Глава 14

Италия, ноябрь 1815 года

В ясный день из бухты Порто-Венере открывался изумительный вид на разбросанные по отвесным скалам виллы. Путешественники усматривали нечто величественное в том как возвышающиеся над голубой водой горные пики чередуются с глубокими пропастями. Байрон писал своего «Корсара» на вершине одной из таких скал в море. В непогоду ветры с яростью набрасывались на этот горный хребет, делая любое путешествие опасным.

Леди Корделия Хиллфорд ехала в похожей на бочонок четырехместной коляске, которой, кажется, было не менее полувека. Дабы не упасть при тряске, она держалась за ременную петлю. Ее надежда на то, что они скоро прибудут к месту назначения, таяла с каждой минутой. Далеко внизу, скрытое туманом и надвигающимся мраком, ревело и пенилось море, напоминая вырвавшееся на свободу сказочное чудовище.

Неожиданно высокая волна захлестнула каменистый берег, грозя сбросить в бездну беспомощный экипаж. Коляска закачалась. Ее оси жалобно заскрипели, а лошади заржали.

— О, миледи! Боюсь, мы совершили ужасную ошибку. Здесь не место для богобоязненных христиан! — воскликнула Сара Диксби, компаньонка графини Хиллфорд.

— Пожалуйста, помолчите! — осадила ее Делла, теряя терпение после тяжелого испытания. — Полагаю, мы уже близко.

— Час назад кучер-лихач заверил нас, что мы всего в нескольких минутах езды от места назначения, — возразила Сара, ни в малейшей степени не обескураженная резким ответом своей новой хозяйки.

— Верно, — согласилась Делла.

За три короткие недели она успела привязаться к маленькой пухленькой женщине средних лет с мелкими чертами, которые будто бы собрались в центре ее круглого лица. Сара была дочерью бедного приходского священника. Оказавшись вдали от родного прихода в Умбрии, она в самых трудных ситуациях проявляла удивительную стойкость.

— Разве непогода может помешать нашему замечательному приключению? — Делла все же выдавила из себя улыбку.

— Признаюсь честно, миледи, не считаю наше приключение замечательным.

Когда коляска вновь обрела устойчивость, Делла откинулась на жесткие подушки, но тут же выпрямилась, так как получила укол пружины в поясницу. Содрогнувшись от отвращения, она подложила себе под спину гобеленовый несессер. Все тело ее ныло и болело.

С самого начала их тайное путешествие пошло не так, как она надеялась. Капитан корабля пообещал, что после бесконечного плавания по неспокойному морю им откроют свои объятия прославленные солнечные берега Средиземноморья. Но вместо этого их встретили осенний шторм и непогода; считавшаяся легкой поездка к месту назначения превратилась в кошмар.

Делла не была суеверной, однако сейчас опасалась, не является ли непогода предвестником неприятностей, которые ждут их в будущем.

А вдруг она попалась в ловушку и, как герой из сказки, отправилась искать «то не знаю что»? Или упрямство и самолюбие мешают ей верить в то, во что верят остальные?

Делла заправила за ухо выбившийся из-под шляпки темный локон. Несмотря на все свидетельства противоположного, она еще верила — в глубине души, там, куда нет доступа здравому смыслу, — что Рейф жив.

Она покосилась на Сару. Та, как ни странно, сидела с закрытыми глазами. Делла открыла сумочку и вынула письма, побудившие ее пуститься в эту авантюру.

По какому-то удивительному совпадению приключения начались в тот самый день, когда она, собравшись с духом, решила разобрать вещи Рейфа. Визит лорда Кирни и господина Хокадея убедил ее принять разумом то, что не принимало сердце: Рейфа нет и его последнее письмо должно служить ей утешением.

Сундук исчез. Открытие удивило, но не встревожило ее. Она решила, что его забрал лорд Кирни. Он же просил у нее что-нибудь в память о Рейфе. Она не осуждала его за это, благодарная за внимание и доброту. И все же ей хотелось иметь что-нибудь из вещей, которые были с Рейфом до конца, ну хотя бы его гребень.

Потом она заметила разбитое стекло. Более тщательный осмотр комнаты показал, что пропали и другие вещи, причем ценные. И что самое странное — пропал ее портрет. Рейф очень любил эту миниатюру. Ей в голову пришла новая мысль: вдруг ее обокрали?

Первое послание принесли, когда она писала письмо лорду Кирни, спрашивая его, не он ли увез сундук. Оно было адресовано просто в Хиллфорд-Холл. Не найдя обратного адреса, Делла без особого энтузиазма распечатала его. Текст, как ни странно, напоминал объявление, хотя был написан от руки, а не напечатан: «Покинувший родину бывший английский офицер ищет благородную англичанку на роль сиделки и компаньонки. Обращайтесь за подробностями».

Рассмеявшись, она смяла листок и выбросила его. Это, должно быть, ошибка. Ведь она графиня, а не бедная родственница, которая ищет работу!

Но через неделю пришло второе послание, еще через неделю — третье, и оба с тем же содержанием. Сначала настойчивость автора удивила ее, потом встревожила. Обращайтесь за подробностями, как же! Если бы был указан обратный адрес, она бы немедля известила отправителя об ошибке.

Она намеренно игнорировала эти еженедельные послания весь сентябрь, но, в конце концов, не справилась с искушением и вскрыла одно из них. К ее изумлению, из конверта выпала та самая миниатюра, которую она считала украденной. Как портрет попал в руки таинственного отправителя?

Возмущенная тем, что ее подвергают столь изощренной пытке, она разорвала записку. Но после кошмарной ночи, увидев во сне живого Рейфа, томящегося в средневековом каземате, она собрала обрывки и внимательно перечитала послание.

Делла развернула листок бумаги, на который, как мозаика, были наклеены клочки злополучного письма. Прикусив губу, она провела пальцем по неровному краю. Содержание письма было тем же, но в нем имелась примечательная приписка: «Хозяин говорит на греческом, итальянском и немецком. Дама, согласившаяся на это место, должна обладать отважным сердцем. Вилла находится на итальянском побережье. За справками обращайтесь к профессору Джорджолани, Неаполь».

Делла видела в этом письме множество ключей к загадке, которые проглядела вначале. Рейф знал греческий, итальянский и немецкий. Она никогда не считала себя отважной, но Рейф в минуты откровенности не раз говорил, что его глубоко тронул ее отказ подчиниться отцу, настроенному против ее возлюбленного. Они планировали провести медовый месяц в Италии. Возможно ли, что Рейф жив и письма намекают именно на этот факт?

Три дня она размышляла над своими дальнейшими действиями. Сначала она собралась поехать в Лондон и повидаться с лордом Кирни, который так и не ответил на ее письмо месячной давности. Не исключено, что он имеет отношение к этой тайне. Потом решила нанять сыщика с Боу-стрит. Она располагает значительными средствами. Бессовестные злодеи похитили сундук, дабы она постоянно ощущала себя в опасности.

Но чем больше Делла думала о событиях последнего времени, тем сильнее убеждалась в том, что верно ее первое предположение. Рейф жив и таким таинственным способом пытается вызвать ее к себе.

Однако кто в это поверит? Кто поверит, что у лорда Хиллфорда есть только такой странный способ связаться с женой? Никто. Ее друзья и родственники решат, что она сошла с ума. Власти внимательно выслушают ее, а потом начнут перемигиваться у нее за спиной и выражать соболезнования, сочтя ее умалишенной. Делла не осуждала их. Просто сердцем чувствовала, что Рейф не покинул этот мир. Что она нужна ему. И она пойдет к нему. Но никому не доверит свой секрет. Делла взяла последнее письмо, которое и побудило ее отправиться в Италию. Оно было от профессора Джорджолани из Неаполя и адресовано мисс Кетлин Джеральдин. Делла улыбнулась. Она написала письмо профессору от имени своей кузины, которой графиня Хиллфорд якобы предоставила широкие полномочия. Упомянув общих знакомых, она тем самым дала понять Рейфу, что догадалась о его загадочных планах. Она намекала на то, что одобряет их, и сообщала, что разместится на вилле недалеко от Порто-Венере. Коляска подпрыгнула на кочке, и Делла повалилась на свою спутницу. Женщины вскрикнули. В следующее мгновение колесо попало в яму, и жидкая грязь полностью залепила окна, сведя на нет старания кучера, который перед выездом тщательно протер стекла.

— Еще одна такая яма, миледи, и наша коляска развалится! — перекрывая вой ветра, прокричала Сара.

Делла рассеянно кивнула. Еще одна такая яма, и они кубарем покатятся по крутому склону в бушующее море. Это не будет иметь значения, если окажется, что Рейф мертв и она сошла с ума. Возможно, это не имеет значения уже сейчас.

Она прижала руку ко лбу. Та самая отвага, которой восхищался Рейф, таяла на глазах. Если они в ближайшее время не приедут на место, отвага покинет ее.

Делла не обратила внимания на резкий поворот налево и встрепенулась, лишь когда сообразила, что колеса коляски стучат по булыжной мостовой.

— Мы свернули с главной дороги, — с облегчением объявила она. — Должно быть, въезжаем в город.

— Если здесь не закончится наш путь, — поспешно проговорила Сара, — заставьте кучера найти нам пристанище на ночь. Возможно, к утру погода улучшится.

Коляска снова накренилась на повороте, на этот раз направо, и женщины услышали хриплый голос кучера. В следующую секунду коляска остановилась перед едва видневшимся в тумане сводчатым проходом.

Кучер с удивительной поспешностью высадил обеих путешественниц перед аркой, поставил рядом с ними их чемоданы и мгновенно исчез, напоследок обронив, что они прибыли к месту назначения. Создавалось впечатление, что ему не хочется задерживаться в городе.

И сейчас, видя, что никто не отзывается на звонки Сары, Делла поняла почему. Это место было таким же суровым и недружелюбным, как заброшенный монастырь.

Глаза привыкли к полумраку, и она огляделась по сторонам. Оказалось, что они стоят в аркаде со сводчатым потолком. Два ряда черных мраморных колонн терялись вдали. Делла чувствовала себя так, будто попала в катакомбы. Ощущение отрезанности от всего мира усиливали пронизывающий до костей холод, запах мха, облепившего камни, и глухой стук дождя.

— Что это такое, миледи? — прошептала Сара после продолжительного молчания.

— Не знаю, — также шепотом ответила Делла. — Наверное, старая церковь или монастырь.

— Нам не пристало находиться здесь, если хотите знак мое мнение.

— Уверена, мы устроимся со всем комфортом, когда лорду Хиллфорду сообщат о нашем приезде, — успокоила ее Делла.

— Да, миледи, — пробормотала Сара. Страх за собственную жизнь уступил место опасениям за душевное состояние хозяйки. Достаточно было одного взгляда на обрамленное темными локонами лицо леди Хиллфорд, чтобы Сара встревожилась. Ее хозяйка была пугающе бледной, голубые глаза казались огромными на заострившемся лице.

Саре рассказали о цели путешествия только после того, как они отплыли от берегов Англии. Будет настоящим чудом, если окажется, что лорд Хиллфорд действительно жив и обитает в этом доме. Если же нет, неизвестно, как ее молодая хозяйка перенесет удар.

Когда Делла уже начала думать, что вилла необитаема, в дальнем конце аркады появилась приземистая фигура с факелом. Фигура приближалась, и вскоре Делла разглядела угрюмое лицо женщины, укутанной в черную шерстяную шаль. Женщина остановилась перед путешественницами, но не произнесла ни слова. Делла сделала шаг вперед и слегка наклонила голову в знак приветствия.

— Виопа sera, сударыня. Я Ла… — Нет, она устроит Рейфу сюрприз. — Я мисс Джеральдин, а это моя компаньонка, миссис Диксби. Я приехала по объявлению синьора, который живет здесь. Английского джентльмена, — добавила она, заметив, что женщина никак не реагирует на ее слова.

— Здесь нет англичан, — спустя минуту заявила та и собралась уйти.

— Нет, подождите! — воскликнула Делла. Настойчивость ее тона заставила женщину повернуться к ней. — Разве это не вилла де Тоскана? — Женщина с явной неохотой кивнула. — Уверена, ваш хозяин получил письмо от профессора Джорджолани, в котором тот сообщает о моем приезде.

Женщина фыркнула, то ли от презрения, то ли от непонимания английского.

Преисполненная решимости справиться с новым поворотом событий, Делла перешла на почти позабытый со школьной скамьи итальянский:

— Я хочу, чтобы вы представили меня своему хозяину, владельцу этого дома.

— Он никого не принимает, — с резким акцентом заявила женщина.

— А-а! Значит, вы говорите по-английски! — заключила Делла. Голодная и уставшая после долгой дороги, она была не в том настроении, чтобы церемониться с непокорными слугами. Шагнув к женщине, она резко произнесла: — Пусть решает ваш хозяин! Проводите меня.

— Синьор никого не принимает, — твердо повторила женщина.

— Нет, ты известишь его о моем приезде! — не выдержала Делла, взвинченная до предела. — Я приказываю!

В черных глазах женщины отражался огонь факела.

— Пеняйте на себя, синьора. Я предупредила вас, — только и сказала она.

Делла последовала за женщиной по узкому проходу. Ее мучило страшное нетерпение. Она скоро увидит Рейфа! Что он скажет? Как ей вести себя — холодно и замкнуто? Подождать, пока он объяснится? Или, завидев его радостную улыбку, броситься к нему в объятия?

Утром она тщательно продумала свой туалет, желая выглядеть как можно лучше. Но в дороге ее платье из сардинского синего бархата, отороченное горностаем, измялось, а шляпка намокла под дождем. Она понимала, что глупо думать о таких незначительных вещах, но ей безумно хотелось произвести впечатление на Рейфа. Острые уколы сомнения лишали ее отваги. А что, если он не обрадуется, когда увидит ее в дверях? Если останется равнодушным к ее заверениям в своей любви?

Она давно подозревала, что из-за своего меланхолического характера Рейф заставил ее поверить в свою смерть, хотя в действительности был жив и здоров. Если это так, то это просто издевательство над ней и ему придется очень постараться, чтобы она простила его.

Однако она все равно простит его, когда он обнимет ее и повторит написанное в последнем письме.

Шаги гулко отдавались под сводами аркады. Угрюмый особняк сильно отличался от залитых солнцем итальянских вилл, которые рисовало воображение. Они уже прошли несколько коридоров, один мрачнее другого, и Делла засомневалась, что сможет найти обратную дорогу без посторонней помощи. Она настоит на том, чтобы Рейф увез ее отсюда, когда закончатся дожди.

Наконец женщина остановилась перед тяжелой двустворчатой дверью с коваными готическими петлями и шарообразными ручками. Не постучав, она распахнула ее. Просторная комната с низким потолком была погружена во мрак. В дальнем углу жарко горел камин. Духота только усиливала кисловатый запах, характерный для помещения, где лежит больной.

Делла ошеломленно замерла на пороге. Она задрожала и судорожно сжала руки. С восьми лет, когда тяжелейшая лихорадка за три коротких дня унесла ее мать, двух сестер и няню, в ней жил ужас перед болезнью. С тех пор, едва ощутив этот запах, она слабела от страха.

— Что это, миледи? — прошептала Сара.

— Ничего, — с деланной уверенностью ответила Делла.

Она поспешно достала надушенный носовой платок и, прижав его к носу, вдохнула аромат розового масла. Затем переступила через порог. В кресле с низкой спинкой, стоявшем боком к огню, Делла увидела неуклюжую фигуру. Конечно, это не Рейф, твердо сказала она себе. Рейф всегда имел гордую осанку, умел выглядеть и естественно и величественно одновременно. А это больное существо, должно быть, хозяин-итальянец. Мысль помогла Делле приободриться, но и разочаровала. Жаль, что им с Рейфом придется встретиться при посторонних. Женщина направилась к камину. Она намеренно шла медленно, чтобы не испугать больного. Наклонившись к нему, она что-то быстро прошептала по-итальянски — Делла не расслышала.

Существо в кресле неожиданно дернулось.

— Нет. — Это единственное слово было произнесено очень тихо, но в нем слышалась такая сила чувств, что у Деллы мурашки пробежали по спине.

Женщина вернулась к Делле и замахала руками.

— Он не хочет видеть вас, синьора! Уходите! Немедленно!

Деллу охватил гнев, ее щеки разрумянились. С ней не обращались с такой бесцеремонностью с тех пор, как она покинула детскую! Она забыла о своем ужасе перед больным.

— Отойди. Я сама с ним поговорю.

Пройдя мимо возмущенной женщины, Делла устремилась к креслу. Она проделала слишком длинный путь, чтобы уехать ни с чем!

Делла остановилась только тогда, когда ее обдало жаром от камина. Пламя было настолько сильным, что в шести шагах от него слезились глаза и горели щеки. Но самым удивительным оказалось то, что кресло больного было поставлено еще ближе, да к тому же он был укутан в одеяла. Снаружи была только левая рука, сжимавшая пустую бутылку. Зрелище не вселяло особой надежды на благоприятный исход беседы.

— Синьор? — прошептала Делла, снова пав духом. Существо ничем не показало, что услышало ее. Гнетущую тишину нарушал лишь рев пламени в камине. Сара догнала хозяйку.

— Может, стоит подождать до утра, миледи? — предложила она.

— Ни в коем случае! — отрезала Делла. Ради этого мгновения она отправилась в долгий путь после мучительных месяцев неизвестности. Ей больше некуда деться. Кем бы ни был этот человек, отгородившийся от мира молчанием и одеялами, он даст ей пристанище на ночь.

— Сожалею, что вынуждена тревожить вас, синьор, — отчетливо выговаривая каждое слово, по-итальянски сказала Делла. — Я проделала долгий путь, чтобы найти своего мужа. Права ли я, полагая, что именно вы несете ответственность за полученные мною письма?

Больной дернулся, и бутылка, выпав из его руки, ударилась о каминную решетку и разбилась вдребезги. Ее содержимое с шипением выплеснулось в огонь.

— Уходите, миледи. Он пьян! — встревоженно зашептала Сара и потянула хозяйку за руку. Потрясенная, Делла повернулась к ехидно ухмыляющейся служанке.

— Он действительно пьян?

Женщина пожала плечами:

— Он заговаривает только тогда, когда велит подать еще вина.

— А ты не придумала ничего умнее, как выполнять его приказания! — с отвращением сказала Делла. Слуги плохо служат этому бедняге.

Женщина снова пожала плечами.

— Он же хозяин.

Делла заключила, что подобного аргумента достаточно даже для английского слуги. Но она-то не прислуга!

Стремясь пробиться через пьяное оцепенение, она опять обратилась к больному.

— Профессор Джорджолани заверил меня, — чопорно произнесла она, — что вы знакомы с господином, которого я ищу. Его зовут лорд Хиллфорд, он граф Камберлендский. Я — его жена, леди Корделия Хиллфорд. — Она замолчала в ожидании реакции на свою полуправду. — Вы, синьор, могли бы хотя бы из вежливости смотреть на меня, когда я разговариваю с вами.

— Оставьте меня.

Делла не расслышала, что он произнес своим глухим голосом, и подошла поближе.

— Что вы сказали?

— Оставьте меня! Убирайтесь! Прочь! — закричал он и вскочил на ноги.

Края одеяла взметнулись в стороны, как крылья стервятника, когда незнакомец резко повернулся к Делле. В неровном свете огня она увидела ужасающую картину. У него не было лица!

— Боже милостивый!

Замерев как громом пораженная, Делла воззрилась на него с нескрываемым отвращением, а он шел к ней неверной походкой слепого. Незнакомец остановился в нескольких футах от нее и наклонил голову, будто прислушиваясь к биению ее сердца.

— Кто вы? — хрипло спросил он. — Что вам здесь надо?

Делла не могла вымолвить ни слова. Он поднял правую руку, как бы намереваясь пригрозить ей кулаком, и Дела увидела вместо кисти забинтованный обрубок.

— Делла? — вдруг недоверчиво произнес он.

— Нет! — солгала она в подсознательной попытке защититься. Откуда он знает ее имя? Узнал голос!

Делла пережила кошмарное мгновение, когда он провел своим обрубком по ее щеке. Ей казалось, будто к ней тянется мертвец.

— Пожалуйста, не надо, — прошептала она.

— Делла? — тихо повторил он.

Кровь застыла у нее в жилах. Неужели это Рейф? Нет! Это не ее муж! «Великий Боже! — истово взмолилась она. — Это отвратительное создание не может быть моим возлюбленным супругом!»

Неожиданно в камине затрещали дрова. В ярком всполохе огня тень незнакомца напоминала бесформенное чудовище. Делла услышала собственный вопль. Сбросив с себя оцепенение, она попятилась.

Потом раздался крик Сары:

— О, миледи!

Делла начала задыхаться в жарко натопленной комнате. Ей казалось, что ее внутренности плавятся. Что-то мешало вдохнуть полной грудью. Она увидела открытую дверь и поняла: вот он, путь к спасению. Но, сделав шаг, она беспомощно осела на пол и провалилась в бездонную черную пропасть.

 

Глава 15

Делла. Здесь. Ищет его!

Нет. Он не должен допускать этого.

Он был пьян сильнее, чем три часа назад, когда непрошеные гостьи нарушили его добровольную ссылку. Пьянство иногда помогало забыться, а ему так многое хотелось забыть. Его рука сжалась, сминая кружево и тонкую ткань. Он совсем забыл, что держит платок. На уголке была вышита роза, фамильный герб Хиллфордов. Он поднес платочек к носу и вдохнул его аромат.

Розы. От Деллы всегда пахло розами.

Если бы он не наступил на платок, который, убегая, уронила его гостья, он бы не заметил его. Она сбежала, потому что увидела его лицо. Забинтованное, оно показалось ей мерзким, а от того, что находится под повязкой, она придет в ужас.

Уродливое. Изуродованное. Чудовищное.

Он рассеянно улыбнулся. Слова больше не вызывали приступов жалости. Он отказался от человеколюбия так же, как и от эмоций, — не мог этого себе позволить. Ему не надо было видеть, как он выглядит. Реакция окружающих помогала понять, что лица вроде его появляются только в кошмарах. Из-за отсутствия правой кисти он навсегда заклеймен как калека. Ни одна жена не заслуживает слепого и безрукого мужа с изуродованным лицом. И в особенности его потрясающе красивая Делла. Он пожалел и ее, и себя. И поступил правильно.

Он даже не может увидеть ее!

Потеря правого глаза повлияла на зрение в левом. В июле, когда он лежал в госпитале в Генуе, доктора сказали, что это явление временное, но с тех пор он так и не проверил их утверждение, пряча глаз под бинтами. Он не желает видеть себя. Вынужденное лицезрение своего уродства нарушит его бесчувственное существование. Он с огромным трудом одевается и управляется со столовыми приборами. Одного этого достаточно, чтобы постоянно напоминать ему о его неполноценности.

Он чисто инстинктивно вскинул руку, защищаясь от сабли французского гусара. Это стоило ему кисти и глаза. Если бы он не прикрылся, то лишился бы головы. Чистая, достойная смерть. Так почему же в последнюю секунду он решил обмануть судьбу?

Нельзя, чтобы она когда-либо узнала.

В то мгновение им двигало желание жить, быть с ней.

Но не сейчас. У него не осталось ни желаний, ни потребностей, ни стремлений, только вкус вина. Рейф Хиллфорд истек кровью в сарае на бельгийской ферме. А он превратился в призрак с ритмично бьющимся сердцем.

Он услышал бой часов и вздохнул. Сон не шел к нему. Он часто бродил по дому под покровом ночи, которая — хотя бы на несколько часов — позволяла ему почувствовать себя таким же, как все. Даже призраку не дозволено появляться в его прежнем жилище.

В комнате пахло розами.

Он стоял возле ее кровати. Не важно, что он не видит ее. Он чувствует ее присутствие, и при этом его сердце бьется чаще.

Она упала в обморок у его ног. Он мог бы подхватить ее на руки, если бы не боялся, что она будет потрясена еще больше, когда очнется в его объятиях. Сюда ее принесли слуги.

О да, он еще слышит ее дыхание. Его пробрала дрожь, забытые воспоминания вновь пробудились к жизни.

Он протянул к ней руку — интуиция подсказывала, где она лежит. Но не дотронулся. В этом не было нужды. От ладони, которой он ощущал тепло ее кожи, наслаждение передавалось всему телу. Такая теплая, такая живая, такая реальная.

Делла нашла его!

Он взял прядь ее волос и пропустил сквозь пальцы, словно купец, определяющий качество ткани. Он вспомнил, как восхищался шелковистыми локонами кофейного цвета и молочно-белой кожей в день свадьбы.

Наклонившись, он пощекотал кончиком пряди свою губу.

Делла, которая пахнет розами. Хватит! Он содрогнулся и выпустил волосы. Слишком много эмоций после столь долгого перерыва. Она вернула ему не только эмоции, но и боль, и воспоминания.

И все же его рука опять потянулась к ней и легко прикоснулась к ее коже. Она даже не шевельнулась. Он ощутил под пальцами биение пульса и тут же почувствовал, как напряглась его плоть.

Он отдернул руку.

Глупо, опасно, невозможно. Он не испытывал желания с тех пор, как… как…

Смущенная, оробевшая, она бесшумно шла к их брачному ложу, одетая лишь в шелковую тунику, завязанную на талии. В свете свечи ткань казалась прозрачной.

Его сердце замерло. Он не мог ни сглотнуть, ни вздохнуть. Ее подрагивающие при каждом шаге груди, соски, просвечивающие через ткань, плавная линия бедер, темный треугольник между ног завораживали его.

Она остановилась в шаге от него, словно усомнившись в том, что ее появление желанно. Создавалось впечатление, что ее рассыпавшиеся по спине волосы живут отдельной жизнью. Она пристально всматривалась в его лицо.

— Вы довольны, муж мой? — спросила она, озадаченная тем, что он продолжает молчать.

«Муж мой». Господи, эти слова звучат для него божественной музыкой!

— Да, — тихо ответил он, испуганный своей сдержанностью.

Ему до безумия хотелось сказать ей, что она прекрасна, что он даже не мечтал о такой красоте и недостоин ее. Но он в отличие от щеголей не умел красноречиво выражать свои мысли. Не будет же он говорить жене те банальности, которые обычно мужчины говорят любовницам. Нет, лучше помолчать, чтобы не оскорбить ее сравнением. К тому же он пришел сюда совсем для другого.

Чтобы сообщить, что он вынужден покинуть ее — опять. Он принес с собой официальный приказ командующего, в котором ему предписывалось немедленно выехать в полк в Париж. Конный курьер доставил его как раз в тот момент, когда он прощался с последними гостями, прибывшими на свадьбу.

— Вы странно молчаливы. — Она улыбнулась и сложила руки так, что они скрыли нижнюю часть ее живота. — Я начинаю думать, что… не произвела на вас впечатления.

— Мадам, вы неправильно понимаете мое благоговение перед вами. Я должен вам кое-что сказать… показать.

— Я очень надеялась на это. — В ее соблазнительном смехе слышались и робость, и кокетство. — Но вы все еще одеты. — Она многозначительно посмотрела на просторную кровать. — Позвать вашего камердинера?

— Нет.

Он не мог оторвать взгляд от ее вздымающейся при каждом вдохе груди. Шелк и причудливая игра света безжалостно терзали его. Ее едва уловимый запах пробуждал его чувственность.

— Пожалуйста, выслушайте меня, Делла. Я пробыл здесь каких-то пять дней. Мы еще чужие друг другу. Вам нужно время, чтобы… убедиться.

Она отрицательно покачала головой, и ее темные волосы заволновались, как море.

— Я уверена в том, что хочу быть вашей женой. Что еще?

— Есть и другие соображения.

— Так изложите их мне, муж, — проговорила она и почти вплотную приблизилась к нему. В ее глазах горел призывный огонь.

Он смял приказ. Какая несправедливость, что сегодня, в день свадьбы, он должен лишить себя прелести познания собственной жены. Он не ляжет с ней в эту ночь, чтобы оставить поутру. Это будет еще большей несправедливостью, теперь уже по отношению к ней.

Он не мог забыть тень сомнения, промелькнувшую в ее глазах, когда она под руку с отцом шла к алтарю. Он не слышал, о чем они говорили за минуту до этого во дворе церкви, но знал, что ее отец против их брака. Если он будет любить ее в эту ночь, а потом уедет, то предаст ее, женщину, которая проявила удивительную отвагу, согласившись выйти за него замуж.

О, это будет тяжелейшим испытанием, выпавшим на его долю!

— Я слишком спешу? — Она беспомощно всплеснула руками. — У меня нет опыта в том, как быть женой.

— Сударыня, вам нужно только быть самой собой, — сказал он, чувствуя, что теряет контроль над собой.

Ему казалось, что он балансирует на лезвии бритвы. Один неверный шаг — и с ним покончено. Как он может отказать ей? Ее запах одурманивал его. Она вся одурманивала его.

— Тогда, полагаю, — кокетливо проговорила она, встав у него между колен, — ваша жена хочет, чтобы вы поцеловали ее.

В ее взгляде читалась застенчивость, желание и отвага. Она олицетворяла все, о чем он когда-либо мечтал.

«Всего один поцелуй», — подумал он. Он уйдет после одного поцелуя. Он поднял голову, когда она положила руки ему на плечи. Их губы слились, и оба окунулись в неземное блаженство. Один поцелуй. Такой легкий. Но такой разрушительный. Тело возобладало в нем над разумом. Он отбросил прочь смятый листок, а вместе с ним и свои благие намерения.

Его ладони легли ей на талию, и он через ткань ощутил тепло её кожи. Упав навзничь на кровать, он увлек ее за собой. Семь долгих лет он жил ради этого мгновения. И никто, даже он сам, не вправе отнимать его.

Один поцелуй превратился в десяток, когда он распробовал се на вкус. Он целовал ее уши, глаза, лоб, нос, подбородок.

Своими поцелуями он отдавал должное её очаровательной улыбке, призывным взглядам, ее смущению и настойчивости. Он все сильнее прижимал ее к себе. Его руки, скользнув в разрезы туники, ласкали ее обнаженное тело.

Она с готовностью прильнула к нему, его набухшая плоть вдавилась в ее мягкий живот. Сжав руками ее ягодицы, он привлек ее еще ближе к себе, и она судорожно вдохнула, а потом уперлась руками ему в плечи и задвигала бедрами. Из его груди вырвался стон, и она восторженно рассмеялась. Он не спрашивал, где она научилась дразнить мужчину, потому что знал: она, как и он, следует велению своего сердца. Он тоже засмеялся, и в его смехе впервые звучало ликование.

Они снова слились в поцелуе — страстном, требовательном и остром.

Он перекатил ее на спину и принялся гладить рукой от груди до колена. С трудом верилось, что это восхитительное создание с нежной кожей — его жена. Развязав тесемки и сняв с нее тунику, он припал губами к ее груди.

Он поднял голову. Ее глаза были закрыты, она вся сосредоточилась на своих ощущениях. Он ущипнул губами ее сосок, провел языком по животу. Выгнувшись ему навстречу, она прижала к груди его голову и запустила пальцы ему в волосы.

Он встал, чтобы по её просьбе задуть свечу и раздеться, а затем снова лег рядом. Он наслаждался ее нежным телом, сердцем находил ответы на все вопросы. Он увлек ее в волшебный мир, где властвуют страсть и любовь. Он жарко ласкал ее, их трепещущие тела были влажными от пота. Тишину комнаты нарушали то смех, то сладостные стоны.

Наконец, впервые в жизни, она достигла наивысшей точки наслаждения и закричала. Он увидел приоткрытые губы, через которые вырывалось судорожное дыхание, и понял, что никогда этого не забудет. Его прекрасная отважная жена, принесшая ему в приданое сорок тысяч годового дохода, стоила каждой капли его крови. Его семя жидким огнем излилось в ее лоно, навеки скрепив сделку.

Он чертыхался про себя, ощупью бредя по коридору. Если бы все сложилось иначе, если бы он был другим, сегодняшняя ночь окончилась бы по-другому. Сейчас он знал одно: она не должна узнать его тайну. Он готов сделать все, чтобы помешать этому.

Повернув за угол, он левой щекой ощутил прикосновение легкого морского бриза. Ветерок имел острый и прохладный привкус соли. Значит, он добрался до террасы, выходящей на край скалы над морем.

Как просто. Перешагнуть через низкий парапет и отдаться на волю ветра. Удар об камни внизу оборвет его никчемную жизнь.

Если бы он все еще оставался человеком, которому дано чувствовать боль, сожаление и гнев, он бы так и поступил. Однако он лишен человеческих качеств, следовательно, ему недоступны эмоции, необходимые для такого шага.

Окруженный тайной, молчанием и всепрощающим мраком, он отправился назад той же дорогой, что пришел.

Делла распахнула темно-зеленые ставни и вдохнула ароматы цветущего сада. Выйдя на залитый солнцем балкон, она с восхищением огляделась по сторонам. Прошлой ночью вилла казалась вратами преисподней. Сегодня в ярком утреннем свете ее можно было с полным правом называть раем. Буйно цвели розы и бугенвиллеи. Яркая герань отбрасывала тень на вымощенные дорожки.

Над стенами виллы высились дворовые постройки с черепичными крышами. Солнце, разогнав последние облака, заливало светом все вокруг. За одну ночь весна поборола зиму.

Делла спустилась с балкона на террасу, выходившую на оливковую рощу, росшую на склоне холма. Теперь она видела, в какую высь пришлось забираться коляске. С террасы открывался еще более захватывающий вид. К востоку лежал утопающий в зелени город, а на западе, окаймленное белой полоской песка, напоминающего жемчужное ожерелье, несло свои лазурные воды море.

— О, вы проснулись, миледи.

— Как видите, Сара. — Делла повернулась к компаньонке, вышедшей на террасу через дверь в главной части дома.

— Вы зря не послали за мной, чтобы я помогла вам встать и одеться, — с укоризной проговорила Сара. — Вы неважно себя чувствовали, миледи.

— Сейчас я чувствую себя замечательно, — заверила ее Делла. — Сколько я спала?

— Больше суток, — ответила Сара.

— Так долго? — Делла нахмурилась при мысли, что потеряла целый день. Как странно. — Мы, должно быть, доставили нашему хозяину массу хлопот.

— Трудно сказать, миледи, потому что я не видела его с той ночи. Могу лишь сообщить, что слуги здесь отбились от рук. — Она возмущенно повела головой. — Их не найдешь, когда они нужны. Делают вид, будто не знают ни слова по-английски, хотя все время подслушивают. Мы должны сегодня же уехать отсюда.

— Я не могу, — с ослепительной улыбкой заявила Делла. — У меня еще много дел.

— Ну тогда подумайте о своих делах, а я принесу вам шаль. А пока возьмите мою. — Сара сняла с себя плотную шаль из шерсти ламы.

— О нет, здесь очень тепло, — отказалась Делла. В подтверждение своих слов она подтянула рукава розового платья для утренних приемов. — Какой прекрасный день!

— Да. Но мне не нравится, как вы выглядите, миледи. Вы осунулись. Пройдемте в дом и позавтракаем.

— Через минуту. Начинайте без меня.

Делла повернулась к низкому парапету, за которым начинался крутой обрыв прямо в море. Она надеялась, что Сара поймет намек и предоставит ей разбираться в ее мыслях, которых было великое множество. К счастью, та так и сделала.

Она проспала две ночи и один день! Неудивительно, что она чувствует себя посвежевшей. От беспокойства последних месяцев не осталось и следа. Проснувшись, она встала не сразу, как предполагала Сара. Она довольно долго лежала в своем объятом полумраком мирке и размышляла. Отныне невозможно строить свою жизнь на невероятных совпадениях, которые она соединяла в нечто целое только усилием воли. Действительность, так долго отвергаемая ее сознанием, стала очевидной.

Хозяин виллы де Тоскана — не ее муж. Он и не демон без лица. Больной, жалкий, немощный калека.

Она вспомнила, что правая сторона его лица и оба глаза были забинтованы, а открытыми оставались заросший черной бородой подбородок, рот и левая щека. Бедняга, наверное, не только слеп, но и страшно изувечен. Но это не делает его чудовищем.

Делла прижала ладони к пылающим щекам. Великий Боже! Она убежала от него прочь, глупая!

Несмотря на путаницу, царившую в ее душе, она объясняла свое состояние тем, что, как ей показалось, хозяин назвал ее по имени. Сейчас же она не сомневалась, что ослышалась. Он сказал «bella», что значит «красивая». Ведь, в конце концов, он итальянец, а «bella» — довольно распространенное галантное обращение к женщине.

Ей было стыдно за то, что она позволила своим тревогам и страхам одержать верх над здравым смыслом. Хотя следует признать, что с той минуты, когда ей принесли известие о смерти Рейфа, она была сама не своя.

— Рейф мертв.

Слова, произнесенные под ярким солнцем прекрасного дня, шокировали ее своей жестокостью.

Рейф мертв.

Она впервые сказала это вслух. Даже когда лорд Кирни заявил, что был рядом с Рейфом в его последние минуты, она не поверила ему. Ей казалось, что он что-то скрывает, что-то недоговаривает.

— Но не сейчас, — прошептала она ветру, который донес до нее приятный запах моря.

Сейчас она может оценивать последние месяцы как особую форму депрессии. Она слышала и воспринимала только то, что хотела. Рейфа здесь нет. Он не изобретал лишенный логики план, чтобы заманить ее в Италию. В путешествие ее побудили отправиться усталость и граничащая с умопомешательством вера в невозможное.

Она отбросит прочь иссушающую душу скорбь и будет искать разумный способ существовать в реальной жизни. Делла медленно обошла террасу, скользя взглядом по морю и саду. Рейф с восторгом описывал это время года в Италии. И теперь, оглядывая оливковые рощи и виноградники, сверкающую на солнце лазурную гладь моря, она понимала его восхищение этим прекрасным краем.

Неожиданно Делла осознала, что нет особой необходимости немедленно возвращаться в Англию. Там ее никто не ждет. Кузины проторили дорожку в светское общество. Кларетта обрадовала ее новостью о помолвке с лейтенантом Хокадеем. Верно, пока нет необходимости ехать домой.

Она подставила лицо солнцу, впитывая его тепло. Разве на свете есть лучшее место, чем солнечное побережье Италии, чтобы залечить душевные раны и освободиться от грусти? Да, она снимет домик поблизости. Возможно, хозяин виллы даст ей дельный совет.

Хозяин! Как ей возместить ему ущерб за свое вторжение и ужасное поведение?

Теперь понятно, почему ему потребовалась компаньонка и сиделка в одном лице. Хорошо бы узнать, почему письма приходили именно в Хиллфорд-Холл. Наверняка, считала Делла, этому существует разумное объяснение. Как бы то ни было, она согласилась на это место под вымышленным именем. Со временем она подыщет себе замену. А пока надо найти возможность быть полезной.

Она повернулась к дому. Несмотря на свою древнюю красоту, вилла мало чем отличалась от развалин. При ближайшем рассмотрении было видно, что фасад рушится. Каменные плиты аркады потрескались, и между ними вылезла трава. Сад перед главным входом зарос сорняками, из розовых кустов позади дома торчат отмершие ветки. Имению настоятельно требуется твердая рука и внимательный глаз.

Делла улыбнулась. Пусть она плохая сиделка, но она долгие годы управляла поместьем отца, а это как-никак пятьдесят семь слуг. Сад надо очистить от сорняков, каменные плиты привести в порядок. Судя по состоянию виллы, нет ничего удивительного в том, что челядь пренебрегает своими обязанностями по отношению к хозяину. Бедняк или нищий и то выглядит лучше. Самое малое, что можно предложить этому несчастному в обмен на кров и стол до тех пор, пока она не найдет подходящее жилище, — это наладить быт в доме.

Приняв решение, Делла направилась в столовую, откуда вкусно пахло тостами. Она позавтракает, наденет свое лучшее платье и попросит хозяина уделить ей несколько минут для беседы.

 

Глава 16

Шотландия, 10 ноября 1815 года

Квинлан сидел в отдельном кабинете в обеденном зале постоялого двора «Корона и чертополох» недалеко от Эдинбурга. Откинувшись на спинку стула, он вслушивался в шум и гвалт, которыми сопровождалось появление еще одной охотничьей компании из Лондона. Судя по грохоту сапог и громкому смеху — все мужчины. А судя по голосам — все аристократы.

— Эй, приятель, поосторожнее с моим чемоданом!

Определенно компания пижонов. Неестественные интонации и манера цедить слова сквозь зубы и при этом пришепетывать вызвали у Квинлана улыбку. Даже его отточенный английский звучал мягко по сравнению с наречием равнинных шотландцев, которые щеголяли раскатистым картавым «р». А, ладно, это не его забота.

Он затянулся сигарой. Два с половиной месяца он прожил в горной Шотландии, в имении своего друга лорда Бэннока, пытаясь творить, но без особого успеха. Если раньше из-под его пера выходило хоть что-то, пусть и невысокого качества, то сейчас не выходило ничего. Оставив тщетные попытки, он три последние недели читал и перечитывал своих любимых авторов, сравнивая их творения со своими. Увы, не в свою пользу.

Первый снег, выпавший неделю назад, натолкнул его на мысль завершить добровольную ссылку. Он перебрался на постоялый двор к югу от Эдинбурга.

История с леди Хиллфорд была единственным светлым пятном в его жизни. В кармане лежало доказательство того, что его анонимные послания дали положительный результат. Он намеренно нагнетал напряжение, считая, что слишком активное наступление отпугнет ее. В течение полутора месяцев он посылал одно и то же письмо и только после этого забросил наживку — ее миниатюру. Она заглотнула ее, как лосось муху. Сейчас она, должно быть, в Италии и, следовательно, с Рейфом. Лишь бы у них все получилось.

— Проклятие! Господин не будет возражать, — прозвучал громкий голос у самой двери в кабинет Квинлана. — Подкину ему пару монет за беспокойство, и он с радостью выпьет свое виски в общем зале. — В ответ послышался визгливый девичий смех, и дверь распахнулась. — Слушай, приятель, — высокомерно начал незваный гость, — одному джентльмену понадобился этот кабинет. Будь любезен, поскорее выметайся отсюда.

— С каких это пор вы относите себя к джентльменам, Эшфорд?

Мужчина застыл как вкопанный. Покраснев от унижения, он устремил взгляд туда, откуда донесся голос, и обнаружил Квинлана. Он сразу же узнал его и сдернул с головы шляпу.

— Ба! Это вы, лорд Кирни!

— И никто иной, — дружелюбно сказал Квинлан, забавляясь ситуацией.

Если компанию возглавляет Эшфорд, птицы могут вздохнуть с облегчением. Вероятно, никто из этих горе-охотников не умеет зарядить мушкет. Судя по красновато-коричневой куртке для верховой езды и лимонно-желтым бриджам, Эшфорд прибыл в Шотландию с единственной целью: продемонстрировать последние модные наряды.

Движимый отнюдь не желанием пообщаться, а внезапно пробудившимся интересом к городской жизни, Квинлан предложил:

— Выпьете со мной, Эшфорд?

— Естественно выпьем!

— Ко мне может присоединиться только один из вас.

— Вот как? — Эшфорд, полный мужчина моложе сорока лет, повернулся вполоборота и бросил через плечо: — Здесь не хватит места для всех. Сядьте в общем зале. Облегчитесь и прогуляйтесь. — С комичным рвением он прошел в кабинет и остановился перед Квинланом, радостно потирая руки. — Очень мило с вашей стороны, лорд Кирни. Не знал, что вы придаете нашему знакомству такое значение.

Квинлан кивнул. При виде широкого безгубого рта Эшфорда, его выпученных глаз, а также других характерных для жабы черт у всякого возникало желание сравнить его с этим земноводным.

— Наливайте себе виски. Кажется, оно вам не повредит.

— И в самом деле. — Театральный критик и драматург сэр Бофор Эшфорд считал себя острословом, а Квинлана — своим самым опасным соперником и препятствием к славе.

Эшфорд подошел к серванту и, налив виски местного производства в большой стакан, залпом выпил его. Затем он вновь наполнил стакан и сел.

— Что нового в городе? — поинтересовался Квинлан. Не теряя времени, Эшфорд принялся излагать свое мнение о жизни в Лондоне и, в частности, в театральных кругах. Пятнадцать минут, то и дело замолкая, чтобы долить себе виски, он детально анализировал постановки года.

— Единственное, что имело успех в «Друри-Лейн», — это моя пьеса, поставленная весной. Театр выдохся. Помешался на возобновлении старого хлама, — продолжал он расслабившись. — Никто из новых авторов не может добиться финансовой поддержки, не говоря уже о том, чтобы довести постановку до конца. — Он отпил из стакана. — Конечно, мы все с нетерпением ждали ежегодной комедии Делейси. Ходили слухи, что на этот раз нам ее увидеть не суждено. — Он сокрушенно покачал головой. — Жаль — таково было общее мнение. Ваши творения изящны и тонки.

— Сомневаюсь, что ухватил вашу мысль, — сказал Квинлан. Он более успешно, чем его гость, сопротивлялся виски, хотя уже чувствовал некоторую тяжесть в голове.

— Да ладно, старик. Зачем притворяться перед друзьями? — Эшфорд хитро посмотрел на собеседника. — Болтали, что у вас нелады с вашей музой. Поэтому-то вы и сбежали в деревню. — Он наклонился вперед и пьяно ухмыльнулся. — Можете открыть правду своему собрату по перу. Мы все сгораем от любопытства. Это правда?

— Я никогда не страдал сомнениями по поводу своих способностей, а также по поводу способностей публики, — ловко ушел от ответа Квинлан. Эшфорд возмущенно фыркнул:

— Тогда как вы объясните тот факт, что слухи основываются на публичных заявлениях Лонгстрита?

— Никак. Не имею к ним никакого отношения.

— Отлично. Делаете вид, будто не вы подтолкнули его на это! Впрочем, вы не первый, кто использует противоречивые сведения, чтобы подогреть интерес публики. Байрон занимался этим всю жизнь.

Квинлан лишь пожал плечами.

Разочарованный тем, что не удалось заставить Кирни признаться в махинациях в целях рекламы, Эшфорд скис. Его пьесы никогда не имели такого успеха, как пьесы Кирни, и он не сомневался, что причина тому вовсе не отсутствие таланта, а финансовые возможности и привлекательная внешность соперника. Дамы, всегда более благосклонные к смазливым красавчикам, тащили своих кавалеров в театр на его пьесы. Утверждали, что достаточно объявить о предполагаемом присутствии Кирни на спектакле — и театру гарантирован аншлаг.

— Осень — неудобное время для постановки новой пьесы, — начал он новую атаку на добродушно настроенного Кирни, — весь бомонд живет в деревне и охотится. Но готов спорить, что, привлеченный разговорами, он опять потянется в город. — Он подмигнул Квинлану. — Ваше имя у всех на языке, и вы знаете почему.

— Не совсем понимаю, что вы имеете в виду. Боюсь, вам придется разъяснить мне.

Эшфорд хмыкнул:

— Хотите сделать из меня дурака, заставив повторять сочиненные вами же сплетни? Ну ладно. — Он принялся загибать пальцы. — Первый слух появился в разгар сезона. Говорили, что в этом году не будет новой пьесы Делейси. Следующее, что мы услышали, что пьеса будет, но не Делейси. Сам Лонгстрит заявил, будто на вас сказалась битва при Ватерлоо. Будто вы слишком деморализованы, чтобы присутствовать на премьере. — Он снова подмигнул. — Думаю, именно этим и объясняется нескладное развитие сюжета в третьей сцене второго действия. Но это не значит, что я разочаровался в вас.

Квинлан, все это время сидевший с бесстрастным лицом, позволил себе проявить интерес:

— Так вы видели мою новую пьесу?

Эшфорд рассеянно кивнул.

— Лонгстрит устроил закрытый просмотр для тех из своих высокородных покровителей, которых не будет на премьере на следующей неделе. Признаться, мне было любопытно узнать, действительно ли вы потеряли сноровку.

В театре идет его пьеса! Отключившись от болтовни Эшфорда, Квинлан осмысливал новость, оглушившую его словно гром среди ясного неба.

— Принц больше времени проводит в Брайтоне, чем в городе. Говорят, он руководит перестройкой и расширением Королевского павильона. Он проявил огромную заинтересованность в том, что вышло из-под вашего талантливого пера.

— И?..

В голосе Эшфорда явственно слышалась зависть:

— Вам нечего бояться, старик. Я опубликую свое мнение в «Лондон газетт» после премьеры. Судя по вашему виду, вы выдержите его.

Эшфорд исподтишка разглядывал строгую фигуру Квинлана, одетого в бежевые бриджи и темно-синюю куртку для верховой езды. Наряд дополнял белый шейный платок.

— Легенда о ваших страданиях понадобилась для того, чтобы зрители посочувствовали, так? Боялись, что на этот раз ваша публика не проявит к пьесе такой же интерес, как к предыдущим? Можете съездить в Лондон и взглянуть собственными глазами. — Замолчав, он сделал большой глоток и Удовлетворенно вздохнул. — Написанное для Кина не всегда отвечает вкусам публики. Я сам проходил через это.

— Главную роль играет Кин, — тихо, словно обращаясь к самому себе, проговорил Квинлан.

— Здесь практически не о чем беспокоиться, — заявил Эшфорд, пристально глядя на собеседника в надежде увидеть признаки волнения. — Немного староват для этой роли — таково мое мнение, хотя вам оно неинтересно. Впрочем, ему удается сглаживать недостатки самых трудных монологов, поэтому-то он и востребован, несмотря на свою страсть к выпивке. Если «Глупец удачи» не лучшее из ваших творений, то его смело можно назвать значимым дополнением к вашим трудам. Нам всем следовало бы пострадать так, как вы, верно?

— Верно, — хмуро ответил Квинлан, который был далеко в своих мыслях.

Чего добивается Лонгстрит, выдавая произведение другого автора за пьесу Делейси? Если он думает, что это сойдет ему с рук, он жестоко ошибается!

Квинлан огляделся по сторонам. Эшфорд как раз выливал остатки виски в свой стакан.

— Вы уже прикончили бутылку, поэтому желаю вам приятного вечера и удачной охоты.

— Кстати… — Квинлан исчез за дверью с такой скоростью, что у Эшфорда от изумления отвисла челюсть. — Что я такого сказал?

Лондон, 14 ноября 1815 года

Квинлан сидел в дальнем углу театральной ложи. В одной руке он держал программку, а в другой — заряженный пистолет. В ложе царил полумрак, через портьеры, скрывавшие его от любопытных взглядов публики, не пробивался ни один лучик света. Но ему и не требовался свет, чтобы прочитать программку. Ее текст словно выжгли у него в мозгу. «Глупец удачи» Квинлана Делейси. Комедия в трех действиях.

Здесь было две ошибки. Он никогда не писал пьесы, заявленной в программке. И не давал согласия ставить свое имя на произведении другого автора.

Он приехал в Лондон сегодня в полдень и обнаружил, что еще не поздно предотвратить гнусное предательство по отношению к нему самому и ничего не подозревающей публике. Премьера была назначена на вечер, поэтому у него хватало времени, чтобы переодеться и отправиться в театр.

Горя желанием своими глазами увидеть низкопробную пародию, которой приписывают его авторство, он смешался с толпой зрителей. Отовсюду доносились возбужденные голоса, публика с нетерпением ждала нового творения знаменитого драматурга.

— …так долго не ставили новых пьес Делейси.

— Слышал, что принц доволен…

— …будет среди зрителей, моя дорогая.

— …сам регент!

— …Лонгстрит из кожи вон лезет, чтобы его посвятили в рыцари.

— Еще один успех Делейси… Кто знает?

— Проклятие! Вам не удастся! — процедил сквозь зубы Квинлан и смял программку.

Он пришел сюда для того, чтобы поймать на месте преступления и самозванца, и своего подлого режиссера!

Он подождет, когда начнется спектакль. Сначала публика будет озадачена, потом выразит свое недовольство, а под конец — гнев низким качеством пьесы. Тогда он встанет и обнаружит свое присутствие. Он потребует, чтобы Лонгстрит представил всем наглого обманщика, который наверняка не устоит против искушения побывать на первом публичном представлении своего произведения, обманщика, осмелившегося поставить на своем жалком творении авторитетное имя Делейси.

Квинлан провел пальцем по рукоятке пистолета. Он чувствовал, что способен на преступление, хотя не худшим вариантом было отдать самозванца на суд одураченных зрителей. Как известно, лондонская публика бунтовала и устраивала скандалы и по менее серьезным поводам. В одном Квинлан был непоколебим: с Лонгстритом он разделается сам.

Долгие месяцы он подозревал этого человека. Не поддайся он на уговоры уехать в августе из города, давно бы проверил свои подозрения.

Квинлан не мог понять, почему Лонгстрит решил, будто это сойдет ему с рук. По дороге в Лондон он строил сотни различных предположений, но ответ так и не приходил. Когда он уже въезжал в город, у него возникла одна идея, но он никак не мог поверить в то, что Лонгстрит отважился на такой шаг.

Спекулируя именем Делейси, Лонгстрит намеревался низвергнуть его с высоты славы и расчистить дорогу своему новому протеже.

Мысль потрясла и разозлила Квинлана. Он никогда не считал Лонгстрита человеком с моральными устоями, однако верил, что в бизнесе тот придерживается хоть какой-то этики. А в этом хитроумном плане — очернить имя одного, чтобы продвинуть другого, — было нечто дьявольское.

— Ему не уйти от возмездия, пока я жив, — пробормотал Квинлан. — Нет, пока жив он!

Когда поднялся занавес, его охватило странное возбуждение. Он чувствовал себя так же, как перед атакой при Ватерлоо. Кровь быстрее потекла по венам, дыхание участилось. Наклонившись вперед, он немного отодвинул в сторону портьеру. Слабые аплодисменты, которыми зрители встретили пасторальные декорации, звучали для него как отдаленные ружейные выстрелы.

Сначала бешенство мешало ему вслушиваться в слова актеров. Главным героем был надутый лейтенант, расхаживавший с важным видом. В первой сцене он быстро соблазнил и бросил девушку-ирландку, а во второй — с не меньшей быстротой атаковал врага. Нет, это была не его пьеса. Он никогда не переносил действие в Ирландию, никогда не писал о войне и военной службе… хотя нет, писал, в первой драме. Кто-то воспользовался его произведением и превратил трагедию в комедию!

— Боже!

Полный ярости возглас привлек внимание зрителей к его ложе, но он успел скрыться за портьерой.

Вдруг Квинлана словно поразила молния. Он опять осторожно отодвинул портьеру и стал более внимательно следить за ходом спектакля.

Чем дальше разворачивалось действие, тем острее он ощущал, что с ним творится нечто странное. Тело покрылось гусиной кожей, во рту пересохло. Он узнавал пьесу!

Не диалоги героев, а детали, из которых они строились. Фразы, характеры второстепенных персонажей из других произведений — это и многое другое принадлежало ему.

Когда закончилось первое действие, Квинлан откинулся на спинку стула, потрясенный до глубины души. Казалось, он повредился в рассудке. Он не писал эту пьесу, но вполне мог написать. В ней присутствовали все характерные черты его стиля.

Кто-то украл его работу, вырвал куски из различных пьес, а потом собрал наворованное в произведение, смутно похожее на первоначальное, но в то же время абсолютно новое.

Началось второе действие, но Квинлану даже в голову не пришло прервать спектакль. Он превратился чуть ли не в самого внимательного зрителя. На шаг опережая автора, он пытался предсказать, как будет развиваться действие. Иногда его догадки были верными, но чаще события принимали неожиданный оборот, вызывая у него удивление, а у публики — одобрение. Поражающие своей меткостью и отточенностью фразы свидетельствовали о том, что пьесу написал не какой-то писака, а талантливый автор.

Примером тому служила заключительная сцена второго действия. Действие пьесы снова переместилось в Ирландию, где брошенная девушка, теперь уже беременная, получает от своего возлюбленного-офицера письмо, в котором тот категорически отрицает свою любовь к ней. В отчаянии бедняжка решает покончить жизнь самоубийством, но ее попытки закапчиваются комически. Она хочет повеситься, но веревка не выдерживает ее вес. Хочет утопиться, но река выбрасывает ее на гальку. Кидается с обрыва, но юбкой цепляется за камень. Сдавшись, она решает оставить ребенка, который, должно быть, желает жить сильнее, чем она — умереть. Квинлан заерзал в кресле, когда упал занавес. Совершенно ясно: пьеса нацелена не только на то, чтобы развлечь публику. Он в жизни не читал и не видел пьесы, в которой было бы столько скрытой и тонкой сатиры. И предметом насмешки был он!

В пьесе не было ни одной фразы его собственного сочинения, однако это сильнее всего нервировало Квинлана. Складывалось впечатление, будто автор побывал у него в голове, нашел и исправил слабые стороны его стиля и извлек произведение наружу во всем его великолепии.

Квинлан дрожащей рукой провел по лбу. Кто мог такое совершить? Некто, кто не хуже его знает его работы. Некто, кто наблюдал, как он творит, или слышал его рассуждения о драматургии, кто обладает потрясающей способностью подражать чужому стилю и видит комизм в житейских ситуациях. Некто, кто решил на глазах публики подвергнуть его унижению.

Несколько секунд он размышлял над тем, а не решил ли лорд Байрон таким образом отомстить за то, что Квинлан несколько лет назад раскритиковал его.

Квинлан почувствовал, что горят щеки. Если так, то лорд Байрон добился своего.

Эдмунд Кин с неподражаемым мастерством исполнял роль чванливого солдата, споткнувшегося о собственное высокомерие. Каждая его реплика звучала преувеличенно напыщенно — такое мог написать только человек, обладающий непревзойденным красноречием. К тому же такой великий актер никогда бы не снизошел до того, чтобы играть роль в пьесе, созданной автором менее известным, чем он сам. Значит, автором является Байрон?

Снедаемый любопытством, Квинлан принялся строить догадки. По некотором размышлении письмо, которое ирландская девушка получила от своего возлюбленного, в значительной степени напоминало письмо, написанное им для Петтигрю. Нет, это невозможно. Если кто-то и разболтал о том, что он сочинял письма для солдат, никто не мог знать о содержании письма Петтигрю. Можно допустить, что Эррол сам рассказало о нём. Нет, маловероятное совпадение. Сила воображения Байрона не сравнима с его. Если бы того попросили сочинить письмо, настолько велика вероятность, что его содержание будет похожим?

Квинлан расправил плечи. Он никогда не сомневался в том, что у него много критиков, только ему в голову не приходило, что один из них окажется таким жестоким. Его мягкая сатира на Байрона была и лестной, и забавной. То, что уготовил ему таинственный незнакомец, можно назвать умственной вивисекцией.

Когда началось третье действие, Квинлану показалось, что в бурный смех публики вплетаются язвительные смешки. Вероятно, среди зрителей есть те, кому известна вся подноготная. Он несколько мгновений внимательно оглядывал зал в поисках знакомого бледного лица, обрамленного темными вьющимися волосами. Байрона он так и не нашел, хотя это не значило, что его здесь нет.

Кто бы ни был творец пьесы, ему прекрасно известно, как угодить публике. Спектакль завоевал сердца абсолютно всех присутствующих.

После окончания последнего действия Квинлан еще некоторое время сидел, вцепившись в барьер, и смотрел на пустую сцену. Зрители возгласами и аплодисментами выражали свое восхищение. Занавес снова подняли, главные актеры поклонились публике. Гром аплодисментов накатывал волнами, будто разбивавшимися о рампу. Появление Кина было встречено восторженным ревом, грозившим загасить свечи. Публика потребовала автора.

Квинлан, ждавший этого мгновения, встал и подошел к барьеру, чтобы получше разглядеть самозванца. Он еще не решил, что сделать, — поздравить того или бросить ему вызов.

К его ужасу, зрители партера сразу же заметили его. Театр снова взорвался криками «Автора! Автора!» и аплодисментами, пламя свечей опасно затрепетало. В ложу полетели букеты цветов и усыпали пол у его ног. Лицо Квинлана перекосилось от досады, но он все же поклонился публике, приняв ее незаслуженную похвалу. Он не автор пьесы, но он обязательно выяснит, кто написал ее!

Внезапно краешком глаза он увидел, как из-за кулис появилась приземистая фигура.

— Лонгстрит! — процедил он сквозь зубы. Квинлана удивило, что Лонгстрит посмотрел на него и улыбнулся. Более того, он принялся аплодировать ему, будто не он стоял за обманом.

Квинлан собрался покинуть ложу, когда дверь неожиданно распахнулась.

— Кирни, ты снова поразил нас всех! — весело воскликнул первый из длинной вереницы почитателей, сжав Квинлана в медвежьих объятиях.

 

Глава 17

— Что значит, вы не писали «Глупца удачи»? — Гораций Лонгстрит посмотрел на Квинлана через стол, уставленный бутылками шампанского и блюдами с запеченными устрицами и шейками омара. — Естественно, писали, лорд Кирни. А почему же во дворце читают пьесы Квинлана Делейси?

Квинлан устремил на режиссера суровый, как зимний морской шторм, взгляд.

— Именно об этом я и хочу спросить вас.

После спектакля толпа поклонников, жаждущих выразить свой восторг по поводу пьесы, которую он не писал, помешала ему перехватить Лонгстрита. Не желая демонстрировать свое возмущение публике, он позволил людской толпе вынести себя к выходу, но к этому моменту Лонгстрита и след простыл.

К счастью, тот, оставшись верным привычке, отправился в свой клуб, чтобы поужинать в интимной обстановке в кругу приближенных. На этот раз компанию ему составляли две актрисы, исполнявшие второстепенные роли в сегодняшней премьере.

Дорога несколько укротила пыл Квинлана, и к моменту появления в клубе его ярость превратилась из пожара в ровный огонек. Он с пренебрежением оглядел логово Лонгстрита. В отдельном кабинете был накрыт стол, а за китайской ширмой виднелась кровать с небесно-голубым покрывалом. Негодяю крупно повезет, если после сегодняшней встречи он воспользуется этим ложем!

Квинлан вытащил из-под полы пальто кнут, позаимствованный у кучера. Он черной змеей мелькнул в его руке, и одна из женщин испуганно вскрикнула.

Квинлан перевел взгляд с внезапно побледневшего режиссера сначала на одну, потом на другую миловидную брюнетку, расположившихся по обе стороны от Лонгстрита. У Квинлана не было ни малейшего желания отвечать на их кокетливые взоры.

— Если вы не желаете расстраивать своих гостей, предлагаю вам удалить их, — с аристократическим высокомерием произнес он.

— Вы слышали, что сказал виконт? — Губы Горация исказила нервная улыбка. Он замахал руками, будто разгоняя птиц. — Кыш, мои маленькие голубки! Бог мой! Оставь шампанское, Глория! Даме не пристало пить залпом. Ты выпьешь его, когда мы закончим.

Женщины с явной неохотой покинули комнату. Та, которую звали Глорией, напоследок бросила на Квинлана соблазнительный взгляд. Но он не обратил на нее никакого внимания и двинулся к своей жертве.

— Я все сделал, как вы пожелали, милорд. — Гораций великодушно указал рукой на освободившийся стул. — Присаживайтесь и отведайте черепахового супа. Здесь его готовят просто изумительно.

— Не надо мне супа!

Лонгстрит так и не донёс ложку до рта. Сильная рука схватила его за шею и сдернула со стула. Он повис, едва доставая кончиками пальцев до пола. Бедняга понял: сейчас случится то, чего он всегда опасался. Превосходящий его по росту и силе виконт применит силу.

Квинлан вплотную приблизил свое лицо к покрасневшей физиономии режиссера.

— А теперь ответьте мне как можно короче. Кто написал пьесу?

Гораций прочистил горло.

— Вы, милорд.

Квинлан сильнее сдавил ему шею.

— Это неправильный ответ.

— Я… я… — Лицо режиссера побагровело. — Не другой!

Квинлан резко разжал пальцы, и Лонгстрит рухнул на стул. С выпученными глазами, с разинутым ртом он напоминал рыбу, вытащенную из воды. Он приходил в себя целую минуту, судорожно глотая воздух.

Хотя, по правде, он пришел в себя почти сразу и тянул время, чтобы обмозговать положение. Свою тактику он разработал много месяцев назад, когда Кирни уехал из города. Он собирался стоять на том, что Кирни действительно написал эту пьесу. Однако он не предполагал, что ему придется сыграть лучший спектакль в своей жизни, чтобы спасти постановку.

Лонгстрит медленно выпрямился, продолжая держать руку у саднившего горла, и одернул жилет. После этого он осмелился поднять глаза на своего мучителя. У него не прибавилось храбрости, когда он обнаружил, что Делейси отступил на несколько футов и поигрывает кнутом.

— Милорд, поверьте мне. Если произошла ошибка…

— То ее совершили вы. — Квинлан смерил режиссера презрительным взглядом. — Вы хотите, чтобы я поверил будто вы приняли мою пьесу и поставили ее, не изменив ни строчки?

Гораций пожал плечами:

— Верно, у нас с вами были некоторые разногласия.

— Правильнее сказать, мы оказались в тупике.

— Ну, хорошо. Но я был готов сгладить… нет, снять все противоречия между нами. — Гораций поспешно глотнул шампанского и поморщился, когда шипучий напиток обжег ноющее горло.

— Откуда у вас эта пьеса? Не трудитесь лгать. Я все равно узнаю.

Гораций и не думал сопротивляться:

— Примерно через месяц после вашего отъезда я получил посылку с вашей новой пьесой. — Свист кнута в воздухе заставил его зажмуриться. — Ну ладно. Скажем, мне намекнули, что это ваша новая пьеса. Я прочитал ее и остался более чем доволен.

— Я хочу взглянуть на оригинал.

Гораций пошарил по столу в поисках вилки.

— Зачем?

— Чтобы убедиться, что там не мой почерк.

— Признаться, я не задумывался над этим, — с обезоруживающей искренностью признался Лонгстрит. Вынужденный соображать быстрее, чем когда-либо в жизни, он добавил: — Увы, это невозможно. Рукопись переписал мой писарь еще до того, как я прочитал ее. — Он с тревогой наблюдал, как мечется по полу кончик кнута, зажатого в неугомонной руке Квинлана. — Она вся была залита водой. Да, теперь вспоминаю. Она намокла в дороге. Ну и потрудились мы, чтобы высушить ее! Скопировав, мы выбросили оригинал.

Квинлан остался бесстрастным:

— Кто переписывал пьесу?

Гораций вытер салфеткой пот, выступивший на верхней губе.

— Возможно, я найду эту информацию в своих записях. Кстати, почему все претензии ко мне? Не мог же я знать, что это подделка.

Квинлан хмыкнул:

— Я давно подозревал, что вы затеяли что-то недоброе.

— Подозревали? — Гораций рассмеялся, несмотря на боль в горле. — Думали, милорд, что я собираюсь обвести вас вокруг пальца? Какая чушь! Что бы я с этого имел? Ничего. Можете утром выяснить у своего поверенного: аванс выслан вам в течение недели после получения рукописи.

— Я не подписывал контракт.

— На это есть полномочия у вашего поверенного, — напомнил Гораций. — Полагаю, условия вам понравятся. Сегодня был аншлаг. Спектакль обещает быть очень популярным.

Квинлан отнесся к услышанному с большим скепсисом. Его «я» все еще истекало кровью после сатирического свежевания. Однако если Лонгстрит говорил правду, если он не ставил себе целью унизить его или одурачить, кому же тогда пришла в голову идея поставить подделку вместо настоящей пьесы Делейси?

Квинлан не смог бы объяснить, почему ему внезапно вспомнилась таинственная рыжеволосая незнакомка, но почему-то у него появилась твердая уверенность в том, что именно она приложила руку к обману.

— В августе в вашей конторе работала молодая женщина, ирландка с огненно-рыжими волосами. Кто она?

— Мисс… э-э. Дайте подумать.

Кнут просвистел над блюдом с устрицами и с яростью обвился вокруг хвоста омара, возлежавшего на тарелке Лонгстрита.

— Джеральдин! — завопил Гораций, вскочив.

— Мисс Джеральдин? — вскинув бровь, переспросил Квинлан. — Значит, она незамужняя? Лонгстрита трясло как в лихорадке.

— Она сказала, что ее жених погиб при Ватерлоо.

— А кто он?

Гораций поспешно попятился.

— Не знаю, милорд! Клянусь!

— Как получилось, что она стала работать у вас?

— Она заявила, что работала писцом в Ирландии и что ей нужны деньги на ребенка. Я пожалел ее и взял на работу.

Квинлан впервые слышал, чтобы Лонгстрит проявил жалость, но решил не заострять на этом внимание.

— Как долго она у вас работала?

— Несколько месяцев. Позвольте узнать, милорд, как вы познакомились с ней?

Квинлан освободил омара и принялся сворачивать кнут.

— Однажды вечером я застал ее в вашей конторе. Она работала над каким-то текстом и не дала мне его прочитать. Я видел слишком мало, чтобы определить, ту ли пьесу вы поставили, хотя с большой вероятностью допускаю, что ту. А теперь еще раз расскажите, как к вам попала рукопись.

— Как я уже говорил, она пришла по почте.

— Вы сами ее получали?

— Естественно нет. Этим занимаются мои клерки.

— Значит, вы не можете утверждать, что ее прислали по почте. Возможно, она просто появилась в вашей конторе.

Гораций притворился, будто не поспевает за рассуждениями виконта. Он понимал, что опасно перекладывать вину на исполнителя преступления, но вся его жизнь состояла из опасностей, а отсутствующая жертвенная овца лучше, чем никакая.

Он хлопнул себя ладонью по лбу.

— Я вижу, куда вы клоните, милорд! У вас блестящие дедуктивные способности! — Он потер руки, предвкушая как сейчас обелит себя. — Возможно, девчонка врала, что ее любовник умер. Возможно, он ирландский писатель и подбил ее отправиться ко мне. Очевидно, ее целью были отнюдь не деньги. Они договорились, что она подсунет мне рукопись. Боже! Моя карьера! Я пропал!

Квинлан счел объяснение слишком гладким, для того чтобы полностью оправдать Лонгстрита.

— Откуда ей было известно, что я не вернусь в город до премьеры и не раскрою обман?

— Не знаю, — честно признался Гораций. Весь его заранее обдуманный план провалился, и сейчас он, как и Квинлан, плыл по течению. Однако он мгновенно уяснил, что настал самый подходящий момент возложить всю инициативу в плавании на своего собеседника.

— Она на этом ничего не заработала, — после непродолжительной паузы заключил Квинлан. — Ее любовнику репутации не прибавилось. Какая у них выгода? Если только… — его глаза опасно блеснули, — они не затевали шантаж.

— Шантаж? — повторил Гораций. — О да, понимаю. Думаете, что теперь, после премьеры, девчонка со своим любовником пригрозят мне, что расскажут публике, как я принял чужую работу за вашу. Им поверят, если учесть, что последнее время ходили слухи о ваших творческих затруднениях. — Гораций благоразумно не упомянул о том, что сам был источником этих слухов. — Вы подозреваете, что наглецы надеются на ваше согласие купить их молчание, дабы спасти свою репутацию? Это мысль.

Едва последние слова слетели с его губ, Гораций сообразил, что подобный поворот грозит ему большим скандалом. Лорд Кирни принадлежит к тем, кто высоко ценит свое имя.

— А теперь подумайте, милорд, скандал подвергнет сомнению авторство всех ваших произведений. Это фактически навсегда погасит ваш литературный огонь! — заявил он с точно отмеренной долей возмущения.

Удивленный тем, что Кирни никак не отреагировал на его слова, Лонгстрит поднял голову и обнаружил, что взгляд виконта затуманен. Не уверенный в том, что его светлость следует в указанном им направлении, он резюмировал:

— Как мы знаем, редко кому удается в полной мере восстановить утерянную репутацию.

Квинлан строил собственные догадки. У него сложилось впечатление о мисс Джеральдин как об особенной, хорошо начитанной молодой женщине, у которой хватило смелости противостоять ему. Тогда его поразила ее дерзость, бесстрашие, с которым она вырвала листок из его руки. Сейчас он мог по-новому истолковать ее действия. Она намеревалась обвести его вокруг пальца! Возможно, тем же объяснялась и ее уступчивость.

Квинлана удивляло, что его интерес к ней не угас, даже когда он узнал о ее беременности. Долгие недели после встречи он с удовольствием вспоминал, как целовал ее. Но если его догадки верны, в тот вечер она намеренно вызывала в нем нужные ей чувства. Она с готовностью ответила на его поцелуй, и он мгновенно возбудился, поверил в то, что и она получала удовольствие от поцелуя.

Квинлан похлопал рукояткой кнута по ладони. Возможно, она бы уступила Лонгстриту, если бы он настоял. Что ею двигало — желание или стремление отвлечь его внимание от работы ее любовника?

Он перевел взгляд на Лонгстрита, который нетерпеливо ерзал на стуле. Что это с ним, он напуган или хочет в туалет? Квинлан сомневался, что рыжеволосая мисс Джеральдин могла организовать заговор одна. Постановка должна принести Лонгстриту немалую выгоду: рыцарское звание, если не врут слухи. Он не поверит никому, пока не поговорит с девушкой.

— Где мне ее найти? — резко произнес он. Гораций поднял взор к небесам, моля, чтобы поиски беглянки не увенчались успехом.

— В прошлом месяце, милорд, она отплыла в Италию.

Неаполь, 14 ноября 1815 года

— Очаровательная bambina, графиня! Вы отмечены божьим благословением.

Кетлин повернулась к говорившей, но не смогла четко разглядеть ее. Казалось, она отгорожена от мира дымчатой завесой.

— Как она? — раздался мужской голос.

— Хорошо, синьор. — Не разобрав, что с таким почтением произнесла женщина, Кетлин сообразила, что они говорят на итальянском.

— А ребенок?

— Девочка, здоровая.

— Ха.

Кетлин интуитивно догадалась, что возглас выражал облегчение и сочувствие, покорность и разочарование, и даже некоторую обреченность. Почему — она не знала. Она чувствовала только чудовищную усталость. Даже желание увидеть новорожденную не помешало ей заснуть.

Когда Кетлин спустя некоторое время открыла глаза, она увидела силуэт мужчины, загораживавший от нее свет. Ее взяли за руку. Затем она ощутила, как к тыльной стороне ладони прикоснулись губы, сухие и теплые, и ее руку положили на одеяло.

— Вы произвели на свет девочку, графиня, — по-английски сказал мужчина. — Сожалею, cara, что не мальчика.

Кетлин облизала пересохшие губы и устремила затуманенный взгляд на лицо незнакомца.

— Кто вы?

— Вы не помните? Это, наверное, из-за настойки опия. — В его голосе послышалось некоторое удивление. — Я тот, за кого вы согласились выйти замуж.

Кетлин поморгала, и ее зрение прояснилось. Мужчина был высоким, с бледно-оливковой кожей, узким лицом, орлиным носом и густыми серебристыми волосами. Он не был стар, но никто не назвал бы его и молодым. Черты лица свидетельствовали о его аристократическом происхождении и снисходительном характере. Взгляд темных глубоко посаженных глаз дал понять Кетлин, что он твердой рукой правит своим миром и что в настоящий момент она является частью этого мира.

После непродолжительного молчания он снова заговорил на безупречном английском со слабым итальянским акцентом:

— Мы можем свободно общаться на вашем родном языке, cara, никто нас не поймет. У нас было следующее соглашение: если родится мальчик, я женюсь на вас и сделаю его своим наследником. Увы, вы родили девочку. Хоть она и прекрасна, cara, я не могу жениться на вас.

— Но зачем вам это понадобилось? — не удержалась от вопроса Кетлин.

Он сочувственно улыбнулся ей:

— Со временем вы все вспомните. А сейчас вам надо поспать. Роды были скорыми, такими скорыми, что доктор не успел приехать, — с нажимом произнес он. — Повитуха говорит, что сам Бог не пустил этого мясника на порог.

Он пожал плечами, и Кетлин обратила внимание на то, что он чрезвычайно элегантен. Он был одет в черный атласный халат, на запястьях и вокруг шеи пенилось кружево, черный шелковый галстук украшала бриллиантовая булавка.

— Вы очень ослабли: едва оправились от малярии, когда начались роды. Спите, набирайтесь сил и знайте, что вы и ваша очаровательная bambino, можете жить под моей крышей сколько вам угодно. — Наклонившись, он положил ладонь ей на глаза.

Словно по волшебству веки Кетлин налились свинцом, и она погрузилась в глубокий сон.

Когда она пробудилась, в комнате царил полумрак. Возле кровати стояла женщина, одетая в черное шелковое платье; на руках она держала извивающийся и вопящий сверток.

— Девочка должна поесть, графиня, — обеспокоено сказала она. — Синьор требует, чтобы ему не мешали ее крики, когда он работает.

Кетлин немного приподнялась, и ее голову пронзила такая адская боль, что она едва не потеряла сознание. Заботливые руки подхватили ее за плечи, помогли сесть и поправили подушки. Когда головокружение прошло, она взяла малышку.

Осторожно откинув угол пеленки, она взглянула в крошечное личико, сморщенное и красное от крика. Видимо, приток свежего воздуха отвлек малышку, потому что она сразу же перестала плакать и открыла глазки. Ее личико разгладилось.

При виде дочери у Кетлин перехватило дыхание и сердце сладостно заныло.

— О, она прекрасна!

— Густые черные волосики, как у синьоры, — кивнув, согласилась няня.

Кетлин промолчала. Темные волосы и голубые глаза были даром отца девочки, Эррола Петтигрю, барона Лисси.

— Ей надо поесть.

Няня быстро распеленала малышку и положила ее так, чтобы Кетлин удобнее было дать грудь. Едва она дотронулась соском до щечки новорожденной, как та, повернув головку, с жадностью вцепилась в него и принялась сосать.

— Она будет сильной и волевой девочкой, — одобрительно прокомментировала повитуха, обращаясь к одной из горничных. — А теперь иди! Прочь!

Когда все ушли, а повитуха отошла в тень, Кетлин огляделась.

Она находилась в просторной, похожей на пещеру комнате. Тонкой работы мебель сверкала позолотой даже в слабом свете двух свечей. Между роскошными коврами виднелись блестящие полосы мраморного пола. Это был дворец.

До Кетлин донесся отдаленный звук пианино. Теперь она все вспомнила. Хозяином дворца был граф Франкапелли, известный композитор, автор симфоний и опер.

Они познакомились на корабле, плывшем из Марселя в Неаполь. Она неожиданно упала в обморок. Он проявил исключительную доброту: предложил свою каюту, настоял, несмотря на ее сопротивление, чтобы она пользовалась его гостеприимством до конца путешествия.

Возможно, болезни, а может, и страшная усталость помешали ей сохранить свою тайну. Как бы то ни было, этот добросердечный человек выведал у нее историю ее жизни. А потом предложил сделку.

Он хотел, нет, ему нужно было получить наследника, не осложняя свое существование поисками невесты. Она приедет в Неаполь и поселится у него. Ее представят как английскую графиню. Если она родит сына, они официально оформят свои отношения и будут вместе растить ребенка.

Но она родила не сына. Младенец, который лежал у нее на руках и к которому так стремилось ее сердце, оказался девочкой. Кетлин прижалась губами к влажной щечке дочери и прошептала:

— Не знаю, какая судьба занесла нас так далеко, моя ненаглядная, но клянусь, что сделаю все, чтобы тебе было хорошо.

 

Глава 18

Шотландия, ноябрь 1815 года

Одетая в платье из ирландского поплина с длинными рукавами и четырьмя рядами вышивки по подолу, Кларисса Роллерсон в изящной позе сидела на ярко-синей атласной кушетке в большой гостиной деревенского особняка лорда Мейна. Ее золотистые волосы были собраны на макушке и украшены темно-синей лентой. На лоб и на щеки ниспадали локоны, выбившиеся из прически.

Чуть в стороне, возле окна с бархатными шторами, стояла Кларетта. Она была одета в простое муслиновое платье с табачного цвета спенсером. Наряд не красил Кларетту, на его фоне ее черные волосы казались блеклыми и скучными, как древесная кора. Она из окна следила за мужчинами, которые шли по высокой траве к окутанному туманом лесу. В их руках поблескивали стволы мушкетов. На поводках бежали собаки. Шествие возглавляли загонщики, готовые в любой момент вспугнуть фазанов и заставить их покинуть свои гнезда. Итак, мужчины отправлялись на утреннюю охоту.

— Ненавижу охоту! — с пренебрежением заявила Кларетта. — Надеюсь, все птицы разлетятся или погибнут от ранних заморозков!

— Какая жестокость, дорогая! — Леди Грифоне, еще одна гостья лорда Мейна, спокойно поправила лежавшие на коленях пяльцы. — Тогда мужчинам будет испорчен весь праздник.

— Более того, — вмешалась леди Стэнхоуп, — они отправятся искать развлечения в другом месте.

— Ну и хорошо, — тихо пробормотала Кларетта.

Неужели она единственная во всей компании, чьи мысли дергаются и извиваются, как форель на крючке?

Если учесть, что за последние две недели она почти не виделась с Джейми, то он вполне мог остаться в Лондоне. А она бы лучше поехала домой, в Сомерсет, где могла бы проводить время на конюшне. Однако она уже уяснила, что в аристократических кругах безраздельно правит протокол.

К примеру, она и другие дамы недавно вернулись с неторопливого завтрака на десятерых, то есть для половины гостей, приглашенных лордом Мейном. Теперь дамы были обязаны весь день просидеть кружком. Ожидалось, что они с сестрой, слишком юные, чтобы принимать участие в беседах, сдобренных городскими сплетнями и скандалами, будут рисовать, шить или писать письма менее удачливым подругам. Мучившаяся от скуки Кларетта не могла придумать, кому бы написать.

— Похоже, будет дождь. Как вы думаете, они вернутся рано? — обратилась она к присутствующим.

— Ничто не заставит лорда Грифонса вернуться прежде, чем он убьет свою куропатку, — со смехом заявила леди Грифоне.

— Моя сестра хандрит, потому что охота отняла у нее господина Хокадея, — съязвила Кларисса.

— Некоторым из нас больше повезло с поклонниками. — Кларетта отвернулась от окна. Хмурое выражение мгновенно исчезло и на ее лице появилась улыбка, когда она обнаружила, что один джентльмен снизошел до их общества. — Значит, охотники возвращаются, лорд Мейн?

— Нет, мисс Кларетта. — Лорд Мейн был чрезвычайно влиятельным джентльменом, но почему-то чувствовал неловкость, приближаясь к девушкам. — Я не пошел с ними.

— Вы не одобряете охоту, лорд Мейн? — Кларисса предприняла одну из своих редких попыток завязать беседу.

— Признаться, нет, — ответил лорд Мейн. Он выглядел хмурым, но в его глазах было нечто, что в менее официальной обстановке можно принять за лукавый огонек. — Я избаловался. За последние месяцы я вволю поохотился. — Он сел рядом с Клариссой на стул времен Людовика XIV.

Кларетта, которой надоело разглядывать окрестности, переключила свое внимание на лорда Мейна. За две короткие недели лорд Альфред Мейн превратился в самого настойчивого поклонника сестры. Старше остальных воздыхателей — ему было тридцать восемь, — он всегда отличался внешним спокойствием. Его темные, чуть вьющиеся волосы уже тронула седина на висках. У него был длинноватый нос и широковатый рот. Казалось, что его глубоко посаженные серые глаза под нависающими бровями все время остаются в тени. Впрочем, его нельзя назвать некрасивым, решила Кларетта. Столь различные черты прекрасно дополняли друг друга. Возможно, его слегка надменный вид, по мнению Джейми, объяснялся тем, что ему жмут туфли. «Все к лучшему, — подумала девушка. — Клариссе нужна твердая рука, чтобы управляла ею».

Конечно, ходили всякие слухи о характере лорда, из-за которого последние два года он провел в Шотландии в ожидании королевского прощения и разрешения вернуться в Лондон.

Естественно, Кларетта не принимала участия в обсуждении сплетни, превратившей лорда Мейна в притчу во языцех. Ей потребовалась неделя на то, чтобы лестью вытянуть подробности из Джейми. Помогла мелочь. Вчера, как и три вечера подряд, Кларисса за ужином сидела рядом с лордом Мейном, и Джейми, мучимый ревностью, наконец-то согласился рассказать о «том отвратительном деле».

В конечном итоге Кларетта, считавшая лорда Мейна занудой, пересмотрела свое мнение о нем и сочла его ужасно романтичным. Не каждый джентльмен осмелится назначить дуэль под стенами Уайтхолла и тем более убить члена парламента, оскорбившего его прежнюю жену. Корону покоробило место проведения дуэли, но среди двора нашлись сочувствующие и решили, что для гордого Мейна высылка из Лондона предпочтительнее заключения в Тауэр.

Прощение было получено два года спустя, в конце этого сентября, поэтому лорд Мейн пригласил Роллерсонов и других гостей поохотиться. Деревенская жизнь пошла ему на пользу, с озорной улыбкой заключила Кларетта. По нему нельзя было сказать, что, по словам Джейми, первые полгода после смерти жены он пил не просыхая: одну часть этого времени он пребывал в полубессознательном состоянии, а другую — в бессознательном. Щеки лорда Мейна не обвисли, его лицо покрывал загар, летом он обычно рыбачил в ледяных горных ручьях. Его тело, хоть и более плотное, чем у молодых щеголей, сохранило былую силу.

Однажды Кларетта услышала, как одна из гостивших дам заявила другой, что такая выносливость объясняется его повышенным интересом к противоположному полу. Тем же самым объяснялся и интерес вышеназванных дам к нему. Он олицетворял собой, заключила девушка, образ нового романтика: красивый, ранимый и безрассудный дворянин, мечтающий о любви доброй женщины.

Увы, кажется, эти качества растрачивались впустую. Кларетта снова нахмурилась. Как утверждала Кларисса, она терпела — нет, благосклонно принимала — общество лорда Мейна просто потому, что он не манерничал, не заикался и не проливал чай в ее присутствии.

Кларетта подозревала, что лорд Мейн, достаточно здравомыслящий и сообразительный человек, догадывается об отношении к нему сестры и терпит его, чем дает пищу для сплетен дамам, вынужденным искать себе развлечения, пока мужчины охотятся.

Кларетта подошла к портрету одного из предков лорда Мейна. На нем в полный рост был изображен шотландец в килте и тартане. Хорошо бы Кларисса остановила свой выбор на Мейне! Джейми, осознав, что Кларисса утеряна для него, бросился бы к Кларетте за утешением, и она бы открыто призналась ему в своей давней любви.

Кларетта прикусила губу. Уже два с половиной месяца, с той ночи на балу у Эверхартов, когда она хитростью добилась от Джейми поцелуя, он сторонится ее. Она не раз замечала, что он задумчиво смотрит на нее, когда считает, что она его не видит. Самое ужасное заключалось в том, что она не знала где ошиблась. Хотя это не имело для нее особого значения. Как бы то ни было, но Джейми поцеловал ее, и кровь все еще бурлила, как шампанское, от этих поцелуев! Ей хотелось снова пережить такие же ощущения и испытать нечто большее. Неужели он не догадывается о ее чувствах? А если догадывается, почему не отвечает взаимностью? Ах, если бы их оставили наедине, она бы открыла ему глаза! Но окружающие, точнее папа, отлучаются лишь на время.

Дважды ей удалось помешать отцу надавить на Джейми, чтобы тот назначил дату свадьбы. Однако на охоте у мужчин обязательно возникнет возможность для приватного разговоpa. А это подвергнет опасности ее мечты. Джейми уже два раза обвинил ее в том, что она недостаточно усердно завлекает поклонников. Надо что-то придумать, и побыстрее, пока Джейми не разорвал их договор и она не потеряла его окончательно.

Неожиданно Кларетта повернулась спиной к портрету.

— Лорд Мейн, кажется, в окрестностях есть развалины римских построек?

— Вы правы, мисс Кларетта. Здесь много памятников древности. Например, рядом находится знаменитый «Камень Брюса». Он лежит в том месте, откуда Роберт Брюс в тысяча триста шестом году начал свой поход против англичан, которые разбили лагерь на склонах Муллдоноха. Семь лет спустя, после окончания войны, он был коронован королем Шотландии.

Кларетта захлопала в ладоши.

— Замечательно! Знаю, мои слова могут прозвучать нелояльно, но меня восхищают истории о ваших отважных шотландцах. — Она посмотрела на сестру. — Они такие романтичные.

Лорд Мейн загадочно улыбнулся:

— Тогда, возможно, вы позволите мне когда-нибудь показать местные достопримечательности?

— А почему бы не сегодня? — Кларетта покраснела от собственной смелости, но продолжила: — Конечно, если у вас нет других дел.

— Нет, во всяком случае сейчас. — Он повернулся к Клариссе, и Кларетта воспряла духом. — Надеюсь, ваша сестра согласится присоединиться к нам.

— Уверена. — Кларетта поспешно подошла к сестре. — Кларисса любит Шотландию даже сильнее, чем я, не так ли, дорогая?

Озадаченная странным интересом сестры к Шотландии, Кларисса пробормотала:

— Да, но…

— Ну, конечно же, любишь! Не смущайся. — Кларетта схватила сестру за руку и заставила ее встать. — Кларисса все время читает Роберта Бернса. Процитируй что-нибудь для лорда Мейна.

Зардевшись, Кларисса прошептала:

— Хорошо. «Вы, кого водили в бой Брюс, Уоллес за собой, — вы врага ценой любой отразить готовы».

Заметив, что лорд Мейн как-то странно смотрит на сестру, Кларетта мысленно похвалила себя за находчивость. Понадобится совсем немного усилий, чтобы подтолкнуть этот прелестный роман.

— Молодец, сестричка! — Кларетта потащила ее к двери. — Мы только наденем шляпки и захватим накидки. Встретимся через четверть часа в конюшне. Если вам удобно, лорд Мейн, — добавила она, сообразив, что своей напористостью может спугнуть его. Лорд Мейн встал.

— Буду счастлив, — официально произнес он и поклонился. — Оденьтесь потеплее. В это время года в Шотландии погода непредсказуема.

— Очень надеюсь на это, — буркнула себе под нос Кларетта. Ей нужен любой предлог, чтобы подтолкнуть сестру и лорда Мейна к объятиям.

— Ты же знаешь, как я ненавижу памятники, — запротестовала Кларисса, когда сестры грациозно выплыли из гостиной.

— Тебя ничего не интересует, кроме нарядов и сплетен. Как ты собираешься привлечь внимание подходящего жениха, если не считаешь нужным проявлять хоть какой-нибудь интерес к занимающему его вопросу?

Кларисса посмотрела на нее взглядом раненого Купидона — такой взор заставил бы ее поклонников отказаться от своих слов.

— Сомневаюсь, что это справедливо.

— Может, и нет, — сухо признала Кларетта, подгоняя сестру. — Хотя и близко к истине. — Опасаясь, что сейчас та заупрямится, она продолжила: — На прогулку можешь надеть новое красное пальто из левантина с отделкой из кремового пуха. Цвета лорда Мейна красный и кремовый — помнишь? Уверена, он заметит. Шотландский берет из черного плюша с красными лентами и перьями сделает твои наряд восхитительным. Не забудь светлую муфту с горностаевыми хвостиками.

Кларисса так и засияла: в нарядах она отлично разбиралась. — Да, великолепно. А что наденешь ты? Ой, у меня есть то что тебе надо. Лимонно-желтое шерстяное пальто. Этот цвет оттенит твои волосы. Можешь позаимствовать у меня шляпку с гербом принца. Клетка на шотландке сочетается с желтым, а плюмаж придаст тебе лихой вид. Лорд Мейн придет в восхищение от нас обеих.

Кларетта сомневалась в том, что ей нужно выглядеть лихо, но промолчала. Когда лорд Мейн увидит Клариссу с разрумянившимися щечками и растрепавшимися волосами, он не заметит, во что одета ее сестра, даже если на той будет наряд из коры и мха.

Так как в фаэтоне не было места для трех пассажиров и кучера, лорд Мейн решил править сам, и Кларетта заключила, что ей крупно повезло. Груму предстояло ехать верхом на старой кляче, которая смогла бы поспеть за легким экипажем с огромными колесами только в том случае, если бы он еле плелся, против чего обязательно возразили бы возбужденные прогулкой пассажирки.

Усадив девушек и заботливо накрыв их колени шкурой, лорд Мейн направил фаэтон на узкую аллею, шедшую через хвойный лес к обманчиво пологому склону Глен-Трула. На самом же деле местность была дикой и гористой. Вдали гранитные пики гордо высились над мшистым горным кряжем. К радости Кларетты, кляча грума потеряла подкову на каменистой почве, и он вынужден был вернуться в конюшню за новой лошадью. Таким образом, граф получил возможность ехать с любой скоростью.

Кларетту восхищала его резкая и стремительная манера править лошадьми. Кларисса же то и дело испуганно охала и он переводил свою серую пару с легкого галопа на шаг.

Кларетта любезно предложила сесть с краю, чтобы Кларисса оказалась посередине, а потом, пользуясь любой возможностью, стала придвигать сестру к лорду Мейну.

Если бы она не была твердо уверена в том, что лорд Мейн слишком стар и полон достоинства, чтобы идти на какие-то уловки, она бы обратила внимание на то, что он поворачивает фаэтон направо гораздо чаще, чем нужно. Кларисса изредка протестовала, вынуждая сестру отодвинуться, но фаэтон снова делал правый поворот, и девушка опять съезжала к лорду Мейну.

Впрочем, никакие неудобства не мешали им наслаждаться красотой дня. Обрывки облаков зацепились за горные вершины и предоставили редкому осеннему солнцу полную свободу. Голубое небо отражалось в спокойной глади озера.

Когда они проехали по мосту и углубились в извилистое ущелье, Кларетта почувствовала, что больше не может сдерживать восторг.

— Как здесь чудесно! — крикнула она ветру, который попытался сорвать с нее шляпку.

— Эта дикая природа довольно мила, — поддержала её Кларисса.

Лорд Мейн покосился на нее:

— У вас не вызывает благоговения величие этого дикого и сурового края. Шотландия может показаться пустынной и скучной человеку, любящему Лондон.

— Полагаю, такое возможно, — согласилась Кларисса. Она задумалась, и от этого ее изящные бровки сошлись на переносице. — И все же я имею склонность к деревенской жизни.

Дабы помешать сестре объяснить свои предпочтения — Кларисса ненавидела Лондон, потому что там ей страшно докучали многочисленные поклонники, — Кларетта вмешалась в беседу:

— Вы умело управляетесь с вожжами, лорд Мейн!

Он улыбнулся и кивнул ей в знак благодарности:

— Два года назад я выиграл бега в Камдене. Держу конюшню и собственного жокея для ежегодного участия в дерби.

— С удовольствием посмотрела бы на вас на бегах, — наконец-то проявила какие-то эмоции Кларисса. — Мне так нравятся умелые наездники.

Ее комплимент возымел неожиданный результат. Лорд Мейн полностью потерял голову.

— Хотите взять вожжи, леди Кларисса?

Кларетта затаила дыхание. Она намеревалась подогреть интерес лорда Мейна к сестре, но не планировала рисковать своей шеей ради этого.

— О нет, я не умею, — запротестовала Кларисса. — Папа говорит, что я неуклюжая, — с обезоруживающей искренностью призналась она. — Я не удержу лошадей, и мы все погибнем. Вот Клари ловко управляется с лошадьми.

— Едва ли, — возразила Кларетта, зардевшись против воли, когда граф бросил на нее вопросительный взгляд поверх головы сестры. — У меня совсем нет опыта.

— Тогда вы должны воспользоваться представившейся возможностью. — С этими словами лорд Мейн передал ей вожжи.

У Кларетты не осталось времени на раздумья. Вожжи были у нее в руках, пальцы перехватили постромки так, как ее в детстве учил Неббитс, грум Роллерсонов. Она сразу ощутила силу лошадей. Ей еще никогда не доводилось править такой резвой парой. Ее охватила паника. Фаэтон резко накренился. Кларисса испуганно вскрикнула, граф же выразил свою тревогу несколько грубее.

— Ослабьте вожжи! — скомандовал он, когда лошади почувствовав неумелую руку Кларетты, зафыркали и заартачились.

Смущенная, девушка попыталась передать вожжи графу, но фаэтон опять накренился. Кларисса жалобно вскрикнула и прижалась к лорду Мейну, обхватив его шею обеими руками.

— Спасите нас! Прошу вас, спасите!

Истерики сестры было достаточно, чтобы успокоить нервы Кларетты. Такой ситуацией нельзя не воспользоваться.

— Все, я справилась, — весело объявила она, хотя на самом деле ей еще пришлось побороться со своевольными животными.

Фаэтону грозило столкновение с огромным валуном, лежавшим на обочине. Кларетта краем глаза видела суровый профиль лорда Мейна, но не решалась взглянуть на него из страха снова потерять контроль над лошадьми. Если она порвет рот одной из лошадей, ее в наказание отправят домой, а отцу придется расплачиваться за глупость дочери. К счастью, ей удалось увернуться от валуна, и фаэтон выехал на дорогу.

— Дайте им волю, — велел лорд Мейн, довольный тем, что Кларетта не опрокинула их в канаву. — Они умные и знают местность. Они благополучно доставят вас до места назначения.

Кларетта улыбнулась и кивнула. В настоящий момент место их назначения было не так важно, как тот факт, что сильная и уверенная рука лорда Мейна лежала на дрожащих плечиках Клариссы.

Кларетта приноравливалась к лошадям всего минуту, но это время показалось ей вечностью. Ее сердце гулко стучало в груди. Однако она была горда собой. Не каждый день благородной девице дают править такими чистокровными животными.

— Хотите, чтобы я забрал у вас вожжи? — предложил лорд Мейн, обретший власть над собственным голосом.

Кларетта посмотрела на него со счастливой улыбкой.

— Если позволите, милорд, я бы проехала еще чуть-чуть, — с наигранным энтузиазмом ответила девушка. Если они перевернутся, Кларисса наверняка окажется в объятиях графа.

Мейн внимательно оглядел Кларетту от макушки до пальцев рук, одетых в митенки, и сказал:

— Хорошо. Только пообещайте, что поедете медленно и предупредите меня сразу, когда почувствуете усталость.

Они ехали всего несколько секунд, прежде чем Кларисса начала стонать.

— В чем дело, моя дорогая барышня? — забеспокоился лорд Мейн и склонился к Клариссе.

— Мне плохо. Плохо, — слабым голоском пролепетала та. — Я хотела бы… хотела бы сойти.

— Остановитесь! — скомандовал лорд Мейн.

 

Глава 19

Кларетта была приятно удивлена: лошади графа прекрасно понимали малейшее движение наездника. Просто она переусердствовала, когда взяла вожжи. На этот раз животные, обученные реагировать даже на слабое натяжение вожжей, спокойно остановились.

Граф спрыгнул с высокого экипажа и подал руку Клариссе.

— Позвольте помочь вам, дорогая девочка. Ну, опирайтесь на мою руку. Да, я знаю, здесь высоко, но вы справитесь.

— Слушайся лорда Мейна, — принялась наставлять сестру Кларетта. — Он не даст тебе упасть. Вот умница. Одна ножка. Сюда, на ступеньку. Теперь другая. Видишь, как просто?

Спустя мгновение Кларисса была препровождена в объятия лорда Мейна. Секунду она висела на нем, обхватив его за плечи, в то время как он держал ее за талию. Казалось, графу пришлось сделать над собой усилие, чтобы отстранить девушку и поставить ее на землю. Он помог Клареттс выбраться из фаэтона и отпустил ее, едва ее башмаки коснулись земли. Как хорошо, что ее охота на жениха идет не в этом направлении!

Неожиданно Кларисса крикнула:

— Меня сейчас стошнит!

— Ни за что, — нахмурилась Кларетта и обняла сестру за талию. Допустимо, чтобы барышня утонченного склада падала в обморок. А вот чтобы она извергала из себя завтрак — нет!

Кларисса тяжело сглотнула и слабо улыбнулась:

— Ты права. Мне нужно немного отдохнуть в тени. — Она умоляюще посмотрела на сестру. — Поездка, солнце и ветер — для меня слишком много.

— Конечно, дорогая, — согласилась Кларетта. — Мы позаботимся о тебе. Шш, не плачь. А то лорд Мейн подумает, что мы с тобой две глупышки.

— Ничего подобного, — вежливо возразил лорд Мейн, накинув вожжи на придорожный валун. — Чем могу вам помочь?

— Боюсь, она переутомилась, на нее подействовали шотландский ветер и солнце, — сказала Кларетта, погрустневшая от искреннего переживания за сестру. — Ей нужно отдохнуть в тени. — Она указала на рощицу, росшую на берегу небольшой речки.

— Конечно, мэм. — Он повернулся к обмякшей Клариссе и встретил просительный взгляд ее затуманенных слезами синих глаз. Перед ним во всей своей красе предстала трепетная и невинная женственность. — Разрешите помочь вам, леди Кларисса.

— Не знаю, смогу ли я пройти это расстояние, милорд.

— Ничего не говорите.

Не спросив разрешения, лорд Мейн подхватил ее на руки. Его темноволосая голова склонилась к ее белокурой головке, мужская сила пришла на помощь эфирному созданию неземной красоты — любой художник счел бы этот контраст достойным отображения на холсте.

— Лорд Мейн, не утруждайте себя… — слабо запротестовала Кларисса.

— Мне не тяжело, леди Кларисса. — Гордая улыбка превратила сурового и измученного заботами человека чуть ли не в юношу. — Прошу прощения за вольность. Здесь ваша сестра, она выступает в роли дуэньи.

— Очень мило, что вы это подметили, — проговорила Кларетта и повернулась спиной к трогательной паре. — Идите. Я догоню вас. Должно быть, я где-то обронила свой носовой платок, когда мы…

Оглянувшись, она с некоторой обидой обнаружила, что граф направился к роще, даже не дослушав ее. Однако досада мгновенно исчезла. Властный и в высшей степени оригинальный метод графа доставить Клариссу в тень вызвал у нее одобрение. Его шаг стал легким и стремительным. Возможно, тридцать восемь — это не такой древний возраст, как она полагала.

Кларетта несколько минут потопталась возле фаэтона, притворяясь, будто ищет платок, который на самом деле был засунут в рукав. Затем она посмотрела на удалившуюся пару. Они уже добрались до рощи. Сестра сидела на траве, прислонившись к дереву, а лорд Мейн склонился над ней.

Губы Кларетты тронула удовлетворенная улыбка. Да, сегодня она поработала на славу. Но нужно сделать еще кое-что. Ей в голову пришла великолепная идея!

Она походила вокруг фаэтона, прежде чем нашла, что искала, — тяжелый камень в два раза больше ее ладони. Ее сердце обливалось кровью при мысли, что придется портить такой великолепный экипаж, но она успокаивала себя тем, что совершает это ради любви.

Кларетта била камнем по спице колеса до тех пор, пока не услышала треск дерева. Затем, то и дело оглядываясь, она поспешно сломала еще две спицы. Только отбросив камень в сторону и отряхнув руки, она в полной мере осознала всю чудовищность содеянного. Она намеренно изуродовала чужую собственность! Более того, поставила в затруднительное положение двух человек. Возможно, ее идея не так уж великолепна.

Кларетта задрожала от чувства вины и внезапно налетевшего холодного ветра. Она посмотрела в сторону гор и увидела над ними тяжелые тучи, полные дождя. Солнце, только недавно такое теплое и яркое, исчезло за щупальцами тумана, Лорд Мейн был прав насчет непредсказуемости шотландского климата.

Девушка услышала, что ее зовет граф. Выйдя из-за фаэтона, она обнаружила, что он спешит к ней. Внутри ее все оборвалось. К сожалению, раскаяние запоздало. Ничего не поправишь.

— Мы должны возвращаться. Погода… — Он остановился, пораженный страдальческим выражением лица Кларетты. — Что случилось, сударыня? Вам тоже плохо? — Подобная перспектива не привлекала его.

— Нет. — Кларетта так низко опустила голову, что перо от шляпки скрыло ее глаза от пристального взгляда графа. — Боюсь, лорд Мейн, мы не разминулись с валуном. — Она шагнула в сторону и указала на результаты своего злодеяния. — Колесо повреждено.

Граф с ужасом оглядел колесо.

— Тысяча чертей! — в отчаянии пробормотал он.

— По крайней мере, ваши породистые лошади невредимы, — попыталась утешить его Кларетта, чем заработала сначала острый, как клинок, взгляд, а затем пытку молчанием, пока лорд Мейн обследовал лошадей.

— Ни царапинки, — с трудом сохраняя спокойствие, заключил он.

— Простите, лорд Мейн, мне очень жаль. — Последние слова Кларетта произнесла шепотом. Возможно, она зашла слишком далеко. Почему она все время считает нужным подбрасывать уголь в и так жарко горящий огонь? — Что нам делать? — спросила она, когда первая капля дождя упала ей на нос.

— Действительно, что? — Неприятный вопрос девушки не улучшил его настроения. Он еще раз изучил спицы колеса и ответил: — Тут ничего не поделаешь. — Выпрямившись, он устремил на Кларетту такой злой взгляд, что девушка попятилась. — Вы с сестрой останетесь здесь, а я пойду к дому. Надеюсь, этот неповоротливый грум следует за нами на свежей лошади. Если мне удастся перехватить его, я пошлю его за экипажем.

— О, позвольте пойти мне! — взмолилась Кларетта. — В конце концов, во всем виновата я. Единственное, что я могу сделать, это стать вашим посыльным.

— Ни в коем случае! Вы слишком слабы для такой дальней дороги.

— Чушь! — Она приподняла юбку, чуть-чуть обнажив икры и продемонстрировав прочные ботинки. — Я прекрасно подготовлена для дальней дороги, уверяю вас. В этих ботинках я исходила вдоль и поперек весь Сомерсет. Кроме того, уверена, что ваш грум едет в нашу сторону. Не удивлюсь, если встречу его очень скоро. Вдвоем на одной лошади мы быстро приведем подмогу.

Кларетта видела, что он борется с искушением остаться наедине с ее красавицей сестрой. Однако он был светским Человеком, а она — романтической особой.

— То, что вы предлагаете, непристойно.

— Что в этом непристойного? — с невинным видом осведомилась Кларетта. Кажется, он хочет, чтобы его уговорили, обрадовалась она. — Полагаю, более непристойно будет, если вы бросите раненую даму среди диких шотландских гор.

— Милорд! — раздался крик, и оба повернулись. Грум его светлости спускался по травянистому склону, ведя лошадь в поводу. Складывалось впечатление, что он давно спешился и прогуливал животное, чтобы остудить его.

— Простите, милорд. Я не предполагал, что вы готовы ехать назад. — Он быстро глянул на Кларетту и тут же устремил взор на хозяина.

Граф, по всей видимости, этого не заметил. Он радостно улыбался.

— Вот кто нам нужен! У нас случилась авария из-за моей ошибки, когда я правил лошадьми. Нам требуется помощь.

— Похоже на то, милорд. — Быстрый как молния взгляд молодого человека снова метнулся к Кларетте. На этот раз он обнаружил, что она смотрит на него, и покраснел.

Девушка едва не вскрикнула, сообразив, что, наверное, не соблюла все меры предосторожности, когда совершала преступление. Видел ли грум, как она ломала спицы?

— Мне надо кое-что сказать вашей светлости, — начал грум и вздрогнул: с неба обрушился ледяной дождь, который сопровождали резкие порывы ветра.

— Нет времени для разговоров! Прыгай в седло! — заорал граф, стаскивая медвежью шкуру с сиденья фаэтона. — Отправь сюда фургон с одеялами! Леди Кларисса заболела. Не теряй времени!

— Я поеду с ним, — заявила Кларетта, когда грум вскочил в седло. — Он не знает, что говорить, а папу хватит апоплексический удар, если он не убедится, что обе его дочери в безопасности. — Она протянула руку молодому человеку который испуганно таращился на нее. — Давай, я не кусаюсь Быстрее! Мы должны помочь твоему хозяину и моей сестре.

— Ну? Что же ты медлишь? — Граф замахал на грума руками. — Мы промокнем до нитки, пока ты вернешься!

Покраснев до корней волос, молодой человек взял Кларетту за руку. Граф подсадил ее, и она удобно устроилась позади грума.

Они проехали половину пути до дома за удивительно короткий срок, если учесть, что их нещадно хлестал ветер и безжалостно поливал дождь. К тому времени, когда они добрались до конюшни, шляпка Кларетты пришла в полную негодность и желтое пальто превратилось в бесформенную тряпку.

— Боже мой! Кларетта!

Девушка узнала голос отца прежде, чем увидела его. Не обращая внимания на дождь, он выбежал из дома. За ним спешили другие мужчины. Очевидно, решила она, охота закончилась при первых признаках непогоды.

— Папа! — облегченно выдохнула Кларетта, когда отец помог ей спешиться. Мучимая противоречивыми чувствами — сознанием вины, радостью победы и еще десятком эмоций, — она упала в его объятия, как будто могла спрятаться от своих мыслей в складках его сюртука.

— Ну все, все, — успокаивал он ее, гладя по спине. — Все в порядке, дорогая?

— Где Кларисса? — Повернув голову, Кларетта встретилась с безумным взглядом Джейми Хокадея. — Где Кларисса? Она ранена?

Что-то перевернулось в душе Кларетты. Он думает только о Клариссе, она же его совершенно не интересует!

— С лордом Мейном, полагаю. Я оставила их вдвоем.

— Оставила? Но что случилось?

— У фаэтона сломалось колесо, — ответила она, обратив лицо к отцу.

Главный конюх уже отдавал приказания своим помощникам. Вокруг него бесцельно суетились джентльмены, внезапно почувствовав потребность быть полезными.

Джейми велел подать ему лошадь.

— Я найду их!

— Они не заблудились, — едко заметила Кларетта. — Просто перебрались из экипажа под дерево. Лицо Джейми прояснилось.

— Кла… леди Кларисса не ранена?

— Ни капельки. — Кларетта дернула головой, чтобы откинуть со лба намокшее перо. — И я не ранена, спасибо тебе за заботу.

У Джейми хватило ума изобразить смущение.

— Негоже, чтобы благородная дама оставалась без присмотра.

Кларетта с негодованием вздернула подбородок: кажется, он намекает на то, что она опять виновата.

— Думаю, Кларисса не согласилась бы с тобой! — Она решительным шагом пошла прочь, в намокшем желтом пальто напоминая извалявшегося в грязи утенка.

Миновал час, прежде чем двор снова огласили крики, возвестившие о приезде спасенных. Кларетта успела переодеться в удобное шерстяное платье с длинными рукавами и высушить перед огнем волосы. Все это время она не переставая со страхом спрашивала себя, что сделает граф, когда грум расскажет ему о ее преступлении, и как отреагирует отец, когда узнает об этом.

Если бы люди умирали от стыда, то ее бы уже не было на свете. Ее поступок хуже, чем обман с письмом Джейми. Там, по крайней мере, ей не надо было ничего изобретать. Но как она объяснит то, что сломала призовой фаэтон лорда Мейна? Никак. Все будут считать ее преступницей и наверняка в наказание отправят домой.

Воображение подсказывало, что на этом дело не закончится. В Лондоне она наслушалась достаточно сплетен, чтобы понять, как самая безобидная история превращается в ужасный скандал. Ее даже могут обвинить в том, что она по приказанию отца нарочно поставила лорда Мейна в неловкое положение, дабы вынудить его жениться на Клариссе. Если такое произойдет, гордость заставит лорда Мейна подавить в себе нежные чувства к ее сестре, которые, возможно, зародились в его сердце. Вся их семья превратится в изгоев!

Тогда она пойдет на безрассудство, но вернет свое доброе имя! Понадобится жертва. Возможно, она бросится в Темзу или в другой водоем — смотря что окажется поблизости.

Так уж случилось, что ей не понадобилось размышлять над дальнейшим развитием событий. Дом наполнился радостными голосами спасателей. Вместо того чтобы держаться как благородные господа, возвращающиеся после неприятной поездки под дождем, они вели себя как древние шотландские разбойники, вернувшиеся после удачного набега на замок соседнего клана.

Отец отнес Клариссу в спальню и уложил ее в кровать, а лорд Мейн приказал подать мужчинам, ради него бросившим вызов непогоде, одеяла, горячей воды и по порции лучшего виски.

Позже, когда слуги и матроны хлопотали над чихающей Клариссой, а ее сестра, чувствуя себя ненужной, подпирала стенку, больную пришел проведать лорд Мейн. Бросив на Кларетту пристальный взгляд, он ничего не сказал и прошествовал к кровати.

Ужин протекал в более оживленной и свободной атмосфере, чему в немалой степени способствовали ранее выпитое виски и затаенное ожидание чего-то значительного. Подавленность двух участников ужина не мешала всеобщему веселью. Кларетта вела себя тихо, как мышка, а Джейми, сидя напротив нее, осушал один бокал за другим и бросал убийственные взгляды на хозяина дома.

Что-то произошло. Кларетта кожей чувствовала это, но не осмеливалась ни о чем спрашивать, пока после ужина не обнаружила Джейми в передней. Он сидел в одиночестве, в одной руке у него была бутылка, а в другой — стакан. В первый момент девушку охватило сочувствие к нему, но потом она вспомнила, что он отвергает ее любовь, и ее возмущение удвоилось. Отбросив всякую осторожность — более мудрая женщина на ее месте поступила бы иначе, — Кларетта подошла к нему.

— Надеюсь, ты доволен, что выставил себя таким дураком сегодня вечером?

Джейми резко повернулся. Он раскраснелся от ярости и обилия спиртного.

— Что тебе известно о Мейне? — без обиняков спросил он.

— Ничего особенного, — не задумываясь ответила Кларетта.

Итак, Джейми ревнует. Значит, Мейн показал свою склонность к Клариссе. Кларетта спрятала улыбку. Дела идут отменно. Надо, чтобы у Джейми открылись глаза. Чем скорее он посмотрит правде в лицо, тем быстрее начнет заживать рана на его сердце. А у нее как раз окажутся нитка и иголка, чтобы зашить ее!

Кларетта села рядом с ним на диванчик, набитый конским волосом. Джейми походил на падшего ангела Люцифера — с золотистыми локонами, в которых плясали отблески огня. Как же она любит его! Любит даже такого: пахнущего винным перегаром и жалеющего самого себя. Ей захотелось положить голову на его сильное плечо. Ах, если бы он дал ей хоть малейший знак, она бы показала ему, как сильна ее любовь!

Она провела рукой по его рукаву, будто стряхивая пылинку.

— Лорд Мейн подстроил все так, чтобы почаще бывать в обществе Клариссы, не привлекая к себе внимания.

— Старый развратник, — процедил Джейми.

— А мне он нравится, — ехидно заявила Кларетта, разозленная тем, что Джейми переживает из-за Клариссы, а ее чувствами пренебрегает. — Он напоминает мне валун на болоте.

Джейми фыркнул.

— Такой же тяжелый, скучный и древний?

— Ничего подобного. Просто его присутствие внушает непоколебимую уверенность.

— Они целовались! — разъяренным шепотом произнес Джейми.

— Что ты сказал? — изумилась Кларетта.

— Они целовались! — На последнем слове Джейми повысил голос, и развалившиеся перед готическим камином гончие вскинули головы. — Устроили себе убежище под медвежьей шкурой, как какие-то дикари! Твой отец заявил, что желает вечером поговорить с Мейном. Граф ответил, что беседа доставит ему удовольствие. — Он наклонился к Кларетте, и та тихо вскрикнула, когда его плечо коснулось корсажа. — Понимаешь, что это значит? Он думает, что заполучил Клариссу! — Его рот перекосила гримаса боли. — Я не могу смотреть на это и ничего не предпринимать! Я сойду с ума!

Кларетта погладила его по щеке.

— Дорогой мой. Возможно, это к лучшему…

— О Господи! — отшатнулся от нее Джейми. — Оставь меня в покое, слышишь?

Кларетта вскочила на ноги.

— Но я хочу помочь тебе!

— Помочь? — Он злобно уставился на нее. Ярость вообще-то была противна его натуре, в таком состоянии его видели только враги на поле битвы. — Ты — причина всех моих несчастий! Ах, зачем я только познакомился с тобой! Уходи! Оставь меня!

Кларетта точно окаменела. Джейми встал и стремительно зашагал прочь.

До настоящего момента Кларетте и в голову не приходило, что, потеряв Клариссу, он во всем может обвинить ее и к тому же возненавидеть за это.

Ее тело сотрясла дрожь, потом еще раз и еще. Она никогда не плакала. А то, что по щекам течет теплая влага, заверила она себя, так это результат усталости.

— Это абсолютно невозможно!

Мучимая бессонницей, Кларетта лежала на узкой жесткой кровати в гардеробной, которая примыкала к их с Клариссой спальне. Сестра простудилась во время прогулки и теперь непрерывно кашляла и чихала. По совету леди Грифоне, утверждавшей, что она на собственном опыте познала заразный характер гриппа, Кларетту в целях безопасности переселили на место горничной. Горничной же предстояло наблюдать за состоянием больной хозяйки из придвинутого к кровати кресла. Кларетта не могла сказать наверняка, кто из них двоих приносит большую жертву.

Она перевернулась на спину и устремила взгляд в потолок. Слова Джейми все еще звучали у нее в ушах: «Ты — причина всех моих несчастий! Ах, зачем я только познакомился с тобой! Уходи! Оставь меня!»

— Невозможно, чтобы он говорил это всерьез! — прошептала она. Или возможно?

Конечно, он переживает. Ей следовало ожидать такой реакции. Ведь он считает, что любит Клариссу. Эта любовь ошибочна, однако он об этом не догадывается. Несравненная красота Клариссы ослепила его. А разве могло быть иначе? Даже лорд Мейн после нескольких дней знакомства пал жертвой той же лихорадки. Если после того как Клариссу нашли в объятиях графа, дело ограничилось лишь требованием отца о беседе, следовательно, два главных участника событий действовали по обоюдному согласию.

Кларетта перевернулась на живот и положила голову на руки. Значит, Кларисса неравнодушна к лорду Мейну, как она и надеялась. И, следовательно, она потеряна для Джейми.

Бедный пытается найти забвение в выпивке, полагая, будто между ним и возлюбленной стоит Кларетта, хотя на самом деле все исходит от Клариссы. Просто ее любовь — или по крайней мере внимание — направлена на другого.

— Если бы Кларисса была здорова! — Кларетта зажала руками рот, испугавшись, что ее услышат.

Если бы Кларисса была здорова, то объяснила бы Джейми свое отношение к лорду Мейну и сняла бы с сестры обвинения.

Кларетта села и одернула пеньюар, который обмотался вокруг нее, как саван, пока она вертелась и крутилась в постели. В голову снова пришла идея.

Ужасно, что кто-то ее ненавидит. Враждебность Джейми невыносима. Она не сможет заснуть, пока не убедится, что он хоть немного смягчился. Возможно, если объяснить ему, что именно Кларисса поощряла лорда Мейна, он обвинит во всем сестру.

Кларетта откинула одеяло и нащупала ногами тапочки. Часы пробили два раза. Смех и голоса мужчин в бильярдной затихли час назад. Сейчас все, наверное, уже спят. Можно ли найти лучшее время для откровенной беседы с кузеном?

Ей впервые предстояло пойти в комнату мужчины. В спальню отца ее перестали пускать с тех пор, как умерла мать. Она представляла, хотя и смутно, где поселили Джейми, — однажды услышала, как один из джентльменов спросил, выходит ли его комната на знаменитые Муллдонохские горы. Джейми ответил, что, увы, его спальня расположена в восточном крыле на противоположной стороне дома. Его поселили одного или с кем-нибудь? Скоро она это выяснит.

 

Глава 20

— Джейми! Джейми!

Джейми отмахнулся. Сейчас уже слишком поздно, и он слишком пьян, чтобы беседовать с кем-либо.

— Джейми? Это ты?

Голос принадлежит женщине. Наверное, ему снится сон. Какая жестокая несправедливость, что женщины — источник всех его бед — преследуют его даже во сне.

Закрытые веки, освещенные затухающим огнем камина, казались красными. Он мрачно усмехнулся. Он всегда предпочитал тепло кресла у камина холоду простыней.

Кто-то тронул его за плечо. Он сбросил руку.

— Не ме-ме-мешайте мне!

На его щеку легла чья-то ладонь.

— Мне так жаль, Джейми.

— Нет! — Он в ужасе вскочил, споткнулся и упал. Его голова с глухим стуком ударилась об пол.

— О, Джейми, тебе больно?

— Не знаю, — произнес он.

Сделав над собой усилие, Джейми поднялся на четвереньки и по-собачьи затряс головой, пытаясь прогнать пьяный туман. Но туман не исчез. Его мозги превратились в вязкую жидкость.

— Бедняжка Джейми.

Чьи-то руки обхватили его со спины, и он сел, но при этом ударился о что-то твердое. С трудом разлепив веки, он увидел неясные очертания ножки кресла. Наверное, в этом кресле он и заснул.

— И-идите в кровать, — пробормотал он.

— Я помогу тебе.

Джейми не удосужился выяснить, кто же эта молодая женщина, с чьей помощью он поднялся на ноги. Может, одна из горничных Мейна? Как же он ненавидит его!

— Чтоб ему сгореть в аду!

Его проклятие прозвучало нечетко, но это не имело значения. Четкость речи не влияет на эмоции.

Джейми с гордостью обнаружил, что стоит вертикально. Он не понимал, как оказался в этом положении, пока его рука не нащупала мягкую округлость величиной с ладонь. Естественно, он сжал ее.

— Джейми!

Его руку оттолкнули, и он криво ухмыльнулся.

— Грудь!

Это было первое слово, произнесенное членораздельно. Похоть всегда действовала на него стимулирующе. Вот и сейчас он протрезвел, вернее, смог сфокусировать взгляд на том, что ему досталось.

Он посмотрел на девушку, которая вела его через комнату, обхватив за талию. Ее макушка доставала ему до плеча. Длинные темные волосы скрывали ее лицо. Впрочем, сейчас внешность не имела значения. Обняв ее за плечи и прижав к себе, Джейми всем телом ощутил прикосновение ее округлых форм. Мягкая, нежная, соблазнительная.

Горничная Мейна, решил он. Очень благородно со стороны графа — послать ему утешение.

Внезапно его настроение изменилось, и он отверг щедрый дар. На его лице падшего ангела появилось гордое выражение. Он не нуждается в утешении, да притом от человека, перехитрившего его! Его сердце вырвали из груди и швырнули под ноги красоте!

Он был ошеломлен тем, как изящно построил фразу. Поэзия! Не меньше! Перо гордился бы им! Только вот где его найти? Более двух месяцев назад он исчез из Англии, даже не попрощавшись! А еще друг называется! И все же надо записать для него эту фразу… так что он там сказал… или подумал… или…

Джейми повернул голову туда, где, по его предположениям, находилась кровать, и зашатался. Его провожатая едва удержалась на ногах.

— Осторожнее, Джейми!

Голос! Он знает этот властный голос.

— Матап? — сделал он осторожную попытку. Ответом ему послужил сдавленный смешок. Они добрались до кровати, и Джейми рухнул на матрац как подкошенный. Он уже проваливался в небытие, когда почувствовал, что с него снимают сапоги. Естественно. Горничные обучены подобным вещам, промелькнуло в его пьяном мозгу.

Спустя минуту он ощутил на своем лице какую-то тряпку и начал в панике хватать ртом воздух. Только потом сообразил, что с него через голову стягивают рубашку. Он послушно поднял руку, и очередной проблеск сознания принес новую мысль. Почему он не видит это восхитительное создание, так умело заботящееся о нем?

Медленно, как солнце, восходящее из-за горизонта, к нему пришел ответ. Причина, очевидно, в том, что у него закрыты глаза. Он задумался над тем, а не стоит ли открыть их. Потом стал представлять, какие у него возникнут эмоции, если он ошибся насчет миловидности пухленькой горничной. Может, у нее лошадиное лицо, а на подбородке растут волосы. Нет! Он не откроет глаза и не испортит прелесть момента — ведь уже многие месяцы женское общество не приносит ему удовольствия.

Джейми вздохнул, ему стало жалко самого себя. Уголки его мужественного рта поползли вниз. Он наговорил Кларетте всяких гадостей. Надо помириться с Котенком! На самом-то деле он не верит, что она — причина всех его несчастий. Но надо же кого-то обвинить, а она…

— Эй! — Он крайне удивился, когда чьи-то руки коснулись его голого живота. Ему стало щекотно.

— Мне нужно расстегнуть твои бриджи.

Его сознание не поспевало за телом, проявлявшим удивительные признаки жизни, несмотря на опьянение. Им двигала естественная реакция молодого, здорового мужчины на присутствие женщины.

Он сжал пальцами неумелые руки, которые никак не могли справиться с непослушной застежкой.

— Не там. Здесь. — Он раскрыл ее ладони и положил их на бугор, распиравший бриджи. До его ушей донесся тихий вскрик. — Надо вот так, — прямолинейно заявил он и начал показывать, как его ласкать.

— О, Джейми!

Какой знакомый голос! Нет, наверное, он ошибся. Он не просит ни о чем, только бы ему позволили расслабиться на короткое время. Не нужно ни лиц, ни имен, ни обещаний, только удовольствие…

Джейми провел руками по телу женщины, пока не коснулся ее щеки. А кожа-то молодая! Одну руку он запустил ей в волосы, а другой обхватил за талию и повалил на кровать.

Она ничего не сказала, когда он слепо тыкался губами в ее лицо, ища губы. Когда же он нашел их, она лишь слабо вскрикнула. От нее пахло солнцем — сочно, вкусно, — и он улыбнулся. Затем он зарылся лицом в ее волосы и вдохнул свежий аромат душистого мыла и вереска. Желание огненным потоком разлилось по его телу, и он принялся неистово целовать ее. С каждой секундой его гнев и обида таяли, уступая место всепоглощающей страсти. Он знал, что однажды уже испытал ее. Но где и когда?

Он чувствовал под собой ее тело, чувствовал, как его пульсирующая плоть упирается в ее бедра, и наслаждался своими ощущениями. Увы, он оказался слишком пьяным, чтобы сохранить силу своих порывов.

Он с сожалением ткнулся носом в грудь женщины и тут же провалился в сон. Желание спать оказалось сильнее, чем страсть.

Ошеломленная, Кларетта лежала не шевелясь под полуобнаженным Джейми. Дорогой, милый Джейми поцеловал ее! Нет, то был не ее возлюбленный. Этот храпящий мужчина с острыми локтями и коленками незнаком ей.

Она никак не могла объяснить собственное поведение. Она позволила ему значительно больше, чем просто поцелуи. Позволила ему прижать ее руки к нижней части его тела! Закрыв горящее лицо ладонями, она ощутила, как запретный трепет желания вытесняется угрызениями совести. Она обнаружила в себе нечто дикое. Значит, она шлюха?

Обучение основам благопристойности, длившееся семнадцать лет, не включало правила поведения в подобных ситуациях. В остальных случаях, даже когда дело касалось мелочей, ей не составляло труда определить, правильно ли она себя вела.

Тетка часто обвиняла ее в недостатке женственности. Только этим, возмущалась та, можно объяснить решительность, с которой племянница отбрасывает правила достойного поведения.

Кларетта прикусила губу. Открывшиеся старые раны пробудили в ней дух противоречия. Тетка, как обычно, не стала добавлять, что недостаток женственности напрямую связан с недостатком красоты. Однако она пользовалась любым предлогом, чтобы, вздохнув, пробормотать: «Если бы у малышки Клари было чуть больше стиля», или «чуть больше мягкости», или — что было самым болезненным — «чуть больше миловидности».

Не надо было далеко ходить за сравнением. Кларисса обладала всем, чего не хватало Кларетте. Раны оказались глубокими, причем настолько, что ей ни разу не пришло в голову усомниться в правоте тетки.

Кларетта посмотрела на Джейми, спавшего на ее руке. Как он оценит ее появление здесь — как неженственный и непростительный поступок?

Джейми зашевелился и уткнулся губами ей в грудь. Кларетту обдало жаром.

— Нет, нет, прошу тебя, — в панике зашептала она и оттолкнула его.

Он послушно отполз в сторону.

Кларетта приподнялась на локте и осторожно прикоснулась губами к его лбу.

— Я люблю тебя, Джейми. Я всегда тебя любила я буду любить.

До Джейми ее нежный знакомый голос донесся словно издалека. Он опять прижался к ней. О, какая же она сладкая, его маленькая Кларетта! Нет. Не Кларетта.

Джейми попытался определить личность таинственной женщины, чей профиль четко вырисовывался на фоне огня. У нее такое знакомое лицо, такое… Неужели это действительно Кларетта? Нет, наверное, это сон. Хотя с чего ему будет сниться, что он лежит с Клареттой?

Нахмурившись, он протянул руку к призраку.

— Почему ты не Кларисса?

Сердце Кларетты замерло. Он принимает ее за сестру!

Девушку пробрала дрожь. Не получая от Джейми никакого ответа на свои чувства, она полюбила его всем сердце. Полюбила так сильно, что пришла сюда по собственной воле, отказавшись от гордости, добродетели и здравого смысла. А он продолжает мечтать только о Клариссе!

Смахнув с ресниц горькие слезы, она выскользнула из постели и покинула комнату.

Джейми стоял возле камина в передней, греясь после утренней охоты. Он отказался от обеда, так как в его желудке творилось нечто невообразимое. При мысли о жирной свинине, омлете, компоте из инжира, яблоках и о шотландской гадости, которую они называют овсянкой, а он — известковым раствором, ему становилось плохо.

Он натянул касторовую шляпу с загнутыми краями поглубже на глаза, чтобы уберечь их от яркого утреннего света. Если бы шляпа так плотно не сжимала голову, в его мозгу созрела бы мысль, что можно просто уйти с солнца. Однако в настоящий момент любое движение было ему не под силу. Его удивляло, как ему вообще удалось добраться до передней.

Он проснулся с головной болью и, проведя рукой по волосам, обнаружил подозрительную шишку на лбу. Если бы он не знал, что случилось, то вполне мог бы предположить, что упал либо с лошади, либо с кровати.

Лакей помог ему одеться, а он тем временем прижимал лед к шишке и потягивал шампанское, стремясь излечить голову. Охота на морозном воздухе мгновенно привела его в чувство, однако быстрая ходьба отняла все силы.

Он вынужден был признать, что вчера ночью немного выпил, или, правильнее сказать, нализался до чертиков. У него были для этого все основания.

На его губах появилась сомнительная улыбка. У него также были все основания для того, чтобы позволить себе нечто более пьянящее, чем вино. Он возжелал эту пленительную горничную. Хотя он не довел дело до конца, прошедшая ночь вернула ему душевное равновесие в том, что касалось женщин.

В последние месяцы его жизнь определялась причудливым переплетением чувств. Одурманенным — вот каким он был. Во время военной кампании, когда он знал, что может в любой момент умереть, все его надежды были связаны с потрясающим эталоном английской красоты — с Клариссой Роллерсон. Перед ним всегда был ее образ, когда он испытывал страх и отчаяние, когда принимал участие в кутежах. Она защищала его, когда смерть простирала над ним свои широкие крылья. Она была белым листом, на котором он писал свое будущее, когда оно вызывало у него сомнения.

И вот сейчас наконец-то он все увидел в истинном свете, события приобрели четкие очертания. Кларисса была совершенным видением. Но никто не испытывает вожделения к видению. Он ничего о ней не знает. Даже не может процитировать ни одно ее высказывание.

Другое дело Кларетта! Он может дословно повторить ее эамечания по многим вопросам. И, как ни странно, она будоражит его чувственность, хотя бы в мечтах. Впрочем, не важно. У него нет желания быть прикованным цепями к какой-нибудь женщине. Он хочет только свободы!

Решение всех проблем явилось в его постель прошлой ночью. Он не готов связывать себя узами брака, когда ему доступно такое искушение, как та горничная. Он нуждается в плотских утехах, и чем больше — тем лучше. А женитьба подождет до тех пор, когда он достигнет среднего возраста.

У него есть план на будущее. При первой же возможности он заставит Мейна показать ему ту, которая с таким рвением легла в его постель. Он увезет ее в Лондон и сделает своей возлюбленной!

Единственным препятствием к исполнению этого плана является помолвка с Клареттой. Надо каким-то способом paзорвать ее. Возможно, в открытую появляться со своей любовницей? Это вызовет у лорда Роллерсона негодование. Хотя вряд ли Роллерсону нужен еще какой-то повод, чтобы невзлюбить его.

— Молодой человек!

Вздрогнув, Джейми выпрямился. Он поднял глаза и обнаружил, что предмет его размышлений спускается по главной лестнице. Не встретив лорда Роллерсона на охоте, он решил, что тот испугался мороза и решил поспать.

— Доброе утро, лорд Роллерсон. — Джейми сорвал с головы шляпу и двинулся к лестнице, стараясь изобразить на лице радушие.

У Роллерсона же был такой вид, будто он на месте преступления застал наглеца, подложившего ему в постель дохлую лягушку. Остановившись за две ступеньки до конца лестницы, он устремил на Джейми презрительный взгляд.

— Я буду краток, сэр. — Его густые седые брови дрогнули, когда он огляделся по сторонам, дабы убедиться, что они одни. Удовлетворенно кивнув, он вновь посмотрел на своего собеседника. — Я долго говорил с девочкой, но она отказывается слушать любые доводы. — Он прочистил горло. — Моя дочь не желает вас.

Бессмысленно-радушное выражение исчезло с лица Джейми.

— Ваша… Кларетта?

Роллерсон кивнул, его губы сжались, как будто ему предложили выпить рыбьего жира.

— Девочка желает расторгнуть вашу помолвку.

— Кларетта отвергает меня? — Джейми возликовал. Но радостное возбуждение остановилось на полпути к вершине. Наверное, случилось нечто, о чем он не знает. — Она объяснила почему, милорд?

Для общительного и жизнерадостного человека, каким он являлся, Роллерсон продемонстрировал довольно искреннее негодование.

— Объяснила. Сожалею, но я не смог с ней не согласиться. Скажу прямо: она утверждает, что вы показали себя, в частности вчера вечером, джентльменом с неустойчивым характером и склонностью к меланхолии. Короче, вы легкомысленны.

— Легкомыслен? — Джейми почувствовал себя задетым. — Я?

Роллерсон опять кивнул:

— То, что я узнал о вас за последние четыре месяца, только подтверждает ее впечатление. Допускаю, вы верный товарищ, на вас можно положиться в бою, но вы не представляете, как вести себя в обществе дам. — Роллерсон выглядел расстроенным, он напоминал школьного учителя, который обнаружил, что его лучший ученик смошенничал на экзамене. — В Лондоне вы скандальным образом предпочитали Кларетте ломберный столик, танцевали с ней только положенное количество танцев, опаздывали к началу приема и могли уехать до его окончания. Вы обращались с ней так, будто она — ваша жена!

Подобная оценка его прегрешений не произвела на Джейми ни малейшего впечатления.

— Кларетта никогда не жаловалась.

— Верно. И вы должны знать, что до вчерашнего вечера девочка защищала вас при каждой возможности. Преданность — замечательное качество, — заявил Роллерсон, намекая, что на фоне добродетелей Кларетты молодой человек выглядит последним негодяем. — Пока она желала вас, я готов был закрывать глаза на ваши недостатки…

— Недостатки? — переспросил Джейми, в котором наконец-то вспыхнуло негодование. Роллерсон выпятил грудь.

— Вы полагаете, сэр, что у вас нет недостатков?

— Естественно, есть! — нетерпеливо проговорил Джейми. — У любого человека есть какие-то изъяны.

— А я, сэр, я утверждаю, что ваши изъяны отвратительны уязвимой натуре моей дочери.

— Уязвимой натуре? — опять повторил Джейми.

— Меня начинает утомлять то, что вы повторяете за мной как попугай, сэр.

Решив отстаивать свою честь, Джейми гордо выпрямился:

— Думаю, я заслуживаю того, чтобы узнать, каким образом мое поведение привело к столь резкому изменений ее чувств?

— Я не интересовался. — Роллерсон уставился на того, из-за кого сегодня ранним утром горько разрыдалась его младшая дочь. — Я и не желаю знать.

Возмущенный новой отповедью, Джейми поднялся еще на одну ступеньку.

— Тогда я сам спрошу ее.

— А вот этого вы не сделаете. — Роллерсон положил руки на перила, преградив ему путь. — Она не желает видеть вас. У нее была такая страшная истерика, что я с трудом понимал, что она говорила. Я все утро успокаивал ее, поэтому пропустил охоту.

— Кларетта плакала?

Эта мысль потрясла Джейми. Он не мог вспомнить, чтобы эта сильная духом девушка когда-либо плакала. Она стойко переносила все тяготы и испытания. Неужели его действия заставили ее проливать слезы? Естественно, нет. Возможно, он был невнимателен, но она же заверила, что ей это безразлично. Так что же он сделал или сказал? И тут он догадался.

Он накричал на Кларетту. Она хотела утешить его, а он накричал на нее и назвал источником всех своих несчастий.

Джейми стало стыдно. Неудивительно, что она расплакалась. Одурманенный виски и жалостью к себе, он обошелся с ней как последняя скотина. Она, наверное, была потрясена до глубины души, если расплакалась. Он должен извиниться и восстановить их дружбу.

А честно говоря, хочет ли он наводить мосты так скоро? И как это будет выглядеть в глазах Роллерсона? Кларетта только что по собственной воле освободила его от обязательств, причем именно тогда, когда он об этом мечтал. Нет помолвки. Впереди не маячит свадьба. Он свободен!

Душа Джейми наполнилась ликованием. Однако он понимал, что нужно немедленно загладить свою вину перед Клареттой и возобновить помолвку, иначе этот человек, который смотрит на него с праведным гневом, скорее продаст своих дочерей каким-нибудь восточным князькам, чем отдаст руку одной из них высокородному Джеймсу Хокадею.

Делать нечего. Если он не выразит своего желания жениться на Кларетте, его планы в отношении дочерей Роллерсона расстроены.

Словно в подтверждение его мысли Роллерсон произнес:

— Так как из-за состояния Клариссы мы вынуждены еще на несколько дней воспользоваться гостеприимством лорда Мейна, я надеюсь, что у вас хватит ума и воспитания извиниться перед нашим хозяином и сегодня же избавить нас от своего присутствия.

— Кларисса серьезно больна? — спросил Джейми, изумившись самому себе. Боже мой! Он же совсем забыл, что вчера она слегла. Очевидно, полностью излечился от своей влюбленности.

— Всего лишь легкое недомогание, — ответил Роллерсон. — Желаю вам доброго дня, сэр. Сомневаюсь, что в ближайшее время мы с вами увидимся.

Джейми вежливо поклонился, и Роллерсон, повернувшись к нему спиной, пошел вверх по лестнице. Удивительно, как непродолжительная беседа может полностью изменить жизнь. В одно мгновение он освободился и от нежеланной помолвки, и от нездорового увлечения!

Джейми нахлобучил на голову шляпу и двинулся в сторону столовой. Его желудок чудесным образом излечился, у него пробудился волчий аппетит.

— Джейми, мальчик мой, ты вернул себе свободу!