Едкий запах гари они уловили за несколько кварталов до улицы, на которой жил Хирата. Носившаяся в воздухе сажа лезла в ноздри, щипала глаза и черным налетом оседала на коже.

Сама улица на первый взгляд, казалось, не изменилась. Стена вокруг дома Хираты осталась невредимой, и ветви двух старых ив у ворот все так же грациозно покачивались на ветру. Но этот же ветер вздымал из-за стены колышущиеся струйки серого дыма, а у ворот толпилась кучка ротозеев.

Это жадное любопытство людей, удачливо избежавших несчастья и теперь с сокрушенным видом смотревших на чужое горе, привело Акитаду в ярость, и он направил своего взмыленного хрипящего коня в самую гущу бесстыжей толпы, заставив зевак разбежаться.

Пожарище, представшее его взору, напоминало ад. Спрыгнув с лошади, Акитада безмолвно стоял посреди двора, не веря своим глазам. Среди почерневшей зелени лежали груды дымящихся обугленных обломков, а над местом, где еще совсем недавно стоял крепкий надежный дом с многочисленными пристройками, висела сизая дымка. Черные закопченные фигуры с лицами, прикрытыми влажным тряпьем, носились в дыму, словно демоны в поисках пропавших душ, бегая по извилистым дорожкам, когда-то пролегавшим по цветущему садику Тамако.

Тамако! Акитада хотел выкрикнуть ее имя, но ледяной страх сковал его, и язык не желал повиноваться.

— Эй вы, там! — крикнул Тора, спрыгивая с лошади. — А где семья, проживавшая тут?

Пожарный, обернулся на бегу и указал в сторону:

— Там.

У подножия обугленного кедра выделялись два ярких пятна. Полицейский в красном стоял над неподвижной грудой, покрытой сине-белым хлопковым кимоно.

Женское кимоно!

Едва передвигая ноги, Акитада подошел к дереву и встал рядом с полицейским.

Из-под кимоно виднелось человеческое тело. Обугленные останки, совершенно неузнаваемые, казались такими съеженными и крошечными, словно принадлежали ребенку. Это скрюченное тело с поджатыми руками и ногами, будто пытавшееся в последний миг защититься от напасти, было первой жертвой огня, которую Акитада видел в жизни. Нет, это обгорелое сморщенное месиво из плоти и костей не может быть… Но, увы, кимоно!..

— Эй! Какого черта вы здесь делаете? — рявкнул стоявший рядом полицейский.

Акитада поднял на него затуманенный взор и хрипло спросил:

— Кто это?

— Правильнее сказать «кто это был?», — мрачно изрек полицейский. — Пожарные вытащили его вон из той обгорелой груды обломков.

Его? Акитада снова взглянул на тело и теперь заметил на затылке почерневшей головы остатки седых волос. Он испытал невыразимое облегчение. Только сейчас, посмотрев туда, куда указывал полицейский, Акитада понял, что на месте груды обгорелых обломков раньше стояла пристройка, где располагался кабинет профессора. «Боже!» — мысленно воскликнул Акитада. Хирата! Не Тамако, а ее отец! Но где же тогда она? Ожившая на короткий миг надежда угасла, когда он стал искать глазами другие тела. Ведь в доме были еще и слуги. Где же все эти мертвецы?

К ним подошел Тора и, посмотрев на тело, спросил:

— А где остальные? В доме находились профессор, его дочь и двое слуг.

Полицейский присвистнул.

— Еще трое?! Не знаю. Я только что пришел. Наверное, их еще не нашли.

В горле у Акитады застрял комок. Нет! Пожалуйста, только не Тамако! Только не его нежная хрупкая девочка! Дом и еще две пристройки сгорели полностью. Под этими почерневшими балками и обрушившейся крышей не уцелел бы никто. Спальня Тамако находилась в самой дальней пристройке. Ох, Тамако! Представив себе скрюченный обугленный труп, Акитада, едва держась на дрожащих ногах, бросился к грудам дымящихся обломков.

— Стойте! — крикнул Тора, устремившись вслед за ним и хватая его за руку. — Вам туда нельзя! Это же опасно!

Но, стряхнув его руку, Акитада полез в самую гущу обломков и начал разгребать их руками и ногами. Он успел расчистить лишь самую малость, когда сильные руки схватили его сзади за плечи. Тора и один из пожарных что-то кричали ему. Изо всех сил пытаясь вырваться, Акитада наконец расслышал их слова.

— Молодая госпожа находится в доме по соседству. И слуги тоже.

— Тамако?! — Ошарашенный Акитада смотрел на Тору. — Тамако жива?

Тора кивал, ободряюще похлопывая его по плечу:

— Да, с ней все в порядке. Хвала Амиде! Пойдемте, господин. Скорее пойдемте к ней.

От облегчения у Акитады подкосились ноги. Боясь спугнуть воскресшую надежду, он направился вместе с Торой к соседнему дому. Они постучали в дверь. Им открыл старик и вопросительно уставился на них.

— Г-госпожа Хирата… Она здесь? — запинаясь спросил Акитада.

Старик кивнул и провел их в гостиную небольшого домика.

Хотя в комнате было полно народу, Акитада увидел только Тамако. Съежившись, она сидела на циновке, укрытая чьим-то стеганым халатом. Даже сквозь сажу и копоть Акитада разглядел, как бледна ее кожа, огромные глаза покраснели от слез или дыма, а сама девушка так дрожала, что не могла вымолвить ни слова. Завидев Акитаду, она издала протяжный стон.

— Я… пришел… — беспомощно промолвил он. Тамако кивнула. — Ты ранена?

Она замотала головой, а по щекам снова побежали слезы. Акитаде хотелось подойти ближе, взять ее на руки, крепко прижать к груди, предложить себя вместо всего, что она потеряла. Но они были не одни. Но если бы и не это, он понимал, что не нужен Тамако. Он никогда не был нужен ей. В этом Акитада отдавал себе отчет. Впрочем, пусть так, но сейчас Тамако придется принять его скромную помощь.

Оглядев комнату, Акитада заметил наконец остальных — жену хозяина, Сабуро, старого слугу семьи Хирата, девушку, прислуживавшую Тамако, и нескольких перепуганных хозяйских детишек. У хозяйки, заботливо крутившейся возле Тамако, Акитада спросил:

— Она не ранена?

Женщина покачала головой:

— Нет, господин. Но она очень потрясена.

Акитада кликнул Тору и, когда тот подскочил, распорядился:

— Возьми свою лошадь и отвези госпожу Хирата и ее служанку к нам домой. Скажи моей матушке, чтобы устроила ее поудобнее.

Тамако слабо запротестовала. Ее бывшая соседка осведомилась:

— А вы кто, господин?

— Сугавара, — отрезал Акитада, не сводя глаз с Тамако.

— Но кем вы приходитесь госпоже Хирата? — настаивала женщина.

Оторвав взгляд от Тамако, Акитада теперь понял причину беспокойства женщины.

— Не волнуйтесь, — сказал он. — Мы с Тамако выросли вместе, как брат и сестра. Профессор Хирата взял меня в свой дом, когда я был совсем юным.

— О-о! — удивилась женщина. — Так вы и есть тот самый Акитада! Как я рада, что вы пришли за ней! Ведь, кроме вас, у нее никого нет на всем белом свете!

Кивнув, он подошел, чтобы взять поникшую девушку на руки. Уткнувшись лицом ему в грудь, Тамако рыдала, пока Акитада нес ее на улицу, где их поджидал с лошадью Тора. Усадив Тамако в седло, Акитада сказал:

— Поезжай с Торой, милая. А я тут обо всем позабочусь.

Она печально смотрела на него, потерянная, беспомощная, раздавленная. Ему хотелось утешить девушку, сказать, что отныне он будет заботиться о ней, но Акитада не смел вымолвить этих слов. Он протянул руку, чтобы поправить полу ее платья, и в ужасе замер. Тонкая нежная ступня Тамако была покрыта страшными красными волдырями. Сердце его неистово забилось, и, глядя ей в глаза, он хотел снова спросить, сильно ли она ранена, но Тамако заговорила первой:

— Ты обжег руку.

Акитада сначала не понял и только потом отдернул руку, тоже покрытую красными волдырями. До сих пор он не чувствовал боли и лишь сейчас заметил, что обжег обе руки, когда разгребал обломки. Акитада хотел сказать, что ему совсем не больно, но в этот момент Тора усадил перепуганную служанку в седло позади хозяйки и, взяв в руки поводья, повел лошадь прочь. Акитада смотрел им вслед, пока они не скрылись за углом. Сейчас для него главным было одно — что Тамако уцелела.

Но этот короткий миг радости скоро улетучился. Старый слуга, шаркая и всхлипывая, подошел к нему и встал рядом. Оторвав взгляд от дороги, Акитада вздохнул.

— Что произошло, Сабуро?

— Хозяин, видимо, уснул за своими рукописями, — плача, рассказывал старик. — Все мы уже давно спали. Я проснулся посреди ночи от криков госпожи Тамако и увидел, что его кабинет, и весь дом, и кухня объяты пламенем. О небеса! Как это было ужасно! Бедный хозяин! Мы видели, как он лежит там в огне. Мне пришлось держать госпожу Тамако, иначе она бросилась бы в самое пекло. Пожарные приехали не скоро, потом оказалось, что в колодце мало воды и не хватает ведер, и вот теперь все кончено. — И он залился слезами. — Все кончено! — крикнул он, сотрясаясь от рыданий. — Проспал я своего хозяина! Теперь все кончено!

Акитада осторожно коснулся его плеча, так как у самого болели обожженные руки.

Они вернулись на пожарище, где Акитада провел много часов, тщетно надеясь найти объяснение случившемуся. Как предположил один из пожарных, профессор погиб, нечаянно разлив ламповое масло. Заметив недоверие Акитады, он невозмутимо добавил, что подобные вещи часто случаются с учеными, которые засыпают над своими рукописями. На это Сабуро возразил, что его хозяин всегда осторожно обращался с огнем.

Акитаде хотелось, чтобы это был лишь несчастный случай, но страх, охвативший его, подсказывал: это не так, и жутких событий можно было избежать, поговори он с профессором раньше. Тамако осталась жива, но потеряла все. Она потеряла отца, свою единственную опору в жизни. Акитада клял себя за проклятую гордость, побуждавшую его день за днем избегать встреч со старым профессором. А вдруг это он виноват в смерти Хираты?

Чувства невосполнимой утраты и глубокого стыда, словно два злобных демона, преследовали его всю дорогу. Дома Акитада сразу справился о Тамако, и мать с несвойственной ей кротостью сообщила ему, что Сэймэй подлечил бедняжке ногу и заварил ей какой-то особый чай, после чего она уснула. И тут же мать еще больше разбередила душевную рану Акитады, напомнив ему, какое страшное будущее ждет молодую женщину, оставшуюся без отца и без родственников мужского пола, способных защитить ее.

Весь следующий день Акитада не выходил из своей комнаты. Сэймэй, приносивший ему еду и уносивший ее нетронутой, думал, что его хозяин ни разу не шевельнулся — такой неподвижной казалась его сидящая фигура, таким застывшим было выражение лица и взгляд, уткнувшийся в сложенные руки, красные от ожогов, оставшихся в тех местах, где горячие угли коснулись кожи.

Госпожа Сугавара и сестры приходили в комнату Акитады, но он лишь молча слушал их увещевания и вздыхал. Тора привел к нему юного Садаму, надеясь приободрить хозяина, но так и ушел, сокрушенно качая головой.

На другой день Акитада вышел из своей комнаты, небритый и осунувшийся, чтобы сделать самые важные дела и пойти на похороны Хираты.

Туда пришли коллеги профессора, его студенты и множество людей, которых Акитада не знал. Их неподдельная скорбь усилила гнездившееся в его душе чувство тяжкой вины, и он все больше и больше замыкался и уходил в себя. Акитада остро ощущал присутствие закутанной в вуаль Тамако: она сидела вместе с его матерью и сестрами за ширмами. Что она думает сейчас о нем, предавшем свой священный долг перед тем, кто заменил ему отца, о своем «старшем брате», который бросил их в минуту беды и не услышал ее крик о помощи?

Похоронное шествие к месту сожжения, где огню предстояло довершить уже начатое, прошло словно в тумане, словно в том самом дыму, который поднимался над погребальным костром человека, ставшего Акитаде ближе родного отца. После похорон он, не разговаривая ни с кем, вернулся домой и снова скрылся в своей комнате, где провел еще целый день и ночь, перебирая в памяти прошлое и картины ужасного бедствия, отказываясь от пищи и принимая только воду.

На четвертый день после пожара к Акитаде, все еще находившемуся в состоянии апатии и отчаяния, прибыл посыльный из университета. Он доставил записку от настоятеля Сэссина, и Акитада развернул ее еще не зажившими от ожогов пальцами.

В ней было написано: «Вы нужны нам».

Разъяренный Акитада разорвал записку и уже потянулся за чистым листком, чтобы написать официальное прошение об увольнении из университета. Но что-то удержало его — то ли профессиональный долг, то ли возникшие в памяти лица студентов, то ли боль в руках, которые еще не могли держать кисточку. Что-то побудило Акитаду пойти туда. Кликнув Сэймэя, он с его помощью умылся, побрился и переоделся в чистое серое кимоно.

— Поели бы хоть немного рисовой каши, хозяин, — ласково попросил Сэймэй, словно разговаривая с больным.

Оставив слова старика без ответа, Акитада ушел.

Явившись в главный зал факультета права, он увидел, что тот заполнен студентами, учившимися у него и Хираты. Отсутствовал только юный князь Минамото, до сих пор скрывавшийся в целях безопасности у него дома. Студенты расселись полукругом перед внушительной фигурой Сэссина. Настоятель был облачен в серое кимоно и черно-белую траурную перевязь. Одежда студентов была обычной, но печальные лица и заплаканные глаза свидетельствовали об их скорби.

— Приветствую вас, мой юный друг, — зычным голосом обратился Сэссин к Акитаде. — Мы ждем вас. Мы говорили тут добрые слова о профессоре Хирате, и я сказал студентам, что когда-то вы были одним из его любимых учеников. Не поделитесь ли с нами своими воспоминаниями о нем?

Акитада бросил на него гневный взгляд. Эта просьба шокировала его.

Мысленно кляня Сэссина, Акитада стал перед студентами. Юсимацу, полный сочувствия к нему, подался вперед. Акитада окинул взглядом остальных, пытаясь понять, так же ли очевидно его горе и им. Он заметил Нагаи, бедного неказистого Нагаи с заплаканными опухшими глазами и дрожащим от беззвучных рыданий ртом — это в его-то возрасте! Таким расстроенным он не выглядел даже в тюрьме, когда ему грозила страшная кара за убийство, в котором его обвиняли. А ведь даже тогда Хирата любил Нагаи — почти как сына. Возможно, не имея собственного сына, он позволял студентам заполнить эту пустоту. И снова невыносимая горечь охватила его. Хирата любил их всех, и Акитаду в том числе. Подступившие слезы мутной пеленой заслонили от него лица собравшихся. Проглотив вставший в горле ком, Акитада попытался заговорить, но ему что-то мешало, повергая его в немоту. Беспомощно разведя руками, он посмотрел на Сэссина, но жирный священник лишь блаженно кивнул в знак ободрения и указал Акитаде на подушку рядом с собой.

Акитада сел, и голос вернулся к нему, хотя впоследствии он не мог припомнить, что говорил тогда студентам. Это был своего рода диалог с самим собой о его жизни в доме Хираты, своеобразное очищение, облегчение души. Он плакал, но хотя бы отчасти обрел успокоение.

Когда Акитада умолк, в зале долго стояла тишина. Потом Сэссин начал распевать утешительные слова из сутры о Непорочной Стране. Он закончил свое выступление словами:

— В нашей религии существует сложная практика духовной медитации, обучающая нас полностью растворяться в ощущении небытия. Лишь немногие добиваются в этом успеха. Но когда это умение приходит к нам, наш разум становится спокоен и безмятежен, как море. Страсть, ненависть, разочарование и печаль отступают. Пустые суетные мысли улетучиваются. Ничто тогда не давит на нас. Мы вырываемся за отведенные нам пределы, перешагиваем через все помехи и препятствия и тем самым искореняем основу наших страданий. Это состояние называется вхождением в нирвану. Этого состояния высшего блаженства можно достигнуть полностью только через смерть. И именно в нирвану теперь навсегда отправился наш дорогой друг.

Собравшиеся издали тихие вздохи. Сэссин поднялся, кивнул студентам и Акитаде и вышел.

Словно в тумане Акитада встал и последовал за ним. Старый настоятель ждал его на веранде, облокотившись о перила и устремив взор вдаль, на крыши раскинувшегося перед ним города. Когда Акитада приблизился, он не повернулся, а только со вздохом сказал:

— Как много смертей. И это в самой гуще жизни. — Сэссин махнул рукой сначала в сторону бурлящего города, потом в направлении учебного зала, где приглушенно переговаривались притихшие студенты. — Я беспрестанно вижу вокруг все восемь неизбежных страданий — рождение, старость, боль, собственную смерть, смерть близких, зло и людей, его несущих, несбыточные желания и похоть. Иногда мне кажется, что на мою долю выпало гораздо больше, чем положено одному человеку. За что вы так сердитесь на меня, мой друг?

— Ваше преподобие, — смущенно проговорил Акитада. — Простите меня за мою непростительную грубость.

Темные влажные глаза Сэссина остановились на лице Акитады.

— Ничего страшного. Я сам сделал еще большую глупость, и это я в долгу перед вами. Вы впустили в свое сердце и в свой дом одинокого осиротевшего ребенка. Передайте ему от меня, чтобы он не бросал учебы.

— Так вам все известно? — поразился Акитада.

Сэссин кивнул:

— Да. Я приглядывал за мальчиком после вашего визита. Мои люди доложили, что вы увели Садаму. Правда, они быстро потеряли вас, но вскоре разыскали ваш дом и предположили, что мальчик там. — И, улыбнувшись, он прибавил: — Надеюсь, он не стал вам обузой?

— Конечно, нет. Только уж лучше бы я знал об этом с самого начала. Мы увели Садаму тайком, потому что он жаловался на каких-то двух подозрительных типов, ошивавшихся возле общежития. Одного, страшного на вид детину, я даже видел сам, а второй, по словам Торы, мало чем отличался от первого. Мы приняли их за головорезов Сакануоэ.

Сэссин усмехнулся:

— Оба они служат у меня уже много лет и, несмотря на свой вид, вполне приличные и даже мягкие парни. Кстати, среди студентов у меня был еще третий человек: он присматривал за мальчиком во время занятий. Да, мне действительно следовало поставить вас в известность.

Акитада почувствовал себя одураченным.

— Откуда вам было знать, что я до такой степени вмешаюсь в ваши семейные дела? — сокрушенно сказал он.

Сэссин вздохнул:

— Вы поступили так, потому что я проявил беспечность. Напротив, я весьма благодарен вам.

После некоторых колебаний Акитада все-таки решился:

— Появились новые факты, касающиеся смерти вашего брата.

Лицо настоятеля омрачилось.

— Только не здесь и не сейчас. Зайдите ко мне позже. — И, отвесив легкий поклон, он спустился по ступенькам и направился через двор.

Акитада вернулся к студентам, сознавая, что теперь уже не хочет увольняться. Пока профессору Хирате не найдут замены, он останется и продолжит занятия с его и своими студентами. Таким образом Акитада хотя бы в малой степени возместит то пренебрежение, какое оказывал в последнее время своему старому другу и наставнику.

Притихшие студенты, благодарные Акитаде за откровенный рассказ, ждали его с нетерпением. Сосредоточившись на работе, Акитада немного отвлекся от своего горя и даже не заметил, как настало время обеда. Воспользовавшись перерывом, он решил пойти домой и проведать семью, которая теперь увеличилась на несколько человек благодаря Тамако, ее служанке и Сабуро, старому слуге профессора.

Ворота ему открыл Гэнба, смеющийся чему-то с битком набитым ртом. Лицо его сразу же вытянулось, и он поспешно проглотил то, что жевал, когда увидел Акитаду. Однако тот заметил кусок рисовой лепешки, быстро спрятанный Гэнбой за спину. Акитада кивнул ему и прошел во двор.

Тора и Хитомаро, сидевшие в тени раскидистого дерева, вскочили при виде хозяина. С обоих градом катился пот, а рядом на земле лежали два длинных бамбуковых шеста. Видимо, Хитомаро все-таки согласился на палочный бой.

Ага! Значит, жизнь у них идет своим чередом. К негодованию Акитады прибавился легкий оттенок зависти. У него возникло ощущение, будто в его доме поселился кто-то посторонний, и он вдруг подумал, что пора уже отказаться от услуг новых друзей Торы. Акитада открыл было рот, чтобы сообщить об этом, но увидел, как Гэнба тайком торопливо дожевывает остатки лепешки, жадно облизывая пальцы. Ему тут же вспомнилось, какая отчаянная нужда привела их сюда и как Гэнба готов был работать только за еду, поэтому Акитада решил оставить их еще на несколько дней. Впрочем, он понятия не имел, как справится с увеличившимися расходами.

Одинокий и замкнутый, Акитада направился мимо них к дому, когда его окликнул Тора. Он подбежал к хозяину, размахивая огромным ярко раскрашенным зонтиком.

— Чего тебе? — нетерпеливо спросил Акитада. — Я занят.

Тора насупился. Растерянно раскрывая и закрывая зонтик, он робко пробормотал:

— Простите, хозяин. Просто я подумал… что надо бы отдать вам послание.

— Да брось ты этот дурацкий зонтик! Какое еще послание?

Тора с поклоном протянул ему раскрытый зонтик:

— Это вам, хозяин.

Акитада втянул ладони в рукава.

— Не говори глупостей! Неужели ты думаешь, я стану пользоваться такой дешевой крашениной? Лучше отдай его своей девушке! — И он повернулся, чтобы уйти.

— В таком случае, — обиженно заметил Тора, — господин Хисия правильно поступил, откланявшись до вашего прихода. Он так гордился этим зонтиком! Всю ночь не ложился, сам раскрашивал его. Вот, поглядите-ка: каждый лепесточек выписан с любовью, каждое перышко у птицы!

Акитада обернулся:

— Хисия? Так это же отец убитой девушки! Дай-ка я еще раз взгляну! — Он взял в руки зонтик, чуть поморщившись от боли, и начал рассматривать его. — Ты прав. Зонтик очень красивый. В ответ отнесешь господину Хисии подарок. Сэймэй подготовит его через час. Что сказал господин Хисия?

— Полиция сообщила ему, что вы нашли убийцу Омаки, и он пожелал отблагодарить вас, — с укором проговорил Тора. — Но, узнав о пожаре и о смерти профессора, решил не беспокоить вас и не отнимать у вас время.

— Он чрезвычайно учтивый человек, — заметил пристыженный Акитада. — Сожалею, что так пренебрежительно выразился по поводу этого зонтика. — Он растерянно повертел подарок в руках. — Зонтик действительно очень… красочный. Только мне думается, Тора, что наибольший вклад в расследование этого дела внес ты. В сущности, ты его вел, а не я, и этот зонтик по праву принадлежит тебе. — И Акитада с легким поклоном вручил подарок Торе.

Тора охотно принял его.

— А верно, хозяин… Вы и впрямь ничего особенного не сделали, ведь это я нашел все ключи к разгадке. — Он любовно рассматривал зонтик. — А что, все правильно! Как раз подойдет для Мичико! А то я уже голову сломал, соображая, что бы ей такое подарить.

— Ты все еще встречаешься с этой маленькой гейшей? — спросил Акитада. — Смотри не попади впросак. А то окажется она штучкой вроде супруги бедного Хисии!

— Ну нет, Мичико совсем не такая. А Хисия, между прочим, прогнал свою женушку. Развелся с ней в тот же день, когда я намекнул ему, что видел у них подозрительного посетителя. — Тора лукаво подмигнул. — Представляете, посетитель-то оказался одним из деревенских «родственничков» госпожи Хисия, и ее мужу не понравился тот щедрый прием, который она оказывала этому прохиндею.

— Ну, хватит болтать! — одернул его Акитада. — Тем более, значит, можешь спокойно принять этот зонтик. Как выяснилось, господин Хисия перед тобой в неоплатном долгу.

После беседы с Торой настроение у Акитады немного улучшилось. Кажется, теперь он вновь способен приступить к заждавшимся делам. Велев Сэймэю завернуть в подарок господину Хисии отрез шелка, он отправился повидаться с матушкой.

Госпожа Сугавара бросилась к нему навстречу с распростертыми объятиями.

— Милый мой Акитада! — вскричала она. — Как ты себя чувствуешь? Как твои руки?

Акитада смотрел на нее в недоумении.

— Со мной все в порядке, матушка. Я пришел справиться о Тамако.

Матушка с любопытством заглянула ему в лицо.

— Она успокоилась. Сэймэй все отпаивал ее своим чаем, чтобы Тамако уснула прошлой ночью, и сегодня утром она выглядела уже гораздо лучше. Мне следовало бы поступить так и с тобой. Заходи и присядь. Тебе нужно поесть. — И, не слушая возражений сына, она хлопнула в ладоши и велела Кумой принести горячего чая и риса с тушеными овощами.

Акитада притронулся к пище неохотно, обожженные руки с трудом управлялись с палочками, но постепенно аппетит разыгрался. Матушка, подождав, когда он закончит трапезу, сказала:

— Знаешь, Тамако собирается постричься в монахини.

Акитада пришел в ужас и как ошпаренный вскочил на ноги.

— Где она сейчас?

Госпожа Сугавара растерянно разглядывала ногти.

— Ей отвели комнату твоей младшей сестры.

Тамако сидела в одиночестве на веранде. На ней было белое траурное кимоно, которое, как и ее бледная кожа, подчеркивало черный цвет волос. Акитада ожидал встретить самый сердитый прием, слезы — все, что угодно, — но вместо этого встретил величайшее спокойствие и выдержку.

— Акитада! — проговорила Тамако своим нежным голоском с легкой улыбкой. — Я так рада, что ты пришел! Присядь-ка на минуту. Я должна поблагодарить тебя за многое. Спасибо, что позаботился о похоронах и предоставил мне кров.

Акитада продолжал стоять.

— Матушка сказала мне, что ты собираешься отречься от этого мира. — Он говорил хрипло, взволнованно. — Это правда?

Тамако подняла на него спокойный взгляд:

— Конечно. Это самое разумное в сложившихся обстоятельствах. Одна из двоюродных сестер моего отца живет в Нарском монастыре. Я поеду к ней.

— Но ты слишком молода и красива, чтобы запереться на всю жизнь! — сердито вскричал Акитада. — Я не допущу этого! — Но он тут же уточнил: — Я хочу сказать, что твой отец не одобрил бы такого решения.

— Думаю, он понял бы меня.

— Нет. Ты должна выйти замуж. Ты могла бы стать моей женой. Он хотел этого.

Тамако отвернулась:

— Это невозможно.

— Но почему, Тамако?! Почему ты не можешь выйти за меня?!

Она не ответила. Все страхи и сомнения в одночасье вернулись к Акитаде, только теперь они стали еще сильнее. Какое отвращение питает к нему Тамако, если даже сейчас, перед лицом лишений и невзгод, не хочет принять от него помощь!

— Это как раз возможно! — воскликнул он. — А невозможна ты сама!.. Ты невозможна! — И, застонав от негодования, Акитада бросился прочь.

По дороге в университет он пытался найти разумное объяснение тому, что Тамако отказалась выйти за него. И опять на ум Акитаде пришел только один ответ: Тамако, вероятно, питает неприязнь к нему или к его семье. Усадив студентов за чтение правовых документов, он отправился в кабинет Хираты разбирать вещи покойного. Акитада работал сосредоточенно, с ожесточением, чтобы избавиться от тоски и отчаяния.

Отложив в сторону все личные предметы, которые могли бы понадобиться дочери профессора, Акитада начал просматривать бумаги Хираты. Записей было много — результат трудов долгой жизни. Хирата хранил не только свои рукописи по правовой тематике, но и многочисленные студенческие работы. Акитаде даже попалось собственное юношеское сочинение. За долгие годы преподавания Хирата вложил в своих учеников немало усилий и подлинно отеческой любви. Многие сочинения были отмечены его одобрительными отзывами. Выбросить все это сейчас казалось несправедливым, но какой смысл сохранять лишь часть работ?

Акитада перешел к рукописям. Вот тут-то он и наткнулся на дневник, отражавший события последнего года и состоявший из коротеньких памяток, которые Хирата писал для себя, планируя дела на ближайший день. Акитада раскрыл записи, сделанные профессором в тот злополучный день, когда он видел его в последний раз и когда предпочел пойти с Нисиокой, вместо того чтобы поговорить по душам со своим старым другом.

Хирата писал: «Кажется, А. по-прежнему сердится на меня из-за тех экзаменов. Бедная Тамако. Совесть не оставит меня в покое, пока я еще раз не попытаюсь разобраться по справедливости. Сообщение об ошибке, допущенной при распределении мест на экзаменах, и о том, что бедный мальчик должен был победить, по крайней мере хоть отчасти утешит его семью».

Дрожащими руками Акитада отложил дневник в сторону. Его самые страшные подозрения подтвердились. А что, если Хирата хотел посоветоваться с ним, прежде чем предпринять какой-то опасный шаг? Что, если он и в самом деле взялся за это, решив наконец «разобраться по справедливости»?

Сунув дневник в рукав, Акитада зашел в класс, чтобы отпустить студентов пораньше, и сразу же отправился к развалинам дома Хираты.

На месте пепелища не осталось ничего, кроме обугленных бревен. Единственный пожарный растаскивал обломки главного дома. Акитада пробирался через завалы к бывшему кабинету Хираты.

— Что вы ищете, господин? — спросил его подошедший пожарник.

— Пытаюсь понять, откуда начался пожар.

— Он начался снаружи. Вон там, на веранде.

Акитада посмотрел на горы золы, потом на пожарника. У того было умное лицо и ясный смышленый взгляд.

— Как вы это поняли? — спросил Акитада.

— Хо-о, я повидал немало пожаров и давно научился определять по останкам. На веранде полыхало жарче всего. Видите? От нее совсем ничего не осталось. А комната занялась позже, и опоры уцелели. Огонь-то ведь горит кверху, а не книзу.

— Но как пожар мог начаться снаружи?

— Э-э, да вариантов много! Например, служанка по небрежности уронит жаровню с углями или горячее масло из лампы разольет да побоится признаться хозяевам. Здесь, похоже, именно масло и было. Если принюхаться, то еще можно уловить его запах. Должно быть, просочилось под доски.

Акитада, как ни старался, чуял лишь запах сильной гари, но он знал, что пожарный прав. А еще он знал, что масло было разлито не случайно.

Спросив имя пожарного, Акитада отправился в полицейский участок.

Кобэ был на месте и на этот раз тоже встретил его дружески.

— Входите! Входите! — воскликнул он. — У меня хорошие новости. — Заметив осунувшееся лицо Акитады, он сказал: — Ну и вид у вас! Вы что, болели?

— Нет. Вам известно, что профессор Хирата погиб при пожаре собственного дома пять дней назад?

Лицо Кобэ вытянулось.

— Да. Я читал донесение. Простите, что не выразил соболезнования. Вы ведь были близки, не так ли?

— Да. Я пришел сообщить вам, что это был поджог. Смерть профессора дело рук того же человека, что убил Оэ.

Кобэ вздохнул и утешительным тоном проговорил:

— Да-да, понимаю… Вы очень переживали из-за этого. Но видите ли, в чем дело, — я читал донесение, и там не упоминается ни о каком поджоге. А убийца Оэ никак не мог находиться поблизости от дома Хираты в ту ночь.

Рассеянно взмахнув рукой, Акитада сел. После такого обилия событий он никак не мог сосредоточиться. Под одеждой Акитада ощущал тяжесть дневника Хираты.

— Это долгая и запутанная история. — Он достал из рукава дневник и придвинул его к Кобэ на другую сторону стола. — Откройте последнюю страницу и прочтите, что там написано.

Кобэ прочел, потом пролистал весь дневник.

— Это чей? Хираты?

— Да. Я нашел его, когда разбирал бумаги профессора в университете. Мы с ним расследовали дело о подлоге, имевшем место на прошлогодних экзаменах, и у меня сложилось впечатление, что Хирата решил отказаться от этого расследования, оставив все как было.

— Это имеет какое-то отношение к Исикаве и Оэ? — спросил Кобэ.

— Да. Самое непосредственное. Весьма и весьма слабый студент занял на экзаменах первое место, потому что талантливый Исикава написал за него сочинение, и Оэ, присутствовавший на экзаменах как наблюдатель, незаметно подсунул его нерадивому кандидату. Оэ впоследствии получил за это большие деньги, а Исикава за свои труды — почти ничего. Он придумал, как поправить дело, начав шантажировать Оэ. Но по чистой случайности его записка вместо Оэ попала к Хирате.

Кобэ слушал с величайшим интересом.

— Продолжайте!

— Хирата попросил меня помочь выявить вымогателя и его жертву. Мы установили, что Исикава и Оэ питают друг к другу неприязнь, когда Оэ был неожиданно убит. Я попытался восстановить последовательность событий. Вне всякого сомнения, Исикава продолжал оказывать давление на Оэ, который, в свою очередь, обратился к тому кандидату за очередной суммой, чтобы откупиться от Исикавы.

Кобэ задумчиво насупился:

— К кому именно он обратился за очередной суммой?

Когда Акитада назвал ему этого человека, тот возразил:

— Это имя ни разу не всплывало в ходе расследования.

— Потому что все искали подозреваемого среди коллег Оэ. У убийцы в большей мере, чем у других, имелись причины желать смерти Оэ, и его характер прекрасно вписывается в обстоятельства совершенного преступления. Нисиока, который интересуется подобными вещами, согласился бы сейчас со мной. Теперь насчет возможности — была ли она у него. Как и все, он присутствовал на поэтическом празднике, и если мне не изменяет память, Оэ читал там стихотворение, в котором содержалась прямая угроза этому человеку. Думаю, он вышел из парка и последовал за Оэ к храму Конфуция. Возможно, для того, чтобы просто побеседовать с ним, попробовать договориться. Увидев Исикаву, который вышел из храма один, он вошел туда и обнаружил там беспомощного Оэ, привязанного к статуе мудреца. Внезапно возникшее желание убить Оэ овладело им с такой силой, что он не мог противиться ему.

Кобэ задумчиво покачал головой:

— Все это лишь домыслы. Чтобы произвести арест, мне нужны доказательства. Кстати, а где эта записка вымогателя, полученная Хиратой?

— Наверное, сгорела при пожаре. — Кобэ развел руками. — Исикава мог бы подтвердить факт экзаменационного подлога… если, конечно, он еще жив. — Акитада вытер пот с лица. Вместе с влагой на ладони осталась сажа с развалин дома Хираты. — Кстати, я спрашивал в монастыре Ниння. Там Исикавы нет.

— Ну а теперь мой черед сообщать новости! Он жив, и мы схватили его. Исикаву привезли вчера из монастыря Онье, что к югу от столицы. Пока он мало что сказал, но поверьте мне, наш убийца пойман. Хотите поговорить с ним? — Акитада вспомнил про бамбуковые палки, служившие неизменным средством для выколачивания показаний на полицейских допросах, и внутренне содрогнулся, однако кивнул. Кобэ встал. — Тогда пошли!

Они направились через двор к зданию тюрьмы. Кобэ отдал необходимые распоряжения и предложил Акитаде сесть на деревянном полу в комнате для допросов. Писец, заняв свое место за столиком, начал растирать тушь и шелестеть бумажками. Вскоре привели заключенного.

Двое стражников тащили волоком сопротивлявшегося Исикаву. В этом жалком создании, безжалостно поставленном перед ними на колени, Акитада не сразу признал высокомерного юного красавца студента. На Исикаве было перепачканное кровью рваное монашеское одеяние. На бритой голове виднелось несколько кровоподтеков, такие же были на голых ступнях и на закованных в цепи руках, а разбитое лицо распухло до неузнаваемости. Парень съежился на полу, дрожа всем телом.

— Сражался как тигр, — объяснил Кобэ Акитаде и крикнул арестованному: — Ну-ка сядь!

Исикава не отреагировал на его слова, и один из тюремщиков пнул его ногой в ребра, крикнув:

— Делай, что тебе говорят, дерьмо собачье!

Студент застонал от боли и с трудом сел. Его правый глаз затек от побоев и ничего не видел, кровь из разбитого носа перепачкала впереди всю одежду. Взглянув на Акитаду здоровым глазом, Исикава сразу узнал его. Слегка расправив плечи, он поклонился.

— Ну? Теперь готов говорить? — угрожающе прогремел Кобэ.

— Господин учитель, — пробормотал арестант, вперив уцелевший глаз в Акитаду. — Пожалуйста, объясните им, кто я такой, и скажите, что я ничего не совершил.

— Почему на тебе монашеское облачение? — спросил Акитада.

— Я скрывался, потому что боялся.

— Ага! — взревел Кобэ. — Значит, ты признаешь, что убил преподавателя?!

— Нет! Я не убивал его! Клянусь, я не делал этого! Я только привязал его, и все! Зачем мне убивать его? Он платил мне за проверку сочинений и дал бы хорошие рекомендации на выгодное место после сдачи экзаменов. — Он снова с мольбой уставился на Акитаду: — Пожалуйста, господин, скажите им!

Акитада наклонился вперед, не сводя с него внимательного взгляда.

— Ты признаешь, что привязал Оэ к статуе мудреца?

— Да, признаю. — Губы Исикавы брезгливо задергались при воспоминании об этом. — Он был так пьян, что все время падал на пол, вот я и придумал ему подходящую подпорку.

— На редкость добрый поступок с твоей стороны, — заметил Акитада, изогнув брови. — Особенно если учесть твою стычку с ним, произошедшую совсем незадолго до этого. Помнишь вашу встречу за трибунами во время состязания? Что все это означает?

Здоровый глаз Исикавы удивленно округлился.

— Понятия не имею, о чем вы говорите.

— Ладно, ладно! Я сам видел тебя. Ты набросился на Оэ.

Разбитое в кровь лицо Исикавы стало угрюмым.

— Да ничего особенного не было! Просто он напился и нес всякую чушь.

— Врешь ты все, дерьмо собачье! — взорвался Кобэ. — Он угрожал тебе, и ты ударил его!

Стоявший за спиной у Исикавы тюремщик со всего маху огрел его по голове и по плечам рукояткой кнута. Студент со стоном повалился вперед.

Акитада поморщился, и Кобэ жестом велел тюремщику прекратить побои. Тот повиновался и отступил, но Исикава так и лежал распростертый на полу.

Сурово посмотрев на Кобэ, Акитада сказал студенту:

— Сядь и отвечай на вопросы правдиво, тогда тебя не будут бить. Здесь расследуется дело об убийстве, и ты, как парень неглупый, должен понимать, что содействие полиции в твоих интересах.

Исикава сел и распрямился.

— Хорошо. Только нельзя ли попросить чего-нибудь попить?

Когда Акитада повернулся, чтобы потребовать воды, Исикава взглянул на него с мольбой и надеждой. Он жадно пил из деревянного ковша, которым тюремщик зачерпнул для него воды из стоявшей в углу кадки. Вытерев рукавом рот, он заговорил:

— Этот ублюдок обманул меня, и я сказал ему об этом. А обманул он меня так. Ему пришло в голову заработать денег на стороне, обеспечить своему знакомому богатею первое место на экзаменах. Зная, что у меня нет денег даже на горячую еду и поэтому я прибираюсь на кухнях и в общежитиях за несколько медяков в день, он попросил меня отказаться от сдачи экзамена в этом году, но написать экзаменационное сочинение и передать ему. Оэ предложил мне за это огромную сумму, обещал первое место на экзаменах в следующем году и выгодное распределение на службу впоследствии. Но то, что я, как лучший студент, займу первое место, все понимали заранее, и мне совсем не хотелось болтаться в университете еще целый год, поэтому я отказался. Вот тогда-то этот ублюдок и начал угрожать мне. Что, дескать, он постарается, чтобы я не занял первое место, что, кроме меня, у них есть другой, не менее одаренный претендент, и что рекомендаций от Оэ я не получу, даже если завоюю первенство. Мне пришлось согласиться, но обещанных денег он мне так и не заплатил. Оэ дал мне проверять студенческие сочинения за какие-то жалкие гроши и продолжал кормить меня сказками, из раза в раз повторяя, что ему самому не заплатили. Но я-то знал другое. Что он строит загородный дом на принадлежащие мне деньги и собирается удалиться отдел, выгодно продав свою должность. — Исикава злобно сплюнул, свирепо сверкнув уцелевшим глазом. Акитада очень хотел хоть отчасти найти удовлетворение в том, что его гипотеза подтвердилась, но гибель Хираты и чудовищность всей этой грязной истории наполняла его негодованием и обезоруживала. К Исикаве же, напротив, казалось, вернулась былая заносчивость. Встретив взгляд Акитады, он криво усмехнулся. — Уж коль вы решили сунуть свой нос в это дело, господин «профессор», знайте: на поэтическом празднике я только лишь напомнил Оэ про должок. Вот и все.

— Это далеко не все, — возразил Акитада. — Ты неплохо поживился, поставив на кандидатуру, выдвинутую Оэ, и, насколько мне известно, выиграл пятьсот серебряных монет. Ну-ка скажи, как к этому отнесся Оэ?

Кобэ крякнул от удивления, а ошеломленный Исикава вопросительно уставился на Акитаду:

— Что-то не пойму, на чьей вы стороне?

— Объясни свое участие в незаконных игровых ставках! — потребовал Кобэ. — Или я прикажу снова обработать тебя палками!

— Все вы одинаковы! — заорал Исикава. — Вы готовы повесить убийство на бедного студента, который не может за себя постоять, лишь бы покрыть настоящего убийцу, потому что он из «благородненьких»! Да, я подрался с Оэ! Он обманул меня! Да, я толкнул этого жирного ублюдка! Да, я привязал его жалкую тушу к статуе этого сладкоречивого мудреца, вашего святого, которому вы все, лицемеры, поклоняетесь! Но я не убивал его! Оэ ненавидели многие, но вы выбрали меня, потому что за меня некому заступиться. Будь проклят этот Оэ! И вы будьте прокляты за все ваши делишки! — Исикава со стоном повалился на пол.

Тюремщик занес над ним свой хлыст и вопросительно посмотрел на Кобэ, ожидая дальнейших распоряжений.

— Не надо! — Акитада обратился к Исикаве: — Я верю тебе, но сам прослежу, чтобы тебя исключили из университета за гнусное поведение.

Студент злобно сплюнул и с ядовитой ухмылкой произнес:

— Никогда не забуду вашей доброты, любезнейший господин.

Кобэ вздохнул.

— Мы ничего не добились. — Он кивнул стражникам: — Уведите его и отмойте. Потом заприте в камеру и хорошенько присматривайте за ним!

Когда они ушли, Акитада спросил у Кобэ:

— Неужели вы по-прежнему считаете его виновным?

— Не важно, что я считаю. Доказательств вашей гипотезы нет, а доказательств виновности Исикавы хоть отбавляй.

Акитада устало проговорил:

— Нельзя выколачивать палками признание из невинного человека. Он может признаться только потому, что больше нет сил терпеть, и предпочтет умереть. Что до меня, то я не хочу, чтобы это осталось на моей совести.

— Да идите вы со своей совестью! — взорвался Кобэ. — Лучше скажите, как раздобыть теперь новые доказательства! Вы не допускаете, что это сделал Исикава, но предоставить мне улики для другого ареста вы тоже не можете! Тогда оставьте меня в покое и не лезьте больше в это дело!

Стражники со двора изумленно уставились на них.

Акитада вспомнил о покойном Хирате.

— Простите, капитан, если доставил вам беспокойство или был для вас обузой. Я хотел бы попросить вас только вот о чем. Смерть Хираты не дает мне покоя. Я был бы чрезвычайно признателен вам, если бы вы допросили пожарных, тушивших пламя, в котором он погиб. Один из них сказал мне, что пожар начался с веранды. Если Хирата спал в своем кабинете, он не мог вызвать пожар сам, а своего слугу он никогда не беспокоил после заката. Я ни за что не стал бы просить вас об этом, если бы интуиция не подсказывала мне, что это важно для расследования настоящего дела.

Кобэ, потрясенный несвойственным Акитаде смиренным тоном, сначала принял неприступный вид, но потом смягчился:

— Хорошо. Я попробую разобраться.