…У хозяйственного Коровина нашлась телефонная карточка. Гриценко сходил за квартал, позвонил дочери. Таксофон смотрелся грязно-серебристым грибом-трутовиком на обыкновенном бетонном столбе с кланяющимся фонарем наверху. Какой-то шутник опустил металлический обруч, к которому крепился таксофон, почти до самого низа столба, до краев дымящейся урны. Вот и пришлось Гриценко крутить номерной диск, сидя на корточках, и, морщась, нюхать смрад тлеющих окурков и прочего мусора. Серега хотел соврать Машке, что, мол, занят по горло, мол, во всю ищет работу, поэтому раньше ночи не жди и ложись спокойно спать, не волнуйся, мол, за отца… но дочери не оказалось дома.

Возвращаясь в обитель вурдовампов, он подобрал с дороги, среди листьев, замоченных с мокрой пылью (рядом сочилась, подтекая, колонка) три краснобоких яблока. Сполоснул под шумной струей воды и, пока шел, ни о чем не думая, съел их. При этом не понял ни вкуса, ни смысла такой пищи.

К вечеру, около пяти, когда солнце, будто передумав садиться, замерло на высоте птичьего полета и теперь с близких небес дарило наугад бесхитростное тепло и нежность, Гриценко отправился на Первомайку.

«Надкушенным яблоком август темнеет в ночи за окошком…» Нет, до наступления ночи оставалось не меньше четырех часов неги и ленивого покоя — милых каждому живому атрибутов последнего месяца лета. Да и денек, незаметно оборачивавшийся вечером, больше походил на целое яблочко, желтолобую антоновку. Скорее, даже на златоглавую луковицу — таким же запашком тянуло вокруг, сладковатым и острым одновременно, как от свежеочищенной цибули. Вдобавок из-за чьего-то стального забора в нос пахнуло пряным дыханием кориандра. Гриценко подивился своему обострившемуся, точно у собаки, нюху. Но главного запаха, который Серега безотчетно искал, нигде не было.

Наступила пора последних возвращенцев из летних отпусков, начиналась дружная копка картошки и время всяческих солений и маринадов. Август, точно ангел, спустился с небес и, на подлете благословив на подготовку к зиме, мягко подталкивал людей к участию в круговороте хозяйственно-обрядовых дел, повторявшемся вот уж какой десяток тысяч лет. Но Гриценко так далеко был от этого. Сейчас им двигало незнакомое чувство, которое бы в жизни он назвал жаждой мести.

Гриценко укрылся в сухом, казалось, безвоздушном сумраке кирпичной арки. Та находилась в доме, стоявшем почти напротив, под небольшим углом к офису фирмы «Бокс Лтд». Офиса-то, по сути, никакого и не было. По крайней мере снаружи не видать было. Лишь выкрашенная в черный цвет кованая решетка, огораживающая вход в полуподвальное помещение в двухэтажном особняке. Недавно его стены покрыли сиренево-розовой фасадной краской, и теперь домик сверкал в красноватых лучах заходящего солнца, точно свежеотчеканенная копейка.

С четверть часа пристально всматриваясь через дорогу — не показался ли за решетчатой дверью злыдень Артем Бойко, Гриценко вдруг сделал открытие: «Так то ж моя решетка! Ну и ну! Я ж ее полгода назад ковал!» В момент наивысшего изумления Серегу и застигла серо-голубая «пятерка». «Жигуленок» подъехал со стороны центра, резко припарковался справа от красной «дэу», заглушил мотор, но уже через три-четыре минуты завелся, когда, осоторожно отворив решетчатую дверь, на пороге показался Артем Бойко. Гриценко, разинув рот, успел только заметить, что «Маруани»-то теперь больше не «Маруани»: «Боже правый, в якой же перукарне его так обкорнали?!» — как в следующие десять секунд безжалостно стриженный Артем шмыгнул в «жигуленок», машина резво подала назад и, по-кошачьи взвизгнув тормозами, умчалась в центр. «Мать их!! Шо ж за гады мне дорогу перешли?!» — ругнулся вдогонку Гриценко.

Совсем стемнело. Серега бесцельно бродил по городу. Вздумал купить пива — передумал. Жажду испытывал, но хотелось не пива, иного… Вдруг вспомнил, что дома есть телефонный справочник. «По номеру телефона несложно адрес вычислить». И Серега махнул домой, вошел за полчаса до полуночи.

В доме было темно, лишь светился экран телевизора — шел какой-то триллер: вот на весь экран показали ужасно свирепую морду с могучими клыками. «Тьфу, как Машка такую гадость может смотреть!» Неслышно застыл на входе в комнату.

Дочь, почувствовав его присутствие, повернула к отцу лицо — даже в полумраке было заметно, какие у нее воспаленные, вспухшие от слез глаза.

— Привет, Марусь. Не знаешь, где телефонный справочник? — осторожно из темноты спросил Гриценко.

— Зачем он тебе?.. Там, в тумбочке под телефоном… Папа, где ты столько времени был? Опять ты, как той ночью… Я даже дяде Саше Спинову звонила…

Смутившись, Гриценко не ответил, вернулся в коридор, в темноте оступился, неловко покачнулся и дотронулся рукой до стального рожка для обуви, висевшего на гвоздике. В тот же миг Серегу будто током ударило: «Скоро двенадцать! Значит, я снова нечистью стану. А как же Машка?! Она же до сих пор ничего не знает! Шо будет, когда она увидит меня таким, с клыками? Мабуть, расстроится… Е, какое там „расстроится“! Я ж захочу ее… того самого!.. Может, и вправду сделать ее вампиром? Или, как там, вурдовампом? Шоб не мучилась. Боже, шо за мысли!»

А есть уже хотелось жутко. Но не борща, которым пахло с кухни, или картошки с грибами, или макаронов по-флотски… «Сейчас бы стакана три свежей крови, — глотнул мечтательно слюну Гриценко. Посмотрел на часы. — Еще пятнадцать минут, а уже как крови охота! Шо ж будет дале, когда стукнет двенадцать? Эх, мать их!»

И тут Серегу прямо-таки осенило, вовремя, можно сказать, осенило: станция переливания крови! «Есть же такая! Кажись, на Двадцать лет Победы. Там-то кровь должна быть обязательно! И грызть никого не нужно. Съезжу… нет, лучше схожу дворами, а то, не ровен час, загрызу кого-нибудь по дороге».

— Скоро буду, — Серега невнятно буркнул дочери — отвернувшись, та в отчаянии уткнулась лицом в ладони.

Гриценко стыдился своих намерений. Он жил на Красногвардейской, в квартале, который граничил с рядом магазинов, торговавших продуктами, обоями, шкафами-купе и компьютерами. Через семь минут Гриценко вышел к Дому связи. Навстречу попадались редкие прохожие — в основном выпивший народ, бабки, наконец свернувшие всепогодную торговлю семечками и цигарками, да зевающие мордастые таксисты, больше похожие на ночных рэкетеров, чем на услужливых водителей. Не оборачиваясь и не глядя по сторонам, Серега поднялся к спящему ЦУМу (стены его, с двух сторон обставленные лесами, находились во власти строительной лихорадки), оттуда минут за двадцать, если идти быстрым шагом, он должен достичь конечной цели. «Как же я проберусь на эту самую станцию, когда там на окнах и дверях наверняка решетки?» — внезапная тревога охватила Серегу. Однако не успел он толком поломать над этим голову, как ему буквально на голову упали какие-то парни.

Гриценко был на подходе к Липкам — части Петропавловской, называемой так из-за растущих вдоль улицы старых лип и еще из-за какой-то неизвестной Сереге традиции. Он хорошо запомнил тот момент: Серега как раз проходил мимо могучего дуба, рядом с которым была вкопана табличка: «Природно-заповідний фонд України. Дуб. Охороняється законом». Дуб, неслышно похрапывая, подпирал металлическую ограду, за которой укрылся вымирающий детский садик…

И тут на голову Гриценко, будто желуди, с дуба упали двое парней и еще трое перелезали через ограду. «Вы шо, хлопцы, — з дуба впалы?!» — с некоторым испугом возмутился Серега, стряхивая с себя нападавших. «Щас ты, бл…, побазаришь у меня! Кровью, сука, умоешься!» — кто-то, разя луковым перегаром, выпалил ему в лицо. И хотя мгла стояла почти что кромешная (ни одного горящего фонаря поблизости), Гриценко со всей ясностью разглядел, что нападавшие — далеко не «новые арии», а скорее всего дети пролетариев с какой-нибудь полу бандитской Баумановки, Косовщинской или Роменки. А судя по их крепкой комплекции и басовитым голосам, налетчиков смело можно было отнести к эдаким «сборовцам»-переросткам… Когда Гриценко увидел их, ему стало страшно. Не к месту вспомнил он боль и стыд недавних побоев, когда его ногами и клюшкой, клюшкой, клюшкой… Вдруг он углядел в руках одного из хулиганов черенок от лопаты. «Ох, заточили! Точно осиновый кол…»

И побежал трусливо вверх по Петропавловской, вдоль всякое видавших лип, прямиком к старому кладбищу. А те пятеро — следом за ним. Пыхтят, матерятся… Бах — в Серегину спину угодил камень, острючая боль поясницу пронзила, даже по ногам ударила. Гриценко и остолбенел. Чего это он в самом деле бежит, как поганый пес?..

Казалось, всего-то на миг смутила Гриценко та стыдливая мысль, и вот уже он сам себе ответ приготовил, как вдруг всколыхнулась топкая его память и вызвала из неразборчивых глубин своих образ… Лысого-толстого (первого, из кого вурдовамп Гриц высосал кровь). И не просто напомнила о нем — поведала новую историю, да с такими неожиданными подробностями…

…В замок трансильванской графини Элизабет Батори, родившейся черт знает когда — в 1560 году, внезапно ввалился Бритоголовый Здоровяк (знакомый нам по другой истории под именем Лысый-толстый). Свой девятнадцатый год рождения он отпраздновал накануне — 16 августа 2001 года.

— Опять ты, — поморщилась графиня. — Глаза бы мои тебя не видели!

В ответ Здоровяк лишь обреченно застонал. Мадам Батори, нехотя отложив в сторону недоеденную ногу молодой служанки, тихо приказала: — Поди сюда!

— Постойте! — Здоровяк принялся судорожно рыться по карманам.

— Зря стараешься. Больше не поймаешь меня… на резиновую кожу.

— А это? — Здоровяк предложил графине початую бутылку водки, прихваченную на похмелье. Понюхав, мадам Батори с отвращением оттолкнула бутылку:

— Как вы в будущем пьете такую гадость?!

— Тогда жевачку? — наш герой неуверенно протянул графине «Дирол».

— Зачем это?

— Чтобы жить с усмешкой.

— Что?! Да как ты смеешь! — закричала графиня, презирающая беспричинный смех и бестолковую радость. — А что это у тебя в том коробке? — вдруг заинтересовалась она.

— В каком? Вот в этом — спички, — и Здоровяк продемонстрировал мадам Батори, как зажигается спичка. Графиня вмиг обомлела от такого чуда.

— А вот в этом… Хи-хи-хи, — юноша глупо захихикал. — Здесь, мадам, колдовское зелье.

— Так уж и колдовское, — скептически отозвалась графиня, знавшая толк в черной магии. — Дай сюда… Трава. Опять вздумал меня дурачить?!

— Это не просто трава. Мадам, это марихуана, — оглянувшись по сторонам, заговорщическим шепотом выдал наш герой.

— Так что с того?

— Ну… Можно косячок курнуть.

— Зачем? — графиня сняла со стены плеть со стальными шариками на конце и приготовилась хлестнуть Здоровяка.

— Я же сказал вам: это колдовская трава. Она поведет вас в другие миры, раздвинет границы сознания…

— Если в тех мирах водятся молодые упитанные крестьянки, которые, увы, с некоторых пор перевелись у меня… Гони свой косяк!

Здоровяк курил марихуану, с упоением выдыхая дым в рот графини. Наш герой курил и одновременно целовал красивую мадам Батори, уже порядком прибалдевшую. Незаметно от нее юноша лишал ее одежды… Но представлялось ему совсем другое.

— …Такое даже под кайфом не привидится! — Здоровяк покрутил головой и побежал что есть сил.

Он бежал по пустынным ночным улицам маленького провинциального городка, разгоняя руками водянистый свет фонарей. Накрапывал дождь. Чугунные тела фонарей стояли, будто в поту, в мириадах черных капель. Фары авто алчно сверкали из ночи. Вокруг не было ни души, ни деревца…

…Элизабет с изумлением озиралась: вокруг было столько разноцветного света, невообразимого шума, музыки и чужих волнующих запахов. Тело само отдавалось новому ритму.

Лысый парень с красным камнем в мочке левого уха, назвавшийся ди-джеем Славко, командовал тусовкой, облаченной в блестящий шелк и искусственную кожу. По лицам танцующих стекали капельки пота.

Элизабет захотелось писать. Выйдя из туалета, где даже бумага была синтетической, она подошла к барной стойке и заказала бокал мартини. Фи! От мартини несло нашатырным спиртом! На голове бармена хорошо были заметны рожки, сзади между ног телепался черно-бурый хвост.

К своему стыду Элизабет почувствовала острый приступ голода. Ей казалось, что если сейчас же она ничего не съест, то непременно пропустит что-то очень важное, не узнает главного…

— Мистер дьявол, не найдется ли у вас чего-нибудь… настоящего? — с таким вопросом Элизабет обратилась к бармену.

— Настоящего? — ухмыльнулся бармен с рожками и хвостом. — Разве тебя зовут Ева?

— Нет. Я Элизабет Батори, продлившая свою молодость, купаясь в крови девственниц.

— Это круто. Тогда держи, — бармен протянул Элизабет яблоко…

…Кто-то дышал Здоровяку в затылок, кто-то наступал ему на пятки, а вокруг как назло — наглухо закрытые двери подъездов и ночных магазинов, ни души, ни деревца.

И вдруг впереди — какой-то одинокий ствол, мокрые ветки совершенно без листьев, будто на дворе конец октября.

Здоровяк с разбегу прижался к одинокому дереву, почувствовал беззащитный ток его сока. Подняв к ночному небу взгляд, полный слез, Здоровяк увидел яблоко. Единственное яблоко на случайном дереве. Юноша потянулся к нему всем телом, всей душой…

…Есть! Элизабет с оглушительным хрустом откусила добрую треть яблока — из него в лицо бармена брызнул алый сок.

— Ну и что теперь тебе ведомо? — вкрадчивым голосом спросил бармен, наливая Элизабет второй бокал мартини. Сейчас от вина пахло редким букетом трав.

— Не твое чертячье дело! Пора с этим кончать!! — угрожающе рыкнула Элизабет, показав бармену клыки…

…Они давно выкурили марихуану. Когда Здоровяк поцеловал графиню, та аккуратно отстранила его голову и со словами «Пора кончать!» впилась в горло.

Торко, равнодушно наблюдая за привычным зрелищем, громко, громче сосавшей кровь графини, грыз яблоко.

…Гриценко круто развернулся и хотел было с разворота заехать в переносицу первому «сборовцу», сломя дурную голову летевшему навстречу, да тот, гад, ловким оказался — под рукой проскочил. Зато второй налетел на Гриценковские клыки. Серега клацнул ими — и черенок для лопаты жалко звякнул об асфальт. Клацнул другой раз — и черная кровь фонтаном ударила из перекушенной молодой шеи. Но ни одной капли не обронил Серега, не дал пропасть кровушке, всю выпил без остатка. А мятое тело, будто пустую «тетрапаковскую» коробку из-под томатного сока, откинул прочь.

Ох и бежали от Гриценко, увидев такое, оставшиеся четверо! От одного из них явно воняло говном. «Сопротивление бесполезно!!» — вопил вдогонку как резаный Серега и ржал, ржал, сумасшедший…

Гриценко вмиг успокоился. И на хрена ему теперь та станция? Сыто икнув, пошел обратно домой. Потом, будто что-то вспомнив, вернулся, склонился над трупом, порыскал в карманах — нашел наполовину пустую пачку сигарет. Там же были спички. Мокнув спичку в каплю крови, сиротливо выступившую из раны на шее, написал на бумажной пачке адрес двухэтажного дома с клетчатыми окнами и запихнул обратно.