Сёмке показалось, будто кто-то легко коснулся его лица. Он пробудился и, ещё не открывая глаз, подумал, что спал не больше десяти-пятнадцати минут. Было прохладно и тихо. Невдалеке квакали лягушки, сверху доносился порывистый шелест. Около самого уха чавкала вода. Все эти звуки не нарушали впечатления полной тишины.

Сёмка открыл глаза и вскрикнул, словно его внезапно укололи. Тьма со всех сторон обложила его. Над головой угадывались очертания ветвей. От них исходил неровный, порывистый шелест, временами переходящий в слитный глухой шум. Он то нарастал, как прорвавшая плотину вода, то внезапно угасал. Сквозь черноту листвы пробивались блески далёких звезд. Звёзды неспокойно сияли, дрожа и пульсируя острыми иголочками-лучиками.

Сёмка испуганно вскочил. «Где я? Что со мною?» Большой прохладный лист погладил щёку. Слух уловил рядом ровное дыхание. У Сёмки отлегло от сердца.

Лодка стояла, уткнувшись носом в берег. Сёмка развеселился: «Вот уснули так уснули. Так могли и в Каспийском море проснуться».

Ему захотелось есть. Он вспомнил про остатки ветчины и окончательно пришёл в хорошее настроение. Витька и Спартак, наверное, тоже голодны, как черти. Хорошо бы разыграть их: спрятать ветчину и сказать, что Пират утащил. Вот разозлятся! Сёмка пошарил под кормовой банкой, но пакета с ветчиной там не оказалось. Он перерыл всю одежду и, наконец, обнаружил замусоленный обрывок газеты, в которую была завернута ветчина. В Сёмкино сердце закралось неприятное подозрение. Негромко позвал:

— Пират, Пират!

Пирата в лодке не было.

— Аврал, братцы! Все наверх! — в панике закричал Сёмка. — Пират ветчину спёр!

— …чину… пёр… — отозвался кто-то из темноты. Неведомый голос прозвучал гулко и раскатисто, словно в огромном пустом зале.

Витька потёр кулаком глаза, огляделся, опять потёр и раздражённо спросил:

— Почему темно?

— Ночь же, — объяснил Сёмка. — А Пират-то ветчину-то…

— Подожди, — перебил Спартак, явно стремясь замять разговор о разбойничьих наклонностях своего пса. — Почему ночь? Неужели мы проспали до ночи! Где же мы находимся?

— Сёмка, подай ему астролямбию, — не преминул съехидничать Витька.

— Ветчину жалко, — вздохнул Сёмка. — Это прямо не собака, а какой-то диверсант…

Витька отнёсся к пропаже довольно равнодушно. Как видно, ничего иного он и не ожидал от Пирата. Только сказал:

— Гнать надо было…

Путешественники надели рубашки и сошли на берег. Спартак предложил переночевать на неизвестной земле, с тем чтобы утром определить своё местоположение и двинуться дальше. Берег был обрывист. Во всех направлениях густо прошивали его переплетающиеся корни. Деревья круто склонились над водой. В стороне лежал могучий старый богатырь. Задранные к небу корни похожи были на протянутые руки. Видно, подрезала его река во время половодья.

Вдруг, словно по команде, ребята присели и прижались к сырому глинистому обрыву.

За корнями поваленного дерева определенно кто-то прятался. Вот высунулась голова… Снова скрылась… Опять высунулась. Что ей нужно от мирных путешественников? Уж лучше бы она выходила и выкладывала все начистоту.

— Эй! Хоть получить в ухо?! — запальчиво, чтобы окончательно не струсить, крикнул Сёмка.

— Уха-ха-ха! — издевательски захохотала в ответ неизвестная голова.

Раздался всплеск… Вслед за ним второй, третий… Будто кто-то шагал вдоль берега по воде.

Посадка и отплытие произошли в лихорадочном темпе, продемонстрировав редкостную согласованность команды. Лишь после того как судно отвалило от опасных берегов, Витька по долгу капитана попытался разумно объяснить происшедшее.

— Это эхо, — сказал он не особенно, впрочем, уверенно.

Команда не стала спорить, однако сильнее налегла на вёсла.

Справа, совсем близко, в каких-нибудь двадцати метрах, вспыхнуло жёлтое пламя костра. Одновременно оно вспыхнуло где-то в глубинах реки, дробясь и студенисто вздрагивая.

— Тиш-ше, — зашептал Спартак. — Там разбойники.

Сёмка бросил вёсла. Все напряжённо вглядывались в жёлтое колеблющееся пятно на берегу. На фоне освещённого кустарника зашевелилась маленькая фигурка.

Витька облегчённо засмеялся.

— Какие же это разбойники? Просто пацан. Десант к высадке товьсь! Левым табань, правое на воду!

Сёмка проворно выполнил команду, и лодка ткнулась в песок. «Десантники» вскарабкались по обрыву.

У костра сидел мальчишка лет тринадцати, босой, в драной шапке-ушанке с торчащими врозь ушами, в пальто, небрежно накинутом на одно плечо. Из-под белых бровей на ребят смотрели маленькие любопытные глаза.

Над костром висел на палке котелок, сооружённый из консервной банки.

Спартак шагнул вперед и храбро сказал:

— Ты у нас в плену. Руки вверх!

— Ладно, — спокойно ответил мальчишка. — Только руки я поднимать не буду. Да вы не бойтесь, наган-то я оставил дома.

— У нас у самих два нагана, — не раздумывая, соврал Спартак.

— Кто вы такие будете? Бандиты?

— Нет, мы ищем сокровища.

Витька ткнул Спартака кулаком в спину, но поздно: тайна уже коснулась чужих ушей.

— Тогда садитесь, — сказал мальчишка, не обнаружив ни малейших признаков удивления или беспокойства. Можно было подумать, будто всю жизнь он только тем и занимался, что беседовал с искателями сокровищ.

Витька заглянул в котелок. В ноздри ударил вкусный запах разваренной рыбы.

— Уха?

— Уха.

— Уху, её уметь надо, понял?

— Как не понять… Может, поучишь?

— Не, у тебя всё правильно. Цыкнул бы ухи-то…

Хозяин костра тонко усмехнулся.

— Да ведь я у вас в плену. Чай, сами возьмёте!

Витька, изнемогая от прилива аппетита, подсел к новому знакомому, льстиво заговорил:

— Ты знаешь… ты не обижайся. А Спартака не слушай. Он немного чудной.

Федька (а это был он) добродушно кивнул.

— Ладно. Оно, конечно, хорошо, что немножко. Бывают совсем чудные, ну тех в психбольницу кладут. А ухи мне, ясно, не жалко. Только посудина на всю компанию маловата.

Уху перелили в котелок Спартака, добавили воды и подсыпали пшена из запасов экспедиции. Друзья расселись вокруг костра. Густой ивняк прижал его к самому берегу, поэтому было тесно. Сёмке даже ноги пришлось свесить с обрыва. Федька назвал себя, и Спартак, как полагается исследователю, попытался выяснить образ жизни коренного населения.

— Ты, значит, рыбным промыслом занимаешься?

— Ловлю помаленьку.

— Видно, тут все туземцы рыболовы?

— Зачем же? Это я так. А вообще-то здешние туземцы — хлебопашцы.

— Ага, значит население оседлое?

Федька внимательно посмотрел собеседнику в глаза.

— А ты сам-то откуда? Случаем, не с Луны?

— На Луне люди не живут, нет атмосферы, — убеждённо сказал Спартак.

Федька задрал голову, как бы желая проверить истинность его слов. Но луны не было. Федька ожесточённо сплюнул — таких чудаков ему ещё не приходилось встречать. Спартак деловито спросил:

— Ликино далеко?

— Версты четыре.

— А остров Страха? Координаты знаешь?

— Координаты не знаю, а остров вот он, прямо напротив. Только он без всякого страха. Просто Марфин остров. Вы же приплыли оттуда.

— А! Значит, мы были на острове?

— Ну да.

— Так это же и есть остров Страха и никакой не Марфин. Теперь понятно, почему нам было страшно…

— Чего же вы испугались при двух-то наганах? — усмехнулся Федька. — Лягушек, что ли?

— Не знаю. Кто-то хохотал, и голова выглядывала.

— Просто эхо, — небрежно сказал Витька, — да мы вовсе и не испугались…

Федька поворошил палкой хворост в костре, прищурил глаза так, что зрачки совсем пропали, склонил голову на плечо и тихо сказал:

— А ведь это не эхо.

Воцарилось выжидательное молчание. Ребята чувствовали: сейчас Федька расскажет что-нибудь ужасное. Сёмка даже дыхание задержал. Федька, как видно, был опытным рассказчиком. Он не торопился — дал слушателям время прочувствовать таинственный смысл своих слов, поразмыслить над их разгадкой, вдоволь пофантазировать. И когда ожидание, насыщенное, как грозовая туча электричеством, нетерпеливым мальчишеским любопытством, достигло наивысшего накала, Федька сказал:

— Это леший.

— Леший?

— Врёшь!

— Леших не бывает!

— Бабьи сказки.

Федька терпеливо дождался, когда реплики умолкли, и со спокойной уверенностью человека, довольно повидавшего на своем веку, сказал:

— Может, в других местах и не бывает, а у нас бывает. Жил у нас в деревне Варяга. Это мужика так прозвали, потому что он был самый сильный во всей округе. Вот один раз косил он в лугах, на том берегу… Вы ведь оттуда эхо-то слышали?

— Оттуда.

— Ну вот, с того берега, значит, с лугов. Так вот кончил Варяга косить и пошёл домой. Время было обеденное, близ двенадцати часов. А это, знаете, какое время? Неурошное. В двенадцать часов дня ли, ночи ли может всякая чертовщина человеку показаться. Вот идёт он, песенку напевает. Доходит до леса, деревня уже недалеко, за поворотом, там вброд переходят. Весело ему что-то стало. Как он закричит: «Го-го-го-го-го-го!» Вдруг рядом за кустиками вроде как эхо, только ещё громче: «Го-го-го-го-го-го!..» Остановился Варяга — что такое? Жутко ему сделалось. Видит, из-за кустов поднимается детина ростом вровень с лесом, весь в рубище и с огромной косой на плече. Варягу чуть кондрашка не хватил — как встал, так с места сдвинуться не может. Только и сказал: «Ивашка, ты?» А Ивашкой-то лешего зовут. «Я, — отвечает этот детина. — Хорошо, — говорит, — ты орёшь, Варяга. В самый бы тебе раз в лесу шуметь, людей губить. Устал я один-то». И тянет к нему, к Варяге, значит, ручищу-то свою, вот-вот за шиворот ухватит. А ручища у него какая! Ладони с хороший стол, а кулаки по самовару. И все рыжей шерстью обросли, а на пальцах когти, каждый — с целую косу. Вот, значит, тянет он к Варяге этакую ручищу…

Федька перевёл дух. Ребята глаз с него не сводили. Выражение их лиц то и дело менялось, повторяя мимику подвижного Федькиного лица в зависимости от смысла рассказа, то весёлого, то настороженного, то испуганного, то свирепого.

— Так вот, значит, тянет он к Варяге ручищу… А тот и голоса лишился. Дотянулся леший до него, тронул когтем и всю рубаху до пупка так и располосовал. А рубаха у Варяги последняя. Известно, жалко. Разозлился тут Варяга: «Что же ты, — говорит, — лешая образина, с рубахой сделал? В чём я теперь ходить буду? Али бога не боишься?» Только он сказал про бога-то — леший тут же и сгинул. Шум пошёл по лесу, деревья аж к земле пригибаются. А Варяга бегом да в деревню.

— Как же леший бога испугался, когда и бога-то нет? — насмешливо, чтобы скрыть волнение, вызванное рассказом, возразил Витька.

— Я, если хочешь знать, в седьмой класс перешёл, — солидно сказал Федька. — И, может, лучше тебя знаю, что бога нет. Это только так говорят: «Побойся бога»… Ну и чтобы интереснее и страшнее было рассказывать. Конечно, всё это случилось ещё до революции. Варяга-то давно помер. Теперь уж лешие не показываются, потому что их никто не боится.

— И ты не боишься?

— Ясно, не боюсь. Чего он мне сделает? Вот ведьма — эта похуже.

Мальчик неторопливо подбросил в огонь хворосту, отвернул от ярко вспыхнувшего костра горячее, раскрасневшееся лицо, поправил выпавшие из костра сучья, потёр заслезившиеся от дыма глаза и лишь после этого сказал:

— Знаю и про ведьм. Мне дед много порассказал про всякую чертовщину. Вот с его одногодком Киреем был случай. Сено косил тот Кирей с мужиками на Медведкове. Луг Медведковский далеко отсюда, вёрст десять, а от деревни ещё дальше. Косцы прямо там и ночевали. Вечером все, конечно, собрались к одному костру поужинать. Ну, пока похлёбка варилась, бабы песни пели, а мужики про всякие свои дела разговаривали. Время уж близко к полночи. Сели ужинать. Кирей взял нож, начал хлеб резать. Вдруг откуда ни возьмись налетел ветер, закружил над костром со свистом. Слышит Кирей, сверху какой-то галдёж, а что галдят — не разобрать. Костёр потух, бабы так все в землю и уткнулись со страху. Поднял Кирей голову, видит, а из темноты на него какая-то морда смотрит: нос крючком, клыки торчат изо рта, и белые волосы по ветру развеваются. Засмеялась эта морда и пропала. Кирей кэ-эк швырнёт ей вслед ножом: «А, — кричит, — нечистая сила разгулялась! Вот я вас, дьяволов!» Он был солдатом, с японцами воевал и ничего не боялся. Только он крикнул, тут же наступила тишина, ветра как не бывало. Ну бабы, мужики начали между собой толковать, что, мол, это да отчего… Кирей помалкивает, про морду — ни слова. Пошёл ножик искать. Уж он искал-искал, искал-искал — нет ножа да и только. «Ну, — думает, — в темноте разве найдёшь?» Дождался утра и опять искать. Но не тут-то было. Нож словно сквозь землю провалился. Ну, ладно. Прошло время, наступила зима. Мужики поехали по первопутку в степь торговать.

— Зачем? — перебил Сёмка.

Федька недовольно покосился на него, рассчитанно медленно утёр лицо ладонью. По мере того как ладонь спускалась к подбородку, он сжимал её так, что подбородок оказался у него в кулаке. Федька, видимо, подражал какому-то бородачу. Он и сам стал похож на старичка, который задумался, запустив в бороду горсть.

— Зачем? Известно, — сказал он и разгладил указательным пальцем воображаемые усы. — Денег у крестьянина не было. Одежду покупать, косы, гвозди, то да сё — на что-то надо. А зимой всё равно делать нечего. Ну вот, один лаптей наплетёт, другой оглобель настрогает и едут в степь продавать. Там этот товар идёт, потому что в степи своего-то лесу нет. Иной с лошадью прокормится зиму, и то считается прибыток. Ну так вот, поехали, значит, мужики в степь. И Кирей, конечно, с ними. Едут день, едут другой… На третий день к вечеру добрались до Волги. Места глухие, леса кругом. Остановились на ночь в Малых Двориках — так постоялый двор назывался. Лошадей, конечно, распрягли, вошли в избу, поздоровались с хозяевами, сели за стол. Хозяйка ставит на всех одну деревянную чашку чёрных щей, хлеб, ножик кладёт. И как взглянул Кирей на ножик-то, так и обомлел. А хозяйка сверкнула на него глазами: «Что, — говорит, — узнал?» А Кирей: «Дак, конешно, мой ножик. Как он попал-то к тебе?» И что тут с хозяйкой сделалось! Смотрит Кирей и дивится. Только вот была молодая тётка, и вдруг морду у неё перекосило, нос прямо на глазах начал расти и загибаться крючком, волосы побелели, а изо рта жёлтые клыки высунулись. Улыбнулась эта рожа, и вспомнил тут Кирей, где её видел. Вскочил из-за стола да как закричит: «Братцы, ведь это ведьма!» И вдруг всё пропало. Огляделся Кирей — что такое? Белый день на улице. Сидит он на санях, в тулупе и вожжи в руках. Лошадь идёт себе, только пар от ноздрей пышет. Спереди подводы, сзади подводы. «Митрий! — зовёт Кирей товарища. — Где же постоялый двор-то?» А Митрий ему: «Эка вспомнил! Часа, поди, четыре как выехали!» Не стал Кирей ничего товарищам рассказывать. Скажут, что, мол, приснилось, да ещё и засмеют…

Витька уже несколько раз на протяжении рассказа оборачивался к кустам — чудился ему какой-то шорох. Поэтому он больше всех обрадовался благополучному окончанию и даже облегчённо засмеялся.

— Может, и верно, ему всё приснилось? А что? Заснул человек в санях…

Федька значительно погладил подбородок.

— Конечно, и сам Кирей так думал. Только вот что: полез он в карман за кисетом, хвать, а в кармане тот самый ножик.

— Ну?! — ахнул Витька и опять невольно оглянулся.

— Верно тебе говорю. Его собственный ножик, который он на покосе потерял.

— И что же Кирей?

— Что? Он ничего. Положил ножик обратно. Как ни говори, вещь, денег стоит.

Опять наступила тишина. С острова доносились лягушечьи «кве-ке-ке-ке-ке». Под обрывом негромко булькало. Закипая, тонко запела вода в котелке. Откудато издалека, с верховья, доносился охающий крик ночной птицы. Жутко и хорошо сидеть у костра в такую ночь и слушать страшные рассказы. Обычный, скучноватый дневной мир становился сказочным, полным неожиданностей. Его населяет множество таинственных существ.

Чуткая ночная тишина улавливает даже звон комара, даже затаённое дыхание. Настороженно, в ожидании чего-то необыкновенного, шуршат ветви ивняка, а из окрестных лесов долетают похожие на человеческие стоны крики филина или сыча. Дрогнет ли ветка, вскрикнет ли птица или спросонья всплеснётся рыбина в реке, и уже кажется, что это неспроста, что вот-вот сейчас покажется оно, ужасное существо из волшебной сказки. Снова что-то зашуршало в ивняке. Витька и Спартак разом оглянулись. Сёмка сидел лицом к кустарнику. Он тоже слышал шум и почувствовал, как побежали мурашки по спине.

— Что это? — шёпотом спросил Спартак.

— Ветер, — небрежно ответил Федька. Он один не проявлял никаких признаков беспокойства.

— А сколько сейчас времени?

— Да уж, должно быть, около двенадцати, — опять как ни в чём не бывало сказал Федька и быстрыми хитроватыми глазами ощупал лица отважных путешественников. Он достал из кармана покрашенную в вишнёвый цвет, но уже порядочно полинявшую деревянную ложку, помешал уху, сказал, щурясь от дыма. — Это, с Киреем-то, ещё что… Бывали случаи и похлестче…

— Расскажи, — едва слышно выдохнул Спартак. Глаза у него расширились и потемнели — он предвкушал новые ужасы.

— Ладно, расскажу. Слушайте. Вёрст за пятнадцать от нас есть село Мошково. Наш районный центр. Ещё давно-давно на краю села, немножко на отшибе, стояла кузница. Теперь на её месте усадьба МТС. Около кузницы, в своей избе, жил кузнец Парфён Мананкин. Ну, конечно, была у него жена и дети, в общем всё как полагается. Работы у Парфёна хватало, потому что как раз мимо кузницы столбовая проходила дорога. За день сколько одних подвод проедет, а там ещё верховые и всякие прочие… У того лошадь расковалась, у другого рессора на тарантасе лопнула, у третьего ось сломалась. Иной раз и ночью кузнеца беспокоили… Да-а… Так вот, однажды, в глухую полночь… А дело было осенью, спать ложились рано, потому что керосин берегли… Вот, значит, в глухую полночь стучатся в окно. Парфён слезает с полатей, откидывает щеколду, в избу входят двое. Оба в чёрных плащах, мокрые, дождь шёл на улице. Капюшоны надвинуты низко, и лиц не видать. Только показалось Парфёну — глаза у них чудные какие-то, не человечьи глаза. Точно гнилушки в темноте светятся. Ну, лихих людей Парфён не боялся, потому что с ним мудрено было и пятерым справиться. Да и взять-то у него нечего. Но тут робость на него напала, а отчего, и сам не знает. «Что надо?» — спрашивает. Те двое: «Коренник, мол, у нас расковался на задние ноги. Нельзя ли поправить, спешим, дескать». И голоса у обоих особенные, глухие такие, словно из-под земли. Ещё пуще оробел Парфён. «Не могу, — говорит, — уважаемые, поздно, да и угля нет, и мехи чтой-то испортились». — «Ничего, — отвечают проезжие, — мы тебе хорошо заплатим». И выкладывают на стол сотенную бумажку. Почесал Парфён в затылке, не знает, что и делать. За такую бумажку ему год работать надо, а тут на тебе, в один раз. «Ладно, — говорит, — когда такое дело, подкую вам коренника». Накинул полушубок, жену будить не стал и отправился в кузню. Ну, разжёг горн, всё приготовил честь честью. Проезжие тем временем лошадей распрягли, вводят коренника, здоровенную конягу вороной масти. Глянул Парфён, а глаза у неё тоже вроде бы светятся. Но делать нечего, ставит её в станок, поднимает заднее копыто… Глядь, а вместо копыта — человечья нога…

Сёмка почувствовал, как ежом ощетинились волосы и тысячи иголок впились в голову. Вдруг в ивняке совсем рядом зашуршала листва, хрустнула ветка. Вслед за тем из зарослей высунулась лошадиная голова. При свете костра в глазах её сверкали красные огоньки. Оскал зубов напоминал улыбку.

— Ай! — по-заячьи пискнул Сёмка Нерушимый Утёс и кубарем скатился под обрыв. Он попал в воду, хотел выбраться, но не удалось, потому что в следующий миг ему на голову свалился весь остальной состав экспедиции во главе с храбрым капитаном Витькой Штормовым Ветром.