Часом позже вертолеты все еще кружили в воздухе: Мы отправились забирать Иззи. В северном направлении шоссе оказалось опять перекрытым. Парни с шерифскими значками пристально всматривались в лица водителей бездействующих машин, между которыми с кипами листовок в руках сновали добровольцы группы поддержки. Ни о каких «постах трезвости» речь на сей раз не шла, все в открытую искали Вильяма Фредерика Инга.

У обочины стояло несколько автобусов ТВ и центральных газет. Репортеры опрашивали случайных прохожих из числа жителей каньона, брали интервью у полицейских. Сумели поговорить даже с нашим мэром. Он щурился от ярких лучей софитов, на его лице застыло выражение потрясения и гнева.

Движение — в город — было полностью перекрыто, ревели клаксоны, шипели радиаторы, грелись кондиционеры, грохотали магнитофоны, из раскрытых окон выглядывали лица одурманенных жарой людей. А жара и не думала спадать. Хотя солнце и уходило на запад, оно оставляло за собой пронзительно чистое, чуть ли не отполированное небо.

Грейс обмолвилась, что ей жаль этого самого Билли Инга. Я порекомендовал ей приберечь свои симпатии для более подходящего объекта. Пожалуй, это были единственные слова, которыми мы обменялись с ней на всем пути до Сан-Хуан-Капистрано.

Через полчаса Джо провел нас в гостиную своего дома, отошел в сторону, и мы увидели Изабеллу. Она смотрела на меня сияя. Ее дорожная сумка была упакована и стояла рядом с креслом. Тут же возвышалась палка. Изабелла надела новую одежду — просторную тенниску, украшенную псевдодрагоценными стекляшками и блестками. Парик был тщательно причесан и уложен, ресницы и щеки подкрашены, губы алели от яркой помады. Встретившись со мной взглядом, она сказала:

— Привет, маленький.

— Ты... — промолвил я и опустился около нее на колени. Заключил ее в объятия.

— Сегодня я возвращаюсь д-д-домой! — возвестила Изабелла.

— Очень уж долго тебя не было.

За моей спиной Грейс и Коррин знакомились друг с другом.

Странно все же, моя дочь ни разу, оказывается, не встретилась с родителями моей жены.

— Какая красивая блузка! — заметила Грейс.

Наступила неловкая пауза, которую нарушил Джо.

— Чай? Пиво? — спросил он.

— Нет, — сказала Изабелла. — Нет. Мы... мы... мы уже едем!

— Часа три назад начала собираться, — сказала Коррин. — А уж радовалась, словно ребенок, отправляющийся в «Диснейуорлд»!

Иззи покачала головой и двинулась к выходу.

— Даже б-б-больше того, мам.

— Она приготовила для тебя сюрприз, — чуть ветревоженно, как мне показалось, сказал Джо.

— О нет! — воскликнул я, мгновенно вспомнив, как Иззи обрушивала на меня грандиозные проекты по усовершенствованию нашего быта: до того стремительно, что я едва успевал от них уворачиваться. Она называла их сюрпризами.

— О да! — сказала Изабелла. — Но сначала д-д-домой.

Потом она долго обнималась и нежно прощалась с Джо и Коррин, словно расставалась с ними навсегда.

И вдруг с пронзительной ясностью я увидел в ее лице страх, что в самом деле это может быть так. Я отвел взгляд.

* * *

Наш дом.

Она колесила по первому этажу, прикасалась к знакомым предметам, периодически издавая удивленные, восторженные, удовлетворенные восклицания. Казалось, она ослеплена — словно присутствует при сотворении мира.

Открыла дверцу холодильника и ознакомилась с его содержимым.

— А кто мясо т-т-тушил?

— Я, — ответила Грейс. — Хочешь попробовать?

— Может быть, п-п-попозже.

На лифте Изабелла поднялась к себе в спальню. Сие хитрое приспособление исторгло из себя привычные скрипы-постанывания. При этих звуках я внезапно осознал, как же мне недоставало их в эти последние несколько дней.

Она продолжала осмотр дома. Немного постояла перед нашей свадебной фотографией. Погладила полированное дерево своего пианино. Легко прикоснулась к хрустальной колибри, отчего та качнулась.

Я услышал голос Грейс, тихо разговаривающей с кем-то по телефону.

— Мне ж-ж-жарко, — сказала Иззи.

— Сегодня больше ста градусов. Ну что ж, любовь моя, с возвращением тебя.

— Я люблю этот д-д-дом. И никогда больше не убегу из него.

Она потянулась к сумке, привязанной между ручками кресла, извлекла из нее маленький комок черной блестящей материи и протянула его мне. Я развернул его. Это был купальник.

— А сюрприз мой в том, что т-т-ты повезешь меня купаться. И тогда з-з-завтра все изменится.

В ее лице светился целый мир надежды, вместе со страхом, и все это отозвалось в моей груди сильными, жесткими ударами сердца.

Она улыбалась и пристально всматривалась в мои глаза.

— А что, неплохая идея, п-п-правда? Н-н-но, Расс, в-в-ведь и в самом деле может же получиться так, что я проснусь завтра и превращусь в с-с-сопливый овощ. Даже доктор Н-н-нессон сказал это, хотя и другими совами... словами. Поэтому я и хочу п-п-поплаватъ.

— Поплавать? Но где?

— Глупенький, да в океане же!

— Вот это да! Малышка, но там — волны.

— Я с-с-специально звонила в службу морского контроля. Никаких в-в-волн. Вода — семьдесят три градуса. В общем, я хочу к-к-купаться.

Молча она продолжала смотреть на меня, но от ее лица исходили волны столь сильного чувства, что они проникали в меня.

Я понимал, на самом деле Иззи боится операции гораздо больше, чем показывает, и ей необходимо съездить, может быть, в последний раз, к своему любимому океану на тот случай, если завтра, после операции, она проснется в еще более тяжелом состоянии или — не проснется вовсе.

— Грейс может с нами поехать? — спросил я.

Она улыбнулась.

— Ну конечно.

— Что ж, тогда давай надевать купальник.

— Нет, я х-х-хочу, чтобы Грейс помогла мне.

Грейс уже стояла на верхней ступеньке лестницы.

— По возможности никогда не позволяй мужчине одевать тебя, если можешь справиться сама, — сказала она. — А то твой муженек обязательно наденет на тебя купальник шиворот-навыворот.

Все рассмеялись. Даже мне удалось сделать это.

* * *

Вода прохладно разбивалась о мои ноги, пока я проносил Изабеллу через скалистый разлом Центрального пляжа.

Вечер оставался жарким, и в тот момент, когда я наклонился, чтобы опустить Иззи, вода показалась мне теплой и гостеприимной.

Иззи громко стонала, пока я погружал ее в морскую пучину, стонала так же, как в минуты, когда мы с ней занимались любовью.

Когда ее голова приблизилась к самой воде, она резко дернулась и с силой вцепилась в мою руку. Ее ноги, почти безжизненные, сначала погрузились, но тут же снова всплыли на поверхность.

С другой стороны ее поддерживала Грейс.

Мы, все трое, замерли на мгновение — в ожидании, как поведет себя тело Изабеллы.

Подложив левую ладонь ей под голову, а правой поддерживая ягодицы, я начал постепенно увлекать ее на глубину. В какое-то мгновение я почувствовал, ее хватка ослабла. Она выбросила свою руку вперед и стала грести, тут же подключила и вторую. И наконец, издав мягкое утвердительное «а-а-а-а», раскинула руки, и ее тело самостоятельно скользнуло вперед.

— О-о-о да!

Мы рассекали телами волны, скорее не волны, а слабые, вздымающиеся водяные бугры, которые почти незаметно прогибались под нами, потом снова чуть приподнимались, чуть колыхались и опять рассыпались, словно от старости, в едва заметную пену, распластывающуюся по берегу.

Поддерживая Изабеллу правой рукой, левой я совершал широкие и резкие движения, при этом ритмично работал ногами, что вместе давало нам плавное и едва уловимое скольжение вперед.

Грейс плыла с другой стороны, почти вплотную прильнув головой к голове Иззи, отчего казалось: ее расстилающиеся по воде темные волосы принадлежат им обеим.

Озаряемые светом звезд, мы плыли к западу.

В какой-то момент Грейс отплыла в сторону и с удивительной красотой, без малейшего усилия скользнула под воду — ее изуродованные ступни беззвучно последовали за ней и тут же пропали из виду. Вынырнула она чуть впереди нас. Очень бледная. Руками она быстро работала под водой. Волосы ее светились в лунном свете.

Я подтолкнул Иззи чуть вперед — легким толчком и отпустил. Руки ее заработали быстрее, ушли глубже под воду.

Я плыл на боку, рядом с ней, так близко, как мог, чтобы не мешать ее движениям, и подстраивался под них, не сводя глаз с ее чуть приподнятого, сосредоточенного лица, с ее широко распахнутых и обращенных к звездам глаз, с ее полуоткрытых губ, через которые она дышала, с ее гладкой белой головы, рассекающей воду с грацией морского создания, с ее уверенных рук, неторопливых, умелых, с ее онемевшей нижней половины тела, лишь слабо напоминающей о своем существовании, — в темных океанских водах тело вообще казалось чем-то лишним, что через каких-то несколько коротких миллионов лет полностью растворится в океане и исчезнет.

— Мне хотелось бы, чтобы это было п-п-похоже...

— Что было похоже?

— Умирание.

— Но ты же не собираешься умирать.

— Ты знаешь, Расс, что собираюсь.

— Ну, мы все когда-нибудь умрем.

— Но я умру раньше тебя. И х-х-хочу, чтобы смерть б-б-была похожа вот на это... Н-н-не на конец, а н-н-на изменение.

— Начало.

— Да. И еще я думаю, было бы лучше д-д-делать это с закрытыми глазами. Т-т-тогда можно будет увидеть, куда ты отправляешься. В-в-вот так.

Она сомкнула веки и продолжала плыть вперед, то разбрасывая, то снова соединяя руки.

Грейс появилась на некотором удалении от нас и снова исчезла.

Где-то вдалеке за профилем Иззи, под уличными фонарями, по Прибрежному шоссе ползли машины, подсвеченные снизу пальмы парка Хейслер склонялись зеленовато-черными кронами перед небесами со звездами расположенными в строгом порядке.

— Рассел, з-з-закрой глаза и плыви со мной.

Я закрыл.

Все звуки мира зазвучали с новой силой. В ушах с пронзительной громкостью зашелестела вода. Назойливее обычного звучал шум машин со стороны города. Даже дыхание Иззи стало громче и ускорило свой ритм.

— Не от-т-ткрывай глаз, как не открываю я. Давай посмотрим, к-к-как далеко мы сможем так заплыть. О'кей?

— О'кей.

Так мы и плыли — полностью ослепшие.

Я перевернулся на спину, чтобы иметь возможность время от времени дотрагиваться до Иззи кончиками пальцев. В какой-то момент я совсем перестал двигать ногами и, следуя ее примеру, позволил им немного уйти под воду. Я прислушивался к ее дыханию.

А потом, как ни странно, начал делать то, чего не делал по-настоящему уже довольно давно, то, чему однажды отдался с необыкновенной убежденностью, и то, что обрубил, не захотел больше никогда делать — в тот страшный период, когда у Иззи отнимались ноги, а я сутками сидел в ее больничной палате и просил Бога остановить ее мучение. Как же я клянчил, как умолял прекратить безжалостное и необратимое (доктора отказывались употребить это слово) разрушение Иззи! Сейчас я начал молиться.

Дорогой Отец Небесный! Я слишком ничтожен, испорчен, полон ненависти, мерзок, низок духом и слишком малодушен, чтобы грешить по-крупному. И вообще я дурак. Услышь же мою молитву. Я знаю, сколь высоко Ты ценишь смирение, а потому сознаюсь во всем этом для того лишь, чтобы уверить Тебя: я знаю свое место в установленном Тобой порядке вещей. Сам я ничего не хочу заслужить. Ничего не ожидаю. Ни на что не претендую. Ни о чем не прошу Тебя. Но ведь сейчас Тебя нет с нами. Ты уступил эту землю нам, и потому Ты должен кое о чем узнать. Мы страдаем. Мы плачем. Мы трудимся в поте лица. К нам приходят болезни. Смерть, с высокомерным видом, бродит среди нас. Мы умираем, трепеща, не зная, что ждет всех нас впереди. Христос однажды уже умер за наши грехи. Теперь мы снова умираем 246

за них. Его муки прекратились. Но наши — продолжаются. Страдание наше — реальное. Помнишь ли Ты, что значит страдать? Я знаю, Твой замысел велик, поэтому я оставил попытки постичь его. В Твоих могучих руках мы оставляем всякие помыслы о крупных деяниях. Моя забота — та жизнь, которую Ты дал нам. Я слишком глуп, чтобы поверить: она — лишь прелюдия к жизни истинной. Я слишком слаб, чтобы быть счастливым от надежды, что в конце ее меня ждет награда. Я слишком прозаичен, чтобы верить, будто смысл жизни находится где-то еще. О, этот смысл жизни! Не думай плохо обо мне за то, что я цепляюсь за жизнь, которую дал мне Ты. Я лгал Тебе, когда говорил, что ни о чем не хочу попросить Тебя. Хочу. Очень хочу просить Тебя: я хочу, чтобы Ты взялся вылечить Изабеллу, чтобы отнесся к ней с вниманием. И еще хочу... просить — чтобы Ты дал мне такую сильную любовь к Изабелле, какая сможет служить ей в эти идущие к нам — тяжкие дни. Дай же мне любовь, чтобы я мог отдать ее Изабелле. Я прошу Тебя: сделай меня Твоим представителем здесь. Не оставляй нас без любви. С уважением склоняюсь перед Тобой в этот час нужды. Аминь.

* * *

Двумя часами позже я лег в постель рядом со своей женой. Мы перешептывались, и целовались, и обнимались. И мы — занимались любовью. Там, где ей не удавалось какое-то движение, я пытался совершить его за нее. Когда недоставало какого-то чувства, я заставлял себя чувствовать. Крик, подступивший к моему горлу, отозвался болью, и звон в моих ушах, и огонь, обжегший мои глаза, — были столь сильными, что моя дочь, спавшая внизу, о которой я, по чести говоря, совсем забыл, выбежала из своей комнаты и зажгла свет. Единственное, что я осознавал в те мгновения, было — ожидание трепета моего тела.

И я услышал голос Изабеллы:

— Грейс, все о'кей! Расс п-п-просто... все хорошо.

* * *

Мой отец уже ждал нас на ступеньках медицинского центра, когда на следующее утро, вскоре после восхода солнца, мы привезли Изабеллу. Он лишь коротко кивнул мне, что на скупом языке его жестов означало: все в порядке.

Судя по всему, Эмбер не вернулась к нему. Он улыбнулся, обвил обветренными руками Изабеллу и долго держал ее в своих сильных и нежных объятиях.

Было уже довольно жарко, когда я покатил Иззи по уклону к башне.

Нас ждали. Все было готово. Студент-медик из Китая провел традиционную предоперационную беседу. Он представил нам анестезиолога. Объяснил нам предстоящую процедуру — опуская ненужные места. Проинформировал нас о том, что одним из побочных последствий операции, среди прочих, может быть смерть. Мы подписали необходимые бумаги.

Часом позже появился Пол Нессон. Он был мрачен и вежлив, как и всегда. В нем ощущались сосредоточенность и напряженность солдата, готовящегося к битве. Как ни странно, я почувствовал в нем уверенность, что все кончится благополучно. Он снова побрил голову Изабелле, хотя там и брить-то было нечего. Как только он вышел, мы, все четверо, — Грейс, Джо, Коррин, отец и я — протиснулись в предоперационную.

Изабелле дали демерол. Ее халат был завязан на спине всего лишь двумя завязочками, и она даже слегка дрожала в сильной струе воздуха, вырывающегося из кондиционера.

Еще через несколько минут мы помогли ей улечься на каталку, которую подвезли к двойным дверям операционной. Иззи изо всех сил сжимала мою руку.

Две санитарки взялись за ручки каталки. Я поцеловал Иззи, и через секунду она исчезла в царстве хрома, плитки, трубок и простыней. Не успели еще сомкнуться качающиеся двери, как над моей женой уже склонилась группа медсестер в зеленом.

* * *

Минуты могут превращаться в часы, а часы — в секунды. Я выпил кофе, купил все утренние газеты, просмотрел свою статью на первой полосе, увидел кричащие заголовки, которые «Журнал» приберегает для особо сенсационных публикации. "ЖУТКОЕ МАССОВОЕ УБИЙСТВО В КАНЬОНЕ. ПОГИБЛИ ДВОЕ ЛЮДЕЙ И ДВАДЦАТЬ СЕМЬ ЖИВОТНЫХ — специально для «Журнала» Рассел Монро".

Теодор проинформировал меня, что Эмбер, как я и предполагал, не вернулась. Правда, она все же позвонила, довольно поздно, и сказала, что с ней все в порядке и чтобы он не волновался. Я лишь покачал головой, явно неспособный сейчас втиснуть тревогу за Эмбер в гораздо более серьезную для меня тревогу. В конце концов, если ей не хватило здравого смысла остаться с Тео, пусть теперь страдает от последствий собственного своеволия.

Я собрался выкурить сигарету и, проходя мимо стола охраны, стоявшего у входа, услышал свое имя. Миниатюрная, довольно всклокоченная женщина сказала дежурному:

— Я бы попросила вас вызвать ко мне мистера Рассела Монро. Это очень важно.

— Ваше имя? — спросил охранник.

— Тина Шарп, из страховой компании «Эквитебл».

Не замедлив шага, я вышел из здания и с наслаждением втянул в себя успокоительный дым сигареты. Потом выкурил еще одну. С полчаса бродил я по больничной территории и на обратном пути заглянул в кафетерий.

Проглотив завтрак, заперся в туалете, выбросил из себя лишнее, ополоснул холодной водой лицо. В комнате ожидания отыскал свободное кресло и уселся в него, прислонившись затылком к стене.

Возникло такое ощущение, будто из меня вынули какую-то жизненно важную, бесценную часть, и часть эта, по всей вероятности, никогда не вернется в меня. Я задумался над тем, как могут сорок лет жизни вот так, неожиданно, резко сжаться до размеров урока. Закрыл глаза, прочитал молитву, окончательно утратил ход мыслей и наконец заснул. Во сне — коротком и четком, как воспоминание, — я подошел к столу, спрятанному под па-лапой на самом краю апельсиновой рощи, за которым сидела Изабелла. Она подняла ко мне свое лицо и зашевелила губами, но не сумела издать ни звука.

Через шесть часов в приемной появился Пол Нессон и направился в нашу сторону.

Он выглядел спокойным, сдержанным и, как ни странно, стал словно ниже ростом. На нем все еще были бледно-зеленые штаны, а каждый башмак утопал в зеленом пластиковом мокасине, завязанном наверху наподобие банной шапочки. Он слабо улыбнулся нам.

— Она держится молодцом. Все прошло отлично.

— Много вы из нее вынули?

— Все, что смог. По периметру опухоли располагаются жизнеспособные клетки мозга, поэтому я затронул только сердцевину — омертвевшие ткани.

— Сколько от опухоли осталось?

— Пока трудно сказать. Эти астроцитомы растут очень медленно и совсем помалу. Они чем-то похожи на корни сорняков. Через день-два мы сможем обсудить кое-какие новые методы лечения.

В разговоре возникла пауза, во время которой я заметил в глазах Пола Нессона полнейшее отупение от охватившей его усталости.

Коррин высморкалась в бумажную салфетку, откашлялась и спросила:

— Долго все это будет продолжаться?

— Пока можно лишь строить предположения, а потому сейчас я не хотел бы касаться этой темы. Эта разновидность опухоли вообще ведет себя крайне непредсказуемо — то ускоряет свое развитие, то как бы замирает, то снова ускоряет.

— Были у вас случаи, когда опухоли полностью исчезали? — спросил Джо.

— Нет. А теперь Изабелла около часа проведет в послеоперационной палате, потом я хотел бы поместить ее в реанимацию. Через пару часов она сможет сказать вам несколько слов. Ну а после этого, как я полагаю, вы тоже сможете немного передохнуть.

— Спасибо вам, — сказал я.

— Пожалуйста, — ответил Нессон, после чего снова исчез за двойными дверями.

* * *

На голове Изабеллы была громадная марлевая повязка, очень похожая на тюрбан. Оба глаза распухли, причем под левым уже появился фиолетовый отек. Ее все еще подпитывали кислородом — через вставленную в нос пластиковую трубочку.

Она не сразу узнала меня.

Характеристики жизнедеятельности организма выводились на экран стоявшего в углу монитора.

Я прижался щекой к ее щеке и прислушался к дыханию.

— Ты даже не поверишь, — сказала она, когда наконец пришла немного в себя. Ее голос был тих, но слова она произносила четко. — Я уже начинаю поправляться. Мне снилось это, когда я была под... что они вынули все плохое... гадость... из меня. Со мной все будет о'кей. Ни заикания, ни оговорок.

— Я люблю тебя, — сказал я.

— Я так рада... что ты пришел.

— Ты все еще моя маленькая?

— Я буду твоей маленькой, пока... пока... ты... будешь хотеть меня.

— А как насчет того, чтобы навсегда?

— Навсегда... звучит очень даже мило.

* * *

Несмотря на то что я был измучен, у меня хватило сил удивиться, когда в больничном холле я увидел Карен Шульц. Ее каблуки громко процокали по плиткам пола, и она мгновенно высмотрела меня в напряженно тихой группе людей прежде, чем я осознал, что это она.

Она коротко улыбнулась всем, пожала каждому руку, когда я представил ее, и сразу устремила свои усталые глаза на меня.

— Рассел, мы можем поговорить?

Я вышел с ней на улицу.

Термометр в аллее на противоположной стороне улицы показывал девяносто градусов. Хрупкая женщина толкала перед собой вверх по склону — к башне — инвалидное кресло с крупным мужчиной, и кресло это двигалось зигзагами.

— Ну как она?

— Отлично. Они удалили большую часть опухоли.

— О Рассел, как же я рада слышать это! — Она смахнула со щеки слезу и отвернулась, стала смотреть на шоссе. — Я никогда не знаю, что надо делать в... ситуациях, подобных этой, — сказала она смущенно.

— Хорошо, что пришла. Хочешь, можешь оставить цветы или записку.

— Нет. Я пришла по делу. — Она обхватила себя руками и двинулась в дальний конец дворика, где находился сломанный лифт для инвалидных кресел — заброшенный и до сих пор не отремонтированный.

В ожидании, когда она заговорит, я закурил.

— Смотри, — сказала она, повернувшись ко мне. В ярком послеполуденном свете Карен выглядела лет на сто. — Я была... жизнь... порой полна компромиссов. Я всего лишь одинокая девушка, которая нуждается в своей работе и любит свою работу. И если я даже время от времени спорю с Винтерсом по поводу его решений, то в конце концов он именно за это и платит мне. Я хочу сказать, никогда ничего я не делаю против кого-либо в нашем управлении. Я люблю наше управление и считаю, мы не даром едим свой хлеб, мы занимаемся нужным делом. Но...

Карен посмотрела в сторону аллеи, и голос ее почти совсем пропал.

— А не могли они подобрать для больницы более отвратительного места?

— Нет, наверное.

В глазах Карен застыла боль, хотя они по-прежнему казались непроницаемыми.

— Послушай, ты разговаривал с Четом об этих... несообразностях в деле?

— Да.

— И ты представляешь, что они могут означать?

— За ними стоит тот факт, что Мартин намерен обвинить меня и мою дочь в преступлении, которого мы не совершали.

— Это так. Но ты отстаешь на один шаг, Рассел. Ты представляешь себе, что все это означает в практическом смысле?

Я не смог представить себе, но невольно подумал о том, что Карен увидела отснятую Мартином пленку про меня и Элис Фульц. Хотя какую пользу из этого мог извлечь Пэриш, если бы обнародовал ее именно сейчас, я не представлял.

— Пока не знаю, как реагировать на действия Мартина, — сказал я.

— Рассел, я скажу тебе. Ты знаешь какого-нибудь хорошего адвоката по уголовным делам?

— Да.

— Найми его.

Эта плохая, но, по-видимому, неизбежная идея, казалось, явилась ко мне из какого-то дальнего уголка моего сознания.

— Ты думаешь, Пэриш собирается передать дело окружному прокурору?

— Рассел, он уже сделал это.