Дом Тая был маленький и опрятный. Он стоял в тихом тупике в двух кварталах к северу от Сайгон-Плазы. Вдоль фасада шла живая изгородь из мальв. Фрай вспомнил о своем печально знаменитом приключении с Загадочной Служанкой, которое завершилось в таких же зеленых зарослях перед его собственным домом. Еще он вспомнил об аэродроме в Нижней Мохаве и о молчаливом присутствии Тай Зуана, сидевшего в пустом здании аэродрома перед компьютером. Косметички с пленками. Ящики протезов рук и ног. Де Кор, фотографирующий отправление, и Беннет, следящий за перемещением груза по служебному телефону. Фрай вошел в калитку, прошел по дорожке к двери в дом.

Тай Зуан приветствовал его сдержанной улыбкой, протянул руку. Глаза его были увеличены сильными очками.

— Очень рад видеть вас у себя, — сказал он. — Прошу, заходите в дом.

Когда Фрай назвал его мистером Таем, этот человек покачал головой.

— Зовите меня Зуан, — попросил он.

Мадам Тай и четыре дочери сидели в гостиной. Зуан представил их по старшинству: Хан, Туок, Нья и Лан. Нья поднесла Фраю пива и на секунду посмотрела ему прямо в глаза, потом отвела взгляд. Он в каждой девушке находил черты обоих родителей: прекрасную кожу и красивые, глубокие глаза. Нья была самой высокой и наиболее уверенной. Ее привлекательность была простой — наполовину женщины, наполовину девочки. Лан была похожа на куклу, совершенная, миниатюрная. Две старшие сестры, Хан и Туок, носили перманент, блузки и джинсы. Нья подсела к отцу и Фраю, тогда как все остальные скрылись в кухне. Гостиная была скупо, но со вкусом обставлена: лаковая миниатюра работы Фай Лока с видом Сайгона, диван американского производства, черный эмалевый кофейный столик в китайском стиле. У стены стояло пианино. Рядом — маленький буддийский жертвенник — красный алтарь, нагруженный фруктами и ощетинившийся палочками благовоний.

Зуан хотел выключить телевизор, но в этот момент ведущий выпуска новостей объявил, что к поискам исчезнувшей певицы Ли Фрай присоединилось ФБР. Отвечал за операцию агент Альберт Виггинс, приятный, красивый мужчина лет сорока, который сказал, что делом первой важности является найти главаря банды Эдди Во. Он показал фотографию Эдди: широкая улыбка, тонкая шея, упавшая прядь. Он призывал к помощи диаспоры. Какое-то время они молча стояли и наблюдали за экраном.

— Эдди Во, — заговорил Зуан, — не мог один это сделать. Это выше его возможностей. Его могли использовать — он писал ей любовные письма, он негодник — но взять своих ребят и налететь на «Азиатский ветер», как коммандос? Ваше ФБР наивно.

— Это невозможно, — промолвила Нья.

— Он комедиант, — сказал Зуан. — Он подражает этим субчикам с МТВ. Наша молодежь легко перенимает все самое дурное в вашем обществе.

Нья выключила телевизор, когда пошла реклама.

— Они его найдут. Эдди Во долго не может оставаться невидимым. Только не в Маленьком Сайгоне. Его заставят говорить. И мы будем на один шаг ближе к Ли.

Фрай кивнул.

— Но если это организовал не Эдди, то кто тогда?

Зуан безмятежно посмотрел на него.

— Враги свободы.

— Враги того груза, что вы отправили из аэродрома Нижней Мохаве?

— Да, верно.

— Но зачем они это сделали?

Зуан посмотрел на Фрая сквозь свои толстые очки и встал.

— Прошу в мой кабинет. Нья, помоги матери.

Фрай отправился вслед за Зуаном по коридору. Они вошли в маленький кабинет. Впервые Фрай заметил, что Зуан прихрамывает. Зуан закрыл изнутри дверь. В кабинете стоял стол с настольной лампой, диван, книжный шкаф, на стене висела большая карта Юго-Восточной Азии.

— Некоторые вещи лучше обсуждать наедине, Чак.

— Понимаю.

Зуан улыбнулся.

— В каком году закончилась война?

— В семьдесят пятом.

— Тогда вы ничего не понимаете.

Зуан прикрыл спиной высокий серый сейф и набрал комбинацию. Дверь со скрежетом открылась. Он присел на карачки, протянул внутрь обе руки и вытащил оттуда деревянную доску. Прислонил ее к пресс-папье на своем столе. Фрай смотрел на другую карту Юго-Восточной Азии — утыканную разноцветными булавками: синими, красными, желтыми.

— Для многих, Чак, война продолжается до сих пор. Во Вьетнаме есть борцы за свободу, в Кампучии — лидеры сопротивления, много беженцев здесь, в Соединенных Штатах, приближающих день, когда Вьетнам станет свободным. Война не закончена. И не закончится до тех пор, пока они не добьются своей цели.

Фрай сел. Зуан показал на свою карту.

— Желтые булавки означают очаги сопротивления. Синие — местоположение Подпольной армии. Красные показывают районы, в которых наиболее активен полковник Тхак. Вы о нем слышали?

— Я видел фотографию его лица.

— Он руководитель госбезопасности, жестокий и умный человек. Во время войны он сражался в джунглях, и продолжает борьбу сейчас. Знаете, как он поступает с предполагаемыми лидерами сопротивления? Обезглавливает их и насаживает головы на шест для обозрения местным. Во время войны он делал то же самое с теми, кто симпатизировал Западу.

Зуан, скрестив руки, смотрел на карту, словно мог открыть на ней что-то новое.

— Что такое цветные булавки? Мы не можем отобразить того, что влияние полковника Тхака простирается на Кампучию и Таиланд, что его боятся и ненавидят по всей Юго-Восточной Азии. Когда вьетнамское сопротивление стало проявлять активность в Париже, были убиты двое наших лидеров. В Австралии еще двое. В прошлом году в Сан-Франциско патриота зарезали прямо в его собственной машине. Его звали Тран Хоа, он был моим сердечным другом. Мы вместе выросли на окраине Сайгона. Он был мне ближе, чем брат. И все эти преступления не раскрыты, Чак. Никто не был пойман. Все они организованы полковником Тхаком. Все убитые были обезглавлены. А это все равно что его визитная карточка.

Зуан достал из сейфа конверт, сел рядом с Фраем, снял очки и протер их носовым платком.

Затем он вытащил из конверта небольшую подборку газетных вырезок. Статья из мельбурнской газеты сообщала об ужасной находке с известными подробностями; парижская «Монд» публиковала прижизненное фото одного из убитых; заметка в «Сан-Франциско Кроникл» оказалась на удивление мала, учитывая серьезность преступления.

— Не ищите имя полковника Тхака, — сказал Зуан. — Уличить его не в наших силах. Его люди прекрасно обучены и им хорошо платят.

— Он мог направить своих людей в Маленький Сайгон?

— Я в этом уверен.

— Схватить Ли и задушить канал поставок во Вьетнам.

Зуан кивнул.

— Это не так уж сложно, если смотреть с этого угла.

— Но зачем посылать этих людей в Калифорнию, если она сама собиралась во Вьетнам — с грузом?

Зуан кивнул.

— Полковник Тхак отчаялся сломить сопротивление. Чтобы сделать это, надо сломить дух свободы. Если террор доберется до Маленького Сайгона, Ханой достигнет своей цели. Посмотрите на это с точки зрения полковника Тхака. Здесь живет Ли Фрай, прекрасная женщина и талантливая певица. Она в сердце каждого здешнего эмигранта. Женщина, которая одевается в прекрасные западные вещи, которая носит драгоценности, пахнет дорогими духами. Женщина, которая замужем за влиятельным бизнесменом. Трак понимает, что они ходят вместе на шикарные вечеринки. Он понимает, что о них пишут в газетах, что их фотографируют. Он видит как она обласкана судьбой. Что может быть более грубым проявлением силы, чем вырвать ее из собственного дома? — Зуан наклонился вперед, вытянул руки и сжал кулаки. — Чем сломить ее перед лицом ее народа? И запомните: Ли Фрай выросла в джунглях. Среди сельского населения Вьетнама она популярна, ее трудно поймать. Одна из грустных реальностей вашего свободного общества, Чак, — это то, что здесь проще похитить или убить человека. Обратитесь к истории, там найдете доказательства.

Фрай задумался. Он медленно начал проникаться тем, что говорил Тай Зуан.

— Если это были люди Тхака, тогда… тогда Ли уже мертва.

— Мы готовы к такой возможности, но нет, это не обязательно. Я уверен, что люди Тхака всегда оставят свой автограф. Они хотят дать нам понять, что разыщут нас хоть на краю земли. И то, что о Ли ничего не известно, в каком-то смысле хорошие новости. Это означает, что у них на нее… другие виды.

— Например?

Зуан убрал вырезки в конверт.

— Ничего не приходит в голову, Чак.

— Но зачем? Вы отправляете грузы, медикаменты, протезы. Зачем засылать киллеров за тысячи миль, чтобы остановить это?

— То, что мы отправляем грузы — это не самое главное. Вы не понимаете тактику ханойского режима и менталитет полковника Тхака. Ли важнее любых грузов. Ее музыка. Ее репутация, ее личность. Она — символ свободы, Чак. Убрать ее — значит лишить людей надежды. Представьте, как мается сердце, если разрушены надежды и наивные мечты. Когда убили наших в Париже, община впала в страх и уныние. Все боялись показать лицо. Как быстрее всего подавить волю народа, если не убивать их солдат и разрушать города?

Фрай задумался.

— А вы обращались в полицию или в ФБР?

Зуан кивнул и показал на небо в окне.

— Для них мои догадки — это теория старика. Они думают, что у меня голова в тумане. Да и какое я могу привести доказательство, кроме того, что рассказал вам? Никакого. Они делают все что могут, чтобы найти местных, которые были сообщниками. Но истинный подстрекатель сейчас находится за тысячу миль отсюда.

— Местные, это вроде Эдди Во?

— Да-да. Молодежь легко поддается влиянию. Ими очень просто манипулировать.

Фрай задумался.

— А что делает Нья для сопротивления?

— Многое, Чак. У нее почти безупречный английский, кроме того, она знакома с бухгалтерией и помогает мне учитывать грузы и договариваться с поставщиками. В университете она проводит работу с соплеменниками. — Зуан сел. — В своих лучших мечтах я вижу, как она делает для нашего народа то, что сделала Ли. Стала символом надежды. В ней есть ясное осознание цели. Я не вмешиваюсь в ее судьбу. Это ее выбор. Среди нашей молодежи немало таких, как она. Они наше будущее.

— Такие, как Нгуен Хай?

— Да. Его Комитет по освобождению Вьетнама — хорошее дело.

— А что вы скажете о генерале Дьене?

Зуан медленно покачал головой.

— Он подобен больной ветке. Высасывает соки из почвы и превращает их в пагубу. Многие годы он собирал деньги на дело освобождения, но из этого вышло мало толка. Зато сам он теперь богат. Выводы делайте сами.

— Почему его не взяли за руку?

— Люди теряли веру в него постепенно. Он долго был для нас большой надеждой. Пожертвования, поддержка? Никто не обвинил бы генерала в воровстве. За короткое время он добился некоторых успехов. Всегда был полон планов. Люди не могут признать, что он непорядочен. Это выставило бы их самих дураками. Вьетнамцы очень гордый народ, Чак. Порой мы заходим… невероятно далеко, чтобы сохранить лицо. Вы должны знать эту нашу особенность. Генерал — это нечто вроде национального долга. Если закрыть глаза на Дьена, будет не так видна наша глупость. Постепенно народ понял, что настоящий патриотический лидер в изгнании — это Нгуен Хай. И поддержку стали оказывать ему. Сейчас только некоторые старики верят Дьену. Но он по-прежнему остается очень могущественным.

— Он сделал все что мог, чтобы помешать этому похищению.

Зуан кивнул.

— И я благодарен ему за это. В душе он не злой, он просто алчный.

— Почему вы рассказали мне все это?

Тай Зуан посмотрел на Фрая глазами, непомерно большими под толстыми линзами.

— Потому что вы спасли мне жизнь. Я хотел, чтобы вы поняли, что именно вы спасли. А еще потому что чем больше людей будут понимать, за что мы боремся, тем лучше. Вы симпатичный молодой человек. Я старик, у меня больная нога. Но вот я рассказал вам о своих мелких, незначительных подвигах, и на душе стало легче.

— Я никогда не догадывался, что Ли и Бенни вовлечены в эти дела. Они не говорили мне ни слова.

— Теперь вы понимаете, почему. Мы занимаемся опасными вещами, Чак. Они только хотели вас оградить. Беннет ведет двойную жизнь. В первой жизни он бизнесмен, богатый и влиятельный человек. Но есть ли у него огромный дом? Нет. Разве он носит дорогую одежду, ездит в шикарных машинах? Нет. Другой Беннет — это солдат и патриот. Большую часть стоимости грузов он оплачивает сам. Он рассердится, если узнает, что я говорил с вами об этом. — Зуан издал тихий смех, затем положил легкую руку на плечо Фрая. — Я считаю, что вы должны знать. И еще, Чак, я понимаю, что такое быть… изгнанником.

— Изгнанником?

— Да, изгнанником в своей семье.

— С чего вы взяли, что я в таком положении?

Зуан сложил руки и улыбнулся.

— Я это понял по вашему лицу. По тому, как вы держитесь с братом. По тому, как вы смотрели на него в «Азиатском ветре», как подошли обнять его. По тому, что вы к нему ходите, а он к вам нет. Вы из влиятельного клана, Чак. Но вы для них не свой. Вы изгнанник. — Зуан опять протер очки. — Я не хотел вас обидеть. Я сам был отлучен от семьи. Меня считали слишком увлекающимся политикой. Настало время, когда я должен был сделать выбор. Я выбрал свою страну.

А что выбрал я? — спросил себя Фрай. Магазин принадлежностей для серфинга? Дом-пещеру? Жену, которую не смог удержать?

— Нет, — продолжал Зуан, — вы не должны выбирать. В вашей стране мир. Вы — поколение, не знавшее войны. Наслаждайтесь плодами свободы.

Ну, в этом я как раз преуспел, подумал Фрай. Может, даже слишком.

— Бенни заплатил за нее, я знаю.

— В таком случае распорядитесь как следует тем, что он для вас приобрел. Надеюсь, что в один прекрасный день и мой народ скажет себе то же самое. Впрочем, это будет уже после меня. Мир и свобода так же далеки от Вьетнама, как луна от земли.

— Мы летали на Луну, Зуан.

Тай Зуан улыбнулся.

— Да, мы летали. То, что я рассказал, Чак, предназначено только вам. Забудьте мои домыслы насчет вас и вашей семьи. Старики любят лезть не в свои дела, потому что своих у них почти не остается.

— Если Ли похитили люди Тхака, то где они сейчас?

— Думаю, ее где-то прячут. Но где? Трудно сказать. Я полагаю, в Маленьком Сайгоне их нет. Мы — тесная община. Уже пошли бы разговоры. Думаю, они где-нибудь в другом месте.

— Спасибо вам, Зуан.

— Пойдемте кушать?

Ужин был обильный, нескончаемый. Фрай получал советы, как правильно смешивать ингредиенты: полегче с рыбным соусом, по вкусу зелени, чтобы заправить суп, побольше мяты и побегов фасоли, вот так расправить рисовую бумагу, и тогда она слипнется сама собой и образует идеальный ролик. Рисовый пирог был толстый и сладкий. Фрай съел три порции.

— Нья — писательница, — сказал Зуан. — Ей очень хотелось поговорить с вами о журналистике.

Нья объяснила, что заканчивает последний курс в Фуллертонском университете, специализируясь по общественным связям.

— Обожаю делать репортажи, — призналась она. — Но только если душа лежит к материалу. Трудно проникнуться футбольными играми.

— Погодите, вот поступите на работу и посадят вас править чужие статьи, — предупредил Фрай. — Вы еще не знаете, какоя это скука.

— Я буду рада получить любую работу, — возразила Нья. — Знаю, что людей этой профессии переизбыток.

— Ну, например, в «Леджере» в данный момент стало на одного репортера меньше, — сказал Фрай. Нья и Зуан покраснели и отвели взгляд. — Но все равно это хорошая работа. Вам понравится. Вы научитесь быстро писать и задавать кучу вопросов. Думаете, что вы для этого подходите?

Нья улыбнулась. Фрай изучал ее кремовую кожу, совершенные красные губы, черные волосы, стянутые резинкой в длинный хвост.

— Я умею приспосабливаться. В этом я очень сильна.

Зуан, воодушевленный вином, рассказал о том, как их семья бежала из Вьетнама: долго скитались в море, чуть не умерли с голода — как потом их подобрало австралийское рыболовецкое судно. Фрай заметил, что дочери Зуана тревожно переглядываются между собой. Когда тот упомянул о пиратах, атаковавших их протекающую лодку, сестры наклонили голову.

— Есть вещи, о которых трудно рассказывать, — тихо проговорил Зуан, и это было так.

Нья извинилась и вернулась с пустой бутылкой из-под шампанского. Она объяснила, что когда их семья скиталась в Тихом океане, почти погибая от жажды, с их лодкой поравнялась эта бутылка. Они молили небо, чтобы там оказалось что-нибудь пригодное для питья. Нья вытрясла оттуда бумажку, скрученную в тонкую трубочку и протянула Фраю. Он прочитал: «Всем, кто найдет эту записку: мы надеемся, что вам так же хорошо, как нам! Лэнс и Дженифер Джентри — во время медового месяца на Гавайях — июнь 1982 года».

Зуан продолжал рассказ. Они прибыли в Калифорнию без денег, не могли найти работу. Только несколько друзей и Ли Фрай помогли им стать на ноги. Фрай рассматривал красивый дом, новую мебель в столовой и лаковые миниатюры с видами Вьетнама. Вот это сделка, подумал Фрай: обменять свою страну на собственную жизнь.

Все девушки неплохо разговаривали по-английски, Зуан сносно, а мадам Тай почти не говорила совсем. Они прошли большой путь, подумал Фрай, мне такого никогда не одолеть. Зуан еще раз поблагодарил его за то, что тот в «Азиатском ветре» сбил его с ног и тем самым спас ему жизнь. Преувеличение, подумал Фрай, но я не буду возражать. Обед закончился здравицей в его честь. Теперь наступил черед Фрая опустить глаза, и он уголком глаз уловил пристальный, направленный на него взгляд Нья.

Что-то затронуло его, пока он сидел с этой семьей — какое-то мимолетное напоминание о его собственной семье, когда они были все вместе, много-много лет назад. Он спрашивал себя, может ли все опять стать таким, как было прежде, чтобы они опять жили вместе, чтобы не давило разочарование, исчезли невидимые линии противостояния, чтобы не терзали мысли о том, как бывало прежде и как уже не будет никогда.

Он извинился, прошел в спальню и позвонил домой. Ответила Хайла. Она весь день развлекала мистера Лансдейла и теперь пыталась вытащить Эдисона из коттеджа на ужин.

— Он провел там весь день, изучая свою большую схему на стене. Что-то заполнял, ставил вопросы в рамочках. А ты как, сын?

— В порядке. Просто захотелось позвонить и сказать… что я люблю тебя и знаю, что все будет хорошо.

— Я тоже это знаю, Чак.

— Я делаю все что могу, мама. Не бойся, я не напорчу.

— Чак, не говори так.

— Вчера вечером я видел твои цветы.

— После того, что случилось с Ли, я не перестаю думать о Дебби.

— Я тоже… Соединишь меня с папой?

Эдисон выкрикнул, как каратист, наносящий удар:

— Эдисон Фрай!

— Это Чак.

— Представляешь, эти сукины дети из ФБР обыскали весь город, но до сих пор не нашли Эдди Во! Я привез сюда Лансдейла и прямо заявил ему, что он мой заложник, покуда мы не вернем Ли живой и невредимой. Мерзавец вылакал весь мой джин.

— А по-моему делу есть новости?

— Они сняли обвинения. Мне пришлось ради тебя пойти на унижения, ты должен знать это, Чак.

— Спасибо.

— Ради Бога, займись пока своими делами, ладно?

— Буду стараться.

— Смотри, как бы твои старания не свели тебя в могилу.

— Это не лучший способ расстаться с жизнью.

Эдисон рявкнул что-то сенатору. Звуковым фоном служило завывание спаниелей.

— Что у тебя есть для нас насчет Мина?

— Его отец был американским военнослужащим, он до сих пор жив. Есть мнение, что Мин получает от него информацию. В отделении полиции все считают, что он никудышный детектив и получил эту работу, только потому что вьетнамец.

— Наполовину, черт возьми, наполовину вьетнамец! Удивительно, что мы до сих пор расшаркиваемся перед этой страной.

— В любом случае я собирался позвонить и сказать, что делаю все, что могу. — Фрай помолчал, пока его отец просил Лансдейла налить ему еще один стакан. Последовала пауза. — Папа… Я хочу вернуться.

— Вернуться куда, сынок? В тюрьму?

— Вернуться в свою семью.

Снова пауза.

— Что это, черт подери, означает?

— Если бы мы могли когда-нибудь… собраться все вместе.

— Что, опять перебрал?

— Ладно, после поговорим, папа.

Эдисон бросил трубку.

Фрай втянул в себя воздух и набрал номер Беннета, но, выждав один гудок, дал отбой.

После ужина мадам Тай и две из ее дочерей собрались в кино. Зуан сказал, что у него много работы.

Нья пригласила Фрая прогуляться по Маленькому Сайгону. Вечер был теплый, наполненный запахами ресторанов и обрывками вьетнамских фраз.

Вывески над магазинами ярко светились, машины сновали туда-сюда, и казалось, каждый тут знает Нья. Она усердно знакомила Фрая, но Фрай был слаб во вьетнамских именах. Было радостно просто смотреть на нее, на эту женщину-ребенка, исполненную красоты, которую она сама едва ли сознавала.

Фрай заметил, что Нья держится от него поодаль и что когда их руки случайно соприкасались, она тут же отстранялась. Но в зеркале витрин, между бумажных фонариков и плакатов, он видел, как она смотрит на него. Что это, спрашивал себя Фрай — любопытство, признательность, интерес? Она рассказывала ему об учебе, о прочитанных книгах, о тех, с кем успела подружиться. И все время расспрашивала его о работе журналиста. Он отвечал как умел и уговаривал ее ни коем случае не писать о боксерах и договорных поединках. Когда Нья улыбалась, Фрай чувствовал себя счастливым.

— У меня никогда не получится так хорошо, как у вас, — сказала она.

— Даже не пытайся, — подыграл Фрай.

Нья купила ему красную розу из шелка. В знак благодарности, сказала она, за то, что он спас жизнь ее отцу.

— Я ничего не сделал, просто повалил его на пол. Правда, Нья.

— Этого оказалось достаточно. Он мог получить пулю. Мы были очень близки к этому.

На короткое мгновение Нья вложила свою руку в его ладонь. Когда мимо проехал какой-то ее знакомый и посигналил им, она тут же выдернула руку.

— Я еще не знаю, как мне себя вести, — наконец призналась она. — Во Вьетнаме незамужние девушки не выставляют себя напоказ.

— Здесь более свободные нравы.

— Вы стесняетесь?

— Я горжусь.

Они зашли в кафе «Париж». Кофе был густой, крепкий и сладкий. Нья изучала его, скрываясь за чашкой.

— Американские женщины такие уверенные в себе. Такие… агрессивные. — Она посмотрела на него и под столом дотронулась до его ладони. — Что это я? Не знаю. Не знаю, кто я и что со мной.

Фрай увидел парня, быстро идущего по тротуару. В руке он держал хозяйственную сумку. На нем были темные очки и широкополая шляпа, съезжавшая на лоб при ходьбе.

— Ты — Тай Нья. Этого, на мой взгляд, достаточно. Ты знаешь этого парня?

Нья посмотрела и покачала головой.

— Вы, американцы, порой такие простые. Добрые. Но простые. И настырные.

— У нас преимущество — мы у себя на родине.

Фрай наблюдал за тем, как парнишка пробежал мимо кафе, перехватывая сумку из левой руки в правую. Шляпа закрыла пол-лица. Где я уже видел эту походку?

— Можно признаться, что я желаю узнать вас?

— Только если это правда.

— А тогда что мне делать?

— Черт.

— Что?

— Это Эдди!

Фрай вскочил и увидел подпрыгивающую шляпу Эдди. Во бросился наутек.

Фрай перемахнул через барьер и бросился в толпу на тротуаре. Шляпа маячила в отдалении. Чтобы прохожие не мешали погоне, Фрай помчался по автостоянке и чуть не был сбит «Олдсмобилем». Впереди Эдди продирался сквозь толпу гуляющих. Левой рукой он поправлял шляпу. И нырнул в магазин подарков.

Фрай вбежал вслед за ним, быстро огляделся и, оттолкнув возмущенного продавца, ринулся к черному ходу. Дверь оказалась не заперта. Во удирал по проходному двору, сшибая по пути мусорные бачки и поминутно оглядываясь через плечо.

Фрай перепрыгнул через бачок и увидел, что Эдди вбежал в заднюю дверь другого магазина. Фрай гнался за ним по пятам. Две ступеньки внутрь, и он понял, что его провели.

Он не знал, что подобрал по пути Эдди, но этим предметом его хватили по затылку. Фрай улетел вперед, очутившись на ведре с колесиками, которое откатилось в сторону и сбросило его на жесткий пол. Расплескалась вода, залила его руки. Он откатился в сторону вовремя, чтобы заметить Эдди, прыгнувшего на него с полицейским наручником, до сих пор прикованным к одному запястью.

Фрай сделал выпад рукой и схватил Эдди за лодыжку. Во рухнул на пол, извиваясь и лягаясь, точно пойманный на веревку теленок. Шляпа отлетела в сторону.

Фрай попробовал занять более выгодное положение и подтянуть Эдди к себе, но на мокром полу не было никакой опоры. Во боролся и лягался еще сильнее. Фрай цеплялся за его ногу изо всех сил, но чувствовал, что она выскальзывает из его рук.

Сначала хватался за носок всей рукой, потом щепоткой и наконец его ногти впились в собственные ладони, а Эдди быстренько поднялся и побежал на выход через торговый зал.

Фраю в конце концов удалось встать, и он пошел в зал, поскальзываясь на мыльной воде. Выйдя из магазина на площадь, он увидел Эдди, во весь дух мчавшегося через автомобильную стоянку. Фрай догадался куда — в заведение Толковательницы Снов.

Фрай — следом, завернул за угол и ворвался в дверь несколькими секундами позже.

Она сидела и как ни в чем не бывало смотрела на Фрая.

— Где Эдди?

— Какой Эдди?

Фрай распахнул дверь и вошел в заднюю комнату. Кровать. Холодильник. Китайский календарь, плакат Ли, маленький радиоприемник.

Под кроватью Во не было, не было его и в крохотной ванной. Фрай задрал голову, посмотрел вниз и вернулся к Толковательнице Снов.

— Куда он делся?

— Какой Эдди?

— Эдди Во, будь ты проклята!

— Эдди Во. Он пробежал мимо витрины. Я его видела. Вот туда. — Она показала.

Влетела Нья с широко раскрытыми глазами.

Фрай ногой толкнул дверь и побежал вдоль магазинов. Нья трусила следом. Добежав до конца тротуара, он запрыгнул на шлакоблочную стенку и увидел перед собой сточную канаву, которая шла по краю площади. Лунный свет отражался в бурой воде. Вдоль берега канавы стояли столбы силовой линии.

Была тишина и тьма, и никакого движения.

Он слез и никак не мог отдышаться.

— Это действительно был Эдди.

— С вами все в порядке?

— Черт побери этого гаденыша. Куда он мог вдруг исчезнуть?

— Просто он бегает быстрее, чем вы.

— Спасибо за ценное замечание, Нья.

Из груди Фрая исходили хрипы.

— Убежал так убежал. Пойдемте со мной. Здесь скоро будет Мин, и вы опять попадете в беду.

— Нет.

Фрай возвратился в заведение Толковательницы Снов и попросил у нее разрешения воспользоваться телефоном. Она сидела за маленьким круглым столом и, как всегда, рассматривала проходящих мимо.

Фрай не мог дозвониться до Мина, поэтому сообщил дежурному офицеру, что видел Эдди Во на Сайгон-Плазе. Он позвонил на остров Фрай и все рассказал отцу, который немедленно отзвонил ФБР и Пату Эрбаклу. У Беннета дома никто не отвечал.

Затылок Фрая разламывался от боли. Он нащупал большую шишку.

— Пойдем отсюда, Нья.

— Влезем на стенку и пройдем через пустырь. Вам не надо быть рядом, когда сюда приедет Мин.

Нья открыла дверь в дом и впустила Фрая. При ярком свете кухонной лампы она исследовала затылок Фрая и поставила диагноз: «Сильный ушиб». Она завернула в полотенце лед и приложила к пульсирующему черепу.

— Дома никого нет, кроме отца. Разрешите, я попрошу его осмотреть вас — он хорошо разбирается в ранах.

Фрай ждал в гостиной, пока Нья ходила в кабинет.

В следующее мгновение он услышал крик.

Крик был пронзителен, исполнен неподдельного ужаса. Он был достаточно громок, чтобы проникнуть до костей.

Фрай ринулся в кабинет, и ему открылась картина столь жуткая, что он понял: это пригрезилось.

Нья стояла на коленях и то склонялась до пола, то воздевала голову, словно в молитве. Крик возвышался до ноты, которая могла исходить только из самых мрачных уголков души.

Зуан сидел на диване в той же позе, что несколько часов назад, скрестив ладони на животе и разведя колени. Его голова лежала в двух метрах от тела, на пресс-папье. Очки были на месте, и глаза широко раскрыты, словно он старался разглядеть мелкий шрифт. Казалось, что человека погрузили в чан с кровью.

Фрай был уверен, что крика Нья и воя сирен в его собственных ушах довольно, чтобы обрушились стены. Падайте же, заклинал он, падайте, похороните нас под обломками, пусть все это будет неправдой.

Он стоял так некоторое время, беспомощно моргая под истошные крики Нья. Ничего не исчезало.