Наконец подошел поезд. Двенадцатый вагон остановился в трех метрах от столба, возле которого ожидали Холодовы.

— Ну вот, — трагическим голосом проговорила Люся, — я говорила, что нужно пройти вперед.

Она схватила Николку за руку и побежала к вагону. Костя взял в одну руку чемодан, в другую — ящик с яблоками и, согнувшись под этой тяжестью, последовал за женой и сыном.

— Костя, скорей! — торопила Люся, уже ухватившаяся за поручень вагона. — Плетешься, как улитка. Поезд не будет тебя ждать. Доставай билеты.

Костя дошел до вагона, поставил ящик с яблоками и чемодан и с нарочитой медлительностью, чтобы позлить Люсю, полез в задний карман брюк, где у него лежали билеты.

— Нам нужно нижнюю полку, — подхалимским голосом говорила Люся проводнице, — я не могу с ребенком ехать на верхней полке.

— Входите пока в вагон, там будем разговаривать о полках, — сурово прервала ее проводница.

— Спасибо вам, — сказала Люся, хотя благодарить было пока не за что.

Она первая поднялась в вагон. Костя поставил на подножку Николку, погрузил на площадку весь багаж и вошел сам.

— Проси, чтобы нам дали нижнюю полку, — шипела Люся, не глядя на мужа. — Ты — мужчина, она тебя лучше послушает.

Поезд тронулся. Проводница закрыла двери, обернулась к пассажирам.

— Я вас прошу…

— Будьте добры… — одновременно проговорили Люся и Костя, так что голоса их смешались, и слов нельзя было понять. Но подобострастное выражение на лицах Люси и Кости помогло проводнице догадаться о существе дела.

— Это насчет нижней полки? — спросила она.

— У нас ребенок, — виновато проговорила Люся.

— Я вам буду очень признателен, — подключился Костя.

— Мне не надо нижнюю, — сказал Николка капризно, — я буду на верхней ехать.

— Молчи! — прикрикнула Люся и дернула Николку за вихор.

— Ладно, — милостиво проговорила проводница. — Сделаю. Идите за мной.

Семья покорно двинулась за нею по коридору. Возле одной двери в купе проводница остановилась, неторопливо достала ключ и еще раз обвела всех троих величественным и в то же время великодушным взглядом.

— Спасибо вам, — торопливо проговорила Люся.

Проводница повернула ключ и отодвинула дверь в купе.

— Вот, занимайте.

Купе было совершенно пустое.

— Эту и эту.

Проводница показала на нижнюю полку и верхнюю — над ней. Люся хотела спросить, нельзя ли занять обе нижних, но не посмела.

— Постели принести? — спросила проводница.

— Да, пожалуйста, — сказала Люся.

Костя поставил чемодан и ящик с яблоками в нижний багажник.

— Что ты делаешь! — возмутилась Люся. — Яблоки испортятся. Поставь их наверх.

Костя молча достал ящик и взгромоздил его в верхний багажник, после чего сел на лавку и стал демонстративно смотреть в окно. Его отрешенный взгляд должен был объяснить Люсе, что теперь-то уж между ними все кончено, он выполнил свой долг отца и мужа.

— Папа, смотри, какие горы, — радостно говорил Николка.

Папа молчал.

— Посади ребенка на колени, — сказала Люся.

Костя не пошевельнулся.

Проводница принесла белье, бросила его на полку, взяла два рубля и ушла. Люся с нарочитым кряхтеньем достала с третьей полки матрацы, расстелила их, заправила постели. Костя по-прежнему изображал каменную статую.

Покончив с постелями, Люся расстелила на столике газету и стала выкладывать продукты. Достала курицу, сазана, нарезала хлеба. Поставила Костину бутылку «Трифешти».

— Открой вино!

Костя, не меняя позы, покосился на бутылку. Чуть-чуть шевельнул рукой. В конце концов не мог же он ехать до Москвы голодным. Придя к этому выводу, он достал перочинный нож и откупорил бутылку.

Люся разлила вино в пластмассовые стаканчики.

— И мне, — сказал Николка.

Люся налила ему тоже.

Костя сидел, глядя вниз.

— Ну, — сказала Люся, подняв свой стаканчик, — за счастливое возвращение.

Невежливо было бы не чокнуться с нею. Пусть она даже теперь не жена, а просто попутчица, мужчина должен быть деликатным. И Костя поднял свой стаканчик. И не только стаканчик, но и ресницы, и неласково, но все-таки без прежней ненависти посмотрел на жену…, на бывшую жену.

— За счастливое возвращение, — повторила Люся и стукнула свой желтый стаканчик о Костин. Звона не получилось, потому что стаканчики были пластмассовые.

— Неправильный звук, — сказал Николка.

Люся взглянула на сына и улыбнулась. Костя попытался остаться мрачным: не мог он после всего, что было, улыбаться. Но губы как-то самовольно, независимо от его желания, вдруг дрогнули и разошлись совершенно так же, как бывает, когда человек на самом деле улыбается. И чтобы скрыть свою слабость, Костя быстро поднес ко рту стаканчик и выпил дорогое вино одним глотком, без всякого смакования, словно водку.

Люся отломила от курицы ножку и протянула ее Николке. Вторую она подложила Косте, а себе взяла крылышко. Она всегда уверяла, что не любит ножку, но Костя не верил ей: когда не было Николки и когда он был совсем маленьким и не ел курицу, она любила ножку. И теперь Костя отодвинул куриную ножку к Люсе и сказал:

— Ешь сама.

— Ну что ты, я ведь люблю крылышко, — проговорила Люся спокойным, чистым и милым голосом, какой у нее был до курорта.

— А моря уже не видно, — с сожалением заметил Николка.

Люся обглодала крылышко, оторвала кусок газеты, вытерла руки и сказала:

— Знаешь, Костя, я думаю, на будущий год мы опять сюда приедем отдыхать. Все-таки очаровательный уголок — эта Джубга…