Come in songo

Я вышла на балкон своего онн, когда небо окрасилось в багровые и чёрные тона. Долго смотрела на далёкие переливы света и тени. Позволяла знакомым ветрам играть своими чуть влажными волосами.

Просторный балахон цвета только что пролитой крови бился под прикосновениями воздушных потоков, точно ещё одни крылья. Не знаю, почему я надела это свободное, спускающееся до самых лодыжек платье. Обычно лишние метры ткани, мешающие свободно двигаться и цепляющиеся за что ни попадя, вызывают лишь раздражение. Но сейчас мне было приятно прикосновение парящего на ветру шёлка к ещё мокрой после купания коже.

Небо Эль-онн.

Сен-образ промелькнул где-то на краю сознания, неожиданный и естественный, как дыхание.

Скалах? Совсем очеловечилась. Какие здесь скалы? Разве только те, что намёрзли внутри меня. Ледники. Глыбы. Скалы. Что возносят туда, где холодно и одиноко.

Но зато иногда заходит в гости само Небо…

Я смотрела на игру красок в знакомых с детства небесах. Гуляла по галерее, опоясывающей маленький онн. Прислушивалась к чему-то внутри себя.

Медленно и расслабленно опустилась на колени. Глаза сами собой закрылись.

Медитация на страсти.

Полное расслабление. Прислушайся к себе.

Заполнение тела безмолвием.

Дыхание. Биение сердец: сегодня только трёх. Лёгкое покалывание где-то в области правой пятки.

Не к чему привязываться. Нечего отталкивать. От мгновения к мгновению. В полной тишине.

Сознание парило от клетки к клетке. Внимание коснулось спины и медленно скользнуло вниз. От позвонка к позвонку, любое напряжение смягчается, тает. Расслабляется. Позвоночник наполняется глубоким покоем… С великим чувством покоя и расслабления… приходящие и уходящие ощущения плывут в безмятежности…

В руках и плечах. В локтях и ладонях. Безмолвие заполняет тело… успокаивает ум.

В шее… На губах… В скулах… Безмолвие… Спокойствие… Открытость…

И тело стало лишь ощущением… которое парит в спокойствии…

Тело пребывает в безмолвии… Податливость… Покой… Теперь я позволила сознанию течь через тело, приносить тепло и терпение каждой клеточке. Разрешила сознанию пропитать каждую часть тела, каждое мышечное волокно. Позволила телу растаять в тепле.

Пусть всё тело заполнится безмолвием… Глубокое, пространственное расслабление…

Позволить безмолвию охватить себя… Легко пребывать в безмолвии…

И постепенно из этой расслабленной тишины выткался сен-образ. Лёгкий и невесомый. Безмолвный.

Да.

И тут трагическая красота моей медитации чуть вздрогнула. Фыркнула. Отряхнулась. И сен-образ повернулся ко мне, изменённый и мягко ироничный.

Спокойствие разлетелось яркими брызгами.

Я тихо заскрипела зубами. Явился-таки. Котик мой… ненаглядный. А некоторым тиграм хвосты бы оборвать… Вместе с усами.

Интересно, а что такое саке?

Медитация была испорчена безвозвратно, от мрачно-торжественно-решительного настроения не осталось и следа. Я вздохнула. Поднялась на ноги, последним голодным взглядом окинув тёмно-бордовые всполохи в облаках. И скользнула обратно в онн.

В малой гостиной горел огонь, плясали на стенах неверные тени.

Аррек сидел перед низким столиком, и его влажные после мытья тёмные пряди отливали в свете очага красным. Одет мой ненаглядный был в вышитый чёрный халат, прекрасно оттеняющий перламутровое сияние его кожи. На столике рядом с ним стояли две чашки. И бутылка какого-то очень подозрительного напитка. То самое таинственное саке, надо понимать.

Что мне сказать ему?

Драться надоело. Скандалить ещё больше. Холодное и гордое молчание сидит в печёнках.

Этот брак нельзя назвать счастливым. Какое уж там счастье.

Удивительно, с какой изощрённой жестокостью могут друг друга истязать двое, искренне полагая, что действуют для его (её) же блага. За эти годы мы измотали друг другу души, растерзали их, разорвали на кусочки и попрыгали сверху для пущей надёжности. Я-то думала, что первое замужество причинило мне боль. Но тогда боль была короткой и окончательной. Эта же длится. И длится. И длится…

И самое страшное — ему тоже больно.

Так сколько же мы ещё будем выяснять, кто здесь главный? Сколько ещё будет длиться эта скрытая, но ожесточённая война за право принять решение?

Надоело.

Мне надо было бросить что-нибудь убийственно-оскорбительное. Надо было повернуться и уйти. Надо было продолжить подготовку, без которой моё посмертие обещало обернуться продолжением агонии.

Мне надо было наконец заняться собой. Эта ночь — предпоследняя в моей жизни. И принадлежала она мне!

Я подошла к низкому столу и опустилась на колени. Протянула руки и приняла в них наполненную чашу. Забирай этот раунд, любимый. Отдаю его без боя. Какая разница, если исход войны предопределён? Отдаю тебе сегодняшнюю ночь, предпоследнюю в моей жизни. Жалкий подарок за всё, что ты для меня сделал.

В молчаливом салюте подняла чашу и сделала маленький глоток. Горько.

Пусть будет так.

Губы его сегодня были того же странного, приторно-горького вкуса, что и напиток в наших чашах.

Потолок был всё тем же. Я лежала на спине, слишком уставшая, чтобы делать что-либо ещё, и, как и тысячи раз до того, изучала потолок собственной спальни. Знакомое переплетение ветвей и листьев, тёмно-зелёное в ночной тишине.

Сон не шёл, а усыплять себя усилием воли было бы непозволительной роскошью. День выдался сумасшедшим — даже по моим меркам. Ночь… ночь ещё не закончилась.

Я отвела взгляд от потолка и осторожно повернула голову, чтобы посмотреть на своего чуть сияющего в темноте мужа.

Аррек спал на животе, свободно вытянувшись среди смятых подушек, и его абсолютная, бескостная расслабленность, как никогда, напоминала о представителях семейства кошачьих. Чёткая линия спины, лопатки, прямые чёрные волосы. Мы лежали на разных краях кровати, будто пытались оказаться как можно дальше друг от друга. Лишь моя правая рука была свободно протянута к нему с доверчиво раскрытой ладонью. А его левая рука протянута ко мне, успокаивающе прикрывает тонкие когтистые пальцы. Нарочно так не ляжешь. Только во сне, только не осознавая, что делаешь…

Как можно дальше друг от друга. На расстоянии прикосновения. Потому что дальше этого — невозможно. Невыносимо оказаться дальше.

Он чуть вздрогнул во сне. Едва заметно сжал мои пальцы. Робко. Почти застенчиво. И в то же время — невероятно властно. Ох, Аррек…

Я вновь занялась изучением потолка.

Ночь на Эль-онн — понятие относительное. Мягко говоря. Астрономия здесь почти такая же сумасшедшая, как и обитатели (к вопросу о причинах и следствиях), и установить какие-то циклы, основываясь на движении вытворяющих что им вздумается светил, совершенно невозможно. Так что периоды сна и бодрствования задавались обычно онн. В нашем доме это, по настоянию Аррека, означало световой режим. Когда освещение в покоях приличное — это день. Если же в онн темно — значит, ночь. Простая система, стабильная. Смертным зачем-то необходима стабильность в таких мелочах. Вииала могла бы объяснить, почему. Я же просто знала, что это так.

Темнота. Я лежала, окутанная густыми, почти осязаемыми тенями, и слушала дыхание своего мужа. Ощущала биение пульса в его руке. И пыталась найти в себе хотя бы кусочек безмятежности.

Закрыла глаза. Вдохнула пряный аромат, даже не пытаясь определить, что же это за запах. И беззвучно, движет губ позвала:

«Эль».

Это не похоже ни на что. Казалось, простыня подо мне стала тонкой, прозрачной поверхностью бездонного океана. Мгновение я ещё лежала на этой хрупкой грани между двумя стихиями, а потом рухнула в тёмные глубины. Погружение стремительное, но плавное.

Когда-то мне довелось услышать, что люди считали воду аналогом души. Rio Abajo Rio, река под рекой. Так, кажется, говорили. Что ж… Вполне возможно…

Тени… Скользят… И погружаются… в глубины…

В тревожной тишине этих вод я перевернулась, вытягивая руки вниз, и стала помогать себе сильными экономными гребками, как делала, когда ныряла.

Темнота. Из непроглядной черноты время от времени показывались светящиеся существа, какие живут лишь под толщами давящей и в то же время лишающей веса воды: причудливые и странные медузы, закрученные в сложнейшие спирали, просто небывалые. Лица тех, кого я знала, лица тех, кого не узнаю никогда, — размытый, призрачный всплеск красок на периферии зрения.

Я погружалась. Подводный дворец появился сначала просто далёким сиянием, постепенно всё разрастался, пока не превратился в симфонию света и формы. Плавные, округлые, глубокие линии. Я остановила погружение, разворачиваясь ногами вниз, и плавно опустилась на террасу. Бесшумные, смягчённые водой шаги, пустые залы, прозрачные, зеркальные стены отражали одиноко блуждающую фигуру.

Я нашла её в одной из беседок, уютно устроившуюся среди разбросанных подушек, задумчиво разглядывающую расстилающийся вокруг тёмный пейзаж. Взмах рукой — я послушно опустилась рядом и стала разливать вино.

Интересно, как можно разливать жидкость из кувшина в бокалы, если ты находишься в воде? А, какая разница!

Она наконец закончила своё странное исследование и соизволила повернуться ко мне. Изумрудно-зелёные волосы облаком летали вокруг тонкого, бледного лица, хрупкое тело, как всегда, было спрятано под бесчисленными слоями аррской церемониальной одежды. Только огромные зелёные глаза казались слишком велики для неё — глаза эль-ин на человеческом лице.

Двадцать лет прошло с тех пор, как погибла Нефрит арр-Вуэйн. И вот уже двадцать лет многоцветная богиня, желая устроить выволочку своей верховной жрице, принимала облик зеленоглазой смертной. Поначалу я пыталась спрашивать почему. В ответ получила: «А разве это я выбрала?». Вопрос был закрыт.

— Ты, похоже, последнее время была весьма и весьма занята, Антея.

Ха, ха. Не смешно.

Она подняла кубок, чуть смочила губы.

— Не прибедняйтесь, Хранительница, — улыбнулась. Жёстко.

Я усилием воли выпустила задержанный в лёгких воздух. Разжала стиснутые зубы. Если собственное alter ego недвусмысленно приказывает вам прекратить валять дурака, то лучше прислушаться.

— Не морочь мне голову, о божественная.

— Всё ещё ищешь простые решения, а, Антея?

— Простые решения — обычно самые верные, — резко.

Слишком резко. Спокойнее, девочка, спокойнее. Переходить на площадную брань в спорах с собственным подсознанием — дурной тон.

— Мне надоело вслепую натыкаться на холодные острые углы и удивляться, почему это так больно.

— И ты хочешь, чтобы я — как бы это сказать, не выходя за рамки метафоры? — осветила твой нелёгкий путь?

Я блеснула клыками.

— Какой-нибудь завалящий фонарик совсем бы не помешал, о божественная.

— А ещё лучше — прожектор?

— А ещё лучше — вообще организовать солнечный полдень, — отрезала я. Нефрит прищурилась, глядя на меня снизу вверх, и первозданное, примитивное и нерассуждающее эльфийское упрямство уставилось на неё в ответ.

Богиня сладенько улыбнулась.

— И на какие именно вопросы тебе требуется пролить свет, Антея?

Опасный тон. А не перегнула ли я палку? А не всё ли равно? В конце концов, что ещё она может мне сделать?

Так, последнюю мысль вычеркнем как неудачную.

— Что, во имя бездонной бездны, затеяла Лейруору? — Из всего разнообразия вопросов я выбрала именно этот, понимая, что именно вокруг него можно найти ответы на все прочие загадки сегодняшнего дня.

— А-аа, Лейри, — Нефрит откинулась на мягкую спинку сиденья. — Ты так уверена, что она что-то затеяла?

— Её почерк ощущается во всём происходящем. В том, что Мать Обрекающих так неожиданно (и так вовремя!) заинтересовалась людьми. В том, что тёмному королю вдруг понадобилась Драконья Кровь. В том, что люди вдруг оказались замешаны во внутренние разборки кланов… Чего она добивается? Если бы я знала, то могла бы ей…

— Помочь?

— Да.

— Вот именно поэтому тебе знать и не полагается, — отрезала Нефрит, и я поняла, что не являюсь монополистом на первозданное упрямство.

— Но…

— Разве она не может ошибаться?

— Будьте серьёзны, о Божественная!

— И то верно, — поморщилась. — Тебя волнует что-то другое.

— Аррек.

Коротко и ёмко. Ни добавить, ни прибавить. Она иронично выгнула брови, как это умеют делать только арры.

— Как всегда, — пробормотала тихо, себе под нос.

Не думала, что встреча с собственной душой может даваться кому-то так трудно.

— Что?

Она не ответила, а я не настаивала. Мы помолчали. Когда она заговорила, это были слова и мысли именно Нефрит арр Вуэйн, а не древней эльфийской богини.

— Есть одна старая сказка… множество старых сказок, если вдуматься. Впрочем, не важно. У старых сказок золотые крылья, так меня учили.

Я молчала, слушая и пытаясь услышать.

— В этой сказке женщина ищет дорогу домой. Антея, ты никогда не задумывалась, что такое Дом? Что за инстинкт заставляет нас вернуться, найти место, которое мы помним? Сколько бы времени ни прошло, мы найдём дорогу назад. Мы проберёмся сквозь ночь, по незнакомым местам, через чужие города — без карты, не спрашивая дорогу у встречных, но мы найдём…

Найдём ли?

— Однажды я нашла дорогу домой, — тихо произнесла я. — Нет. Не нашла. Аррек привёл меня, когда я его попросила. Но это уже не было домом. Или я уже не была собой.

И вновь замолчала. Нефрит провела по губам рукой с безупречным маникюром.

— «Где Дом?» Так, Антея? Мне всегда казалось, это сокровенное место, находящееся скорее во времени, чем в пространстве. Место, где можно чувствовать себя целостной. Место внутри нас, место, где можно лелеять мысли и чувства, не боясь, что нам помешают или оторвут от этого занятия только потому, что наше время или внимание необходимы для чего-то другого.

Это было как удар. Я вздрогнула. Она улыбнулась.

— Или же это место, где можно делать что хочешь, а не насиловать свои мысли и чувства, превращая их в то, чем они быть не желают? А, Антея?

Ох… Сама виновата. Знала же, что делаю, когда напрашивалась на спонтанный психоанализ Нефрит арр Вуэйн. Эта женщина препарировала чужие души с холодной точностью лазерного скальпеля. И столь же безжалостно.

— Твой Дом — не те, кто тебя окружают, а те, кого бы ты хотела видеть в своём окружении. Твой Дом — это не ты, а то, чем ты хотела бы быть. Но то, чего, как нам кажется, мы хотим… почему-то редко оказывается тем, что нам нужно. Впрочем, это ты уже и так знаешь.

— М-мм… — протянула я. — Что мы хотим и что нам нужно — проблема отдельная. А вот чего от нас требует долг…

И вообще, это вопрос личностной направленности. Притворяйся, пока всё не станет взаправду. У эль-ин подобные методы отработаны даже лучше, чем у людей.

— Но… — подсказала Нефрит.

— Но, — я вздохнула, — жутко мешает, когда рядом шляется кто-то, кто не желает притворяться… Особенно, если этот кто-то настроен так решительно и агрессивно.

Нефрит вновь отвернулась, разглядывая что-то в темноте. Вздохнула, танцующее в водяных потоках облако волос дрогнуло.

— Итак, к чему же мы пришли?

Как же сформулировать…

— Я не могу больше быть Хранительницей. Не могу и не хочу. Это совершенно точно не мой Дом. Пусть лучше Лейри разбирается.

Нефрит подняла руку с накрашенными зелёным лаком ногтями и знакомым жестом прикоснулась к губам. Ей было смешно. Чуть склонила голову набок.

— Хранительница — это ещё не вся Антея.

— Разве? — Теперь настала моя очередь быть саркастичной.

— Не путай маску, которую видят окружающие, с внутренним содержанием. Маска, личина, личность… Я бы назвала это Персоной. То, посредством чего мы соотносим себя с внешним миром. Архетип адаптации, защитный панцирь, набор ролей на все случаи жизни. В создании этой маски другие часто принимают большее участие, нежели тот, кто её носит. Но маска — ещё не лицо. Маска — всего лишь маска. Похоже, ты забыла об этом. Опять.

— Очень возвышенно, — равнодушно пожала плечами я. — Персона или нет, но сейчас я — Хранительница. Я вплетена в судьбу и в самую суть эль-ин. И на всё обязана смотреть только с такой точки зрения. Если я хоть на минуту посмею выпустить это из виду, ты же первая и пресечёшь подобные поползновения. Скорее всего, вместе с моим существованием.

— И то правда. — Кажется, смертная женщина и эльфийская богиня на мгновение вступили в конфликт, а затем обе дружно передёрнули плечами и буркнули: — Ничего, уверена, ты найдёшь выход.

— Уже нашла.

Пауза.

— У тебя всегда был очень… нестандартный подход к разрешению такого рода внутренних конфликтов, Антея.

— Как это? — заинтересовалась я.

Какое-то время она молчала, пристально меня разглядывая. Заговорила тихим, отстранённым голосом, который был у Нефрит, когда она погружалась в мир своих призрачных видений.

— У каждого из нас, по крайней мере у каждого человека, есть обратная сторона. Всё то, что мы не желаем или не можем в себе увидеть. Всё, что кажется нам неприемлемым или невозможным. Желания, способности и переживания, которые не совместимы с сознательным представлением о себе. Всё это концентрируется в подсознании человека и становится Тенью. На пути самопознания нам не избежать встречи с этим могущественным архетипом… Несколько лет назад встретилась со своей Тенью и ты.

Я сразу поняла, о каком случае она говорит. И зябко обхватила себя руками.

Встретилась? Слишком слабое слово. Скорее, мы с моей Тенью врезались друг в друга. С разгона. Приложились друг о друга так, что сломанные кости души до сих пор ныли при плохой эмоциональной погоде. Звон от того столкновения чуть было не разрушил целый мир… и так небрежно убил одну зеленоглазую арр-леди, которой не повезло оказаться поблизости.

— Не упрощай. Для простого отражения моей личности то существо… та Антея была слишком мощным образованием.

Нефрит улыбнулась, в улыбке не было ни тепла, ни веселья.

— Я гораздо лучше тебя знаю о всех магических тонкостях и неувязках того феномена. Но Тень — не только скопление негативных характеристик, она притягивает вообще всё, что мы в себе не видим. Если наша самооценка низка, то Тень получает все те способности, которым не находится места в сознательной жизни. Это хранилище огромного количества энергии, мощнейший источник творчества. И чем сильнее мы отрицаем в себе что-то, тем сильнее становится Тень. Ты, Антея, и тогда, и теперь умеешь отрицать с потрясающей страстностью. Мне до сих пор странно, что ты так легко осознала все те теневые стороны своей личности и приняла их как законную часть себя. А потом начала так активно и так расчётливо их использовать.

Я опустила голову, вспоминая, как произошло это самое осознание. И «принятие». Никаким душевным и внутренним ростом тут и близко не пахло. Я просто швырнула словами в Аррека, впечатывая их, вдавливая в обнажённые раны, «активно и осознанно» стремясь сделать ему как можно больнее. И лишь позже начала понимать, насколько эти признания были правдивы. Одна из наших самых первых и самых уродливых ссор. Тогда, единственный раз за всю нашу совместную жизнь, он меня чуть было не ударил.

— Но каким бы странным и кружным ни был твой путь, ты, к моему величайшему удивлению, развиваешься.

— Угу… Ещё два дня буду развиваться. Не подскажешь, как найти короткую тропинку и добраться до совершенства в столь сжатые сроки?

— О… — улыбнулась. И на человеческом лице хищно блеснули совершенно неуместные клыки эль-ин. — Уверена, ты доберёшься. В крайнем случае, заставишь совершенство приползти к тебе.

— Тоже выход, — вздохнула я, обдумывая, как можно осуществить подобное на практике.

— Ты только помни, Тея, что эльфийское совершенство тоже умеет кусаться, — довольно резко посоветовала богиня.

— И зубы у совершенства довольно острые, — раздался из-за спины мелодичный, точно змеящийся причудливыми аккордами голос.

Я застыла…

…не зная, как надо дышать…

…потеряв способность мыслить…

Ауте Милосердная, неужели за эти годы я и правда успела забыть звук его голоса?

Медленно, так медленно, точно боялась расплескать что-то бесконечно дорогое, повернулась.

Серебристые, с зеленоватым оттенком волосы падали на плечи, на спину, на руки. Серебристые волосы оттеняли серебряную кожу, казалось, весь он состоит из живого, мерцающего словно светом серебра. Только бездонная чернота глаз и имплантата выделялась на фоне сдержанного серебряного сияния. Он был словно поэтическая строчка… музыка. Здесь, в глубинах океана грёз, в мягкой темноте чёрных вод, он казался духом, выходцем из потустороннего мира.

Он казался именно тем, кем и являлся на самом деле.

Ауте Милосердная, неужели за эти годы и я правда успела забыть, как он выглядел?

Да.

— Антея, — он мягко поднялся по ступеням в беседку, опустился на подушки напротив. Улыбнулся с искренним сожалением.

Я резко оглянулась. Нефрит не было. Вновь обожгла взглядом черноглазый призрак. Это и в самом деле был он. Не ещё одно лицо Эль, не отражение, не маска. Это он.

— Иннеллин… — Мой голос звучал совсем потерянно.

— Ты выросла в прекрасную женщину, Анитти, — волшебный голос барда ласкал каждый звук, каждую ноту.

Как я любила когда-то этот голос…

Любила? Когда-то?

Наши души обвенчаны. Это значит, что даже после смерти мы — одно. Это значит, что даже если мы возродимся для иной жизни, наши души найдут друг друга, притянутые, точно мотыльки на свет, непреодолимым и неумолимым порывом. Для Аррека у меня была лишь одна жизнь, лишь короткие два дня, и после этого мы будем друг для друга потеряны. Для Иннеллина…

Он улыбнулся. Печально. Сплёл сен-образ, придавший моим мыслям и смутным ощущениям более чёткую форму:

Глядя на эль-ин, которого безутешно и тихо оплакивала почти всю жизнь, я вдруг с ужасом поняла, что совсем не знаю его. Не знаю, не помню, не понимаю. Что с Арреком, с этим человеком, чужаком, с невыносимым, чванливым тигром меня связывает больше, чем с первым мужем, которому когда-то без сомнений и без оглядки вручила свою душу.

О Ауте…

Мои уши жалобно опустились, пальцы сжались, оставляя на ладонях кровавые следы когтей.

— Всё верно, родная, — его голос погружал в тёплые серебристые воды, против воли заставлял расслабиться, забыться. Между нами затрепетал хрупкий сен-образ ту.

Жизнь и смерть. Двойственность. Разделённость тех, кто оказался по разные стороны грани. Судьба.

— Ненадолго, — хрипло выдохнула я.

Он как-то неопределённо взмахнул ушами.

— Я пришёл извиниться, Антея.

Что?

— За что?

— За то, что украл твою юность.

Я открыла рот, чтобы начать с жаром отрицать эти самообвинения. И не произнесла не слова. С правдой не спорят.

Тогда я была ребёнком. Глупым ребёнком. Я доверилась ему полностью, без оглядки. Иннеллин знал, чем грозит «Венчание душами». Он должен был сказать «нет» за нас обоих. Теперь, с высоты более чем полувекового возраста и опыта, это было очевидно.

Наконец жалобно выдавила:

— Ты же не виноват, что погиб…

— Нет, — короткое слово упало, как приговор.

— Инн… — бросила на него быстрый, почти вороватый взгляд. А затем более долгий. В душе тлело что-то горькое, душащее, жгущее глаза. Неуклюже попыталась превратить всё в шутку: — Подумаешь… Юность! Да кому она нужна? Что это вообще такое?

Он ответил с необычайной серьёзностью:

— Юность — это когда танцуешь, как будто тебя никто не видит. Когда живёшь, как будто ты никогда не умрёшь. Когда доверяешь, как будто тебя никогда не предавали… И когда любишь, как будто тебе никогда не делали больно.

— Инн…

— Прости, — осторожно коснулся моих пальцев. — Тебя необходимо услышать всё это. Тебе необходимо понять некоторые вещи.

Я не хотела понимать. Я хотела броситься к нему на шею и вновь стать той беззаботной, влюблённой и глупой Антеей, какой была когда-то. Осознание того, что все эти годы я тосковала даже не столько по черноглазому барду, сколько по той бесшабашной молодости, которая навсегда ушла вместе с ним, заставляло чувствовать себя грязной, мелкой, мерзкой.

— Анитти…

— Чувствую себя предательницей. И преданной.

— Так и должно быть. За разрушение отношений ответственность всегда несут двое. Ты не должна винить лишь себя. Я не виню.

— Наша дочь… — Мой голос прервался. Какое-то время никто ничего не говорил. Наконец он тихо, тихо произнёс:

— Так получилось.

И потом:

— Я люблю тебя.

Я дёрнулась, точно от пощёчины. Сидела, съёжившись, слушая, как он тихо наигрывает на арфе. А потом я сказала:

— Да подавись ты своей философией!

И всё-таки бросилась к нему на шею. И оказалось, что я ничего не забыла. И по-прежнему умею любить. А идиотизм юности — он всегда рядом, внутри нас. Надо только протянуть руку.

Я заплакала наконец после стольких лет, освобождённая. И освободившая. Глубинные палаты дрогнули, растворяясь.

Медленно раскрыла глаза, ощущая на щеках влагу. Подводные чертоги уже тускнели в памяти, превращаясь в очередной призрачный образ. Стыло в сердце осознание: я его никогда не увижу. И почему-то это наполняло всё тело странной, покорной безмятежностью. Да будет всё так, как предначертано Бесконечно Изменчивой.

Аррек беспокойно шевельнулся во сне, и я тихо перебралась на другую сторону кровати, поближе к нему. Осторожно коснулась сияющей кожи.

Чувствовала себя предательницей. И преданной. Ни один из нас больше не был юным. Ни один из нас уже не умел доверять.

Я свернулась клубочком под боком у мужа, щекой прижавшись к протянутой мне ладони.

Закрыла глаза, чувствуя, что усталость берёт своё, мысли затуманиваются. Гадать о значении сказанного этой ночью было бесполезно. По крайней мере, пока. Сейчас самое умное, что я могу сделать, — спать.