Было четверть шестого вечера. Ходасевич посмотрел на время, уже когда выходил из странного дома. Удивительно, что, оказывается, у Вадьки были часы — в доме он совершенно о них позабыл. Выходя из сеней, Ходасевич не удержался и зацепил взглядом нацарапанную на стене духовную аксиому: «Я есьм Путь и Истина и Жизнь». Кажется, только сейчас Вадька начинал понимать ее смысл — сейчас, когда покидал обитель языческих богов и место жертвоприношений. «Путь от греха к греху — вот она, жизнь! — подумал Ходасевич. — Жизнь без греха — разве это жизнь? А истина, наверное, в раскаянии, а не в бескомпромиссном воздержании».

Такие умные мысли — вроде и не его, Ходасевича. Возле дома, среди крылатых мартовских сумерек, он увидел Катарину и беззлобно помахал ей. Девушка приветливо ответила ему, убирая в карман плаща сотовый телефон. Катарина подошла и сказала коротко: «Сейчас подъедет такси».

В машине Ходасевич вспомнил об Эросе, вынул его из куртки и поднес близко к глазам. Таксист, глянув в зеркало, предупредительно включил в салоне свет. Ходасевич увидел, что глина, из которой вылеплен лук Эроса, темного цвета.

— Ты хотел меня о чем-то спросить? — вдруг громко сказала Катарина. От неожиданности Вадька вздрогнул, но нашелся что ответить:

— В твоей компании время всегда содержательней. Может, оно не такое динамичное, длится дольше, чем обычное время, то есть время без тебя. Иногда даже кажется, что время твое слишком затянуто. Что в нем много фетиша. Потом это ощущение проходит и остается соль.

— Соль? — недоуменно переспросила Катарина.

— Да, соль. А как же без нее?

В избе под вывеской «Собака баска Вилли. Бар», как всегда, было сильно накурено, било в нос резким запахом потных надушенных тел. Ходасевич огляделся: новая, незнакомая ему тусовка с хмельной самозабвенностью играла в стриптиз с капустой. Неподалеку гораздо меньше народа метало цветные дротики в карту Сум, в очередной раз завоевывая кому-то город. Вадька всмотрелся: Тома среди возбужденных стрелков не было. «А жаль. Я бы с удовольствием съездил ему по харе!» Ходасевичу стало скучно. Он поискал взглядом Катарину — не видать нигде его неверной подружки! Покинула его, отправилась, видно, охмуривать новую жертву. «Интересно, сколько у нее в запасе керамических Эросов?»

Вдруг Ходасевич заметил Василия Ивановича. Старый чиновник, уронив голову в тарелку, кажется, с паштетом, полусидел-полулежал за стоящим в углу столиком. Сердце у Вадьки нехорошо закололо. Вообще-то, ему глубоко наплевать было на старого пердуна, но мало ли что… Ходасевич подошел ближе к столу — Сахно не подавал признаков жизни. Под стулом, на котором он сидел, расплывалась темная лужица. Вадька, тревожась, наклонился, взял безжизненную руку старика, но пульс искать не стал — из полуоткрытого рта Сахно в нос ударил смрад перегара. В тот же миг снизу раздался насмешливый женский голос: «Вася в жопу пьян!» Ходасевич заглянул под стол — сидя на корточках, там озорно писала Ника. Ходасевич плюнул в темную лужицу и, не оборачиваясь, выбежал из бара.

Быстро поймал такси — «форд» пяти-шестилетней давности.

— Конечно, всякое бывает, но чтобы женщина работала таксистом, такое я лишь однажды видел! — Ходасевич ни с того ни с сего завел с водителем разговор.

— Теперь не скоро увидишь, — глянув искоса на пассажира, ответил таксист. — Я знаю лишь одну такую девчонку… Надо ж такому случиться, — водитель сокрушенно вздохнул, — сегодня ее угораздило втесаться в грузовик. Правда, тот хмырь сам виноват — грубо, сволочь, подрезал ее «форд». А она привыкла к красивой езде…

Ходасевич больше не слышал таксиста. Он ясно вспомнил ту жизнелюбивую красивую женщину.

— …Но ничего! Ты, я вижу, знаком с ней. Не боись! Девчонка хоть и ухоженная, но из отчаянных. Отделалась легкими повреждениями. Сейчас в ЦГБ лежит, там можешь ее спросить…

«Ну слава Богу!» — вздохнул Ходасевич, но сердце не отпускало. Вадька никак не мог избавиться от навязчивого внутреннего диалога с тем волосатым мужиком, которого он сегодня саданул о гончарный круг. Вадька уже мысленно орал ему, а тот как воды в рот набрал… Такси, виляя по извилистым барановским улочкам, подъезжало к странному дому.

Метрах в тридцати от него, за углом старенькой хаты Вадька заметил капот чьего-то задремавшего «уазика», но не придал этому значения: все внимание Ходасевича было обращено на Катаринин дом. За высоким мрачным забором, как в утробе матери, притаилась черная тишина. Отворяя тяжелую дверь в воротах, Ходасевич напрягся: он готов был услышать крик, обязательно дикий, истошный… «Черт! Тихо…» Проникнув в пустынный, будто заброшенный, двор, Вадька вновь забеспокоился: «Не кричат только мертвые… Интересно, когда человека рожают или убивают — он кричит одинаково?»