Теперь Минаев, пожалуй, готов был согласиться с Бережковым, что зря поспешили перейти в новый цех. Надо было все закончить, опробовать, а тогда уж с парадом въезжать. Однако из-за спешки не только не получилось никакой парадности, но во всех отделениях, кроме модельного, с каждым днем выявлялись все новые недоделки.
Формовочный узел все еще не работал. Ручную формовку расположили чуть ли не посередине цеха, загородив материалами и опоками все проходы.
— Иван Васильевич, как же тут ходить? — возмущались рабочие.
— Вертолетов не будет, — сердито отвечал Минаев. — Придется пешочком. Ничего, ничего, потерпите, это временно.
В этот трудный период, когда приходилось одновременно и выполнять программу, и монтировать новое оборудование, и осваивать его, и устранять неожиданные неполадки, на Минаева сыпались все шишки.
— Обещали, что в новом цехе легче будет, а вышло тяжелее, — недовольно говорили рабочие.
— Да и заработки снизились, программу-то не выполняем.
Минаев решил временно отступить: перевести пока литейное отделение в старый цех, но тут получил упрек с другой стороны.
— Вы идете на поводу у отсталых настроений, — сказал Минаеву главный инженер завода. — Новые печи невозможно освоить ни догадками, ни предположениями — их надо проверять в работе, на ходу устранять недостатки. Пусть две бригады останутся в старом цехе, а одна займется освоением новых печей.
Минаев согласился. Однако и это не прошло гладко. К новой печи Иван Васильевич решил поставить бригаду Зуева, а Нилов уперся на своем: Егорова и только.
— Да ведь Зуев опытнее, пойми ты, Петр Антонович, — едва сдерживаясь, доказывал Минаев.
— Опыт — это еще не все! Пусть молодежь поучится на трудных делах.
— Но сейчас не до учебы! Надо как можно скорее освоить новые печи.
— Ну, с Зуевым навряд ты этого скоро добьешься.
— Как хочешь, Петр Антонович, а я все-таки за Зуева. Только ты уж ему помоги, — твердил свое Минаев.
— Помогать я всем обязан, — холодно отозвался Нилов: он недавно был назначен старшим мастером. — Помогать буду, но толку не жди.
И вскоре Минаев убедился, что напрасно настоял на своем. На новой печи бригаде Зуева платили из среднего заработка, и Зуев работал с прохладцей, не проявлял никакой инициативы и даже указания мастера выполнял небрежно.
Минаев вызвал его, пригрозил снять с бригадиров.
— Меня? — кричал Зуев. — Я виноват, что печь не идет? Я?
— Ты не кричи, а на деле докажи, что можешь работать по-настоящему…
Но дело не двигалось, и Минаев сдержал свою угрозу: временно снял Зуева с бригадиров.
Осваивать новую печь поручили Вадиму.
В его бригаде теперь было семь человек. По-прежнему с ним работали Саша Большов и Андрей. В молодежную бригаду вошел даже Карасик — не захотел откалываться от «своих ребят», какими считал Вадима и Сашу, хотя никогда и ничем не выражал им своих дружеских чувств.
Вскоре после того, как время прокалки форм сократилось с семи до пяти часов, Петр Антонович нашел способ выгадать еще час. Теперь в старых печах формы прокаливались всего четыре часа. А в новых электрические спирали накаливались слабо, камера, куда загружались опоки, была просторной, да и сами опоки — тоже другой конструкции — отличались громоздкостью. Меньше чем за семь часов их не прогреешь.
— Главное — сократить время прокалки форм, — говорил Минаев на первом производственном совещании опытной бригады. — Технологи над этим голову ломают, и вам всем надо думать.
Действительно, это была основная задача. Но вовсе не единственная. Много времени и сил уходило зря из-за плохой работы механизмов. Большая механизированная печь пока только называлась механизированной. Специальные толкатели должны были подавать опоки с конвейера в печь и, по мере прокалки, механически выталкивать их. Но приводы капризничали, а часто и вовсе выходили из строя. Слесари, механики и даже сам Федор Федорович Бережков в черном халате поверх дорогого костюма пытались отладить этот узел, а тем временем Вадим и его бригада загружали печь вручную.
Работать стало очень трудно, гораздо труднее, чем в старом цехе. Участок не был приспособлен для ручной загрузки, и приходилось, захватив вдвоем большой тяжелый металлический ящик с формами и песком, перетаскивать его через конвейер, потом пробираться с ним по узкому неудобному проходу.
— Стой, передохнем, — устало сказал Карасик, когда они с Вадимом установили в печь очередную опоку.
— Тяжело? — спросил Минаев, вместе с Ниловым наблюдавший за работой литейщиков.
— Достается, — отозвался Вадим.
— Чертова работка, — подхватил Карасик.
— Ничего, ничего, — успокоил Минаев, — дело временное.
— Так-то оно так, — угрюмо согласился Петр Антонович, — да обидно силы тратить без нужды. Кабы с душой все было сделано, обошлись бы без этих мучений. Разве не могли эти самые проектировщики точнее рассчитать толкатель? Не верю я, что нельзя было заранее определить его мощность.
— Хватит тебе ворчать, Петр Антонович, — тихо сказал Минаев.
— Да я не ворчу, а обидно, что есть еще такие безответственные люди.
— А ну-ка, отойдите от толкателя, попробуем включить, — прервал этот разговор Бережков.
Он нажал на пульте управления кнопку, и массивная опока, которую Вадим с Карасиком через силу поднимали вдвоем, легко и плавно поехала в печь.
Вадим обрадовался.
— А здорово все же будет, когда вся эта механизация нормально начнет действовать, — мечтательно сказал он.
— Еще бы, — гордо улыбнулся Минаев, сверкнув своим золотым зубом. — Вот ты большого не замечаешь, Петр Антонович, — обернулся он опять к Нилову. — Ты бы лучше оценил то, что сделано хорошо и разумно. — Так нет: чуть что не так — недоволен. А без недостатков в таком большом деле не обойдешься.
— Вот за эту ширму-то все и прячутся. Без недостатков не обойдешься! А почему бы без них не обойтись? Что — скучно будет? — все еще раздраженным тоном говорил Нилов.
— Трудный ты человек, Петр Антонович.
— Слышал уж, — махнул рукою мастер. — Но и легких людей, которые на все сквозь пальцы глядят, не люблю.
— Ничего, — ободряюще подытожил спор Минаев. — Все преодолеем. Так, что ли, Вадим?
— Конечно, — согласился Вадим.
— В этом кто же сомневается, — снова вмешался в разговор Петр Антонович. — Я говорю, что проще и скорее можно было к цели подойти, вот что!
— А я беспокоюсь, как бы нам программу не завалить, — озабоченно сказал Минаев, переводя разговор на другую тему.
— Если керамика опять не подведет, должны выполнить, — заверил Вадим. — А у них как будто налаживается.
— С твоей помощью, — с подковыркой заметил Минаев и даже чуть подмигнул.
Вадим покраснел.
— Да я ведь изредка захожу, — пробормотал он.
— Ничего, ничего, заходи хоть и почаще, вдохновляй искателей, — добродушно проговорил Минаев.
«Глазастый больно», — беззлобно подумал Вадим о Минаеве. Но все же решил в лабораторию больше не ходить. Верно, дела для него там нет, а сидеть глаза пялить на девушку не стоит. Забыл, как Соня дала отставку, теперь того же от другой дождаться хочешь?
Пробираясь по проходу за новой опокой, Вадим против воли задержал взгляд на Аркадии. «Что это с ним? Слинял парень. Будто с беды какой — слинял».
Аркадий сидел за столиком возле пульта управления, сунув руки между колен и безучастно глядя прямо перед собой. На нем была вельветовая куртка, в которой Аркадий когда-то выглядел так молодцевато, но теперь она выцвела и пропылилась, обшлага замахрились, у одного нагрудного кармана не хватало пуговицы. На лице Аркадия резче обозначились морщины.
«Не на радость ему вышла Сонина любовь. Да и ей, похоже», — подумал Вадим.
— Вадим, идем сегодня в кино? — предложил Андрей.
Чуть помедлив, Вадим ответил:
— Идем.
Так и решил: идет с Андреем в кино, а в лабораторию не идет. Но чем ближе подходила к концу смена, тем меньше привлекало Вадима кино. Ничего приятного он не ждал. Или не достанут билетов. Или картина окажется самая что ни на есть дрянная. Или рядом сядет женщина с ребенком, и ребенок будет пищать весь сеанс. Ну, мало ли какие могут получиться осложнения. А если не пойти — ничего этого не случится.
Все же до самой последней минуты Вадим колебался, не решаясь нарушить слово, данное Андрею. Но когда вышли из душа, не утерпел.
— Понимаешь, Андрей, я совсем забыл… У меня тут комсомольские дела. Обещал Косте наметить редколлегию сатирической газеты.
— В лаборатории будешь заниматься своими комсомольскими делами? — прищурившись, поинтересовался Андрей.
— Что вы все: в лаборатории, в лаборатории! — вспылил Вадим.
Но Андрей не обиделся. Дружески хлопнул Вадима по плечу.
— Ладно, оставайся. Смотри только, как следует выполни поручение!
И один пошел к выходу. Вадим поглядел ему вслед, тряхнул головой, улыбнулся. «Ну и пусть, — сказал он себе, — и пусть знают». Но тут новая мысль встревожила его. Все догадываются. А она? Может, и она тоже?
В этот вечер Вадим внимательнее, чем обычно, приглядывался к Тамаре. Сидел в углу и незаметно — он думал, что незаметно, — следил за ней.
В химию Тамара была влюблена. Когда она выливала в раствор химикалии, ее круглое лицо делалось таким сосредоточенным, таким важным, словно она стояла на пороге великого научного открытия. И даже румянец на щеках от волнения заметно бледнел.
Потом они с Верой склонялись над клеенчатой тетрадкой, Тамара водила пальцем по строчкам, точно первоклассница, и что-то старалась доказать Вере. А когда начинала говорить Вера, Тамара неотрывно смотрела ей в лицо своими внимательными глазами и слегка морщила лоб.
Вадима Тамара не замечает. Если случайно встретятся их глаза, Тамара поспешно и даже как будто испуганно отводит взгляд. Похоже, что она боится Вадима. Странно. Соня никогда его не боялась.
Вот уже несколько вечеров Соня тоже задерживается в лаборатории. Соня работает теперь в опытной группе, у нее совсем новые обязанности. Завод осваивает выпуск мотовелосипедов, и она конструирует опытные агрегаты для выпуска новых деталей.
Соня вырезает из куска парафина литник, похожий на воронку — обычную или с различными отростками. Этот литник после вытопки из керамической формы оставит там полость, через которую будет заливаться металл. Потом она в определенном порядке укрепляет на литнике модели, сделанные по форме будущих деталей — так получается опытный агрегат. На него нанесут огнеупорное покрытие, выплавят модель, сделают отливку и проверят ее качество. Если металл плохо заполняет форму, получаются раковины, недолив и прочие пороки, приходится искать новое решение.
Соня сидит недалеко от Вадима. По одну сторону стола он, по другую — она. Девушка, которую он любил. Которую и теперь…
Нет. Теперь нет. Но что-то осталось от того чувства. Жаль ее, маленькую, тихую Соню Назарову. Не та она стала. Кожа на лице вовсе прозрачная, круги под глазами, губы плотно сжаты. Сидит, опустив глаза на свою работу, и все молчит, молчит. Подойти бы, спросить: «Соня, кто обидел?» Аркадий, должно быть. Ходили уж слухи, что поженятся, а теперь встретятся — не видят друг друга, словно враги. Переживает из-за него. Любит. Вадима Егорова не захотела любить. Да и кто захочет — такого нескладного, неречистого. Другой раз от нежности сердце плавится, а станет говорить — слова на языке вязнут. Лучше и не пытаться.
Сегодня в лаборатории оживление. Поиски подходят к концу. Для любого состава этил-силиката разработаны рецепты, известно, сколько нужно добавлять спирта, соляной кислоты, воды, бензина. Рецепты не раз проверены на практике, записаны в таблицу, и брак на обмазке стал явлением исключительным.
Все повеселели, шутят, хохочут над пустяками, которые в другое время и улыбки не вызвали бы.
— Ну, шабаш, — объявил Минаев. — Кончаются наши ночные бдения. Задерживаться после работы запрещаю. Ясно? А теперь — по домам. Время-то — чуть не полночь! Девушек надо бы проводить, только я прошу амнистии — мой возраст списан в резерв.
— Давай, Костя, я провожу твою жену, — предложил Вадим.
— Не трудись, мой друг, — улыбнулся Костя, а Вера звонко расхохоталась и спряталась за Костину спину, точно и впрямь боясь, что их разлучат.
— Ну, я пошла, — сказала Соня, направляясь к выходу.
— Подожди, Соня, — окликнул ее Вадим. — Мы с Тамарой проводим тебя, а потом я — ее.
— Хорошо, — сказала Тамара, чувствуя, как вдруг заколотилось ее сердце. Она жила почти рядом с Минаевым, и Вадим отлично знал это. Может, просто избегает Сони, не хочет остаться с нею наедине?
Они ехали на трамвае, потом шли пешком. Вадим держал девушек под руки, пытался наладить какой-нибудь общий разговор, но это ему не удавалось. Тамара старалась поддерживать беседу, но Соня…
Соня шла замкнутая, необычно ссутулившаяся, как будто ставшая еще меньше ростом, придавленная незримой, не известной Вадиму тяжестью. Рядом с ними, с Вадимом и Тамарой, она была одна. Ее глухое молчание было броней, через которую никто не мог проникнуть, чтобы разделить ее переживания или хотя бы посочувствовать ей.
Долгим показался Вадиму знакомый путь до Сониного дома. Но вот, наконец, и дом на углу, и корявый старый тополь, и тротуар с провалившейся доской, и занавесочки на тех окнах, против которых он стоял однажды ночью, полный любви и сомнений.
— Соня, ты, если что нужно… — не выдержал Вадим.
— Нет, ничего, — перебила она, даже не дав ему закончить.
Что ж, может быть, и в самом деле никто не в состоянии ей помочь. Разве ему, Вадиму, легко было тогда… Нет, все равно, он не желает ей зла. Так, вспомнилось…
Все же на обратном пути Вадим опять думал о Соне.
— Вы бы там по-своему, по-девичьи, поговорили с Соней. Видите, неладно что-то у нее. Надо поддержать человека.
— Я скажу Вере. Мы вместе, — пообещала Тамара.
— Вот-вот.
На пустынной темной улице они остались совсем одни. Вадим бережно держал Тамару под руку, и, ощущая его большую сильную руку, Тамара испытывала смутное волнение, какую-то незнакомую, тревожную радость.
Была та переходная от весны к лету пора, когда днем жарко, а ночью еще прохладно; деревья уже пышно распустились, но листья еще не успели выгореть, утратить яркость и весенний дурманящий запах.
Днем прошел дождь, и теперь было свежо и сыро, аромат тополей чувствовался так сильно, что хотелось дышать и дышать, и, казалось, не хватает легких, чтобы вобрать в себя весь этот удивительный невесомый напиток весны.
— Знаешь, я тоже когда-то жил на этой улице, — говорит Вадим Тамаре. — Мы жили с матерью.
— Так вы давно знакомы с Соней?
— Давно. Еще до армии.
Может, рассказать ей о Соне, об их неудачной любви? Впрочем, поймет ли она? Ведь совсем еще девочка. Очень милая, спокойная девочка с непотревоженным сердцем. Как забавно она плакала тогда на комсомольском собрании…
Ему захотелось сказать Тамаре что-нибудь приятное. Но что? Он вспомнил, как она недавно нарисовала в лаборатории портрет Веры, который всем понравился.
— Ты хорошо рисуешь, Тамара.
— Папа хотел, чтобы я стала художницей, — обрадованно улыбнувшись, ответила она. — Но я полюбила химию. И, главное, таланта у меня никакого нет, просто так, немного научилась рисовать.
— Слушай, Тамара, ты организуй в цехе какого-нибудь «Ежа», интересно может получиться…
«Ежа»! Тамара едва не заплакала. Обрадовалась, дура: папа, талант, способности!.. Вообразила, что интересует его. А ему «Еж» нужен, вот что.
— Что же ты молчишь?
— Хорошо, организую «Ежа», — тяжело вздохнув, согласилась Тамара.
Сто раз она давала себе слово поставить крест на всякой там любви — так нет! Но уж теперь — хватит. Теперь — все. Видно, любовь не для таких, как Она…
И, считая, что с этим вопросом все покончено раз и навсегда, Тамара деловито сказала:
— Надо подобрать редколлегию.
Она даже попыталась тихонько высвободить свою руку из его ладони, но Вадим не отпустил. Не вырываться же силой. В конце концов, это ничего не меняет. Решено: они просто товарищи. Товарищи — и ничего больше.