— … и ты, конечно, понимаешь, что мое положение не из лучших.

Гарри Коллсуорт нервно провел рукой по золотистым волосам, затем засунул руки в карманы брюк и стал расхаживать по маленькой гостиной квартирки, которую снимала Филаделфия.

— Ты предлагаешь, чтобы мы разорвали нашу помолвку? — спокойно спросила Филаделфия.

— Нет-нет, разумеется, нет! Надо быть последним негодяем, чтобы бросить свою невесту в такую минуту! — Он посмотрел на нее с благожелательной улыбкой. — Я знаю, что ты человек разумный, Филли.

— Да. Разумный. — Она стянула с левой руки перчатку и сняла со среднего пальца маленький, но красиво оправленный рубин. — Ты хочешь получить обратно свое кольцо.

Гарри чуть не задохнулся при виде кольца, которое она протянула ему. Отец приказал ему не возвращаться домой без этого кольца, но сейчас, когда до него дошло, что он делает, Гарри показался себе трусливым и ничтожным.

— В этом действительно нет необходимости, Филли. Это дело временное. Храни его у себя, пока я не смогу снова преподнести его тебе.

— Держи его в кармане или в какой-нибудь коробке! Филаделфия была несколько шокирована тем, что в ее голосе прозвучала неприкрытая злость, ведь она ожидала, что Гарри разорвет их помолвку. Фактически это было единственное, чего она опасалась. Но сейчас в ее душе осталось только отвращение от его низости.

— Оставь, Гарри. Ты никогда особенно не был привязан ко мне.

Гарри выглядел так, как будто Филаделфия отвесила ему пощечину, и ей моментально стало жалко его. Он не виноват в том, что попал в такую щекотливую ситуацию. Она не слагает с себя вину за то, что согласилась на эту помолвку, в основе которой лежало благосостояние семей и их связи, а не два любящих сердца.

Она поднялась и протянула ему кольцо.

— Успокойся. Я только облегчила тебе задачу. — Гарри не сдвинулся с места, и тогда Филаделфия подошла к нему сама и положила кольцо в нагрудный карман. — Я вовсе не ожидала, что ты будешь обременять себя женой, чей отец, пусть и ошибочно, был обвинен в чудовищном преступлении. Тебе надо думать о будущем. На тебя возлагают большие надежды. Твой отец мечтает о том, что ты войдешь в конгресс. Я буду для тебя только обузой, помехой, жерновом на шее. Кроме того, я не люблю политики. — Она взяла его за плечи и слегка подтолкнула к двери. — А сейчас беги и расскажи своему папочке, что я желаю тебе только хорошего.

Гарри Коллсуорт, дойдя до двери, повернулся к ней. На его честном и красивом лице отразились боль и смущение. Отец предупредил его, что Филли, возможно, будет возражать против разрыва помолвки. В конце концов она потеряла все. Она доведена до отчаяния и может даже угрожать ему судом за нарушение обещания, а скандал — это последняя вещь, которую мог себе позволить молодой адвокат. Но Филли совсем ему не угрожала. Он знал, что все так и будет, и очень гордился ею. Надо сразу рассказать отцу, что она отдала ему кольцо еще до того, как он успел заикнуться об этом. Гарри почувствовал, как краснеет, когда вспомнил о чеке, лежавшем в его кармане. Подумать только, отец чуть не убедил его попытаться выкупить у нее кольцо.

— Я люблю тебя, Филли. Любил и буду любить. Я не хочу думать, что между нами все кончено. Все пройдет, люди обо всем забудут. Вот увидишь. Дай только срок.

— До свидания, Гарри. Удачи тебе, — сказала она с ледяным спокойствием.

— До свидания, Филли. — Чувствуя себя так, словно гора свалилась с плеч, Гарри ушел из дома и из ее жизни.

Лишь тогда Филаделфия позволила себе тяжело вздохнуть. Сколько еще ей придется вынести?

Чуть позже в дверь постучали, и она встала, чтобы открыть ее. Если это вернулся Гарри, чтобы просить ее взять кольцо обратно, она отвесит ему пощечину.

— О, Салли, ты как раз вовремя.

Маленькая женщина в черном хлопчатобумажном платье и капоре вошла в тесную комнату, оглядела ее и фыркнула.

— Боже милостивый! Я видела шкафы больше, чем эта комната.

Филаделфия улыбнулась:

— Охотно верю, но они, наверное, менее дорогие. Мне раньше никогда не приходило в голову, что можно снять комнату, похожую на шкаф.

Бывшая домоправительница Хантов решительно направилась к комоду и провела пальцем по его поверхности.

— Пыль! Где служанка, которая прибиралась здесь все эти дни? Я с ней разберусь, и она дважды подумает, прежде чем оставить комнату в беспорядке.

— Боюсь, что ее нет. Да и вообще ей нечего тут делать, разве что следить за моим траурным платьем.

Лицо маленькой женщины побледнело.

— О, мисс Филли, извините.

— Не огорчайся, Салли, — сказала Филаделфия с вымученной улыбкой. — Я послала за тобой, чтобы выплатить зарплату. Я позаботилась о других слугах до того, как освободить дом.

Салли фыркнула, вынула белый носовой платок и высморкалась.

— Кто бы мог подумать, что я доживу до такого дня. Я служила вашему отцу всю его жизнь. Если бы я могла, то работала бы на вас бесплатно.

Филаделфия подавила в себе желание обнять эту женщину. Минутная слабость — и она разразится потоком слез. С Гарри было гораздо легче иметь дело, так как ее злость мешала слезам. Она достала из кармана кошелек.

— Здесь все, что у меня есть, Салли, но я через месяц полностью рассчитаюсь с тобой.

— Но как же вы будете жить дальше?

— У меня имеются кое-какие планы, Салли. — Лицо пожилой женщины просияло.

— Вы собираетесь к вашему кузену в Сент-Луис?

— Нет. Зачем им давать кров той, которая стала объектом сплетен. Надо подумать о детях.

— Тогда что же вы будете делать?

Филаделфия непроизвольно подняла руки, чтобы помассировать виски — у нее разболелась голова.

— Прямо сейчас я собираюсь выпить чашку чая и лечь в постель. У меня сегодня был трудный день.

Салли внимательно посмотрела на молодую женщину, и ее внешний вид ей совсем не понравился.

— Вы похудели. Вам нездоровится?

— Не волнуйся, Салли. Мне надо отдохнуть. Бери кошелек и не заставляй меня просить тебя.

Салли какое-то время колебалась, но затем нерешительно взяла кошелек.

— Да благословит вас Господь, мисс Филли.

Если что-нибудь понадобится…

— Просто поминай меня в своих молитвах. Молись, за восстановление доброго имени моего отца и за то, чтобы у меня больше не было проблем в этом городе.

— Будьте осторожны, мисс Филли.

— Непременно. Тебе нравится твоя новая работа, Салли?

— Да, мисс. Я работаю на доктора Амеса. Его жена — немного болтлива, но я знаю, как заткнуть ей рот.

Женщины обменялись понимающими взглядами: вне всякого сомнения, излюбленной темой разговора миссис Амес был скандал, связанный с Хантом.

Проводив Салли, Филаделфия прислонилась к двери и закрыла глаза, ожидая, когда боль в сердце утихнет. Она не плакала вот уже больше недели. Что толку плакать по каждому поводу? Если она заплачет, то не сможет остановиться. День был отвратительно долгим, но, к счастью, он уже закончился.

Стук в дверь заставил ее вздрогнуть.

— Кто там? — спросила она.

— Друг, — ответил мужской голос.

— У всех моих друзей есть имена, — сказала Филаделфия, на всякий случай закрывая дверь на замок. — Как вас зовут?

— Мое имя вам ничего не скажет. Я хотел бы только поговорить с вами по делу, представляющему взаимный интерес, — ответил вежливый, но совершенно незнакомый голос.

Филаделфия медленно покачала головой. Неужели ее никогда не оставят в покое?

— На сегодня с меня хватит репортеров и журналистов. Поищите сенсацию где-нибудь в другом месте.

— Я не репортер. — Что-то в его мелодичном голосе, пьянящем, как бренди, привлекло внимание Филаделфии. Она где-то слышала этот голос прежде. После мимолетного раздумья она приоткрыла дверь. Перед ней стоял красивый незнакомец, который тремя днями раньше помогал ей спуститься с лестницы в ее доме. — Вы были на аукционе, — сказала она.

Он наклонил голову, и свет газовой лампы упал на крутые завитки его черных волос.

— Да.

— Кто вы такой и что вам надо?

— Я — Эдуардо Доминго Ксавьер Таварес, — представился он с чарующей улыбкой.

— Ваше имя ничего не говорит мне, — ответила Филаделфия, придерживая дверь.

Эдуардо заметил на пальце руки, которой она придерживала дверь, белую полоску. Чтобы увидеться с девушкой, ему пришлось переждать на лестнице молодого джентльмена, выскочившего из ее комнаты со смущенным видом, а затем и служанку, которая его опередила. Эдуардо не хотелось пугать Филаделфию. Сейчас она держала голову не так высоко, как это было на аукционе. Он понимал ее беспокойство, но и сам сгорал от нетерпения.

— Сеньорита, может, вы позволите мне войти и побеседовать с вами наедине.

— Нет, — ответила она, слегка прикрывая дверь.

— Я могу поговорить с вами и из коридора, — решительно заявил он, — но мне кажется, что у вас очень любопытные соседи…

Проследив за его взглядом, Филаделфия заметила, что дверь на противоположной стороне приоткрыта. Она сурово сжала губы. Ей было известно, что за каждым ее шагом следят. Чего все они ждут от нее? Неужели считают, что она совершит какой-нибудь необдуманный поступок?

— Неудивительно, что ваши соседи не одобрят ваше поведение, если вы будете разговаривать с человеком посторонним, да к тому же иностранцем.

— Меня совершенно не волнует мнение чужих людей, — ответила она, открывая дверь. — Вы можете войти, но только на минуту.

Эдуардо вошел в крошечную комнатушку и с удивлением огляделся. Он знал, что Филаделфия разорена, но не думал, что до такой степени. Комната была тесной, потолок низким, на единственном окне висела старая вытертая штора красного бархата. Взглянув на девушку, он понял: она смущена, и тут же пожалел, что не умеет контролировать свои эмоции. Но как начать? И с чего?

Смущенная, что ее застали врасплох, Филаделфия опустилась на ближайший стул. Она никак не могла взять себя в руки. Он был чрезвычайно красивым мужчиной, хотя и необычного типа. Чуть выше среднего роста, стройный, широкоплечий и одет во все черное. Черного цвета были его кудрявые волосы и глубокие внимательные глаза. Даже его кожа была гораздо темнее, чем у некоторых мужчин. Судя по речи, он был иностранцем. Он не относился к тому типу мужчин, с которыми при обычных обстоятельствах ей хотелось бы иметь дело.

Однако она была слишком хорошо воспитана, чтобы позволить эмоциям возобладать над разумом.

— Пожалуйста, садитесь. Вы хотите поговорить со мной?..

— Сеньор Таварес, — ответил он, усаживаясь на второй в комнате стул.

— Вы португалец?

Он польщенно улыбнулся:

— Бразилец.

Холодок пробежал по спине Филаделфии, когда она посмотрела в его красивое лицо. Бразилия! В одном из писем, которыми она располагала, упоминалась Бразилия.

— Вы приехали поговорить о моем отце?

— Скажем так: я человек, который заинтересован лично в вас.

Она насторожилась.

— Вы слышали сплетни и знаете, по какой причине был устроен аукцион…

Она замолчала, так как он приложил к губам палец, словно увещевая ребенка.

— Сеньорита, это дело не имеет к вам никакого отношения.

Филаделфию поразил взгляд его черных, как сливы, глаз, откровенно рассматривающих ее. В этом взгляде не было ничего неуважительного. Создавалось такое впечатление, что он стремился заглянуть в самые потаенные уголки ее души. Филаделфию смущал этот взгляд, однако она выдержала его.

— Вы ошибаетесь, сеньор. То, что случилось с моим отцом, касается и меня. Он не был вором. Я знала его лучше, чем кто-либо другой, и уверена, что он был не способен на плохие поступки. Лжецы разрушили его жизнь. Я единственная, кто может доказать его невиновность. — Ей показалось, что в его глазах промелькнула жалость.

— Сеньорита, нельзя с уверенностью утверждать, что один человек в совершенстве знает другого, — тихо произнес он. — Незнакомцы, которые провели вместе всего пять минуть, могут узнать друг о друге больше, чем люди, прожившие всю жизнь под одной крышей. В каждом сердце есть свой маленький секрет.

— Мой отец невиновен.

— Я только высказал свое мнение, — ответил он, пожав плечами. — Иногда мы уважаем людей, которые меньше всего достойны нашего уважения.

— Это звучит оскорбительно!

— Нет, сеньорита, просто честно. А честность — это не что иное, как храбрость и готовность не принимать желаемое за действительное. Очень часто мы выдаем себя не за тех, кто мы есть на самом деле.

Филаделфия сжала виски руками. Его слова казались ей пустыми и ничего не значащими.

— Я очень устала, — сказала она.

Оглядев комнату, он снова посмотрел на нее.

— Вы ужинали? Лично я нет. Не будете ли вы столь любезны составить мне компанию и пойти туда, где бы мы могли хорошо поесть?

— Нет. С меня довольно косых взглядов и шепота за моей спиной.

Эдуардо заметил, как Филаделфия посмотрела на дверь, и понял, что она хочет, чтобы он ушел. «Человек больших страстей должен научиться большому терпению», — говорила ему в детстве бабушка, когда он пытался удержать котенка, рвущегося на свободу. Сейчас он понимал, что лучше не спешить.

— Хорошо, я буду краток. — Он скрестил на груди руки. — Но сначала позвольте мне сказать, что я восхищаюсь вами, сеньорита Хант. У вас есть характер. Вы горды, и не без причины. Вы красивы, но не тщеславны.

Филаделфия смотрела на Эдуардо, пораженная его высокомерием и самоуверенностью.

— Продолжайте, сеньор. Я пока не решила, как мне относиться к вашим словам.

— Воспринимайте их как комплимент. Вы бесподобно справились с этими идиотами на аукционе. Вы купец от Бога.

— Мне не доставляло удовольствия продавать имущество отца! — возмутилась Филаделфия. — Я старалась, чтобы вещи попали в руки людей, которые смогут по достоинству оценить их.

— И вы преуспели в этом. Я поверил каждому вашему слову. Вот почему я здесь. Я владею в Бразилии несколькими рудниками по добыче драгоценных камней. В основном мы добываем топазы, аметисты, немного рубинов, но есть и золото. Как и ваш отец, я являюсь коллекционером. Я приехал в вашу страну, чтобы продать несколько очень красивых ювелирных изделий. Камни великолепные, но им требуется соответствующая оправа. Слушая вас в тот день, я внезапно понял, как сделать, чтобы мои драгоценности привлекли всеобщее внимание. Я пришел просить вас поносить мои украшения в самых респектабельных местах вашего прекрасного города. Конечно, я буду платить вам за это. Когда мои драгоценности увидят на шее женщины такой красоты и вкуса, как вы, у меня не будет проблем с их продажей.

Филаделфия продолжала смотреть на него. Может ли такое быть? Рудники по добыче драгоценных камней и золота? Одежда на нем дорогая, на правой руке — массивное золотое кольцо, но неужели он думает, что она поверит, будто он, сказочно богатый человек, предложил ей демонстрировать драгоценности. Его рассказ еще более фантастичен, чем легенда о Мей Лин. Наверное, он принимает ее за круглую дуру.

— Ваша шутка неудачна, сеньор, — сказала она.

— Но я говорю вполне серьезно.

— Тогда позвольте просветить вас относительно моих соотечественников. Обвинение в растрате, выдвинутое против моего отца, последующее банкротство и его смерть погубили мою репутацию. Родные отказались от меня, а мои бывшие друзья не желают встречаться со мной. Если я появлюсь на публике в ваших украшениях, то меня либо подвергнут оскорблениям, либо, что еще хуже, ваши драгоценности будут конфискованы и проданы для оплаты оставшихся долгов моего отца. Вы сделали неудачный выбор, сеньор. — Она поднялась, дрожа от негодования. — До свидания!

Испытывая восхищение, смешанное со страхом, он вскочил с места. Все, что она сказала, было правдой. Как он сам об этом не подумал.

— Peste! Я дурак!

— У меня и н мыслях не было оскорбить вас.

Он бросил на Филаделфию взгляд, от которого у нее перехватило дыхание.

— Простите, что побеспокоил вас, сеньорита. Сейчас я уйду, но вернусь, когда придумаю, как устранить эти трудности.

Он ушел так быстро, что она не успела даже сказать ему, чтобы он не утруждал себя возвращением. Он ушел, но в воздухе витал слабый запах… парфюмерии.

Филаделфия прикрыла рукой рот, чтобы не расхохотаться. Однако это нельзя было назвать духами. Ни одна леди не употребляет духи с запахами пряностей. Может, это специальный мужской аромат, хотя ни один американец не мог бы выбрать такой запах, а сеньор Таварес, с его широко поставленными черными глазами, был мужчиной в полном смысле этого слова. Возможно, отличительной чертой бразильских мужчин является то, что они пользуются подобной парфюмерией и делают нелепые предложения оставшимся без средств молодым девушкам.

Филаделфия покачала головой и заперла дверь. Она поступила глупо, разрешив ему войти в комнату. Эта ошибка не должна повториться. Если он вернется, она больше не впустит его. Какое смешное окончание столь жуткого дня.

Только погасив свет и забравшись под одеяло, Филаделфия вспомнила о своем положении. Сдерживая слезы, она безуспешно старалась выбросить все из головы. Она действительно была одна в целом мире — без дома, без друзей, без единого человека, который бы поддержал ее.

— Ты мог бы быть посмелее, Гарри, — сонно прошептала девушка, и одинокая слеза выкатилась из-под ее опущенных ресниц.

— Передайте мне картошку, дорогая, — попросила Филаделфию миссис Уотсон, глядя на нее с очаровательной улыбкой. — Вы должны взять себе еще порцию. Мужчинам нравятся круглые щечки у девушек. Не так ли, мистер Миллер? — обратилась она к мужчине слева.

— Да, мадам. — Мистер Миллер покачал большой лысеющей головой и бросил на Филаделфию взгляд искусителя. — Мужчины любят, когда есть за что подержаться.

Филаделфия молча передала картофельное пюре. Вот уже три дня, как она делила стол с другими жителями пансиона, и ей не нравилась царившая там фамильярность.

— Мистер Джоунс, я бы не отказалась от еще одного кусочка этой чудесной ветчины, — сказала миссис Уотсон мужчине, сидевшему напротив, и одарила его улыбкой. Очень простая женщина, с полной фигурой и красивыми голубыми глазами, она пользовалась расположением мужской половины пансионеров благодаря своему умению кокетничать. — Мистер Уотсон всегда говорит, что он любит ветчину: она напоминает ему женские губы — нежные, влажные и такие же розовые.

Филаделфия положила вилку, так как болтовня женщины вызвала грубый смех двух путешествующих матросов, которые подсели к их столу этим вечером.

— У вас редкий рад красноречия, миссис Уотсон, — сказал тот из них, которого звали Джоунс. — Вы согласны со мной, мисс?

Филаделфия посмотрела через стол и увидела, что какой-то усатый мужчина подмигивает ей. Не выдержав, она сказала:

— Очень вульгарный дар.

Миссис Уотсон чуть не подавилась от злости, а мистер Джоунс вступился за нее:

— Полегче, молодая леди.

Она, покраснев, поднялась под неодобрительные взгляды обедающих.

— Я не могу есть, когда еду сравнивают с частями женского тела. Прошу простить меня. — Бросив салфетку на тарелку, она повернулась, чтобы уйти.

— Ну и ну! — воскликнула миссис Уотсон ей вслед. — Подумать только, что она была кем-то!

— Была? — удивился мистер Миллер. — Что вы хотите этим сказать?

Выходя в вестибюль, Филаделфия слышала, как миссис Уотсон начала рассказывать скандальную историю ее отца. Охваченная гневом, она резко обернулась, чтобы посмотреть в лицо сплетнице, но вид двух склоненных мужчин, жадно ловящих каждое слово женщины, остановил ее. Скандал будет еще больше способствовать сплетням, связанным с ее именем. Разговоры, словно жужжание пчел, звучали у нее в ушах, каждое слово кусало, как ядовитое жало.

Повернувшись, она неохотно поднялась по лестнице в свою комнату, которую ненавидела еще больше, чем еду за общим столом. Там было холодно ночью и слишком душно днем. Она пропахла золой, годами скопившейся пылью и застарелой плесенью. Когда Филаделфии было особенно плохо, то начинало казаться, что в комнате пахнет и кислым запахом предыдущих жильцов. Но даже в таком виде комната была лучшим убежищем от улицы. Аукцион принес втрое больше денег, чем аукционисты надеялись получить, но суд отобрал всю сумму, сообщив, что не может быть потрачено ни единого пенни до тех пор, пока не будут выплачены все долги. Надежда на пособие, о котором хлопотал ее адвокат, чтобы она могла вести сносную жизнь, тоже рухнула. И не к кому обратиться за помощью, так как не в пример ее отцу, замешанному в скандале, другие партнеры этой ужасной сделки с вложениями оставались неизвестными, а потому недосягаемыми. По словам адвоката, после падения банка ему не за что было даже ухватиться. Он не мог ничего сделать для нее, не зная других партнеров.

Филаделфия вспомнила, каким обеспокоенным был ее отец в те последние дни. Он казался… потерянным — именно это слово приходило ей на ум. Однажды он даже заговорил о мертвецах, которые встают из могил, чтобы посмеяться над ним. Когда она начинала расспрашивать его, он улыбался ей грустной улыбкой, так хорошо знакомой с детства, которая означала, что она еще слишком молода и не знает жизни. Но его глаза оставались печальными, и с каждым днем он все больше уходил в себя. Она привыкла к тому, что каждый раз после обеда он закрывается в библиотеке. Она ничего не знала о его бизнесе, который был смыслом всей его жизни. Если бы он хоть что-нибудь сказал ей в тот последний вечер, что-то такое, что бы дало ей возможность отстаивать свою веру в него, может, тогда она спасла бы и его и себя.

Филаделфия вздрогнула и закрыла глаза. Ночью ей приснилось, что ее выставили на аукцион. «Жемчужина коллекции Уэнделла Ханта. Приятное исключение из реалий жизни», — назвал ее аукционист. Может, она действительно была лишь одним из любимых экспонатов в его коллекции и от нее не было никакой практической пользы? От этой мысли ей сделалось стыдно. Через неделю истекает срок ее ренты. Однако скандал, в котором она замешана, исключает возможность получения работы в Чикаго. Со временем, имея на руках рекомендации, ей, вероятно, удастся получить где-нибудь место учительницы.

Филаделфия подавила рыдания. Она не может больше ждать! Ей не нужны никакие рекомендации! Она не хочет иметь работу! А больше всего ей не хотелось заглядывать в будущее. Ей хотелось снова быть беззаботной и чувствовать себя в безопасности, но этого никогда не случится. У могилы отца она поклялась найти человека или людей, виновных в его разорении. Интуиция подсказывала ей, что в письмах, находящихся в ее распоряжении, хранится ключ к разгадке и что она непременно узнает все тайное, когда прочитает их. Если в ближайшее время не произойдет чуда, она окажется в богадельне.

Подгоняемая разочарованием и сомнениями и уже не в силах сдерживать рыдания, она пробежала через холл к своей комнате и распахнула дверь.

— Сеньорита Хант!

Услышав свое имя, Филаделфия в удивлении застыла. У маленького столика, служившего ей и письменным и чайным столом, стоял сеньор Таварес.

— Что случилось? — обеспокоенно спросил он. Когда он подошел к ней, она закрыла лицо руками, чтобы спрятать предательские слезы.

— Ничего! Я… я только удивлена, — с трудом выговорила она.

— Вы плакали, — сказал он с нежностью, доставая из кармана носовой платок.

— Я не плачу, — со злостью ответила она, отвергая его помощь. Меньше всего ей хотелось, чтобы этот человек стал свидетелем ее слабости и невыдержанности.

— Наверное, я ошибаюсь, — сказал он, скептически глядя на нее. — Возможно, вам в глаз попала соринка. Позвольте мне посмотреть.

— В этом нет необходимости, — ответила она, стараясь казаться хладнокровной.

— Но я настаиваю. — Эдуардо преградил ей дорогу. — Я умею это делать и не наврежу вам. — Он взял ее за подбородок. — Повернитесь к свету. Еще немножко. Вот так хорошо.

Когда он склонился к Филаделфии, она перестала сопротивляться. Его бронзовое и до неприличия красивое лицо было всего в нескольких дюймах от ее лица. Черные глаза, опушенные черными длинными ресницами, смотрели в ее глаза, и их взгляд проникал ей прямо в душу.

— Здесь что-то есть, — проговорил он и нежными прикосновениями носового платка вытер следы слез с ее щек. Его улыбка была доброжелательной; глаза выдавали изумление. С довольным видом он кивнул и отошел от нее.

— Сеньорита, берегите свои прекрасные глазки, похожие на топазы.

— Спасибо, — ответила Филаделфия, отходя от него в дальний конец комнаты, так как его близость волновала ее. — Что вы здесь делаете? — спросила она.

— Жду вас.

— Вы понимаете, о чем я спрашиваю.

— Да, конечно, но я стучался. Ответа не последовало, и тогда я вошел. Здесь никого не было, и я решил подождать

— Я обедала внизу. Вам не стоило входить в мою комнату без разрешения.

— Вы правы, — согласился он. — Я бы не смог этого сделать, если бы вы потрудились закрыть дверь. Вы не привыкли заботиться о себе, сеньорита, поэтому не оставляйте свою комнату незапертой. Ваш следующий гость может прийти с дурными намерениями.

«Слабое утешение», — подумала Филаделфия. В его присутствии она совсем не чувствовала себя в безопасности. На этот раз он был одет в вечернюю визитку с бархатным воротником и шелковыми лацканами. Но изящная одежда не скрывала гибкости его тела. Весь его облик свидетельствовал об иностранном происхождении. Запонки на его белом шелковом жилете и рубашке были бриллиантовыми, а не жемчужными, как это было принято. Вместо высокого круглого накрахмаленного воротника он носил белоснежный шейный платок, в котором утопал огромный сапфир, украшенный россыпью бриллиантов. Контраст между белой материей и его темной кожей был удивительным и притягивал к себе взгляд, так же как его необычный профиль и гипнотизирующие глаза. Несмотря на внешнюю привлекательность, он казался таким же чуждым в ее комнате, как попугай в воробьином гнезде. Чтобы нарушить неловкое молчание, Филаделфия сказала: — Вы любопытный человек.

— Любопытный? — спросил он в замешательстве.

— Странный. Не как все.

— Я предпочел бы, чтобы вы нашли меня привлекательным, — ответил он после непродолжительного раздумья.

Филаделфия отвернулась. Она была почти уверена, что он флиртует с ней. Гарри никогда не флиртовал Он был положительным и серьезным. Но этот человек с улыбкой, которая преображала все его существо, явно наслаждался жизнью. Впрочем, она не пойдет на это. Она не хочет флиртовать, а тем более с ним.

— Помнится, я спросила вас, почему вы здесь? Он жестом указал ей на стул.

— Я хочу показать вам несколько вещиц, чтобы вы поняли серьезность моих намерений.

— Я совершенно не заинтересована ни в одном из ваших предложений. Вам вообще нельзя находиться здесь. Я не привыкла принимать незнакомых мужчин у себя в комнате.

Он разочарованно посмотрел на нее.

— Стоит ли нам тратить время на демонстрацию скромности? Меня нисколько не волнует ваше целомудрие. — К ее возмущению, эти слова сопровождались громким смехом. — Поэтому не чувствуйте себя оскорбленной.

Сказав себе, что единственная возможность поскорее отделаться от него — это его выслушать, Филаделфия села на краешек стула.

— В вашем распоряжении пять минут, сеньор Таварес.

Она не заметила стопочку ювелирных футляров, лежавших на ее кровати, пока он не подошел к ней и не взял в руки один из них. Вернувшись к Филаделфии, он сначала открыл замочек, а затем поднял крышку.

Филаделфия ахнула. В своей жизни она видела много красивых вещей, но впервые ее взору предстало ожерелье столь эффектное. Оно было золотым: тяжелые медальоны из золота с выгравированным рисунком, в котором ей почудилось нечто языческое. В центре каждого медальона располагался топаз размером с ноготь ее большого пальца. Но это было еще не все. С каждого медаль она свисал золотой ромб, украшенный аметистом такого же размера, что и топаз. К каждому ромбу была подвешена грушевидная капля золота, на широком конце которой был закреплен рубин. Филаделфия смотрела на ожерелье, не скрывая восторга. — Ну?

— Оно потрясающе красиво. Это ваше?

— Можно сказать так, — ответил он, закрывая футляр. Вернувшись к кровати, он на этот раз взял длинный плоский футляр и принес его ей. Филаделфии казалось, что ее уже невозможно удивить, но она ошиблась.

На белом атласе лежала золотая цепочка испанского плетения шириной в полтора дюйма. По всей ее длине располагалась дюжина граненых камней, таких же блестящих, как и бриллианты, но голубого цвета.

— Что это за камни?

— Голубые топазы, — ответил он улыбаясь. — Они напоминают мне летний день, когда земля прогрета солнцем, а небо такое голубое, что глазам больно.

— Они с ваших шахт?

Он ничего не ответил, но вынул колье из футляра и приложил его к се шее.

— Вы родились, чтобы носить подобные вещи. — Он застегнул колье под волосами и дал ей лежавшее рядом зеркало.

Филаделфия взяла зеркало. Даже при плохом освещении топазы горели небесно-голубым цветом.

— Колье необычайной красоты. Я даже не могу представить себе что-нибудь более изысканное.

— Наверняка можете! — воскликнул он. — У вас дар делать все невозможное возможным. Вам стоит только захотеть.

Филаделфия посмотрела на него затуманенным взором.

— Хотелось бы, чтобы это было правдой. — Его лицо помрачнело, но глаза светились.

— А что бы вы хотели? Новую одежду? Деньги? Драгоценности? — Филаделфия отвела взгляд.

— Я бы хотела доказать невиновность отца, — медленно ответила она. — Но прежде я найду способ вернуть каждый цент, в краже которого его обвиняют, а когда правда выплывет наружу, его должники могут подавиться их компенсациями.

Эдуардо увидел, что она свято верит в невиновность отца, и стена, стоявшая между ними, стала еще выше.

— А что, если это правда? А вдруг вы ошибаетесь?

— Вы очень вольно обращаетесь с понятием «правда». Мне остается лишь думать, что вам самому никогда не приходилось иметь с ней дело.

Эдуардо пожал плечами и слегка отодвинулся от нее, с беспокойством подумав, что, если выплывет та правда, которую он знает об Уэнделле Ханте, ей будет ужасно больно.

— Драгоценности настоящие, — сказал он.

— В таком случае я возвращаю вам колье и благодарю за то, что вы мне его показали. — Она протянула ему колье.

Вместо того чтобы взять его у нее, он сжал ей руки.

— Я могу частично осуществить ваше желание. Что, если бы я предложил вам достаточно денег, чтобы выплатить долги вашего отца в ответ на ваши услуги?

Филаделфия побледнела. Деньги за услуги? Неужели по этой причине он пришел сюда соблазнять ее драгоценностями? Неужели он полагает, что, будучи бедной и подавленной, она согласится на…

Она попыталась освободить руки, но он только крепче сжал их.

— Отпустите меня! Я не проститутка!

— Проститутка? — Нахмурившись, он выпустил ее руки. Внезапно его лицо прояснилось. — Неужто вы думаете, что я предлагаю вам стать моей любовницей? Теперь меня не удивляет, почему вы так оскорблены! — В его голосе зазвенело негодование. — Я уже говорил вам, что мне нужна ваша помощь, чтобы продать драгоценности.

Вздохнув, он отошел к кровати и взял в руки массивное золотое ожерелье, которое первым показывал ей.

— Этой вещи несколько сот лет. Она была сделана индейцами Амазонки для королевы Португалии. Я готов продать ее любой леди в Чикаго, которая сможет позволить себе подобную покупку.

— Это великолепный образец ювелирного искусства, — сказала Филаделфия, — но его не пристало носить любой женщине, если, конечно, она не член королевской семьи.

В ответ он только небрежно махнул рукой, так как в это время ему в голову пришел другой план:

— А если вам на время стать француженкой? Предположим, что вы — обедневшая аристократка, приехавшая в Америку, чтобы забыть свое прошлое, вычеркнуть из памяти потерю вашей семьи, смерть отца от рук его врагов. И это ожерелье — единственная вещь, оставшаяся от легендарной коллекции вашей семьи? Что, если вы вынуждены расстаться с ним? Но вы хотите продать его не кому попадя, а только тому человеку, который оценит его по достоинству.

Филаделфия, слушавшая его речь с закрытыми глазами, поспешила открыть их.

— Вы насмехаетесь надо мной.

— Ничего подобного, — с горячностью произнес он. Эдуардо подошел к ней вплотную, и она успела только подумать: «Он прекрасен, как сам грех».

Она не понимала, почему ей в голову пришла такая мысль и почему ей так внезапно захотелось поверить ему. В тот же миг Филаделфия ощутила холодок страха и возбуждение.

— Что вы хотите от меня?

Он улыбнулся, чем еще больше возбудил ее.

— У вас дар фантазировать. Вы способны заставить людей вообразить то, что они не могут увидеть своими собственными глазами. Я предоставляю вам возможность воспользоваться своим уникальным талантом. Если вы поможете мне продать драгоценности, я отдам вам половину всей выручки. Что скажете, молодая леди?

Его уверенный голос разогнал все ее страхи, но сомнения все еще не давали ей покоя.

— Это сумасшествие. Я не могу. Если я буду сопровождать вас, то меня сочтут проституткой, и мне навсегда будет закрыт путь в высшее общество. Я не могу себе позволить это.

— Не можете или не хотите?

— Я не хочу принимать участие в обмане.

Он широко улыбнулся, и на его левой щеке появилась ямочка, которую Филаделфия раньше там не замечала. Она неожиданно подумала о том, не обладает ли он сам даром магии, который приписывает ей.

— Любая женщина находит ювелирное украшение более привлекательным, когда видит его на другой женщине. Назовем это завистью или просто жадностью. Вы красивы, и каждая женщина, увидев, что вы носите мои драгоценности, сразу захочет иметь точно такие же. Продавая их, мы только будем способствовать давнишнему желанию женщин ни в чем не уступать своим товаркам.

Филаделфия была настолько удивлена его словами, что не знала, что и думать.

— И все же мне кажется это оскорбительным, — сказала она наконец. — К тому же это незаконно.

Пожав плечами, он положил голубые топазы в футляр.

— Извините за беспокойство, сеньорита. Я совершенно не понимаю вас.

— Что вы не понимаете?

Он снова пожал плечами — привычка, которую она начинала ненавидеть.

— Мне казалось, что вы готовы пойти на рискованное предприятие, чтобы доказать свою правоту, что вы обладаете смелостью.

Филаделфия смотрела на него широко открытыми глазами. Неужели он действительно считает, что она обладает этими качествами? А вот отец был о ней другого мнения. Она боялась риска. И однако у нее была большая потребность рисковать и быть смелой. Возможно, сеньор Таварес и есть тот самый спаситель, о котором она молилась. Хотя сомнительно. С его необыкновенной красотой он скорее похож на Люцифера, чем на ангела-хранителя.

— Если я приму ваше предложение, то только при условии, что мы будем действовать законно.

— Естественно, — поспешил он заверить ее.

— И я должна быть уверена, что смогу отказаться от этой работы в любое время.

— Вы ведь примете мое предложение отнюдь не из праздного любопытства, насколько я понимаю?

На этот раз она пожала плечами, чего раньше никогда не делала.

— Я нуждаюсь в своей доле дохода от сделки, сеньор. Мне нужны гарантии, что вы меня не обманете.

Выражение торжества на его лице заставило ее усомниться в его благих намерениях, но он развеял ее опасения.

— Решено! Сделка состоялась! — К немалому удивлению Филаделфии, он протянул ей руку, как это делают мужчины при заключении сделки, и они обменялись рукопожатием. — Отныне мы партнеры!

— Партнеры, — как эхо повторила она, зябко поежившись. Пошла ли она на этот шаг по своей доброй воле или этот великолепный мужчина просто ослепил ее? Он назвал ее рисковой. Тогда почему же она чувствует, что поступила глупо и опрометчиво, как школьница? Она знала ответ ее очаровало его прекрасное лицо.