Проснувшись на следующее утро, я ощутил душевный подъем. Стены моего номера были белее, чем обычно, а утреннее небо — голубее. Горизонты моей жизни значительно расширились.

Я по-прежнему не имел понятия, каким образом приступить к поискам Ковчега, но хотя бы принял решение. Перенял у Рувима эстафету. Моя одержимость победила окончательно.

В то утро я одевался с особым тщанием. Надел чистую белую рубашку, льняной костюм, не первой молодости туфли фирмы «Черч»; потом отправился в каирский Американский университет, намереваясь кое-что посмотреть в тамошней библиотеке. Я шагал по улице Абдула Азиза Аль-Сауда, и мне казалось, что я лечу по воздуху.

Через несколько дней мы с Даудом провожали Рувима в аэропорту. Он летел в Париж, где его ждала Клара. Потом они уедут в Индию. Его непосредственное участие в поисках Ковчега закончилось.

Вечером, перед отлетом, Рувим послал за мной машину, и меня доставили в гостиницу «Мена-Хаус». Мой друг пребывал в непонятном настроении и выпил гораздо больше, чем обычно. В том же роскошном ресторане, где мы обедали, когда я приехал из Лондона, он опять вынул из портфеля бутылку кошерного вина. Мы ели мезе и бабагануши, хумус, турецкий горох, нильского окуня. Рувим заказал для меня бутылку «Пуйи Фюме». Около часа мы проговорили о разных израильских событиях, возвращаясь то и дело к безнадежным поискам Ковчега.

В саду, после пары бокалов виски «Лафройг», он, как обычно, вернулся к излюбленной теме — если, мол, мне понадобятся деньги, нужно только позвонить Ронит, его помощнице в Тель-Авиве, и деньги мне тотчас переведут. Кроме того, Рувиму не терпелось узнать, как именно я намерен приступить к поискам. Он хотел помочь мне с транспортом, с гостиницами, охраной. Он хотел познакомить меня с министрами, послами, магнатами. Он хотел быть в курсе всех моих планов.

Однако планов у меня не было. Я дал Рувиму слово, что всерьез займусь изучением Ковчега, но Рувим явно ждал с моей стороны немедленных действий.

— Поезжай куда-нибудь! Пожалуйста, съезди хоть куда-нибудь, — требовал он.

— С какой стати я куда-то поеду? Я и так уже приехал! Ковчег с такой же вероятностью может находиться в Египте, как и где угодно. Даже с большей.

— Ну тогда поезжай в какой-нибудь коптский монастырь в Восточной пустыне. Или в южные горы. Поищи какую-нибудь затерянную пещеру. Арендуй «лендровер», найми проводников. Захвати с собой девушку. Я пришлю сюда Ронит. Пусть организует экспедицию, найдет проводников. Расходы я оплачу. Только езжай!

Я ерзал, зевал, поправлял очки и устало улыбался, думая о том, что Восточная пустыня — территория обширная, особенно если не имеешь и тени представления, где искать. С другой стороны, перспектива снаряжать экспедицию вместе с длинноволосой Ронит, умницей и красавицей, меня отнюдь не отталкивала, и Рувим это отлично понимал. На миг решимость моя поколебалась — но лишь на миг. Я сказал Рувиму, что лучше всего продолжить изучение документов — пока я не получу хотя бы намек, куда двинуться. Но рано или поздно, понимал я, придется отправиться в путь — возможно, на край света.

Мы прогуливались по гостиничному саду, наслаждались вечерним воздухом и впечатляющим зрелищем пирамиды Хеопса. Рувим был слегка мной недоволен. Я чувствовал, что его дружеское расположение приостыло. Он постоянно спрашивал, удалось ли мне прийти к какому-нибудь выводу.

— Я вроде как на начальной стадии, — отвечал я с улыбкой. — До выводов, боюсь, еще далековато.

Рувим ядовито заметил, что неплохо бы ускорить процесс, изучая более современную литературу.

— Ты только и делаешь, что читаешь Библию и тексты раввинов — Мишну, Талмуд. Я этим уже занимался. И мои помощники тоже. Это меня ни к чему не привело. Как и моих помощников. И тебя не приведет. Подумай. И смени курс, ради Бога! Почитай что-нибудь другое!

Рувим, как выяснилось, подразумевал те самые книжонки в ядовито-ярких обложках про Эфиопию, которые я видел у него во время прошлого визита в «Мена-Хаус». Издания эти показались мне совершенно несерьезными по сравнению со старыми переплетенными в кожу учеными фолиантами на восточных языках, с которыми у меня всегда ассоциировался Рувим и которые во многом и создали почву для нашей дружбы.

Книга, заинтересовавшая Рувима больше прочих, — он настаивал, чтобы я занялся в первую очередь ею, — была недавно изданным произведением Грэма Хэнкока под названием «Ковчег Завета».

Мы вернулись за наш столик в слабо освещенном уголке сада; Рувим упрашивал меня прочитать Хэнкока, пока он, Рувим, не уехал из Египта. Ему хотелось узнать мое мнение об этом произведении. Судя по книге, есть шансы обнаружить Ковчег в Эфиопии; по мнению Хэнкока, он именно там.

— Я сильно подозреваю, что от такой книги нам пользы не будет, — ворчливо заявил я, засовывая руки в карманы своих потертых штанов. — Может, она и интересная, но это не научная статья, а популярное издание.

Я неохотно вынул руки из карманов, взял книгу, которую нетерпеливо совал мне Рувим, и прочитал надпись на обложке:

— «Эта книга раскрывает величайший секрет трех последних тысячелетий». Ну и ну! Вот так заявление. Сразу видно — наукой тут и не пахнет.

Я перелистал страницы.

— Языков автор не знает. Эдвард Уллендорф, мой старший коллега по Институту изучения Востока и Африки, часто говаривал: нельзя понять что-нибудь про Эфиопию, не владея ее языками. Уллендорф знает их все. Читать вот это — только зря время терять. Если мне понадобятся сведения об Эфиопии, проще снять трубку и позвонить Уллендорфу. Он про Эфиопию знает больше, чем сотня таких Хэнкоков. Дауд где-то прочитал, что Уллендорф разнес теорию Хэнкока в пух и прах.

Рувим взял мои руки и посмотрел на меня своими глазами-буравчиками:

— Прошу тебя, просто прочитай, и ты увидишь, тут кое-что есть. Может, он наткнулся на это случайно и совершенно незаслуженно. Возможно, он и сам ничего не понял по своему невежеству. Или ему ангел в ухо нашептал. Но кое-что там есть. Я чувствую!

По дороге к себе в гостиницу, сидя в «мерседесе», огорченный скорым отъездом Рувима, я задумался о его словах. Той же ночью, устроившись у себя на балкончике, выходящем на темную реку, и страдая от укусов москитов, я принялся за книгу Хэнкока. Рувим не так уж ошибался. Кое-что было не лишено смысла.

Одно из наиболее здравых предположений автора — что Ковчег вывезли из храма Соломона во времена правления презираемого всеми вероотступника Манассии (687–638 годы до нашей эры). Незадолго до того, как Ковчег оказался в Эфиопии, где, по утверждению Хэнкока, и был им найден, священники тайно доставили его на Элефантину, маленький островок на Ниле, расположенный недалеко от Асуана, сразу за первым порогом — на Ниле их называют катарактами. Что интересно — на Элефантине, предположительно во времена Манассии, построили иудейский храм. Эту идею стоило обдумать.

Кутаясь в одеяло в надежде укрыться от холодной сырости, поднимающейся от реки, я прочел еще несколько страниц. Потом взялся за соответствующее место в потрепанной еврейской библии, которую получил много лет назад, в молодости, когда работал в Иерусалиме. Я читал и перечитывал тексты. Рабин дал мне двойной совет: «Обратись к текстам, следуй за священниками». Однако никаких ниточек не находилось. Чтобы проверить этимологию некоторых ключевых слов и понятий, я вновь обратился к захваченному из Лондона Большому еврейско-английскому словарю Ветхого Завета, составленному Брауном, Драйвером и Бриггсом.

Сидя без сна, я дал мыслям бродить свободно и позволил себе произвольно строить догадки. Я вспомнил иудейские легенды о чудесных предметах, в которые Ковчег вдохнул жизнь, и всегда окружавший его ореол святости. Если Манассия был хотя бы наполовину так плох, как описывает его Библия, то священники просто обязаны были спрятать Ковчег. И если они удалили его за пределы досягаемости нечестивого царя, то куда именно?

Если бы они отправились на запад, то попали бы на побережье, охраняемое преданными царю войсками. На севере или востоке они оказались бы на территории, контролируемой ассирийцами. Единственный маршрут из Иерусалима, где священники меньше всего рисковали, что их обнаружат, лежал через скалистые Иудейские горы и лежащую за ними пустыню. Следуя безлюдными путями, они могли направиться в Египет, мощную соседнюю державу, где им бы уже не грозило преследование.

Есть и альтернатива — Манассия был только рад избавиться от своих заклятых врагов-священников и от предмета, который некогда наслал столь необычную и суровую кару на противников Единого Бога, вроде него самого. Наверное, он вспомнил о «мучительных наростах», которыми Господь поразил несчастных жителей Азота, Екрона и Газа. Вероятно, Ковчег представлял собой мощное оружие, оружие секретное, и помимо того, что нельзя было допускать его попадания в руки врага, оно еще частенько обращалось против тех, кто не исполняет закон. А Манассия в тот период своей жизни закон явно не исполнял.

Очень даже возможно, что Манассия похлопал этих священников по плечу, предоставил им для перевозки Ковчега — от него ведь сплошные проблемы! — своего лучшего мула, выдал на дорогу пару бутербродов с хумусом и баклажку лучшего вина с царских виноградников и отправил восвояси.

Когда я наконец улегся в кровать, уже занимался рассвет. Я поспал около часа, позавтракал фулем по-дамасски на залитой солнцем террасе и позвонил Рувиму в «Мена-Хаус».

— Прочитал? — затаив дыхание, спросил он. — Хорошо. У Хэнкока что-то есть, я убежден. Он считает, что иерусалимские священники забрали Ковчег из Иерусалима и доставили в Египет. Это хоть какая-то зацепка. Пройди тем же путем, что и священники. И Рабин то же сказал, так ведь? «Следуй за священниками».

Рувима повез в аэропорт его водитель, а мы с Даудом, решив попрощаться, отправились туда на такси. Дороги были забиты больше обычного. Над Каиром висел смог. Во время долгой поездки в Гелиополис я снова задумался об элефантинской версии. Независимо от того, когда вывезли Ковчег — во времена глумления Манассии над верой или позже, например, перед разрушением Храма в 587 году до нашей эры, — элефантинская версия вполне разумна: священникам требовалось спрятать Ковчег в священном месте, но за пределами Израиля. Такое место было только одно: иудейский храм на Элефантине. Будь я священником, подумал я, там бы его и спрятал!

Рувиму не особенно хотелось уезжать из Египта. Наше грустное прощание затянулось. Перед тем как проходить паспортный контроль, он подарил мне печальную улыбку — и пару бутылок «Лафройга» — и сунул в протянутую с готовностью руку Дауда пухлый коричневый конверт. Рувим уезжал к своей красавице жене, но счастливым отнюдь не казался.

В течение следующих двух дней я хотел почитать кое-что серьезное, да еще мне нужно было поработать в каирском архиве. У Хэнкокая уже прочитал, что хотел, и потому отдал книгу Дауду. Тот с радостью приобщил ее к своей библиотеке.

Через пару дней Дауд появился у меня. На нем красовался новый черный блестящий костюм. Громоздкий золотой крест висел поверх галстука, на котором я разглядел пышнотелую девицу в купальнике, прислонившуюся к пирамиде. Дауд ворвался в мой номер, швырнул книгу на диван и заявил:

— Валлах! Держишь меня за идиота! Разве это научная книга? Я, может, и не защитил докторскую, но все-таки привык считать себя ученым.

Злился он сильно. На костлявом перекошенном лице виднелись полоски, сильно напоминавшие следы слез.

— Этот Хэнкок, — сказал Дауд, ковыряясь в черных зубах, — даже не знает коптского языка. Повторяю: не знает коптского языка! Пережевывает расхожие места из современных источников, перемешал все подряд — и масонов, и Святой Грааль, и Атлантиду, и пирамиды, и тайные источники энергии, и всякую чушь, что пирамиды, мол, строили пришельцы, тогда как всякий знает, что это сделали копты. И что хуже всего — он ничего не знает о коптах.

— Но, Дауд, книга же не о коптах, — резонно заметил я. — Во всяком случае, читать вполне можно, и написано, судя по отрывку, который я прочел, даже увлекательно. Он старается противостоять общепринятым взглядам, и это хорошо. Я согласен: кое-где он рассуждает в угоду модным теориям. Но в каком-то смысле даже и это неплохо. Поверь — никто не хочет унизить тебя как ученого.

Я беспокоился, что задел его чувства.

Дауд снял свой новый пиджак и повесил на спинку стула.

— Ты ко мне относишься снисходительно, эфенди, — заявил он. — Книга паршивая, и ты сам это знаешь. И еще. Почему ты все время ходишь в такой паршивой одежде? В Египте такое тряпье никто не носит. Почему ты не наденешь галстук? Почему не наденешь хороший черный костюм, чтоб люди тебя принимали всерьез? Мне с тобой стыдно ходить.

Дауд присел на диван, сжал руками свою маленькую костлявую голову и расплакался.

— До чего я несчастный! — завывал он.

— Прекрати, Дауд, возьми себя в руки. Мне казалось — ты в отличной форме. У тебя теперь есть деньги. Ты скоро женишься.

— Все кончено. Я выпил лишнего и сделал ошибку: разболтал этой коптской дуре про Рувима. Когда она узнала, что мы поженимся на деньги еврея, заявила, что не желает иметь со мной ничего общего. И так и сказала своим придуркам родителям, и они решили выдать ее замуж за какого-то идиота в Порт-Саиде из налоговой службы.

— За копта?

— А как же, иншаллах! За копта, черт его побери! — завизжал Дауд. — А ты как думал? Уж не за мусульманина-верблюжатника.

Он поднялся, снял со стула пиджак, стряхнул с него хлопья перхоти, выпятил тощую мальчишескую грудь и стал любоваться собой в зеркале стоявшего в гостиной гардероба. Одеколона он сегодня не пожалел. Вынув из кармана хорошо отглаженных брюк портмоне крокодиловой кожи, Дауд с мрачным удовлетворением разглядывал его содержимое.

Он сел, потом снова вскочил. Затем, как с ним часто случалось под воздействием резкой смены настроения, заметался неровными шагами по комнате, яростно крутя крестом. Распахнув дверь, Дауд вдруг запел.

— Я пойду, пойду к вдове! — подвывал он. — Прекрасная вдова из страны Оз…

И ушел.

Несколько дней мы не виделись. Я работал с книгами в архиве, изучал Большой еврейский словарь и потрепанную Библию. Я старался действовать как можно методичнее, явно несерьезные теории сразу отметал, собирал в единое целое крупицы информации, которая, как мне казалось, имеет отношение к исторической правде.

Я почти не сомневался, что там, где Ковчег ищет большинство людей — в Иерусалиме, — его нет. Этот город прочесывали целое тысячелетие. Священники должны были увезти его — увезти в какое-нибудь тайное место в Египте или еще дальше.

Раз или два мне звонил Рувим — поинтересоваться моими успехами, и был разочарован, когда я признался, что почти не выбираюсь из гостиницы на улице Абдула Азиза Аль-Сауда.

— Ты до безобразия неприподъемный! — возмущался Рувим и почти не шутил. Меня уже слегка раздражало его отношение ко мне, словно к нерадивому работнику, который завалил порученное дело. Из Тель-Авива звонила Ронит, спрашивала, не нужно ли мне купить билеты, нанять машину или людей.

— Ты уже что-нибудь нашел? Взял след? — любопытствовала она.

— Ронит, я же тебе не бигль, — отвечал я.

— А что такое «бигль»?

— Это охотничья собака с очень острым нюхом.

— Я хотела сказать, — невозмутимо продолжала Ронит, — ты точно уверен, что найдешь? Как думаешь — фильм об этом снимут? Хочешь, я приеду, помогу? Рувим обещал меня отпустить. Я еще никогда не была в Египте. Съездили бы на пару-тройку дней на какой-нибудь курорт на Красном море.

— Я бы счастлив с тобой повидаться, — честно ответил я, — но изо всех сил пытаюсь собраться с мыслями, и с каждым днем это становится все труднее. Мне лучше сейчас посидеть одному.

И так я и сделал. С самого утра читал и делал заметки, упрямо сидя на балкончике, пока солнце не загоняло меня в комнату. Вторую половину дня я проводил в жаркой и душной Каирской библиотеке, читая все, что могло пригодиться и что удавалось заполучить.

Я пытался представить себя на месте священника, который бежит из Иудеи с бесценным Ковчегом, направляясь на юг. Что бы я сделал? Поднялся бы в лодке по Нилу откуда-нибудь отсюда — где находится современный Каир? Или переплыл бы Красное море, чтобы попасть, скажем, в Каир, а потом пересек бы пустыню и добрался до ближайшего к морю нильского города — например, Кифта, откуда родом Дауд? А потом отплыл бы в Асуан? И есть ли где-нибудь на этих маршрутах место, куда можно было доставить Ковчег?

* * *

Ровно через неделю после отъезда Рувима мне позвонила Мария. Голосом она владеет великолепно — тут и хриплые низкие тона, которые считаются характерными для испанок, и самые нежные и ласковые. Сегодня ее голос звучал мягко, настойчиво и мелодично. Она готова простить мне все прошлые прегрешения, ворковала она, если я только вернусь в Лондон и опять займусь переводами поэзии или продолжу писать книгу о йеменских евреях. И все у нас пойдет, как раньше. Только чтоб я бросил эту чушь насчет Ковчега.

Я представил себе ее длинные ноги с невиданно стройными лодыжками, маленькие изящные ручки, представил, как она танцует у себя в кухне сальсу, а я сижу и попиваю вино, присланное ей родственниками из собственного поместья в Чили. А потом я подумал про сестру Моисея Мариам, танцевавшую на Синайском полуострове под звуки барабана, представил важнейшие моменты, предшествовавшие строительству Ковчега. Я представлял, как ножки Мариам топают по земле, как взвивается песок вокруг пыльных лодыжек, как блестят ее глаза, когда она с торжеством поглядывает по сторонам. Как на хмурых лицах бывших рабов появляется выражение восторга, и как старший брат Мариам гневно смотрит в сторону земли фараонов.

Я признался Марии, что не готов вернуться в Лондон. Голос ее посуровел. Я капризный, я эгоист и идиот. На этом разговор закончился.

В тот же день, чуть позже, в гостиницу явился Дауд. Он улыбался своей кривой улыбкой, и вид у него был счастливый и довольный.

Он провел пару ночей с Мариам, в сыром склепе Города Мертвых, а потом ездил в Александрию, к торговцу, у которого есть большое собрание ранних исламских рукописей. Пробыв в Александрии несколько дней, Дауд убедился, что ничего подходящего для Рувима там нет, но торговец сказал, что у него кто-то есть в Асуане, древнем нильском городе на юге Египта, и у этого человека может найтись что-нибудь интересное. Дауд собрался отправиться туда завтра.

Несколько дней я пытался связаться с моим старым другом, египетским ученым, и узнал, что он уехал в Асуан — город, в котором мне все равно хотелось побывать, ведь он во многом связан с историей Ковчега. Я решил поехать в Асуан и предложил Дауду составить ему компанию. Он поручил кому-то из служащих гостиницы взять билеты на ночной поезд. Я связался с Ронит, сообщил о наших планах, а через несколько минут мне позвонил счастливый Рувим и сказал, что его сотрудники закажут нам гостиницу. Он был в восторге — наконец-то я куда-то поехал и чем-то занялся.

На следующий вечер около десяти часов мы протолкались сквозь плотную толпу на центральном вокзале Каира и уселись в довольно шикарный спальный вагон, чтобы совершить пятисотмильное путешествие в Асуан. Бо льшую часть пути поезд шел вдоль Нила. Мы ехали на юг; спал я плохо. У меня над головой на верхней полке храпел и бормотал Дауд. Раз или два я услышал имя его бывшей невесты. Один раз он пробормотал имя Мариам. Потом захрапел снова — я даже не знал, что можно храпеть так громко. Немного погодя Дауд заплакал. Потом наконец крепко уснул.

Один раз, сидя на постели и таращась в окно, я наблюдал зловеще-красивый пейзаж, лишенный всяких красок. Посреди возвышалось огромное облитое мягким лунным светом сооружение времен фараонов. Я снова впал в беспокойный сон.

Рассвет застал нас к югу от Луксора; я проснулся и увидел фелюгу, которая двигалась по реке, вдоль которой пролегала железная дорога. На носу сидел старик, а на корме — мальчик. Посередине стоял прикрепленный ремнями сундук. Наверное, точно так же путешествовал к своему убежищу и Ковчег — привязанный к палубе какого-нибудь суденышка — в сопровождении пары беглых священников.

Прибыть из Каира в Асуан — значит прибыть в Африку. На вокзале толпились черные африканцы — продавали изделия из кожи, разрисованные куски папируса, целые связки африканских барабанов. Звуки, запахи, жара — все африканское. Мы сели в такси и прибыли в гостиницу «Катаракт», в которой Ронит забронировала нам номера, — величественное здание терракотового цвета.

Гостиница «Катаракт» почти всегда привлекала коронованных особ, государственных деятелей, богатых и известных людей. Она считается одной из лучших в Египте. Однако примерно за месяц до нашего приезда в южном Египте появился большой спрос на туристов: исламские террористы взорвали туристское судно, и гостиница стояла почти пустая. Ронит нас не посрамила: сняла апартаменты с охраной в старой части «Катаракта». С балкона огромной комнаты, сидя под пальмами, я любовался островком Элефантиной и лежащей вдали пустыней. Быть может, именно на этот остров, сверкавший сейчас внизу, словно драгоценность, и привезли некогда Ковчег, в сопровождении священников и охраны — дабы не допустить кощунства со стороны царя Манассии.

Дауд заглянул в мой номер и сообщил, что собирается сходить к торговцу рукописями, а потом навестить каких-то дальних родственников. Я немного посидел на балконе, попивая свежий апельсиновый сок и очередной раз просматривая библейские тексты в поисках какого-нибудь намека на то, что во времена царя Манассии Ковчег перевезли в Египет.

Древние иудейские хроники политеиста Манассию буквально проклинали. Каких только преступлений он не совершал! По мощеным улицам священного Иерусалима лилась кровь убитых по его велению верующих. Он поместил в Святая Святых иноземных идолов и «проводил сыновей своих чрез огонь в долине сына Енномова, и гадал, и ворожил, и чародействовал». Во времена его правления в Иерусалиме просто опасно было веровать в Единого Бога!

Если верить утверждению Библии, можно предположить, что незадолго до воцарения тирана Манассии Ковчег все еще находился в Иерусалимском храме. Об этом сказано в Книге пророка Исайи, в которой описывается осада Иерусалима ассирийским царем Сеннахиримом в 701 году до нашей эры. Согласно повествованию, в тот опасный момент царь Езекия пришел в Храм, чтобы обратиться к Богу с молитвой: «Господи Саваоф, Боже Израилев, сидящий на Херувимах!» — таково было особое обращение к Господу, пребывающему над «престолом» Ковчега между золотыми херувимами. По всей вероятности, тогда, в 701 году до нашей эры, Ковчег все еще находился в Святая Святых.

Презираемый всеми Манассия взошел на трон через четырнадцать лет после описанного события. Ему исполнилось только двенадцать. Правил он до 643 или 642 года до нашей эры.

Вопрос вот в чем: могли ли священники, столь озабоченные вопросами чистоты и скверны, допустить, чтобы помешанный на идолах Манассия надругался над самым чистым, самым священным для иудеев предметом? Нет, не могли, если у них была возможность его спрятать.

Подобно тому как в 587 году до нашей эры священники вывезли одну из дверей, ведущих в Святая Святых, на тунисский остров Джерба, желая уберечь ее от осквернения после разрушения Храма, они могли — по той же причине — в годы правления нечестивого царя Манассии вывезти Ковчег. Во Второй книге Паралипоменон имеется намек на такой поворот событий — там, где говорится о правлении царя Иосии (637–607 годы до нашей эры). У евреев принято считать Иосию настолько же хорошим царем, насколько Манассию — скверным. Иосию чтили за то, что он восстановил Иерусалимский храм и исправил многое из содеянного предшественником. Среди прочего Иосия приказал священникам вернуть Ковчег в Храм.

Стало быть, священники его уносили: вероятно, прятали где-то в Иерусалиме или за пределами города — нам неизвестно. Довольно саркастично звучат обращенные к священникам слова Иосии «нет вам нужды носить его на раменах». Иными словами, царь хотел, чтобы Ковчег пребывал там, где ему надлежит, в Святая Святых, а не кочевал взад-вперед на плечах у занудливых святош.

Я припомнил также слова Рабина о том, что, согласно иудейским источникам, пророчица Олдама посоветовала царю Иосии спрятать Ковчег — может, как раз от самих священников, — и он укрыл его где-то в Храме.

Но если тысячу лет назад летописцы этому и верили, то в Библии подобная история ничем не подтверждается. Библия не говорит, куда забрали Ковчег или где его спрятали. И именно нестерпимое молчание о судьбе Ковчега и создало вокруг него вечную ауру таинственности. Все, что мы знаем из Библии, — что Ковчег изначально поместили в Храм Соломона, храм, построенный специально для этой цели. А что с ним происходило во время последующих бедствий и потрясений, нам попросту неизвестно. Основной источник об этом умалчивает. И странно, но в других древних ближневосточных текстах упоминаний о Ковчеге нет вообще.

Поглядывая на пустыню, я испытывал все большую досаду и думал о том, что от латинского слова «агса», от которого происходит английское «агк» — ковчег, произошло еще одно английское слово — «arcane» — загадочный, таинственный. Действительно, к чему подобное определение подходит больше, чем к Ковчегу?

Я пытался собраться с мыслями и рассуждать логически. Заказал в номер целый кофейник крепкого кофе и занялся формулировкой проблемы. Ковчег почти наверняка удалили из Иерусалимского храма до вторжения вавилонян в 587 году до нашей эры. Это могло случиться и раньше, например во время царствования Манассии или более раннего правления Ровоама. В условиях того времени Египет был единственным полностью подходящим местом, чтобы спрятать Ковчег, и если его увезли в Египет, то остров Элефантина — отличный вариант. Возможно, самый лучший. Грэм Хэнкок — не единственный, кто предполагал, что Ковчег повезли вверх по реке, на Элефантину, волшебный островок, на который я смотрю сейчас с балкона.

Ни одного доказательства, что Ковчег отвезли на остров, у нас нет, но со стороны священников такое решение было бы самым разумным, и в немалой степени из-за тамошнего храма — почти копии Иерусалимского храма. Крыша у него была из кедра; он был ориентирован в сторону Иерусалимского храма и служил для отправления иудейских культовых обрядов под руководством священников — в жертву приносились животные, и все делалось по тем же правилам, как в Иерусалиме. На всей земле это было самое близкое к Иерусалиму место.

Чтобы прояснилась голова, я выпил пару чашек кофе и долго плавал в гостиничном бассейне. Освежившись, отправился на остров. Он не больше мили в длину и необычайно красив; на нем полно развалин, относящихся к самому началу египетской истории. Элефантину часто использовали как форт: остров-крепость защищал южную границу с Нубией. Сейчас он покрыт дивными пышными садами, полными африканских птиц. Когда именно там построили иудейский храм, нам не известно. И все же о храме на Элефантине мы знаем довольно много — благодаря целой груде сохранившихся папирусов.

Их обнаружил в 1893 году неподалеку от Асуана Чарльз Эдвин Уилбур, американский журналист и археолог-любитель, имевший, по описаниям современников, «необычайную белую бороду веником, доходившую до второй пуговицы жилетки». Уилбур любил проводить зиму в Египте и плавать по Нилу в дахабье, называвшейся «Семь богинь» в честь египетской богини удачи Хатор, которая иногда являлась в виде семи богинь.

Над ним самим капризная богиня удачи жестоко пошутила: Уилбур совершенно случайно сделал одно из величайших открытий своего времени и умер шесть лет спустя, так о нем и не узнав.

Все находки Уилбура отправили вместе с прочим имуществом в Нью-Йорк, где они валялись на складе, пока не скончалась его дочь. Позже их передали в египетское отделение Бруклинского музея. Пятьдесят четыре года спустя, в 1947 году, папирусы Уилбура обнаружили в каком-то глиняном ящике и позже опубликовали.

В бытность мою студентом мне посчастливилось изучать один из документов Уилбура, написанных на арамейском — это близкий еврейскому семитский язык, который был на территории Ближнего Востока своего рода лингва франка.

Эти папирусы представляли собой различные бытовые документы и личные записи евреев Элефантины. Среди прочего в них сказано, что в 410 году до нашей эры храм разрушили, а потом восстановили.

Неизвестно, когда храм построили впервые. Мы точно знаем, что около 650 года до нашей эры в Египет были посланы израильские войска — помочь фараону Псамметиху (664–610 годы до нашей эры) свергнуть иго могущественного Ассирийского царства. Израильское войско оставалось в Египте. Храм выстроили некоторое время спустя, несомненно, с позволения египтян. Манассия послал войска в Египет в качестве платы за коней и колесницы, которые ему были нужны, чтобы защититься от ассирийцев и успешнее притеснять собственных подданных. Правда, это его не спасло. Согласно Библии, Манассия в конце концов свое получил: его захватили ассирийцы и в цепях доставили в Вавилон, где, как и всех побежденных царей, подвергли пыткам и унижениям. Чтоб уж до конца отбить желание противостоять могущественной ассирийской державе, Манассию протащили перед ассирийским царем за крюк, воткнутый ему в челюсть.

Пока Манассия не стоял у них на пути, священники вполне могли счесть отдаленный островок Элефантину подходящим и безопасным местом для Ковчега. И однако же в папирусах Уилбура, которые подробно описывают жизнь островка и немало рассказали нам об иудейском храме, ничего не говорится о Ковчеге.

Из молчания мало что можно вывести. И все же трудно представить, чтобы церковь, скажем, в Восточной пустыне, которой выпало счастье иметь в своих стенах Святой Грааль, ни разу бы об этом не упомянула. Без сомнений, такая церковь называлась бы церковь Святого Грааля, а в разговоре ее называли бы «та церковь, где Святой Грааль». Туда ходили бы паломники, там устраивались бы празднества, путники рассказывали бы разные байки, а в наше время она ломилась бы от туристов.

Так или иначе, содержание папирусов косвенно подтверждает, что Ковчега там не было: среди документов имеются письма священников к иерусалимскому начальству с просьбами о позволении приносить в жертву животных и восстановить разрушенный храм. Если бы в то время Ковчег находился на острове, разве потребовалось бы местным священникам обращаться со смиренной просьбой к вышестоящим иерусалимским коллегам? Священники, в распоряжении которых имеется Ковчег, не нуждаются ни в чьих позволениях.

Я провел на острове несколько часов, пытаясь представить, как вписался бы Ковчег в жизнь еврейского военного поселения. Ближе к вечеру я вернулся в гостиницу и сидел в саду, в тени пыльных зарослей бугенвиллеи, и пробовал восстановить события. Согласно Хэнкоку, Ковчег, прежде чем попасть в Эфиопию, побывал на Элефантине. Я тщательно обдумал его версию, делая заметки в блокноте. И пришел к выводу, что по крайней мере относительно Элефантины Хэнкок, возможно, и прав, но его предположению явно не хватает доказательств. В этом убедил меня его же основной аргумент: в папирусах, мол, постоянно упоминается имя «Йхвх» — еврейская форма имени «Иегова» — «Йхвх», живущего в храме Элефантины. Хэнкок счел это подтверждением того, что Ковчег — обиталище Бога — находился в храме.

Однако я помнил — и мог подтвердить документально, — что в элефантинских папирусах имя живущего в храме Бога упоминается только один раз, и подобная фраза, которая часто встречается в Библии в контексте, не имеющем отношения к Ковчегу, никоим образом не подразумевает непременного наличия Ковчега.

В саду гостиницы «Катаракт», безнадежно глядя сквозь пальмы и переплетенные кустарники Элефантины, я вдруг подумал вот о чем. Ведь остров вовсе не такой уж отдаленный, как мне казалось. Если говорить о Каире или Иерусалиме, то от них он очень далек. На краю света. Здесь же, в Асуане, все воспринимается иначе.

Струящийся передо мной могучий Нил был раньше главной магистралью, своеобразной «дорогой жизни» одной из величайших держав Древнего мира. Элефантина (наверное, остров и название-то получил потому, что некогда тут процветала торговля слоновой костью) находилась в центре великого водного пути, в стратегической точке, и представляла собой важный торговый узел, место, где встречались Черная Африка, Средиземноморье и Ближний Восток.

Глядя на скользящие мимо фелюги, наполненные тростником, горшками, снопами сена, так легко представить, что делалось здесь в древние времена. Военная крепость, перевалочный пункт, перекресток торговых путей — Элефантина была некогда шумным, суматошным, бойким местом, полным африканских торговцев, рабов, солдат, проституток, священников, местом, не чуждым никаким веяниям тех древних времен. Торговые пути вели отсюда в самое сердце Африки, в Эфиопию, в земли Великих озер и, возможно, даже дальше на юг. На острове царило смешение народов, культур и религий. Нил — великая магистраль, ведущая в сердце Африки. И если Ковчег оказался здесь, то его относительно легко могли переправить, например, в Эфиопию или южнее.

Еще утром я оставил сообщение в соседней гостинице, где остановился мой египетский приятель, с которым я хотел увидеться. Я пригласил его выпить со мной и теперь отправился к нему, не переставая думать о том, какими путями везли — если везли — Ковчег через Египет.

Кругом толклись люди со всех уголков земного шара. Разносчики таскали подносы с кусками папируса, наручными часами, сигаретами. Торговцы катили тележки с перламутровой рыбой из озера Насер, блестящими фруктами и овощами. За тысячу лет Асуан не слишком изменился.

Я направился прямиком в бар и, конечно, сразу заметил фигуру Мухаммеда Аль-Хавари — профессора отделения семитологии каирского университета Эйн-Шамс — в безупречном костюме и с бокалом в руке. Мухаммед — мой старый и надежный друг, и я был рад нашей встрече. После стаканчика-другого мы отправились ко мне в «Катаракт».

— Правда ведь, Мухаммед, в Асуане был иудейский храм?

— В общем, да, во всяком случае, на Элефантине.

Я объяснил, почему меня интересует иудейский храм. Аль-Хавари — специалист по семитским языкам, папиролог и весьма интересуется Египтом. Он рассказал мне, что, оказывается, в папирусах, обнаруженных в Асуане и его окрестностях, содержится немало недвусмысленных намеков на религиозный синкретизм, бытовавший на Элефантине, — смешение политеистических и монотеистических религиозных традиций, иудейских и египетских. Некоторые еврейские исследователи, видевшие иудейскую диаспору Элефантины полностью ортодоксальной, пытались этот факт заретушировать, но Мухаммед остался непоколебим. Он считает, что иудейский храм на острове на самом деле не слишком отличался от египетских храмов того времени — просто имел сильный иудейский уклон. Я тут же поинтересовался — а не мог ли этот иудейский уклон быть достаточным основанием для стражей Ковчега, чтоб перенести именно сюда их бесценное сокровище?

— Вообще-то, — заметил Мухаммед, — была еще такая египетская богиня по имени Анат, которую здесь почитали наряду с Иеговой. Только она посимпатичнее.

И он движением рук изобразил пышные женские формы.

Покопавшись у себя в портфеле, Мухаммед достал книгу и показал мне черно-белую иллюстрацию — египетский рельеф, изображающий богиню Анат. В представлении египтян это была роскошная женщина — длинноногая, со стройными бедрами, высокой грудью, богиня войны, изображаемая обычно с кинжалом.

Анат — одна из самых воинственных богинь ближневосточного пантеона.

Воскрешение ее культа стало бы для священников старого толка настоящим проклятием. Разве согласились бы священники, приверженцы старой веры, принести Ковчег в такое место? Но есть ли иное связующее звено между Ковчегом и Египтом? Мы обсуждали это с Мухаммедом. Он особого энтузиазма не проявил. Несмотря на свои обширные знания Египта и его истории, Мухаммед не знал ни о каких связях Ковчега с нильской землей, кроме сомнительной истории с фараоном Сусакимом.

Сусакима упоминал в нашей с ним беседе в Иерусалиме профессор Хаим Рабин; потом Дауд тоже цитировал известное место из Третьей книги Царств про разграбление Храма: «На пятом году царствования Ровоамова, Сусаким, царь Египетский, вышел против Иерусалима и взял сокровища дома Господня и сокровища дома царского и золотые щиты, которые взял Давид от рабов Адраазара, царя Сувского, и внес в Иерусалим. Всё взял; взял и все золотые щиты, которые сделал Соломон». Правда, нет никаких данных, что Сусаким прихватил и Ковчег.

Около семи в гостиницу вернулся Дауд. На нем все еще был его новый черный костюм, теперь усыпанный белой пылью пустыни. Мы спустились в бар и заказали пару бутылок «Стеллы». Крутя крестом гораздо более вяло, чем обычно, Дауд сообщил, что провел день со вторым мужем старшей сестры своего младшего двоюродного брата. Они ходили смотреть развалины Анба-Хадра, коптского монастыря шестого века, выстроенного в память о некоем отшельнике, который в четвертом веке был рукоположен в епископы.

— Знаешь, что случилось с беднягой? — хмуро спросил Дауд. — В восемнадцать лет он женился, но сразу после свадьбы, когда радостно несся домой, чтобы чуть ли не впервые поиметь дело с женщиной, наткнулся на похоронную процессию. Зрелище это побудило его дать обет целомудрия. Он удалился в пустыню и целиком посвятил себя жизни аскета, причем самого сурового толка: его увлек пример нашего героического друга — святого Антония Файюмского. Я, кажется, тебе рассказывал о возвышенном отречении от плотской жизни, практикуемом самыми благочестивыми коптами, которое так резко контрастирует с полной сексуальных эксцессов жизнью моего дяди.

— Дауд, — терпеливо спросил я, — зачем ты все это говоришь?

— Я подумываю последовать его примеру. Антония, в смысле. Не дяди же. Когда я был молодым — хотел стать монахом. Я чувствую, что мое призвание — иншаллах! — возвращается. Меня влечет обет безбрачия — если можно так выразиться, манит к себе.

— Похоже, у тебя солнечный удар, — потягивая пиво, заметил я.

Дауд яростно чесал голову и сквозь взметнувшиеся снежные вихри сверлил меня самым пронзительным взглядом.

— Что-то во мне призывает к монашеской жизни, — тихо проговорил он. — Какой-то доносящийся из пустыни голос шепчет мне в ухо. Голос из нашего, коптского, далекого прошлого. Некие вести, доносящиеся из древности. Знаешь, Анба-Хадра был к Эфиопии ближе всех прочих коптских монастырей, и он очень, очень старый. Тут пересекаются пути многих тайн. Говорят, здесь были тамплиеры. И Святой Грааль.

— Если, как думают некоторые, Ковчег перевозили из Египта в Эфиопию после того, как построили этот монастырь, то есть начиная с пятого или шестого века, его вполне могли везти этим путем.

— Вообще-то сегодня я говорил с одним старым и очень уважаемым человеком — как по-вашему? — пустынником… он там вроде смотрителя. Лицо все в морщинах — от старости и настоящего коптского благочестия. Ему довелось слышать — он сам мне сказал по секрету, — что Ковчег как раз этим путем и везли.

— Ты серьезно? — спросил я; у меня даже сердце заколотилось.

— Когда я это услышал — совершенно неожиданно, — я понял, что именно так все и было. По дороге в Аксум, в Эфиопию, Ковчег побывал в монастыре Дейр-эль-Анба-Хадра. Я не сомневаюсь. Просто каждой жилкой чувствую!

— Дауд, — поинтересовался я, — где, черт побери, доказательства?

Вертя крестом, Дауд очаровательно улыбнулся:

— А это я тебя надурил! Чушь все собачья! Решил тебя испытать.

Я засмеялся. Однако, нашептывала мне моя интуиция, в одном Дауд вполне может оказаться прав. Ведь нет никаких причин считать, что Ковчег находится в Египте — или что он задержался здесь надолго, или что его вообще сюда привозили. Никаких подтверждений тому нет. Как ни верти — нет настоящих доказательств. И мысленно я отбросил Египет как место, подходящее для сокрытия Ковчега. Но вероятно — только лишь вероятно! — с Эфиопией дело обстоит иначе.

В тот же вечер попозже мы сидели в гостиничном саду и пили виски. Дауд снова был серьезен.

— Иногда, эфенди, — говорил он, — нужно расслабиться и плыть по течению. Слишком умничать тоже не всегда хорошо. Нашему объективному миру свойственна простота, невинность, которую нужно понимать и принимать. У людей, обладающих интуицией, имеются такие внутренние приемники. Ты пасуешь перед трудностями. Есть одно французское стихотворение, там говорится что-то вроде «оu l’innocenсе perit c’est un crime de vivre» — грешно жить там, где погибла невинность.

Давай так. Начнем с самого начала. Видишь Нил? Согласно гностикам, Египет стал колыбелью цивилизации благодаря животворным свойствам этой реки. Все ценное исходит из Египта, из Африки, и даже если оно отправляется за тридевять земель, все равно возвращается под крылышко своей духовной родины. Будь уверен: Ковчег появился на свет в Египте. И — можешь не сомневаться — в какой-то момент он вернулся к своим африканским корням. Если Ковчег спрятан за пределами Израиля, то самое ближайшее подходящее место — Египет. Правда, в коптских источниках — ни в устных, ни в письменных — нет ничего, что предполагало бы пребывание Ковчега в Египте. У нас просто нет соответствующих легенд. А вот Эфиопия — дело другое.

И Дауд начал крутить цепочку, пытливо глядя на меня.

— У наших эфиопских собратьев-коптов больше преданий о Ковчеге, чем хлеба в животах. Ковчег для них и вода, и пища, и жизнь. Ты послушай. Вот почему я считаю эфиопских коптов почти такими же, как египетские, — они, конечно, намного примитивнее нас, но почти такие же. Главой эфиопской коптской церкви больше тысячи шестисот лет был патриарх Александрийский, и он назначал эфиопских епископов. Тем не менее, хотя мы принадлежим к одной и той же коптской церкви и имеем весьма схожие обычаи, легенды о Ковчеге очень популярны в Эфиопии, но напрочь отсутствуют в Египте.

Дауд бросил на меня торжествующий взгляд.

— У нас точно такой же маленький алтарь, называемый макта, — это не что иное, как небольшой деревянный ящичек, в котором находятся потир и вино для причащения.

Наш священник объяснял это так: в иудейском Ковчеге хранились Скрижали Завета — соглашения с Богом, а в нашем христианском символическом Ковчеге хранится Христова кровь — символ нашего соглашения с Богом, символ Нового Завета. Макта — прообраз так называемого Ковчега, который можно увидеть на алтарях в Эфиопии. На этом сходство и кончается. Предание о Ковчеге имеет в религии и истории Эфиопии первостепенную важность. Я назвал бы его наивным поверьем, запечатлевшимся в памяти, любимым и народом, и церковью. Дыма без огня не бывает. Раз в Эфиопии живут такие легенды — значит, там наша следующая остановка.