— Где же Федька?

— Ш-ш, — оборвал Сёмку капитан.

Ребята затаились, прижавшись трепещущими телами к сырому песку. Они ожидали, что вот-вот с обрыва свесится лошадиная голова и скажет человечьим голосом: «А где вы тут, голубчики? Пожалуйте-ка на расправу!»

Но над обрывом показалась не лошадиная, а Федькина голова и спокойно, словно ничего особенного не произошло, сказала:

— Чего в реку попрыгали? Вылезайте, это Топся.

Голова скрылась, и ласково зажурчал Федькин голос:

— Топся, Топсенька пришёл, не забыл… На-ка вот, поешь хлебца.

Послышалось шумное дыхание, затем ритмическое истовое чавканье.

У Сёмки отлегло от сердца. Он счастливо засмеялся и первый вскарабкался на полянку. Остальные члены экспедиции последовали его примеру. Все трое предусмотрительно уселись на самом краю обрыва, словно воробьи на заборе. Топся, лошадь вороной масти, захватывая мягкими губами с Федькиной ладони очередной кусочек хлеба, скосила на ребят один глаз. Во взгляде этом не было ничего дьявольского, наоборот, он казался вполне доброжелательным. Однако Витька сперва внимательно пригляделся к лошадиным ногам и, лишь убедившись, что с ними всё обстоит благополучно, ворчливо обратился к Федьке:

— Что же ты пугаешь? Сёмка из-за тебя в реку шарахнулся. Хорошо ещё, что я за ним прыгнул, удержал.

— Не в реку, а в пролив Отважных, — поучающе произнёс Спартак.

— А зачем вы пугались? — сказал Федька тем же ласковым голосом, каким разговаривал с Топсей. Он не переставал поглаживать лоснящуюся при свете костра лошадиную шею. — Топся же умный конь, почти как человек. Из-за этого даже председатель перестал на нём ездить. Бывало, запряжёт в тарантас, а дорога мимо нашего дома. Топся сейчас р-раз — и прямо к окнам. Иван Кириллыч, председатель-то, за вожжи дёргает, орёт, чертыхается, а Топся хоть бы хны. Подойдёт к избе и давай мордой об наличник тереться. До тех пор с места не тронется, пока я ему хлеба с солью не подам. Ну, председатель взял да и определил его на корчёвку. «Я, — говорит, — нищим не податчик…»

— А откуда он здесь-то взялся, твой Топся?

Топся, словно понимая, что говорят о нём, запрядал ушами, дважды утвердительно кивнул головой и потянулся к Федьке, раскрыв розовые губы, обнажив два ряда белых слитых зубов.

Федька прижался лицом к Топсиной морде, смеясь, точно от щекотки, потёрся об неё щекой.

— Я тут часто рыбачу. Он почует меня и приходит. Тёплый, чертяга… Кони в ночном выгуливаются. Тут недалеко, у Старой мельницы. Я сам сколько раз…

— Подожди, — перебил Спартак. — Что это за Старая мельница?

— Обыкновенная, водяная. Только забросили её давно. Она развалилась, ольхой заросла, сам чёрт ногу сломит…

— А как к ней пройти?

Спартак подался вперёд с таким тревожно-выжидательным видом, словно вот-вот должен был услышать величайшую тайну.

Федька легонько отстранил Топсину морду, внимательно посмотрел в глаза Спартаку.

— Зачем тебе?

Спартак оглянулся на друзей. По их исполненным напряжённого любопытства лицам он понял, что они угадали ход его мыслей и также с нетерпением ждут Федькиного ответа.

— А! Была не была! — сказал Спартак и достал из кармана карту, торопливо развернул её на колене, бросил Федьке: — Смотри сюда.

Федька склонился над картой.

— Это и есть Старая мельница? — Спартак подчеркнул ногтем домик, нарисованный под верхним обрезом карты.

— Ну да, — сказал Федька. — А речка — Содушка. В Сужу впадает, здесь недалеко, за поворотом…

Его глаза неожиданно зажглись тревожным блеском, на лице выступил лихорадочный румянец.

— Ну-ка, дай-ка, — быстро сказал он и потянулся к карте, но Спартак проворно спрятал её за спину.

— Только в моих руках…

Федька засмеялся одними губами. Глаза были серьёзны, и в них чувствовалось беспокойство.

— Да нужна мне ваша бумажка, — сказал он с наигранной небрежностью. — И так всё ясно. Вы по ней сокровища будете искать.

— Ты почему знаешь? — наивно удивился Сёмка.

— Спартак же сам сказал. Интересно, где вы эту карту добыли?

— Где добыли, там её нет, — немедленно парировал Витька, опасаясь, что друзья могут проговориться. Он наблюдал за Федькой, и ему показалось, что тот взволновался, увидев карту. Возможно, он кое-что знает про сокровища?

— Уха сварилась, — сказал Федька. Он успел овладеть собой, лицо его приняло безразличное выражение. Помешал ложкой уху, вытянув губы трубочкой, обжигаясь, шумно втянул в себя мутную жидкость. Потом снял котелок с костра.

— Пусть поостынет.

Встал, похлопал Топсю по крупу.

— Ну, марш домой!..

Конь повернул к нему голову, грустно прикрыл веками умные добрые глаза и послушно удалился. Кусты сомкнулись за ним, некоторое время доносился шорох листвы, затем наступила тишина.

— Значит, не скажешь, как пройти к Старой мельнице? — сказал Спартак, поудобнее усаживаясь около костра.

Федька задумчиво погладил воображаемую бороду.

— Зря вы всё это затеяли, — проговорил он, не пытаясь скрыть досаду. — Не найти вам никаких сокровищ.

— Почему? — встрепенулся Спартак.

Федька взглянул на него с сожалением, причмокнул, сокрушённо покачал головой.

— Вы ведь ничего не знаете. А я здешний, знаю. Старая мельница — проклятое место. Туда никто не ходит. Там всякой нечисти — хоть пруд пруди. Оттуда живыми не возвращаются. Понятно?

— Всё врёшь, — спокойно сказал Витька.

Федька привстал на колени, подался к Витьке.

— Значит, по-твоему, вру? А про Домну слышал? А? Нет. То-то. Я что? Я вам же, дуракам, добра желаю. Конечно, можете идти, только ведь потом покаетесь, да поздно будет. Кого хотите спросите, вам скажут. Проклятое место Старая мельница.

Витька уже не пытался возражать. Что же касается Сёмки и Спартака, то они полностью превратились в слух. Единственное, чего они сейчас жаждали всем своим существом, — это нового страшного рассказа.

Федька, убедившись, что произвёл некоторое впечатление, успокоился, прилёг, опершись на локоть, и продолжал уже ровным голосом заправского повествователя:

— Мне, конечно, наплевать, можете идти, куда хотите, только сначала послушайте, что случилось на Старой мельнице в давние времена. Было это ещё до мировой войны. Жил в наших местах богатей Архип Метёлкин. Имел он в Мошкове лавку да постоялый двор с питейным заведением. Было у него две дочери от первой жены: старшая, Домна, и младшая, Марья. Жена умерла. Архип второй раз женился на вдове. Построил водяную мельницу на речке Содушке, избу пятистенную при ней поставил и туда переехал жить. Дожил он до старости и, конечно, помер. А мельничиха, его жена, ужасно жадная была старуха. Падчерицам замуж охота выйти, приданое нужно. За Марью писарь сватался, за Домну — лавочник. Им-то, конечно, за жёнами деньги нужны, а мельничиха о приданом молчит-помалкивает. Все знали, что деньжищ у неё прорва. После смерти Архипа она и лавку и постоялый двор продала. А уж когда совсем состарилась, то продала и мельницу. Купил её крестьянин из нашей деревни, Локотников Кирилл Спиридоныч. Он и сейчас живёт-здравствует. Да только выторговала она условие: до её смерти изба остаётся за ней. Вот однажды съездила мельничиха в город и после того слегла. На третий день начала она помирать. Домна с Марьей, конечно, подступают к ней: «Где деньги, мамынька, вам-то, дескать, известно, умирать, а нам жить да жить…» Старуха только прохрипела: «Нет ничего вашего… моё всё». С тем и померла. Сестры тут же вынули у неё ключи из сарафана, ширк-ширк по комодам, по шкатулкам — нигде ничего, хоть шаром покати. Ни денег никаких, ни документов. Известно, девки в рёв, потому нищими остались. Ну, а народ думает, что они об мачехе убиваются. Пришли старухи, знакомые покойницы, стали её обмывать. Раздели, смотрят, а у неё на руках от плеча до запястья надеты золотые слитки на манер браслет. Снять их нет никакой возможности. Говорят, весу в них было до пуда. Подивился народ её жадности — ни себе, значит, ни людям.

Ну, ладно, похоронили сестры мачеху, стали вдвоём жить. Одни, от деревни далеко, кругом ни души. Как ночью завоет ветер, загудит в трубе, обе только плачут да креститься успевают. Домна и говорит сестре: «Нет моих больше сил, Марьюшка. Либо я руки на себя наложу, либо золото у нашей злодейки отниму, и будем мы обе счастливые». А Марья: «Да как же его отнять-то, когда оно вместе со злодейкой в могиле укрыто». — «Ничего, — отвечает Домна, — ежели она с нами поступила, как зверь лютый, то и от нас пусть добра не ждёт. Раскопаем могилу, а там видно будет». Марья было отговаривать, но Домна знай стоит на своём. Вот наступила ночь. Взяли сёстры фонарь, заступ и пошли на кладбище. На улице тьма — хоть глаз коли. Ветер задул — дело было осенью. Огонь в фонаре трепыхается, и тени по могилам мечутся, как живые. Идут сёстры, у Марьи от страху зуб на зуб не попадает, а Домна ничего, виду не показывает. Нашли мачехину могилу и давай копать. Вот уж заступ о крышку гроба стукнулся. Отгребли землю, крышку сняли. Взглянула Марья на покойницу, чуть замертво не упала. Смотрит на них мельничиха пустыми глазницами и будто усмехается. «Пойдем, сестрица, от греха», — просит Марья. Но Домну страх не берёт, злость в ней всякий страх уничтожает. Взяла она лопату, тяп-тяп — и отрубила обе руки. Засыпали сестры могилу, руки в мешок и — домой. Пришли они, попробовали снять браслеты — не тут-то было. Домна и говорит: «Врёшь, старая ведьма, отдашь золото. Марьюшка, затапливай печь». Затопила Марья печь, Домна положила мачехины руки в вёдерный чугун, залила водой, накрыла сковородкой и поставила вариться, чтобы, значит, кости освободились. Сели они, ждут, когда закипит. А в трубе ветер: у-у-у, у-у-у! И чудится сестрам, словно в окно кто-то постукивает. Обернулись — что-то белое мелькнуло. Побледнела Домна, а все же подошла к окошку. Выглянула — никого, только скрипят деревья и голые ветки, словно кости, стучат друг о друга. Тем временем вода в чугуне начала закипать. У Домны отлегло от сердца — сейчас золото будет в её руках. Вдруг как рванул ветер, хлоп — дверь в горницу распахнулась, и голос мельничихи из темноты: «Все спят, все спят, одна Домна не спит, мои руки варит!» И тут сковородка с чугуна свалилась, руки мигом выскочили и по полу прыг-прыг — за дверь. Смотрит Домна на них безумными глазами, да вдруг как вцепится себе в волосы, да как закричит пронзительным голосом: «Не отдам! Не отдам!» — и вдогонку. Марья хвать из печи горящее полено да за ней. Видит: мачехины руки с плотины бултых- бултых — прямо в пруд. «Не отдам!» — опять крикнула Домна и следом вниз головой. Марья — к пруду. И только она осветила головёшкой место, куда сестра-то нырнула, вдруг вода как вспыхнет, и поднялся к небу громадный столб пламени. Тут услышала Марья громкий смех позади себя и упала без памяти. Утром её нашли работники с мельницы — мой дед да ещё двое. Рассказала она всё как было да и померла. Работники в тот же день взяли расчёт. Пришлось хозяину других нанимать, дальних…

Однажды, это уж после революции, девчонка наша, ликинская, Анка пошла на мельницу по ягоды да так и не вернулась. Видно, Домна её сграбастала. С тех пор никто туда не ходит…

Костёр потух. Продолговатые членистые угольки покрылись синеватым пеплом. Федька разгрёб угли, бросил на жар несколько тоненьких сучочков. Они вспыхнули. Тогда Федька положил охапку хворостин потолще. Густой едкий дым пошёл неуверенно блуждать среди них, как путник в незнакомом лесу. Но вот наружу вырвался огонь, и дым стремительно взвился кверху. Федька довольно жмурил хитроватые глаза — он видел, что рассказ произвёл на ребят сильное впечатление. Сёмка долго смотрел на огонь неподвижными глазами, потом сказал:

— Удивляюсь я на этих буржуев. Горло готовы друг другу из-за денег перегрызть. Главное, ведь каждый хочет, чтобы у него были полны карманы, а у других, чтоб ни копейки. Прямо людоеды какие-то. Я бы вот все деньги роздал ребятам на мороженое и на кино. Ведь хорошо, когда всем хорошо и все тебе товарищи.

— Уметь надо, — подтвердил Витька. — Вот скоро начнётся коммунизм, и тогда все деньги уничтожат.

— Так, так, — ехидно проговорил Федька. — Что же вы, против денег, а сами какие-то сокровища разыскиваете?

— Вот тоже сказал! — возмутился Спартак. — Мы же отдадим всё государству, чтобы построили корабль, а нас на него взяли юнгами.

Федька презрительно сплюнул в костёр, пшикнули угли.

— Это вас-то? Юнгами? Да я, если хотите знать…

Федька обиженно закусил нижнюю губу и отвернулся.

Эх, рассказать бы этим дурням про «товарища командира», про важное поручение, которое он, Федька, выполняет. А то юнгами… Ещё ничего порядочного и не сделали, а туда же… Ах, как жалко, что нельзя рассказать, нельзя утереть нос этим несмышлёнышам! Ну ничего, он ещё утрет…

— Давайте уху есть, остыла, — хмуро буркнул он, ставя перед собой котелок.

После ухи ребята улеглись у тлеющего костра, укрывшись пальтишками, тесно прижались друг к другу. Разговоры смолкли.

Витька размышлял о последней Федькиной истории. Если верить Спартаку, то золото спрятал разбойник Селим, а совсем не Домна. Как совместить эти две версии, не имеющие ничего общего? В конце концов Витька нашёл простое и выгодное решение: к золоту Селима приплюсовал золото Домны.

Спартака, разумеется, подобные мелочи не могли интересовать. Спартака занимала более важная проблема: почему в пруду вспыхнула вода? Напрашивался вполне логичный ответ: пламя было не простое, а нечистое, адское. А ведь в адском пламени горит всё, даже вода. Спартак сейчас же заметил себе, что недурно бы познакомиться поближе с этим странным явлением. Завтра непременно надо побывать на мельнице.

Сёмке совсем не хотелось спать. Около своего лица он увидел маленькую, со спичину толщиной, осинку. Она источала почечную свежесть и ещё очень мало походила на дерево. Тонкий травянисто-зелёный ствол был окутан седоватым нежным ворсом, напоминавшим матовый пушок на румяных щеках ребенка. Осинка уверенно раскинула свои шесть листочков под бездонной синевой неба, путь к которому был открыт. Пройдут десятилетия, и осинка поднимется над ивняком, и тысячи листьев зашумят, забалагурят и засверкают серебристыми монетками на солнце.

Сёмка приподнялся на локте.

— Витька, а Витьк?

— Ну, чего?

— Хорошо. А?

— Хорошо, — сквозь сон подтвердил Витька.

— Везде люди, понимаешь… свои какие-то. Страна большущая — поезжай куда хочешь…

— Угу. Главное, чтобы дома не попало.

Витька натянул пальто на голову.

Федька героически боролся со сном. Вполне возможно, что где-то рядом, на острове, затаился Прохор Локотников. Нужно быть начеку. Вдруг бандит, спасаясь от преследования, переплывёт протоку. Тут-то Федька и поможет его схватить. Федька доволен собой. Кажется, ему здорово удалось запугать этих кладоискателей. Не хватало только, чтобы они нарушили конспирацию и путались под ногами. Пожалуй, теперь они не посмеют сунуться на Старую мельницу. Тут, пожалуй, всё в порядке. Остаётся сделать ещё одно дело. Оно может пролить свет на историю с Сергеем Емельяновым. Федька мог бы поклясться, что карта, которую он видел у ребят, нарисована на листке из его тетради. Той самой тетради, которую он месяц назад подарил Емельянову. Слова «дом 482» написаны его, Федькиной, рукой. Это задание на дом по арифметике. 482 — номер задачи. Но предлог «на», видно, остался на предыдущей странице.

Сон всё же поборол Федьку. Скоро спал весь лагерь.

Если бы знали наши путешественники, какие невероятные и поистине ужасные приключения готовит им наступающий день!