За последние годы я многого достиг. И все же потерпел неудачу в главном — в попытке найти Ковчег. Или хоть какой-нибудь ковчег. А для Рувима это важно. Почему бы теперь, думал я, не отправиться куда-нибудь еще — что-то сделать, поискать в каком-нибудь другом месте. И потом — мне хотелось приложить все усилия и реабилитировать себя в глазах друга. Когда мы разговаривали по телефону, он, естественно, упрашивал меня продолжать поиски, отправиться в какие-нибудь дальние диковинные края. Или вернуться в Эфиопию, чтобы покончить наконец с разъедающим его сомнением — а не там ли все-таки Ковчег? Уговаривал снарядить хорошую экспедицию, взять у него деньги.
Он действовал убеждением и обаянием. Нет, он вовсе не сомневается в моей теории, что Ковчег — это Нгома, просто ведь его могли перевезти куда-то еще. От раздражительности, с какой он вел себя тогда, в Южной Африке, не осталось и следа. Рувим просто настаивал, чтобы я продолжил поиски и расширил их сферу. Нгома увезли куда-то далеко. Быть может, он теперь на другом конце света.
В марте 2003 года известный семитолог профессор Алан Кроун пригласил меня прочесть курс лекций в Сиднейском университете.
Вскоре после моего приезда в Австралию в моем гостиничном номере зазвонил телефон.
— Это вы тот самый человек, который доказал, что племя лемба — евреи?
Я даже вздрогнул.
— Наверное, я. В некоторой степени.
— Значит, все правильно. Я в Интернете прочитал, что вы прибыли в Сидней читать лекции. У меня для вас есть другое предложение. Очень серьезное. Много поколений люди моего племени считают себя израильтянами. В священных преданиях говорится, что много-много тысяч лет назад мы пришли из земли Израиля. Мы — одно из пропавших колен Израиля. Это предание передается из поколения в поколение. Вы с помощью генетики доказали, что лемба — евреи. Вы брали у них изо рта клетки. Я видел передачу из серии «Новая звезда». Я вообще все про вас знаю — прочитал в Интернете.
Оказалось, мой собеседник собрал пряди волос у пятисот представителей своего народа и завтра прилетит в Сидней из Папуа — Новой Гвинеи, чтобы передать их мне.
— И вы сделаете для нас то, что сделали для лемба. Найдете потерянное племя Израиля. Да благословит вас Господь. — И он повесил трубку.
С Тони Вайза мы сразу же прониклись друг к другу симпатией. Его темное серьезное лицо так и светилось честностью. Он страстно верил в истинность легенд своего племени и знал его историю, как никто другой. Народность, о которой шла речь — племя гогодала, — живет охотой и собирательством; в прошлом они — каннибалы и охотники за головами. Обитает племя на заболоченных землях устья реки Флай в западной части Папуа — Новой Гвинеи.
Мой гость привез с полдюжины толстых папок с распечатками разных записей, таблиц и схем, доказывавших правдивость невероятной истории племени, — все красиво оформлено и подшито. В документах прослеживалось рассеяние племен Израиля вообще и племени гогодала в частности. Тони упрашивал меня поехать вместе с ним в Папуа — Новую Гвинею, взять образцы ДНК у людей гогодала и в первую очередь исследовать их иудаистские традиции.
— Это не так просто, — отвечал я. — Ведь у меня есть обязательства. Нет, думаю, я не смогу. В ближайшее время — не смогу.
Мы сидели в залитом солнцем вестибюле гостиницы. Тони сурово посмотрел на меня. Почесав свой основательный папуасский носище, он взял меня за руку и сказал:
— Вы должны поехать. Я ведь добирался в такую даль, чтобы вас привезти. И вы ни в коем случае не пожалеете. У нас такая красивая лагуна. И люди у нас красивые — и благочестивые, хоть мы и были каннибалами всего несколько лет назад. Жизнь у нас замечательная, мы ловим рыбу в лагуне, охотимся в джунглях. Мы так и остались охотниками и собирателями — не выращиваем ничего, кроме цветов. Еврейских цветов. Мы — уникальное еврейское племя, и мы до сих пор храним иудейские традиции. Пусть и не все, но многие. Бо льшую часть. Вы сами увидите. Я уверен, что вы приедете. — И он широко развел руки, словно продавец, расхваливающий свои товары. — Вы увидите — мы самые настоящие, подлинные евреи, евреи болота Флай.
В племени гогодала, оказывается, бытует предание о том, что из далекой страны придет белый человек и возвратит их туда, откуда они пришли — в землю Израиля. Этого своего рода мессию зовут Богале. И я, вероятно, и есть Богале. Собственно, я — почти наверняка мессия племени гогодала. — Тони робко и смущенно улыбался, понимая: чтобы меня соблазнить, подобного предположения маловато.
Он помолчал, а потом заговорил — медленно и неуверенно:
— Вам это покажется странным, но у нас и без генетического анализа есть доказательства. А генетический анализ — научный аргумент, который убедит власти Израиля нас принять. У нас есть множество легенд, связывающих нас с родиной евреев. Но это не просто легенды. Как я уже говорил, у нас есть и веское доказательство. Как только я вам расскажу, вы непременно приедете. Знаете, у нас есть каноэ, в которых наши предки приплыли из земли Израиля. Они лежат в лагуне.
Я осведомился, каким же, черт побери, образом, можно попасть на каноэ из Красного моря в Папуа — Новую Гвинею.
— Это большие боевые каноэ. В них по пятьдесят гребцов. А в те времена вода в море стояла гораздо ниже. Можно было запросто переплыть с одного острова на другой. Мы так и делали. Так рассказывают старики. Мы переселились в Йемен, потом в Африку. И долго жили там. А потом сели в каноэ и приплыли сюда.
— А где именно вы жили в Африке?
— С тех пор прошло много времени. Подробностей мы не помним. Но когда мы пришли сюда, мы уже были черные. Если бы мы были белые, то людоеды, которые живут вокруг, сожрали бы нас всех до последнего человека, включая женщин и детей. Да, добирались мы сюда долго, жили на других континентах. Мы не спешили и наконец остановились на болотах реки Флай. Мы привезли с собой из Израиля священные реликвии. И они — наше главное доказательство.
Он набожно улыбнулся.
— И какие же это реликвии? — осторожно спросил я.
— Ковчег Завета и жезл Моисея. Вот какие. Это все, что у нас есть.
В тот же вечер я позвонил Рувиму. Я думал, он поднимет на смех такое предположение: Ковчег, затерянный среди тихоокеанских островов. Однако Рувим не смеялся. Он выслушал меня внимательно, не перебивая, и сказал:
— В Африке ты зашел в тупик. Вероятно, твоя реконструкция перемещений Ковчега близка к истине, просто первосвященники увезли его еще дальше. Ты считаешь, что в Эфиопии его нет, а в других частях Африки ты не нашел ничего, кроме сказок — очень увлекательных, нужно заметить. Но сказки — не Ковчег. А мне нужен сам Ковчег. Ты уже хорошо поработал — достиг большего, чем все прочие.
Рассудительный тон Рувима уже начинал меня раздражать.
— А что теперь? — продолжал он. — Я-то всегда говорил, что священники увезли его подальше. Куда хватило сил. С запасом воды и провианта на крепком судне можно запросто дойти от Эйлата до Папуа — Новой Гвинеи, особенно когда муссоны дуют в нужном направлении. Или — если верна твоя теория насчет Аравийского полуострова — они просто пошли с муссоном из какого-нибудь аравийского порта. Им было нетрудно дойти до Индии или Индонезии, как позднее ходили арабы на похожих судах, ну а потом от острова к острову до самой Папуа — Новой Гвинеи. Ничего невозможного. А еще Ковчег могли вывезти из порта Софала и плыть с ним через Мадагаскар на острова, лежащие дальше к востоку. Ты сам всегда говоришь, что в древности люди путешествовали гораздо больше, чем принято думать. Стоит попытаться. Съезди и посмотри. Что ты потеряешь, если начнешь заново, попробуешь глянуть с другой колокольни?
Я пообещал поразмыслить над снаряжением экспедиции в Папуа — Новую Гвинею.
— Серьезно? Ты наконец-то намерен организовать нормальную экспедицию? Едидай, друг мой, я вижу тебя в новом свете.
— Я бы на этот свет не слишком полагался, — угрюмо заметил я. — Во всяком случае, я подумаю.
С Тони Вайза я распрощался и пообещал, что отвечу ему, когда вернусь в Лондон.
Весной 2003 года погода в Англии стояла ужасная. Целую неделю сыпал мелкий дождь. Было холодно. Лондон казался противнее, чем обычно. Тони Вайза позвонил мне из Порт-Морсби, столицы Папуа — Новой Гвинеи. Сообщил, что собственными глазами видел священные реликвии и что видели их и другие люди его племени. Тростник, которым заросла та часть лагуны, где лежат каноэ, погиб, и теперь они хорошо различимы в голубой прозрачной воде. О генетическом анализе, которым он меня раньше упрашивал заняться, Тони почти не упоминал. Говорил он в основном о Ковчеге, хотел поймать меня на эту удочку. Понятия не имею, откуда он узнал о моих поисках. Я никогда не стремился раструбить, что поиски Ковчега стали неотъемлемой частью моей жизни. Знали о них очень немногие. Вероятно, Рувим как-то ухитрился ему сообщить. У Рувима полно связей с дипломатами и политиками по всему миру и наверняка есть кто-то и в Папуа — Новой Гвинее. Но он так и не признался.
Через несколько дней Тони позвонил опять и сказал, что вода в лагуне отступила еще, а тростник скоро вырастет, и каноэ не будет видно. В любом случае, если я хочу увидеть Ковчег, мне нужно привезти водолаза-профессионала — поднять со дна сокровища.
Глубина слишком велика — даже для лучших пловцов его племени. Если я протяну, будет поздно.
Услышав это, я начал строить предварительные планы поездки. Поговорил с деканом, и он дал мне творческий отпуск. Мне вдруг пришло в голову, что предстоящее мне приключение может оказаться самым выдающимся событием, связанным с Ковчегом, событием, которое вызовет всемирный резонанс. При подготовке к поездке не последнее место в моих мыслях занимали болезни: я уже перенес тропическую лихорадку, пару раз страдал от малярии и других экзотических хворей. Мне очень не хотелось пережить все это заново. И насчет Папуа — Новой Гвинеи имелись у меня некоторые опасения. Я успел неплохо узнать Африку, Индию, Ближний Восток, бывал в довольно диких местах. А Папуа — Новая Гвинея была для меня терра инкогнита, край света, полный неизведанных опасностей. И любых опасностей я стремился избежать.
С Марией у нас кое-как наладилось, но она, разумеется, отнеслась к моей поездке без особого энтузиазма. Я, дескать, уже не слишком молод — она это очень любит повторять, — и пора бы мне проявлять поменьше рвения.
Так или иначе, мне очень хотелось избежать неприятностей. В частности, знакомства с папуасским свиным клещом, который любит заползать в промежность (я слыхал, что удалить его можно с помощью клейкой ленты), с крокодилами (их, говорят, нужно колоть в глаз чем-нибудь острым), но пуще всего — с целым ассортиментом ненавистных мне змей.
Когда один мой лондонский приятель, ботаник по специальности, рассказал мне, каким изобилием змей славится остров Новая Гвинея, я позвонил Рувиму и сообщил, что поездка отменяется. Впервые за все время нашего знакомства я бросил трубку — и даже почувствовал прилив сил. Рувим немедля мне перезвонил; он хохотал до упаду. Высмеяв мои страхи, он устыдил меня до того, что я вновь призадумался о поездке. На следующий день Рувим позвонил мне в университет, и — теперь уж точно в последний раз — мой старый друг втянул меня в дело, в отношении которого я испытывал серьезнейшие опасения.
Рувим заставлял меня тщательнее готовиться к путешествию. Требовал, чтобы я запланировал заранее все мелочи, постоянно мне названивал, давал советы, что-то предлагал.
Через знакомых миссионеров, которые тогда работали в племени гогодала, я пригласил опытного австралийского водолаза — поднять со дна каноэ вместе с Ковчегом.
У этих миссионеров был к гогодала особый интерес, поскольку они верили в их легенды и считали, что гогодала и в самом деле одно из потерянных колен Израиля. Иисус, объяснили мне миссионеры, вернется на землю только тогда, когда в Святой земле, в Иерусалиме, соберутся все колена Израиля и все примут слово Божие. Миссионеры хотели убедить гогодала вернуться в Землю обетованную. То есть их работа в племени служила грандиозной цели. Для них, во всяком случае.
Были у меня опасения насчет деятельности миссионеров и того, какое воздействие окажет она на гогодала, но еще больше меня заботило, какое воздействие окажет эта поездка на меня. Преувеличений тут нет. В Папуа — Новой Гвинее змей и вправду видимо-невидимо. Одна из них — папуасский тайпан (Oxyuranus scutellatus canni) — трехметровая быстрая змея, по ядовитости — третья в мире.
Я читал, что в краях, где обитает племя гогодала, эта змея явно превращается в доминирующий вид. Доминирующий над человеком — над человеком! Стоило мне подумать об Oxyuranus scutellatus canni, как у меня холодело в самых неожиданных местах.
Со змеями я не лажу; меня мало утешило, когда я вспомнил, что на случай, если вдруг подведет тайпан (а это маловероятно, поскольку смертность после его укуса составляет сто процентов), то там еще водятся: гвинейская смертельная змея, тигровая змея, шипохвост, мулга; их укусы тоже смертельны. Есть и много-много других. Долгий перелет из Лондона в Порт-Морсби я провел, готовясь к опасностям гвинейских равнин: штудировал научные статьи о папуасских пресмыкающихся, издаваемые замечательной организацией — Чикагским герпетологическим обществом. Не слишком приятное чтение.
Сверху Порт-Морсби — трепещущий зеленый ковер тропической листвы, испещренный красными пятнами вырубок. Он раскинулся перед изумительного вида бухтой, украшенной коралловыми рифами.
В действительности же столица, как я потом обнаружил, — унылое сборище вонючих покосившихся хибар, злобный городишко, в котором процветает преступность; противные серые крыши из гофрированного железа жмутся к кучке высотных зданий — убогому центру города. Мне Порт-Морсби не понравился.
В аэропорту меня встречал Вайза и еще сотни людей — мужчины и женщины племени гогодала, которые живут и работают в столице. Они пришли в юбочках из травы, принесли флаги и свое национальное оружие; тела их покрывала роспись. И женщины и мужчины выше пояса были голые.
К своему удивлению, я обнаружил, что у них на всех частях тела — на лице, груди, руках и плечах — нарисованы звезды Давида. И флагов Израиля тут было больше, чем в Тель-Авиве в День независимости. Встречающие были в неописуемом восторге; несколько человек кинулись ко мне и, пожирая меня глазами, с криком «Богале! Богале!» побросали копья на землю.
В Порт-Морсби я сел в «Твин Оттер», чтобы с несколькими посадками долететь до западной провинции через болота, пастбища и дождевые леса западной части страны. Засунул свое герпетологическое чтиво подальше в рюкзак и заставил себя наслаждаться полетом. Элиот где-то сказал, что главное условие понимания чужой страны — ощутить ее запах. Здесь, в маленьком разболтанном самолетике, я имел наилучшую возможность выполнить его рекомендацию: люди, куры в клетках, узлы с саго и сушеной рыбой — все имело свой собственный и пикантный запах. Я закрыл глаза, глубоко дышал и переживал настоящее счастье. Быть может, в этом совершенно неожиданном месте мой долгий поиск будет наконец-то вознагражден.
Мы летели на запад вдоль побережья вслед за чередой волн, которые падали на барьерный риф и растекались кружевом, окаймляющим голубую бесконечность моря и неба, выкрашенного крупными мазками аквамарина и бирюзы.
Меня сопровождал Тони Вайза, кстати, на редкость благовоспитанный человек.
— У вас есть жена? — спросил он.
Я показал ему фотографию Марии: я использовал снимок как заставку в ноутбуке.
— Никогда не видел такой красивой женщины, — с благоговением произнес он.
— И я тоже, — ответил я, чувствуя внутри какой-то комок, который всегда появляется, стоит мне подумать о Марии.
После этого Тони стал еще внимательнее. Ведь я один, без женщины, и обо мне некому позаботиться. В прежние времена он бы мне нашел женщину на время моего здесь пребывания, но теперь тут заправляют миссионеры. Во время всего полета Тони волновался из-за того, в каких условиях мне придется спать в деревне гогодала. Там простая хижина, толковал он. Хижина, сплетенная из тростника и — тут он сделал паузу, подыскивая слово, — на сваях.
— Чтобы не забегала дикая живность? — подсказал я.
— Разве что змеи, — ответил он. — Звери не забегут, только змеи.
И все мои страхи возвратились. Я заблаговременно обработал спальный мешок специальным химикатом для отпугивания змей — мне отыскал его Рувим. Пока я размышлял про себя о том, насколько эффективно это средство, Тони занимал меня рассказом об иудейских обычаях своего племени.
По его словам, люди гогодала все больше и больше становятся иудеями. В пятницу вечером — перед еврейским шаббатом — они теперь зажигают свечи. В субботу не делают никаких дел. Свинины больше не едят. И стали делать мальчикам обрезание. Хотя большинство гогодала — христиане, церковь посещать они отказываются, хотят поклоняться Богу так, как это делают евреи. Иными словами, они дети Израиля не только по происхождению, но и становятся ими по вере. Люди гогодала жаждут поведать миру о том, что они — потомки Израиля. И моя задача — донести эту весть до всех. Гогодала стремятся восстановить Ковчег и с триумфом возвратить его в Иерусалим. И заодно самим туда вернуться.
По словам Тони, священники, которые сопровождали Ковчег и которые привезли его из древнего Израиля, звались гували.
А первосвященник, который непосредственно ему прислуживал, — тилаки. Я тщетно пытался отыскать в этих словах намек на древнееврейские корни.
Вайза назвал Ковчег «вместилище Завета».
— В языке гогодала для него есть три названия. «Малеза», «Ила сокат» и «Авана». Чаще всего мы употребляем название «Ила сокат» — «Горшок с огнем».
— А почему? — поинтересовался я.
— Потому что он стреляет в людей огнем. И не только. Некоторое время назад мы наняли людей, и они пошли туда, где лежит Ковчег в лагуне, и обвязали каноэ цепями, чтобы поднять со дна. И тут вода вдруг поднялась, а рабочие — и наши тоже, кто им помогал, — сразу почувствовали себя плохо, и им пришлось все бросить. Это Ковчег выпустил что-то в воду, вот им и стало плохо. Вечно с ним морока.
Когда мы сюда переселились, много веков тому назад, двенадцать священников хотели украсть Горшок и взять себе. Хотели спрятать его в потайном месте, чтоб никто не узнал. А у нас всего было две лодки. Они взяли одну, а другие священники и остальные люди остались в другой лодке. И эти двенадцать священников взяли Горшок с огнем и пасия батала — жезл Аарона, а остальные гнались за ними в другой лодке пятнадцать километров. Так мы и попали на болото в устье Флай. Вот что случилось, когда начал действовать Горшок с огнем. Он выстрелил огнем и потопил лодку с ворами у Балимо. Там она и осталась. Ушла носом под воду. И ворам пришел конец. А другая лодка шла сразу за первой, и в нее тоже выстрелило огнем, и она тоже там потонула, но священники, которые в ней плыли, и другие люди — все спаслись.
Тони показал в окно на острова и заливы, по которым проходили исторические гонки. Потом продолжил рассказ о том, как племя поселилось у лагуны.
— Мы, когда сюда прибыли, не были дикарями. И людей мы не ели — научились уже потом. Женщины у нас были скромные и носили покрывала. Лиц не показывали. Потом миссионеры положили этому конец. У всех тогда была одежда, настоящая одежда, оружие, была всякая посуда. У каждого была своя миска, — гордо добавил Тони. — С тех пор как мы сюда прибыли, соседние племена всегда с нами воевали. Два раза в неделю они приходили и хватали кого-нибудь из гогодала и съедали. Их было много, а нас — мало. И становилось все меньше и меньше. Выжили мы благодаря Горшку с огнем, благодаря Малеза, который о нас заботился. Мы — люди Завета, и наша земля — земля Завета. Эту защищенную землю мы называем «земля, где Малеза преклонил голову». Когда людоедов становилось очень много, Малеза стрелял в них огнем. Он до сих пор иногда стреляет в лагуне огнем, обычно в случае серьезной опасности.
Рассказ Тони странным образом перекликался с библейским описанием Ковчега и с раввинскими текстами. Племя могло узнать кое-что от миссионеров, но откуда им знать тексты раввинов? В Библии огонь, которым стрелял Ковчег, называется «огонь от Господа».
— Недавно на нас напали исламские террористы. У них были автоматы, но где им тягаться с Ковчегом. Он выстрелил огнем, и они убежали. Террористы представляют для нас большую опасность.
Меня же больше всего пугали не террористы.
И я спросил у Тони про змей.
— Ядовитых водяных змей полно. И крокодилов. Они часто хватают детей. Но к Горшку с огнем не подплывают. Держатся подальше.
Меня слегка утешало, что, согласно Мидрашу, Ковчег — еще и мощное орудие против змей и скорпионов. И если он лежит в лагуне, то, быть может, отпугнет Oxyuranus scutellatus canni и прочих гадов.
Показывая в окно самолета, Тони сказал, что вот к этому пустынному побережью сотни лет назад приплыли из Израиля на каноэ его предки, священники из Храма. Я ощутил легкую дрожь. «Следуй за священниками» — посоветовал мне Рабин. Неужели теперь я смогу? И вправду смогу? Известно, что с библейских времен уровень воды понизился и появилась возможность плыть на лодке от острова к острову, а не бродить по бесконечным просторам пустого океана. Муссоны делали такое путешествие осуществимым.
— Помните, — говорил Тони, — в Библии написано про фарсисский корабль, который каждые три года по приказанию великого царя Соломона отправлялся в плавание и возвращался с грузом золота, слоновой кости, попугаев и обезьян. Некоторые считают, что он ходил в Индию. Но я думаю, в Папуа — Новую Гвинею. Плавание занимало три года. Как раз за это время большая боевая пирога сплавала бы туда и обратно. И у нас много разных обезьян. И попугаев.
Память у Тони была хорошая, и он отлично знал обитателей тропических дождевых лесов, в которых вырос. Он начал перечислять попугаев, живущих в окрестностях: карликовый попугайчик, дятловый попугайчик, фиговый попугайчик чернощекий, фиговый попугайчик златобокий, ленточный попугай, малый ленточный попугай, попугай Жоффруа краснощекий, попугай розовощекий. Правда, каких именно поставляли царю Соломону, он не знал.
Вайза сказал мне, что ближе к деревне Балимо — конечной цели нашего путешествия — самолет пролетит над тем самым местом, где нашли древние океанские каноэ, и я, без сомнения, смогу увидеть их с воздуха. Если позволит погода, я даже смогу разглядеть, как блестит в прозрачной воде Ковчег.
Самолет свернул в глубь материка и, пронесшись над самым лесом, приземлился на большом вырубленном участке. Идя на посадку, пилот заложил вираж, а я изо всех сил вытянул шею, чтобы хорошенько разглядеть лагуну, но, хотя день стоял ясный и вода была прозрачная, разглядеть каноэ мне не удалось.
В середине поля собралась толпа — сотни людей с транспарантами. Выходя из самолета, я увидел перед собой широкую дорогу, выложенную тростником и ветками; с обеих сторон выстроились встречающие. Это — в мою честь, пояснил Вайза. В честь Богале. Меня отвезут в деревню, остальные будут сопровождать меня пешком.
Большинство людей были одеты в некое подобие формы в европейском духе, вроде формы «Бригады мальчиков», и размахивали израильскими флагами. Двое немолодых мужчин держали прислоненные к плечам ружья. Когда я приблизился, они отдали салют и прокричали: «Богале!»
Людей было много, они стояли в две шеренги, как почетный караул, и мне предстояло пройти между этими шеренгами.
Никогда еще меня так не принимали. Встречающие смотрели на меня с благоговением и трепетом. Я почувствовал себя неким сошедшим на землю божеством. Вот только штаны на мне болтались мешком, а носков не было вовсе.
— Шалом! — выкрикивал кто-то. — Богале! Богале!
— Они приветствуют вас, как мессию, — шепнул Вайза.
— А-а, — сказал я.
Мне явно не мешало выпить, хотя Тони и предупредил меня: его глубоко религиозные сородичи на выпивку смотрят косо. И я порадовался, что прихватил с собой пару бутылок.
Сосредоточившись на том, чтобы не наступить на что-нибудь ползающее, я нерешительно семенил по аллее из флагов и транспарантов. Местами настил из травы и веток был довольно высоким, и там вполне могли скрываться небольшие и среднего размера пресмыкающиеся.
Некоторые мужчины принесли гитары и барабаны и исполняли приветственные песни; в них местами различались слова «Иерусалим», «Израиль», «Богале».
«Аллилуйя, Богале!» — выкрикивали они, подбрасывая в зеленый ковер для змей у меня под ногами новые и новые пальмовые листья. Я вяло помахал в ответ, нагнулся и побрызгал себе ботинки змеиным репеллентом. Я не поднимал глаз и изо всех сил старался не наступить туда, где ковер из травы и веток был гуще. Крики «Аллилуйя!» и «Богале!» звучали все громче и исступленнее.
Дойдя до грузовика, я облегченно вздохнул. Помимо принадлежащего общине трактора, в селении это было единственное транспортное средство. А больше там и не нужно, потому что никакими дорогами Балимо с окружающим миром не связан. Туда добираются только по воздуху или на каноэ.
Водителя — коренастого парня, похожего на карлика — сопровождала очень хорошенькая молодая жена.
Она уселась в середине, а мы — по бокам. Девушка положила маленькую изящную ладошку мне на плечо и улыбнулась. Я попытался улыбнуться в ответ, но это было не так-то просто — мысли мои витали далеко.
Водителя беспокоила погода. Было пасмурно и душно, повсюду растекались лужи.
— Если пойдет дождь, — сказал он, — следующий самолет не сможет приземлиться, и вам придется остаться здесь.
Наша спутница захихикала и, поерзывая красивой попкой, заметила, что иногда самолет не может приземлиться несколько недель кряду. Только этого не хватало!
Грузовик выехал с посадочной полосы и полз подлинной траве через заросли пальмы-пандана. Карлик сообщил, что побеги пандана годятся в пищу, а раньше из них плели особые покрывала, которые обычно носили женщины племени.
Я не открывал боковое окно и попытался сосредоточиться на словах собеседника. Его жена гладила меня по щеке, а я прилагал все усилия, чтобы понять происходившее вокруг. Толпа, не прекращая приветственных и хвалебных песнопений, шагала за грузовиком, который величаво трясся в направлении Балимо.
В стороне, не принимая участия в процессии, шел еще один человек. Он нес на плече какое-то животное, завернутое в огромный лист, а в руке держал деревянное копье.
— Это у него валлаби, — пояснил водитель. — А сам он — учитель сельской школы. Дикие свиньи и валлаби — самое лучшее мясо. В деревне теперь многие не хотят есть свинину. Те гогодала, которые считают себя евреями. Так думают не все, но многие. Говорят, Ковчег Завета нашли. Вот как говорят. Я много раз слышал.
Он окликнул учителя. Тот предложил нам выйти и посмотреть его валлаби.
— Профессор из Англии хотеть этот валлаби. Он приехал достать Ковчег Завета, ясно? Ему хочется достать Горшок с огнем, ясно?
Учитель сказал, что если мне и вправду нужен валлаби, его принесут мне в хижину. И возьмут с меня не очень дорого. Если же я хочу увидеть Ковчег, то люди готовы отвести меня к лагуне. Они уже собрали все нужное: веревки, лопаты, шесты, чтобы отводить в сторону тростник и обороняться от змей. Более того — предыдущим рейсом прибыл из Австралии водолаз. Но прежде чем пойти к месту, где спрятан Ковчег, нужно всем собраться и обсудить план действий.
Грузовик двигался по неровной дороге: тут и там заросли высокой травы, наполненные водой рытвины. Вдруг водитель резко вывернул вправо, и теперь мы опять ехали по заросшей травой посадочной полосе.
— Тут лучше, — сказал он.
— В Хитроу бы такой номер не прошел.
Водитель вопросительно глянул на меня.
— Хитроу — аэропорт в Лондоне, — пояснил я.
— Строгие, наверное, у них порядки, — пренебрежительно заметил он.
Мы остановились на некоем подобии спортивного поля с деревянным строением с одного конца. Здесь опять оказались две шеренги встречающих; на этот раз люди держали не только флаги, но и пальмовые ветви и ветки каких-то других неизвестных тропических деревьев. У некоторых в руках красовались плакаты. Один из них гласил: «Да благословит Господь живущие в изгнании колена евреев (П Н-Г)».
Дальше передо мной предстала живая иллюстрация крайней нищеты: худющие маленькие дети, в основном мальчики, несли облезлые кастрюльки, керосиновые лампы и старый пластмассовый таз.
На грязных телах различались смазанные звезды Давида. За мальчиками шли двое мужчин и несли грубо намалеванный транспарант: «Братья по крови, мы устали жить в нищете. Пожалуйста, заберите нас домой скорее!» В конце этой толпы — размахивающей ветками и плакатами — я увидел несколько стариков, державших еврейский семисвечник.
— Забери нас, Богале, — просили они, — забери нас обратно!
Вечером состоялось собрание жителей деревни в большом молитвенном доме, который представлял собой бамбуковый помост на сваях под соломенной крышей. В середине тускло тлел костерок из бамбука. Вокруг собралось человек сто — обсудить цель моего визита. Им хотелось, чтобы я доказал их еврейское происхождение. В моем успехе никто не сомневался — ведь так предсказали их пророки. А вот когда я предоставлю израильским властям убедительные аргументы, а это несомненно случится, — что будет дальше? В конце концов, здесь, в Балимо, они живут, как им нравится, но вот будет ли правительство Израиля настолько к ним снисходительно? Где им жить в Израиле? Есть ли там дождевые леса? Кто оплатит им перелет и расселение? Разрешат ли им взять с собой луки и копья? На кого они там будут охотиться? Что будут есть? Водятся ли в Израиле валлаби?
Прения разгорались. Иногда случались и паузы — особенно ближе к концу, когда все начали уставать. И в тишине я слышал непонятный звук: «тук-тук». В трудах Чикагского герпетологического общества я прочел, что одна из местных змей издает как раз примерно такой звук.
Я посмотрел вверх — на соломенную крышу, потом стал пристально разглядывать бамбуковый пол, но ничего не увидел. Мне сделалось не по себе.
Потом мы отправились в приготовленный для меня домик на сваях. Его окружали пальмы, а вблизи свай торчали заросли бамбука — видимо, для удобства змей. Построили его несколько лет назад австралийские миссионеры, которые проповедовали в Балимо христианство. В комнате у меня было окно, забранное ржавой металлической решеткой. Над узкой и очень короткой койкой висела москитная сетка, в том месте, куда я мог бы вытянуть ноги — за пределами матраца, — зияла широченная щель. Я обрызгал комнату репеллентом и заложил щель в койке книгами. Домишко стоял в нескольких ярдах от воды. Мне посоветовали после захода солнца к воде не подходить. Там, мол, живут самые разные твари, и от них лучше держаться подальше.
На переднем крыльце сидел упитанный кот.
— Лучший у нас змеелов. — Вайза с гордостью указал на замечательного зверя. — Никто к вам в комнату не заползет. Разве что… — И он умолк.
Ужин в тот вечер оказался вполне приличным. Рыба, испеченная на бамбуковой решетке, саго, жареный валлаби. Я захватил с собой пару бутылок «Семильона» с виноградников Маджи в Новом Южном Уэльсе. Чтобы взбодрить свой поникший дух, я решил одну открыть. Предложил Вайза и его товарищам выпить стаканчик, но они с отвращением затрясли головами.
— Вино мы пьем только кошерное, — чопорно произнес Вайза. — А в Папуа — Новой Гвинее такого не найти. Хотя, наверное, можно выписать из Израиля, да?
Я медленно кивнул. Вино было — просто чудо. Чудо, изгоняющее змей.
— А это кошерное? — шепотом спросил Вайза после обеда, показывая на то, что осталось от валлаби.
— Э-э… точно не знаю, — пробормотал я, тихонько отхлебнув из фляжки.
Задача моя, постановило собрание, тройная: отыскать боевые каноэ, извлечь Горшок с огнем, собрать у гогодала образцы ДНК. Причем образцы — в первую очередь. Я взял в генетической лаборатории в Лондоне все необходимое и следующие несколько дней сидел на бамбуковом полу молитвенного дома и совал ватные палочки в услужливо разинутые рты, а потом помещал образцы в заготовленные пробирки со специальным консервантом.
Отыскать каноэ оказалось труднее. Через три дня после моего приезда мы попытались найти затонувшие лодки, но там, где их раньше видели, все русло заполонил тростник, и добраться до места было невозможно. Вечером того же дня — после неудачной попытки добраться до каноэ — я сидел в молитвенном доме. Вдруг через деревенскую площадь пронесся Вайза и влетел на бамбуковый помост. Задыхаясь, он рывком поднял меня на ноги и потребовал немедля идти с ним, чтобы увидеть чудесное явление.
— Господь Яхве сошел к нам! — сообщил Тони. — Господь Яхве покажет нам путь к Ковчегу. Богале — среди нас! Богале пришел! Вот почему теперь стало видно то место!
Оказывается, уже несколько дней в деревне происходят необычные события, являются знамения и чудеса. У некоторых женщин появился дар говорить на неведомых языках. Еще у них были видения. Им привиделся Ковчег.
Другие видели его наяву. Он светился под водой и был ясно различим — несмотря на тростник. И от него исходило необычное свечение. Сам он — из сверкающего золота, а на обоих концах — золотые ангелы. В кольца вставлены золотые шесты; их хорошо заметно под водой, когда свет падает под нужным углом.
Одна молодая девушка поплыла туда в маленькой лодке-долбленке и даже дотронулась до одного из шестов. Иногда Ковчег выстреливает пламенем в небо над лагуной. Кто-то слышал громкий удар — как раз там, где лежит Горшок с огнем. А некоторые люди видели, как над лесом кружили израильские самолеты. И только из-за скверной погоды они не смогли сесть, и пришлось им вернуться в Иерусалим.
Не выпуская моего рукава, Тони вел меня к дому, стоявшему в лесу, в нескольких ярдах от опушки. Сейчас нам покажут, где спрятан Ковчег. Несколько женщин племени сошлись для своего рода молитвенного собрания, посвященного таинственному Горшку с огнем. Они молили Бога направлять каждый их шаг и каждое слово. И с его помощью хорошенькая жена карлика написала на доске молитву:
К доске подковыляла еще одна женщина и попросила, чтобы духи предков направляли ее руку, пока она будет рисовать каноэ. Вопрос состоял в том, где именно в каноэ находится Ковчег.
Рука ее замерла над доской. Потом женщина быстрыми движениями изобразила Горшок с огнем — квадрат на дне лодки. Рядом она коряво набросала Скрижали Завета. Среди Десяти заповедей была и такая, которая запрещала курить гашиш.
Пока одни женщины по-всякому усердствовали у доски, другие впали в песенный и молитвенный экстаз:
Глядя на меня, они собрались в кучку и стали выкрикивать:
— Богале здесь! Веди нас, Богале, веди!
Женщины продолжали молиться во весь голос. Некоторые танцевали, били себя в грудь, просили бога Яхве указать путь к Ковчегу.
Затем наступила тишина. Полная и жуткая.
— Дух Бога сошел к нам… — прошептал Тони.
Вперед, к доске, выступила сморщенная согнутая старуха по имени Бибиато.
— Пиши, сестра Бибиато, — зашептали женщины.
Бибиато грамоты не знала. За всю жизнь она не написала ни одного слова. Когда из Австралии явились миссионеры и привезли с собой книги, школы, больницы, она уже была взрослой женщиной, слишком взрослой, чтобы учиться новой жизни. Бибиато выросла среди каннибалов.
Стоя перед доской, старуха закрыла глаза и подняла костлявую руку. Кто-то вложил ей в пальцы кусок мела. И она начала рисовать — с закрытыми глазами полосы и завитушки. Все согласились, что это можно считать записью. В комнате раздавались изумленные вздохи. Бибиато изобразила некое подобие горшка. Атмосфера была наэлектризованной. И даже более чем.
— Малеза, Горшок с огнем, Малеза! — вопили женщины. — Сестра Бибиато отведет нас к нему! Она отведет нас к Малеза! Она избрана, чтобы найти вместилище Завета!
Сестру Бибиато усадили на стул, который взгромоздили на низенький столик. Потом ее «трон» украсили цветами и венками. Она стала героиней вечера. Ее устами говорит Яхве!
На следующий день пошел сильный ливень. Из лагуны на деревню ползла свежая теплая дымка. Дождь, казалось, не прекратится никогда. «Иногда вот так неделю подряд», — заметил Тони.
Лило целый день. Но проливной теплый дождь нас не остановил.
Трактор подъехал к месту, где до сих пор молились женщины. Они молились всю ночь, и комната пропахла потом, возбуждением и священным рвением. Бибиато, в которой все еще пребывал дух Яхве и которую по-прежнему украшали водяные лилии из лагуны, вывели и усадили в трактор.
«Сестра Бибиато! Невеста Яхве! Невеста Малеза!»
За трактором шли пешком сотни человек. Когда мы прибыли на берег лагуны, женщины с великим почтением спустили Бибиато на землю. Они кидали на мужчин победные взгляды. Ведь Ковчег отыщут не мужчины, а женщины гогодала!
Бибиато пугливо озиралась, но без колебаний зашагала к заросшему высокими тростниками берегу. Она вошла в неглубокую воду, ступая по стеблям босыми ногами.
— Иди, Богале, — подгоняли меня женщины. — Иди с ней. Держись к ней поближе. Иди за сестрой Бибиато.
Женские руки подталкивали меня к воде, чтобы я был с Бибиато, когда она найдет Ковчег.
Старуха пробиралась через тростники. Скоро меня облепили пиявки. Я поминутно отдирал их и швырял обратно в воду. Вокруг нас тянулись по воде полосы крови. Мы зашли глубже. Я подумал: а не привлекут ли кровавые следы крокодилов (это я бы еще пережил) или водяных змей — этого бы я точно не вынес. Я приложился к фляжке и стал внимательно смотреть на тростник.
Тони шагал у меня по пятам. Вода уже доходила мне до пупка, а у Бибиато была видна одна голова, покачивавшаяся на поверхности, словно маленький кокосовый орех. Я спросил у Тони, умеет ли она плавать.
— Если будет нужно, Яхве научит ее. Главное, что сердцем она чиста… Годится только тот, кто очистит тело свое от скверны, — добавил Тони: он хорошо знал Евангелие.
Бибиато перестала топтаться и, вытянув руки в стороны, замерла на месте. Она вглядывалась в бесконечные заросли тростника. Старушка не знала, куда идти. Бибиато взобралась на груду тростниковых стеблей и потерла кулаками глаза. Оглядевшись по сторонам, она ринулась туда, где было еще глубже. Тони шепнул мне в ухо:
— В ней сейчас борются силы света и царь тьмы.
То же самое происходило и со мной, только несколько иначе. Мне показалось, что в мутной воде кто-то скользнул по моим ногам. Я сделал еще один глоток «Лафройга», стиснул зубы и зашагал дальше.
Бибиато снова остановилась. Влезла на другую кучку тростника и огляделась. Потом еще раз огляделась.
Очень просто, словно маленькая девочка, она сообщила, что не знает, куда теперь идти.
Мужчины заворчали. Героиню вечера, необразованную женщину, которая чудом начала писать, мигом забыли. Перед нами стояла обычная беззубая старуха, не знавшая, что делать дальше. Она как будто уменьшилась. И другие женщины тоже. За дело принялись мужчины. Отодвинув женщин в сторонку, они ринулись в воду. Здесь требовалось, балансируя с помощью палки, быстро перепрыгивать с одного тростникового «островка» на другой. Вокруг меня закипела суета: люди сбивали в кучку стебли тростника, топтались по грязной мути. Кто-то показал мне водяного ужа — тот валялся на тростнике, перебитый чьей-то палкой.
Водолаз, крепкий парень, профессиональный ныряльщик за «морскими ушками», забрался поглубже в кишащие крокодилами воды лагуны, побарахтался там немного, Но разглядеть ничего не смог — лагуну задушил тростник. Он абсолютно ничего не нашел: ни малейшего следа затонувших каноэ, ни спрятанного сокровища, ни золота. Ничего.
То, что в описании Тони было кристально-прозрачной лагуной, в которой прекрасно видны огромные лодки, в действительности оказалось вязким болотом; возможно, здесь что-то когда-то и найдется… но не сейчас и не при нас.
Рувим любил повторять еврейское присловье: «Не то что медведей, а даже и леса не видать». Сейчас он именно так бы и сказал.
Когда мы шагали обратно, пробираясь через тростники к каменистому берегу, Вайза, кажется, слегка — совсем чуть-чуть — приуныл. Объяснить случившееся он не мог. Но его вера в легенды предков никоим образом не пошатнулась. Из висевшего на плече пакета Тони извлек новые папки с текстами, таблицами, картами и рисунками Ковчега, которые, как он надеялся, помогут нам отыскать место, где он спрятан.
Тони показал мне цветную фотографию рисунка, выполненного в племени гогодала: горшок с изображением звезды Давида. Горшок обвивала змея с птичьей головой. Так принято изображать Ковчег, пояснил Вайза.
Когда мы возвращались с лагуны в Балимо, Тони объявил мне — причем у него глаза сверкали от волнения, — что вчера ему удалось поговорить с одной старой женщиной, которую он много лет не видел.
— Она очень, очень старая. Очень, очень старая женщина, и она знает очень, очень много интересного. О том, что происходило в древние времена. Вчера она мне рассказала, что вместилище Завета — здесь. Горшок с огнем — здесь! Он называется, сказала она, Авана Таба. — Тони сделал паузу и с победным видом закончил: — «Таба» ведь — еврейское слово?
— Да, Тони, более или менее. Почти еврейское.
— Вот и доказательство! — произнес он, подняв кверху большой палец.
Несколько дней спустя Тони сообщил, что ему теперь известно местонахождение Ковчега. Сестра Бибиато ошиблась, но есть верный знак. Во время наших безуспешных поисков в лагуне слышали ужасный грохот вроде взрыва. По словам кое-кого из рыбаков-гогодала, гремело как раз в том самом месте, где томится Ковчег.
Ковчег сам захотел обнаружить свой тайник. Для Богале настало время сделать долгожданное открытие. Найти Ковчег суждено не Бибиато, а Богале.
— Может быть, — сказал я. — А может, и нет.
Тони покачал головой, опять поднял вверх большой палец и невесело рассмеялся. На этот раз все получится. Я сам увижу. Знаки говорят ясно. Но поскольку мы еще ждем нужного знамения, завтра он свозит меня в другие деревни гогодала, поменьше, расположенные вокруг лагуны.
В то утро я встал пораньше и бродил по деревне, стараясь ступать только по хорошо утоптанным дорожкам. В прежние времена по средам и субботам мужчины племени гогодала садились в боевые каноэ и отправлялись выслеживать своих обычных врагов. В следующие дни они их поедали. Теперь все иначе. Каннибализм и охота за головами уступили религиозному фанатизму и, что еще более удивительно, регби. Теперь каждую среду и субботу мужчины гогодала играют в регби с пятью соседними племенами, которые раньше их ели. В то утро я наблюдал за двумя командами, сражавшимися с необычайной яростью. В каждой команде только двое или трое были в обуви, остальные играли босиком.
После игры все собрались на угощение, состоявшее не из человечины, а из сладостей, горячего чая с молоком, лепешек с маслом и булочек.
Пока молодые на спортивном поле в азарте были готовы друг друга поубивать, остальное население собирало в лесу фрукты, ловило рыбу в лагуне или же сидело на долгих молитвенных собраниях в одной из двадцати — тридцати церквушек в окрестностях Балимо.
Вайза разыскал меня и принес корзину, полную фруктов, каких я раньше не видывал. Он усадил меня на стул в середине длинного деревянного боевого каноэ и поставил корзину к моим ногам — на случай если я проголодаюсь во время путешествия. Много часов мы плыли по затянутой туманом лагуне. Ничего особо интересного нам не встретилось; когда туман рассеивался, открывались бесконечные просторы, заполненные розовыми и белыми водяными лилиями, огромные стаи водяных птиц, и изредка появлялись парами цапли — белые и пестрые, да еще зимородки. Один раз мы услышали тяжелый мощный всплеск крокодила, на который гогодала не обратили никакого внимания. А вот я совершенно случайно знал, что крокодилы в устье реки Флай — самые большие в мире и вообще самые крупные из всех живущих рептилий. И едят людей.
Куда бы мы ни приехали, во всех небольших поселениях нам твердили одно и то же. В лагуне, мол, затонуло каноэ предков гогодала вместе с бесценным грузом. А Ковчег пропал. Пропал золотой Ковчег. Но никто по этому поводу не переживал. Для обсуждения имелись куда более животрепещущие темы.
Все сообщали мне о новых и волнующих событиях. Недалеко от устья лагуны засекли русскую подводную лодку; в лесу недалеко от Балимо кто-то видел белых людей в военной форме. Они искали Ковчег. Вот такие новости.
Сыну деревенского старосты вживили в плечо «советское детекторное устройство», у него до сих пор шрам красуется.
А еще — члены «Аль-Каиды» свободно ходят в Балимо через границу из западного Ириана — той части Новой Гвинеи, которая принадлежит мусульманской Индонезии. А в джунглях видели людей в форме «ХАМАСа». И неизвестно, зачем они явились. Ходят слухи, что они охотятся за Ковчегом. А все, мол, потому, что разошелся слух: гогодала — израильтяне, и у них есть святой Ковчег. Они — хранители Горшка с огнем, стражи Малеза. Люди стали готовиться к отъезду туда, откуда пришли несколько тысяч лет назад. Скоро прилетят израильские самолеты — доставить людей и Ковчег обратно в Израиль. Ковчег вернут в Храм, откуда его унесли перед разрушением Иерусалима.
Однажды во время поисков потерянного города Сенны, в Йемене, мне подарили серебряную джамбийю еврейской работы с арабской надписью: «Да сохранит тебя Аллах от того, чего ты больше всего страшишься». Когда мы плыли обратно в Балимо, я пожалел, что не взял кинжал с собой. Уж теперь я знал, чего боюсь больше всего.
Во время обратного плавания у моих спутников разгорелось желание поучить еврейский язык.
— Научи нас говорить по-еврейски, Богале. Когда мы приедем в Израиль, мы сможем там разговаривать с людьми. Научи нас, Богале!
Я научил их нескольким словам и фразам, мы поговорили о евреях и арабах вообще, о жизни в Израиле; поговорили об угрозе народу гогодала со стороны варваров-мусульман из Ириан Джая — индонезийской и частично мусульманской части Новой Гвинеи; граница с Ириан Джая проходит недалеко от устья реки Флай. Еще мы поговорили о Малеза — священном Ковчеге, Горшке с огнем, о том, как странно, что вдруг не осталось и следа от древних каноэ, которые видели совсем недавно, и от их драгоценного груза, который тоже был хорошо виден невооруженным глазом. Мы обсудили шансы отыскать Ковчег в лагуне, побеседовали о необходимости снарядить большую экспедицию, чтобы обнаружить его убежище. Мой скепсис давно уже уступил место стойкому неверию. Гогодала твердили о тайнах предков, о байках стариков, о древних преданиях, передаваемых из поколения в поколение. Мне казалось, что я все это уже слышал. Мои спутники были твердо убеждены: я — Богале, который поднимет Ковчег на поверхность и поведет народ обратно в Святую землю. «Богале, Богале! — пели они. — Ты пришел, чтобы отвести нас обратно, пришел отыскать Ковчег. Богале, Богале».
Мы шли по какой-то заросшей заводи. Подвесной мотор заглушили и потихоньку гребли веслами, расталкивая тростники. С обеих сторон нас окружали высокие камыши и деревья с нависающими ветвями; каноэ едва ползло сквозь густую листву. Я старался не смотреть на тростники, в которых, несомненно, кишели змеи, и мечтал поскорее выбраться на открытую воду, где можно опасаться разве что крокодилов…
Я как раз подбадривал себя хорошим глотком «Лафройга» из фляжки… и вдруг у меня чуть не остановилось сердце. Я увидел двухголовую змею. Мне мигом вспомнилась легенда лемба, по которой Ковчег стережет змея с двумя головами; разум мой немедля повернул к безумию. В панике я оглядывался вокруг. Неужели где-то в этих тростниках спрятан Ковчег?! Я снова посмотрел на воду и понял, что вижу два омерзительно скользких и зеленых конца одной и той же змеи. Тут блеснуло лезвие тяжелого малайского криса, и в лодку, извиваясь, шлепнулись — прямо к моим ногам — две половины питона.
— Ты что, Богале? Это дар Яхве! — Радость, сиявшая на их лицах, слегка меня успокоила.
— Сегодня у нас будет хороший обед, — сказал Вайза, потирая руки. — Это животное для нас большой деликатес, вы, наверное, и сами знаете. Мы обычно едим его на свадьбах.
— На моей свадьбе такого точно не будет, — пробормотал я, с нежностью вспоминая Марию. На темном худом лице Тони появилось озабоченное выражение.
— А что? — спросил он. — Это не кошерное?
Я твердо и авторитетно, как только мог, произнес:
— Мне жаль, но питон — не еврейская еда. Не кошерная, Тони, совсем не кошерная.
Попытка, как выразился Рувим, взглянуть с другой колокольни привела меня к столкновению с тем, чего я боюсь больше всего на свете. Еще она привела к тому, что меня приняли за мессию. Еще она заставила меня понять, какой резонанс во всем мире получила тема Ковчега и как разнообразно она трактуется у разных народов. Лишь самого Ковчега, Ковчега во плоти, таки не было. Совершенно понятно, ясно и очевидно: здесь его нет. Как бы сильно мне ни хотелось. Даже если когда-то он тут и был, я не имел никакого желания искать его здесь и дальше — в этой змеиной яме. И если он здесь — во что я не верю, — то пусть здесь и остается, в своей заросшей тростниками и кишащей змеями лагуне. Я мельком подумал об отце: он бы, конечно, остался, змеи там или не змеи… А вот я — нет.
Я вдруг вспомнил свою подругу и затосковал по сальсе, по лондонскому пиву, приличному вину, мелкому дождику, роскошной китайской кухне, по Марии в своей постели, по настоящим газетам, театру. Я скучал по классам и библиотечным залам Блумсбери. Библиотеки! Где-то в самой глубине души я всегда верил, что убежище Ковчега откроет мне какой-нибудь пыльный фолиант в одной из великих библиотек мира — Ватиканской, Бодлеанской, Британской. Вот это и будет моим следующим приключением!
Из Порт-Морсби я позвонил Рувиму и сообщил ему плохую новость: Ковчега в Папуа — Новой Гвинее нет. И сказал, что возвращаюсь в Лондон. А он, если пожелает, может оплатить мне курс аверсионной терапии. В обозримом будущем я намерен вести сидячую, размеренную жизнь ученого.