«Гемоглобов — это антихрист». Эрос вздохнул. Легко сказать, но как трудно повторить и принять. Эрос славно вжился в образ Атараксии — чистый образ неизвестной христианской души. Словно кто-то неведомый и справедливый проводил в Сети спиритический сеанс, без всяких предупреждений и объяснений остановил свой выбор на Эросе. Но, что самое удивительное, использовал не его юное тело, а его младую душу. На несколько мгновений, потрясающих, незабываемых, обратил его бесформенную душу в сформировавшийся дух истинного христианина!.. Увы! С каждой новой минутой Эрос все слабее понимал, что с ним приключилось в Сети, кем он был в гемочате и кем мог бы стать в жизни. Гемоглобов манил к себе неудержимо, властно, как и подобает дьявольской сущности.

Наконец, все так же тяжко вздохнув, Эрос потянулся к небольшому металлическому коробку с зеркальными, будто облитыми жидким серебром, стенками. Там хранились чистые иглы.

Ввел в вену иглу. Нутром почувствовал, как в тот же миг неопознанная внешняя сила позвала к себе его кровь. И заструился алый сок из вены, спеша и, кажется, о чем-то мурлыча. Немедленно затуманился взор, слюна во рту приобрела соленый привкус, словно кровь рванула на волю не только из вены, но и горлом… Мышцы ослабли, обмякли, в висках заломило, тревожно застучали молоточки не нашедшей пока выхода крови. Его бросило в холодный пот. В следующее мгновенье Эрос передумал, запоздало попытался вырвать из вены иглу, но рука не послушалась; он хотел закричать… Боже, неужели он умрет?! Кондрат, сволочь, обещал райское наслаждение, а его все глубже и глубже затягивает в ад…

Эрос подписался на «Страхи», «Любовь» и «Юмор»… Хм, интересно, какого барахла теперь больше в нем: прежних юношеских комплексов и рефлексов, неопытной любви, которая так и норовит вляпаться в какую-нибудь историю, набить шишек, исцарапать сердце, или… И смех у него теперь какой-то неправильный. Словно для маскировки, для отвода глаз. Смех-мимикрия. Маскировочная сеть, маскхалат. Откинешь — а под ним душа кротко улыбается…

После сеанса в Гемоглобове ничего не почувствовал, ничего не приобрел. Лишь облачко радужных мотыльков назойливо мельтешило в глазах, будто он сдуру на сварочную дугу насмотрелся. Да еще явный вкус крови во рту. Чужой какой-то вкус… Вот и все путешествие в преисподнюю. Ни тебе страхов вновь приобретенных, ни любви запредельной, потусторонней, ни юмора-бугорка, о который как спотыкнешься, так и за-хо-хо-че-че-че… Почище, чем после косячка. Короче, никаких явных и неявных гемоновостей, обещанных и неисполненных, самим же Эросом подготовленных. Лишь дрожь в руках и дурной вкус во рту. Захотелось чего-нибудь пожевать — мятного, винтерфрешевого, блендаметового… Короче, Гемоглобов ни к черту! Фигня!

Эрос раздраженно выдернул из вены иглу — кольнуло мимолетное желание прихлопнуть иглу, как комара. Бросил ее в пепельницу — игла с гранатовой каплей на конце утонула в сером, словно шинель деда, пепле. Снова сглотнул горькую слюну, безотчетно прислушался к ощущениям: из-за грубого плетня раздражения, недовольства к его рассудку отважно пыталось прорваться еще какое-то чувство, похоже, милосердное и жалостливое… Вовремя осенило: нужно отвлечься, развеяться.

Смешно волоча шлепанцы, то и дело, выскакивая из них, Эрос двинул в сторону кухни. Щас чайку погреет, с лимончиком наведет… В дверь позвонили — звонок застиг Эроса на полпути к заветному чаю. Эрос глянул в дверной глазок: в нем застряла физиономия Кондрата. С фирменным, присущим лишь ему выражением — радостно-похотливым. Словно Кондрат открыл что-то великое и одновременно запретное. Эрос напрягся: значит, что-то все-таки есть. Значит, Гемоглобов и впрямь существует.

— Стряслось что-то?

— Да как сказать…

Гапон объявил сборы: позвонил на мобильный Ален и Палермо. Пока ждали ребят, Эрос, закрыв левый глаз чашкой с чаем, с тревогой наблюдал за приятелем. Предчувствие чего-то очень нехорошего, непреодолимого, с которым еще никогда не сталкивался, но которое должно было неизбежно случиться, сковало тело Эроса, набило ватой ноги; рука, державшая чашку, будто окаменела… Гапон нервно расхаживал туда-сюда перед Эросом, замершим на диване. С чего это он взял, что Кондрат был чем-то обрадован? Ни хрена себе радость! Да Кондрат злой, как собака!.. Как загнанная собака.

— Кондрат, ты скажешь наконец, что случилось?

Гапон, встав против Эроса, резким движением отнял чашку, плеснув чая Эросу на колени. Отпив, негромко произнес:

— Первый сошел с дистанции…

Около трех примчался Палермо, за ним минут через сорок приехала Ален. Красивая, холеная, дразнящая ароматом защищенности.

— Ты б еще дольше собиралась, — хмуро заметил Кондрат. — В кабак, что ли, собралась?

— Не твое дело! Ванную принимала, понял?!.. А чего вы притихли, как на… Эрос, кого хороним?

Эрос, хмыкнув, отвел взгляд: да-а, интуиция Ален никогда не подводила!

— А что за пацан коньки откинул? — как ни в чем не бывало девушка уселась любимому на колени, по-хозяйски провела ладонью по его светло-каштановым кудрям. Эрос скривился, почувствовав, как охотно отозвалась его плоть на упругую тяжесть девушки, на ее легкие требовательные ласки.

— Не пацан, мужик почти, — поправил Кондрат. Ничуть не смущаясь, он разглядывал светившуюся любовью Ален. Ей было все нипочем.

— Почти мужик? Это как? — улыбаясь, Ален продолжала ерошить Эросу волосы. — Наполовину спал с девушкой, наполовину — нет? Так что ли?

— Ну, 28 ему уже.

— Двадцать восемь мне уже, поцелуй меня везде… А как зовут? — на миг прервав ласки, отчего Эрос тут же облегченно вздохнул, она посмотрела Гапону в глаза. — Как звали его?

— Савл.

— А, Савл, — с напускным безразличием скривив губки, Ален вновь обратила светящийся взгляд на любимого.

— Савл? — удивленно переспросил Палермо. — Шо еще за гуманоид?

— У-у, Палермо, какая ж ты темень! — возмущению Гапона не было границ. Правда, непонятно, что его так завело — ограниченность Палермо или откровенная сексуальность Ален: девушка прижалась к Эросу и запустила руку ему между ног. Зыркнув на мгновение на влюбленную парочку, Кондрат уставился на Палермо. Казалось, Гапон был готов испепелить его. — Наверное, кроме «железа» своего и «виндовс экспи» больше ничего не знаешь!

— Почему ничего? А «фронт пейдж», а «макромедиа флэш»? — обиделся Палермо.

— Савл — это Павел Рябцев, — отстранив от себя девушку, отчего-то глупо хихикавшую, Эрос встал с дивана.

— Но при чем тут Савл?

— Блин, ну ты и тормоз, Палермо! — Кондрат рвал и метал. Похоже, совершенно искренне.

Эрос казался намного спокойней. Он подошел к Палермо и вдруг обнял его за плечи.

— Метод-перевертыш. Настоящее, еврейское имя апостола Павла — Савл. А Кондрат решил поступить наоборот: назвал Рябцева…

— По-еврейски, что ли? Ну ты и приколист, Кондрат! — криво усмехнувшись, Палермо во все глаза уставился на Кондрата. Словно ждал от него подвоха: не приведи Господи, Гапон и его как-нибудь обзовет-приговорит. Вот уж воистину: сначала было слово, а затем уж кому как на роду написано — жизнь або…

— Погодите, мальчики, я все равно не пойму, о ком идет речь. Рябцев? Что-то не помню такого парня.

— Та-ак, еще одна. Ха, хотя чему я удивляюсь — ты ведь, кроме своего Эроса, никого не замечаешь. Из принципа, да, Ален?

— Ладно, Кондрат, не задирай ее, а то дюже умный. Рябцев, Ален, — ты должна его знать. Пижон из второго подъезда. Мать в загранке, денег валом, живет сам… У него еще такой розовый пиджак в клетку и бакенбарды. Красные, почти ржавые. Савл… Паша их красил.

— Чего, баки, что ли? — не поверил Палермо. Похоже, и он слабо представлял, кто этот пижонистый Савл.

— Ага.

— Докрасился.

— Какие же вы злые!

— Так что ж нам теперь сопливые пузыри пускать?! — вспыхнул Кондрат; видно было, что перебранка, пустая, бессмысленная, ему порядком надоела. Вдруг, странно поднырнув под правую Эросову руку, хотя запросто мог бы обойти его, он подскочил к Ален и, склонив голову набок, скорчив злобную гримасу, зарычал на нее. — Видела б ты его рожу, когда его из хаты выносили.

— А ты что, видел? — Ален была на высоте, даже бровью не повела; лишь в уголках ее губ трепетала усмешка, выдавая волнение и брезгливость, вдруг охватившие девушку. Она повторила. — Ну, так ты сам видел… мертвого Савла?

Кондрат, очевидно, не ожидавший такого вопроса, мгновенно сдался, подобрел. Неприятная гримаса тотчас исчезла с его лица, будто кто-то, безымянный и невидимый, слизнул ее своим прозрачным языком.

— He-а, Хром рассказывал. Его квартира как раз напротив Рябцевской. Говорит, вышел мусор выбросить, а тут жмурика выносят. А голову не накрыли. Хрен знает почему. Наверное, санитары сами офигели от его вида.

— А что там было-то? — взяв Ален за руку — то ли чтобы ее успокоить, то ли чтобы самому не потерять самообладание, спросил Эрос.

— Хм, пустячок: рожу Савлу так перекосило, бакенбарды растопырились, как иголки у дикобраза. Красные бакенбарды — бр-р! Усраться можно от страха. Помнишь парня из «Звонка», который от страха скопытился? У Савла круче было. Такой рожи ни в одном кино не покажут… Вот что я скажу, пацаны, нужно к Савлу домой забраться, глянуть, чем это его шандарахнуло.

— К Савлу — забраться?! Ты што, очумел?! Его ж квартиру наверняка менты опечатали! — Палермо с возмущением помотал головой.

— Кондрат, а чего ты так дрожишь? — неожиданно обратил внимание Эрос. — Неужели ты веришь в эту муть?

— Какую муть? — Кондрат насторожился; губы его задрожали еще сильней.

— Ну, что его кто-то или что-то могло напугать? Может, его током ударило?

— Угу, и от этого бакенбарды дыбом встали.

— А что, это идея! — подала голос Ален, глянула насмешливо в сторону Эроса. — Эросик, а что если тебя током… Чуть-чуть. Член твой тогда встанет… Представляю себе!

Эрос, нарочито закатив глаза, покрутил головой.

Не обращая на Эроса и Ален внимания, Кондрат задумчиво продолжал:

— Я не знаю, отчего умер Рябцев. Но очень хочу выяснить… Палермо, полезешь?

— Я?! Почему я? Чуть что, так сразу Палермо! Я что тут, самый рыжий?!

— Нет, самый лысый. Та-ак, кто у нас еще? — Кондрат испытующе посмотрел на Эроса — тот два раза подряд моргнул; затем перевел взгляд на Ален. — Вижу, смельчаки перевелись.

— Да у нас их и не было никогда, — грустно усмехнулась Ален. — Ты ведь не герой, Эрос? Все боишься меня…

— Ладно, придется мне, — наконец объявил Гапон. Сказал таким тоном, что всем сразу стало ясно, что он давно принял решение.

— Так квартира ведь опечатана! — напомнил Палермо.

— Плевать! Ведь ты… ты… — неожиданно Кондрат схватил Палермо за грудки, — ведь ты не хочешь, чтоб завтра твоя квартира была опечатана?

— Што я, дурак? — Палермо не без труда освободился от его рук.

— Вот поэтому все нужно выяснить. Заранее… Хотя тебе, Палермо, все по барабану.

— Это почему же?

— Потому что ты лысый, как барабан. И у тебя баков нет! Ха-ха-ха!

Смеялись все. Смеялся и Палермо. Но громче всех гоготал сам Гапон. Так страшно смеялся, будто последний раз в жизни.

Кондрат Гапон ни разу в жизни не взламывал чужие двери. Но пришлось. Сразу отбросил мысль воспользоваться для этих целей профессиональной отмычкой или набором проволочек и гвоздей. Подбирать ключи тоже глупо, потеря времени. Да и не было у него на примете такой роскошной связки ключей. Хотя, конечно, заманчиво. Кондрат мысленно облизнулся, представив себя обладателем такой связки. Ключи от всех-всех существующих и… будущих замков! А что, разве не поправка? Замок еще не изобрели, не врезали в дверь, а ключ от него давно уж болтается у Кондрата на связке. И не просто ключ, а со специальным наводящим индикатором: стоит лишь подходящий ключ поднести к замочной скважине, как индикатор загорается красным огнем. Ну, а если ключ не подходит — ясно пень, индикатор молчит. Да-а, с такой связкой Кондрат обязательно бы озолотился… От фомки он тоже отказался. Грубо, пошло, слишком по-бандитски. Хотя романтика своя, конечно, есть. Но много шума и пролетарщины. Нет, Гапон воспользуется другим. Шуметь — так по-черному, чтоб никому в голову не пришло, что взламывают дверь…