Эфиопия для меня в первую очередь — всеобщий голод. Впервые я познакомился с Эфиопией и эфиопами десять лет назад, в 1984 году. За свою жизнь я успел понять, что не всегда можно различить шорох крыльев истории. Важнейшие события происходят, когда их меньше всего ожидаешь.

Я попал тогда в Эфиопию нелегальным путем, перейдя границу Судана, чтобы встретиться с еврейскими беженцами, которые, спасаясь от голода, пробирались к суданской границе. Меня сопровождал эфиоп-христианин по имени Давит, молодой и хорошо образованный. Он показал мне пути, по которым эфиопские евреи-фалаша шли к границе. В первый день я встретил у границы десятки беженцев. Они рассказывали о том, как на них нападали, избивали или насиловали бандиты, как в них стреляли и правительственные войска, и повстанцы. Они рассказывали, как тысячи лет назад, во времена Соломона и царицы Савской, их предки пришли в Эфиопию из Израиля, неся с собой Ковчег Завета. Теперь они возвращаются в Израиль. Но без Ковчега.

На следующий день мы прошагали около пяти миль и не встретили ни одного беженца. Когда наступил вечер, над нами пролетел эфиопский военный вертолет. Давит толкнул меня на землю, под куст. Мы хорошенько спрятались, и он объяснил: «Если нас заметят — убьют. Подумают, что мы — фалаша. В Эфиопии их ненавидят. Фалаша состоят в союзе с вражескими сионистскими силами. Они буда — оборотни — и приносят несчастье. Они знают кузнечное дело — говорят, они сделали гвозди, которыми прибивали к кресту Спасителя».

Потом мы шли ночью, а спали днем под деревьями. Повстречали двоих беженцев, пробиравшихся с гор к суданской границе, но они были сильно избиты и слишком напуганы, чтобы с нами разговаривать.

Возвратившись в Судан, я застал начало израильской спасательной операции по вывозу фалаша из ужасных зловонных лагерей у границы. Об этой известной операции Моссада «Моисей» я позже написал книгу. Заключалась операция — тогда секретная — в эвакуации голодающих в лагерях эфиопских евреев на новую родину, в Израиль.

Вернувшись в Лондон, к преподавательской деятельности, я продолжал размышлять о версии Дауда — что Ковчег могли вывезти в Эфиопию.

Эфиопские легенды о Ковчеге убедили многих в том, что подлинный Ковчег все еще находится в этой малоизвестной африканской стране, для которой он во многих отношениях стал основополагающим мифом. Вполне возможно, в прошлом фалаша или другая подобная группа сыграла свою роль в истории Ковчега.

Весной 1994 года я решил вернуться в Эфиопию. После моего первого знакомства с эфиопскими евреями я написал о них довольно много. Теперь мне не терпелось побывать в местах, повлиявших на ход событий. В то же время я хотел сам посмотреть, что это за история с эфиопским Ковчегом. Рувим обрадовался — ведь я наконец последовал его совету — и стал упрашивать меня прихватить Дауда, от которого был в восхищении; после долгих раздумий я согласился.

Одна из приятных сторон путешествия — сборы: почитать про место, куда едешь, достать старую любимую холщовую сумку, починить москитную сетку, и — в моем случае — запастись особыми итальянскими блокнотами в кожаных переплетах. Генри Дэвид Торо совершенно справедливо заметил, что настоящее путешествие — не развлечение; прежде чем на него решиться, нужно испытать себя, нужно серьезно готовиться. И потому, прежде чем отправиться в Эфиопию, я сначала убедился, что полностью готов.

С Даудом мы встретились в скучноватой Аддис-Абебе — столице Эфиопии. Я прилетел прямо из Лондона. Дауд прибыл из Каира недели на две раньше и уже поездил по стране. Всего через несколько минут я понял, что в Эфиопии он стал другим человеком. Он шествовал с видом колонизатора, бросая пренебрежительные взгляды на людей и все окружающее, наподобие пожилого ностальгирующего британца, удостоившего визитом одно из бывших владений империи. Готовясь к поездке, Дауд погрузился в изучение ахмарского языка — главного языка современной Эфиопии, и когда мы встретились, он практиковался с местными жителями, вызывая всеобщее изумление.

— Теперь, эфенди, с моим-то знанием языка и чутьем на все коптское, — сказал Дауд, — я выслежу Ковчег — если он здесь. Хоть какое-то запоздалое и жалкое оправдание такой паршивой стране.

Я решил начать поиски в бывшей столице — старинном городе Гондэр в нескольких милях от озера Тана, из которого вытекает Голубой Нил. Дауда взволновала перспектива побывать в месте, сыгравшем столь важную роль в истории египетской коптской церкви, коей он так гордился. А еще его увлекла возможность поиграть в сыщика в чужой стране.

И вот мы летим в маленьком ветхом самолетике над обширным центральным плато. Эфиопия — одна из немногих стран, чья страшная нищета видна даже с воздуха. Почва истощена, на ней ничего не растет, население огромное, бедное и грязное. Пролетая над Нилом, мы попали в зону сильной турбулентности.

Перепуганный Дауд схватил меня за руку:

— Если мы здесь разобьемся, труп мой будет плыть и плыть до самого Каира.

Я заметил, что шансы доплыть до Каира — как целиком, так и частями — невелики. Нил кишит змеями, там полно бегемотов, шестиметровых крокодилов и множество самых разнообразных рыб. И если ему суждено доплыть до Каира, то только в составе одного или нескольких из этих организмов. Хотя в принципе Дауд был прав: Голубой Нил вытекает из озера Тана, а потом встречается с Белым Нилом, и дальше они текут вместе и приводят к Каиру.

В крошечном аэропорту Гондэра Дауд опять решил попрактиковаться в ахмарском: мой спутник пытался объяснить весьма изящной и элегантно одетой девице, ловившей нам такси, что он — копт, прибыл из Египта и знает и любит замечательные проявления древней египетской культуры, которые можно встретить в ее городе — нищем и неслыханно отсталом. Вращая крестом, Дауд поднял бровь — словно побитую молью — и одарил девушку надменной улыбкой.

Ответила она на безупречном английском языке:

— Ничего египетского у нас тут нет. Кстати, вы, кажется, думаете, что говорите на ахмарском языке, но на самом деле это искаженный до неузнаваемости геэз. От арабов мы не в восторге, и вообще в вашей стране вряд ли найдется что-нибудь столь же подлинное и древнее, как наша церковь.

Вот так.

Лицо у Дауда пошло характерными красными пятнами; он уже собирался устроить дискуссию на эту животрепещущую тему, но я его остановил.

— Оставь ее в покое, ненормальный ты копт! От тебя с ума сойдешь! — прошипел я, хватая его за рукав теперь уже слегка поношенного черного костюма и заталкивая в такси.

Остановились мы в гостинице «Гоа», выстроенной на ступенчатой горе, которая возвышается над церквями и замками города; гостиница эта гордится лучшим в Гондэре рестораном и небольшим бассейном. Мы уселись на террасе с прекрасным видом. За кружкой отличного местного пива и несъедобным обедом Дауд выдал мне все, что сумел узнать о многочисленных нитях, связывающих Ковчег с Эфиопией. Пользуясь щедрой поддержкой Рувима, Дауд изучал этот вопрос несколько месяцев: просматривал все, какие мог, коптские, арабские, эфиопские и португальские источники за восьмисотлетний период. Он привез толстую папку собственных систематизированных заметок и еще одну толстую папку — с копиями книжных страниц, сделанных в разных библиотеках Египта.

Согласно эфиопским источникам, когда около девятого века до нашей эры Менелик отправился назад в Эфиопию от двора своего прославленного отца — царя Соломона, сопровождающих его израильтян так взволновали расставание с Иерусалимом и близость Ковчега, что они решили его украсть, оставив вместо него копию. Это должно было случиться вскоре после помещения Ковчега в Храм. Азарии — сыну первосвященника Садока — явился посланный Господом ангел и уговорил его помочь в изготовлении копии и краже Ковчега.

Назад, в Эфиопию, Менелика и его приближенных вместе с добычей вел архангел Михаил. Обратный путь оказался гораздо легче, чем ожидалось. Согласно эфиопскому народному эпосу «Кебра Нагаст» («Слава царей»), караван — и Ковчег, и верблюды — просто плыл, поднявшись над землей на высоту локтя.

Эфиопы, сообщил мне Дауд, не одиноки в убеждении, что Ковчег остался в Эфиопии. Дауд привез с собой одно из своих сокровищ — прекрасное оксфордское издание 1895 года, книгу «Церкви и монастыри Египта». В ее основе лежит рукопись тринадцатого века из Парижской национальной библиотеки; сама книга — перевод сочинения некоего Абу Салиха, по всей вероятности, армянина-христианина, жившего в Египте, В книге есть также оригинальный арабский текст.

Книга эта — настоящий кладезь сведений о коптах, но, помимо того, в ней говорится и кое-что об Эфиопии. Среди прочего, подчеркнул Дауд, открыв страницу 105b арабского текста, речь идет и о Ковчеге. Он прочитал вслух: «У абиссинцев есть также Ковчег Завета, в котором сохраняются две каменные таблицы, на коих пальцем Господа начертаны законы, завещанные Им детям Израиля. Ковчег Завета стоит на алтаре, но алтарь не столь высок, как обыкновенно бывают алтари, — он не выше колена человеческого; Ковчег выложен золотом, на крышке его золотые кресты и пять драгоценных камней: по одному в каждом углу и один в середине. Четыре раза в году в царском дворце проводится богослужение с Ковчегом; когда Ковчег переносят в дворцовую церковь, над ним простирают покров… Ковчегу приходит поклониться множество иудеев, происходящих из колена Давидова; они белокожие, с румянцем, и волосы у них рыжего цвета».

Дауд вопросительно смотрел на меня:

— Что скажешь? Получается, к Ковчегу приходят священники.

— Увлекательная вещица, — сказал я. — Твой приятель Хэнкок об этом тоже упоминает; по его мнению, Абу Салих сам видел Ковчег.

— Не видел, — возразил мне Дауд; у него засверкали глаза. — Скорее всего сам он не видел. Наверняка он вообще не бывал в Эфиопии. По всей вероятности, Абу Салих получил все эти сведения от эфиопских коптов, прибывших в Каир во время неких гнусных событий в тринадцатом веке, когда убрали Микаела, чертова афериста, который был митрополитом Эфиопии. Есть, кстати, арабские записи того времени об истории патриархов Александрийской церкви, и там говорится об этом чертовом Микаеле, но, что характерно, Ковчег там не упоминается. В любом случае большая часть сведений, сообщаемых Абу Салихом о Ковчеге, вряд ли соответствует действительности. Эфиопов, которые напичкали его всякой чушью, подавляло величие египетской коптской цивилизации, вот они слегка и приврали, чтоб им полегчало. Их вполне можно понять.

Официант принес нам еще пива; Дауд глянул на него с такой неприязнью, словно бедняга лично повинен в том, что почти тысячу лет назад его соотечественники нагородили кучу хвастливого вранья.

Абу Салих, рассказал мне Дауд, современник одного из величайших негусов Эфиопии — святого Лалибелы, и в эфиопском жизнеописании этого святого Ковчег не упоминается. Его житие было написано лет двести спустя, но и в многочисленных коптских хрониках, описывающих эфиопских епископов и митрополитов, нет ничего о Ковчеге. Невозможно представить, чтобы эфиопы, владея Ковчегом Завета или хотя бы думая, будто владеют, ни разу бы о нем не упомянули. В коптских источниках есть особое упоминание в 1322 году о церкви Девы Марии Сионской в Аксуме, но опять же ни слова о Ковчеге. Есть еще некий арабский текст шестнадцатого века, в котором критикуется история царицы Савской и Ковчега. Получается, все свидетельства о связи Ковчега с Эфиопией весьма расплывчаты и противоречивы.

Описание Ковчега, приводимое Абу Салихом, и, более того, описание его могущества особого отклика у меня не вызвали. Я считал, что настоящий Ковчег — грубо срубленный Моисеем ящик из дерева акации, а не сложное произведение мастера Веселеила. В любом случае описывающие Ковчег библейские тексты появились через сотни лет после его изготовления, когда Ковчег был уже в Храме.

Мне казалось очевидным, что описание Ковчега — с золотыми украшениями, херувимами — составлено гораздо позже, с целью придать Ковчегу дополнительное величие, соответствующее величию Храма и не уступающее обычным представлениям о богах на Ближнем Востоке. А в тексте Абу Салиха Ковчег — нечто совсем другое. Он не имеет почти ничего общего ни с изысканным изделием Веселеила, описанным в Исходе, ни с простым деревянным ящиком, который, согласно Второзаконию, изготовил Моисей.

Откинувшись на спинку стула, я вздохнул:

— Привозили его сюда или нет, но то, что описывает Абу Салих, напоминает украшенную крестами христианскую святыню. Вряд ли оно имеет отношение к настоящему Ковчегу. И пользуются им совсем иначе. На нем — прямо на крышке — проводят службу; а с библейским Ковчегом так никогда не обращались. Настоящий Ковчег, как известно, извергнул бы огонь, дым и страшный гром. К нему нельзя было прикасаться. Честно говоря, не вижу, какая польза нашему поиску от этого алтаря.

— Эфиопский алтарь — попросту искаженный вариант алтаря египетского, — заметил Дауд, презрительно сморщив нос. — С Ковчегом он не имеет ничего общего. И то, что описано у Абу Салиха, — тоже. Скорее всего священники таскали его прямо на плечах.

Он оживленно покрутил крестом и продолжал:

— Носили его не на шестах, у него и колец для переноски не было. И Престола Господня не было, и херувимов тоже. «Ковчег» по-эфиопски — «табот», это слово используется еще и для обозначения деревянных, каменных или мраморных досок, символизирующих Скрижали Завета, — такие можно встретить в любой эфиопской церкви или молельне фалаша; они происходят от более древних и важных в культурном отношении египетских коптских макта. То, что описано у Абу Салиха, — это манбара табот, род переносного алтаря, который до сих пор встречается в Эфиопии. Я такой видел в Аддис-Абебе, в Институте изучения Эфиопии. Речь именно о нем. Можно только гадать, был ли и вправду во времена Абу Салиха в Аксуме манбара табот.

Дауд открыл свою папку с копиями документов и показал более позднее описание табота, сделанное в начале шестнадцатого века Франсиско Альваресом, капелланом первого португальского посольства в Эфиопии.

— Он пишет, что церковь, где, как говорят, хранится Ковчег, «называется церковь Девы Марии Сионской… потому что табот ее привезен из Сиона. Говорят, что в этой стране есть обычай давать церкви имя по таботу, ибо на нем написано имя святого покровителя. Говорят также, что табот, который находится в той церкви, прислали туда апостолы с Сионской горы». Здесь нет никаких упоминаний о Ковчеге. Предмет, о котором говорится, несомненно, христианская святыня.

С пренебрежительным видом Дауд выдернул из папки следующий листок. На нем было изображение текста, написанного лет сто спустя иезуитом Мануэлем де Алмейдой.

— Он описывает небольшую шкатулку, отдаленно напоминающую Ковчег. А посмотри, что в ней нашли! — У Дауда зазвенел голос. — Там оказался идол — фигурка женщины с очень большой грудью. Большой грудью! Очень большой! — верещал он.

Дауд говорил без остановки. Он вынул из папки следующую страницу. В пожелтевшей ксерокопии говорилось о португальце по имени Балтазар Теллез, который в 1663 году довольно едко заметил, что эфиопы «добавили славы своей церкви в Аксуме или Акзуме, заявив, будто тамошний Ковчег или табот — тот самый Ковчег из Ветхого Завета, который стоял в Храме Соломона и который Господь чудесным образом перенес в Эфиопию. Желая придать важность своему Ковчегу, абиссинцы прячут его и держат взаперти и не показывают даже своим царям. Называют его Величие Сиона, или, как они произносят — Сеона, и по этой самой причине церковь, посвященная Деве Марии, где они держат столь драгоценную для них реликвию, называется церковь Девы Марии Сионской».

— Чушь, от начала до конца. Очевидно, по мнению Теллеза, они все выдумали. Попала к ним симпатичная шкатулочка, ну они и старались извлечь из нее все, что можно. В эту чушь до последнего времени никто и не верил. Тут полно всяких историй. Но все они христианские. Да еще перепутанные. Одному Богу ведомо, о чем там вообще речь. Великий шотландский исследователь Джеймс Брюс, который приезжал сюда в восемнадцатом веке, с явным негодованием отверг предположение, будто Ковчег находится здесь. Здесь, полагал он, мог храниться какой-нибудь священный камень, но даже и его должны были уничтожить в шестнадцатом веке мусульмане из войска Ахмеда Грагна. В любом случае дерево в Аксуме не сохраняется. Тут редко найдешь предмет, которому больше чем несколько веков. Но что еще хуже — кроме как у Абу Салиха, который и сам-то ничего не видел, о Ковчеге больше ни в каких действительно древних текстах не упоминается.

— Однако утверждение Хэнкока о том, что Ковчег находится в Аксуме, в часовне при церкви Святой Девы Марии Сионской, опровергнуть нелегко, — сказал я. — Тем более его никто никогда не видел, кроме хранителей-священников.

— Я как раз там и побывал, пока ты еще сидел в Лондоне.

— Где «там»?

— Ходил посмотреть церковь Святой Девы Марии Сионской. Рувим настаивал, чтобы я туда сходил и проверил истинность рассказа Хэнкока. И я пошел, одевшись, как одеваются коптские священники в Египте. Поговорил со священниками на их родном языке. Им очень понравился мой ахмарский и еще больше — геэз. Жаль только, что показать мне Ковчег эти темные люди так и не захотели. Бред какой-то… нет, просто позорище! — не показать настоящему копту, настоящему египетскому копту, коптскому священнику — разрази их гром! — священный коптский предмет.

— Извини, пожалуйста, но какой же ты настоящий коптский священник? Ты полицейский лизоблюд, который к тому же якшается с подозрительными вдовами.

— Кто ж спорит, эфенди? — ответил Дауд с самой очаровательной улыбкой. — Только они-то этого не знают. Они просто боятся, что Ковчег похитят евреи. Они думают, что Израиль хочет восстановить Храм и поместить там Ковчег. В соседней Эритрее полно израильтян и агентов Моссада, занимающихся всякими происками против Эфиопии; священники уверены, что они намерены похитить Ковчег из Аксума. Для пресечения даже выставили полицейский патруль. Я спросил — вправду ли у них есть подлинный Ковчег, и они ответили — есть. Тогда я спросил, почему о нем не упоминается в коптских документах.

На это они ответить не смогли. Потом я спросил, такой ли у них Ковчег, как можно увидеть в любой эфиопской церкви, и они сказали: «Да, точно такой же, но подлинный. Это единственное отличие».

Дауд почесал голову и состроил комическую недоверчивую мину.

— Уж я-то знаю, — продолжал он, — что в аксумском климате ничто, сделанное из дерева, сохраниться со времен Моисея просто не могло. Здесь не Египет. Может, мы так никогда его и не найдем, но в одном я точно уверен — в Аксуме его и не было. К тому же я знаю, что твой уважаемый коллега по Институту изучения Востока и Африки профессор Эдвард Уллендорф, по всеобщему признанию лучший в мире эфиополог, в 1941 году побывал внутри часовни при церкви Святой Девы Марии Сионской и видел их знаменитый Ковчег. Это пустой ящик не слишком большой древности. Все — фальшивка. Чушь.

Я кивнул. Мне доводилось слышать подобные высказывания Уллендорфа в профессорской университета.

— Если Ковчега тут никогда не было, то откуда такое множество легенд? — спросил я.

— Именно. И я так подумал. Потому и предложил вам сюда приехать — как знать, вдруг его здесь держали. Или провозили сюда. А теперь, что бы там ни говорили, изучив столько документов, я знаю: предположение о том, что Ковчег Завета находится в Аксуме, не подтверждается ни одним серьезным источником. Здесь я побывал, все посмотрел. Нужно искать в других местах.

Следующие несколько дней мы с Даудом ездили по деревням близ Гондэра, в которых жили до отъезда в Израиль фалаша. Кое-кто из них еще оставался в Эфиопии в надежде когда-нибудь уехать в Израиль, но не в силах порвать соединяющие их с родной страной узы. Я повсюду расспрашивал эфиопских евреев о связанных с Ковчегом легендах. Одни рассказывали, что Ковчег привезли из Египта через Асуан и нильский город Сеннар. Другие — что они потомки иудеев, которые вывезли Ковчег из Иерусалима во времена царя Соломона. Подобных историй я наслушался много, но достоверной информации в них почти не было. Никто и понятия не имел, где теперь находится Ковчег.

Хотя фалаша признаны одним из пропавших колен Израилевых, переселившимся в Эфиопию несколько тысяч лет назад, — возможно, через Египет, возможно, через южную Аравию, — некоторые современные ученые, такие как, например, Стив Каплан из Еврейского университета, полагают, что фалаша имеют эфиопское происхождение и изначально — христиане. Теперешняя же их религия сформировалась в результате своеобразного общественно-политического положения в средневековой Эфиопии. Желая создать более четкое разграничение между своей этнической группой, говорящей на диалекте агау, и говорящим на ахмарском языке большинством, фалаша объявили себя детьми Израиля. Они отказались от христианской составляющей своей религии и приняли некий особый вид иудаизма. Подтверждений эта гипотеза не имеет, и другие, не менее компетентные ученые, такие как Эмануэла Тревисан-Семи из Венецианскою университета, имеют совершенно иную точку зрения. По их мнению, фалаша когда-то действительно вышли из израильской земли. Если последнее предположение верно, то, вероятно, верны и утверждения фалаша, что появление Ковчега на африканской земле не обошлось без них.

Те немногие представители фалаша, с которыми я встречался в Эфиопии, рассказали мало. Возможно, их предки и сыграли какую-то роль в истории Ковчега, но доказательств тому я не обнаружил. Я довольно хорошо изучил литературу по истории фалаша. Среди сотен статей и десятков книг, проштудированных мной в библиотеке Института изучения Востока и Африки, чье собрание литературы по Эфиопии — одно из самых полных в мире, ни одна не помогла мне в поисках Ковчега. Фалаша — интересный вариант, но никаких реальных подтверждений этой гипотезе не нашлось.

Помимо фалаша, в Эфиопии существует несколько других народностей, чьи верования схожи с иудейскими; они столь же твердо, как и фалаша, верят, что именно их предки привезли Ковчег в Эфиопию и по сей день его хранят. Одна из таких народностей — малоизвестное племя кемант, проживающее в основном к западу от озера Тана — от гор Сымен до пыльных суданских равнин. У них необычные религиозные традиции, похожие на иудейские, и собственный язык. Мне захотелось самому послушать, что говорят о Ковчеге легенды народности кемант.

С самого приезда в Эфиопию меня постоянно мучила сильнейшая боль в ухе. Как-то раз, в Гондэре, в сопровождении Дауда, — он опять облачился в одежду коптского священника, и на шее у него, как обычно, висел большой золотой крест, — я зашел в аптеку, попросить какие-нибудь капли. Пока аптекарь закапывал мне в ухо, я напомнил Дауду, что мне хотелось бы познакомиться с кем-нибудь из племени кемант.

Аптекарь по имени Ато Нэга Гэта аккуратно положил пипетку и, взволнованно всплеснув руками, с неожиданным пылом заключил меня в объятия. Как он объяснил, у него бывают озарения. Всю жизнь с ним случаются сильнейшие озарения. Самое главное озарение: он должен спасти свой народ от культурной и религиозной деградации. И он собрался спасти от вымирания культуру, религию и язык своего народа. А его народ — кемант.

По словам Ато Нэга Гэта, народность кемант насчитывает сегодня около ста пятидесяти тысяч человек. Однако язык кемант умирает, и сегодня только один процент представителей кемант исповедует веру предков и говорит на их языке.

Никаких шансов унести ноги у нас с Даудом не было. Не каждый день Нэга Гэта попадались люди, которые интересуются народом кемант. Он усадил нас и, глядя выпученными глазами, предложил выпить с ним эфиопского кофе — бун. Симпатичная помощница смолола зерна, потом в задней комнате приготовила на маленькой угольной жаровне кофе. На угли она положила кусочек благовония, и вскоре комната наполнилась ароматами кофе и ладана.

Кофе разлили в фарфоровые чашечки и подали к нему маленькие тарелочки с арахисом и жареным ячменем. В бун добавляют не сахар, а соль. Пока мы пили три положенные чашки (выпить меньше — грубое нарушение приличий), Нэга Гэта рассказывал нам, что знал, об истории народа кемант. У них, как и у евреев, существуют весьма строгие пищевые ограничения; дозволенных животных следует забивать с особым ритуалом, как у евреев, и приносить в жертву Богу соответствующие части.

У кемант есть священные рощи, дэгэнья, в которых они и отправляют свой культ. Аптекарь пояснил, что эта традиция описана в книге Бытия, там, где говорится о патриархе Аврааме, насадившем рощу при Вирсавии и призывавшем там имя Господа. У них есть священник, называют его «уамбар» — когда-то он был и светским, и духовным главой племени. Согласно традиции, родоначальник племени кемант Анаер — внук Ханаана, сына Хама, сына Ноя — пришел с севера на озеро Тана (большое озеро недалеко от Гондэра) и по пути повстречал родоначальника фалаша. Обе этнические группы считают, что их предки пришли из Иудеи.

Все эти увлекательные истории, понимал я, могут запросто привести к каким-то новым сведениям о Ковчеге. Сотни людей изучали фалаша, их легенды, но вряд ли кто когда-либо изучал кемант. Тут открывались практически нехоженые земли. Я разволновался и договорился встретиться с Нэга Гэта на следующий день.

Утром мыс Даудом пришли в аптеку. Нэга Гэта опять закапал мне в уши лекарство и предложил кофе.

— Не нужно мне твоего кофе, — заявил Дауд. — Настоящий коптский кофе, который пьют у нас в Египте, совсем не такой. Он у нас сладкий и вкусный.

Нэга Гэта расстроился и отправился на поиски помощницы. Через несколько минут она явилась, и Дауд по-ахмарски объяснил, как готовить для него кофе. Никаких благовоний, никакой соли и побольше сахару. Очень много.

Когда мы допили третью чашку, Нэга Тэта повел нас на улицу.

— Хочу показать вам дэгэнья, — шепнул он в мое здоровое ухо. — А отец Дауд может остаться в городе. Здесь очень много церквей, ему понравится.

Я сказал, что Дауду так же, как и мне, не терпится посмотреть священные места кемант. Огорченный Нэга Гэта провел нас к своему старенькому автомобилю и повез в места проживания кемант. Поросшие лесом холмы, которые тянутся от озера Тана на запад до суданской границы, — одно из красивейших мест в мире.

— Священная земля, — произнес Нэга Гэта. — Священная земля праведного племени кемант.

Примерно через час, съехав на обочину, он остановился и сообщил, что самое священное место на этой священной земле — главная дэгэнья — находится на вершине близлежащей горы.

В молчании шагали мы по земле, не имевшей никаких признаков святости, зато явно помнящей гражданскую войну, что бушевала здесь с 1974 по 1991 год. Нэга Гэта вел нас вверх по очень крутой тропе, к самому, по его словам, высокому месту своего народа, в священную рощу племени кемант. Поднявшись на вершину, мы остановились, чтобы полюбоваться открывшимся со всех сторон замечательным видом. Мы запыхались; пока мы отдыхали в тени деревьев, я спросил у аптекаря, известно ли ему о Ковчеге Завета. Он ответил, что много лет назад кемант привезли его с собой из Иерусалима. Я промолчал и с волнением ждал продолжения.

— Христиане амхара говорят, что это они привезли Ковчег, и то же самое говорят и фалаша. Но привезли его мы. Мы, люди кемант. Мы много о нем знаем. И он до сих пор у нас, — загадочно сказал Нэга Гэта. Его выпученные глаза бегали по сторонам, руками он гладил ствол дерева. — Ковчег — здесь! — вдруг выкрикнул он, ударив другой ствол.

Тут Дауд раскашлялся и никак не мог остановиться. Он отошел к другому концу рощицы, спрятался за камни и повалился на землю, одолеваемый, как я понял, сильнейшим приступом смеха.

Нэга Гэта поинтересовался, здоров ли Дауд. Я молча поднял брови.

— Он ведь коптский священник, да? Они все такие грязные, и пахнет от них плохо. Лучше бы ему держаться подальше от наших священных предков. — Он указал на деревья.

И Нэга Гэта объяснил: деревья — не просто деревья. Это, конечно же, еврейские патриархи. А то, которое он гладил, — Ковчег Завета.

— Сущность Ковчега — в дереве. Ведь он из него и сделан. Буквально. Из дерева.

— Хм… Не уверен что я верно понял. Но это в любом случае не акация, — с улыбкой заметил я. — А Ковчег был сделан из акации.

— Согласно верованиям кемант, — вздохнул мой собеседник, — деревья и вообще древесина легко преобразуются во что-то другое. Так же как и другие предметы легко преобразуются в дерево и деревья. Например, вода и коровий навоз могут превратиться в свою противоположность. Как и все в нашей жизни. Любовь может обернуться ненавистью. — И он одарил меня мудрой улыбкой.

Дауд взял себя в руки и, прихрамывая, вернулся к нам. Услышав последние слова Нэга Гэта, он прислонился к дереву и заговорщицки мне улыбнулся.

— «Изучив тьму и свет по их общему голосу, — пробубнил он, довольно противно изображая африканский акцент, — мы заключаем, что две противоположности — едины».

Не обращая на него внимания, я продолжал расспрашивать аптекаря, который уже явно был сыт по горло моим коптским приятелем.

— Какую именно роль сыграли кемант в истории Ковчега? — торопливо спрашивал я. — Вы привезли его из Иерусалима. А что случилось потом? У вас есть какие-нибудь легенды о том, где он спрятан?

— Наш предок Анаер пришел к озеру Тана с севера, из Иудеи, и по дороге повстречал фалаша. Они вместе понесли святой Ковчег. Потом наши предки пришли к этой горе.

— А Ковчег?

— Спроси сам у наших предков, — с улыбкой ответил Нэга Гэта. — Зачем спрашивать меня? Спроси у них самих. Вот же они! — И он указал на деревья, что раскачивались у нас над головами. — Вот патриархи! Вот Моисей. — Нэга Гэта похлопал по стволу дерева, похожего на гигантское дерево манго. — Вот Аарон, — объявил он, — награждая сильным шлепком другой ствол. — А вот — Ной. Поговори с ними, открой им сердце, открой душу и внимательно слушай, что они скажут.

Я закрыл глаза и стал слушать. В голове у меня раздавались какие-то невнятные удары — видимо, давал себя знать крутой подъем в гору и, возможно, больное ухо. Кажется, бормотал Дауд. Я изо всех сил пытался сконцентрироваться на мыслях о Ковчеге. Я вспоминал все, что прочел о нем или слышал. Думал о том, как развеять окружающую его тайну. Но слышал я только карканье ворон и шорох листвы, шевелимой легким теплым ветерком, веющим с безводных равнин Судана.

По дороге к автомобилю я спросил Нэга Гэта, что говорят о переселении племени кемант в Эфиопию народные предания.

Он ответил, что кемант пришли с севера, двигаясь из Египта вверх по Нилу, и шли через Сеннар. Фалаша последние двести лет тоже периодически заявляли, что пришли из Израиля через Сеннар.

Город Сеннар расположен на Голубом Ниле, недалеко от эфиопской границы.

Вероятно, при очень ясной погоде его видно оттуда, где мы стояли. Его окрестности, также называемые Сеннар, образуют треугольник между Белым и Голубым Нилом.

Возможно, в прошлом здесь прижилось христианство, затем ислам; в Средние века на этих территориях сформировалось несколько развитых государств, в частности государство народа фунг. Несомненно, удивительное смешение религиозных традиций, существующее в приграничных областях Эфиопии, взросло на удобренной множеством верований почве суданских равнин.

Здесь, отметил я, есть знаменательное совпадение: племя лемба, живущее на другом конце Африки, тоже считает, что предки его пришли из Иудеи через затерянный город Сенна — название, которое звучит почти так же, как Сеннар. Интересно, имеется ли тут какая-то связь? Возможно, сходство этих двух названий даст ключ для моих поисков.

Поздно ночью я сидел на террасе гостиницы «Гоа». Эфиопия изобилует легендами: все наперебой заявляют, что именно они привезли Ковчег. Однако толку от легенд мало. Я поговорил с человеком, который знает легенды кемант лучше кого бы то ни было, но без всякой пользы. Племя кемант можно исключить из поисков. А вот с фалаша дело обстоит иначе: дальнейшее изучение этой необычной этнической группы, кажется, даст мне какую-нибудь полезную информацию.

Самый многочисленный народ Эфиопии — амхара — верит, что царица Савская, правительница Эфиопии, приезжала к Соломону и забеременела от великого царя. Через некоторое время их сын Менелик, первый негус Эфиопии, похитил у Соломона Ковчег. Для христиан-амхара миф о Ковчеге — основополагающий миф; ни у одного другого народа в мире он не имеет столь большого значения.

Есть ли у этих мифов историческая основа? В арабском фольклоре царицу Савскую называют Балкис и относят к доисламскому южноаравийскому царству Саба (Сава). Никаких доказательств существования царицы Савской нет. Однако ее предполагаемый союз с Соломоном породил множество легенд по всему миру. В их эфиопском варианте история Ковчега и сама его сущность искажены. Ковчег в них превратился в христианский алтарь с изображением крестов. Его использовали для совершения христианских таинств. Он стал чем-то простым, привычным, безопасным и не похожим на Ковчег Моисея. Превратился в то, чем никогда не был.

Итак, нет никаких признаков того, что предмет, хранимый в церкви Девы Марии Сионской в Аксуме, относится к глубокой древности или каким-то образом связан с подлинным Ковчегом или Ковчегами. Напротив, я убедился, что он не имеет с ними ничего общего.

Априори ясно — описанный Абу Салихом предмет, христианский Ковчег, равно как и нечто, упомянутое более поздними гостями Аксума, — вовсе не то, что я ищу. Это не Ковчег.