Мальбрук на войну едет, Конь был его игрень. Не знать, когда приедет — Авось в троицын день. День троицын проходит — Мальбрука не видать, Известье не приходит, Нельзя о нем узнать. Жена узнать хотела, Идет на башню вверх; Пажа вдали узнала, Кой в грусть ее поверг. Он в черном одеянье На кляче подъезжал, В великом отчаянье Одежду разрывал. Супруга вопрошала: «Что нового привез?» Сама вся трепетала, Лия потоки слез. «Скидайте юбку алу, Не румяньте себя,— Привез печаль немалу, Оденьтесь так, как я. Драгой ваш муж скончался, Не видеть вам его; Без помощи остался, Лишился я всего. Я видел погребенье, Последний видел долг. В каком, ах! изумленье Его тогда был полк. Тяжелу его шпагу Полковник сам тащил. Майор сапожну крагу, За ними поп кадил. Два первых капитана Несли его шишак. Другие два болвана Маршировали так. Четыре офицера Штаны его несли, Четыре гренадера Коня его вели. Гроб в яму опустили, Все предались слезам. Две ели посадили Могилы по бокам. На ветке одной ели Соловушек свистал. Попы же гимны пели, А я, глядя, рыдал. Могилу мы зарыли, Пошли все по домам. Как всё мы учинили — Что ж делать больше там? Тогда уж было поздно, Не думали о сне, Ложились, как возможно…»                                                                    и проч.

Кольцо души-девицы Я в море уронил; С моим кольцом я счастье Земное погубил. Мне, дав его, сказала: «Носи! не забывай! Пока твое колечко, Меня своей считай!» Не в добрый час я невод Стал в море полоскать; Кольцо юркнуло в воду; Искал… но где сыскать!.. С тех пор мы как чужие! Приду к ней — не глядит! С тех пор мое веселье На дне морском лежит! О ветер полуночный, Проснися! будь мне друг! Схвати со дна колечко И выкати на луг. Вчера ей жалко стало: Нашла меня в слезах! И что-то, как бывало, Зажглось у ней в глазах! Ко мне подсела с лаской, Мне руку подала, И что-то ей хотелось Сказать, но не могла! На что твоя мне ласка! На что мне твой привет! Любви, любви хочу я… Любви-то мне и нет! Ищи, кто хочет, в море Богатых янтарей… А мне мое колечко С надеждою моей.

Мы, други, летали по бурным морям, От родины милой летали далеко! На суше, на море мы бились жестоко; И море и суша покорствуют нам! О други! как сердце у смелых кипело, Когда мы, содвинув стеной корабли, Как птицы, неслися станицей веселой Вкруг пажитей тучных Сиканской земли !.. А дева русская Гаралъда презирает. О други! я младость не праздно провел! С сынами Дронтгейма вы помните сечу? Как вихорь, пред вами я мчался навстречу Под камни и тучи свистящие стрел. Напрасно сдвигались народы; мечами Напрасно о наши стучали щиты: Как бледные класы под ливнем, упали И всадник и пеший… владыка, и ты!.. А дева русская Гаралъда презирает. Нас было лишь трое на легком челне; А море вздымалось, я помню, горами; Ночь черная в полдень нависла с громами, И Гела зияла в соленой волне. Но волны напрасно, яряся, хлестали, Я черпал их шлемом, работал веслом: С Гаральдом, о други, вы страха не знали И в мирную пристань влетели с челном! А дева русская Гаралъда презирает. Вы, други, видали меня на коне? Вы зрели, как рушил секирой твердыни, Летая на бурном питомце пустыни Сквозь пепел и вьюгу в пожарном огне? Железом я ноги мои окрыляю, И лань упреждаю по звонкому льду; Я, хладную воду рукой рассекая, Как лебедь отважный, по морю иду… А дева русская Гаралъда презирает. Я в мирных родился полночи снегах; Но рано отбросил доспехи ловитвы — Лук грозный и лыжи — и в шумные битвы Вас, други, с собою умчал на судах. Не тщетно за славой летали далеко От милой отчизны по диким морям; Не тщетно мы бились мечами жестоко: И море и суша покорствуют нам! А дева русская Гаралъда презирает.

Хоть мне белый царь сули          Питер и с Москвою Да расстаться он вели          С Пашей дорогою,—                  Мой ответ:                  Царь белый! нет;                  Питер твой                  Перед тобой; А мне Питера с Москвой          Сердце в Паше                  Краше.

Ворон к ворону летит, Ворон ворону кричит: «Ворон, где б нам отобедать? Как бы нам о том проведать?» Ворон ворону в ответ: «Знаю, будет нам обед; В чистом поле под ракитой Богатырь лежит убитый. Кем убит и отчего, Знает сокол лишь его, Да кобылка вороная, Да хозяйка молодая». Сокол в рощу улетел, На кобылку недруг сел, А хозяйка ждет милого, Не убитого, живого.

Воротился ночью мельник… — Жонка! что за сапоги? — Ах ты, пьяница, бездельник Где ты видишь сапоги? Иль мутит тебя лукавый? Это ведра. — Ведра? право? — Вот уж сорок лет живу, Ни во сне, ни наяву Не видал до этих пор Я на ведрах медных шпор.

Мы бились мечами на чуждых полях, Когда горделивый и смелый, как деды, С дружиной героев искал я победы И чести жить славой в грядущих веках. Мы бились жестоко: враги перед нами, Как нива пред бурей, ложилися в прах; Мы грады и села губили огнями, И скальды нас пели на чуждых полях. Мы бились мечами в тот день роковой, Когда, победивши морские пучины, Мы вышли на берег Гензинской долины, И, встречены грозной, нежданной войной, Мы бились жестоко; как мы, удалые, Враги к нам летели толпа за толпой; Их кровью намокли поля боевые, И мы победили в тот день роковой. Мы бились мечами, полночи сыны, Когда я, отважный потомок Одина , Принес ему в жертву врага-исполина, При громе оружий, при свете луны. Мы бились жестоко: секирой стальною Разил меня дикий питомец войны; Но я разрубил ему шлем с головою,— И мы победили, полночи сыны! Мы бились мечами. На память сынам Оставлю я броню и щит мой широкий, И бранное знамя, и шлем мой высокий, И меч мой, ужасный далеким странам. Мы бились жестоко — и гордые нами Потомки, отвагой подобные нам, Развесят кольчуги с щитами, с мечами В чертогах отцовских на память сынам.

«Как грустно ты главу склонил,                      Эдвард! Эдвард! Как грустно ты главу склонил, И как твой меч красён! — О» «Я сокола мечом убил,                      Матерь! матерь! Я сокола мечом убил; Такого нет, как он! — О!» «Не сокол меч окровенил,                      Эдвард! Эдвард! Не сокол меч окровенил, Не тем ты сокрушен. — О!» «Коня я своего убил,                      Матерь! матерь! Коня я своего убил, А верный конь был он! — О!» «Твой конь уже был стар и хил,                      Эдвард! Эдвард! Твой конь уже был стар и хил, О чем бы так тужить? — О!» «Отца я своего убил,                      Матерь! матерь! Отца я своего убил: Мне горько, горько жить! — О» «И чем теперь, скажи же мне,                      Эдвард! Эдвард! И чем теперь, скажи же мне, Искупишь грех ты свой? — О!» «Скитаться буду по земле,                      Матерь! матерь! Скитаться буду по земле, Покину край родной! — О!» «И кем же будет сохранен,                      Эдвард! Эдвард! И кем же будет сохранен Здесь твой богатый дом? — О!» «Опустевай и рушись он,                      Матерь! матерь! Опустевай и рушись он! Уж не бывать мне в нем. — О!» «И с кем же ты оставишь тут,                      Эдвард! Эдвард! И с кем же ты оставишь тут Жену, детей своих? — О!» «Пусть по миру они пойдут,                      Матерь! матерь! Пусть по миру они пойдут; Навек покину их. — О!» «А мне, в замену всех утрат,                      Эдвард! Эдвард! А мне, в замену всех утрат, Что даст любовь твоя? — О!» «Проклятие тебе и ад,                      Матерь! матерь! Проклятие тебе и ад! Тебя послушал я! — О!»

Из ворот выезжают три витязя в ряд,                                                                  увы! Из окна три красотки вослед им глядят:                                                                  прости! Напрасно в боях они льют свою кровь,                                                                  увы! Разлука пришла — и девичья любовь                                                                  прости! Уж три витязя новых в ворота спешат,                                                                  увы! И красотки печали своей говорят:                                                                  прости!

«Чьей кровию меч ты свой так обагрил,                        Эдвард, Эдвард? Чьей кровию меч ты свой так обагрил? Зачем ты глядишь так сурово?» «То сокола я, рассердяся, убил,                      Мать моя, мать, То сокола я, рассердяся, убил, И негде добыть мне другого!» «У сокола кровь так красна не бежит,                      Эдвард, Эдвард! У сокола кровь так красна не бежит, Твой меч окровавлен краснее!» «Мой конь красно-бурый был мною убит,                      Мать моя, мать! Мой конь красно-бурый был мною убит, Тоскую по добром коне я!» «Конь стар у тебя, эта кровь не его,                      Эдвард, Эдвард! Конь стар у тебя, эта кровь не его, Не то в твоем сумрачном взоре!» «Отца я сейчас заколол моего,                      Мать моя, мать! Отца я сейчас заколол моего, И лютое жжет меня горе!» «А грех чем тяжелый искупишь ты свой,                      Эдвард, Эдвард? А грех чем тяжелый искупишь ты свой? Чем сымешь ты с совести ношу?» «Я сяду в ладью непогодой морской,                      Мать моя, мать! Я сяду в ладью непогодой морской И ветру все парусы брошу!» «А с башней что будет и с домом твоим,                      Эдвард, Эдвард? А с башней что будет и с домом твоим, Ладья когда в море отчалит?» «Пусть ветер и буря гуляют по ним,                      Мать моя, мать! Пусть ветер и буря гуляют по ним, Доколе их в прах не повалят!» «Что ж будет с твоими с детьми и с женой,                      Эдвард, Эдвард? Что ж будет с твоими с детьми и с женой В их горькой, беспомощной доле?» «Пусть по миру ходят за хлебом с сумой,                      Мать моя, мать! Пусть по миру ходят за хлебом с сумой, Я с ними не свижуся боле!» «А матери что ты оставишь своей,                      Эдвард, Эдвард? А матери что ты оставишь своей, Тебя что у груди качала?» «Проклятье тебе до скончания дней,                      Мать моя, мать! Проклятье тебе до скончания дней, Тебе, что мне грех нашептала!»

Пред замком шумная толпа Цыган поет, играет… Хозяйка замка вниз сошла И песням их внимает… «Пойдем, — сказал ей Джони Фа, Красавица, со мною, И мужу не сыскать тебя, Ручаюсь головою!..» И обнял правою рукой Красавицу он смело, Кольцо на палец Джони Фа Она свое надела. «Прощайте все — родные, муж! Судьба моя такая! Скорее плащ мне, чтоб идти С цыганами могла я. В постели пышной ночи я Здесь с мужем проводила; Теперь в лесу зеленом спать Я буду рядом с милым!» Вернулся лорд, и в тот же миг Спросил он, где супруга. «Она с цыганами ушла»,— Ответила прислуга. «Седлать коней! Недалеко Еще они отсюда. Пока я не найду ее, Ни пить, ни есть не буду!» И сорок всадников лихих В погоню поскакали; Но все они до одного В лесу зеленом пали!

         «Зигмунд, милый Зигмунд, вот ты кончил чем: Молодую Гретхен погубил совсем!          Зигмунд, милый Зигмунд, мой конец идет: Выведена буду скоро из ворот —          Из ворот тюремных на зеленый луг: Там любви работу ты увидишь, друг!          Ах, палач мой милый, кончи поскорей: Тороплюсь я очень к дочери моей!          Зигмунд, милый Зигмунд, дай мне руку: я Все тебе простила — бог тебе судья!»          Быстро скачет всадник, флагом машет он: «Не казните Гретхен: я везу пардон!»          «Всадник, милый всадник, поздно — умерла. Доброй ночи, Гретхен! К богу ты ушла!»

Шла девица молодая с парнями плясать, Раскрасавица такая, что не описать; Шла — и что же на дороге встретила она? Видит: яблонь молодая в зелень убрана. «Здравствуй, яблонь, бог на помочь! Объясни мне ты, Отчего твои так ярко зелены листы?» «Здравствуй, бог тебе на помочь, девица-душа! Объясни мне — отчего ты чудно хороша?» «Отчего так хороша я, это без труда Объясню тебе сейчас же: ем я завсегда Белый хлеб, а запиваю свеженьким винцом — Оттого-то я так чудно хороша лицом». «Ну, коли от белых хлебов с свеженьким винцом Ты, душа моя, так чудно хороша лицом, То прохладною росою умываюсь я — И от этого-то зелень так ярка моя». «Тише, яблонь молодая, тише говори И вокруг себя почаще пристально смотри: У меня есть двое братьев — гордых молодцов, На тебя у них готова пара топоров». «Что ж! пускай меня зимою рубят, а весна Как настанет — я ведь снова буду зелена; Если ж девушка веночек с головы своей Потеряет — он уж больше не вернется к ней».

Раз пошла я прогуляться, Прогуляться в лес густой, И нашла я в нем колодезь, Полный свежею водой. Я уселась у колодца, Молчалива и грустна… Надо мной порхала птичка, Пела песенку она. «Мне б узнать хотелось, птичка, Правда ль то, что слышу я, Будто мой желанный умер? Правда, пташечка моя? И, коль мой желанный умер, Мне хотелось бы узнать, Долго ль, долго ли я буду По желанном горевать?» «Горевать ты по желанном Перестанешь лишь тогда, Как до капли до последней В море высохнет вода». Но никак, никак не может В море высохнуть вода: Значит, горе-гореванье Не исчезнет никогда!

Под горой, среди долины, липочка стояла — Широка была в вершине и суха с начала. Милый с милой обнялися и сидят под ней — От любви они забыли о беде своей. «Дорогая, нам расстаться надо в ночку эту: Мне семь лет еще придется странствовать по свету». «Если ты семь лет по свету должен ездить — я Не возьму себе другого в милые друзья». Семь годов прошло. «Наверно, — думает девица,— Мой желанный издалека скоро возвратится». И пошла она поутру в темненький лесок: Ждет-пождет, когда приедет дорогой дружок. Ждет-пождет она милова в лесе молчаливом… Вот прекрасный рыцарь скачет на коне ретивом. «Здравствуй, милая девица. Бог тебя храни! Отчего сидишь одна ты здесь в лесной тени? Мать ли сердится, отец ли прогоняет дочку? Молодец ли добрый тайно держит путь к лесочку?» «Мать не сердится, не гонит из дому отец, И ко мне не ходит тайно добрый молодец. Год седьмой с одной неделей нынче утром минул С той минуты, как сердечный друг меня покинул». «Нынче городом я ехал, и — не утаю — Там справлял твой друг сердечный свадебку свою. Ну, чего же пожелаешь доброго такого Ты ему за то, что милой не сдержал он слова?» «Я ему желаю столько, столько лучших дней, Сколько есть на этой липе листьев и ветвей. Я ему желаю столько светлого покоя, Сколько звездочек имеет небо голубое. Я ему желаю столько счастья на веку, Сколько в море-океане есть на дне песку». Что, услышав эти речи, с пальца он снимает? Снял колечко золотое — и его кидает На колени к ней. Мутится у нее в глазах: Стала плакать так, что перстень утонул в слезах. Что тут вынул из кармана он с улыбкой нежной? Из кармана он платочек вынул белоснежный. «Вытри глазки дорогие, вытри поскорей: Ты с минуты этой будешь навсегда моей. Это было только проба: вздумал испытать я — Не начнешь ли ты за это посылать проклятья. Если б ты меня прокляла хоть единый раз, Я тотчас же и навеки скрылся бы из глаз».

Три государя задумали дело: Много ландскнехтов собрали — и смело                Двинулись вместе в Ландсталь, Двинулись вместе для сечи кровавой. Франца помянемте славою, славой! Франц находился в ту пору в Ландстале. Три государя пред крепостью стали,                Начали в крепость стрелять. Шлет увещанье пфальцграф — покориться. Франц начинает сердиться, сердиться. Здесь нападение, там — оборона. В пятницу утром в стене бастиона                Сделали первый пролом. Франц это видит и шепчет, унылый: «Господи боже, помилуй, помилуй!» Три государя недаром стояли, Целили метко и метко попали:                Пулею Франц поражен. Кровь благородная льется рекою… Вечной он чтится хвалою, хвалою! Вот как попали в него: приказанье Дал он — ворота открыть и посланье                Трем государям послал: Просит он их за свою лишь дружину, Близко предвидя кончину, кончину. Въехали три государя в ворота; С ними и конный народ, и пехота.                 Францу приходят они. С ними он речи ведет незлобиво… В песне моей все правдиво, правдиво! По окончании их разговора Муж благороднейший кончился скоро.                Господи, призри его! Лучшего воина мы не видали. Много он вынес печали, печали! Был для ландскнехтов он истинным другом, Каждого он награждал по заслугам:                Будем же славить его! Память о нем сохранилась меж нами И не исчезнет с веками, с веками! Три государя поход продолжают. Вот к Драхенфельсу они подступают —                Крепость до камня сожгли. Господи! Франца утешь ты в печали! Все его земли пропали, пропали! Кончу я лучше: пожалуй, случится Жизнью еще и другим поплатиться!                Больше я петь не хочу: Вдруг не понравиться может иному! Скоро уйдем мы из дому, из дому! Тот, кем вся песенка наша пропета, Сам был ландскнехтом — и песенка эта                Им сложена без прикрас: Дело ландстальское видел он лично; Знает его он отлично, отлично!

Пред домом отца моего Зеленая липа растет, На липе сидит соловей И звонкую песню поет. «Ах, выучи петь и меня, Соловушко! Ножку твою И рученьку золотом я, Кольцом золотым окую». «К чему это золото мне, Кольцо золотое к чему? Я птичка лесная: отдать Себя не хочу никому!»

Нынче ночью мне приснился Сон томительный такой: У меня в саду разросся Розмарина куст большой. Сад был кладбище: могила — Грядка, полная цветов; Много падало с деревьев Свежих листьев и плодов. В золотой бокал сбирала Я душистые цветки; Вдруг из рук моих он выпал И разбился весь в куски. Потекли оттуда капли Алой крови и жемчуг… Что бы значил сон тяжелый? Ты не умер, милый друг?

Кто знает, сколько скуки В искусстве палача! Не брать бы вовсе в руки Тяжелого меча. И я учился в школе В стенах монастыря, От мудрости и боли Томительно горя. Но путь науки строгой Я в юности отверг, И вольною дорогой Пришел я в Нюренберг. На площади казнили; У чьих-то смуглых плеч В багряно-мглистой пыли Сверкнул широкий меч. Меня прельстила алость Казнящего меча И томная усталость Седого палача. Пришел к нему, учился Владеть его мечом, И в дочь его влюбился, И стал я палачом. Народною боязнью Лишенный вольных встреч, Один пред каждой казнью Точу мой темный меч. Один взойду на помост Росистым утром я, Пока спокоен дома Строгий судия. Свяжу веревкой руки У жертвы палача. О, сколько тусклой скуки В сверкании меча! Удар меча обрушу, И хрустнут позвонки, И кто-то бросит душу В размах моей руки. И хлынет ток багряный, И, тяжкий труп влача, Возникнет кто-то рдяный И темный у меча. Не опуская взора, Пойду неспешно прочь От скучного позора В мою дневную ночь. Сурово хмуря брови, В окошко постучу, И дома жажда крови Приникнет к палачу. Мой сын покорно ляжет На узкую скамью, Опять веревка свяжет Тоску мою. Стенания и слезы,— Палач — везде палач. О, скучный плеск березы! О, скучный детский плач! Кто знает, сколько скуки В искусстве палача! Не брать бы вовсе в руки Тяжелого меча!

Мы рубились мечами в пятьдесят одной битве. Много пролито нами алой крови врагов! Мы на крыльях служили скоттам, бриттам обедню, Много мы положили в землю храбрых людей. И в чертоги Одина мы проводили В битвах с людом Эрина храбро павших норманн. Облеченные славой и с богатой добычей, От потехи кровавой мчимся мы отдыхать. Крики боли, проклятья — позади нас остались. Ждут нас женщин объятия, ждут нас песни любви. Битвы, трупы, руины — позади нас остались. И — морей властелины — мы рабы впереди. Славой воинов горды, женщин ей мы оделим, И родные фиорды будут храбрых венчать. Дни пройдут, и норманны, молодые орлята, Снова ринутся в битвы на Зеленый Эрин. Мы живем только в битвах, мы хотим только славы, Чтоб в Валгале с Одином было весело нам. Мы рубились мечами в пятьдесят одной битве, Много пролито нами алой крови врагов!

Он стал на утесе; в лицо ему ветер суровый Бросал, насмехаясь, колючими брызгами пены, И вал возносился и рушился, белоголовый, И море стучало у ног о гранитные стены. Под ветром уклончивым парус скользил на просторе, К Винландии внук его правил свой бег непреклонный, И с каждым мгновеньем меж ними все ширилось море, А голос морской разносился, как вопль похоронный. Там, там, за простором воды неисчерпно-обильной, Где Скрелингов остров , вновь грянут губящие битвы, Ему же коснеть безопасно под кровлей могильной Да слушать, как женщины робко лепечут молитвы! О, горе, кто видел, как дети детей уплывают В страну, недоступную больше мечу и победам! Кого и напевы военных рогов не сзывают, Кто должен мириться со славой, уступленной дедам. Хочу навсегда быть желанным и сильным для боя, Чтоб не были тяжки гранитные косные стены, Когда уплывает корабль среди шума и воя И ветер в лицо нам швыряется брызгами пены.

Я на дудочке играю, Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля, Я на дудочке играю, Чьи-то души веселя. Я иду вдоль тихой речки, Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля, Дремлют тихие овечки, Кротко зыблются поля. Спите, овцы и барашки, Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля, За лугами красной кашки Стройно встали тополя. Малый домик там таится, Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля, Милой девушке приснится, Что ей душу отдал я. И на нежный зов свирели, Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля, Выйдет словно к светлой цели Через сад, через поля. И в лесу под дубом темным, Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля, Будет ждать в бреду истомном, В час, когда уснет земля. Встречу гостью дорогую, Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля, Вплоть до утра зацелую, Сердце лаской утоля. И, сменившись с ней колечком, Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля, Отпущу ее к овечкам, В сад, где стройны тополя.

Wann wird die Stunde kommen, Dass einer mich genommen, Und mein Braut-Bett knackt!                                         Volkslied [7] Сини все проталины Под ногой весны. Солнцем мы ужалены, Ветром мы пьяны! С воздухом вливается В нас апрельский хмель… Скоро ль закачается Девичья постель! Чу! поет над водами Вешних мошек рой. Время — хороводами Виться над горой. Песнями и плясками Время — ночь вспугнуть… Ах, когда ж под ласками Побледнеет грудь! Словно в церкви статуя, Мы зимой весь день. Скоро, лиловатая, Зацветет сирень, Скоро куст шиповника Будет весь в цветах… Ах! когда ж любовника Встречу я впотьмах!

За круглый стол однажды сел      Седой король Артур. Певец о славе предков пел,      Но старца взор был хмур. Из всех сидевших за столом,      Кто трона был оплот, Прекрасней всех других лицом      Был рыцарь Ланцелот. Король Артур, подняв бокал,      Сказал: «Пусть пьет со мной, Кто на меня не умышлял,      Невинен предо мной!» И пили все до дна, до дна,      Все пили в свой черед; Не выпил хмельного вина      Лишь рыцарь Ланцелот. Король Артур был стар и сед,      Но в гневе задрожал, И вот поднялся сэр Мардред      И рыцарю сказал: «Ты, Ланцелот, не захотел      Исполнить долг святой. Когда ты честен или смел,      Иди на бой со мной!» И встали все из-за стола,      Молчал король Артур: Его брада была бела,      Но взор угрюм и хмур. Оруженосцы подвели      Двух пламенных коней, И все далеко отошли,      Чтоб бой кипел вольней. Вот скачет яростный Мардред,      Его копье свистит, Но Ланцелот, дитя побед,      Поймал его на щит. Копье пускает Ланцелот,      Но, чарами храним, Мардред склоняется, и вот      Оно летит над ним. Хватают рыцари мечи      И рубятся сплеча. Как искры от ночной свечи,—      Так искры от меча. «Моргану помни и бледней!» —      Взывает так Мардред. «Ни в чем не грешен перед ней      Так Ланцелот в ответ. Но тут Джиневру вспомнил он,      И взор застлался мглой, И в то ж мгновенье, поражен,      Упал вниз головой. Рыдали рыцари кругом,      Кто трона был оплот: Прекрасней всех других лицом      Был рыцарь Ланцелот. И лишь один из всех вокруг      Стоял угрюм и хмур: Джиневры царственный супруг,      Седой король Артур.

Эй, старик! чего у плуга Ты стоишь, глядясь в мечты? Принимай меня, как друга: Землепашец я, как ты! Мы, быть может, не допашем Нивы в этот летний зной, Но зато уже попляшем,— Ай-люли! — вдвоем с тобой! Дай мне руку! понемногу Расходись! пускайся в пляс! Жизнь — работал; час — в дорогу! Прямо в ад! — ловите нас!

Здравствуй, друг! Ты горд нарядом, Шляпы ты загнул края. Не пойти ль с тобой мне рядом? Как и ты, любовник я! Разве счастье только в ласке, Только в том, чтоб обнимать? Эй! доверься бодрой пляске, Зачинай со мной плясать! Как с возлюбленной на ложе, Так в веселье плясовом, Дух тебе захватит тоже, И ты рухнешь в ад лицом!

В платье черное одета, Богу ты посвящена… Эй, не верь словам обета, Сочинял их сатана! Я ведь тоже в черной рясе: Ты — черница, я — чернец. Что ж! поди, в удалом плясе, Ты со Смертью под венец! Звон? то к свадьбе зазвонили! Дай обнять тебя, душа! В такт завертимся, — к могиле Приготовленной спеша!

Милый мальчик, в люльке малой! Сердце тронул ты мое! Мать куда-то запропала? Я присяду за нее. Не скажу тебе я сказки, Той, что шепчет мать, любя. Я тебя наставлю пляске. Укачаю я тебя! Укачаю, закачаю И от жизни упасу: Взяв в объятья, прямо к раю В легкой пляске понесу!

За столом, под балдахином, Ты пируешь, мой король. Как пред ленным господином, Преклониться мне позволь! Я на тоненькой свирели Зовы к пляске пропою. У тебя глаза сомлели? Ты узнал родню свою? Встань, король! по тронной зале Завертись, податель благ! Ну, — вот мы и доплясали: С трона в гроб — один лишь шаг!

Есть край, где старый Замок В пучину бьющих Вод Зубцами серых Башен Глядит — который Год! Его сжигает Солнце; Его дожди Секут… Есть королевна В замке И есть горбатый Шут! Докучно Вырастая На выступе Седом,— Прищелкивает Звонко Трескучим Бубенцом. Струею красной В ветер Атласный плащ Летит — На каменных Отвесах Подолгу шут Сидит; И долго, долго Смотрит На запад Огневой; В вечерние Туманы Колпак подкинет Свой. Из каменных Пробоин Взлетает стая Сов, Когда несется С башни Трубы далекий Рев.

В тяжелый, знойный полдень, Таясь В тени Аркад,— Выходит королевна Послушать Треск Цикад. Из Блещущих Травинок, Из росянистых пней,— Небесною коронкой Цветок Смеется Ей. Едва Она Сломала Высокий стебелек,— «О Королевна, Вспомни»,— Пролепетал цветок; Едва Она Сломала Высокий стебелек,— Кипучею струею Ей в очи Брызнул Сок. Блестя, запели воды — Окрестность, Луг, Цветы… Запел Старинный Ветер: «О вспомни, вспомни ты!» Прошел родимый замок, Как облако над ней:                                          Зубцами                          Старых Башен Растаял                          В бездне                                          Дней…

За порослью лиловою грозился                                        Старый                                        Шут: Над ней, как адский                                        Пламень, Мелькнул                Его Лоскут… На солнечные травы Упала тень горбом:                                            И            Теневые            Руки — Качались            Над                  Цветком!.. Беззвучно колыхалась Хохочущая Грудь; Бубенчики Запели:            «Забудь,                      «Забудь,                            Забудь!» На башенных оконцах                    Блеснули                    Огоньки;                    Как змеи, Шелестели                    В тяжелый                    Зной                    Листки. Горбатый, Серый Замок Над лугом в белый день Крылом — нетопыриным Развеял Злую Тень. Очнулась королевна: Всему —                    Конец,                    Конец!..                    Разбейся же,—                                                — О сердце! — Трескучий Бубенец… Ты,—            — Одуванчик —                    Счастье:                    Пушинкой облетай! Пошла,          Роняя                    Слезы                На белый горностай. Отмахиваясь веткой От блещущих стрекоз,— За ней Седой Насмешник —            Тяжелый            Шлейф            Понес. Качались Стебелечки Пленительных Вербен          Между атласных,          Черных,          Обтянутых          Колен.

Поток Рыдает Пеной,          Клокочет          Бездной          Дней… В решетчатые окна Влетает сноп огней. Расплачется в воротах Заржавленный засов:                    Пернатый,                    Ясный                    Рыцарь Летит Из тьмы Веков. Конем Кидаясь В солнце Над пенистым ручьем,— Гремит трубою в ветер,                                        Блистает                                        Вдаль                                        Копьем.                  Дрожащий                  Луч                  Играет, Упав из-за плеча, Голубоватой сталью                  На                  Острие                  Меча. И Бросило Забрало Литое серебро              Косматым              Белым              Дымом Летящее перо. И Плещется попона За Гривистым конем —                                          Малиновым,                                          Тяжелым,                                          Протянутым                                          Крылом.

Есть край, Где старый Замок В пучину Бьющих Вод Зубцами Серых Башен Глядит — Который Год! Его сжигает Солнце, Его дожди Секут… Есть Королевна В замке И есть Горбатый Шут. С вершины мшистой Башни Гремит в закат Труба,— И над мостом Чугунным Мелькает тень Горба: То за стеной зубчатой Докучный бег Минут Трещоткой деревянной Отсчитывает Шут. О королевна, близко Спасение твое: В чугунные ворота Ударилось копье!

Встарь, во время оно, В сказочном краю Пробирался конный Степью по репью. Он спешил на сечу, А в степной пыли Темный лес навстречу Вырастал вдали. Ныло ретивое, На сердце скребло: Бойся водопоя, Подтяни седло. Не послушал конный И во весь опор Залетел с разгону На лесной бугор. Повернул с кургана, Въехал в суходол, Миновал поляну, Гору перешел. И забрел в ложбину, И лесной тропой Вышел на звериный След и водопой. И глухой к призыву И не вняв чутью, Свел коня с обрыва Попоить к ручью. У ручья пещера. Пред пещерой — брод. Как бы пламя серы Озаряло вход. И в дыму багровом, Застилавшем взор, Отдаленным зовом Огласился бор. И тогда оврагом, Вздрогнув, напрямик Тронул конный шагом На призывный крик. И увидел конный, И приник к копью, Голову дракона, Хвост и чешую. Пламенем из зева Рассевал он свет, В три кольца вкруг девы Обмотав хребет. Туловище змея, Как концом бича, Поводило шеей У ее плеча. Той страны обычай Пленницу-красу Отдавал в добычу Чудищу в лесу. Края населенье Хижины свои Выкупало пеней Этой от змеи. Змей обвил ей руку И оплел гортань, Получив на муку В жертву эту дань. Посмотрел с мольбою Всадник в высь небес И копье для боя Взял наперевес. Сомкнутые веки. Выси. Облака. Воды. Броды. Реки. Годы и века. Конный в шлеме сбитом, Сшибленный в бою. Верный конь, копытом Топчущий змею. Конь и труп дракона — Рядом на песке. В обмороке конный, Дева в столбняке. Светел свет полдневный, Синева нежна. Кто она? Царевна? Дочь земли? Княжна? То, в избытке счастья, Слезы в три ручья, То душа во власти Сна и забытья. То возврат здоровья, То недвижность жил От потери крови И упадка сил. Но сердца их бьются. То она, то он Силятся очнуться И впадают в сон. Сомкнутые веки. Выси. Облака. Воды. Броды. Реки. Годы и века.

По дороге, по лоррэнской Шла я в грубых, в деревенских Топ-топ-топ, Марго, В этаких сабо. Повстречала трех военных На дороге, на лоррэнской — Топ-топ-топ, Марго, В этаких сабо. Посмеялись три военных Над простушкой деревенской — Топ-топ-топ, Марго, В этаких сабо. Не такая я простушка, Не такая я дурнушка — Топ-топ-топ, Марго, В этаких сабо. Не сказала им ни слова, Что я встретила другого,— Топ-топ-топ, Марго, В этаких сабо. Шла дорогой, шла тропинкой, Шла и повстречала принца — Топ-топ-топ, Марго, В этаких сабо. Он сказал, что всех я краше, Он мне дал букет ромашек — Топ-топ-топ, Марго, В этаких сабо. Если расцветут ромашки, Я принцессой стану завтра — Топ-топ-топ, Марго, В этаких сабо. Если мой букет завянет, Ничего со мной не станет — Топ-топ-топ, Марго, В этаких сабо.

Пернетта слова не скажет, Она до зари встает, Тихо сидит над пряжей, Слезы долгие льет. Жужжит печальная прялка. Пернетта молчит и молчит. Отцу Пернетту жалко, Пернетте отец говорит: «Скажи, что с тобою, Пернетта? Может быть, ты больна, Может быть, ты, Пернетта, В кого-нибудь влюблена?» Отвечает Пернетта тихо: «Я болезни в себе не найду. Но бежит за ниткой нитка, А я все сижу и жду». «Пернетта, не плачь без причины, Жениха я тебе найду, Приведу прекрасного принца, Барона к тебе приведу». На дворе уже вечер темный, Задувает ветер свечу. «Не хочу я глядеть на барона, На принца глядеть не хочу. Я давно полюбила Пьера И буду верна ему, Я хочу только друга Пьера, А его посадили в тюрьму». «Никогда тебе Пьера не встретить, Ты скорее забудь про него — Приказали Пьера повесить, На рассвете повесят его». «Пусть тогда нас повесят вместе, Буду рядом я с ним в петле, Пусть тогда нас зароют вместе, Буду рядом я с ним в земле. Посади на могиле шиповник — Я об этом прошу тебя, Пусть прохожий взглянет и вспомнит, Что я умерла, любя».

У отца зеленая яблоня — Лети, мое сердце, лети! — У отца зеленая яблоня, Золотые на яблоне яблоки, Только некому потрясти. Задремали три дочки под яблоней — Лети, мое сердце, лети! — Задремали три дочки под яблоней. Никому я про то не сказала бы, Никто их не станет будить. Вскоре младшая вдруг просыпается, Лети, мое сердце, лети! — Вскоре младшая вдруг просыпается, Говорит она: «Ночь уж кончается, Светает, пора нам идти». Это только тебе померещилось — Лети, мое сердце, лети! — Это только тебе померещилось, Это только звезда среди вечера, Звезда нашей тихой любви. На войне, на войне наши милые — Лети, мое сердце, лети! — На войне, на войне наши милые, И какая беда ни случилась бы, Не закатится свет любви. Если милым победа достанется — Лети, мое сердце, лети! — Если милым победа достанется, Никогда, никогда не расстанемся, Будем наших милых любить. Проиграют войну или выиграют — Лети, мое сердце, лети! — Проиграют войну или выиграют, Все равно их будем любить.

Ночь была, и было темно, Когда вернулся с войны Рено. Пуля ему пробила живот. Мать его встретила у ворот: «Радуйся, сын, своей судьбе — Жена подарила сына тебе». «Поздно, — ответил он, — поздно, мать. Сына мне не дано увидать. Ты мне постель внизу приготовь, Не огорчу я мою любовь, Вздох проглоти, слезы утри, Спросит она — не говори». Ночь была, и было темно, Ночью темной умер Рено. «Скажи мне, матушка, скажи скорей, Кто это плачет у наших дверей?» «Это мальчик упал ничком И разбил кувшин с молоком». «Скажи мне, матушка, скажи скорей, Кто это стучит у наших дверей?» «Это плотник чинит наш дом, Он стучит своим молотком». «Скажи мне, матушка, скажи скорей, Кто это поет у наших дверей?» «Это, дочь моя, крестный ход, Это певчий поет у ворот». «Завтра крестины, скорей мне ответь, Какое платье мне лучше надеть?» «В белом платье идут к венцу, Серое платье тебе не к лицу, Выбери черное, вот мой совет, Черного цвета лучше нет». Утром к церкви они подошли. Видит она холмик земли. «Скажи мне, матушка, правду скажи, Кто здесь в могиле глубокой лежит?» «Дочь, не знаю, с чего начать, Дочь, не в силах я больше скрывать. Это Рено — он с войны пришел, Это Рено — он навек ушел». «Матушка, кольца с руки сними, Кольца продай и сына корми. Мне не прожить без Рено и дня. Земля, раскройся, прими меня!» Земля разверзлась, мольбе вняла, Земля разверзлась, ее взяла.

Моряк изможденный вернулся с войны, Глаза его были от горя черны, Он видел немало далеких краев, А больше он видел кровавых боев. «Скажи мне, моряк, из какой ты страны?» «Хозяйка, я прямо вернулся с войны. Судьба моряка — все война да война. Налей мне стаканчик сухого вина». Он выпил стаканчик и новый налил. Он пел, выпивая, и с песнями пил. Хозяйка взирает на гостя с тоской, И слезы она утирает рукой. «Скажите, красотка, в чем гостя вина? Неужто вам жалко для гостя вина?» «Меня ты красоткой, моряк, не зови. Вина мне не жалко, мне жалко любви. Был муж у меня, он погиб на войне, Покойного мужа напомнил ты мне». «Я слышал, хозяйка, от здешних людей, Что муж вам оставил двух малых детей. А время бежит, будто в склянках песок, Теперь уже третий, я вижу, сынок». «Сказали мне люди, что муж мой убит, Что он за чужими морями лежит. Вина мне не жалко, что осень — вино, А счастья мне жалко, ведь счастье одно». Моряк свой стаканчик поставил на стол, И молча он вышел, как молча пришел, Печально пошел он на борт корабля, И вскоре в тумане исчезла земля.

У окна сидела принцесса-красавица, Все по ней вздыхали, никто ей не нравился. Умели вельможи говорить по-разному, А принцесса умела только отказывать. Смеялась принцесса над всеми вельможами, Досталась принцесса бедному сапожнику. Он шил для принцессы туфельки атласные, Примеряя туфельку, сказал он ласково: «Если хочешь, любимая, счастья досыта, Снега белее будут белые простыни. Постель будет шире океана широкого, Постель будет глубже океана глубокого, С четырьмя углами, и, поздно ли, рано ли, На каждом углу расцветать будут ландыши. Мы будем любить, позабывши о времени, Любить и любить — до светопреставления».

В садике моем четыре дерева, Больше мне сажать отцом не велено. Первое из них — чинара стройная. Хочется поцеловать, да боязно. Дерево второе — это вишенка. Но девчонки не целуются с мальчишками. Третье дерево — ольха зеленая. Но мальчишки не целуются с девчонками. Дерево четвертое — акация. Под четвертым будем целоваться мы.

— Я видела — лягушка Дала солдату в зубы. У зуба на макушке Росли четыре чуба, И каждый чуб был выше, Чем эти вот дома, И даже выше мыши. — Не врете ль вы, кума? — Я видела — два волка Петрушкой торговали, Кричали втихомолку И щуку отпевали, Король влюблен был в щуку, От щуки без ума, Он предложил ей руку. — Не врете ль вы, кума? — Я видела — улитка Двух кошек обряжала, В иглу вдевала нитку, А нитка танцевала, Баран был очень весел, И шум, и кутерьма, Их чижик всех повесил. — Не врете ль вы, кума?

Кто ни разу не встречал Господина Ля Палисса, Тот, конечно, не видал Господина Ля Палисса. Но скрывать тут нет причин, Мы об этом скажем прямо: Ля Палисс был господин И поэтому не дама. Знал он с самых ранних лет, Что впадают реки в море, Что без солнца тени нет И что счастья нет без горя. Жизнь была ему ясна, Говорил он, строг и точен: «Чтоб проверить вкус вина, Нужно отхлебнуть глоточек». Если не было дождя, Выходил он на прогулку. Уходил он, уходя, Булкой называл он булку. Жизнь прожив холостяком, Не сумел бы он жениться, И поэтому в свой дом Ввел он чинную девицу. У него был верный друг. И сказал он сразу другу, Что, поскольку он — супруг, У него теперь супруга. По красе и по уму, Будь бы он один на свете, Равных не было б ему Ни в мечтах, ни на примете. Был находчив он везде, Воле господа послушен, Плавал только по воде И не плавал он на суше. Повидал он много мест, Ездил дальше, ездил ближе, Но когда он ездил в Брест, Не было его в Париже. Чтил порядок и закон, Никаким не верил бредням. День, когда скончался он, Был и днем его последним. В пятницу он опочил. Скажем точно, без просчета — Он на день бы дольше жил, Если б дожил до субботы.

Между мной и любимым гора крутая, Мы в гору идем и печально вздыхаем. Тяжело подыматься, вниз идти легче. Над горой облака, на руке колечко. Мне сказал любимый: «Мы измучались оба, Дай мне, любимая, немного свободы». «О какой свободе ты вздыхаешь, милый? За крутой горой я тебя полюбила. У меня в саду на чинаре ветвистой До утра поет соловей голосистый. На своем языке поет соловьином Про то, как печально на свете любимым. Если кто-нибудь сроет гору крутую, Мы камни притащим, построим другую».

Что ты любовь моя — Пора бы знать. Приди в полночный час, Скажи, как звать. Приди в полночный час, В полночный бой. Спит матушка с отцом, Мне спать — с тобой. Рукою стукни в дверь! На этот стук Спросонья скажет мать: — Еловый сук! И в горенку скорей! Скорей в постель! Тебя теснее обовью, Чем плющ и хмель. Что ты любовь моя — Пора бы знать. Приди в полночный час, Скажи, как звать.

— Как распознаю я твой дом, Скажи, разумница моя! — Ходи по уличкам кругом, Так и узнаешь, где мой дом. Молчок! молчок! Попридержи-ка язычок! — Как мимо пса я проскользну, Скажи, разумница моя! — Псу ласковое слово брось, И снова примется за кость. Молчок! молчок! Попридержи-ка язычок! — Как я по лесенке взберусь, Скажи, разумница моя! — Сапожки на руки надень,— Не скрипнет ни одна ступень. Молчок! молчок! Попридержи-ка язычок! — Как двёрочку твою найду, Скажи, разумница моя! — Нащупай на двери кольцо… Подумают, что деревцо Стучит… Молчок! Попридержи-ка язычок! — Как в горенку твою взойду, Скажи, разумница моя! — Рукою стеночку обшарь, И будешь ты с ключом — ключарь. Молчок! молчок! Попридержи-ка язычок! — Как попаду к тебе в кровать, Скажи, разумница моя! — Там ларь высокий под окном, Я в том ларе сплю чутким сном… Молчок! молчок! Попридержи-ка язычок! — А что мне делать поутру, Скажи, разумница моя! — Надень — что снял, забудь — что знал… Свет всюду бел, а мир — не мал! Молчок! молчок! Попридержи-ка язычок!

Гуляла девушка в лесу, По кустикам плясала. Зеленая ей на пути Орешина предстала. — Орешина! Сударыня! С чего ты зелена так? — Ах, девушка-красавица, С чего так хороша ты? — Коли и вправду хороша — Ответ мой будет краток: Ем белый хлеб и пью вино — С того и хороша так. — Что белый хлеб твоей красе С него и хороша так,— То для моей листвы — роса: С нее и зелена так. Ешь белый хлеб и пьешь вино? И спишь ты, видно, сладко! Где твой девический венок? У милого в кроватке! — Орешина! Сударыня! Твой сказ тебя загубит! Три рослых брата у меня, Они тебя порубят. — Сруби орешину зимой — Весной опять ростки даст. Утратит девушка венок — До гробовой доски уж!

Мне белый день чернее ночи,— Ушла любимая с другим! Мне думалось, что я — любим! Увы, увы, увы, увы! Не я любим — ушла с другим! Что толку мне в саду прекрасном, Что мне жасмин и розмарин, Раз их срываю не один — Цветы — которым, цветы — которым Лишь я — законный господин! Что толку мне в устах румяных, — Будь то коралл, будь то рубин — Раз их целую не один — Уста — которым, уста — которым Лишь я — законный господин! Придут клобучники-монахи, Заплачет колокол: динь-динь! Поволокут меня с перин С прощальным хором — в тот сад, в котором Лишь червь — законный господин!

Пляшут зайцы на лужайке, Пляшут мошки на лозе. Хочешь разума в хозяйстве — Не женись на егозе! Вся-то в лентах, вся-то в блестках, Всему свету госпожа! Мне крестьяночку подайте, Что как булочка свежа! Мама, во мгновенье ока Сшей мне с напуском штаны! Чтобы, как у герра Шмидта, Были икры в них стройны! Как на всех зубами лязгал — Не приласкан был ни разу. Прекратил собачий лязг — Нет отбою мне от ласк! Рвал им косы, рвал им юбки — Все девчонки дули губки. Обуздал свой норов-груб — Нет отбою мне от губ! Хочешь в старости почета — Раньше старших не садись! Хочешь красного потомства — С красной девицей сходись! За свекровьиной кроватью — Точно ближе не могли! — Преогромный куль с рублями — Сплю и вижу те рубли. А за тестевой конторкой — До чего сердца грубы — Преогромная дубина. Для чего в лесах — дубы?!

Доныне о бедных детях Есть толк у подводных трав. Друг к другу рвались напрасно: Их рознил морской рукав. — Мил-друже! Плыви — отважься! Мил-друже! Седлай волну! Тебе засвечу три свечки — Вовек не пойдешь ко дну. Подслушала их монашка, Раздула щеку-бледну, Задула монашка свечки, Мил-друже пошел ко дну. А день наступал — воскресный, Всем людям хотелось петь, Одна только королевна На свет не могла глядеть. — О, мати, — молвила, — мати! Никак не раскрою век. Пусти меня прогуляться На взморье, на желтый брег! — Ах, дочка, — молвила, — дочка! Неладно гулять одной. Поди разбуди меньшую Сестрицу — пойдет с тобой. — Моя меньшая сестрица — Резвушка, дитя-мало: На каждый цветочек льстится — А сколько их расцвело! — О, мати, — молвила, — мати! В очах — все вещи слились… Пусти меня прогуляться На взморье, на желтый мыс! — Ах, дочка, — молвила, — дочка! Неладно гулять одной. Поди разбуди-ка братца Меньшого — пойдет с тобой. — Ах, мати, меньшой мой братец До спутника не дорос: Он в каждую чайку целит,— А сколько их развелось! — О, мати, — молвила, — мати! Мне сердце — мука сожгла! Пусть люди идут к обедне, Пойду — где пена бела. Отправилась мать к обедне, А дочь — где пена бела. Гуляла она, гуляла — На рыбаря набрела. — Ах, рыбарь, любезный рыбарь! Глянь — с перстнем моя рука! Закинь свои сети в море И вылови мне дружка! Забросил он сети в море, Забрасывал их стократ, Сто раз опускал, в сто первый Несут его сети — клад. Сняла королевна с пальца Кольцо драгоценных руд. — Возьми его, милый рыбарь! Спасибо тебе за труд. Сняла королевна, плача, С макушки венец зубчат. — Возьми его, милый рыбарь! Спасибо тебе за клад. Как водоросль морская, Любимого обвила… — Забудьте, отец и мати, Что дочка у вас была!

Милую целуя, я сорвал цветок. Милая — красотка, рот — вишневый сок. Милую целуя, я сорвал цветок. Грудь — волне досада, стан — стволу упрек. Милую целуя, я сорвал цветок. С ямкой — подбородок, с ямкой — локоток. Милую целуя, я сорвал цветок. Ножка — так с ладошку, а подъем — высок. Милую целуя, я сорвал цветок. Млеют городские, думают: дай срок… Милую целуя, я сорвал цветок. Но, могу поклясться, — их обман жесток. Милую целуя, я сорвал цветок.

Вскочила утречком с зарей, Пошла в зеленый садик свой. Пошла в зеленый садик свой За розмариновой листвой, За розмариновой листвой. Чуть сорвала листок-другой, Чуть сорвала листок-другой — Глянь — соловей летит лесной! Глянь — соловей летит лесной, Мне говорит на лад на свой, Мне говорит на лад на свой: — Девица, береги покой! Девица, береги покой! Цена мальчишкам — свищ пустой, Цена мальчишкам — свищ пустой, Цена мужчинам — меньше той!

Всего леса вдоль Я ласкал Жанетту, Целовал Жанетту Всего леса вдоль. Был бы дольше лес, Я б свою Жанетту, Я б свою Жанетту — Дольше целовал. Был бы дальше лес, Я б свою Жанетту, Я б свою Жанетту — Дальше целовал. Всего края б вдоль Целовал Жанетту, Целовал Жанетту — Всего б рая вдоль!

— Барышня, прекрасней нету, Цвет сирени с розы цветом, Вам по нраву ли сосед? Розы цвет, сирени цвет. — Барышня, пляшите с нами! Барышня, решайте сами: С кем пропляшете весь век? Цвет сирени, розы цвет.

— Мама, долго ль? Мама, скоро ль? Мама, время Замуж — мне! — Голубка, в доме — ни гроша! — Зато пшеница хороша. Ее продавай, Меня — выдавай! Мама, долго ль? Мама, скоро ль? Мама, время Замуж — мне! — Голубушка, где ж платье взять? — Из льна-то — платья не соткать? Тки, шей, расшивай, Меня — выдавай! Мама, душно! Мама, скушно! Мама, время Замуж — мне! — Где жить-то будешь с муженьком? — Есть каменщики — будет дом! Домок воздвигай, Меня — выдавай! Мама, тесно, Мама, тошно, Мама, время Замуж — мне! — Голубка, нет у нас вина! — Чай, в винограде вся стена! Скорей отжимай, Меня — выдавай! Мама, тошно, Мама, томно, Мама, время Замуж — мне! — Нет, дочка, милого у нас! — Есть толстый Жак: он в самый раз Лови — не зевай, Скорей выдавай! Мама, завтра ж! Мама, нынче ж! Мама, время Замуж — мне!

Двенадцать месяцев в году, Не веришь-посчитай. Но всех двенадцати милей Веселый месяц май. Шел Робин Гуд, шел в Ноттингэм,— Вёсел люд, вёсел гусь, вёсел пес… Стоит старуха на пути, Вся сморщилась от слез. — Что нового, старуха? — Сэр, Злы новости у нас! Сегодня трем младым стрелкам Объявлен смертный час. — Как видно, резали святых Отцов и церкви жгли? Прельщали дев? Иль с пьяных глаз С чужой женой легли? — Не резали они отцов Святых, не жгли церквей, Не крали девушек, и спать Шел каждый со своей. — За что, за что же злой шериф Их на смерть осудил? — С оленем встретились в лесу… Лес королевским был. — Однажды я в твоем дому Поел, как сам король. Не плачь, старуха! Дорога Мне старая хлеб-соль. Шел Робин Гуд, шел в Ноттингэм,— Зелен клен, зелен дуб, зелен вяз… Глядит: в мешках и в узелках Паломник седовлас. — Какие новости, старик? — О сэр, грустнее нет: Сегодня трех младых стрелков Казнят во цвете лет. — Старик, сымай-ка свой наряд, А сам пойдешь в моем. Вот сорок шиллингов в ладонь Чеканным серебром. — Ваш — мая месяца новей, Сему же много зим… О сэр! Нигде и никогда Не смейтесь над седым! — Коли не хочешь серебром, Я золотом готов. Вот золота тебе кошель, Чтоб выпить за стрелков! Надел он шляпу старика,— Чуть-чуть пониже крыш. — Хоть ты и выше головы, А первая слетишь! И стариков он плащ надел,— Хвосты да лоскуты. Видать, его владелец гнал Советы суеты! Влез в стариковы он штаны. — Ну, дед, шутить здоров! Клянусь душой, что не штаны На мне, а тень штанов! Влез в стариковы он чулки. — Признайся, пилигрим, Что деды-прадеды твои В них шли в Иерусалим! Два башмака надел: один — Чуть жив, другой — дыряв. — «Одежда делает господ». Готов. Неплох я — граф! Марш, Робин Гуд! Марш в Ноттингэм! Робин, гип! Робин, гэп! Робин, гоп! — Вдоль городской стены шериф Прогуливает зоб. — О, снизойдите, добрый сэр, До просьбы уст моих! Что мне дадите, добрый сэр, Коль вздерну всех троих? — Во-первых, три обновки дам С удалого плеча, Еще — тринадцать пенсов дам И званье палача. Робин, шерифа обежав, Скок! и на камень — прыг! — Записывайся в палачи! Прешустрый ты старик! — Я век свой не был палачом; Мечта моих ночей: Сто виселиц в моем саду — И все для палачей! Четыре у меня мешка: В том солод, в том зерно Ношу, в том — мясо, в том — муку, И все пусты равно. Но есть еще один мешок: Гляди — горой раздут! В нем рог лежит, и этот рог Вручил мне Робин Гуд. — Труби, труби, Робинов друг, Труби в Робинов рог! Да так, чтоб очи вон из ям, Чтоб скулы вон из щек! Был рога первый зов, как гром! И — молнией к нему — Сто Робингудовых людей Предстало на холму. Был следующий зов — то рать Сзывает Робин Гуд. Со всех сторон, во весь опор Мчит Робингудов люд. — Но кто же вы? — спросил шериф, Чуть жив. — Отколь взялись? — Они — мои, а я Робин, А ты, шериф, молись! На виселице злой шериф Висит. Пенька крепка. Под виселицей, на лужку, Танцуют три стрелка.

Рассказать вам, друзья, как Смельчак Робин Гуд, Бич епископов и богачей,— С неким Маленьким Джоном в дремучем лесу Поздоровался через ручей? Хоть и маленьким звался тот Джон у людей, Был он телом — что добрый медведь! Не обнять в ширину, не достать в вышину,— Было в парне на что поглядеть! Как с малюточкой этим спознался Робин, Расскажу вам, друзья, безо лжи. Только уши развесь: вот и труд тебе весь! — Лучше знаешь — так сам расскажи. Говорит Робин Гуд своим добрым стрелкам: — Даром молодость с вами гублю! Много в чаще древес, по лощинкам — чудес, А настанет беда — протрублю. Я четырнадцать дней не спускал тетивы, Мне лежачее дело не впрок. Коли тихо в лесу — побеждает Робин, А услышите рог — будьте в срок. Всем им руку пожал и пошел себе прочь, Веселея на каждом шагу. Видит: бурный поток, через воду — мосток, Незнакомец — на том берегу. — Дай дорогу, медведь! — Сам дорогу мне дашь! Тесен мост, тесен лес для двоих. — Коль осталась невеста, медведь, у тебя,— Знай — пропал у невесты жених! Из колчана стрелу достает Робин Гуд: — Что сказать завещаешь родным? — Только тронь тетиву, — незнакомец ему,— Вмиг знакомство сведешь с Водяным! — Говоришь, как болван, — незнакомцу Робин,— Говоришь, как безмозглый кабан! Ты еще и руки не успеешь занесть, Как к чертям отошлю тебя в клан! — Угрожаешь, как трус, — незнакомец в ответ,— У которого стрелы и лук. У меня ж ничего, кроме палки в руках, Ничего, кроме палки и рук! — Мне и лука не надо — тебя одолеть, И дубинкой простой обойдусь. Но, оружьем сравнявшись с тобой, посмотрю, Как со мною сравняешься, трус! Побежал Робин Гуд в чащи самую глушь, Обтесал себе сабельку в рост И обратно помчал, издалече крича: — Ну-ка, твой или мой будет мост? Так, с моста не сходя, естества не щадя, Будем драться, хотя б до утра. Кто упал — проиграл, уцелел — одолел,— Такова в Ноттингэме игра. — Разобью тебя в прах! — незнакомец в сердцах Посмеются тебе — зайцы рощ! Посередке моста сшиблись два молодца, Зачастили дубинки, как дождь. Словно грома удар был Робина удар: Так ударил, что дуб задрожал! Незнакомец, кичась: — Мне не нужен твой дар,— Отродясь никому не должал! Словно лома удар был чужого удар,— Так ударил, что дол загудел! Рассмеялся Робин: — Хочешь два за один? Я всю жизнь раздавал, что имел! Разошелся чужой — так и брызнула кровь! Расщедрился Робин — дал вдвойне! Стал гордец гордеца, молодец молодца Молотить — что овес на гумне! Был Робина удар — с липы лист облетел! Был чужого удар — звякнул клад! По густым теменам, по пустым головам Застучали дубинки, как град. Ходит мост под игрой, ходит тес под ногой, Даже рыбки пошли наутек! Изловчился чужой и ударом одним Сбил Робина в бегущий поток. Через мост наклонясь: — Где ты, храбрый боец? Не стряслась ли с тобою беда? — Я в холодной воде, — отвечает Робин,— И плыву — сам не знаю куда! Но одно-то я знаю: ты сух, как орех, Я ж, к прискорбью, мокрее бобра. Кто вверху — одолел, кто внизу — проиграл,— Вот и кончилась наша игра. Полувброд, полувплавь, полумертв, полужив, Вылез — мокрый, бедняжка, насквозь! Рог к губам приложил — так, ей-ей, не трубил По шотландским лесам даже лось! Эхо звук понесло вдоль зеленых дубрав, Разнесло по Шотландии всей, И явился на зов — лес стрелков-молодцов, В одеянье — травы зеленей. — Что здесь делается? — молвил Статли Вильям. Почему на тебе чешуя? — Потому чешуя, что сей добрый отец Сочетал меня с Девой Ручья. — Человек этот мертв! — грозно крикнула рать, Скопом двинувшись на одного. — Человек этот — мой! — грозно крикнул Робин,— И мизинцем не троньте его! Познакомься, земляк! Эти парни — стрелки Робингудовой братьи лесной. Было счетом их семьдесят без одного, Ровно семьдесят будет с тобой. У тебя ж будет: плащ цвета вешней травы, Самострел, попадающий в цель, Будет гусь в небесах и олень во лесах. К Робин Гуду согласен в артель? — Видит бог, я готов! — удалец, просияв.— Кто ж дубинку не сменит на лук? Джоном Маленьким люди прозвали меня, Но я знаю, где север, где юг. — Джоном Маленьким — эдакого молодца?! Перезвать! — молвил Статли Вильям.— Робингудова рать — вот и крестная мать, Ну, а крестным отцом — буду сам. Притащили стрелки двух жирнух-оленух, Пива выкатили — не испить! Стали крепким пивцом под зеленым кустом Джона в новую веру крестить. Было семь только футов в малютке длины, А зубов — полный рот только лишь! Кабы водки не пил да бородки не брил — Был бы самый обычный малыш! До сих пор говорок у дубов, у рябин, Не забыла лесная тропа, Пень — и тот не забыл, как сам храбрый Робин Над младенцем читал за попа. Ту молитву за ним, ноттингэмцы за ним, Повторили за ним во весь глот. Восприемный отец, статный Статли Вильям Окрестил его тут эдак вот: — Джоном Маленьким был ты до этого дня, Нынче старому Джону — помин, Ибо с этого дня вплоть до смертного дня Стал ты Маленьким Джоном. Аминь. Громогласным ура — раздалась бы гора! — Был крестильный обряд завершен. Стали пить-наливать, крошке росту желать: — Постарайся, наш Маленький Джон! Взял усердный Робин малыша-крепыша, Вмиг раскутал и тут же одел В изумрудный вельвет — так и лорд не одет! — И вручил ему лук-самострел: — Будешь метким стрелком, молодцом, как я сам, Будешь службу зеленую несть, Будешь жить, как в раю, пока в нашем краю Кабаны и епископы есть. Хоть ни фута у нас — всей шотландской земли, Ни кирпичика — кроме тюрьмы, Мы как сквайры едим и как лорды глядим. Кто владельцы Шотландии? — Мы! Поплясав напослед, солнцу красному вслед Побрели вдоль ручьевых ракит К тем пещерным жильям, за Робином — Вильям… Спят… И Маленький Джон с ними спит. Так под именем сим по трущобам лесным Жил и жил, и состарился он. И как стал умирать, вся небесная рать Позвала его: — Маленький Джон!

Трудно дело птицелова: Заучи повадки птичьи, Помни время перелетов, Разным посвистом свисти. Но, шатаясь по дорогам, Под заборами ночуя, Дидель весел, Дидель может Песни петь и птиц ловить. В бузине, сырой и круглой, Соловей ударил дудкой, На сосне звенят синицы, На березе зяблик бьет. И вытаскивает Дидель Из котомки заповедной Три манка — и каждой птице Посвящает он манок. Дунет он в манок бузинный, И звенит манок бузинный,— Из бузинного прикрытья Отвечает соловей. Дунет он в манок сосновый, И свистит манок сосновый,— На сосне в ответ синицы Рассыпают бубенцы. И вытаскивает Дидель Из котомки заповедной Самый легкий, самый звонкий Свой березовый манок. Он лады проверит нежно, Щель певучую продует,— Громким голосом береза Под дыханьем запоет. И, заслышав этот голос, Голос дерева и птицы, На березе придорожной Зяблик загремит в ответ. За проселочной дорогой, Где затих тележный грохот, Над прудом, покрытым ряской, Дидель сети разложил. И пред ним — зеленый снизу, Голубой и синий сверху — Мир встает огромной птицей, Свищет, щелкает, звенит. Так идет веселый Дидель С палкой, птицей и котомкой Через Гарц, поросший лесом, Вдоль по рейнским берегам. По Тюрингии дубовой, По Саксонии сосновой, По Вестфалии бузинной, По Баварии хмельной. Марта, Марта, надо ль плакать, Если Дидель ходит в поле, Если Дидель свищет птицам И смеется невзначай?