Пройдя темные сени, полные немых сумерек и незнакомых запахов, нырнув под штопаную холстину, которой был завешен вход, Безсонов оказался в большой комнате.

— Не жарко тут, — поежился шедший первым Шубин. — Хоть и печь вон какая громадная!.. Вчера меня отдубасили здесь на славу! — невесело пошутил он.

Печь, занимавшая, наверное, четвертую часть комнаты, находилась напротив входа. Слева от порога струило молочный свет расписанное морозными узорами окно, справа темнел громоздкий древний буфет с разбитым стеклом.

— Но дымом пахнет… А вы видели, чтобы из трубы дым шел? — подумав, спросил Безсонов.

— Нет. А вы?

— И я нет… Ага, зато я вижу буржуйку! — Женька обошел буфет и заглянул за край, ближний к печи и невидимый с порога. Возле небольшой, с тумбочку, буржуйки была сложена горка душистых поленцев и щеп, к ним прислонена старая кованая кочерга. Сбоку из буржуйки под прямым углом выходила жестяная труба. Она была короткой, не больше метра, из нее вился тонкий дымок. Он, как чья-то безымянная душа, поднимался к потолку и там исчезал в отверстии размером с хороший мужской кулак, грубо вырубленном в стене. «Вот откуда тянет холодом», — подумал Безсонов. Он потрогал бок буржуйки — он был горячим, открыл дверцу с литыми узорами — на него сверкнули уютным огнем угли. Потом Женька перевел взгляд на печь, коснулся ее стенки: «Холодная!» И вдруг, неожиданно даже для самого себя, рванул заслонку. Из печи раздался испуганный детский вскрик.

— Сынок!! — Шубин бросился к печи.

— Папа! — отозвался слабый мальчишеский голосок, и на свет показалось чумазое худенькое личико. — Папа, ты нашел меня!

Шубин схватил сына в объятия, он то осыпал его голову поцелуями, то крепко прижимал к груди. Безсонов почувствовал, как наворачиваются слезы, и отвернулся.

— Нашли его все-таки, мальчишечку-горемыку! — на пороге стояла бабка Тэтяна. В руках у нее был знакомый чугунок. — Я знала, что так будет.

— Что же вы не помогли? — стараясь сдерживать поднимавшуюся в душе ненависть к этой старой несчастной женщине, спросил Безсонов.

— На все воля Господня.

— Когда-то сгорела ваша мать. Это тоже была воля Господня или, может, виной тому ваша преступная, порочная душонка?

— И душа моя в руках Господа нашего! Соткана на веретене его небесном. Как пример греха и поступков непотребных! — назидательным тоном произнесла старуха. Выдвинув из буфета доску и таким образом соорудив импровизированный столик, она поставила на него чугунок и направилась к выходу.

— Сейчас сахару принесу. Кукуруза без сахара как любовь без греха.

— Это ж надо — кукуруза в Рождество! — снова восхитился Безсонов. Шубин молчал. Он целовал, целовал сына и, что-то тихо шепча, гладил его спутанные, слипшиеся волосы.

— Дядя, дайте мне кукурузку, — глядя на Безсонова, попросил Сережа. Женька выхватил из еще горячего бульона золотистый початок и протянул его ребенку: — Держи, малыш!

— Стой! А вдруг она отравлена? — Шубин перехватил Женькину руку.

— Перестаньте, Андрей Васильевич, кабы старуха хотела — давно бы нас на тот свет отправила!

— Да, вы правы. Простите, — почему-то извинился Шубин и отдал сыну кукурузу. — Ешь, сынок, и мы поедем домой.

Безсонов прошелся по комнате, рассматривая потрескавшиеся от старости, изъеденные какими-то насекомыми бревенчатые стены. Они были побелены в светло-синий цвет. Когда-то синева стен, наверное, была чиста и свежа, как небесная лазурь, сейчас в одних местах она поблекла, в других потемнела, покрывшись грязными пятнами. Стены тут и там были увешаны пучками сухой травы, золотыми косами цибули, связками носатого красного перца и крутобокого чеснока.

Слева от окна, привязанный к бечевке, висел радиоприемник «Филипс», на нем, за рыжим огарком свечи в самодельном подсвечнике, поместилась малюсенькая иконка. Под иконкой стоял детский гроб, крышка на нем была сдвинута в сторону, сквозь щель блестела пустая бутылка из-под шампанского. Безсонов включил приемник, он тут же ожил, настроенный на одну из сумских FM-станций. Из динамика ворвалась в дом песенка, воскрешенная известной поющей парой: «…Ты сказала: „Поверь, долгий путь нельзя пройти без потерь…“».

Безсонова заинтересовал старый буфет. Сверху на нем, одинокая и неживая, замерла елочка из крашеных спичек. Множество осколков стекла валялось на липком полу рядом с буфетом.

— Похоже, недавно разбили, — предположил Безсонов.

— Вчера, когда я ударил Ульяна по лицу. Старик отлетел и разбил плечом стекло, — сказал Шубин.

— Па, я слышал, как тебя били. Мне было так страшно! Я хотел отомстить за тебя! — воскликнул Сережа.

Женька наугад открыл одну из четырех дверец буфета с сохранившимся мутноватым, как водка с лимонным соком, стеклом и наткнулся на старую выцветшую фотокарточку. На черно-белом фото замерли трое подростков — двое мальчишек и девочка лет десяти-двенадцати. Она на полголовы была выше пацанов. Волосы у одного из них были белые-белые, как шапка одуванчика. Мальчишка сложил руки лодочкой, в них уткнулся мордочкой (видимо, что-то ел из них) маленький белый козленок с черным пятном на боку. Повинуясь необъяснимому порыву, Безсонов спрятал карточку во внутренний карман куртки. Потом подошел к буржуйке, подбросил в нее поленцев, поворошил их кочергой и минуту смотрел на оживший беспокойный огонь. Из трубы густо повалил дым, какая-то часть его таяла в дыре под потолком, другая заполняла комнату. Сережа закашлял.

— Андрей Васильевич, чего мы ждем? — забеспокоился Женька. — Надо поторопиться, иначе…

— Да-да, надо спешить, — согласился Шубин. Счастливое оцепенение, овладевшее им в тот момент, когда он увидел сына, прошло. Лицо его вновь приняло деловито-суровое выражение. — Пойдем, сынок, а то сейчас придет баба-яга…

Словно дожидаясь этих шубинских слов, в комнату вошла старуха. Она внесла миску с белоснежной горкой сахара.

— Не пойду, — неожиданно заупрямился мальчик. — Я есть хочу!.. Баба Таня, я еще хочу кукурузки!

Бабка Тэтяна улыбнулась виноватой улыбкой, щедро обмакнула в сахар золотой початок и молвила нежно:

— Вот, Сереженька, тебе сладкая кукурузка! На дворе мороз крепкий трещит, за щеки хватает, а кукурузка сама на языке тает. Сумела я ее сохранить мягкой и душистой, как редкие старики сохраняют свою душу юной да отзывчивой. Тебе по вкусу, Сереженька? Ну кушай на здоровье! Теперь ты…

В сенях раздался шум, холстина, прикрывавшая вход, взметнулась как от внезапного сквозняка, и в комнату, дико размахивая топором, ввалился разъяренный Тарас. Глаза его (точнее, то, что осталось от них) были завязаны белым вафельным полотенцем, на нем, будто линии жизни на бледной ладони, растекались алые разводы.

— Ну шо, собаки тру слыви? Без ок мэнэ залышилы, так мрийитэ, шо я вас нэ зачиплю?!.. Я вас, падлюк, сэрцэм видчую й пошматую всих до одного!..

Тарас еще долго выкрикивал проклятия, упрямо стараясь кого-нибудь зацепить топором. Все молчали, оцепенев и следя за взмахами топора.

— Дяденька, вы в такие жмурки играете? — вдруг спросил Сережа. — Как вы будете меня ловить? У вас же руки заняты!

— У-у-у! — зарычал хлопец и слепо кинулся на голос. Старуха кинулась ему под ноги, заслонив на долю секунды собой мальчишку. В следующую секунду на нее обрушился топор. Истошный детский крик взрывным эхом потряс хату: «Баба Таня!!» Шубин резко развернул за плечи сына и прижал к себе. Безсонов ощутил холодную пустоту в руках — ружье-то он оставил на чердаке! — но не растерялся: мигом подхватил с пола кочергу и со всей силы въехал Тарасу в правое ухо. Хлопец вздрогнул, покачнулся, как только что срубленное дерево на лесоповале, и грузно повалился на старуху. Женька пару секунд смотрел, как Тарас неподвижно распластался на бабке Тэтяне, потом нагнулся, порываясь скинуть с нее тяжелое тело парня, но замер — рядом с головой старухи растекалось акварельная лужица крови.

— Ей уже ничем не поможешь, — сказал Шубин. — Пошли. Нужно торопиться. Вот-вот вернутся «лесные братья».

Увидев согбенного под тяжестью мешка Генку, Безсонов пришел в ярость. Он слетал на чердак, схватил ружье, минуты две, злясь на самого себя, искал сумку с патронами, зарядил первыми попавшимися под руку, потом, едва не сорвавшись с лестницы, спустился.

— Эй ты, барыга! — Безсонов орал не своим голосом. — Я тебе сейчас башку разнесу, если ты не бросишь свой говенный сахар!

Генка, не останавливаясь, что-то буркнул и на ходу поправил мешок. «Ах ты хрен можайский!..» Безсонов вскинул ружье, затаил дыхание, кое-как прицелился… От хлесткого звука выстрела Сережа испуганно вздрогнул и заплакал: «Па, мне страшно!» Шубин, держа на руках жалобно всхлипывающего сына, крикнул: — Вы что, рехнулись, Евгений?! Немедленно возьмите себя в руки!

Генка, опустив на снег мешок, с недоумением рассматривал огромную дыру в его боку. Засунув в дыру руку, он минуту копался в сахаре, потом достал дробину миллиметров пять в диаметре. Глянул на опирающегося на ружье Безсонова.

— Придурок, это же картечь! Ты мог меня замочить!

— Это было предупреждение. Сейчас, если ты не…

— Хватит! Геннадий, заводите машину, сейчас едем! — приказал Шубин.

— Еще пять минут. Одиннадцать мешков осталось. А если поможете — быстрей…

— Я все сказал! — жестко оборвал Шубин. — А вы, Евгений, выберите патроны с картечью!

— Откуда я знаю, какие из них с картечью, — пожал плечами Безсонов.

— Значит, возьмите гильзы того же цвета, которого был патрон, предназначенный для водителя…