Автобус был заполнен до отказа, и Зосе Михайловне с Катей около часу пришлось ехать стоя. Катя молча злилась. «Выходной! — думала она. — Ничего себе — выходной, трястись тут в духоте…»

Потом стало немного свободнее, удалось даже сесть. Но места Кате и Зосе Михайловне достались на разных скамейках, так что за всю дорогу они не обмолвились ни словом. Катя уже смирилась с тем, что день безнадежно потерян, и сидела совершенно безразлично. Ей казалось, что не будет конца этой духоте и тряске, и она вздрогнула от неожиданности, когда Зося Михайловна дотронулась до ее плеча.

— Катя, нам выходить.

Катя кивнула и молча пошла за Зосей Михайловной.

Они сошли с автобуса на пыльной деревенской улице, миновали коротенький переулок и оказались на краю поля. Тут Зося Михайловна остановилась, с шумом втянула в себя воздух, словно хотела уловить какие-то особенные, ей одной понятные запахи, и улыбнулась.

— Не сердись, Катя, — попросила она.

Заметила, оказывается!

— Я не сержусь.

— У меня сегодня такой… странный день. Свидание с молодостью, что ли. Хотела ехать одна, а потом что-то мне сделалось страшно. И ты как раз прибежала.

— Значит, вы здесь жили?

— Да. В войну.

— Сколько же вам тогда было?

— Как тебе сейчас: двадцать. Пойдем. Нам надо вон за тот лес. Тут километра четыре.

— А что там? За лесом?

— Тоже деревня.

— И там вы…

— Там и нашла я горькое мое счастье, — со вздохом, будто уже не для Кати, а для себя проговорила Зося Михайловна.

И опять надолго замолчала. Она и в маршрутах бывала молчалива, редко когда разговорится, и то больше про геологию, про горы, про породы.

День выдался солнечный, безветренный, зеленые хлеба стояли, не колыхаясь, в чистом небе не было ни единого облачка, все замерло, только под ногами у Зоси Михайловны слегка клубилась пыль. Катя шла позади и смотрела на эту пыль. «Теперь от нее до вечера слова не дождешься», — угрюмо думала она.

Было жарко, а дорога поднималась в гору. Хотелось пить. Зося Михайловна остановилась и, не оборачиваясь, подождала Катю.

— Сейчас в лес войдем, там ручеек есть, — сказала она. — Тогда был…

— Вы ни разу не приезжали сюда после войны? — спросила Катя.

— Ни разу. С экспедицией все в Сибирь выезжала или в Среднюю Азию. А нарочно сюда приехать, так и незачем. Места только знакомые посмотреть?.. Вот подарок купила одному человеку, — взмахнула она авоськой со свертком, — и то не знаю, подойдет ли… И жива ли еще Дарья Ивановна…

Минут через десять они вошли в лес. Издали он казался очень густым, а теперь сразу поредел. Молодые березы, осины и сосны далеко стояли друг от друга, старых же деревьев не виднелось вовсе, лишь кое-где торчали из травы пни. У Зоси Михайловны сильно колотилось сердце, хотелось плакать, она стыдилась своего чрезмерного волнения и сожалела, что взяла с собой Катю. Была бы одна — сейчас и поплакала бы вволю.

— Вот туда… вправо… Там должен быть ручеек.

Они сошли с прорезавшей лес проселочной дороги и пошли прямо по траве и по прошлогодней опавшей листве. В тени было прохладно. Катя перестала злиться.

— Напрасно вы такие туфли надели, Зося Михайловна, — сказала она. — Не походные.

— Вон он! — крикнула Зося Михайловна. — Вон ручеек! Слышишь, журчит?

Она бегом кинулась к ручью на своих неудобных каблуках, и Катя боялась, что она упадет. Но Зося Михайловна не упала, только споткнулась один раз о корень, удержалась и дальше пошла уже шагом, очень медленно и осторожно.

Близко от ручья стояла старая береза с опущенными ветвями. Зося Михайловна, поглаживая рукой ее пестрый шероховатый ствол, сказала Кате:

— Я думала — ее тоже срубили. Нет, не срубили. Стоит.

Катя склонилась над ручьем и стала пригоршнями пить холодную прозрачную воду.