…От неожиданности Тимченко выпустил из рук бумажный кулек с червями — тот упал и рассыпался. Резко обернувшись на смех, внезапно раздавшийся за его спиной, Петька к большому удивлению увидел хорошенькую девчушку в руках молодого амбала с обритой наголо головой. Парень стоял под самым покосившимся в его сторону забором и, видимо, только-только поймал сиганувшую сверху подружку. Но Тимченко поразила вовсе не эта молодая парочка, вздумавшая искать уединения в заброшенном дворе, а внешность девушки. Она была чудесной! Белокурая, со слегка вьющимися локонами девчонка, оставаясь в объятиях своего крепкого дружка, вполне дружелюбно смотрела на Тимченко большими светло-серыми, как белый дым, глазами. Светлый взгляд ее особенно хорошо оттеняла очень темная, на совесть загоревшая кожа. Девушка была одета в короткий джинсовый сарафанчик. Оттого что дружок слишком усердно сжимал ее в объятиях, сарафан задрался, игриво оголив шоколадную дольку девичьей попки. «Ну вылитая Мадонна!» — восхитился про себя Петька, мысленно сравнив девушку со звездой на фото, висевшем в комнате дочери.

Вдруг парень, насмешливо глянув Тимченко в ноги, произнес:

— Мужик, ты бы лучше за своими червями смотрел. Расползутся ведь! А то пялишься на мою девчонку, будто у тебя с ней что было!

Голос парня неожиданно оказался приятным баритоном, совершенно не вязавшимся с грубоватой фразой. Тимченко тряхнул головой, словно стараясь избавиться от наваждения, потом глянул под ноги. Стенки бумажного кулька распались, явив Петькиному взору кипящий клубок навозных червей вперемешку с жирной землей. Черви, будто подгоняемые взглядом, спешно расползались в стороны. Тимченко быстро подхватил лопату и, невысоко взмахнув, ударил по клубку. Девушка вскрикнула:

— Алек! Давай подальше от этого типа!

— Да я ему щас башку откручу!

— Не надо, Алек! Лучше подсади меня!

Загорелая девчонка пантерой вскарабкалась на могучие плечи кавалера — и была такова. Парень на прощание зыркнул на Тимченко: «Я еще разберусь с тобой!» — и, легко подтянувшись, перемахнул через забор.

Тимченко один на один остался с червями. На рыбалку идти уже расхотелось. «И чего это я в самом деле? Черви тоже живые. К ним надо с пониманием, а я лопатой…» Петька присел на корточки, чтобы лучше рассмотреть клубящуюся черно-красную модель мироздания, да тут его взгляд привлек лист бумаги, из которого был свернут кулек. Петька вытряхнул не успевших сбежать червей, расправил бумагу, прочел совершенно неожиданное: «Нью-Йорк (New York) — один из крупнейших по численности населения городов мира. Важнейший хозяйственный, финансовый, транспортный, политический и культурный центр США. Расположен на севере Атлантического побережья США, в устье реки Гудзон. Климат умеренный, влажный…» «Ну и ну! Как это я раньше не заметил, какую бумагу Ленка дала!» Тимченко повертел в руках мятый листок, наконец нашел то, что искал: «Большая Советская Энциклопедия. Москва, 1974 г.»

«Черт, это ж когда было! — он покачал головой. — 25 лет назад!» Оторвавшись от чтения, Петька мечтательно посмотрел вперед, туда, где, он знал, несет свои воды нестареющий Псел. Река как время: может высохнуть в короткий срок или течь сквозь века бесконечно… Петькин взгляд, спокойно пронесясь над мертвыми кустами малины и крыжовника, напрасно позолоченными щедрым закатным солнцем, равнодушно коснувшись стволов сонного, мерзнущего, будто восьмидесятилетний старик, сада, растаял вдали. И в этот миг Тимченко с волнением, с неизбежным страхом подумал о том, что завтра ему в дорогу. «Какая там на самом деле эта Америка?» — спросил Петька у старого сада…

Подъезжая к Торопиловке — ближайшей станции от Сум, пойдя покурить в тамбур, напоминавший сорвавшую голос гармонь, Тимченко с недоумением обнаружил во внутреннем кармане пиджака листок бумаги в клетку, наполовину исписанный аккуратным Ленкиным почерком. Это было письмо мальчику по имени Мадрид. Дочь Петра Тимченко с восторгом делилась с несуществующим другом новыми знаниями о далекой солнечной Испании, пахнущей терпкими рыбьими слезами, апельсинами и мускусом тамошних женщин, о мадридском музее Прадо, его потрясающей коллекции картин, жемчужиной которой, вне всяких сомнений, была «Герника» Пикассо. «Представляешь, Мадрид, — писала Ленка, и Тимченко явственно ощутил, как сильно была возбуждена его дочь, писавшая эти строки, — представляешь, я только вчера узнала, что до 1981 года „Герника“ жила в эмиграции — она хранилась в знаменитом нью-йоркском Музее современного искусства…» Оторвавшись от милых сердцу Ленкиных строк, бегущих так же ровно, как синяя полоска горизонта за окном поезда «Сумы-Москва», Тимченко вновь подумал о главном своем беспокойстве: «Какая эта Америка?»