#img_3.jpeg

Остались позади высокие закопченные трубы заводов, старая Яуза, наполовину закованная в гранит, и мост, под которым непрерывно пробегали машины, оглушая прохожих своими разнотонными сигналами. Глядя в окно, я думал о том, что меня ожидает впереди, и даже не заметил, как пролетело время. Поезд остановился у дощатого перрона станции Подольск. Выйдя в город, я пошел по Революционному проспекту. Подольск жил своей обыденной жизнью, ничто не нарушали тишину и спокойствие.

В хорошем настроении, которое меня не покидало с утра, я подошел к городскому отделу милиции. Вынув из кармана полученное в Москве назначение на службу, я предъявил его постовому.

— Второй этаж, направо, — пояснил он.

Постучавшись, я вошел в кабинет. В углу, наклонившись над столом, сидел начальник милиции Лебедев. Он пригласил меня к столу.

— На практику к нам? — спросил Лебедев.

— Так точно, товарищ начальник, — выпалил я.

— Ох уж эти мне практиканты! Учи, учи вас, а выучишь, так прости-прощай. Ну ничего, поживем — увидим.

Пожелав успехов в работе, он посоветовал мне устроиться в общежитии, а завтра явиться на работу.

Меня прикрепили к Ивану Харланичеву — старому опытному работнику.

Однажды, уже поздно вечером, мы сидели с Харланичевым в его кабинете. Нашу беседу прервал телефонный звонок дежурного по отделу Бадосова. Он сообщил: в городе совершено ограбление квартиры.

Мы поехали на место происшествия. Осмотр квартиры не дал никаких результатов.

У подъезда был обнаружен след спортивного велосипеда. Я знал о случаях, когда преступники увозили краденое на велосипедах. Когда-то этим занимался Егоров — давно забытый вор. Он жил в Подольске, но задержать его я не мог. Ведь, кроме следов велосипеда, не было никаких улик. А часы, костюмы.. Но вещи он мог уже сбыть, и обыск не дал бы ничего.

Как ни трудно было ходить по пятам Егорова, но я ходил и наблюдал за ним. Как-то поздно вечером я зашел в чайную. Табачным дымом и водочным перегаром несло из растворенной настежь двери. В углу кто-то сиплым голосом пытался петь, повторяя одну и ту же фразу.

Подозвав официанта, я заказал ужин.

— Офи-ци-ант, ко м-не, — требовал чей-то голос.

— Вам нельзя больше, Иван Петрович, — проговорил официант.

— Какое вам дело, тащи пи-во, и все! Ты думаешь, у меня денег нет? — заикаясь, проговорил он и, сняв с руки часы, швырнул их.

Я поднял часы.

— Зачем такими вещами кидаться? — протягивая часы, сказал я.

Передо мной выросла фигура Егорова. Был как раз самый подходящий случай, чтобы доставить разбуянившегося Егора в отдел милиции.

— Так ты пойдешь? Бросай свою обвиниловку — завтра допишешь!

— Отстань, дай доработать. Этот Егоров — не простая штучка. Тут есть над чем подумать.

Но от Коршакова, жизнерадостного моего друга и товарища по работе в уголовном розыске, отделаться было непросто. Он стоял у открытого окна кабинета, заглядывая через мое плечо в «обвиниловку».

— Пошли, гроза жуликов, на танцплощадку!

Наконец он все-таки меня уговорил, и мы пошли в парк.

Мы были молоды, а кому в юности не хочется повеселиться, попеть песни, погулять с любимой. Да, мы были молоды. Но работа в уголовном розыске закалила наши сердца, придала жизни осмысленность и остроту, заставила нас уже тогда задуматься над самыми серьезными проблемами поведения человека в обществе. Мы любили свою работу, хоть она приносила нам немало хлопот, хоть и приходилось порой рисковать жизнью в жестоких схватках с преступниками. Нас привела в уголовный розыск не дешевая романтика пистолетных выстрелов, а романтика строительства новой жизни, борьба за перековку человеческих душ.

Конечно, мы не думали об этом в тот вечер, о котором я веду рассказ. Коршаков шутил, смеялся, говорил, что обязательно научит меня танцевать как следует.

Не успели мы подняться на Революционный проспект, как нас догнал нарочный из райотдела и потребовал срочно явиться к начальнику уголовного розыска Мартынову.

В уголовном розыске мы узнали, что в Кленовском овраге выстрелом из пистолета был убит и ограблен колхозник, возвращавшийся с базара.

Шел грозовой ливень, когда наша оперативная группа приехала в Кленовский овраг. Молнии рассекали тяжелые низкие тучи. Около убитого стояла толпа испуганных людей. Ржали кони.

Из предварительных расспросов мы установили, что колхозник весь день торговал овощами и собрал, по всей вероятности, значительную сумму. Только пуля, извлеченная из головы его, могла нам кое о чем рассказать. Глядя на пулю, Мартынов сказал:

— Вот она, единственная свидетельница смерти. Больше у нас пока ничего нет.

Мы вернулись в город.

Мне было поручено организовать розыскную работу в автобусном парке, который обслуживал Варшавское шоссе. Долго я беседовал с водителями парка, но никаких следов не мог найти.

Я вызвал к себе кондуктора Машу Пахомову. Это была девушка лет двадцати, симпатичная. Она сидела на стуле и нервно комкала носовой платок. Голос ее дрожал. Оказывается, в день убийства произошел такой случай.

Автобус шел по своему маршруту. В машину ввалились пьяные. Маше запомнилось несколько человек, которые приставали к пассажирам, ругались.

— Маша, а не помните, где вышла эта компания, о которой вы рассказываете? — спросил я.

Разговор с Машей затянулся до поздней ночи, и после допроса я пошел ее проводить. Мы шли по проспекту, разрезающему город на две части. Это был самый красивый проспект в городе, с тенистыми, цветущими аллеями. Мы шли молча, и я не хотел снова начинать разговор о деле: для этого у нас еще будет достаточно времени. Хлопнула калитка, и Маша ушла, но ушла успокоенная, сознающая, что ее не просто вызывали в милицию, а что она может и должна помочь нам.

В то время по Варшавскому шоссе автобусы и машины ходили редко. В них ездили почти всегда одни и те же пассажиры, работающие в городе и живущие в поселках и деревнях. Появление новых людей кондуктору или водителю заметить нетрудно.

Однажды во время очередной поездки в Лукошино я разыскал автобус, на котором работала Маша. Когда народу в автобусе осталось мало, я спросил Машу:

— А ты узнала бы кого-нибудь из той компании?

— Не всех, конечно, но узнала бы.

Шло время, а парней этих никто не встречал. Пришлось заняться архивами, где хранились коллекции дел о похождениях бандитов, грабителей и воров. Многие документы уже пришли в негодность от небрежного хранения и представляли собой груды трухи. Но я упорно разбирал кипу за кипой. Кроме того, я, не стесняясь, часто прибегал к помощи бывших работников розыска и старожилов окрестных деревень. Все было напрасно. Архивы мне ничего не подсказали. А время шло, и меня уже теребили начальники всех рангов, требуя доклада. Как часто лишние упреки и угрозы мешают работать. Мне было не по себе.

Совсем неожиданно ко мне в уголовный розыск пришла Маша с водителем Соколовым. И надо же, ее перехватил в коридоре Мартынов и пригласил к себе. Встретив потом меня, он, посмеиваясь, сказал:

— А тебя разыскивает симпатичная девушка с исполнительным листом на алименты.

Мне было не до шуток. Я попросил Мартынова разрешить мне поговорить с Машей.

И Маша рассказала, что вчера в парке встретила одного парня из той компании, с девушкой. Она подробно описала его приметы.

— А что за девушка с ним была? — спросил я. Она обрисовала мне и его знакомую. «Это уже кое-что», — подумал я. Но только при одном условии — если этот парень действительно причастен к убийству колхозника. Надо посоветоваться с Мартыновым. И я пошел к своему прямому начальнику, чтобы рассказать ему то, о чем успел узнать.

Выслушав мой рассказ, Мартынов встал из-за стола и стал вслух анализировать:

— Мы знаем только некоторые приметы неизвестного нам лица. К тому же, не совсем ясно, замешан ли этот парень в деле. Ведь на белом свете много людей с одинаковыми приметами. Это тоже факт. Но все равно, давай возьмем за основу этого вихрастого парня и проверим, кто он и чем занимается.

Так мы и решили. Вечером следующего дня я встретил Машу недалеко от входа в городской парк. У входа меня ожидал Коршаков с девушками.

Не удивляйтесь, что мы часто ходили в городской парк. Это было единственное место отдыха в Подольске. Сюда я приходил и по работе, и отдохнуть.

На танцверанде было шумно, многолюдно. Я не очень любил танцевать. Но как ни отнекивался, мне все же пришлось пригласить Машу. Сделав несколько па, я наступил ей на ногу.

— Вот медведь неуклюжий, — улыбнулась она. И мы снова закружились в танце. Я хорошо помнил, что сегодня пришел не танцевать, а работать. Я внимательно смотрел по сторонам, но ничего интересного пока не видел. Когда мы собрались уже уходить, Маша заметила знакомую вихрастого.

— Вот она, — прошептала Маша.

Я посмотрел на девушку, стоявшую у куста сирени. Девушка как девушка, ничего примечательного в ней не было. Потом, когда все стали расходиться, пошла и она. Мы тоже вышли. Я решил посмотреть, куда пойдет эта таинственная незнакомка. Мы прошли Рабочую улицу, пересекли Революционный проспект и вышли к вокзалу. На Вокзальной улице девушка вошла в дом № 4. Мы постояли еще немного, но она так и не вышла. Очевидно, она здесь жила.

«А может, напрасно все это, — подумал я, — ведь она случайно могла познакомиться с вихрастым на танцевальной площадке». Как бы угадав мои мысли, Маша сказала мне успокаивающе:

— Ничего, раз появилась, придет и он. Такие девушки не каждый день встречаются.

Проводив Машу, я не пошел домой, а отправился в райотдел, чтобы обо всем доложить Мартынову.

Маша и эта незнакомка были тем звеном, которое могло соединить меня с вихрастым. Я встречался с Машей почти каждый вечер. Часто вместе с нами ходил и Коршаков. И однажды мы встретили того, кого так долго искали. Как и предполагала Маша, они были вместе.

Я подал знак Коршакову, чтобы он шел к выходу из парка, и, крепко взяв Машу за руку, стал наблюдать за интересующей меня парой. Маша попробовала освободить свою руку, но я сказал ей, что так будет лучше — никто не обратит на нас внимания.

На Рабочей улице, вихрастый и незнакомка расстались. Вихрастый пересек Советскую площадь и направился прямо в пивную. Теперь я уже пошел за ним смело. В пивной было душно, столы потонули в табачном дыму. Вихрастый выбрал свободный столик и что-то заказал у тотчас подошедшего официанта.

Этой пивной уже много лет заведовал Наум Захарович. Увидев меня, он улыбнулся и весело сказал:

— Водочки, вина?

Вскоре в пивной появился и Коршаков. Сели за столик и взяли по кружке пива. Не успели мы сделать и по глотку, как сидевший за соседним столиком вихрастый выпил стакан водки и, закурив, направился к выходу.

— Постоянный? — спросил я у Наума Захаровича.

— Да, это Сережка Евсеев. Он часто сюда приходит. Обычно с компанией, а сегодня почему-то один.

Мы дали вихрастому спокойно выйти, а сами задержались у конторки Наума Захаровича. Нужно было выяснить, кто еще бывает с Евсеевым.

Утром я отыскал архивные материалы на Евсеева. Когда я разбирал их в первый раз, то просто не обратил на его дело внимания. У него была другая «профессия».

— Интересные связи, — сказал я Коршакову. — Неужели он снова схлестнулся со старыми дружками?

— Все может быть, — ответил Коршаков.

В субботний день мы надели белые рубашки и новые, только что купленные на Тишинском рынке брюки в клеточку и пошли в райотдел. Увидев нас, Мартынов расхохотался:

— Вот клоуны, самые настоящие клоуны! Таких в Подольске я еще не встречал.

Нам казалось, что мы были одеты по последней моде. Но смех начальника на нас все-таки подействовал, и на следующий день мы уже были одеты куда более скромно.

Взяв документы, я пошел на доклад к Мартынову. Только открыл дверь кабинета, слышу:

— А где второй клоун? — Он намекнул на Коршакова. Я не подал виду, что обиделся, и пошел позвать своего товарища.

Мы уже твердо решили заняться Евсеевым и его девушкой. Характеристики на них были собраны исчерпывающие. Нужно было узнать, кто еще был с ними в автобусе. Теперь в наших поисках мы «танцевали», как говорится, от танцевальной площадки. И уже не вдвоем. К нам присоединился активист Виктор Воронин со своей подругой.

Я был на самом «пятачке», когда ко мне незаметно подошел Коршаков и сказал, чтобы я вышел. Кружась среди танцующих, я пошел к выходу. Следом за мной направился и Воронин, увидев, что меня отозвал Коршаков.

Я подошел к липе. Коршаков показал мне на вихрастого и его подругу. С ними рядом стояли еще двое. Я сжал в кармане пистолет — в нашем деле все бывает. Но они спокойно разговаривали и не обращали на нас никакого внимания. Я вынул папиросу и закурил. Нужно было подумать, что предпринять. Но план подсказали они сами. Тот же путь по Рабочей улице через Советскую площадь вел Евсеева в пивную.

Делать было нечего, и мы, «извинившись перед нашими девушками, тоже пошли «пить пиво». Я надел темные очки, чтоб вихрастый не узнал меня.

Они сели к окну, а мы рядом с ними. Взяв пиво, я предложил свой план захвата всех троих. Коршаков и Воронин со мной согласились. Мы подождали некоторое время, пока Евсеев и остальные не захмелели. Я подошел к столику Евсеева. Он обругал меня и ударил по лицу. Я тоже не стал стоять на месте. Посуда со звоном разлетелась в разные стороны. Вихрастый рассвирепел и полез в драку, но я крепко скрутил ему руки. Коршаков и Воронин держали остальных. Увидев все, что произошло, к нам быстро подошел Наум Захарович и еще несколько человек.

— Хулиганить вздумали! — сказал я. На улице мы обыскали шумную компанию, отобрали у них пистолет и нож. «Пистолет — большая улика», — подумал я.

Лицо мое было залито кровью, так как кто-то из бандитов успел в драке стукнуть меня пивной кружкой. Было больно, но я был рад, что все шло как следует.

Тут же на Вокзальную улицу была направлена оперативная группа.

Разговор с Евсеевым не клеился, а с его напарниками вообще нельзя было говорить, потому что они уже успели нализаться до чертиков. Мне забинтовали голову и я отправился спать.

.Утром я приступил к допросу Евсеева. Он сидел передо мной молча и только все время косился на графин с водой. Я наблюдал за ним. Помолчав немного, Евсеев сказал:

— Конец всему, и делу крышка, — и потянулся за водой. Я дал ему закурить, потому что он жадно смотрел на мои папиросы.

— Ну что же, давай начинать, — сказал я и придвинул к себе чистый лист бумаги.

— Это все Конопатый, — прохрипел Евсеев. — Меня просто обвели вокруг пальца. Вы знаете, что я в свое время завязал. Жил мирно, о старом не вспоминал. Но встретил как-то Конопатого, и все началось сначала.

— Как зовут Конопатого?

— Колька Кунаев. Вы его знаете!

Я насторожился. Среди задержанных Кунаева не было. Я знал его. Это был опытный вор. Но его «профиль» — квартиры.

Я не раз встречался с ним по делам о кражах. По моим подсчетам, он должен был еще сидеть.

— Он же в лагерях! — сказал я.

— Нет, уже выскочил, — крикнул Евсеев, — выскочил на мою голову! Давайте записывать, гражданин начальник, темнить мне нечего и незачем.

— Давай, — согласился я.

И он начал свой рассказ:

— Однажды ночью я, Кунаев, Захаркин и Верка с Вокзальной улицы очистили квартиру одного торгаша. Сами понимаете, взяли шмотки и свезли на Тишинский к барыге.

— Вы знаете этого скупщика? — спросил я.

— Конечно, знаю. Все темные тряпки ему загоняли. Полцены платил, подлюга.

— Ладно, рассказывайте дальше.

— Следующей ночью еще одну квартиру проверили на Зеленовской улице и снова все свезли тому же барыге. Но это все так. С воскресенья на понедельник бродили мы с Кунаевым по рынку, здесь, у нас в городе. К вечеру палатку обокрали.

— Ну и как? — поинтересовался я.

— Пустяковое дело — фанера. Плечом толкни, сама повалится.

Действительно, все эти кражи, о которых говорил Евсеев, были нами зарегистрированы. Значит, он ничего не таил, говорил правду. «Что же, если так, то дело пойдет», — подумал я.

— Ну, а мануфактура где? — спросил я.

— Не знаю, гражданин начальник. Сдавали Верке и Захаркину. Я получил наличными.

Не задавая вопроса, я прикинул, что если они были на рынке, то могли заранее проследить за колхозниками и потом, обогнав их на автобусе, подождать в Кленовском овраге. По ходу дела так и должно было случиться.

— Ну, а пистолет чей? — спросил я.

— Вы же знаете, я с машинками не работаю. Попала она ко мне случайно. Кунаев передал его Верке, а Верка мне — вот и вся история. На дело с пистолетом я никогда не ходил.

— Мы же договорились, что все будешь говорить на честность.

— Я все говорю честно, о других делах я ничего не знаю, — сказал он.

— Ну, а Кунаев, Захаркин, Верка знают?

— Они другое дело, я ведь не об этом. Была еще одна кража из магазина в Царицыне — водку взяли, вино — это тоже наше дело. Так что, видите, я ничего не собираюсь утаивать.

— Это я вижу, — согласился я.

— А крепко вас вчера по голове хватили, — улыбнулся он.

— До свадьбы заживет, — ответил я.

— Ваше дело — жениться, а мое — тюрьмы, лагеря. Хоть бы срок получить поменьше. Отбыл бы и навсегда уж завязал. Но что поделаешь.

— Какой ты получишь срок — от нас не зависит.

— Помиловали бы, так я сам этих гадов душить бы стал.

Я позвонил, и Евсеева увели. Вызвал на допрос Подчуфарову.

— Ну, рассказывай, — сказал я ей.

— Что рассказывать? Скажите лучше, какой срок меня ожидает.

— Это суд решит.

— Мне двадцать лет, — начала она, помолчав минуту. — Я жила с мамой. Мы обе работали. Всего у нас было в достатке. Но вот в парке я познакомилась с Колькой Захаркиным. О воровских делах он мне никогда не рассказывал. Я тогда думала: наконец встретила парня хорошего. Мне он понравился. Нравился он и моей маме. Но я все время думала: откуда у Николая столько денег? Таких денег при его зарплате быть не должно. И вот однажды, месяца три назад, он пригласил меня в ресторан. Я еще никогда не была до этого в ресторане, и меня все поразило — и музыка, и хрустальная посуда. Там Николай познакомил меня еще с тремя ребятами. Это были Евсеев, Кунаев и Володька. Фамилию он свою не называл, да я и не спрашивала.

В этот вечер мы много пили и танцевали, к ночи я захмелела совсем. Домой ехали с песнями. Потом Николай напросился проводить меня, и я согласилась. Голова моя кружилась, мы целовались, а потом.

Она покраснела и закрыла лицо руками.

— Когда я проснулась, на столе лежало много денег. Так и началось. Потом Николай снова появился у меня дома. Я опять была одна. Но теперь мне терять было уж нечего, и мы легли спать. Все было бы хорошо, но пришла мать. Она схватила скалку и начала меня избивать. Николай убежал, оставив на стуле свой пиджак. После этого я долго не могла смотреть в глаза матери. Когда ходила по улице, думала, что все на меня смотрят. Но потом привыкла.

Прежде чем отнести Николаю пиджак, я невольно залезла в карман, потому что он слишком отвисал. Там я нашла пистолет и только тогда поняла, что имею дело с бандитом. Я долго думала, как поступить с пистолетом. Сдать в милицию как находку, я побоялась.

При встрече с Николаем я отдала ему пиджак, а о пистолете не сказала ни слова. Но он сам спросил: «Где машинка?» Сначала я сделала вид, что ничего не знаю, но потом сказала, что лежит в кармане. Николай обрадовался, поцеловал меня, и мы снова пошли на танцы. А дальше. Снова ресторан и кража из палатки в Царицыне.

С вином и водкой приехали мы к Евсееву и стали пировать. Я не пошла на следующий день ни домой, ни на работу, а осталась с Сережкой Евсеевым. Он не был красивым, но был неглупым вором и имел в этом деле большой успех. Что поделаешь, сама виновата. Я и с ним путалась.

— Вы рассказали только о магазине в Царицыне. А потом много дел было? — Я опять намекнул ей на пистолет.

— Понятно, — сказала она, — вы все знаете, — и в ужасе закричала.

Я отправил ее в КПЗ — камеру предварительного заключения.

Там уже сидели Зябликов, Евсеев, Захаркин. Мы искали Володьку, но его нигде не было.

Я снова вызвал на допрос Подчуфарову и заставил ее назвать все приметы. Бумаги исписал уйму. Оказалось, что у Конопатого такой же вихор, как у Евсеева.

Да, Евсеев, наверно, прав, думал я, с оружием на дела не ходил еще ни разу. О первых кражах, когда его брали, он рассказал все. В том, что он не будет врать, я уже был убежден.

— Конопатый — главный, вот его и ищите, — сказала, плача, Подчуфарова. — Мы за всех не в ответе.

.Я сел на лавочку со знакомой Коршакова, а его попросил вызвать Машу, кондуктора автобуса. Все вместе огородами мы отправились в парк.

— Не будем плутать по чужим огородам, — сказал Коршаков, — чужие пчелы всегда большее жалят. Надо иметь своих, а на голове предохранитель из частой сетки.

Маша странно посмотрела на Коршакова, а потом на меня.

— Что случилось? — спросила Маша.

И я рассказал ей о том, как мы задержали бандитов.

— Ну хорошо же, передайте своему начальнику, что я ему припомню его алименты.

Забыв про повязку на голове и про боль, я стал шутить и рассказывать небылицы.

Через некоторое время Маша пригласила меня к себе. Я поздоровался с Машиной мамой и сказал ей, как меня зовут.

— Молодой человек, а в бинтах, — заговорила мать. — Наверно, драчун, вот и подсыпали.

Маша вспылила:

— Если не знаешь человека, нечего напраслину возводить! Так можно любого обидеть. Он не такой, чтобы драться. Он сам борется с драчунами.

— Так значит, ты комсомолец или милиционер?! — воскликнула мать. — Боже мой, что же это делается с молодежью. Ну, комсомолец — туда-сюда, а милиционер. — Она развела руками.

Я рассказал ей, как Маша помогла ликвидировать опасную банду.

.Захаркина допрашивал Мартынов, а я сидел в стороне и записывал его показания.

— Где достал пистолет? — спрашивает Мартынов. Захаркин мнется и начинает врать.

— Нашел, гражданин начальник. Хотел сдать в милицию, не успел, задержали.

— Ну, что же, — сказал Мартынов, — поговорим о кражах. Кража в Царицыне — ваших рук дело?

— Нет, Кунаева.

— Кто ограбил промтоварную палатку на рынке?

— Это дело Евсеева.

— А кто ограбил квартиру на Красной горке?

— Это я, что мое, то мое, гражданин начальник.

— Ну, ладно, а чей колхозник в Кленовском овраге?

Захаркин побагровел и выругался:

— Продали, суки, Кунаев.

— Что Кунаев?! — повышенным тоном спросил Мартынов.

— Спроси его, он знает.

— А Верка Подчуфарова знает? А пацан знает?

— Пацан знает. Верке я ничего не рассказывал.

— Какое участие принимали этом деле Евсеев?

— Он классный вор и на такое дело никогда не подпишется. — Захаркин крутил в руках кепку и просил закурить.

— Я не курю, — сказал Мартынов, — вот, может, у Грозы жуликов есть? — Он обратился ко мне. Я не обиделся на Мартынова за кличку, ее мне дали сами жулики. Я вынул папиросы и протянул Захаркину. Мартынов встал из-за стола и стал ходить по кабинету взад и вперед, задавая вопросы.

— Давайте лучше поговорим о Кленовском овраге.

— Был вор, а стал бандит, — сказал Захаркин. — Мы бродили по рынку. Делать было нечего. Я даже и не думал ни о каком деле и понял, что Кунаев что-то замышляет, только тогда, когда Кунаев взял у одного колхозника два пучка морковки и протянул ему сторублевую бумажку. Он хотел проверить, есть ли у колхозника деньги. И не ошибся. Колхозник вывалил на прилавок целую кучу денег. Потом мы долго ходили вокруг колхозников, обмозговывая, как лучше совершить кражу. Вот тогда-то Кунаев и предложил свой план.

— Верка была с вами на рынке? — спросил Мартынов.

— Была и слышала весь наш разговор, — ответил Захаркин.

Мартынов прервал допрос и попросил вызвать Верку. Видно, она спала, когда ее вызвали: Верка кулаками терла глаза. Она села на стул рядом с Захаркиным.

— Вот мы их сейчас и поженим, — грустно пошутил Мартынов.

— Хватит с меня женихов, много было, — сказала Верка.

— Что вам известно о Кленовском овраге? — обратился Мартынов к Подчуфаровой. Но Верка молчала. Тогда Мартынов резко сказал:

— Вы только на воле резвые. А в уголовке, как зайцы, ежитесь!

И приказал:

— Увести!

Короткая очная ставка закончилась. Захаркина увели, но Верку Мартынов допросил задержаться.

— Подождите, барышня, у нас с вами еще разговор будет. — Мартынов усадил ее на стул и предложил стакан крепкого чая.

— Не заслужила, начальник, спасибо.

И она стала рассказывать все, что ей было известно о преступлении в Кленовском овраге. Я записывал ее показания. Подчуфарова говорила правду. В конце рассказа она заплакала и сказала:

— Сын без отца, что голубь без корма. Но я знала, на что шла, вот и достукалась.

— Основательно докатились. Подумали бы о будущем сыне. А вы.

Он махнул рукой. Верка заплакала и дрожащим голосом произнесла:

— Всю жизнь буду ненавидеть этих подонков. Настанет время, своим горбом буду расплачиваться.

Мы отправили Верку в КПЗ, а на допрос вызвали Зябликова. Держался он бодро, словно пришел не на допрос, а в увеселительное учреждение. Его острый нос и впрямь был похож на нос зяблика.

— Какой я бандит, — сказал Зябликов. — Вот Кунаев бандит. Он и оружие имеет, и финка у него наборная, красивая, даже светится ночью. Меня же все пацаном зовут. На побегушках я у них, — пояснил он. — Принеси, отнеси, сбегай. Они держали меня как посыльного. Давали немного денег, к девчонкам приучили, к водке. Вот и все. Я ведь понимаю, что вы меня посадите, но я не был вором и не буду. Вот посмотрите, отбуду срок, сам к вам приду. Я ведь никого не убивал и не грабил. Связался с этой компанией по глупости.

— Что же, это хорошо, что ты сам понимаешь, что натворил. А человеком стать мы тебе поможем, в этом можешь не сомневаться, — сказал я.

Зябликов вел себя искренне, говорил правду, ничего не утаивая.

— Ну, а что нам скажешь о Кунаеве? — спросил Зябликова Мартынов.

— А что Кунаев? Ведите его сюда, я ему все в глаза скажу, что о нем знаю и что думаю.

— Пусть пока посидит и подумает, — сказал Мартынов. — А ты нам расскажи все, что знаешь о Кленовском овраге.

— В Кленовском овраге был Кунаев, Захаркин и я. Поехали мы туда в автобусе. Кунаев на взводе был и все приставал к кондукторше, но она его огрела сумкой. Пришлось утихомириться, и мы спокойно доехали до места. Долго нам ждать не пришлось. Вот появились подводы. Мы подождали, пока они проедут, и Кунаев вспрыгнул на последнюю, которая немного отстала. Не знаю, было ли это совпадением, но колхозник был тот самый, которого видели на рынке. Кунаев сбросил его с подводы и выстрелом прикончил. Потом мы разделили деньги и разошлись по домам.

.Шло время. На свободе гулял только Конопатый. Мы не могли напасть на его след. Рана моя уже зажила, и я совсем не чувствовал боли. Работать мне стало легче. Не мог же он исчезнуть бесследно, думал я, ведь человек не иголка. Если он в городе, можно что-нибудь придумать. И я решил рискнуть. Будь что будет! Надо поверить в искренность Евсеева и проверить ее на деле. Он ведь вор и согласится поймать «чужого», если, конечно, решил завязать. Я поделился своим планом с Коршаковым. Он согласился со мной. Дал свое согласие на эксперимент и Мартынов.

Но уговорить Евсеева пойти с нами было нелегким делом.

— Послушай, Сергей, — говорил я ему, — ты молод, у тебя еще все впереди. Подумай о матери, ты у нее один. Поможешь и себе и нам.

Евсеев курил одну за другой папиросы, он то раздражался, то снова приходил в себя.

— Нет, нет, не могу я за чужие дела браться. Нет у нас такого закона. Сами ищите этого гада.

— Эх, ты, — сказал я ему, — в какие такие законы ты веришь? У тебя должны быть одни законы — законы Советской власти. Или ты не веришь в Советскую власть? Она всех врагов в порошок стерла. Что же ты думаешь, с такими, как Конопатый, она не справится? Справится, и очень скоро. Мы тебе верим, Сергей. Если хочешь, мы тебя до суда на свободу даже выпустим. Побудешь хоть немного дома с матерью.

Разноречивые чувства боролись в Евсееве. Он не мог нарушить воровской закон. И в то же время понимал, что жить нужно иначе. Он долго еще сопротивлялся, но все-таки разум взял верх.

— Никому бы не помог и не поверил. Вам, Иван Васильевич, помогу: говорите, что нужно делать.

Я облегченно вздохнул, и мы пошли к Мартынову.

Мы выпустили Евсеева на свободу. Я хотя и верил ему, но все-таки боялся: а вдруг обманет?! Но этот человек выдержал экзамен. Однажды вечером кто-то резко постучал в окно моего кабинета, благо кабинет был на первом этаже.

Я вышел в сад. У окна стоял Евсеев.

— Быстрее собирайте ребят, Иван Васильевич. А то может уйти.

Мы быстро собрали оперативную группу и пошли к дому, где по расчету Евсеева должен был быть Конопатый. Его дом стоял на окраине города. Мы постарались сделать так, чтобы Конопатый не смог ускользнуть от нас.

— Давай, — сказал я Евсееву.

Евсеев постучал в дверь. Молчание. Но вот дверь открылась, и из дверей высунулся человек с пистолетом.

Коршаков сильным и ловким ударом выбил из его рук пистолет и всем телом навалился на Конопатого.

Так Сергей выполнил свое обещание, которое помогло людям избавиться еще от одного бандита.

Однажды, когда я отдыхал в санатории на берегу моря, меня кто-то окликнул.

— Сергей?! — удивленно сказал я.

— Да, он самый, Иван Васильевич.

Евсеев познакомил меня с женой и с маленьким сыном. Он приехал первый раз в жизни отдыхать по-настоящему. Теперь передо мной стоял не вор Сережка, а хороший инженер. Я был рад, что Сергей стал человеком.