Привела его в чувство нестерпимая боль. Такой головной боли Дьяченко еще никогда не испытывал: она была схожа с зубной болью. Будто в черепной кости, так, как это бывает в зубной эмали, образовалась трещина, вмиг нарушилась герметизация и просочились вместе с воздухом и грязным дыханием дурные чужие речи. И, воспалившись, изошел болью, точно зубной нерв, Валькин несчастный мозг. «Ох ты, кто ж меня так саданул? Будто в голову трахнули…» Чуть ли не со скрипом, заправляя стон матом, Дьяченко приоткрыл веки — словно тяжелые ставни отворил. Смачно икнув, как после убойной пьянки, обнаружил себя внутри небольшого замкнутого пространства. Низкий потолок. По всей видимости, железные стены, по периметру усеянные шляпками заклепок, лишь кое-где драпированные куцыми лоскутами ткани или кожи. Ни окна, ни нормального искусственного освещения. Вместо него что-то тусклое, дрожащее, хиреющее прямо на глазах лилось сверху, просачивалось из невидимых пор в потолке, словно это было не освещение вовсе, а несанкционированная утечка света.

Дьяченко, в который раз издав стон, не вытерпел, схватился за голову, что есть мочи сдавил руками виски. Вдруг пол под ним накренился вперед и вправо. Не удержав равновесия, он растянулся на скользком полу, проехался на пузе метра три и с лету въехал головой в стальную стену. В тот же миг новый, еще более острый приступ боли пронзил его с головы до ног — словно его насадили на невидимый шампур, — и Валька потерял сознание…

Когда в другой раз пришел в себя, не ощутил ни боли в раненой голове, ни страха перед неизвестностью, ни стыда перед самим собой за то, что позволил провести себя, затянуть в это чертово приключение — запихнуть в железную коробку, мать их так и этак! Дьяченко громко выругался.

Он по-прежнему лежал на животе, пол под ним приятно покачивало, будто кто-то пытался убаюкать, усмирить обиженного человека. Он лежал, прижавшись щекой к прохладному полу.

Наконец решился приподнять голову и… к удивлению своему увидел приоткрытую дверь. Прямо перед ним — открытая дверь! Дьяченко машинально покрутил головой, вспоминая недавний удар. Видимо, именно в эту дверь врезался он башкой. Будь она неладна, хотя… Дверь была прошита заклепками столь же густо, что и стены. Поднявшись, кряхтя, на ноги, Валька высунул голову в дверной проем: там коридор, освещенный так же слабо, как и его стальная темница. Оттого оба конца коридора терялись в дымчатом полумраке. Откуда-то донесся приглушенный свист или шелест, точно где-то ветер запутался в кронах деревьев. «Так стонут души дионисов», — вспомнил Дьяченко.

Он вернулся в комнату, закрыв за собой дверь. Огляделся, почесав гудящий затылок. «Очень напоминает каюту. Не хватает, правда, иллюминатора и хотя бы элементарных удобств». Оставив в покое затылок, наморщил лоб, с озабоченным видом потер его: «Неужели я в тране?.. Эти мерзкие крысы взяли-таки меня в плен! Вот уроды!» Дьяченко лихорадочно порылся в карманах, пытаясь отыскать какое-нибудь оружие или предмет, которым можно было бы обороняться. «Вот бы какому-нибудь поганому хлопу вспороть живот!.. Ага, есть что-то!» И он вытащил на сумрачный свет своего неразлучного единорога. Так обрадовался ему: «Слава Богу, он со мной!» Даже поцеловал его в крошечный рог. Этот простенький и бессмысленный сувенир был для Дьяченко, может, единственным связующим звеном с тем реальным и уже наполовину забытым миром, из которого Валька вывалился однажды, точно зазевавшийся пассажир из открывшейся дверцы авто. Единорог из обычной бронзы, чуть шершавой, нагретой человеческим телом, стал для человека еще чем-то вроде защитного средства. Без него Валька, наверное, давно бы свихнулся, окончательно уверовав, что все, что сейчас с ним происходит, и в самом деле явь. «В самом деле — явь!» — убеждало все вокруг. Как бы не так! Единорог говорил об обратном, единорог удерживал его на краю… Черт, но, с другой стороны, Дьяченко никак не мог разомкнуть веки, еще шире разомкнуть веки, чтобы очнуться наконец от этого кошмарного, неожиданно затянувшегося сна! Чтобы избавиться от его назойливых ошметков, что лезут сейчас в его глаза, уши, рот, вместе со стонами душ дионисов забивают ему мозги. Мать их! Как он устал! Он не желает больше воспринимать эту дьявольскую реальность! Он сопротивлялся, как мог, упирался, цеплялся когтями за каждую пядь чужой земли, лишь бы сдержать, замедлить свой бег сломя голову! Но эта реальность сродни горному селю, всякий раз она сносит его — вперед и вниз влечет за собой…

Кто-то резко рванул дверь — и в каюту ворвалось с полдюжины вооруженных хлопов. Командовал шайкой все тот же громила Ксилл. Он осклабился, обрадовавшись встрече с человеком — так палач радуется жертве, предвкушая скорую казнь. Демоны жадно втягивали крысиными носами спертый воздух, тараторили что-то на своем тарабарском языке. К удивлению своему, Дьяченко, может, впервые не смог разобрать их дурной бесовской треп. Вдруг один из них, маленький и злой бесенок, кинулся на опешившего Дьяченко, спеша разодрать когтями его грудь. Валька, взвыв от такого поворота реальности, не растерялся, среагировал правильно: в следующую же секунду вмазал как следует по усатой харе — слуга Виораха, не ожидавший отпора, кубарем покатился по железному полу. Вскочив мигом на ноги, вновь бросился на человека, но Ксилл перехватил коротышку в прыжке. Коротыш вызывающе зыркнул на своего вожака, но смолчал. Зато мордастый босс, построив солдата по стойке смирно, минуты две отчитывал его, мешая слюну с хлесткими, резкими фразами.

Потом хлопы ушли так же неожиданно, как появились. В захлопнувшейся двери коротко щелкнул замок — Дьяченко заперли. И наступила тишина. Гнетущая. Плетущая судьбоносными, роковыми лапками сети-угрозы. Не отмеренная ни одними часами и предсказаниями. Нарушаемая лишь стуком Валькиного сердца и беспокойным дыханием: а-хх, а-хх, а-хх… Тишина будет вечной, теперь тишина — его новая реальность… бах!!.. смирился было с этим пленник, когда дверь в каюту… бах!!.. сотряс снаружи мощный удар. Дьяченко отшатнулся, будто в него пришелся невидимый удар, машинально попятился в дальний от двери угол. Не отрывая от двери тревожного взгляда, ждал нового нашествия крысоголовых…

Бах!! Долго ждать не пришлось. Дверь вздрогнула в третий раз, затрещала, снаружи послышалось громкое шипение, из щелей повалил дым, воняющий паленой плотью, словно в коридоре жарили мясо на высоком огне; вдобавок что-то пронзительно звякнуло и тут же оборвалось — там лопнула пружина или тугая струна; и наконец, могучая сила выбила дверь, отшвырнула ее к центру каюты, точно жалкую картонку.

Тотчас в освободившийся проем ударил столп огня — казалось, били из станкового огнемета, какой Валька видел в одном боевике про Чечню. Огонь, злобно шипя и брызжа красно-золотой слюной, молниеносно пересек пустую каюту и, недовольно урча, пхнулся в противоположную стену. Нестерпимым жаром обдало пленника с головы до ног. «Черт! Вот сволочи! — обхватив руками голову, Дьяченко вжался хребтом в жесткий стальной угол. — Гады, они решили зажарить меня, как барана!» К сердцу накатила горячущая кровь, зато ноги будто примерзли к полу — Валька стоял ни жив ни мертв, глядя на огненный кошмар расширенными от ужаса глазищами.

Внезапно из тугой огнедышащей плазмы вывалилось двое. «А это еще шо за монстры?!.. Черт — хлопские крысы! Что это они на себя нацепили?..» Демоны были одеты в рыжие скафандры, те никак не вязались с мечами, которые слуги Виораха сжимали в широких рукавицах. Рассекая мечами раскаленный воздух, они бросились к пленнику. Один из них, тот, что был выше и крупней, схватил Дьяченко за руку и потащил к выходу. Поток лавы не иссякал, стена в том месте, куда продолжала бить огненная струя, раскалилась докрасна и, размякнув, поплыла; вокруг красно-бурого ожога торопливо разбежались лилово-фиолетовые круги…

Нет, Дьяченко не хотел умирать. «Суки, куда вы тащите меня?! Уроды! Я сделаю вас, дайте мне только…» Валька сопротивлялся, из последних сил боролся за жизнь. Вначале упал на колени, затем распластался на скользком полу, пятками, пальцами ног, коленями, животом, грудью, носом, не говоря уже о руках пытаясь сдержать неумолимое скольжение к смерти.

Пекло приближалось — неслось навстречу. Оно было ужасно, как зев дракона. «При чем тут дракон?!.. Ах, мать твою, кто бы ты ни был!..» Дьяченко продолжал упираться — тупо, бессмысленно. Не желая мириться с судьбой, что вот так, ни за что ни про что должен пропасть, сгореть в этом чертовом огне. «Неужто я и вправду в аду?!» — мелькнула у пленника запоздалая мысль. Он схватился за дверную раму, вцепился в нее, как грешник в крест, несмотря на то что железо налилось малиновым соком… В следующий миг он получил крепкий тумак в спину и с зажмуренными глазами, обращенными внутрь, обратившимися к душе, как к единственному спасителю, влетел в пекло…