Кейес подошел ко мне сзади и встал чуть левее, направив объектив камеры в глубь морозильника. Я повернулся направо, нашел Марти, пронзил его взглядом, в котором должны были отразиться ярость и отвращение. На ум почему-то пришла мысль, что выражение моего лица может с гораздо большей убедительностью подтвердить мою невиновность, нежели целая тысяча слов оправдания, но в тот миг, когда я снова повернулся к Кейесу, камера уже была опущена, а Кейес изучающе смотрел на меня своими черными неумолимыми глазами.

— Я полагаю, мы оба знаем теперь, что ты убил не ту женщину, — сказал Пэриш.

— Я не убивал ее.

— Хорошо. Грейс убила не ту женщину. Это была та самая ошибка, которую могла допустить даже родная дочь, — темная комната, постель, в которой должен лежать лишь определенный человек, да бурлящие внутри эмоции. Послушай, как представляю себе это дело я: Грейс, судя по всему, думала, что убила свою мать, до тех пор пока не зашел туда ты, чтобы перевезти тело, и не обнаружил путаницу. Ты тут же все вычислил — ведь именно это было предусмотрено запасным планом, — но ты не мог сунуть тело в мой морозильник, потому что у тебя не было тела Эмбер. Поэтому ты решил временно «заморозить» ошибку Грейс, до тех пор пока не придумаешь, что с этим делать. В кровати же лежала сестра Эмбер — Элис! Это я говорю на тот случай, если ты сам до этого еще не допер.

Я искал в лице Мартина признаки помешательства, которое, в чем я нисколько не сомневался, охватило его, но смог разглядеть лишь мрачную, тупую убежденность в том, что он открыл ужасную истину. Это встревожило меня почти так же глубоко, как и лежащая в моем морозильнике женщина.

— Все, что ты вбил в свою башку, — чушь собачья, — сказал я.

— Ну так просвети меня.

— Увы, не могу. С уверенностью могу сказать лишь то, что я не убивал ее и Грейс не убивала ее. И вообще я не понимаю, что здесь происходит.

Мартин кивнул — усмехнувшись снисходительно.

— Ну, дружище, в суде такие штучки не пройдут. С телом в морозильнике. Не пройдет это и со мной.

— Я использую свой шанс, — сказал я, протягивая вперед обе руки, чтобы на них надели наручники.

— Нет.

— Нет? И это говоришь мне ты, шеф отдела по расследованию убийств целого округа? Ты захватил меня с трупом в моем гараже и даже не собираешься арестовать меня? В чем дело, Мартин?

— Дело в том, что я люблю две вещи, которые ты, по-видимому, не любишь, — свою жену и работу. Если я сейчас отвезу тебя в участок, обе они попадут под удар. Будь я проклят, если допущу, чтобы Джо Энн услышала твои показания о том, что две ночи подряд я провел в доме Эмбер. И будь я уже совсем проклят, если подведу Винтерса, ибо он попадет в очень незавидное положение. И поспешит подставить мою голову, чтобы спасти свою, что, кстати, ему тоже так просто не пройдет! Нет, ты не стоишь этого. Так же как и Элис Фульц — да упокой Господь ее душу. Ты удивляешь меня, Монро, своим непонятным поведением. Я не мог и представить себе, что ты допустишь, чтобы Изабелла прошла через все это. Мне кажется, последнее, в чем она нуждается сейчас, — увидеть тебя за решеткой по обвинению в убийстве. Впрочем, человек, который свихнулся настолько, что убивает женщину из-за денег, вполне способен погубить и свою собственную жену. Или дело идет к тому, чтобы обеспечить себе защиту подлым хитроумным способом: взять и вкатить в зал суда Изабеллу в инвалидном кресле?

Я пристально разглядывал массивное самодовольное лицо Мартина, а внутри бушевало пламя ярости. На какую-то секунду я почти ослеп.

— Ну как, Расс, все еще жаждешь нацепить на себя наручники?

Мартин Пэриш достаточно хорошо знал меня, чтобы легко понимать мои чувства, и заранее подготовился к этому. Мою атаку он предотвратил резким ударом в пах, а следом и кулаком по шее, отчего я снова рухнул на землю. Все время я ощущал леденящую сталь револьвера Кейеса за ухом, пока пялился на пляшущие передо мной масляные пятна на полу гаража. Долго пребывал я в состоянии той дикой боли, которая начинается у мужчин где-то в яйцах и вызывает такое чувство, словно одновременно ты опорожняешься изо всех дыр разом, и блюешь, и кричишь. По непонятной причине я сосредоточил все свое внимание на шнурках исцарапанных коричневых башмаков Мартина.

Наконец Мартин потянул меня за воротник рубахи. Револьвер, приставленный к моему затылку, сопровождал все мои вынужденные действия.

— Ради Бога, Рассел, я же предоставляю тебе поистине уникальную возможность.

Я едва стоял, ощущая, как по всему телу растекается боль. В ушах от удара звенело, шею ломило.

— А теперь вытаскивай ее и неси вверх по холму, — сказал он. — Я брошу камень тебе в спину, когда захочу, чтобы ты повернул.

— Зачем?

— Лучше не спрашивай зачем, Монро. Делай то, что тебе сказано, или я брошу твою задницу в тюрьму, и ты будешь сидеть и слушать, как тикают часы, — день за днем. У тебя появится предостаточно времени, чтобы подумать о своей защите, и об Изабелле, и о том, как ты оплатишь адвоката и эту свою хибару на сваях. Или — вытаскивай Элис, взваливай ее себе на хребет и при на тот чертов холм.

Револьвер оставил в покое мою голову. Мартин указал мне на морозильник. Я посмотрел сквозь дымку на лицо Элис.

Если богоявление есть миг открытия или понимания сути жизни, то открытие, которое я в себе обнаружил, вовсе не явилось ни богоявлением, ни озарением, — а еще большей слепотой, чем любой род видения, ибо не прояснило ничего и не принесло мне никакого облегчения. И пришло это открытие не через мозг, а из каких-то глубин моего естества — из земли и камня, из крови и рождения, из плоти и крови. И вовсе не из страха перед нашей системой уголовного судопроизводства я предпочел избежать той последовательности событий, которую подбросил мне Мартин и которая фактически диктовалось бы верой, близкой к религиозности, — в общем-то, я готов бросить себя в пасть нашего общества с целью доказать собственную невиновность! Но в тот момент я раскрыл в себе гораздо более примитивное существо, чем ощущал обычно: волею обстоятельств я возмечтал о насущном. То, в чем я нуждался больше всего, чего всего сильнее хотел в тот конкретный момент, сводилось лишь к отысканию практичного и действенного способа спасти свою собственную дрожащую шкуру.

Едва ли на сердце Иуды было тяжелее, когда он запечатлевал свой прощальный поцелуй, нежели у меня в тот миг, когда я приступил к выполнению приказания Мартина.

Я принялся извлекать из морозильника Элис Фульц. Когда я дернул ее к себе, прядь заледеневших волос отломилась и, щелкнув, стукнулась о стенку. Я взвалил Элис себе на плечо и, с трудом передвигая ноги, стал подниматься в гору. Ее талия покоилась на моем левом плече, и мне пришлось вытянуть обе руки, чтобы ухватиться за ее твердые ледяные лодыжки. Я видел ее правую руку, покачивающуюся в темноте. Ее левая рука постукивала меня по затылку, как жуткое напоминание о том, что с ней случилось, а где-то далеко справа от себя, уголком глаза, я видел ее бледные пальцы, упруго покачивающиеся при каждом моем движении.

С каждым новым шагом, пока я восходил на вершину, я все более отчетливо понимал: многое в моей жизни после этой ночи должно будет измениться. Это ужасное шествие — та четкая разграничительная линия, которая отделит мое будущее от всего, что было ранее. Две жизни, две силы не смогут одновременно сосуществовать во мне, это я знал точно. Придется выработать новые правила, придется создать какие-то альтернативные системы, необходимо будет внести значительные поправки, вступить в выгодные сделки, предложить уступки, подписать соглашения. Отныне моя душа будет принадлежать уже не мне, но и этой женщине, и этим мужчинам, и этой ночи. Никогда я даже представить себе не мог, что буду вынужден за столь ничтожную цену пройти подобное испытание.

Я молился, пока всходил по склону холма (если, конечно, может быть названо молитвой мое невнятное, отчаянное бормотание), лишь о том, чтобы во мне сохранилось хоть что-то из моей старой жизни, что-то, что я смог бы потом распознать и вспомнить, а если понадобится, в минуту крайней необходимости смог бы уцепиться за это «что-то», а не только за ужас и стыд.

С талии Элис мне на плечо скатилась струйка ледяной жидкости — ничего более холодного этот мир мне еще не предлагал.

С юга катился к нам туман, и вскоре мы погрузились во мрак каньона. Восходя все выше и выше, все больше углубляясь в густые сухие заросли кустарника, я все отчетливее слышал звуки шагов трех пар наших ног. При каждой новой капле влаги, которая падала с подтаивающего тела Элис, я всякий раз ощущал острую боль и — вздрагивал.

Прямо передо мной все так же маячил фонарь видеокамеры.

Наконец галька ударила мне в спину, и я свернул влево, шагнул в глубь оврага, в заросли дубов, бузины, шалфея и опунции. Мои ноги горели. Я ступил под полог зеленых ветвей. И тут же споткнулся и упал. Элис сорвалась на землю и сразу замерла, подобно громоздкой детской игрушке, — уткнувшись лицом в заросли кактусов. Лампа над видеокамерой погасла, и я, стоя на четвереньках, наконец получил возможность немного отдышаться.

— Ну что ж, Монро, для начала неплохо, — услышал я позади себя голос Мартина. — А теперь вставай и пошли назад, к гаражу. Нельзя же копать могилу без лопаты.

* * *

Я копал не меньше двух часов, и все еще было неглубоко. Марти предложил мне перчатки, которые и в самом деле немного помогли. Пришлось сходить в гараж за киркой, поскольку почва оказалась настолько твердой, что лопата попросту отскакивала от нее.

Нас окутал туман. Луна исчезла. Вокруг Элис образовался темный круг. Кейес снимал на пленку почти все. Ощущение было такое, что я попал в ад, и я потратил минут двадцать на то, чтобы определить — стоя по пояс в яме и долбя киркой камень — точный момент собственной смерти. Как мог я пропустить его? Оставалась какая-то толика веры, что происходящее — просто жесточайший ночной кошмар, от которого я очень скоро пробужусь.

«Лихорадка, — подумал я. — Это, должно быть, лихорадка».

Но чем глубже становилась яма, тем, как ни странно я лучше чувствовал себя! Происходящее становилось все более реальным, и, пока пот заливал меня, затекая даже в перчатки, я пытался разрешить один вопрос: а что если — вдруг, — когда последний ком земли упадет на то, что было когда-то Элис, Мартином и Кейтом, и погребет всю эту проклятую жизнь, я снова стану самим собой, снова обрету себя?! Волна небывалого оптимизма захлестнула меня. И позволила мне сосредоточиться на отдельных фрагментах кошмара — на том безумии, которое заставило Мартина Пэриша — несомненно помимо его воли — засунуть тело Элис в мой морозильник, на его убийственной страсти к Эмбер Мэй, на том способе — каком-то способе — любом способе, — которым я мог бы добиться, хотя бы в малой степени, искупления за все случившееся этой ночью. Именно в тот момент И в том самом месте я поклялся, что не позволю ни малейшей частице всего этого бреда и ужаса коснуться Изабеллы, что, если я должен буду отдать свою жизнь — и уж конечно, любую чужую, — отдам, но не допущу, чтобы ее поразило смертоносное безумие этой ночи. В тот момент мне казалось совершенно ясным, что Изабелла — единственное светлое пятно, оставшееся в моем мире, и что она должна быть — во что бы то ни стало — ограждена от этой заразы, от этой длящейся вот уже два десятилетия болезни, поразившей и Эмбер, и Мартина, и Грейс, и — с очевидностью — меня самого. Я взглянул на заляпанные грязью туфли, почти ожидая увидеть вместо них копыта.

«Никогда, — подумал я, — никогда, Иззи, я не позволю, чтобы все это испачкало тебя. И, даже если я умру, не совершив ничего другого, кроме приготовления могилы для жертвы зла, я умру с тайной улыбкой на устах. Клянусь тебе. Обещаю. Клянусь».

Едва я произнес эту безмолвную клятву, как на меня словно прозрение нашло, и я осознал, что существуют вопросы, на которые мне необходимо получить ответы.

К тому времени я уже на четыре фута опустился под землю. Рукавом окончательно провонявшей рубахи смахнул пот со лба. Кейес сидел на камне, положив видеокамеру на колени. Я посмотрел на Мартина.

— Итак, за какую же кучу денег я убил ни в чем не повинную женщину? — спросил я.

С верхотуры на меня взирало чуть затуманенное лицо Мартина.

— Как тебе известно, она стоит около шести миллионов. Я полюбопытствовал, когда подумал, что она умерла.

— В самом деле?

— Зато тебе, черт побери, делать это было ни к чему, ты всегда знал, сколько у нее денег. Грейс вошла в долю, как только ей исполнилось восемнадцать. Вот чего ты ждал.

— А какова доля Грейс?

— Пять миллионов, — ответил Мартин. — Да хватит тебе, ты и так все знаешь. Мне отслюнявили полмиллиона и столько же бывшему любовнику, другу и обожателю Расселу Монро. Если до смерти Грейс кто-либо из нас умрет или попадет в тюрьму, другой получит целый миллион. Если сначала помрет Грейс, то пять миллионов оттяпает компания «Юнайтед вэй». Еще немного покопавшись в бухгалтерских делах, я установил, что ты задолжал больнице кругленькую сумму и что страховка не покроет даже половины ее. Тина Шарп оказалась весьма разговорчивой, особенно после того, как подумала, что говорит со своим начальством. А ведь это — мотив, Рассел. Здесь, в воздухе, витает целая стая мотивов.

Я лишь с огромным трудом смог поверить в то, что Эмбер и впрямь включила меня в свое завещание. Впрочем, в данном случае моя вера была не столь важна.

— Кроме того, десять лет назад она застраховала свою жизнь в пользу Грейс. Сумма страховки — два миллиона, подлежащие выплате в течение двух лет. Вы с Грейс собирались поделить эти деньги?

— Я не знаю, — пробормотал я.

— Когда же ты понял, что порешил не ту красотку?

Честного ответа я ему дать не мог, не признавшись в том, что Эмбер переметнулась в мой лагерь. То, что я знал, где она сейчас, и располагал целой коробкой собранных им, Мартином Пэришем, улик, — собранных, как я теперь понял, для того, чтобы уберечь от газовой камеры свою собственную задницу, — было моим единственным козырем в этой игре. Но как мог Мартин не сообразить, что она придет ко мне?

Я долго и с трудом раскидывал в уме, как лучше разыграть свою партию. Ни один из очевидных вариантов не казался мне достаточно перспективным. И тогда до меня дошло: лучшее, что я могу сделать, копая могилу для Элис, поспособствовать тому, чтобы Мартин выкопал такую же точно и для себя самого.

— Когда увидел ее, — ответил я. — Ее тело.

— Я должен знать, Расс, собирался ли ты сунуть Эмбер в мой морозильник или спрятать ее где-нибудь еще?

Я усмехнулся ему в лицо. Моя собственная наглость — или это было всего лишь отчаяние? — испугала меня не только потому, что играть с Марти — опасно, но и потому, что я испытал от своей игры острое удовольствие.

— Ну конечно же, Марти, в твой. Куда же еще?

Мартин хлопнул в ладоши, откинул голову и взвыл в тьму каньона, как громадный койот.

— Так я и знал! Догадываешься, куда я заглянул прежде всего, когда две ночи назад наведался в твой дом? В морозильник! В тот самый морозильник, который я же тебе и подарил! Черт побери, какой же я молодец!

Он снова взвыл, надрывно, и я напрягся, обдумывая план, благодаря которому мне удалось бы обрушить лопату на этого лишившегося рассудка полицейского и тут же похоронить его вместе с Элис. Хотя остается проблема — Кейес, которую тоже нужно как-то решить, на что Марти очень точно и рассчитывал. Я подумал, не шарахнуть ли киркой и Кейеса, но это была явно ошибочная идея, потому что — глупая: его глаза неотрывно следили из темноты за каждым моим движением.

— Почему ты ничего не скажешь, мудило? — спросил я его.

Он нацелился в мое лицо указательным пальцем, а большим взвел невидимый курок.

— Насколько я вижу, много мозгов в этом экспонате, — сказал я Марти. — И где ты только берешь подобных парней?

— Вальд присылает нам самые сливки.

Кейес не отводил от меня взгляда.

— А ты копай, — сказал Мартин. — Уже немного осталось.

Мимо него пронесся клок тумана. Я повернулся к своей яме и возобновил работу.

— А знаешь, Рассел, это была неплохая идея — создать видимость, будто там поработал Полуночный Глаз. Но зачем все эти ужасы, если ты собирался увезти тело?

— Сам догадайся, — сказал я. — Тебе за это деньги платят.

— Честно говоря, я пытался. И вот что надумал. Ты сделал все, чтобы комната Эмбер выглядела так, будто там побывал Полуночный Глаз, точнее, Грейс подделала все так... прежде чем я появился там. Грейс убила ее еще перед твоим приходом. Легко было понять, что смерть Элис наступила недавно. В ту же ночь, увидев, как я выхожу из дома Эмбер, ты вернулся, чтобы проверить, сделано ли дело, и обнаружил: убита вовсе не Эмбер. Как я предполагаю, ее обращение к Элис на автоответчике оказалось для тебя достаточно красноречивым доказательством этого. И тут ты подумал: зачем привлекать к дому полицию трупом убитой по ошибке женщины (пусть даже и убил ее якобы Полуночный Глаз), если дело не сделано? Слишком рискованно. Тебе нужно было сохранить шанс — использовать тот же трюк, но уже по отношению к нужной женщине. Лучшее, что ты смог придумать, — это убрать за собой всю грязь, с чем ты и справился прекрасно во второй половине дня четвертого июля. Ты подумал, я буду сидеть сложа руки, особенно после того, как тело исчезло. Прошло бы еще несколько дней, ты закопал бы Элис где-нибудь здесь, как делаешь это сейчас, или попросту выбросил бы ее тело в мусорный бак, а то и с пирса столкнул бы.

— А как насчет той ночи, когда я застал тебя в спальне Эмбер в одних трусах?

— Ты всего лишь совершал последний обход, прежде чем Эмбер должна была вернуться домой. Может быть, собирался нанести еще один слой краски, чтобы она не увидела твои росписи в стиле Глаза.

— Ну какая же ты умница, Мартин!

— А вот тут ты абсолютно прав, я и в самом деле умница. Ну ладно, приятель, глубина достаточная. Поменяйся с Элис местами и бросай землю обратно. Время — деньги, солдат.

Тяжело дыша, я выбросил лопату и теперь стоял, пытаясь хоть немного расслабиться. Потом начал вылезать наружу. Оба надзирателя наблюдали за тем, как я цепляюсь за кромку могилы. Внезапная мысль пронзила меня — сейчас Кейес выстрелит мне в сердце и оставит меня в компании Элис, — но исчезла так же стремительно, как и появилась: разве кому-то взбредет в голову снимать на пленку им же совершенное убийство?

Когда я вылез, Мартин улыбнулся и приказал мне вытянуть обе руки ладонями кверху. Я был все еще в перчатках. Сбоку подошел Кейес, и дуло его револьвера уткнулось мне в шею.

— Как любят говорить врачи, небольшой укольчик на память, Монро. Вот сюда...

С этими словами по моей правой ладони прошелся кулак Мартина, зажатый в нем нож разрезал перчатку, и из раны просочилась кровь.

Я резко отдернул руку, как только ощутил боль, но Кейес дернул меня за рубаху, я поскользнулся и ударился головой о дерево. Кейес выдрал клок моих волос и веером разбросал их по дну свежевырытой могилы. Я понял, зачем он сделал это.

— Для «Дины» стараешься? — спросил я.

— Для нее, — кивнул Мартин, складывая свой нож. — Чтобы подкинуть ей хоть что-то, что напомнит о тебе.

Я стащил с правой руки разрезанную перчатку — разрез оказался довольно длинный, хотя и неглубокий — и тоже швырнул ее на тело Элис. Какое-то количество крови для «Дины», чтобы ей было с чем поработать, если, конечно, дело дойдет до этого.

— Так, ладно, Монро, — сказал Пэриш. — А теперь опусти ее в яму и поплотнее утрамбуй землю. И поскорее, а то скоро ночь кончится.

Кейес запечатлел на пленку несколько первых минут похоронной процедуры. С каждым взмахом лопаты Элис Фульц все глубже уходила в песчаную землю каньона. Моя ладонь чертовски болела, кровоточила и горела.

В моих яйцах бешено пульсировала кровь. В животе было такое ощущение, словно он пытается переварить самого себя. К тому моменту, как средний палец руки Элис, манящий меня к себе, окончательно скрылся под слоем песка и камня, ноги мои подкашивались, а руки ныли. Прошло еще полчаса, и я закончил работу. Даже выровнял дополнительный слой земли. И даже посадил на могилу три чахлых кустика дикого крыжовника, которые по приказу Пэриша выкопал в самом начале работы. Я также уложил на могилу несколько валунов и крупных камней, позаботившись о том, чтобы их чуть влажные бока прилегали к земле, из которой они были извлечены. В довершение нарвал немного сухой травы и раскидал ее поверх могилы.

Осветив землю, Пэриш проверил, как я заровнял наши следы лопатой.

Койот мог бы рассказать, что мы были здесь, может быть, олень, или Черная Смерть со своими приятелями, но люди, я уверен, никогда не смогли бы предположить даже...

Спускаясь по склону холма, я шел первым. Некоторое время передо мной метался луч света видеокамеры, однако вскоре и он погас, оставив меня в полной темноте. Нас по-прежнему окружал туман. Лопата и кирка балансировали на моем плече. Запасы адреналина в крови полностью исчерпали себя, и потому, волоча ноги в сторону своего дома, я испытывал лишь одно чувство безмерной усталости.

— Кстати, Мартин, удовлетвори мое любопытство. Кто будет считаться оператором, если вдруг эта пленка попадет кому-то в руки?..

— Грейс.

— Почему?

— Потому что вы оба — психи. Откуда я знаю почему. Люди снимают фильмы, в которых девушкам во время полового акта перерезают глотки. Шагай к своему гаражу, Монро.

Я сложил инвентарь в углу. Затем Пэриш знаком приказал мне подойти к моей машине. Указал на багажник.

— Открывай, — приказал.

— Что еще надумал?

— Сегодня вечером я потратил целый час в твоем доме на поиски того, что принадлежит мне по праву. Я думаю, все это в багажнике. Открывай, а не то я взломаю его.

Изодранной, покрывшейся волдырями рукой я выудил ключи и открыл багажник. Пэриш улыбнулся. Проглядел содержимое своей коробки с уликами. Вынул ее, опустил на пол.

— Эмбер — дура, — сказал он, и на его массивном лице снова появилось безмятежное тяжеловесное выражение. — Красивая рехнувшаяся дура. Она всегда обожала мужиков, которые обращались с ней как с дерьмом. Я тоже пытался делать это, но похоже, эта задача оказалась мне не по плечу. Судя по всему, она снова втюрилась в тебя. Но и ты, Монро, не умнее ее. А вообще-то, вы с ней просто идеальная пара — будете до конца своих дней постоянно вставлять друг другу палки в колеса. Вы стоите друг друга. Впрочем, мои денежки пока что у Эмбер, чего-чего, а силы воли и коварства ей всегда хватало. А ты? Ты — ничто!

— Но с чего вдруг такая перемена, Мартин? Не далее как несколько ночей назад ты в одних трусах стоял в ее спальне, готовый кончить прямо в них от одних воспоминаний о ней.

Пэриш прислонился спиной к моей машине, блуждающим взглядом его голубых, налитых кровью глаз остановился сперва на мне, потом на коробке с уликами, потом — на окне, за которым, словно змеи, двигались клочья тумана.

— Эмбер пришла ко мне, когда увидела всю твою идиотскую маскировку — новый половик, пятно крови под ним, свежую краску на стенах. Я понадобился ей. И мне вдруг захотелось выложить ей все начистоту. Тут меня, как и всегда, подвело собственное сердце. Я должен был бы раньше научиться держать его в узде. Я показал ей, как ты и Грейс пытались убить ее. Я предложил ей, что разведусь с Джо Энн и мы попробуем начать все сначала. Мы вдвоем — Эмбер и я. Она слушала. Она согласилась. Разумеется, она всегда со всем соглашается, а потом все равно делает так, как хочет, правильно? В общем, несмотря на согласие, она в очередной раз сбежала. К тебе. К сукину сыну, который пытался убить ее.

На какое-то мгновение на лице Пэриша появились смущение и недоумение. Но тут же внутренняя сила — или, как я предполагаю, чистое безумие — стерла последние остатки сомнений и заставила мозг подчиниться тому, что могло сойти за доводы разума.

— И, когда я понял, что она опять сбежала к тебе, я как бы увидел себя со стороны. Словно кто-то зажег свет. Я увидел себя — в одних трусах, в точности таким, каким меня увидел ты. И мне стало стыдно. Даже не просто стыдно — я ощутил себя полнейшим ничтожеством. А потом я возвысился над всем этим и внезапно ощутил себя свободным. Во мне словно что-то щелкнуло.

Щелкнуло.

Сколько же Арт Крамп использовал этот жутковатый глагол? Внезапная мысль пронзила меня: а вдруг Мартин уже выследил меня в отцовской хижине и сделал с Эмбер все то, что собирался сделать ночью третьего июля?

— И я понял, Расс, если человеку нечем больше наполнить чашку, надо просто выбросить эту чертову чашку. Я свободен и собираюсь оставаться свободным и впредь. Идти по своему пути.

Свободен — потому что смог наконец добраться до Эмбер?

— Что ты хочешь от меня, Пэриш?

Он улыбнулся — гнусно, ехидно.

— Если Эмбер постигнет та же участь, что и Элис, будь уверен, я постараюсь сделать так, чтобы мои парни получили копию этой видеопленки. От самой Эмбер я и в самом деле уже освободился, но мне все же не хочется, чтобы ты проломил ей череп. Ее жизнь я предпочитаю ее деньгам. Не нужны мне ее деньги! Но если я услышу, что ты что-то там бормочешь насчет Мартина Пэриша и Эмбер Мэй Вилсон, я немедленно вытащу на свет Божий эту пленку. Копии с нее и соответствующие объяснения положу в сейф-депозит, а своего юриста проинструктирую, как ему поступить в случае моего внезапного... исчезновения. И, если ты, Монро, хоть как-нибудь побеспокоишь меня, если до меня дойдут слухи о том, что ты затеваешь что-то против меня, то, что мне не понравится, я всем продемонстрирую эту запись. Ты существуешь лишь для того, чтобы писать хвалебные статьи о Дэнс и обо мне. Ты не существуешь больше ни в каких других вариантах. Попробуй хотя бы перднуть в одной комнате со мной, и я достану эту пленку. Я владею тобой. Теперь ты принадлежишь мне одному. И я владею твоей дочерью. И запомни, если я придам ход этому делу, то ни один человек на земле не поверит ни в то, что я когда-то входил в дом Эмбер, ни в то, что на пару с безмолвным полицейским заставил тебя совершить обряд бесплатных похорон. И это вовсе не потому, что в твоем морозильнике оказался труп.

— А почему же еще?

Мартин сделал шаг вперед и ткнул меня пальцем в грудь.

— Потому что ты, Монро, — рехнувшийся, отчаявшийся мерзавец. У тебя это на морде написано. А я запечатлел это и на пленке.

На секунду я задумался. Но, с точки зрения практического применения, безумная логика Пэриша не показалась мне такой уж безумной. Он тоже может потерпеть неудачу, но может и заставить свой план сработать. За ним стоят целое управление и добрая репутация. Любой рядовой полицейский за один день может доказать логику и мотивацию моих действий — мечта о полумиллионе долларов, ожесточившееся сердце, мстительная брошенная дочь. В могиле Элис покоятся мои волосы и капли моей крови. Для подтверждения алиби у Пэриша есть Кейес и — точная дата «моего преступления», зафиксированная встроенными в видеокамеру часами. Что и говорить, Мартин состряпал хорошенькое дельце.

— Где она? — спросил он.

— Понятия не имею. Вручила мне коробку, поведала о случившемся и укатила.

— И не сказала куда?

— Это ведь так на нее похоже, ты не находишь?

— Пожалуй.

— Ну и получай то, что имеешь.

— А ты, Монро, получи вот это. — С этими словами его кулак вонзился в нижнюю часть моего живота. Все, что я смог сделать, это лишь чуть повернуться, чтобы хоть немного ослабить силу удара. Но меня подвела реакция, и я получил полную порцию — в следующую секунду я понял, что падаю и качусь под машину. Чуть не носом ткнулся в проржавевший глушитель.

— Это тебе за ту ночь на пляже, — сказал Пэриш.

Когда я немного пришел в себя и поднял голову, чтобы оглядеться, увидел две пары ног, взбирающихся по моей подъездной дорожке — к патрульной машине.

Я повернулся на бок и подтянул колени к желудку — именно это движение подсказала мне сделать острая боль.

Я попытался оценить масштабы нанесенного мне ущерба. Закрыл глаза и пролежал так довольно долго. Картина начала проясняться.

Ох уж эта ясность, которая приходит вместе с болью!

Итак, первое. В ту ночь Мартин убил Элис, приняв ее за Эмбер. От дубинки он впоследствии избавился. Второе. На месте происшествия он создал видимость того, что там поработал Полуночный Глаз. О действиях маньяка-убийцы знали лишь Винтерс, Пэриш, Шульц и, возможно, Чет Сингер. Третье. Он изменил свое решение, когда увидел возможность заткнуть мне рот. Он ввел меня в свой сценарий и — разыграл интермедию с телом Элис, которое вплоть до сегодняшнего дня — как я предполагаю — находилось в точно таком же морозильнике, только принадлежащем самому Мартину. Четвертое. Он навел порядок в спальне Эмбер. Пятое. В настоящий момент он вернул себе все те «вещдоки», которые оставались в квартире Эмбер и уличали его. Шестое. В непосредственной близости от моего дома было захоронено тело, появление которого там я никак, при всем своем желании, не мог объяснить.

Наконец я выбрался из-под машины и, войдя в дом, подошел к телефону. На четвертом звонке трубку снял отец. С ним все в порядке. С Эмбер вроде бы тоже, хотя я все-таки попросил его пойти и заглянуть в ее комнату.

— А с тобой-то все в порядке? — спросил он, снова взяв трубку.

— Я, папа, совсем в лоскутах.

— Могу через полчаса быть у тебя.

— Не надо. Ты не сможешь мне ничем помочь.

— Что-то с Иззи?

— Хуже. Вчера она разговаривала как малое дитя. Так... так больно было видеть это.

На меня снова нахлынул весь мой страх за Изабеллу и весь тот ужасающий кошмар, который обрушил на мою голову Мартин Пэриш. Я испытал тот же дикий, выворачивающий наизнанку все внутренности ужас, который однажды пережил в десять лет, когда безнадежно заблудился вместе с отцом и матерью в походе. Правда, сегодняшний страх оказался много сильнее, чем тот, далекий. Я не хотел ничего больше, как только заплакать. Но я не стану плакать. Не по причине, которую указывают модные психологи, оспаривающие расхожее мнение, будто слезы являются уделом одних лишь девчонок, это здесь ни при чем. Я не стану плакать потому, что действительно боюсь: слезы унесут из меня мою ярость, мои эмоции, которые со временем смогут мне очень даже пригодиться. Я же твердо вознамерился припрятать в себе все, что впоследствии можно будет использовать как оружие.

— Мне кажется, нож — плохая идея, — сказал мне отец.

— Согласен. Но больше-то ничего не работает. Ей все хуже.

Последовала долгая пауза.

— Сегодня ночью ко мне опять приходила твоя мать. Она по-прежнему предсказывает какое-то несчастье. Ты же знаешь, она уже подкинула мне несколько мудрых мыслей. Чувствует она себя отлично. Если ты хотя бы ненадолго угомонишься, она и к тебе придет.

— Да брось ты, пап. Я знаю, ты скучаешь по ней, но нельзя же переживать одно и то же всю жизнь.

Новая пауза, за время которой я успел пожалеть о том, что сказал. Но вот он заговорил снова:

— Сынок, не позволяй урагану унести тебя с собой. Любым способом, но постарайся сделать так, чтобы ты сумел над всем этим сохранить свой разум. Я знаю, что похожу на безумца или пижона-сектанта, но, когда... мама приходит, я... я действительно чувствую ее.

— Как там Эмбер ведет себя?

— Помогает. Даже весьма любезна. Правда, она подолгу сидит в гостиной — названивает кому-то. Она сильно испугана.

— Это очень важно, что ты сейчас с ней.

— "Ремингтон" всегда под рукой, хотя, по правде сказать, мне бы понравилось нечто иное, чем то, с чем я столкнулся лицом к лицу сейчас.

— Схватиться с капитаном из управления шерифа и, возможно, с парой его помощников, да?

— Против них мне не устоять.

— Ладно, оставайся пока в доме. Если вдруг нагрянут, преимущество на твоей стороне. Не бойся даже в полицию позвонить — я имею в виду местных полицейских, а не управление шерифа. Больше всего этому типу хотелось бы избежать огласки.

— Нет тут у нас никаких местных полицейских. Не забывай, мы ведь провинция!

— Черт, это так. Черт побери! — Я почувствовал, как все мои внутренности снова напряглись в очередном спазме боли.

— Как его хоть зовут-то, сынок? Уж это-то ты можешь сказать мне.

— Мартин Пэриш.

— Марти?

— Он самый. Обделался по уши. В случае смерти Эмбер ему светят немалые денежки, хотя я и не вполне уверен, что он охотится именно за деньгами. И все же одно могу сказать с уверенностью: он — в ярости.

— Он пристукнул ее сестру, думая, что это она?

— Именно.

— А с Винтерсом ты уже говорил?

— У меня нет никаких доказательств. Пока.

— Да, дела...

Несколько секунд отец хранил полное молчание. Наконец сказал:

— А в общем-то, мне нравится видеть ее у себя.

— Как только почувствуешь, что-то не так, немедленно звони мне.

— Я люблю тебя, сын. Помолись за мать. Она там тоже будет на твоей стороне.

Я повесил трубку. «Винтовки и призраки, — подумал я, — вот и все, что осталось у моего стареющего отца».

Я прилег на диван в моей берлоге и какое-то время смотрел на колышущийся за окном туман. Пережитые ужасы проходили передо мной снова. Вероятно, самый страшный из всех — прикосновения ледяного тела Элис.

Но даже это жуткое ощущение вскоре вытеснилось образом Полуночного Глаза, выглядывающего из окна краденого «форда-тауруса». С немым превосходством, которое светилось в его лице. Могучей массой и властью его предплечья и рук.

Мое тело стала бить дрожь. Каждый удар Мартина породил свою собственную, особую боль.

Из каньона донесся вой — тот самый, который, по мнению Изабеллы, издает Человек Тьмы.

Изабелла! Как же далеки от меня ее руки, ее голос, успокаивающая нежность ее бьющегося сердца. О, женщина, только не покидай меня!

Все-таки я заплакал.

А потом встал и закрыл все окна и двери, намертво задвинул засов, на два деления, чтобы быть уверенным, что он встал на положенное место. Свет выключать не стал. Я проверил барабан своего револьвера, положил его под подушку, которой за последние пять лет не касалось ничто, кроме красивой головки моей спящей жены.