— Встречает кто? — спросил проводник, когда Вадим с вещевым мешком за плечами и с чемоданом в руке сошел со ступенек вагона.
— Некому, — коротко отозвался Вадим.
— Что ж так? — с упреком заметил проводник.
Вадим поспешно отошел от вагона, поставил чемодан на перрон и огляделся.
Других встречали. Парень с букетом цветов в руке, приняв у девушки чемодан, бережно помог сойти ей самой. Женщина обнимала немолодого мужчину, он гладил ее по голове, а девочка лет восьми, припрыгивая от нетерпения, спрашивала: «Папа, привез? Привез?» «Привез», — сказал мужчина, и они пошли все трое, дружные и счастливые. Вадим смотрел им вслед и чего-то ждал, хотя ждать было глупо: ведь он не дал телеграммы, и Соня не знала, когда именно он приедет. Осмыслив, наконец, эту истину, Вадим поднял чемодан и направился к трамвайной остановке.
На привокзальной площади ничего не изменилось. Те же голубые ларьки, тот же сквер в осеннем уборе, те же трамваи описывают кольцо. «Куда же идти?..» — растерянно подумал Вадим. Раньше, если спрашивали, куда он едет, Вадим называл город, и все было ясно. Теперь предстояло определить улицу и дом.
«А что, если прямо к Соне?» — испытывая себя на храбрость, подумал Вадим. Но тут же отступил. Нет, немыслимо. Неизвестно, что думает о нем Соня. К тому же она живет с теткой, а тетка есть тетка, само слово-то какое холодное… Надо где-то остановиться.
Как случилось, что у него не осталось друзей? Наверное, потому, что бросил школу. Школьных друзей растерял, на заводе не успел ни с кем по-настоящему сблизиться…
Разве попытаться к Аркадию Рогачеву? Квартира у них хорошая, приютят на несколько дней, а потом можно будет что-нибудь придумать. Конечно, самое лучшее — к Аркадию. Они не переписывались, но ведь не клочком же бумаги измеряется старая дружба. А в школе они были настоящими друзьями. Их в учительскую вызывали вместе даже тогда, когда уличить в очередном озорстве удавалось только одного. Ох, и вытворяли же они…
Вадим улыбнулся, вспомнив былые проказы, но тут же улыбка погасла от какого-то неловкого, стесняющего душу чувства. Это чувство было поздно осознанной виной перед матерью.
Вадиму было десять лет, когда он, проводив отца на фронт, возвращался с матерью с вокзала. Вот с этого самого вокзала. Только тогда поезд уходил ночью, все вокруг было черно, и мать все время спотыкалась, наверное, от непривычки к затемненным, без единого огонька улицам.
С тех пор трудно жилось Вадиму и его матери, как и всем в войну. Мать приходила с завода усталая, почерневшая и, едва переступив порог, тихо и робко спрашивала: «Писем нет?» И только в те дни, когда получали от отца письмо, оживала и молодела.
Все письма Вадим распечатывал первым. И тот роковой конверт с похоронной он тоже распечатал первым и целую неделю не решался отдать матери.
Горе придавило ее. Она сгорбилась, поседела, сделалась равнодушной ко всему, даже к сыну. А Вадим стал хуже учиться, курил, досаждал учителям дерзкими проделками. Мать часто вызывали в школу. «Ну что я могу с тобой сделать, что?» — беспомощно спрашивала она и плакала. В такие минуты он жалел мать, обещал исправиться. Но вскоре все начиналось сызнова.
После очередной неприятности в школе и тяжелого разговора с матерью Вадим бросил учебу и пошел работать. Мать часто болела. Вадим стал сердечнее, оберегал ее от волнений, помогал по дому. Но все труднее дышала мать, все больше слабела. За год до того, как Вадима призвали в армию, она умерла. И только после ее смерти понял Вадим, как близка и дорога была она ему.
По-разному сложилась у Вадима и у Аркадия жизнь. И характерами вышли они разные. Вадим посерьезнел, стал тяжеловат на подъем, даже танцевать не научился, любил читать и много размышлял. Аркадий перед разлукой оставался по-мальчишески живым и веселым. Каков-то он теперь?
От вокзала до дома, где жил Аркадий, было довольно далеко. Трамвай шел узкой и очень старой улицей. Разделенные заборами, стояли в ряд невысокие, потемневшие от времени, но крепкие еще домики. Вот поднялось между ними четырехэтажное кирпичное здание с большими светлыми окнами и с балконами. Еще такое же. Снова мелкие деревянные домишки, рубленные, быть может, в прошлом веке. А вот стройка. Вырос пока только первый этаж. Кран осторожно подает каменщикам люльку с кирпичом.
На крутом повороте Вадим увидел на мгновение широкую асфальтированную дорогу, круто поднимавшуюся вдаль, стройный ряд тополей и каштанов, и за их густой, пропыленной и поблекшей зеленью — двухэтажные и трехэтажные дома. Это был уже центр города. На следующей остановке сходить.
«Дома ли?» — с тревогой подумал Вадим, поднимаясь по знакомой полутемной лестнице. Но едва он нажал кнопку звонка, как послышались шаги, и, распахнув дверь, сам Аркадий предстал перед ним. Несколько секунд — но обоим показалось — долго — они стояли, пытливо и вопросительно глядя друг на друга, точно незнакомые.
— Вадька! — воскликнул наконец Аркадий. — Ты?!
В голосе друга Вадиму почудилось веселое удивление. «Прежний», — подумал Вадим, и ему самому сделалось легко и весело.
— Не ожидал? — спросил он.
— Да проходи, что ты остановился в дверях! Отслужил? Прямо с вокзала?
— Ну, здравствуй, — с некоторой торжественностью проговорил Вадим, поставив чемодан и протягивая хозяину руку.
Аркадий чуть поморщился от энергичного рукопожатия.
— Здоров стал. А длинен до чего!
— Рос, не ленился, — улыбнулся Вадим. — Дома-то есть кто?
— Я один.
Вадим снял рюкзак, поставил на чемодан и заглянул в комнату.
— Вон как вы теперь живете.
— Да. Не то, что на старой квартире, правда? — с невольным хвастовством спросил Аркадий.
— Куда там!
Большая комната казалась тесной от обилия вещей. Почти треть ее занимал рояль, хотя — Вадим знал — ни Аркадий, ни его родители не играли. Над диваном спускался до полу дорогой ковер. Круглый стол был накрыт какой-то старинной бархатной скатертью, на мягких креслах — чистые, искусно вышитые крестом полотняные чехлы, вдоль одной стены — приземистые вместительные шкафы с полками, сплошь уставленными томами подписных изданий.
«Не останусь я тут», — подумал Вадим, почувствовавший себя от этой неожиданной роскоши как-то стесненно.
— Проходи сюда, — пригласил Аркадий в другую комнату.
Спущенная шелковая штора смягчала солнечный свет, придавая комнате очень уютный вид. Огромный фикус широко раскинул ветки. Мебель блестела новенькой полировкой. Из этой комнаты дверь вела еще в третью — спальню.
— Вот так и живу, — самодовольно проговорил Аркадий. — А главное — один.
— Один? — недоверчиво переспросил Вадим.
— Угу. Сторожем. Предки уехали в Воркуту за длинными рублями, а меня оставили квартиру караулить. Платят пятьсот гульденов в месяц.
— За такую квартирку с тебя надо пятьсот брать.
— С меня не возьмешь, — засмеялся Аркадий. — Гол, как сокол.
— А убирает кто же?
— Домработница приходит. А так — сам себе хозяин, вот что приятно.
— Щедрый, выходит, стал у тебя папаша?
— Черта с два. Еще скупее, чем раньше. В трамвае копейку переплатит — ночь не спит. А стипендию мне вынужден платить: боится, как бы я не размотал все это барахло. Взял слово, что буду беречь вещи и учиться. И к тому же мамаша посодействовала: «Мальчик должен жить прилично». — Аркадий так похоже, растягивая слова и томно опустив глаза, скопировал мать, что Вадим засмеялся.
— Все такая же?
Аркадий сразу понял вопрос. У его матери была одна слабость, над которой подшучивал чуть ли не весь город.
— Такая же, — он безнадежно махнул рукой. — Отец лысый давно, а она все ревнует его к каждому столбу. На работу провожала и встречала, пока не уехали. Летом приезжали в отпуск — по пятам ходила. Теперь, поди, вся Воркута обхохоталась над ними. Умыться хочешь? Заходи сюда, а я сейчас чай поставлю. Недавно газ провели.
У Вадима потеплело на сердце от гостеприимства товарища, и он почувствовал себя немного виноватым перед ним.
— Все собирался тебе написать, — сказал он, — да как-то не получилось.
— Я и сам писать не люблю, — беззаботно заметил Аркадий. — Валяй, мойся.
— Тебя-то в армию из-за ноги не взяли? — спросил Вадим, с удовольствием плескаясь под краном.
— Да. Спасибо этому охотнику, что подстрелил меня тогда. Сколько лет клял его, а теперь благодарю. Не люблю жить по команде. А хромаю чуть-чуть, почти незаметно. Девочки меня все равно любят, отбою нет. Ну, ты посиди, надо в магазин сбегать.
— Пойдем вместе, — возразил Вадим.
Стол сервировали наскоро и по-холостяцки: бутылка водки, банка килек, огурцы, соль, черный хлеб, нарезанный толстыми ломтями.
— Ну, с приездом, — проговорил Аркадий, поднимая рюмку.
Выпили, закусили.
— Рассказывай, как жил, что видел, — начал Аркадий.
— Что рассказывать. Одно слово: служил. Места красивые на Дальнем Востоке. Остаться даже хотел там.
— Что ж не остался?
— В родные края потянуло. Так ты учишься? — помолчав, спросил Вадим.
— Нет. Какой толк? Кончают десятилетку и идут каменщиками на стройку. Дикость!
— А как же отец?..
— Отцу написал, что учусь, раз уж у него такая блажь.
— Значит, работаешь?
— Тоже нет. Давай долью, — предложил Аркадий, берясь за бутылку.
— Спасибо, не надо, — возразил Вадим, решительно отодвигая рюмку. — Нельзя мне.
— Брось.
— Нет, не могу. Ты выпей один. У меня еще дело одно, понимаешь…
— Вот как? Ладно, вольному воля.
Аркадий залпом опорожнил рюмку, заметно опьянел.
— Работал контролером на заводе, попал под сокращение. Третий месяц сижу на этой несчастной отцовской полтысяче. Не хочется без разбора совать шею в петлю, а подходящего ничего нет.
— Не скучно без дела-то?
— Скучно. И на работе скучно, и без работы. Не удалась мне жизнь…
«Прикидывается?» — подумал Вадим и пристально посмотрел на друга.
Нет, не прежним выглядел Аркадий. Раньше времени поредели красивые вьющиеся волосы, две залысины заметно выделяются надо лбом. Брезгливо опустились углы рта. Беспокойно, угрюмо и как будто неуверенно глядят черные цыганские глаза.
— Тебе-то не удалась? Все условия: и учиться можешь, и что хочешь… — начал было Вадим.
Аркадий не слушал и грустил, похоже, искренне. «Может, потому и не удалась тебе жизнь, что все имел», — подумал Вадим.
— Жениться-то не думаешь?
Аркадий долго и странно посмотрел на друга, точно хотел открыться в чем-то, но вместо этого снова потянулся к бутылке и резко бросил:
— Нет, не думаю. — Он жадно выпил. — Можно и без этого прожить. Есть такие девочки… Я тебя познакомлю.
Вадим вдруг почувствовал, что Аркадий пьян. И что вовсе они не друзья — чужие, разные люди, которые когда-то давно были мальчишками. Хорошими, хоть и озорными, мальчишками. Ему стало жаль прошлого.
— Я пойду, — сказал Вадим и встал.
Аркадий поймал его за руку, усадил снова.
— К девчонке? Брось. Подождет. Ты думаешь — это любовь? Я сам так думал. Никакая не любовь, обман все. Женятся, разводятся… Или грызутся всю жизнь, как мои предки.
— Не все так, — возразил Вадим. — Может, ты ее не знал, любви…
— А ты — знал?
Вопрос прозвучал завистливо, почти зло. Вадим не ответил.
— Ну, спасибо тебе, — сказал он. — Мне пора.
— Ладно, иди, — согласился Аркадий. — Жить будешь у меня.
— Не беспокойся, — сухо сказал Вадим. — Я устроюсь, у меня тут знакомые.
— А я кто? — обиделся Аркадий. — Я тебе не друг?
Аркадий сделался приветлив, от души упрашивал Вадима остаться у него. Вадим подивился, как быстро меняется его настроение. Потом подумал, что Аркадию, наверное, очень одиноко в этой богатой квартире, и сдался.
— Ладно, — сказал он, — несколько дней поживу. Устроюсь на работу — перейду в общежитие.
Аркадий обрадовался.
— Давно бы так. Ты что ж, в солдатском и пойдешь? Постой, хоть одеколоном побрызгаю. Не имеет значения? Чудак! Для девчонок только это и имеет значение. Ну-ну, не хмурься. Твоя — не такая, как все, особенная, как же!.. Ступай. Желаю успеха!