Всю ночь выли сирены. Новый день Иерусалима я встретил, пошатываясь, и понял, что мной овладевает навязчивая идея. Одержимость Рувима Ковчегом не давала мне покоя не только в часы бодрствования, но и во сне. Нелепо, но я никак не мог выкинуть ее из головы.

Во время своего визита неделю назад Рувим попросил меня составить список научной литературы по Ковчегу и теперь, наверное, подбирает книги.

Именно в этот день с моих глаз словно спала пелена, и я увидел Ковчег, как он есть.

Я уже договорился о встрече с известным ученым-семитологом — академиком Хаимом Рабином, преподавателем иврита в Еврейском университете Иерусалима. Много лет назад Хаим преподавал в Оксфорде, где я учился. Его преемник, Дэвид Паттерсон, мой тогдашний преподаватель, часто уговаривал меня навестить Хаима. Просьба помочь в составлении библиографии — вот отличный повод встретиться и познакомиться с Хаимом. Ученый он выдающийся, хотя достиг преклонных лет и, по слухам, иногда бывает рассеянным.

Я прошел из Старого города в новый квартал Рехавию и нашел старого ученого в кафе по соседству с его домом. Рабин оказался невысоким лысеющим человечком с кустистыми бровями, пронзительными глазами и заразительной улыбкой. Мы сидели и пили чай с лимоном из стаканов в подстаканниках; я объяснил цель своего визита, не упоминая о Рувиме. Мне хотелось узнать голые факты из надежного и объективного источника. Я тщательно взвешивал каждое слово.

— Есть ли вообще шанс отыскать сокровища Иерусалимского храма и Ковчег Завета? — спросил я с обезоруживающей, как надеялся, улыбкой.

Хаим нахмурился и растерянно потер лоб:

— Только очередного искателя сокровищ мне и не хватало! Неужели Паттерсон подослал ко мне охотника за кладами?

Хаим говорил по-английски с заметным немецким акцентом — наверное, потому голос его звучал не слишком дружелюбно.

Его небольшой выпад вверг меня в смущение и растерянность. Я пробормотал, что у меня есть личный интерес и мне нужна помощь в составлении библиографии.

— Вот как… прошу меня извинить. Просто в последнее время так много твердили о сокровищах Храма, меня доставали какие-то темные субъекты, морочили голову и только время отнимали. Именно отнимали время. Ковчег ищут и отдельные личности, и целые организации. Бывают и шарлатаны, причем ряд из них прямо-таки страх наводит! Есть один такой слишком уж увлеченный американец из Теннесси по имени мистер Уайетт, который не так давно объявил, что нашел Ковчег в пещере неподалеку от городских стен. Доказательств, конечно, никаких. И он не один такой.

— Почему же это так всех увлекает?

То, что поведал мне Рабин, открыло для меня окошечко в прошлое и навсегда изменило мой взгляд на Ковчег.

По его мнению, причина такого интереса к Ковчегу связана с его немифической природой. Ковчег — простая вещь с непростыми свойствами. Ковчег имеет огромное символическое значение для раввинского иудаизма и Каббалы, но началось все с реального предмета.

В Библии слишком много невероятных историй о мощи Ковчега, и потому я не воспринимал его как нечто реальное. Хаим сказал, что существование Ковчега подтверждается самыми надежными библейскими хрониками. Не знаю, существует ли Ковчег поныне, но если верить Рабину, одному из величайших ученых мира в этой области, можно не сомневаться: когда-то он точно существовал.

Ковчег, утверждал Рабин, до сих пор обладает огромнейшей мощью. Вполголоса, словно сам с трудом верит в то, что говорит, Рабин рассказал о еврейской экстремистской организации под названием «Атерет коаним» («Корона священников»), планирующей восстановление Храма. Ее члены ждут скорого конца света, ибо наступает время Мессии. Начало богослужений в Храме — после перерыва в две тысячи лет — ускорит приход Мессии. А некоторые раввины из «Атерет коаним» считают, что Ковчег существует и поныне, и даже пытались искать его за Западной стеной Старого города.

После победы Израиля над арабами в 1967 году земля, где расположена стена, перешла к Израилю — впервые после того, как в 70 году нашей эры Иерусалим разрушили римляне. Слева от стены, в туннеле, построили небольшой молельный зал. Отсюда по ночам члены «Атерет коаним» и их единомышленники тайно вели раскопки под Храмовой горой — они проникли в систему древних коридоров, относящихся, как они полагают, к временам первого Храма. И даже ходили слухи, что они нашли Ковчег.

— Если Ковчег найдется, — заметил Рабин, — Храм восстановят. Никаких сомнений. А если Храм восстановят, то, сами понимаете, Купол камня уберут. Все к тому идет. Храм восстановят на прежнем фундаменте. На истлевших развалинах. И поскольку здесь третье по значимости священное место мусульман, то вот вам и отличный повод к очередной мировой войне. Ислам хотят отсюда вытеснить: фанатики иудаизма уже предприняли несколько неудачных попыток. В следующий раз нам это может дорого обойтись.

Рабин смотрел на меня, задрав одну бровь и сердито скривив рот.

— Вы как будто допускаете вероятность того, что Ковчег найдется, — заметил я.

— Может, и так. Знаете, теоретически… — пробормотал он, заговорщицки улыбаясь. — Как известно, серьезные ученые большого значения этому не придают. Такая задача, скорее, для искателей приключений. Ну, вроде той американской дребедени про Индиану Джонса, «В поисках утраченного Ковчега». — И он опять поджал губы.

— Попробуем оставить в стороне научные выкладки и поразвлечься догадками. — Рабин откинулся на спинку стула и улыбался теперь уже добродушно.

Главный аргумент Рабина в пользу того, что Ковчег сохранился, таков: ни при каких обстоятельствах священники не могли допустить, чтобы Ковчег оказался в руках врагов. Священники должны были спрятать его задолго до того, как армия противника приблизилась к воротам Иерусалима.

И в 587 году до нашей эры, когда Иерусалим взяли вавилоняне, и в 70 году нашей эры, когда его разрушили римляне, о приближении неприятеля узнавали заранее.

— В те времена, — говорил Рабин, — войска передвигались медленно и шумно. В любом случае до того, как римляне напали, израильтяне получили предупреждающие знамения: самым важным была появившаяся над Храмом звезда. Она имела вид римского меча — гладия.

— Значит, по-вашему, его спрятали?

— Несомненно. Израильтяне ни за что не оставили бы его в Храме, чтоб он попал в руки захватчиков.

— И кто его мог спрятать?

— Священники, конечно. Вернее всего было бы пойти по их следам. Если они их оставили.

Рабин отхлебнул чая и посмотрел на суетливую улицу. На миг он задумался, потом произнес:

— Возможно, как говорит более позднее предание, его спрятал происходивший из рода первосвященников пророк Иеремия — перед самым нападением вавилонян. После падения Иерусалима в 587 году до нашей эры, — Рабин жестом подозвал официанта, — о Ковчеге нигде не упоминается. Его, вероятно, спрятали непосредственно перед разрушением города. Или же несколько раньше. Но никак не позже.

Рабин перевел дыхание и глянул мельком на свои узловатые пальцы. Потом задумчиво продолжил:

— Евреи уничтожить его не могли, а если бы Ковчег уничтожили или похитили египтяне, или вавилоняне, или римляне, об этом имелись бы записи. Захватчики раструбили бы о таком трофее повсюду. А для иудеев это было бы величайшее бедствие — трагедия похуже, чем разрушение Храма, — и они занесли бы его в летописи и скорбели бы о нем до сих пор! До чего ж мы, евреи, любим скорбеть! Мы скорбим целых три недели — с семнадцатого тамуза до девятого ава, да еще у нас куча всяких траурных дней в течение года. Но почему-то нет ни праздников, ни траурных дней, посвященных Ковчегу. История хранит полное молчание.

Я сильно сомневался, задавать ли следующий вопрос. Ведь по прошествии стольких веков вряд ли имеет смысл делать предположения о том, где находится Ковчег. И все же я спросил.

— Мм… — Рабин, потирая руки, загадочно улыбнулся. — Думаю, где-то на Ближнем Востоке или в Африке. Есть еще ничтожный шанс, что в девятом веке до нашей эры некий фараон, который в Библии именуется Сусаким, привез его в Египет. Или же это произошло позже. И если Ковчег спрятали в Египте, то есть надежда, что благодаря сухому, жаркому климату он сохранился. Если же продолжить рассуждения, можно найти несколько вполне серьезных вариантов. И даже одну или две, скажем так, подсказки.

Я видел, что Рабин невольно наслаждается разговором. Не слушая моих возражений, он заплатил за чай, крепко взял меня за локоть и повел по шумной Рехавии к себе домой.

В заставленном книгами кабинете Рабин вынул из старого буфета запыленный том.

— Знаете, как на иврите «буфет»?

— Конечно. «Арон».

— Правильно. Арон — ящик или буфет, вместилище, нечто, в чем можно держать какие-то вещи. Слово очень простое, нет в нем ничего необычного или возвышенного. И такое же слово у нас обозначает Ковчег — арон хабрит — вместилище Завета. А вот английское слово «ark» восходит к латинскому «arca», что довольно загадочно и даже, как сказали бы некоторые, романтично. А в иврите это просто обычное слово, означающее «вместилище» или, еще более прозаично, «ящик».

— А других значений у него нет? — поинтересовался я. — Есть у этого слова родственные в других семитских языках?

В уме у меня мелькнуло слово «Нгома», но я от него отмахнулся. Насколько я знал, между семитскими языками и языками банту ничего общего нет.

— Родственное слово в аккадском языке второго тысячелетия и в финикийском означало «гроб», а в аккадском первого тысячелетия, если я верно помню, могло означать «деревянный ящик».

— «Гроб», мне кажется, далековато от «места обиталища живого Бога», — заметил я. — На первый взгляд получается как-то абсурдно.

— Не знаю, — сморщив нос, что только прибавило ему обаяния, ответил Рабин. — Но сомневаться не приходится: в языке древнееврейских рукописей его значение именно таково — нечто вроде гроба, а в Библии — в одном или двух местах оно используется в таком же значении и буквально означает «гроб», но общее его значение — ящик, вместилище. Итак, где теперь может быть этот старый ящик? Какими подсказками мы располагаем? — спросил он с мальчишеской улыбкой. — В записях иудейских философов, — продолжал Рабин, — и даже в Библии есть несколько намеков на местонахождение Ковчега. В ранних трудах раввинов, к примеру, упоминается, что царь Иосия, который занял иудейский трон около 639 года до нашей эры — точная дата неизвестна, — по указанию пророчицы Олдамы спрятал Ковчег где-то в Храме. Так всегда думали евреи. Раввины писали, что Ковчег спрятан «в своем месте». Иными словами — где-то в Храме. Например, под полом той части Храма, где хранились дрова для жертвенных костров.

— Если оставить в стороне политические проблемы, то, займись вы поисками Ковчега, вы бы искали именно в Храме?

— Если бы искал, то начал бы с документов. То же самое я твержу студентам: идите к текстам, В старых пыльных книгах хранится гораздо больше, чем принято думать. В данном случае нас могут просветить свитки Мертвого моря.

История этой уникальной находки началась в 1947 году на суровых холмах Палестины, в те времена, когда яростный конфликт между арабами и евреями вышел из-под контроля, и британцы, которые уже двадцать лет заправляли в Палестине, начали собирать чемоданы. Некий бедный грязный пастух бродил среди скалистых холмов Мертвого моря в поисках пропавшей козы. Он увидел пещеру и бросил в нее камень. Однако вместо блеянья испуганной козы раздался треск разбиваемой глиняной посудины. Осмотрев пещеру, пастух нашел несколько глиняных сосудов, в которых находились свитки. Семь из них он продал иерусалимскому сапожнику и по совместительству антиквару Кандо; тот, в свою очередь, — и не без прибыли — продал их клиентам в Священном городе: три — ученому из Еврейского университета и четыре — епископу православного монастыря Святого Марка.

С 1947 по 1956 год в одиннадцати разных пещерах обнаружилось более восьмисот рукописей и фрагментов. Как только о них узнала пресса, свитки стали настоящей сенсацией. Что они расскажут о происхождении христианства, о личности Иисуса и правдивости библейских текстов? По мнению ученых, свитки спрятали члены малоизвестной иудейской секты ессеев, чья община проживала в этой пустынной местности. Они хотели спасти свитки от римских солдат, которые разыскивали евреев, замешанных в восстании против Римской империи (66–70 годы нашей эры).

Одной из самых замечательных находок был Медный свиток. Обнаруженный в третьей по счету пещере Кумрана, этот свиток перечисляет шестьдесят четыре подземных тайника с ценностями — золотом, серебром, благовониями вроде ладана и мирры — и рукописями. Некоторые ученые поначалу не желали верить, что перечень сокровищ — подлинный. Кое-кто даже полагал, что это нечто вроде сборника легенд о кладах. Я поинтересовался мнением Рабина. Он пожал плечами:

— Медный свиток доставил нам хлопот. — Рабин взял с книжной полки папку и вынул из нее пожелтевшую газетную вырезку. — Вот что писали в «Нью-Йорк таймс» после публикации Медного свитка: «Можно подумать, все это написано каким-нибудь персонажем „Острова сокровищ“ — притом кровью и в безлунную ночь». — Рабин рассмеялся. — Но если свиток и ставит нас в тупик, он вовсе не обязательно подделка. Конечно, трубить о нем повсюду не следовало… лучше бы избежать золотой лихорадки. Многое из того, что говорили в те дни ученые, было не по делу, — Милик, Мувинкель, Зильберман и даже де Во.

Я их хорошенько разнес, — пробормотал Рабин не без некоторого академического снобизма. — Они полагали, что свиток — некая шутка, устроенная полуграмотным чудаком-переписчиком. Да уж, картина довольно забавная — пустыня, истоптанная козами вонючая пещера и убогий отшельник, который — шутки ради — усердно выцарапывает на медной пластине список бесчисленных, но несуществующих сокровищ Храма. Боюсь, мои еврейские предки не настолько славились чувством юмора! Я не прав?

Нет, — продолжал Рабин, — думаю, Медный свиток есть то, что есть, — дословная передача неких сведений. Этот документ составлен священниками из Иерусалима, я уверен. Перечень тайников, где были укрыты сокровища Храма. Именно перечень — никаких цветистых выражений, даже никаких глаголов. Одни голые сведения. Беда в том, что описания тайников лишены смысла. Вот, например…

Он отыскал какой-то отрывок в книге, которую снял с полки, и прочел: «В углублении старого Дома дани на Плите цепи: шестьдесят пять слитков золота».

Рабин лукаво посмотрел на меня:

— А как насчет этого? Целая куча добра, как здесь утверждают, находится в стоке, отходящем от цистерны с водой. Или вот еще клад, тщательно спрятанный «за Второй оградой в подземном ходе, ведущем на восток». Или еще — бесценное сокровище «в трубе для вод у северного бассейна». Каково? Уж на что иерусалимские почтальоны славятся умением отыскать адрес, написанный любым языком и почерком, — хихикнул он, — но тут бы и они спасовали. Современным людям подобные описания ни о чем не говорят. Что касается главной ценности святилища, тут, боюсь, сведения еще более туманные.

— Думаете, сообщение зашифровано?

— Да, была такая мысль. Но, насколько я чувствую этот документ, он — то, чем кажется. Перечисление примет, утративших, увы, всякий смысл.

И Рабин прочитал еще:

— «В пустынной долине Ахор в пещере у подъема горы, смотрящей на восток, на которой сорок камней, спрятана скиния и все золотые принадлежности». Речь вполне может идти о Ковчеге. — И Рабин как-то очень уж энергично потер подбородок.

У меня мелькнуло воспоминание о той ночи, когда я вместе со своим телохранителем, полицейским Тагарузе, шагал к горе Думгхе. Эта гора как раз смотрит на восток и покрыта огромными круглыми валунами. И под ней, как говорят, спрятан Нгома Лунгунду. Неужели здесь есть какая-то связь?

— Долина Ахор? — прервал я Рабина. — Она имеет к этому какое-то отношение? Что означает «ахор»? Вы имеете представление о том, где она находится?

— К сожалению, нет, — ответил он. — Неизвестный автор Медного свитка не дает ссылок на карты. Принято считать, что это где-то у горы Нево в Иордании. Так написано в апокрифической Маккавейской книге.

Рабин взял с полки еще одну книгу и прочитал: «Сей пророк, по бывшему ему Божественному откровению, повелел скинии и Ковчегу следовать за ним, когда он восходил на гору, с которой Моисей, взойдя, видел наследие Божие. Придя туда, Иеремия нашел жилище в пещере и внес туда скинию и Ковчег и жертвенник кадильный, и заградил вход. Когда потом пришли некоторые из сопутствовавших, чтобы заметить вход, то не могли найти его. Когда же Иеремия узнал о сем, то, упрекая их, сказал, что это место останется неизвестным, доколе Бог, умилосердившись, не соберет сонма народа».

— Кое-что, — продолжил Рабин, — наводит на мысль, что существовало два Ковчега или больше. Первый Ковчег изготовили для хранения двух скрижалей, на которых «пальцем Господа» выведен Завет. Когда народ Израиля стал чтить золотого тельца превыше единого Бога, Моисей разбил скрижали и получил приказ создать новые, с такими же надписями. Согласно иудейской традиции, был один Ковчег, предназначенный для хранения разбитых скрижалей, и еще один — для скрижалей, созданных Моисеем.

Рабин опять улыбнулся своей мальчишеской улыбкой, и я на миг увидел в нем берлинского школьника, каким он был десятки лет назад.

— Блаженной памяти философы выводили отсюда такую мораль: даже разбитые скрижали нужно с почетом хранить в Ковчеге; другими словами — даже такой дряхлый сыч, как я, почти уж и позабывший всю свою науку, заслуживает уважения. А еще он заслуживает отдыха.

И старый ученый, у которого сделался вдруг очень усталый вид, повел меня к выходу, объясняя, что настало время для полуденного сна. Когда мы дошли до дверей, Рабин побледнел и пошатнулся. Собравшись с силами, он тихонько проговорил:

— В детстве мать заставила меня выучить длинное стихотворение на английском языке. Интересно, смогу ли я вспомнить хоть кусочек? И он продекламировал тонким голоском мальчика-подростка:

Быть может, где-то далеко живет Ковчег Господний и до сих времен — Средь тех, кто чист и кто всегда блюдет Его закон. [6]

Улыбаясь, Рабин выпустил меня на улицу.

И снова сирены дали знать, что в Городе Мира не все спокойно. Шагая домой, я размышлял о том, хранят ли до сих пор Ковчег в каком-нибудь глухом уголке «те, кто чист». Мне было о чем задуматься.

Пару дней спустя я договорился встретиться с Рувимом в баре на углу улицы Короля Георга и Хистадрут, в западной части города. Повсюду попадались солдаты; Иерусалим пребывал в напряжении.

Рабин, как обещал, прислал мне по почте список литературы — несколько десятков названий. Еще он прислал мне короткое вежливое письмо — извинялся, что прервал наш с ним разговор. Ему потребовалось разобраться в собственных мыслях.

«Когда я был ребенком и жил в Германии, — писал он, — давным-давно, во времена Веймарской республики, кто бы предсказал находку свитков Мертвого моря? Свитки, написанные на пергаменте, — ведь они куда менее долговечны, чем предметы из золота или серебра, или даже чем Ковчег, сделанный из дерева ситтим. И раз уж они пролежали в пещерах Кумрана две тысячи лет, то почему не могли сохраниться сам Ковчег и сокровища Храма?»

Рувим прочел письмо и согласно кивнул. Я повторил ему слова Рабина о том, что Медный свиток еще покажет себя, нужно только расшифровать приметы. Я заказал нам виски; Рувим просмотрел список книг и посвятил меня в самые свежие новости касательно поисков Ковчега. Последние несколько недель он занимался изучением этого вопроса.

Как и предполагал Рабин, за Ковчегом охотятся многие. Например, шустрый молодой американец, который болтается неподалеку от гостиницы «Петра» рядом с Яффскими воротами. Он пьет много водки, и подружек у него куда больше, чем нужно, но зато у него есть стэнфордская степень по семитологии и хорошо соображает голова. Он подружился с одной арабской семьей, проживающей недалеко от Храмовой горы, и теперь усердно раскапывает их внутренний дворик. Таких искателей много, заметил Рувим и поведал мне о последних заявлениях.

Напоследок он рассказал о трех американцах, всерьез взявшихся за поиски. Рон Уайетт из Теннесси утверждал, что нашел Ковчег в пещере неподалеку от Иерусалима. Физик из Лаборатории радиофизики Стэнфордского исследовательского института в городе Менло-Парк, штат Калифорния, пролетел над Храмовой горой, пытаясь исследовать ее основание с помощью цезиевых магнитометров, но Ковчега не нашел. И наконец, Том Кротсер объявил в 1981 году, что откопал Ковчег рядом с горой Нево в Иордане. Он сделал снимки, но опубликовал только один — с изображением не слишком старого на вид медного ларца, из которого торчали гвозди явно современного изготовления.

В баре сидело полно народу — писатели, поэты, кое-кто из довольно известных государственных деятелей. Как обычно, там царил полумрак. Все семь столиков были заняты — посетители ели суп-гуляш, тафельшпиц с хреном и свекольным соусом — блюда австро-венгерской кухни, как раз под стать ностальгическим вкусам и обычаям, которыми проникнуты все стороны израильской жизни.

За наш столик подсел знакомый член правительства в строгом костюме и стал вполголоса рассказывать о том, что под Храмовой горой недавно обнаружили ход, и о том, какие это вызвало серьезные споры. Шин бет — Служба общей безопасности Израиля — изучает возможную реакцию мусульманского населения. Наш знакомый пояснил:

— Год назад или около того члены «Атерет коаним» в поисках Ковчега проводили несанкционированные раскопки и вызвали тем самым серьезное возмущение в мусульманской среде. В октябре тысяча девятьсот девяносто первого некая группа, называемая «Верные Храмовой горе», устроила демонстрацию под провокационными лозунгами. Ходили слухи, что «Верные» планируют закладку фундамента для нового Храма. Как вы знаете, это привело к мятежам, в результате которых погибли двадцать два палестинца. И если теперь там начать какие-нибудь серьезные раскопки, по всему мусульманскому миру от Касабланки до Карачи польется кровь. Евреев не пощадят.

Через несколько минут в бар вошла моя самая старинная приятельница в Иерусалиме Шула Эйзнер, работавшая у мэра Иерусалима Тедди Коллека. За ней появился и сам мэр с толпой разряженных американцев. Шула ненадолго присела к нам. Я воспользовался случаем — познакомил ее с Рувимом и рассказал о поисках Ковчега. Когда Шула уже уходила, я поинтересовался, не имеет ли муниципалитет отношения к закрытию раскопок под Храмовой горой и не обсуждается ли вопрос об их разрешении.

— Ребята, — сказала Шула — акцент у нее был, как у жительницы Бронкса, — даже не спрашивайте! В Иерусалиме пока что тихо. Пусть так и дальше будет. Храмовая гора хуже пороховой бочки. А насчет Ковчега — оставьте вы в покое это старье!

И она отплыла к мэру и его гостям.

Через некоторое время бар опустел, и около полуночи мы вышли на улицу Короля Георга. Перед тем как нам разойтись, Рувим спросил:

— У тебя найдется немного свободного времени?

— Найдется, наверное, — неохотно ответил я.

Водитель Рувима ждал нас с автомобилем неподалеку от бара. Рувим открыл дверь и втолкнул меня на сиденье. У Яффских ворот я вышел. Рувим как-то чересчур торопливо пожелал мне спокойной ночи и пообещал, что скоро со мной свяжется.

На улицах все еще было полно солдат. Их, видимо, подняли по тревоге, и, шагая по темным переулкам, я слегка беспокоился, хотя посты стояли почти на каждом углу. Добравшись до дома, я почувствовал облегчение.

С Иудейских гор доносился прохладный ветер пустыни. Я стоял на крыше и смотрел на Купол камня. Глядя на Храмовую гору, я уже не мог не думать о Ковчеге. Нужно мне и самому что-нибудь почитать.

Несколько недель я не выходил из читального зала отдела иудейской литературы Еврейской национальной и университетской библиотеки в Иерусалиме. Полки тут ломились от пыльных ветхих томов, многие из которых собирали после Второй мировой войны по разоренным еврейским семинариям и библиотекам Европы. Война уничтожила результаты сотен лет умственной работы — об этом можно было судить по старым штампам библиотек и синагог Санкт-Петербурга, Лодзи, Одессы.

Среди читателей библиотеки было много ортодоксальных евреев в темной одежде, склонившихся над сочинениями раввинов. Бледнолицые молодые люди с коротко остриженными волосами, в очках с толстыми стеклами, читали и раскачивались взад-вперед.

После проведенных в библиотеке недель я несколько дней ни с кем не встречался и почти не выходил из дому. Мое новое увлечение начало переходить в страсть; много часов я провел, углубившись в свои заметки — пытался выстроить какое-то рассуждение о Ковчеге. На телефонные звонки не отвечал.

Мои арабские приятели — мы познакомились на рынке, — не видя меня, решили, что я заболел, и пришли навестить. Они принесли хабиз — тонкий, как бумага, арабский хлеб, блестящие черные маслины и сваренные вкрутую яйца. Я пил густой арабский кофе, которым они меня угостили, и думал о тайне Ковчега.

В предыдущие годы я посещал еврейские общины по всему миру. Мне вспомнился вечер, проведенный у главного раввина Джербы, острова у побережья Туниса. Мы встретились где-то в пору еврейской Пасхи. Раввин пригласил меня отобедать в небольшом чистейшем домике в древнем еврейском квартале Хара Сегира. За обедом речь зашла о разрушении Храма.

Хозяин с живописными подробностями поведал мне о разграблении Иерусалима, о разрушении Святая Святых, о том, как завоеватели попирали мраморный пол жилища Всевышнего. Описывая это национальное бедствие, старик плакал. Слезы текли по его впалым щекам и всклокоченной седой бороде.

В одном, подумал я, Рабин точно прав. Если бы вавилоняне или римляне уничтожили Ковчег, евреи до сих пор бы его оплакивали.

Услышанное в Джербе лишний раз меня убедило: евреи сделали бы все возможное для спасения своего бесценного наследия. По утверждению почтенного раввина, после разрушения вавилонянами Храма несколько священников бежали на побережье Северной Африки и основали на Джербе общину — с собой они привезли дверь и камень из Святая Святых. Камень этот и сейчас там. Предания о пребывании Ковчега в Джербе не существует; видимо, священники спасли то, что успели.

«Нужно идти по следам священников», — сказал когда-то Рабин.

Шел февраль 1993 года; Иерусалим наслаждался ранней весной. Как-то утром я сидел у себя во внутреннем дворике под лимонным деревом, окруженным горшками с цикламенами и мелколистным базиликом, и пытался подвести итог: что же достоверно известно о Ковчеге до того, как он исчез из Храма царя Соломона?

Когда евреи под предводительством Моисея бежали из египетского рабства и пересекли Красное море, они направились в Синайскую пустыню. В первое же новолуние после исхода они разбили лагерь перед горой Синай. Бог повелел Моисею подняться на гору и получить Закон. Получив Закон в виде Десяти Заповедей, выгравированных на каменных скрижалях «пальцем Всевышнего», Моисей спустился с горы и увидел, как израильтяне поклоняются золотому изваянию тельца. В гневе Моисей разбил скрижали, и Бог приказал ему изготовить другие такие же.

Десять заповедей составили основную часть соглашения между Богом и израильтянами, то есть Завета. Бог повелел Моисею построить Ковчег и положить в него скрижали, на которых написан Завет.

В Библии существуют два совершенно разных описания Ковчега.

Согласно первому из них, Ковчег выстроил по приказу Моисея художник Веселеил. Корпус он покрыл чистым золотом. Крышка (капорет) — ее называют еще Престол Господень — имела золотой обод. На ней сидели два золотых херувима, и их распростертые крылья образовывали над крышкой арку. С каждой стороны Ковчега было по два золотых кольца, в которые вставлялись шесты для его переноски.

Второй вариант устройства Ковчега куда более прост. Согласно Второзаконию, Ковчег строил сам Моисей и строил совершенно иначе. Ковчег представлял собой простое деревянное вместилище. Ни о гвоздях, ни о пазах, ни о клее не упоминается. То есть это могла быть емкость, выдолбленная из дерева ножом или долотом.

И в том и в другом случае Ковчег изготовлен из акации, по-еврейски — ситтим. Во многих засушливых зонах Африки акация — дерево распространенное. В Синайской пустыне — на перешейке между Азией и Африкой — акация царствует безраздельно. Там она практически единственный строительный материал.

Древесина у акации твердая, очень тяжелая, плотная и долговечная. В условиях пустыни она совсем не портится. В Египте встречаются панели из акации, которым больше трех тысяч лет. В хороших условиях Ковчег может храниться практически вечно.

Длина Ковчега — два с половиной локтя, ширина — полтора локтя, высота — полтора локтя. Если перевести это в футы, получается: два фута в высоту, два в ширину и около трех в длину. Примерно как большой чемодан. Его легко переносить, легко спрятать.

Но для чего он нужен? Первое назначение Ковчега — служить вместилищем каменных скрижалей. Второе — Престол Господа, который открывался Моисею прямо над распростертыми крыльями херувимов. Нижняя часть Ковчега служила подставкой для ног Господа.

В обоих вариантах описания Ковчег поместили в подобие шатра, называемое скинией. Затем Аарон, брат Моисея, принес жертву Богу. Он исполнил все, как было велено, и то, что Аарон возложил на жертвенник, сгорело, но не от зажженного им огня. Огонь загорелся сам.

Позже его сыновья Надав и Авиуд совершили жертвоприношение не так, как следовало, — не по уставу Господа. Они принесли к жертвеннику чуждый огонь, и Господь сжег их своим огнем. Огонь вышел из Ковчега. Свойства Ковчега позволяли ему изрыгать огонь. Он мог убивать — и убивал.

«Две огненные струи, исходящие от херувимов над Ковчегом, — говорится в Мидраще, — сжигали на пути змей, скорпионов, колючки и уничтожали врагов Израиля».

Раввины называли это пламя «огонь Господа».

Подобно тому как сегодня при транспортировке боевых ракет их прикрывают маскирующими материалами, Ковчег всегда покрывали голубой тканью и шкурами животных.

На него не дозволялось смотреть даже священникам.

В Библии упоминается молитва — очень древняя, похожая на молитвы, произносимые над оружием.

«Когда поднимался Ковчег в путь, Моисей говорил: восстань, Господи, и рассыплются враги Твои, и побегут от лица Твоего ненавидящие Тебя! А когда останавливался Ковчег, он говорил: возвратись…»

В каждом свитке Торы эти грозные строки сопровождаются, перед началом и в конце, перевернутыми еврейскими буквами «нун» — то есть «n». Что это значит? По мнению толкователей, такие своеобразные пометы означают, что оба стиха взяты из другого места. Стихи, описывающие военное назначение Ковчега, считают раввины, составляли отдельную книгу Писания.

Священники несли Ковчег на шестах, двигаясь впереди наступающего войска. Во время завоевания Ханаана именно Ковчег заставил воды Иордана разойтись и пропустить евреев. Именно Ковчег несли как часть военного снаряжения перед семью священниками, трубившими в трубы, во время знаменитого обхода иерихонских стен, и благодаря Ковчегу рухнули двойные неприступные стены города.

Когда израильтяне устремились в Ханаан, Ковчег поместили сначала в Галгале, потом в Силоме, в двенадцати милях от Иерусалима. И там оставался он триста или четыреста лет; его выносили во время боевых действий. Однажды Ковчег попал в руки врага, и его поместили в святилище филистимлянского божества Дагона в Азоте. Ковчег поборол Дагона, разбитую статую которого обнаружили лежащей на полу.

Самих филистимлян Ковчег тоже не пощадил. Он поразил их кровоточащими наростами и наслал на страну нашествие мышей. Двадцать лет Ковчег пребывал в Кириаф-Иариме, горном селении недалеко от Иерусалима, пока царь Давид не решил забрать его в свою новую столицу. Он выстроил специальную колесницу, поместил в нее Ковчег и двинулся в путь, сопровождаемый поющей и ликующей толпой. По дороге колесница наехала на кочку. Ковчег, казалось, вот-вот упадет. Так как никого из священников поблизости не случилось, человек по имени Оза протянул руку, чтобы придержать его. И Ковчег поразил его насмерть. Ликование прекратилось, Ковчег поместили в доме некоего Аведдара Гефянина. Три месяца спустя царь Давид за ним вернулся. На этот раз он все организовал как следует. Перед тем как выйти в Иерусалим, царь совершил жертвоприношение и, обнажившись, танцевал перед Ковчегом. На нем был ефод — непонятный таинственный предмет, суть которого неясна до сих пор. Изготовили его у горы Синай, в одно время с Ковчегом.

После мирного периода царь Давид как-то раз заметил пророку Нафану, что сам он, царь, живет в роскошном доме из кедра, а Ковчег прозябает в каком-то шатре. Не следует ли тут что-нибудь предпринять? Оказалось, Ковчег путешествовать, упаси Господи, не намерен, и лучше он еще побудет на том же месте. И только когда воцарится Соломон, не раньше, Ковчег отправится в надлежащее обиталище — новый величественный Иерусалимский храм, который выстроят специально для него.

Теперь я уже поверил, как верит Рабин, что Ковчег некогда существовал. В тех исторических условиях, столь непростых, многоплановых, вряд ли все это могло быть чьей-то выдумкой. И — еще важнее — имелось у меня и другое соображение. Чем больше я размышлял о назначении Ковчега, тем меньше его понимал. В Синайской пустыне Моисей пытался сделать из бывших рабов крепкое воинство. Неужели, когда они оказались перед вражескими войсками, для того, чтобы вселить в них мужество, достаточно было пронести перед ними на длинных шестах простой ящик или гроб? Даже если он создан в качестве обиталища невидимого Бога? Ковчег явно обладал разрушительной силой. Как она действовала? Это никому не известно.

Итак, каково бы ни было его назначение, Ковчег существовал. А раз так, то теоретически вполне возможно, что он где-то спрятан. В древних текстах есть многочисленные на то указания. Судя по некоторым, Ковчег находится в Иерусалиме, если верить другим — его увезли куда-то далеко. И тот, кто его увез, несомненно, священник. Но как пройти по следам священников, если следам этим две с половиной тысячи лет?

На следующее утро я проснулся, когда комнату уже заливал солнечный свет; он озарял пыльные стопки книг и бумаг, кучи грязной одежды, бутылок из-под вина и виски и медных подносов с окаменевшими остатками купленной на рынке еды. Я проспал.

Из моего внутреннего дворика на улицу вела металлическая дверь. Возле нее висел электрический звонок. Я тупо таращился на беспорядок в комнате, и тут звонок зазвонил, выводя меня из состояния утреннего оцепенения.

Обернувшись полотенцем, я вышел к двери и увидел мою приятельницу Шулу. Она показывала американским гостям Тедди Коллека Старый город и по пути заглянула ко мне.

— Что там еще за история с Ковчегом? — накинулась Шула на меня. — Я-то думала, ты в Иерусалиме самый нормальный. Оставь ты эти дурацкие заморочки разным психам. Тедди сильно недоволен. У нас тут и так чокнутых девать некуда, и новые нам не нужны. Заканчивай переводы еврейских стихов или дописывай книгу о евреях и исламе. Или возвращайся давай в Лондон, к своей подружке. Только сделай, пожалуйста, мне одолжение. Личное. Оставь Ковчег в покое!

И, крепко обняв меня на прощание, Шула сказала, что ей пора возвращаться.

Она спешила к Стене Плача. Я быстренько умылся, оделся и отправился с ней; пройдя еврейский квартал, мы расстались. Миновав Мусорные ворота, я через пустырь зашагал в сторону семи золотых луковиц — куполов русской православной церкви Марии Магдалины на склоне Масличной горы в Гефсимании.

Я постучал в тяжелые деревянные ворота и остался ждать в тени под стеной обители. Вскоре засовы отодвинули, и невысокая сурового вида служанка-палестинка по имени Люба, с которой мы знакомы уже много лет, впустила меня внутрь.

Мы прошли через свежий тенистый сад, переполненный пьянящим запахом нагретых солнцем сосен, к утопающему в зелени домику, где монахини принимают посетителей из внешнего мира. Наливая мне чай из мяты, Люба меня приветствовала:

— Мархаба! Ахлан! Ахлан вайсалан! Добро пожаловать, господин! Чем я могу вам помочь? С кем вы хотите поговорить, хаваджа? — спросила она. Слово «хаваджа» — уважительное обращение к немусульманину — звучало в ее устах чарующе-лукаво.

Я объяснил, что заказал у монахинь в мастерской икону и она уже должна быть готова. Люба пошла за иконой.

Неподалеку от меня на столе высилась стопка церковных журналов на русском и английском языках. Я взял старый номер «Джерусалим пост» и обнаружил там статейку о Роне Уайетте.

Если верить журналу, он впервые появился в Иерусалиме в 1978 году. Его план потряс меня явной нелепостью: заняться в Красном море дайвингом, чтобы найти фрагменты египетских колесниц и доказать, что море действительно поглотило армию фараона и, стало быть, библейское описание исхода евреев — правда. Довольно скоро Уайетт объявил: он обнаружил место пересечения евреями Красного моря, установил точное местонахождение городов Содома и Гоморры и место распятия Христа, которое до него никто не мог определить.

О находке Ковчега Завета он впервые объявил около 1982 года, во время тайных раскопок за стенами Старого города. Если верить Уайетту, Ковчег спрятали там, в подземном хранилище, перед самым нашествием вавилонян. А над этим самым хранилищем и находится место распятия Христа. Ни больше ни меньше.

В Соединенных Штатах у него немало последователей, включая довольно известных, хотя и излишне доверчивых телепроповедников, да еще в Теннесси есть исследовательский институт, занимающийся изучением его находок.

Я дочитал статью, и тут вошел статный длинноволосый православный священник из Нью-Йорка, знакомый Шулы, которого я раз или два встречал прежде.

Мы поговорили об общих иерусалимских знакомых, а когда он уже собрался уходить, я спросил его:

— Вы читали статью про Рона Уайетта?

— Это тот субъект, который отыскал Ковчег?

— Именно.

— Да, — рассмеялся священник. — Я много чего о нем слышал. Уайетт нашел, как он говорит, трещину от землетрясения прямо под местом распятия, и проходит она до самого укрытия Ковчега. Он утверждает, что кровь Христа текла в трещину на Престол Господень — крышку Ковчега. По мнению Уайетта, это означает, что ветхозаветный обычай приносить в жертву животных достиг высшей точки принесением в жертву Иисуса, которого он считает новым первосвященником. Когда кровь Иисуса потекла на крышку Ковчега, завершился великий и последний акт жертвенного культа. Неплохо придумано.

— Прекрасно. Но почему Уайетт не представил никаких доказательств?

— Он объявил, что Управление древностей Израиля дало ему разрешение на раскопки при условии соблюдения строгой секретности. И туннель, ведущий в хранилище, он забетонировал армированным бетоном. Сообщить о его местонахождении Уайетт отказывается, и потому Ковчег останется там, где и был. Так, мол, хотят израильтяне. По словам Уайетта, из-за попыток отыскать Ковчег погибли больше десяти человек. У него якобы есть документы, видео- и фотоматериалы, которые он скрывает, однако обещает показать позже. Следы крови Христовой он разглядел очень хорошо. Шула рассказала мне про одного иерусалимского фэбээровца, известного своей недалекостью, — по его мнению, израильтяне боятся обнародовать связь между Ковчегом и местом распятия, потому что тогда начнется массовый переход евреев в христианство.

— Боже ты мой! Я не понимаю — разве подобная история, не подкрепленная решительно ничем, заслуживает большего доверия, чем какие-нибудь старушечьи байки?

— Вот именно. Зато в Иерусалиме уже позадирали носы. Ой, я самое интересное забыл! По заявлению Уайетта, анализ ДНК Христовой крови свидетельствует, что этот человек рожден девственницей! Но если он появился на свет без помощи отца, то у него, выходит, отсутствует Y-хромосома!

Священник неблагочестиво ухмыльнулся, махнул рукой и ушел. Тут же вернулась Люба с иконой. Я заплатил условленную сумму и еще несколько шекелей в качестве пожертвования церкви.

— Хараджа, люди о тебе судачат, — проворчала Люба. — Харам! Бедняга. Говорят, ты связался с евреями. Это правда? Как будто у них заступников не хватает. Слышала я, ты ищешь Ковчег Завета. Это тоже правда? И какой толк палестинцам от Ковчега? Он разве спасет нас от евреев? А может, наоборот, они его обратят против нас? Ковчег — вещь очень опасная: я читала про него в Библии, и я знаю многих, кто его боится. Я с людьми-то вижусь — и здесь, и у себя в деревне. Некоторые из них — народ горячий, так что послушай моего совета: будь поосторожнее.

Она взяла мои руки в свои и крепко пожала.

Перед тем как вернуться в Старый город, я посидел в тени под древними кедрами, глядя на Храмовую гору и слушая отдаленный шум города вперемешку с шорохом и шелестом священного Гефсиманского сада. Уайетт — явно из тех энтузиастов, о которых предупреждал меня Рабин. В Иерусалиме навалом помешанных охотников за Ковчегом; они роются в земле, которую тысячу лет подряд ворошили то ассирийцы, то римляне, то крестоносцы, а потом более — а также менее — серьезные современные исследователи.

Я начал понимать, что Иерусалим — последнее место, где есть надежда отыскать Ковчег. Еще я понял, что можно выбросить из головы господина Уайетта и иже с ним, а вот к словам Любы следует отнестись серьезно.

* * *

Спустя несколько недель я шел по Старому городу, запасшись лучшим в мире хумусом в прославленном заведении Абу Шукри по соседству с виа Долороза. К своему удивлению, я вдруг увидел Рувима, который так несся мне навстречу, что развевалась одежда. От его ортодоксальности ничего не осталось. На нем вместо привычной одежды были блейзер и галстук от «Гермеса». Окладистая борода превратилась в нечто короткое и щетинистое, а усы исчезли.

Вид у Рувима был перепуганный. Загорелое лицо от напряжения покраснело, дышал он тяжело.

— Быстрее, — сказал он, оглядываясь через плечо. — Пойдем, выпьем где-нибудь кофе. Я тебе расскажу кое-что важное.

Я повел его в небольшое арабское кафе в Мусульманском квартале. Оно затерялось среди небольших переулочков, и там имелся второй этаж, на который вела железная винтовая лестница. Туда мало кто поднимался, кроме молоденьких парочек. Если Рувиму вдруг понадобилось безопасное уединенное место, лучшего не найти.

Я попросил два кофе с кардамоном и жестом предложил Рувиму пройти в верхнюю комнату. Он стал подниматься по лестнице, все еще задыхаясь; я последовал за ним. Место отлично подходило для разговора. Других посетителей не было. Мы уселись на низенькие надушенные диванчики, обтянутые искусно выделанной дамасской тканью. Почти сразу нам подали кофе в маленьких стеклянных чашечках.

— Шукран, — поблагодарил я официанта и попросил его никого к нам не впускать. — В чем, черт побери, дело? — спросил я Рувима. — Вид у тебя — просто ужас.

— И у тебя тоже, — заявил он. — Ты голодовку объявил — или что?

Я объяснил, что много времени провел взаперти — такое с учеными иногда случается.

Рувим понимающе улыбнулся и сказал:

— Да, ты проявил усердие… а я — дурость.

— То есть?

— Помнишь Аниса — торговца, который продал мне йеменскую рукопись про Мухаммеда?

— Прекрасно помню.

— Когда ты сообщил мне, что это подделка, я аннулировал чек. Рукопись, конечно, возвратил, но Анис был не в восторге. Беда в том, что я рассказал ему о своей цели. Ведь я был полностью убежден в подлинности документа, думал с его помощью изменить религиозное и политическое положение на Ближнем Востоке. Разумеется, я попросил Аниса помалкивать. Он отнесся с пониманием, по крайней мере сделал вид. Он, ты знаешь, мусульманин, но не слишком ревностный. Мы с ним не раз выпивали в баре гостиницы «Американская колония». А когда у нас вышла денежная размолвка, он на меня разозлился и, кажется, пустил слух, будто я собираюсь ниспровергнуть ислам. А в Израиле сейчас такое творится, что мне это все нужно как дырка в голове.

Рувим на миг отвернулся.

— Еще он явно наболтал своим друзьям-фундаменталистам, на мою беду, что я ищу Ковчег и связан с «Атерет коаним». И еще я намерен использовать силу Ковчега против палестинцев и мусульман вообще. Я ему рассказывал, как Ковчег описывается в Библии и какой он обладает мощью. Некоторые из этих людей очень суеверны и считают, что у всех евреев есть сверхъестественные способности. Пошли слухи, будто я строю заговор против ислама.

Рувим понизил голос до шепота:

— Все это привело к тому, что ко мне уже стал проявлять интерес «ХАМАС». Ты ведь знаешь — на флаге «ХАМАСа» изображена мечеть Омара. Так вот, говорят, что я, чтобы найти Ковчег, собираюсь раскопать фундамент мечети. — Он растерянно хихикнул. — Хуже и не придумаешь!

«ХАМАС» — аббревиатура названия организации «Харакат аль-мукавама аль-исламийя», то есть «Исламское движение сопротивления». Организовал его несколько лет назад шейх Ахмед Ясин во время первой интифады — восстания палестинцев против израильского господства — длившейся с 1987 по 1993 год. Цель «ХАМАСа» — уничтожение государства Израиль и замена его исламским палестинским государством на всей исторической территории Палестины. Члены «ХАМАСа» вообще евреев, мягко говоря, не жалуют, и у Рувима для опасений были серьезные причины.

Оказывается, Рувим в целях безопасности переехал вместе с Кларой на съемную квартиру в Тель-Авиве, а сегодня заехал в Иерусалим — забрать из дому кое-какие книги. Клара уже ему звонила, умоляла вернуться поскорее. Однако такой заядлый коллекционер, как Рувим, не мог упустить шанс заглянуть в антикварные лавки Христианского квартала. Когда Рувим вышел из какого-то магазина, неся под мышкой пару-тройку рукописей и книг, двое мужчин, по виду — арабов, выхватили у него книги и слегка его припугнули.

— Их интересовали книги. Они хотели проверить, что я затеваю. Думаю, я еще легко отделался.

— Вряд ли они из «ХАМАСа», — сказал я. — В противном случае, если бы «ХАМАС» что-то против тебя имел, ты бы тут не рассиживался и не смаковал бы этот дивный кофе. И вот ведь странно — я недавно услышал от одной знакомой палестинки, что про меня тоже ходят всякие слухи. Наверное, кто-то видел, как ты ко мне приходил. Ты Анису про меня не упоминал?

Рувим растерянно покачал головой и тяжело поднялся. Мы отправились к Яффским воротам, где его дожидался водитель, чтобы доставить обратно в Тель-Авив. В последнюю минуту Рувим вдруг предложил мне поехать с ним.

Иерусалим — самое мое любимое место. Правда, иногда там начинаешь испытывать клаустрофобию, и тогда лучшее противоядие — Тель-Авив. Заняться мне было нечем, да и отдохнуть не мешало — и я забрался в удобный синий пятисотый «мерседес».

Приключение в Христианском квартале, похоже, не прошло для Рувима даром: началась головная боль; из-за небольшого ранения, полученного на войне Судного дня, его часто мучают головные боли. Рувим потер висок, проглотил пригоршню таблеток и через несколько минут уже спал. А я, утопая в роскошном кожаном кресле, наслаждался видом лесов Иудеи.

Я размышлял о Ковчеге, который тысячи лет назад, во времена древних иудейских войн с местным населением, не раз возили этим путем.

Задумавшись о том, как он мог бы повлиять на теперешние военные конфликты, я тоже задремал и проснулся, только когда выключился мотор. Автомобиль стоял перед подъездом роскошного дома на улице Дизенгоф, в котором жил Рувим.

Клара ушла к друзьям, у горничной был выходной, так что мы оказались предоставлены сами себе.

Рувим принял душ и переоделся в джинсы и белую футболку.

— А как же твоя ортодоксальная одежда? — полюбопытствовал я.

— Когда в мире дела идут, как сейчас, незачем торчать, словно заноза в пальце. С моим шнобелем, — он дотронулся до носа, — и так всякий видит, что я еврей, так чего ради лишний раз напоминать всем о том, о чем Бог и так сказал? Клара уговорила меня носить что-нибудь более нейтральное, хотя бы некоторое время.

— А как твои поиски, Рувим? — мягко спросил я.

— Вот как раз о них я и хотел поговорить. Мне нужна твоя помощь. Я прочел все, что можно, и мне кое-кто помогал. Некоторый прогресс таки есть. Но теперь я понимаю: дело обстоит не так просто, как казалось поначалу. Я перестал понимать, что такое вообще этот Ковчег. Я уже и не знаю, что, собственно, ищу. С одной стороны, Ковчег, вероятно, — своего рода оружие. С другой — для него часто устраивали целые процессии с трубами и тимпанами. Ко всему прочему, он еще престол Всевышнего и его же подставка для ног. Все это, конечно, очень хорошо, но что же такое Ковчег? Тут у нас большой знак вопроса.

Мой друг казался усталым и взволнованным. В идее отыскать Ковчег он явно начал разочаровываться. Чем больше Рувим изучал этот вопрос, тем меньше понимал, о чем вообще идет речь.

Отыскать Ковчег, стало быть, нелегко. Однако при хороших капиталовложениях, не унимался Рувим, и при правильной постановке дела — вполне возможно. Он продолжал твердить о финансировании долгосрочного проекта поисков, потом снова погружался в смутную, запутанную историю Ковчега. При этом Рувим характерным жестом потирал голову; видно, его опять донимала головная боль.

Со странным выражением лица, двигаясь, как лунатик, Рувим вышел из комнаты и пропадал почти полчаса. Я только слышал, как он пространно что-то объяснял на иврите кому-то по телефону. Потом вернулся, неся поднос с едой: хлеб, оливки, соленая и маринованная селедка, пикули, «джибне» — козий сыр по-арабски — и хумус, который я купил у Абу-Шукри и положил Рувиму в холодильник, и бутылка голанского вина. Рувим открыл вино, налил нам обоим и, бурча, что не надо бы ему пить с паршивым необрезанным гоем, опустошил свой бокал. Несколько минут он молча ел и, казалось, обрел прежнее самообладание.

Стояла теплая, невыносимо влажная ночь. Одежда моя годилась для Иерусалима, но никак не для Тель-Авива. Я принял душ, а кожа все равно была липкой, по спине струился пот.

— Давай выйдем, снаружи хоть ветерок, — предложил Рувим и повел меня на крытую террасу, откуда виднелись огни эспланады, а за ними — темная пустота моря. — Я разговаривал с равви Гетцем из «Атерет коаним», — сообщил Рувим. — Он, правда, не утверждает, что видел Ковчег или нашел его убежище, но в глубине души верит, что Ковчег может быть спрятан в каком-нибудь тайнике под Храмовой горой. Хотя он не хуже нас знает: по всей этой территории, по крайней мере со времен римлян, постоянно ведутся раскопки. Я начинаю сомневаться, что Ковчег вообще тут. Если его спрятали здесь, то почему тамплиеры, которым никто не препятствовал, у которых были неограниченные людские ресурсы и которые много лет занимались тут поисками, ничего не нашли? А теперь все раскопки запрещены правительством. Когда в последний раз Гетц и его люди копались в основании горы, мусульмане наверху услышали шум, доносившийся снизу через резервуар; они побежали посмотреть, что случилось. Ну а какой потом поднялся переполох, ты знаешь. Туннель закрыли армированным бетоном. Теперь ни на какие раскопки в Иерусалиме меня не заманишь. Особенно после того, что я слышал о «ХАМАСе».

— Понимаю, — сочувственно кивнул я, — и в любом случае — в Иерусалиме Ковчег ищет уйма народу, они уже друг о друга спотыкаются. К тому же нет ни малейших доказательств, что он вообще там.

— Именно, — уныло согласился Рувим. — Гетц провел внизу несколько недель, пока его не обнаружили. И кроме многочисленных следов предыдущих раскопок, его люди почти ничего не нашли. Думаю, это тупик… Пару дней назад, — продолжил он, — я читал Талмуд и дошел до места в трактате «Шекалим», где говорится о священнике, который заметил, что один из камней в полу Храма формой отличается от других. Он предположил, что так помечено место, где спрятан Ковчег, и хотел поделиться наблюдением с другим священником, но тут же был поражен насмерть. Этот рассказ задел меня за живое. — Рувим рассмеялся. — Я не боюсь умереть на месте, но начинаю подумывать — а не поискать ли где-нибудь еще? Мы не так давно говорили, что Ковчег могли увезти в Египет. Может, нужно поискать там? Может, ты его поищешь?

Рувим вопросительно смотрел на меня. Я уже некоторое время только и мечтал принять более активное участие в поисках. Его одержимость захватывала и меня. Теперь, когда мы пришли к выводу, что Ковчег не в Иерусалиме, мне не терпелось поискать где-нибудь в другом месте. Мысль устроить экспедицию в Египет показалась очень заманчивой. Но, глядя на далекий берег, я размышлял — нужно ли в самом деле отправляться неведомо куда на поиски незнамо чего? Неужели я — британский гой — и вправду хочу рыскать по египетским пустыням в поисках еврейского грааля?

— Не знаю, Рувим. Отправиться на поиски Ковчега в Египет? Мне нужно сперва решить, кто я — ученый или авантюрист?..

— Одно другому не мешает, — заявил Рувим. — Многие следы ведут в Египет — это следует и из твоих же рассказов… и из других сведений. Если хорошо подумаешь, может, что-то и надумаешь.

Рувим ушел в дом, потом вернулся и аккуратно поставил на стол маленькую коробочку, обтянутую бархатом.

— Открой, — предложил он.

Внутри лежали три увесистых алмаза.

— Вот — для первого этапа, на тот случай, если что-то понадобится. Наша войсковая касса! Это только для начала.

Я отодвинул коробочку. Мне не нужны были его деньги. И в последующие годы — мне приятно об этом вспоминать! — хоть и случались всякие непредвиденные события, но я упорно отказывался брать деньги для себя лично.

— Непрактичный ты человек, — вздохнул Рувим. — Вряд ли ты чего-нибудь добьешься, если не изменишь отношения к деньгам. Ну, раз они тебя не прельщают, попробуем по-другому.

На столе лежала стопка старых еврейских книг в кожаных переплетах. Рувим вынул из одной листок и насмешливо-официальным жестом протянул мне.

На листке было несколько строк на еврейском языке — отрывок из стихотворения Иегуды Галеви, еврейского поэта двенадцатого века, жившего в Испании:

И я пойду путем Ковчега Завета, Пока не вкушу пыли пристанища его, И будет она слаще меда.

Знал Рувим, чем зацепить мою кельтскую душу. Эти строки исполнены вдохновляющей красоты. И конечно, что может быть заманчивее, чем отыскать предмет, который несколько тысячелетий не перестает волновать людское воображение?