Когда наши трое из дома на улице Фихте пришли к Соне, там собралось уже довольно много народа.

Приехав в Леонск, мы с Соней сняли дом на Набережной, который к тому времени стоял свободным. Соня заняла верхний этаж, а я расположился на нижнем. Я понимал, что мы должны быть рядом, но не вместе. Время шло не в мою пользу, мне в момент приезда в Леонск было шестьдесят шесть лет, и я не хотел впоследствии стеснять Соню своим старческим присутствием. Но я точно знал, что мы проживем здесь долго.

Соня сделала верхнюю часть дома по своему вкусу. Хотя она занималась Достоевским, но по стилю интерьера метила в сторону пушкинской эпохи. Поэтому она устроила и будуар с синими стенами, оттоманкой и секретером, и кабинет с обширнейшей библиотекой и классицистскими бюстами, и огромный зал с мебелью из карельской березы, в котором можно давать знатные балы. Балов Соня не устраивала, разве что на Новый год, а вот так называемые «вечеринки» она закатывала регулярно, если ничего не мешало, раз в неделю. Сюда приходила, конечно, одна и та же публика, но чтобы не появиться здесь в назначенный час, нужно было иметь весомые объяснения. Сорок-пятьдесят человек всегда приходили сюда, чтобы съесть шведский гороховый суп осенью и зимой или угоститься чудесными леонскими пирогами весной и летом. Впрочем, летом, в июле и августе, вечеринки уходили в отпуск вместе с хозяйкой.

На Сонином этаже была еще одна комната – она называлась «Собачья площадка». Потому что там на время вечеринки селились лёвчики. Леончане пользовались возможностью снова свести поближе своих питомцев. А Соня, у которой, одной из немногих в Леонске, своих лёвчиков не было, завела такой порядок во искупление собственного греха. Вскоре после того, как мы приехали в Леонск и уже обосновались в нашем доме, Соня взяла на время по просьбе своей коллежанки Фридрун Хохайзель, из Инсбрука, ее лёвчика по имени Нико. Он по породе был «бруни», а по характеру лизунчик. То есть вел себя тихо, за любую помощь готов был излизать тебя от темечка до пяток, но чуть что впадал в неимоверную депрессию. Соня не до конца поняла, какую ответственность она на себя взяла, приютив Нико на целый месяц. Конечно, без присмотра он не оставался – у Сони была домработница, она ходила с Нико на Золотое поле, кормила его обильно и вкусно (тогда «леовиту» еще не придумали), разговаривала с ним и всячески обихаживала его. Но сама Соня от лёвчика полностью отстранилась – она недопонимала не только биологическую природу этих зверьков, но и их неразрывную связь с человеком. Соня держала лёвчиков за кошек, которые, как известно, живут своей жизнью. Но Нико, взрослый лёвчик, был избалован своей тонко чувствующей хозяйкой: зная его склонность к мерлехлюндии, Фридрун читала ему вслух Моргенштерна по-немецки, Хармса по-русски и лимерики по-английски. Вы бы видели, как у него тогда сияли глаза, как он лизал ноги Фридрун! А Соня ничего этого знать не хотела, дел у нее на кафедре был непочатый край, еще она и публичные лекции читала, и театру по мере сил помогала, и в местном литературном журнале играла не последнюю роль. Какие тут лёвчики!

Бедный Нико захирел. Поскулил немного и забился под стол в своей комнате. А Тоня, домработница, не решалась долго ничего сказать Соне, чтобы ее не беспокоить. Нико ничего не ел – но этого Тоня не знала: он был по-лёвчицки хитрым, залезал на диван и еду из плошки выбрасывал на улицу, а там ее вороны расклевывали. Ставил пустую плошку на пол и смотрел своими чудовищно грустными глазами на Божий мир, такой несправедливый к маленькому зверьку. Когда Тоня поняла, что дело пахнет керосином, она обратилась к Соне. Но и тут в великом мозгу ученого не зажглись огни страха. Соня попросила Тоню не пороть горячку и убедила ее, что Нико просто скучает по хозяйке и оттого у него плохое настроение. Через два дня Нико нашли в его комнате мертвым. Тут Соня очнулась, поняла, что натворила, устроила пышные похороны и позвонила после этого Фридрун. Кажется, та просто не нашлась что сказать. Фридрун, по самой своей природе замкнутая, одинокая, больная какой-то тяжелой наследственной болезнью, любила своего Нико больше жизни. У себя в Граце, куда она поехала на похороны родного брата, тоже больного семейной болезнью, ей пришлось лечь на месяц в нервную клинику.

Кстати, пышные похороны тоже были Сониной ошибкой. Потому что в Леонске с XVIII века почивших лёвчиков предавали земле незаметно и скромно. Под городом была березовая роща с полянками и проплешинами, и там хоронили зверьков, никак не обозначая место могилы, разве только каким-то камешком, кустиком. А Соня чуть не всю кафедру собрала, устроила процессию, Нико несли в красивом гробу, она к тому же пригласила музыкантов, которые играли что-то скорбное. Об этом весь город говорил как о немыслимом faux pas.

В искупление этой ужасной истории и завела Соня на своих вечеринках баловство для лёвчиков. Полюбить она их так и не смогла, вопреки леонским обычаям, но ей хватило ума принять их особое положение в этой среде обитания. Что касается меня, скажу сразу, что я лёвчиков полюбил раз и навсегда. Я завел вскоре после приезда двух питомцев и прирос к ним всей душой. Это были братья, породы «росси», рыженькие, как ирландцы, я назвал их Паоло и Чотто. По характеру ворчуны, они, конечно, на меня порыкивали, но в душе отличались удивительной чуткостью и нежностью. Что не помешало им поссориться, когда они влюбились в одну и ту же золотую красавицу породы «дорати», Ческу. Хозяин Чески, мудрый профессор балканистики Мирко Желич, решил проблему своеобразно. Поскольку Ческа любила обоих одинаково страстно (это выяснилось при раздельных прогулках), то и получила она в мужья сразу обоих рыжиков. Разумеется, они являлись к ней на свидания поодиночке. А что братья считали необходимым сообщать друг другу при личном общении, мы не знаем. Во всяком случае, они помирились и никаких претензий друг другу не предъявляли. В семействе Желича, когда рождались левчата, моих рыжиков звали «отцами». И при встрече с потомством Паоло и Чотто бросались на маленьких с неподдельной отцовской нежностью.

Но век лёвчиков недолог. Мои рыжики по прошествии двадцати лет стали болеть и кукситься, и ворчание их получило все основания. Сначала помер Чотто, который был крупнее и сильнее, а потом, через полгода, не стало и нежного Паоло. Это произошло как раз незадолго до тех событий, о которых я сейчас пишу. Так что я был в тот момент сир и безутешен и ни о какой замене своим голубчикам даже думать не мог.

– Как дела, Марк? Как родители? Все у них в порядке?

Это мы с Марком встретились в прихожей. Он с готовностью ответил:

– Знаешь, они живут в квартале Маре, и папа прекрасно прочитал лекцию. Они вернутся через неделю. Но подожди, мне надо отвезти Чино к его обществу.

На «Собачьей площадке» между тем шла интенсивная львиная жизнь. Вы думаете, там могли приключаться потасовки, склоки, разборки? Нет, это было исключено по одной простой причине. Все лёвчики проходили через Школу доктора Леоне – так называлось учреждение по воспитанию зверьков с самого конца XVIII века. Агрессии, как вы знаете, у наших гавриков не было так и так, но правила поведения в обществе – это дело особое, во взращивании надо проявлять строгость, и только тогда можно будет рассчитывать на какой-то порядок.

Доктор Леоне, ясное дело, приехал в Леонск вместе с венецианцами, хотя сам был родом из Мантуи. Он в детстве получил в подарок чудного рыженького леончино, лизунчика, кажется, звали его Солетто, и тинейджер души в нем не чаял. Но жил-то малец в Мантуе! А климат там никак не похож на мокропогодицу города у лагуны. И ясное дело, Солетто стал вянуть и чахнуть и в один страшный день мертво обмяк на руках несчастного подростка-мантуанца. Мальчика звали Гайо, он впал в отчаяние, не выпускал оцепеневшего львеныша из рук несколько часов, а потом впал в тяжелую изнурительную депрессию. Его лечили лучшие врачи Мантуи и вылечили только благодаря привезенным с Востока травам. Подросток очнулся, огляделся по сторонам, на семейном обеде объявил, что меняет имя (он стал зваться Аффанно Леоне), и через три дня собрал наспех пожитки, никому не сказал ни слова и уехал в Венецию. Там он пошел учиться на ветеринара, чтобы лечить леончини, а потом понял, что самое главное понять, в каком направлении надо воспитывать любимых зверьков. Нужно помочь им жить друг с другом в мире и согласии, без случайных катавасий. И открыл школу, через которую проходили все поголовно леончини Венеции. Доктор Леоне учил их прятать свои чувства на людях, не проявлять излишнюю радость или излишнее раздражение, относиться к своим ближним с собственным достоинством. Конечно, ясно, что леончини-юноши входили в неистовство от соседства львиных «девушек в цвету», готовых стать матерями. Поэтому, разумеется, в Венеции было введено в жизнь твердое правило такого рода лёвчиц не выводить в свет. А все остальные проблемы доктор Леоне решил долгой практикой. Даже бруняши стали не такими депрессивными, как прежде, даже ворчуны поубавили ража в своих подрявкиваниях. Племя леончини стало на редкость сбалансированным в своих внешних проявлениях за какие-то десять лет интенсивной работы Школы доктора Леоне. А тут и час пришел уезжать – ну как мог сорокалетний Аффанно бросить в беде своего любимого Энцо Гримальди, собравшегося за тридевять земель! Он так же быстро, как в детстве, собрал свои пожитки и взошел на корабль победительной походкой. А в Леонске получил кличку Фаня и не мешкая начал свое благородное дело.

Школу доктора Леоне в наши дни возглавляла Эрика Куоко. Учиться своему делу наши леончинисты могли только в Леонске, и все долгие годы нить тянулась непосредственно от Фани Леоне. Профессию передавали из рук в руки, излишней рекламой заниматься надобности не было, и даже во времена дикого рынка дело выжило в нетленном виде. Эрика не отличалась повышенным самолюбием, не лезла во власть и держала всех воспитателей школы в разумной строгости.

Все леончини на «Собачьей площадке» в тот момент спокойно занимались – каждый своим делом. Кто-то смотрел телевизор – либо National Geographic про антилоп и слонов, либо «Машу и медведя», либо «Каникулы Бонифация» (супершлягер), кто-то строил норку из «лего», кто-то мирно грыз косточку, а иные просто вытянули вальяжно свои тела, положили лапы под мордочку и тихо смотрели свои собственные сны не засыпая. Потому что у лёвчиков очень богатый внутренний мир. Это знали все жители Леонска.

Чино вошел на «Собачью площадку» с некоторым волнением. Его заботило, встретит ли он там Джину. С этими девушками всякое случается. Все в порядке: Джина смотрела на него из правого дальнего угла с ласковым вниманием. Понимая, что не надо устраивать спектакль, Чино отправился к подружке с большой чинностью, сам осознавая всю уместность такого поведения в рамках русской словесности. (Вы догадались, кто написал последнюю часть фразы, переводя мой немецкий текст на русский язык?)