Когда рано утром Сёмка открыл глаза, ему захотелось немедленно действовать. Ещё вечером экспедиция закончила приготовления. Все предметы, необходимые для дальнего плавания, лежали у Спартака в сарае. Будущий историк мог бы в следующих строках описать начало этого замечательного дня: «Итак, всё готово. Остались позади заботы, связанные со сборами, добыванием снаряжения, вербовкой команды. Ясное солнечное утро как бы ликовало, суля безоблачное успешное плавание. Члены экспедиции пребывали в бодром, приподнятом настроении. Приближалась минута прощания с родственниками и знакомыми…»

Но ни будущий историк, ни даже Сёмка не подозревали, сколь тяжела окажется эта минута. Когда, одевшись, Сёмка вошел в комнату матери и увидел её спящую со спокойным, безмятежным лицом, у него защемило сердце. Он знал, что мать будет очень тревожиться, узнав о его исчезновении, что, несмотря на некоторые злоупотребления материнской властью, она в нём души не чает. Два дня назад, когда дядя Вася рассказал ей о Сёмкиных похождениях в горящем коровнике, она даже изменилась в лице. И хотя ни дядя, ни племянник не услышали от неё ни одного слова осуждения (мать считала педагогичным поощрять разумную храбрость), однако Сёмка видел, что потом целый день она ходила сама не своя.

Теперь мать спокойно спит. Она уверена, что никакие неожиданности не грозят ей в ближайшее время. Непослушный завиток прикрывал глаз. Он смешался с бровью, с густыми длинными ресницами, и от этого почему-то мать кажется трогательно беззащитной. Сёмка почувствовал, как горячо стало глазам, предметы в комнате размылись, потеряли резкость очертаний. Он тихо подошёл к кровати, поцеловал мать в завиток, уткнулся лицом в её шею. Мать открыла глаза, смахнула завиток, и куда девалась её беззащитность? Строго она спросила, который час.

— Пол-шестого, — сказал Сёмка, хотя было только пол-пятого.

Но и такое, с его точки зрения, позднее время мать не устраивало.

— Не понимаю, — сказала она, — или тебе доставляет удовольствие меня истязать. Ты знаешь, я устаю, у меня экзамены… Ты же взрослый наконец. Сейчас же иди спать, а не хочешь — займись задачами. Только не греми, пожалуйста, на каждом шагу. Слышишь?

Поддёрнув одеяло, она отвернулась к стене. У Сёмки сразу высохли глаза.

Он едва дождался, когда мать встала и начала собираться на работу. За завтраком он почти ничего не ел и получил выговор. Впрочем, теперь подобные пустяки не имели значения. Мысли матери, как видно, были заняты предстоящими экзаменами.

Перед уходом она рассеянно спросила:

— Ты выполняешь задание? Сколько решил задач?

Сёмка потупился и назвал первую пришедшую на ум цифру:

— Восемь.

— Хорошо. Сегодня проверю.

Мать ушла. «Мосты сожжены», — вспомнил Сёмка фразу из какой-то книги. Так оно и было на самом деле. Из двенадцати задач он, пользуясь тем, что матери было не до него, не решил ни одной. Теперь только исчезновение из дому могло спасти от грандиозного скандала. А там ещё неизвестно, что его ждёт. Может быть, слава. А если нет, то всё равно неприятности лучше откладывать на будущее.

Сёмка в последний раз оглядел комнаты, что, как известно, в обычае у всех серьёзных путешественников. Взгляд его упал на лежащий на столе «задачник-скорпион». Сёмка отвернулся от него, как от злейшего врага, и почти без сожаления покинул материнский кров.

По небу плыли белоснежные облачка. Лёгкий ветерок шевелил занавески в распахнутых окнах, доносил с огородов свежий июньский запах огуречного цвета.

Друзья ожидали Сёмку в кустах под вязом. Тут же на траве лежала целая груда красных лилий. На лепестках поблескивала роса. Ещё час назад эти лилии украшали палисадник перед домом. Сперва-то Спартак хотел нарвать полевых цветов, которые в изобилии росли на пустыре. Но, чуточку поразмыслив, понял, что цветы с острова Страха должны быть какие-то особенные. Во всяком случае, большие и яркие. Иначе пропадёт достоверность. Пришлось нарушить табу, наложенное тётей Дашей на растительность в палисаднике. Конечно, неприятностей не миновать. Но Спартак рассудил следующим образом: победа обеспечена, а победителей не судят. И теперь он с нетерпением ожидал дальнейших событий. К письму Лена отнеслась благосклонно. Игра ей понравилась. Вчера за обедом она даже осведомилась у отца, где находится остров Страха.

— Остров Страха? — отец поднял брови, задумался. — М-м… Что-то не припомню. Вероятно, в Тихом океане, в группе Меланезийских или Полинезийских островов. Впрочем, посмотри в энциклопедии.

Во время этого разговора Спартак сидел за столом ни жив ни мёртв. Подумать страшно, какая канитель начнётся, если Лена брякнет про письмо и особенно про рубль. Однако всё обошлось благополучно.

Чуть ли не с шести утра Лена поминутно выбегала на крыльцо взглянуть, не показался ли посланец. В конце концов она просто уселась на ступеньки и стала терпеливо ждать. Вот стукнула калитка, и появился Сёмка, от смущения пунцовый как лилии, которые он держал в руках. Из-за ограды палисадника за ним следили две пары любопытных глаз.

Посланец взошёл на крыльцо и остановился перед девочкой как вкопанный. Он мучительно вспоминал слова, которыми должен был приветствовать Витькину возлюбленную. Девочка пришла ему на помощь.

— Здравствуй, Сёма, — она протянула ему руку. — Какие красивые цветы! Как у нас в палисаднике. Это с острова Страха, да?

— Милая Леда… то есть милена… нет… э, миленди… — залепетал Сёмка, точно во сне.

— Чего? — переспросила девочка.

— В общем вот… цветы тебе… э… в знак преданности, значит… от Витьки… — Сёмка перёвел дыхание, едва слышно добавил: — И от меня.

Лена ласково улыбнулась, поблагодарила. В тот момент, когда она брала цветы, она нагнулась к букету, зарылась в него лицом. Её золотисто-пшеничные волосы оказались очень близко от Сёмкиных губ. Сам не понимая, как это случилось, он поцеловал её в темя, там, где был пробор.

Лена подняла голову. Лицо её медленно заливала краска, но в глазах — ни злости, ни возмущения, только какая-то растерянность, беспомощность. Сёмка сказал:

— До свидания.

Девочка, потупившись, кивнула.

Посланец повернулся, чтобы уйти. Он ликовал. С высоты крыльца ему казалось, что весь мир распластался у его ног. Но случай, этот беспутный малый, только и ждёт, чтобы подстроить человеку какую-нибудь каверзу. В тот миг, когда Сёмка повернулся, скрипнула дверь, и на крыльцо вышла тётя Даша. Это была высокая, могучего сложения пожилая женщина с румяным, словно она только что стояла у плиты, лицом. Верхнюю губу украшали чёрные усики. Тётя Даша собиралась на рынок. В глаза ей сразу бросились яркие красные лилии.

Зияющие в разноцветном ковре палисадника пробелы сказали ей всё. Она жалобно охнула, уронила сумку. И, ни слова не говоря, вырвала цветы у Лены из рук и начала рассматривать их, как бы не совсем ещё доверяя своим глазам. Но, увы, печальная истина была очевидна. Тётя Даша схватила Лену за руку и начала хлестать букетом, приговаривая густым мужеподобным басом:

— Вот тебе, негодница, вот тебе! Лилии ей помешали! Сорвала-таки, негодяйка!..

Первым побуждением Сёмки было бежать. Но когда он увидел букет, превращённый в пучок розог, беспомощную позу девочки, её задрожавшее, от обиды лицо, он вдруг рванулся вперёд и повис на карающей деснице. Тётя Даша, больше от изумления, чем от приложенных Сёмкой усилий, выпустила и букет и девочку. Цветы рассыпались по крыльцу. Лена, рыдая, убежала в комнаты.

— Не трогайте её! Не трогайте её! — в самозабвении кричал Сёмка, не выпуская тети-Дашину руку. — Это не она! Это мы, это я сорвал!..

Тёте Даше, наконец, удалось высвободиться из цепких Сёмкиных объятий.

— Ах ты, поганец! Так, значит, ты сорвал? Я из-за тебя, идола, девчонку обидела?.. — ожесточаясь и наступая на Сёмку, восклицала тётя Даша.

— Я не поганец! И вы… вы не имеете права бить!

Это заявление взорвало тётю Дашу:

— Что-о?! Так-то ты со взрослыми разговариваешь! Вот я тебе сейчас покажу права, чёрному идолу!..

Она с необычным для её комплекции проворством нагнулась, схватила пучок цветов… Но, к счастью, Сёмка вовремя догадался, какого рода действие за этим последует. Одним прыжком он махнул с крыльца — и был таков. Друзей за изгородью не оказалось. Они ретировались ещё раньше.

Тётя Даша, пустив вслед беглецу несколько бранных слов, вернулась в комнаты.

— Чтобы я здесь больше не видела этого вертопраха, — сказала она Лене. — Ишь, ведь тебя под порку подвёл. Вот тебе наука — не водись со здешними окаянными. Все жулики, как есть жулики.

Экспедиция, рассеянная неожиданным вмешательством тёти Даши, через несколько минут вновь собралась под вязом. Сёмка был чернее тучи. Только сейчас он понял, какое нелестное мнение могла составить о нём Лена. Спартак пытался его утешить. Его рассуждения сводились к следующему. Отверженность — удел всех знаменитых путешественников. Современники их не понимают и ругают на все корки. Настоящее признание и лучезарная слава приходят, как правило, после смерти. Тут уж путешественникам ставят памятники, пишут про них книги, их именами называют острова. Например, остров Берестова, а ещё лучше — архипелаг Берестова.

— Здорово звучит, правда?

Сёмка согласился, что звучит здорово. Однако веселее от этого не стало, потому что посмертная слава его мало устраивала.