– Скачи, мой лихой жеребец! О, ты меня убьешь! Я умираю! Умираю!

Пока мы с моей воодушевленной спутницей приближали сладкий миг слаженными движениями соединенных тел, я нежно ласкал ее налитые груди – этот прием зачастую помогает усилить пыл женщин, привыкших к самым интимным ласкам, – и мчался верхом на ней к естественному удовлетворению наших желаний.

Прием сработал, ибо, достигнув наивысшей точки блаженства, она выкрикнула:

– Милорд, вы пронзите меня насквозь своим могучим копьем!

По прошествии некоторого времени, отстранившись от ее совершенной в своей пышности фигуры, я улегся на спину, расслабив тело, влажное от эликсира взаимного наслаждения.

Спустя несколько минут наши сердца забились ровнее. Я сделал несколько записей, воспользовавшись ее восхитительными округлостями в качестве импровизированного письменного стола.

Несмотря на усталость, служение науке требовало, чтобы я подробно запечатлел события минут беспамятства. Я отметил, как вспыхнуло ее лицо, как исказился рот в стонах страсти. Приподнимаясь, я обратил внимание на то, как яркий румянец преобразил ее бледную грудь в розовые холмы, увенчанные тугими рубиновыми бутонами.

Все эти признаки характерны для любой женщины, обладающей страстной натурой, будь она горничной или герцогиней. Голос, слова, движения, вздохи, стоны и женственный сок любви могут быть обманчивы. Но набухшие соски и «румянец любви» – неопровержимые свидетельства женского возбуждения.

Прилежно водя пером во славу науки, я припомнил совет моей бывшей возлюбленной почаще награждать женщин мимолетными ласками губ или рук. Наставница пояснила, что этот способ неведом мужчинам, за исключением нескольких законченных повес или чувственных натур. А жаль, ведь подобные ласки способны распалить партнера и привести к самым удивительным последствиям. Умному достаточно!

Когда я отложил перо, леди Икс повернулась ко мне лицом, выставляя напоказ роскошное тело, и спросила:

– Я сумела доставить вам удовольствие, милорд?

– Разумеется, cara mia, – любезно отозвался я, радуясь возможности высказать вслух истину. Столь пылкого участия в моих экспериментах еще никто не принимал. Однако в ту минуту чрезмерная откровенность была неуместна. – Я восхищен!

Она мило улыбнулась и дотронулась пухлыми губками до моего подбородка, черные кудри каскадом обрушились на мою нагую грудь.

– Слухи верны: вы и вправду великолепны. – Протянув дерзкий пальчик, она коснулась моих чресел. – Скажите, неужели ваша выносливость не уступает вашей красоте?

Со смелостью куртизанки она принялась поглаживать предмет своих желаний и вскоре привела его в любезное ей состояние. Но на этом она не успокоилась. Убедившись в твердости моего копья, она склонила кудрявую голову и без смущения обхватила его губками.

Когда страсть была готова взорвать меня изнутри, она приподнялась на локте и посмотрела мне в глаза.

– Пожалуй, милорд, вашему жеребцу можно найти и другое применение. Не хотите ли вновь устроить скачку по моим холмам?

Улыбаясь с уверенностью истинной обольстительницы, она заключила меня в чувственные и продолжительные объятия.

Утехам мы предавались до рассвета, пока первые розоватые лучи не оживили лиловый бархат небес. Час спустя я улегся в свою постель – обессиленный, но удовлетворенный.

Достопочтенный Питер Элиотт, младший брат виконта Пристли, отложил жадно прочитанную рукопись.

– Браво! Великолепное развлечение, д’Арси!

Вытащив тонкий льняной платок из-за кружевной манжеты, он вытер лоснящееся от пота лицо. Несмотря на то что ужин проходил в отдельном кабинете «Уайтса», Питер чувствовал себя так, словно за ним пристально наблюдало десятка два глаз.

Конечно, во всем виновата непристойная рукопись. Недвусмысленные намеки не на шутку распалили его.

– Черт! – пробормотал он сквозь зубы. – Скабрезная история. – Он украдкой бросил взгляд на лежащие перед ним страницы. – «Скачка среди холмов», подумать только! Скажите, д’Арси, это выражение вы и вправду услышали из уст той дамы?

– Да, но слегка облагородил его. – Насмешливо поблескивая бирюзовыми глазами, Себастьян д’Арси, маркиз Брекон, чувствовал себя совершенно непринужденно, вертя в длинных пальцах послеобеденный бокал кларета. – Признаюсь, поскольку и я участвовал в эксперименте, мне было нелегко сохранить ясность мыслей.

– Еще бы! – Элиотт расхохотался, пытаясь скрыть неловкость. Он был едва знаком с д’Арси и не понимал, почему маркиз предпочел показать рукопись именно ему. Элиотт вращался в другом кругу. – Польщен, весьма польщен, – непрестанно бормотал он, слегка захмелев.

Себастьян пил весь вечер не переставая, но неумеренные возлияния никак не сказывались на его внешности. Он был обаятелен и невозмутим. Синие глаза с зеленоватым отливом с нескрываемой насмешкой взирали на мир, который Себастьян не принимал всерьез. Мягкие темные кудри, падающие на высокий лоб, придавали ему вид юноши, заставляя забыть о богатом и зачастую суровом жизненном опыте двадцати восьми лет. Судя по костюму изысканного покроя, сочетающему бархатный сюртук цвета кларета с вышитым золотой нитью голубым жилетом, несведущий человек мог бы принять его за иностранца. А близкий друг в очередной раз убедился бы, что Себастьян д’Арси – редкостный сибарит и законченный дилетант.

С трудом подавляя возбуждение, Элиотт с надеждой взглянул на собеседника:

– Полагаю, вы не желаете предать огласке имя этой дамы?

– Увы, да. – Себастьян сверкнул обезоруживающей улыбкой. – Во всяком случае, ее имя для вас бесполезно, если вы не собираетесь в Италию. Она неаполитанка.

Элиотт пожал плечами, сдерживая разочарование. Сомнительные дневники притягивали его взгляд, особенно те записи, что были сделаны во Франции. Еще ни разу Элиотт не бывал в обществе автора столь вольного труда. Странно, но он чувствовал себя так, словно не д’Арси, а он сам запечатлел на бумаге все эти пикантные подробности.

– А теперь расскажите мне, что здесь новенького. – Себастьян с легкостью сменил тему беседы. – Я отстал от жизни на два года.

– Я не прочь прочесть еще несколько страниц, – заметил Элиотт.

Себастьян перевел взгляд на собственноручные записи, и на его губах заиграла ироническая улыбка.

– Вам придется удовлетвориться тем, что вы уже видели. Я оказал вам честь, избрав в доверенные лица и поделившись результатами своих научных исследований задолго до их опубликования.

Элиотт опешил:

– Научных исследований? Вы шутите?

Себастьян невесело усмехнулся:

– Вы правы, эпистолярный стиль придает этой рукописи слишком… игривый характер, однако это не записная книжка повесы. Это часть серьезной научной работы. Неужели вы не заметили, какое внимание я уделял, казалось бы, незначительным подробностям этого свидания? Я составил целый перечень признаков женского возбуждения!

– Да, да. – Собственное возбуждение заставило Элиотта усомниться в том, что лишь научное рвение подогревало пыл д’Арси в амурных забавах.

Отец Себастьяна прославился своими бессчетными похождениями. Все знали, что покойный маркиз почил во цвете лет от раны, оставленной рапирой разъяренного мужа-рогоносца. Многие считали, что Себастьян – совсем другого поля ягода, но не тут-то было.

Слухи о дуэли д’Арси с Лэнгли, второй в списке Себастьяна, дошли до Элиотта два года назад. Эти слухи так быстро обросли живописными подробностями, что никто не мог притязать на знание истины. Лэнгли навсегда покинул Лондон, д’Арси отправился за границу. Догадывались, что дуэль кончилась неудачно: честь обоих соперников пострадала.

Но теперь Элиотт задумался о том, не были ли слухи чудовищно преувеличены. Одного ленивого взгляда д’Арси вполне хватало, чтобы отбросить всякие сомнения и прийти к заключению: вряд ли на обе дуэли его толкнула необузданная страсть.

Именно это и разжигало любопытство. Поговаривали, что д’Арси дрался не из-за женщин, а ради женщин, защищая их честь. Пряный привкус известности помог ему стать предметом женского обожания, составив достойную конкуренцию самому принцу. Сестра д’Арси называла его «рыцарем без страха и упрека».

Элиотт вновь устремил взгляд на страницы рукописи. В тайны отношений с прекрасным полом он был посвящен в возрасте семнадцати лет. С тех пор прошло одиннадцать лет, но ему ни разу не удалось заставить женщину кричать: «Скачи, мой лихой жеребец!» – не говоря уже о страстных возгласах: «О, ты меня убьешь! Я умираю! Умираю! Ты пронзишь меня насквозь своим могучим копьем!»

Себастьян с неподдельным интересом наблюдал за Элиоттом. Ведь он показал ему свою рукопись, чтобы выяснить, какова будет реакция читателя. Элиотт не обманул его ожидания. Очевидно, натура мужчин такова, что они не в силах узнавать о чужих амурных победах, не испытывая возбуждения и зависти.

– Насколько я понимаю, вы осуждаете меня, – бесстрастно произнес Себастьян.

Элиотт выпятил нижнюю губу:

– Дело не в этом. Не понимаю, зачем вам это понадобилось? Впрочем, любой мужчина не чужд похвальбы.

– Это не похвальба. – Идеально очерченные дуги бровей Себастьяна недовольно приподнялись. – Это научный эксперимент, имеющий определенную цель.

Элиотт фыркнул:

– Позвольте узнать, какую?

– Приумножить познания человека. – Впервые за все время разговора на лице Себастьяна отразилось воодушевление. – Мы наблюдаем за птицами в воздухе, за светилами в небесах, но миримся с вопиющим невежеством в отношении натуры себе подобных. Это непростительно!

Такое Элиотту и в голову не приходило. Но это не помешало ему высказать свое мнение:

– Чем же вам помешало невежество? Пролейте бесполезный свет науки на интимную сторону жизни, и она исчезнет! – Это сравнение вызвало у него недвусмысленную усмешку. – Свет для нее вреден! Неужели не понятно?

Себастьян понял, что имеет в виду собеседник.

– А разве нам удалось бы вывести быстроногих рысаков, тучный скот, дающий больше мяса и шерсти, если бы мы не задумывались об интимных отношениях животных? Хороший фермер пристально следит за тем, как спаривается его скот. Безупречная родословная прибавляет цену еще не родившемуся жеребенку. Подумайте, каким мог бы стать человеческий род, если бы мы уделяли хотя бы половину этого внимания чистоте породы, заключая браки! В этом отношении лондонские будуары ничем не отличаются от конюшен Таттерсолла.

Элиотт поперхнулся бренди, обрызгав свою и без того запачканную одежду.

– Будь мужчины и женщины поразборчивее, – продолжал Себастьян, – мир вскоре заполонили бы здоровые и красивые люди. К примеру, невысокому и коренастому мужчине следовало бы жениться на высокой и стройной даме, чтобы произвести на свет рослое и крепкое потомство.

Он помедлил, постукивая пальцами по ножке бокала.

– Впрочем, от таких родителей могли бы родиться либо низкорослые и тощие дети, либо плечистые великаны. Все эти сложности требуют подробнейшего изучения.

– Значит, это и есть единственная цель ваших скабрезных историй – вывести новую породу людей?

Себастьян подавил вздох разочарования: Элиотт не понял даже простейших доводов.

– Мой труд позволил мне сформулировать несколько гипотез. Одна из них заключается в том, что для страстной и умной женщины приемлема лишь одна роль – роль любовницы.

Элиотт замер:

– Любовницы?!

– Само собой. Согласитесь, даже лучшие мужья обращаются с супругами как с несмышлеными детьми. Мужья распоряжаются состоянием жен, указывают, как им жить, где бывать, с кем поддерживать дружбу. Даже если муж развратник, пьяница или олух, женщине остается лишь терпеть его.

С другой стороны, любовница живет своим умом. Именно она выбирает, с кем делить жизнь и ложе. Если покровитель не устраивает ее, она имеет полное право искать лучшей участи. А разве жена может избавиться от мужа-мерзавца?

– Может, вы и правы, – отозвался Элиотт, – но куртизанки беззащитны перед обществом, а об их репутации не стоит и говорить.

В глубине глаз Себастьяна вспыхнул опасный огонек. Элиотт предположил, что он был вызван воспоминаниями об убитой любовнице, и поспешно пересмотрел свое мнение о характере д’Арси.

– Женщины страдают, считая себя беспомощными существами. Да, любовница имеет все преимущества перед своей замужней сестрой, сумев добиться независимости и заводя романы, подобно мужчине. Запятнанная репутация – ничтожная плата за такую свободу.

– Вы полагаете? – Элиотт заговорил тоном священника, убеждающего еретика. – Значит, каждая леди должна учиться быть не женой, а распутницей?

Себастьян тонко улыбнулся:

– Пожалуй, таким образом можно достигнуть равенства полов. При этом…

– Мы обрели бы еще одно развлечение! – перебил Элиотт, чувствовавший себя увереннее на этой почве. – Черт возьми, началась бы настоящая охота! Подумать только: что, если губы или грудь женщины, принадлежащей другому, окажутся нежнее и аппетитнее?

Себастьян расплылся в улыбке:

– Значит, вы не стали бы возражать, если бы я одарил вниманием вашу Флору?

Элиотт метнул краткий взгляд пониже талии д’Арси, подозревая, что полы сюртука скрывают щедро одаренные чресла. Защищая свою собственность, он заметил:

– Если женщины обретут равноправие, вы уничтожите законные преимущества мужчин. Женщины должны знать свое место, иначе зачем мы им сдались?

– Потребность в равенстве не исключает желание, – туманно ответил Себастьян. – Я был бы рад обществу женщины, с которой мог бы беседовать, как с вами, которая знала бы, когда следует вставить замечание, а когда промолчать, сумела бы расценить мои настроения и предвидеть мои желания ради нашего общего блага.

– Ну, такое сокровище еще не родилось на свет!

– Пожалуй, да, – со всей серьезностью подтвердил Себастьян. – Значит, его следует сотворить.

Зависть ужалила Элиотта в самое сердце, вспыхнувшее горячим пламенем при виде бесспорного превосходства д’Арси.

– Ставлю пять тысяч фунтов, что вам не удастся создать совершенную куртизанку.

– Я не приму пари, Элиотт. Это всего лишь теория.

Элиотт усмехнулся:

– Что я слышу? Неужели вы не верите в истинность собственной научной гипо… гепо…

– Гипотезы, – подсказал д’Арси. – Вовсе нет. – Неожиданно он загорелся идеей. – Теоретически возможно все. Давайте оговорим условия. – Д’Арси начал перечислять, загибая пальцы: – Эта женщина должна быть молодой, еще не познавшей тяготы жизни. Само собой, привлекательной. Девственной, но не сторонящейся мужчин. Она должна обладать пытливым умом и уметь писать и читать. Что касается ее нрава, она должна обладать чертами настоящей леди, отвагой львицы, практичностью мужчины и чувственностью блудницы. – Он негромко рассмеялся. – Ну, где вы посоветуете мне искать эту особу?

– Несомненно, она еще не родилась, – хмуро пробормотал Элиотт, в глубине души надеясь, что, если столь незаурядная женщина и существует в природе, Себастьяну д’Арси не видать ее как своих ушей.

* * *

Себастьян без опасений бродил по кишащим отпетыми преступниками улицам Лондона. Маленький кинжал, спрятанный под бархатным сюртуком, наносил удары редко, но без промахов.

После ужина в обществе Элиотта он провел некоторое время за игорным столом, затем вышел прогуляться, но едва очутился на этой узкой улочке, как его охватило знакомое беспокойство.

Тошнотворный запах подгоревшей капусты из окон одного дома заставил его поморщиться. Мышиный писк действовал Себастьяну на нервы, призрачная завеса тумана раздражала чувствительную кожу. Во тьме безлунной ночи он едва различал торопливо шмыгающие по улице человеческие фигуры.

С детства Себастьяна время от времени одолевали вспышки повышенной восприимчивости, «мыслительные штормы», как он называл их. Предвестником их служило невероятное обострение зрения, слуха, обоняния – всех чувств. Некогда подобное состояние пугало Себастьяна, и он предпочитал переждать его, спрятавшись в укромном уголке. Опасаясь, что поведение сына свидетельствует о душевной болезни или слабости, отец Себастьяна избивал его, чтобы отучить от подобных выходок, но испытанный способ не действовал. Во время приступов необыкновенная ясность мысли словно зачаровывала Себастьяна. С возрастом он научился управлять ими в своих целях. Иногда приступы приводили к ослепительному прозрению, в других случаях на Себастьяна нисходило состояние покоя, он будто погружался в транс.

Сегодня его мучило множество вопросов, вертящихся в голове. К примеру, он вспомнил о шифрованных депешах из штаба конногвардейского полка, полученных сегодня утром, по прибытии в Лондон. Их содержание было настолько тревожным, что, стань оно достоянием гласности, население всего южного побережья Англии охватила бы паника.

Французский флот, еще недавно рассеянный в Карибском море, в Атлантическом и Индийском океанах, собрался в гаванях Бреста, Рошфора, Лорьяна и Тулона, спешно поправляя такелаж. Шпионы докладывали, что более ста пятидесяти тысяч человек и десять тысяч лошадей собраны на французском берегу Ла-Манша, от Булони до Остенде. Вторжение в Англию казалось неизбежным.

Но вопросы национальной безопасности почему-то отступили в голове Себастьяна на второй план. Пока он бродил по туманным улицам, прежде всего его занимало пари, заключенное с Элиоттом.

В представлении Себастьяна истинным преступлением против женщин являлись законы, объявляющие брак институтом, в котором власть принадлежала исключительно мужчинам, а женщины были обязаны терпеть их тиранию и служить им. Этот горький, но полезный урок Себастьян усвоил по милости отца.

Ненасытный самец, обладатель взрывного, нетерпимого и жестокого нрава, Симон д’Арси содержал трех любовниц, в то время как его семья голодала и ходила в обносках. Когда здоровье его жены пошатнулось, Симон поселил под крышей своего дома блудницу. Потрясение и стыд свели мать Себастьяна в могилу.

В душе Себастьяна закипал давний гнев. Годы отцовской тирании оставили отчетливый отпечаток. Несмотря на все усилия вести размеренную и мирную жизнь, Себастьян ни на секунду не забывал, что в черном списке его грехов уже значится одна погибшая любовница.

– Бедняжка Мэг… – еле слышно пробормотал он. В девятнадцать лет она бросила Себастьяна ради престарелого волокиты, который обещал ей больше, чем прежний любовник. Алчность стоила ей жизни, но Себастьян винил в ее смерти прежде всего себя. Он не сумел спасти свою мать от отца и удержать Мэг от безрассудного поступка.

Он вызвал на дуэль убийцу Мэг, которого суд счел невиновным, и отомстил за несчастную, добившись от него извинений, но понимал, что Мэг не воскресить.

Как истинное дитя своего века, Себастьян был ученым, философом и естествоиспытателем. Он знал, как часто на судьбу человека влияет наследственность. Сам Себастьян унаследовал склонность к жестокости и мотовству. Что, если, несмотря на все усилия, он в конце концов превратится в распутника, подобно ненавистному отцу? Последствия этого превращения для его жены станут…

– Губительными, – прошептал он в безысходности.

Он уважал женщин, даже восхищался ими, но знал, что не заслуживает их доверия. Он просто не мог и не хотел погубить жизнь одной из них, сделать ее жертвой своей непредсказуемой натуры.

Но, возвращаясь к разговору с Элиоттом, он то и дело задавал себе главный вопрос: сумеет ли он помочь незаурядной женщине обрести независимость, выйти из подчинения самому ненадежному существу во вселенной – мужчине?

Завернув за угол, Себастьян, по-прежнему погруженный в мрачные мысли, вдруг с удивлением обнаружил, что оказался на Куин-Энн-гейт, некогда респектабельной, а ныне обветшавшей улице. Его удивление сменилось изумлением, когда в тусклом свете уличного фонаря он разглядел стройную фигурку в одеянии католической монахини.

Склонив голову и теребя одной рукой золотой крестик на цепочке, монахиня всматривалась в листок бумаги, который держала в другой руке.

Себастьян всем своим существом чувствовал ее растерянность и смущение. Легкое нетерпение, с которым монахиня вглядывалась в строки на бумаге, эхом отозвалось в его ушах. Всецело завороженный зрелищем, Себастьян замер в тени, наблюдая и прислушиваясь.

Беглый осмотр одежды монахини убедил его, что она не нищенка. На подоле ее облачения виднелись красноречивые следы морской соли. Наметанным взглядом Себастьян сразу отметил изящество узора прозрачного покрывала, спускающегося на лоб незнакомки и отделанного фламандским кружевом. Тонкое льняное полотно апостольника прикрывало шею и обрамляло лицо, открывая его от бровей до подбородка. Себастьяну был известен обычай, веками бытующий на континенте: монастыри становились убежищем для богатых вдов, нелюбимых жен, брошенных любовниц, а также законных и незаконных дочерей знати. Он с любопытством задумался о том, кто же из них эта незнакомка.

Глубоко вздохнув, монахиня поднялась на крыльцо первого дома на улице. Хотя фонарь светил еле-еле, Себастьяну удалось разглядеть ее запястье и тонкие пальцы, собранные в кулачок. Незнакомка подняла его, чтобы постучать в дверь.

– На вашем месте я бы этого не делал.

Себастьян пожалел монахиню, увидев, как она перепугалась, неожиданно услышав его голос. Он вышел на свет и приподнял шляпу.

– Жители этой улицы известны своей привычкой опрокидывать ночную посуду на головы тех, кто мешает им спать по ночам, – дружеским тоном объяснил он.

Испуганно ахнув, монахиня спустилась с крыльца. Легкий шорох ее обуви по булыжной мостовой ударил громом по натянутым нервам Себастьяна, вызвав непривычный трепет во всем теле. Он подавил удивление. Еще никогда в жизни он не испытывал такую мгновенную симпатию к другому человеческому существу. Монахиня взглянула на крошечное окошко над притолокой, убедилась, что оно закрыто, и ее вздох облегчения овеял Себастьяна, словно морской бриз.

Несмотря на бесформенный балахон, Себастьян заметил чувственные очертания ее тела. Вероятно, решил он, виной всему яркий свет звезд, падающий на черную ткань. А может, и шорох одежды. Но скорее всего древнее как мир мужское влечение к невинности. Пару минут назад он размышлял о женщинах, которых, откровенно говоря, следовало бы причислить к разряду потаскух. А проказница-судьба явила ему мадонну. Что бы это значило?

С негромким смешком монахиня повернулась к нему, и белое одеяние послушницы мелькнуло между складками черного плаща.

– Не могли бы вы помочь мне, месье?

В ее тихом голосе, с трудом пробивающемся сквозь плотную ткань, явственно прозвучал французский акцент. В голове Себастьяна вновь завертелся вихрь мыслей. В Англии монахини были редким явлением. Несомненно, ей есть что рассказать. Надо только завоевать ее доверие…

Отвлеченный раздумьями, он попятился. В нынешнем состоянии его эмоции были неуправляемыми, а поступки – непредсказуемыми.

– Месье! – неуверенно позвала монахиня.

Себастьян понял, что она не разглядела его, поскольку стояла в пятне света от фонаря. Самому Себастьяну она казалась видением, окруженным радужной аурой.

– Я здесь, сестра. – Его голос прозвучал натянуто и неестественно. Себастьян уверял себя, что просто не желает напугать незнакомку.

Он виновато улыбнулся, зная, что эту улыбку она не разглядит.

– Чем могу служить?

Она затаила дыхание, словно вопрос стал для нее неожиданностью и доставил удовольствие.

– О, месье, неужели вы согласны помочь мне?

Она приблизилась, и Себастьяна охватила дрожь облегчения. Отчасти его удивила легкость, с которой монахиня приняла его предложение. Судя по всему, она была еще очень молода и наивна, если отважилась приблизиться в темноте к незнакомцу. Подумав, что ей повезло встретиться именно с ним, а не с одним из мерзавцев, которых не остановило бы монашеское облачение, он подавил в себе неожиданно вспыхнувшие низменные желания.

– Так чем я могу вам помочь, сестра?

Она отозвалась еле различимым шепотом, словно боялась чужих ушей:

– Кажется, я заблудилась. – Она протянула Себастьяну листок бумаги. – Я ищу дом мадемуазель Фокан.

– Черт побери!

Незнакомка отпрянула, но Себастьян выхватил у нее листок одной рукой, а другой удержал ее за плечо. Почерк на бумаге был знаком ему почти как собственный. Изумившись, он поднял голову:

– Кто вы?

Мадлен Фокан уже давно подозревала, что допустила непростительную оплошность. Она твердо верила, что Господь прислал ей спасителя в образе незнакомца, стоящего перед ней. Возможно, ее сбил с толку его голос – низкий, мужской, раскатистый, он звучал с непреодолимой убедительностью. Речь незнакомца была проникнута властностью, решимостью и юмором. Но когда он выругался, Мадлен охватила тревога.

– Не молчите, как рыба, сестра! Откуда вы знаете сестер Фокан? – Его голос вновь зазвучал дружелюбно, но рука надежно удерживала Мадлен на месте.

– Что вы сказали, месье? – Собственные размышления на минуту отвлекли ее. – Ах вот вы о чем! Я их родственница, я только что прибыла в город.

– Еще одна мадемуазель Фокан? Замечательно! – насмешливо выговорил он. – Я очарован!

Мадлен нервно вздрогнула, испугавшись жара, исходящего от руки незнакомца. Она попятилась, но Себастьян сжал пальцы.

– Не бойтесь, младшая сестренка. – Поднеся ее руку к губам, Себастьян коснулся теплой ладони.

Это прикосновение оказалось таким приятным, что Мадлен запротестовала не сразу. Не привыкнув к подобному обхождению, она наслаждалась дружеским жестом. Незнакомец согрел дыханием ее озябшие пальцы, вмиг вернув их к жизни. Только долг заставил Мадлен пробормотать: «Так нельзя…»

– Неужели монахиням запрещено принимать даже незначительные знаки внимания? Какая жалость!

По легкому пожатию руки Себастьяна Мадлен догадалась, что он улыбается в темноте.

– Мне пора, месье. Меня ждут.

Произнесенное шепотом, последнее слово насторожило Себастьяна, а беспокойство, которого Мадлен не скрывала, сократило расстояние между ними. Глядя на ее опущенную голову, Себастьян приблизительно уловил ход ее мыслей: Мадлен торопилась расстаться с ним, пока не поздно. Неужели очередной приступ наделил его способностью читать чужие мысли?

Он вдруг вскинул голову и всмотрелся в темноту. А если эта девушка – приманка? Впрочем, негодяи всех мастей готовы воспользоваться любой уловкой, чтобы заманить в ловушку ничего не подозревающего простофилю – так они предпочитали именовать свои жертвы.

Спустя мгновение он уловил слабый звук чужого дыхания. Кто-то наблюдал за ним из мрака.

Ноздрей Себастьяна коснулась вонь копченой селедки, пота и прокисшего пива. Что все это означает? Может, эта монахиня не настолько невинна, как кажется?

Обняв Мадлен за плечи, Себастьян увлек ее в узкий переулок между двумя домами. В безлунную ночь только существа, наделенные способностью видеть в темноте, могли догадаться, что здесь есть проход. Крепко прижав Мадлен к стене, Себастьян втиснулся в узкую нишу вместе с ней.

Он почувствовал, как она сделала вдох, собираясь позвать на помощь, и зажал ей рот ладонью, испытав при этом взрыв новых ощущений. Ее губы словно опалили ему ладонь. Это был поистине чувственный рот, слишком нежный и очаровательный для Христовой невесты, решил Себастьян, обуреваемый неожиданными и глубокими чувствами.

Кто-то приблизился и прошел мимо, тяжело дыша. Мадлен задрожала и ахнула в ладонь, закрывающую ей рот. Страх в ее душе расправил крылья и с силой забил ими, и эта беззащитность тронула Себастьяна, коснувшись сердца, которое он давно считал холодным и равнодушным. Однако ему хватило цинизма предположить, что этот страх вызван мыслью, будто сообщники бросили ее на произвол судьбы.

Прижавшись к Мадлен всем телом, Себастьян ощутил, что она стройная и хрупкая, а ее макушка едва достает ему до носа. Пожалуй, ее стройность следовало бы назвать худобой. Под кожей жалко выпирали кости, и тем не менее Себастьяну удалось различить женственные изгибы тела. Монашеский балахон приподнимали упругие маленькие груди. Прибавив с десяток фунтов, Мадлен превратилась бы в ожившую Афродиту.

Тем временем неизвестный остановился на расстоянии вытянутой руки от них. Себастьян услышал, как он принюхивается, словно желая отыскать их по запаху.

– Где они? – послышался хриплый шепот.

– Провалиться мне на этом месте, если я знаю! – последовал ответ. – Идем отсюда. Добычу мы все равно упустили!

Когда их шаги затихли вдалеке, Себастьян осторожно убрал ладонь от губ Мадлен.

– А теперь, моя маленькая послушница, я хочу знать, почему нас преследовали.

Впервые с момента встречи Мадлен по-настоящему испугалась.

– Не могу сказать.

– Не можешь или не хочешь? – Он нашел под тканью ее шею и осторожно сжал пальцы, чтобы придать вес угрозе. – Ты чужестранка на этой земле, моя французская отшельница, если ты не солгала. Франция и Англия воюют. Значит, ты мой враг. Откуда мне знать, что ты не причинишь мне зла?

Мадлен слабо пожала плечами:

– Об этом я не подумала, месье. Ну что же, поступайте, как вам будет угодно.

– Вот как? – Он придвинулся ближе, затмевая даже ночную темноту. – Напрасно, сестра, – прошептал он на ухо Мадлен, – ты и сама не понимаешь, какое опасное предложение сделала мне.

Он почувствовал, как Мадлен судорожно вздохнула, и понял, что к ее страху не примешивается чувство вины.

– Предупреждаю, месье, я буду кусаться и кричать и не доставлю вам никакого удовольствия. Приберегите свой пыл для другого случая.

Себастьян громко расхохотался, удивив не только Мадлен, но и самого себя. Она все поняла! Добродетельная мышка поняла, что он способен обесчестить ее, невзирая на монашеский балахон. Однако она держалась храбро.

Себастьян отпустил ее.

– Повторите еще раз, кто вы такая. Если вы солгали, я все равно узнаю: сестры Фокан мне хорошо знакомы.

Он с любопытством пронаблюдал, как пальцы Мадлен сложились на крестике, словно цветочные лепестки.

– Клянусь, месье, я – Мадлен Фокан.

– Мадлен? – Это имя Себастьян слышал впервые, но почему-то был склонен поверить девушке. – Ладно, я поверю тебе, детка.

Он вышел из переулка и протянул Мадлен взятый у нее лист бумаги.

– Ты не ошиблась адресом, но в таком случае… – Мысленно он продолжил фразу: если сестры Фокан действительно поселились здесь, значит, в их жизни произошло немало перемен. – А теперь иди. Я подожду здесь, пока тебя не впустят в дом.

– Merci, monsieur. – С легкостью бабочки она вдруг коснулась его рукава. Себастьян так и не понял, умышленное это прикосновение или случайное. – Месье…

– Что, сестра?

– Вы очень дурной человек.

– Знаю.

– Но не настолько, как вам кажется!

Засмеявшись, она вскинула голову грациозным движением, и Себастьян впервые взглянул ей в глаза. Казалось, взгляд Мадлен проник в его душу.

Какие глаза! Глубокие, как летняя тень, яркие, как море под луной. Их нельзя было назвать просто черными или карими – в их глубине мерцали темно-синие искры, отражение звездной ночи.

Себастьян покачал головой. Наверняка это очередная шутка приступа, уверял он себя. Не может быть, чтобы эта девочка сумела заглянуть к нему в душу.

Смущенный собственной трусостью, он огляделся. Окружающий мир изменился в мгновение ока. Оказалось, что он стоит не на Куин-Энн-гейт, а в тени Уайтхолла. На другом берегу Темзы небо начинало розоветь, слышался бой Биг-Бена. Чертыхнувшись, Себастьян понял, что его «мыслительный шторм» миновал, лишив его, как это часто бывало, даже чувства времени. Часы пролетели, как несколько секунд.

Подозвав извозчика, он забрался в экипаж и рассмеялся от неожиданной мысли: после нескольких поколений распутниц женщины рода Фокан наконец-то произвели на свет монахиню, притом на редкость хорошенькую.

«Себастьян, – мысленно упрекнул он себя с юмором, смешанным с безысходным отчаянием, – ты добром не кончишь!»