Кухня выглядела как после бомбежки; спальня — того хуже. Коробку с елочными украшениями из пещерной части дома притащили в гостиную. Сквозь разруху мигала гирлянда рождественских огоньков, разноцветных, пестрых. Гирлянду повесили на гвоздь, где раньше висела фотография из магазина «Серфер» в рамке за тридцать баксов — которая теперь лежала разбитая на полу — фотография Фрая, победителя соревнований в Пайплайне.

Он обошел дом с нездоровым напряжением, блуждавшим по нервам переменными токами гнева и беспомощности, ощущая потребность кого-то убить. В нем взыграли худшие инстинкты. Они будоражили его, как демоны. В жизни я наделал немало глупостей, но это ни в какие ворота…

Он постоял в комнате минуту-другую. Мерцали рождественские огоньки. Правильно, подумал он, лучшее, что я могу для них сделать — это держаться от них в стороне. Он подумывал о звонке в полицию Лагуны, но когда полиция побывала здесь последний раз — то лишь затем, чтобы застать его с поличным после недостойной выходки на праздновании Хэллоуина. Об этом остались тяжелые воспоминания. Фрай подумывал о звонке Мину, но об этом не могло быть и речи. Он подумывал о звонке Беннету, но ярость Беннета оказалась бы слишком велика, чтобы думать об этом в данный момент.

Он подумывал о звонке Линде, но не отважился.

Вместо этого он позвонил в серфинг-клуб Ньюпорт-Бич. Где бы он ни был, стоило набрать номер, и автоматический информатор успокаивал его в трудные минуты. «Воздух шестьдесят восемь (по Фаренгейту), вода шестьдесят пять, видимость шесть миль, волнение моря два-три фута, ветер южный, порывистый. Специально для ныряльщиков и любителей подводной плавания: видимость под водой хорошая».

Он выслушал автоответчик дважды, затем наконец решил все-таки позвонить в полицию Лагуны.

Два офицера, прибывшие через полтора часа — Симмонс и Кайт — казались девятнадцатилетними юнцами. С ними были невозможно шумные рации. При виде их формы Фрай почувствовал раздражение. Он недоумевал, почему, когда полицейские уменьшают громкость своих раций, звук не становится тише. Симмонс и Кайт заполняли официальные протоколы с выражением скорби, приличествующей скорее сотрудникам похоронного бюро. Кайт делал намеки на Загадочную Служанку. Офицер выделывал нечто комическое бровью. Фрай отослал его к своему адвокату, и Кайт отвязался.

Фрай отвечал на вопросы. Кайт усердно записывал.

Через полчаса подъехал следователь, мужчина среднего возраста по имени Павлик. Он обвел все вокруг одним взглядом, вздохнул и поставил на пол свой кейз.

Именно тогда Фрай впервые заметил слабый, грязный след на полу. Из пещерной части, догадался он, куда они ходили за пленкой. Похоже на ту серую грязь, что была на ботинках убитого парня в «Азиатском ветре». Грязь. В середине августа в Апельсиновом округе эти ребята умудрились отыскать грязь.

— Что они взяли? — спросил Павлик.

— Ничего, — ответил Фрай.

— А что искали?

— Не имею понятия.

— На вас кто-то наезжал?

— Вроде не припомню.

Павлик изучал Фрая через толстые очки.

— Вы были серфингистом? Фрай. Женаты на дочке мэра, верно?

— Честно говоря, не знаю, насколько это верно.

Павлик еще раз осмотрел место преступления, надвинул очки на нос указательным пальцем. Он казался разочарованным.

— Попробую снять отпечатки пальцев.

Кайт и Симмонс ушли говорить с соседями, приглушив громкость своих раций. Однако их уход в темноту улицы сопровождали обрывки переговоров в эфире.

Павлик уже достал кисточки и порошок. Он раскладывал их на открытой крышке кейза с тщательностью близорукого человека. Затем он поставил треножник с лампой, воткнул вилку и направил свет на дверь.

— Эти ублюдки разорили ваш дом на славу.

— Ублюдки?

Павлик пожал плечами, окунул тонкую кисточку в склянку с черным порошком и начал обрабатывать дверную ручку.

— Просто к слову пришлось. Полагаю, все это мог учинить и одиночка. — Он указал на отпечаток ботинка. — Тип с грязными ногами.

Фрай посмотрел на след: налет серого на деревянном полу.

— Тот парень, которого убили во время перестрелки в «Азиатском ветре»… У него тоже были грязные ботинки.

— Это не в моей компетенции.

Павлик протянул кусок белой ленты с фрагментарным черным отпечатком большого пальца.

— Покажите-ка мне большой палец правой руки, — попросил он. Фрай подчинился. Подушечка была еще черной от пасты для снятия отпечатков. Павлик поднял бровь, провел кисточкой, затем придавил палец к ленте, которую тут же приблизил к носу для тщательного изучения. — Они или были в перчатках, или протерли дверную ручку. Это ваш отпечаток. Попробую на телевизоре. У вас что, недавно брали отпечатки пальцев?

Фрай кивнул, но не стал объяснять, при каких обстоятельствах.

Павлик проводил обработку терпеливо, истратив немало черного порошка на серебристый экран телевизора.

— Что-нибудь известно о вашей невестке?

— Есть только подозреваемый.

Павлик посмотрел на Фрая через очки.

— Вьетнамец?

— Да, паренек из местной шпаны по имени Эдди Во.

— Эти гангстеры сущее наказание. Про вьетнамцев известно, что они никому не доверяют. Все держат при себе. По крайней мере, мне так говорили. Интересно, что Лючия Парсонс со своей Комиссией по пропавшим без вести думает, что она умеет находить с ними общий язык, когда наше правительство не в состоянии. В Лагуне беженцев немного. Бегут разве что от налоговой полиции. Поэтому я мало что знаю.

Телевизор оказался чист, равно как настольные лампы, выключатели, картинные рамы и рождественская гирлянда, по-прежнему мерцающая красными, зелеными и синими огоньками. Кайт и Симмонс вскоре вернулись, чтобы доложить, что соседи ничего не видели. Следователь сделал несколько фотографий, изучил вспоротые диванные подушки и что-то записал в свой блокнот.

Наконец он собрал свои принадлежности и остановился, пригнувшись в дверном проеме — побитый и извиняющийся, словно человек, собирающийся бросить жену и детей.

— Они были в перчатках.

— Каких именно?

— Трудно сказать. Можно сравнить пробу волокна с образцами по всему нашему округу, но это отнимет много времени и средств. Шеф этого не одобрит, я прямо говорю.

— Но это очень важно. Я — единственный серфингист такого класса во всем нашем городке. Это дерзкое преступление, если я что-нибудь понимаю в преступлениях.

— Нет никакого смысла брать пробу. Ведь у вас ничего не украли. Насколько я понимаю, это могла быть Линда Стоу, которая заглянула сюда, чтобы немного вам насолить.

— Скажите это мэру.

— Никогда в жизни.

— Если бы меня убили, вы отнеслись бы к этому делу с большим вниманием.

— Не только вас.

Когда полицейские удалились, Фрай в общих чертах навел порядок, поставил телевизор на тумбочку, приладил акустические колонки, запихнул куски поролона в диванные подушки. Прокрутил сообщения, оставленные на автоответчик. Среди них было подтверждение приглашения на ужин от Тай Зуана. Тай опять благодарил Фрая — трижды — за то, что тот спас ему жизнь.

Рождественская гирлянда почему-то успокаивала Фрая, поэтому он оставил ее висеть и мигать в гостиной. Он знал, что не уснет, поэтому налил себе большую порцию водки со льдом. Из темных углов пугали призраки Линды. Он посидел немного в патио, наблюдая за россыпью автомобильных и уличных огней внизу, слушая стрекучее жужжание высоковольтной линии над головой.

Водка исчезла с воистину поразительной быстротой. Испарилась, заключил он: это реальная проблема над уровнем моря. Он сделал себе еще порцию, которая тоже моментально исчезла.

Через полчаса он с нарушением правил припарковался у отеля «Лагуна», дивясь страшному мотиву, пригнавшему его сюда. Пересек Приморское шоссе, зашел в ресторан «Парусник», отыскал свободное место, заказал двойное виски и позволил разухабистому джазу пробрать его до костей. Поинтересовался у бармена, не знает ли тот блондинку, которая гуляет с собакой в красном ошейнике с красным поводком.

— Видел я такую. Убийственные ноги. Но я почти ничего о ней не знаю, Чак. Зовут Кристобель или что-то в этом роде. А зачем она тебе?

— Я должен перед ней извиниться.

Я ее преследую, подумал он. По наитию Господа.

Ему было просто необходимо куда-то идти.

Приморское шоссе кишело праздношатающимися. Фрай, окунувшись в облако аромата духов, увязался за двумя женщинами, которые тащили его, словно буксир, в порт на север. Их волосы раздувал ночной бриз. Под фонарями волосы вспыхивали буйным золотом. Казалось, все его знают: «Привет, Чак!», «Привет, Чак, скоро соревнования и Билл говорит, что ты собираешься выступить?», «Чаки, мой „Мегаскейт“ наполовину разбился», «Отличные сандалии, Чак!», «Чак… Чак»…

Ему вдруг захотелось на далекий остров, в большой город, захотелось ослепительного движения или невидимой неподвижности; но дом-пещера с разоренными комнатами, с призраками Линды, манящими из постели, — это было все что он имел. Видение теплое и осязаемое как сама женщина. Почему каждый знает, кто ты такой, подумал он, когда хочется быть кем-то другим?

Он некоторое время постоял на углу Лесного и Приморского шоссе, где гуляющие любили собираться в летнее время года. В витрине висел плакат с силуэтом мужской головы и куском колючей проволоки. Вверху на плакате была надпись:

КОмиссия по ПРОПАВШИМ БЕЗ ВЕСТИ

Гражданский комитет по освобождению военнопленных

Митинг на Центральном пляже Лагуны

Вторник, 13.00

Приглашаются все свободолюбивые граждане

Ее третий митинг в округе за последний месяц, подумал Фрай. Он подозревал, что Лючия Парсонс откусила больше, чем могла прожевать. Она имеет многообещающие доказательства того, что узники живы. Удачи тебе, подумал он. Возврати их всех домой, всех и каждого.

Ближайший бар был темен, безнадежен и покоен. Я смешиваюсь со своей средой обитания, подумал Фрай. Я мимикрируюсь. Он казался сам себе ящерицей в джунглях, спрятавшейся среди дружественных ветвей. Заказал двойное виски, которое намерился смаковать, поскольку оно вышибло очередные пять баксов из его сбережений. Сел на табурет и стал наблюдать за бильярдными шарами, катающимися по войлоку. Звук соударений доходил до него с опозданием, как пистолетные выстрелы, а шары двигались недостаточно быстро. Его напиток исчез раньше времени. Телевизор беспрестанно падал со стены, но затем опять взлетал на место, хотя на это, казалось, никто не обращает внимания.

Как он ни старался сосредоточить внимание на бильярдных шарах, все, что он был способен видеть — это Ли, которую стаскивают со сцены, полоску тела под ее разорванным аодаем, ее вопли, усиленные микрофоном, разносящиеся по всему «Азиатскому ветру». Он видел, как она упирается, когда ее утягивали в дверь запасного выхода. Он видел ее окровавленную блузу в багажнике машины Мина.

И, может быть, лучше всего он мог представить себе разочарованный взгляд Беннета и Эдисона, когда они узнали, что он помог сбежать Эдди Во.

Но самое интересное будет, подумал он, когда я сообщу Беннету, что пропала его пленка.

Он заплатил за виски, отделился от табурета и поплелся на улицу. Брось, уговаривал он себя, меланхолия — это сестра помешательства. Ты устал. Если ты не совершаешь ошибок — это значит, что ты ничего не делаешь.

Теперь он пошел на юг, мимо «Се ля ви» и «Джорджия-бистро» к отелю «Лагуна», где он сделал остановку, чтобы поглазеть — со страхом сквозь бред — на собаку, покорно сидевшую на пляже. Ошейник выглядел новым, недавно надетым, от «Джона Уэйнеска».

Кристобель или что-то в этом роде. Эврика.

Ее не оказалось ни в баре, ни в патио. Он пробежался по ресторану, устрашая своим видом метрдотеля, многословно извиняясь и обещая бесплатную бутылку вина, но не нашел ее нигде. Он заглянул в дамскую комнату, клича ее по имени. Кто-то завизжал. Начальник охраны гостиницы остановил его тотчас, угрожая полицией.

— Это можно делать в Манхэттене, — протестовал Фрай. — Я читал «Яркие огни большой города».

— Так поезжай на Манхэттен, урод.

Охранник стоял скрестив руки и не сводил с Фрая гневного взгляда, когда тот шел к выходу. У портье Фрай потребовал ручку и лист гостиничной почтовой бумаги. Сидя на уличной скамейке, он написал: «Мои извинения за дурной дебют. С этого момента все станет лучше. Чарльз Эдисон Фрай имеет четь представиться». Он добавил свой телефонный номер, потом подошел к собаке. Собаки его всегда любили, что, как ему казалось, плохо сказывалось на его репутации.

— Привет, дворняга, — сказал он. Собака забила хвостом по тротуару. В этот момент вдалеке заревела полицейская сирена. Собака понюхала его ладонь и сложенную пополам записку. Когда Фрай засовывал бумажку под ошейник, собака лизнула ему руку. Полицейская машина была почти рядом, его взяли на прицел, в этом он почти не сомневался. Охранник отеля со злобой смотрел на него от главного входа.

— Это животное принадлежит моей пропавшей кузине, — объяснял Фрай. — До сегодняшнего вечера мы думали, что собака мертва.

Кто-то не узнанный им кричал на него из машины, воинский клич серфингиста из Южной Калифорнии, достаточно громкий, чтобы перекричать быстро приближающуюся сирену. Фраю наконец осознал, что он только что нарушил общественный порядок, что ему ни за что не проти проверку на трезвость, что ему отсрочено наказание за аморальное поведение, что он совсем недавно вышел из кутузки. Короче, что ему, к глубокому прискорбию, предстоит еще раз столкнуться с правосудием.

Он сломя голову помчался за угол, по улице, нырнул в переулок. «Циклон» ждал его в самом конце, 390 кубических сантиметров свободы. Он понесся к машине, юркнул в кабину и собирался завести мотор, как вдруг за ним устремилась собака и залаяла так, что он чуть не потерял свою дурную голову. Она лизала его с остервенением. Записка все еще торчала из-под ошейника. Фрай рванул, выехав из переулка на улицу как раз вовремя, чтобы заметить полицейскую машину, мчавшуюся по его следу. Он официально кивнул — преследуйте криминальный элемент, господа, я полностью на вашей стороне — чудом проскочил на желтый свет, затем повернул к югу и погнал «Меркурий» по Приморскому шоссе к дому Линды. Потом короткий рывок в каньон Блюберд, сердце его колотилось слишком сильно, собака металась с заднего сиденья на переднее и опять назад, повизгивая от удовольствия. Он быстро поднимался по крутому подъему.

Город остался далеко внизу. Они оказались высоко среди холмов, богатых наркотическим ароматом эвкалиптов, густого морского воздуха, слабым запахом кустарника из каньонов на востоке.

Дом Линды представлял собой большую затененную постройку у подножия Темплских гор. Фрай подъехал поближе к огромному бугенвилю, горевшему малиновыми соцветиями, поднятыми во тьму. Смутным техническим чувством он определил, что этот бугенвиль должен быть тем самым деревом. Однажды в летнюю ночь они занимались под ним любовью в спальном мешке. Теперь кажется, что это было вечность тому назад. Малиновые круглый лепестки пристали к ее спине и волосам. Странно, подумал он, что, покинув пещерный дом, она переехала сюда, прямо под наше дерево. Это было декларацией независимости, или ностальгией?

В верхней спальне горел свет, и ему показалось, что за занавесками он увидал ее. С приливом оптимизма он приказал собаке сидеть, потом выпрыгнул из машины, прошуршал по усыпанному листвой двору, перескочил через низкий белый заборчик и позвал ее, встав под окном:

— Линда! Это я, Чарли! Чак Фрай, изобретатель «Мегаскейта», радости миллионов скейтбордистов по всему миру.

Занавески раздвинулись.

— Линды здесь нет, Чак. Она уже три недели как отсюда уехала. Я говорила тебе об этом и неделю, и две недели назад.

Все происходило как-то не так. Не эту женщину он ждал. Откуда-то из узких закоулков памяти дошла весть, что он бывал здесь прежде.

— Я готов повеситься ради тебя. Я принес веревку. Прямо тут, на дереве, под которым мы делали любовь.

Лицо в вышине рассмеялось. Занавеска распахнулась вовсю.

— Чак, ты же знаешь: она в Нью-Йорке, зачем тебе вешаться? В конце концов, у тебя есть ее номер. Поизмывался над бедной женщиной, и хватит. Правда. У меня аж мурашки по спине, когда вижу тебя таким, честное слово.

Фрай попытался снять с себя ремень, чтобы устроить самобичевание, но на нем были брюки без ремня. Это какая-то мистика, подумал он.

— Иди спать, Чаки.

Занавески опять сомкнулись, и Фрай услышал, как с хлопком опустили оконную раму. Хорошо, что она урезонила меня, прежде чем я натворил глупостей. А для чего еще друзья? Он сорвал ветку с куста бугенвилей.

Теперь назад в «Циклон». Фрай помчался по Приморскому шоссе, мимо склонов «Лагуны Парадизо», мимо Хрустальной бухты в Корону дель Мар. Ночь выдалась ясной и звездной. Он смотрел на океан, простиравшийся до горизонта, словно алмазное покрывало. Остановившись на краю отвесного обрыва, он нашел могильный камень. Трава была только недавно скошена. Кто-то принес цветы. Вероятно, Хайла. Он положил ветку бугенвилей на гранит, закрыл глаза и начал молитву, которую не успел закончить. События продолжали развиваться. Все было расплывчато: луна, городские огни внизу, тропинки между надгробными камнями. Собака мельтешила, то появляясь, то исчезая из виду. Фрай протер глаза. Он провел по гладкому граниту влажными пальцами, изо всех сил стараясь не вспоминать.

Путешествие назад, в город, было неясной смесью рулевого колеса и тормозов, запаха резины, промельком больших предметов, поставленных нарочно, чтобы его погубить. Собака сидела рядом, поводок развевался от ветра. Пес вертелся направо и налево и лаял от безумного счастья.

Собака пошла за ним в дом. Фрай остановился в дверях и почувствовал, как внутри него разорвался залп адреналина. В доме была соседка Дениза, она сидела на диване и теребила торчащий наружу поролон, глядя в телевизор, который чудом продолжал работать.

— Привет, Чаки. Мне было так одиноко, поэтому я позволила себе войти. Не возражаешь?

— Нет, — ответил кто-то. — Ты меня напугала.

Дениза захихикала.

— Прости. Какой славный. Это твой?

— Мы с ним братья.

— То же самое говорит эта дама. Взгляни.

Фрай рассматривал миловидное лицо Лючии Парсонс в программе Леттермана. Она говорила о правительстве, которое ввергло нас в войну и о народе, который покончил с этой войной. Леттерман проглотил свою щербатую улыбку и изобразил душевный взгляд. «Это народное движение, идущее снизу, — говорила Лючия. — Наша Комиссия — это американцы, работающие с вьетнамцами. Правительство в нем не участвует. Правительство просто ничего не может — вспомните прошлые попытки. Мы вернем наших пленных в сотрудничестве с народом Вьетнама. У меня есть соратник с той стороны, его зовут Тран Тан. Это удивительно открытый и щедрый человек. У него есть поддержка в Ханое, но он не политик. Он учитель в школе». «Но остались ли там военнопленные?» — спросил Леттерман.

Лючия Парсонс улыбнулась. «У меня есть очень веские доказательства. Пока я не могу предать их гласности, но когда-нибудь я это сделаю. Могу сказать вам, Дэвид, и это так же верно, как то, что я сижу перед вами, что во Вьетнаме живы американские пленные. И я хочу вам сказать, что мы собираемся их выручить. Нам нужны деньги, нужно время и поддержка американского народа».

Леттерман намекнул на поддержку спонсоров, и передача естественным образом перешла к рассказу о какой-то сделке с концерном «Ниссан».

— Она живет у нас в Лагуне, Чак. Разве это не здорово, что в нашей дыре зародилось национальное движение? Завтра митинг. Я хочу поучаствовать. Вообрази, сколько соберется смазливых парней, если мероприятием заправляет такая красивая тетка, как она.

— Страшно представить.

— Ты что-то плохо выглядишь, Чак. Почему у тебя в доме все вверх дном? Что с твоим лицом? Этот диван просто изнасилован, видишь? В Армии Спасения есть неплохой за семьдесят пять баксов, какая-то богатая леди померла, но он весь в кошачьей моче. Я люблю кошек, так что для меня это не является недостатком. У меня есть ЛСД, хочешь?

— Нет, упаси Боже.

— Тебе нужно чего-то такого. Иди сюда, ложись. Я тебя помассирую и угощусь твоим винцом.

На указанное место прыгнула собака, но Дениза отпихнула ее ногой. Фрай нырнул носом в диван, потом перевернулся на спину. Он посмотрел на Денизу, которая с этой выгодной точки наблюдения имела невероятно большие ноздри. Лючия Парсонс говорила, что вьетнамское правительство целиком одобрило основной принцип сотрудничества с американским народом. Дениза массировала его плечи своими сильными пальцами.

— Бедный Чак. Линда его бросила, вот он и пьет не в меру. Так одиноко быть брошенным.

Глядя вверх, Фрай спрашивал себя, как Денизе в ее тридцать удается выглядеть на шестнадцать. Бледная маленькая женщина без жира и морщин, прекрасно сохранившаяся фея. Удивительно, подумал он, учитывая ее страсть к спиртному. Может, наркотики и беспощадный разврат уменьшают возраст? Может, они — консервант юности? Над этим стоит как следует подумать.

— С кем обжималась на этой неделе?

— На этой неделе ни с кем, Чак. Почти весь месяц встречалась только с Саймоном. Он студент-химик в госуниверситете и прекрасно готовит ЛСД. А сейчас я в поисках. Твое лицо — как воск, разве что шов, но он выглядит как что-то такое… геологическое.

— А что случилось с Диком?

Пальцы Денизы переместились на его шею.

— Вернулся к жене.

— А с Билли?

— Оказался голубым.

— Будешь думать.

— Да, но не слишком. Жизнь это рефлекс. Хочешь, пойдем в постель?

Фрай посмотрел вверх, в тысячный раз изучая Денизу. Она была симпатичная и доступная, но легион ее любовников подразумевал венерические реалии самого худшего свойства и вредоносные вирусы, исцеление от которых — дело отдаленного будущего.

— Нет, спасибо.

— Ты правда плохо выглядишь, Чак. Хочешь кокаина?

Она насыпала дорожку и протянула нагруженный ноготь к его носу. Он отвернулся.

— Ради Бога, нет.

Далее она начала распространяться в подробностях о сегодняшней освежающей клизме: какой чистой ощущаешь себя после нее, как будто новый человек.

— Я тебе как-нибудь сделаю, — предложила она.

— Ну уж нет, юная леди.

Фрай почувствовал, как его одолевает первая дремота, и испустил стон.

— С тобой стало как-то неинтересно, Чак.

— Беда в том, Дениза, что я все время впутываюсь в неприятности.

— Сегодняшние проблемы — это завтрашние шутки и вчерашнее беспокойство. Боже мой, как это глупо.

— И правда глупо.

Фрай тряхнул головой и потрепал собаку. Ему нравилось, какая она круглая и гладкая.

— У меня было небольшое задание. Надо было кое-что сохранить в течение нескольких дней. Вот и все, что я должен был сделать. А сегодня, в мое отсутствие, сюда вломились и забрали эту штуку.

— Те, что на высоких каблуках?

Фрай тут же принял вертикальное положение. Собака внизу навострила уши, вся настороже.

— Кто-кто?

— Ну, парни во вьетконговском стиле, которые хотели тебя видеть. Довольно симпатичные. Один был высокий с плоской макушкой, а второй — низенький и чересчур худой.

— С плоской макушкой?

— Как сука какая — высотой дюйма два, не меньше. Я как раз приняла ЛСД, когда они приехали, и сразу поняла, что вижу нечто этакое. Они постучались и вошли. Потом примерно через полчаса вышли, сделали тебе на прощание ручкой и уехали. Они тебя связали, что ли? — Глаза Денизы поблескивали от возбуждения.

— Меня не было дома.

Она немного покраснела, стушевалась.

— Я так и поняла, что ты их знаешь. То есть, они обернулись, что-то сказали и помахали тебе на прощание. Такие молоденькие черненькие парнишки. Боже, Чаки, я, наверно, сболтнула лишнее…

Молодые смуглые мужчины.

— А на какой они были машине?

— Спроси что-нибудь полегче. Просто на машине. Единственная марка, которую я знаю — это красный «Чемпион», потому что у меня такая.

— В какое время это было?

— Часа в четыре. Наверно. Или в пять. Где-то так.

Фрай опять лег. Потолок поплыл сам собой. Итак, подумал он, пока я был у Смита, «Смуглолицые» похитили пленку Беннета.

— Понимаю, я должна была вызвать полицию, но я не могу иметь дела с полицией, когда нахожусь под кайфом. Часа два назад ко мне стучались какие-то полицейские, но я сделал вид, что никого нет дома.

Фрай простонал.

После ее ухода он еще долго оставался лежать на диване, вглядываясь в темноту и прислушиваясь к стуку у себя в грудной клетке. В гараже Эдди, сегодня днем. Он слышал, как пес бродит по дому и временами различал очертания его головы, когда тот останавливался рядом с диваном, чтобы обдать его горячим преданным собачьим дыханием. Чак, ты же знаешь: она в Нью-Йорке, зачем тебе вешаться?

Лючия Парсонс исчезла с экрана, ее сменили головокружительные акробатические эффекты камеры Леттермана.

Он мог ощущать вестника Линды в дальнем углу, сверлившего его взглядом.

— Прогони отсюда эту суку, — велел он собаке. — Она думает, что этот дом принадлежит ей.

Он думал о Дебби, постепенно отключаясь.