполнителем.