— Не может быть! — потрясенная Джеки изо всех сил вцепилась в телефонную трубку. На другом конце был Билл Гласе, только что сообщивший ей невероятную новость. — Роланд Шоу мертв? Ты уверен? Ведь он молод… Как это случилось?

— Не знаю, — ответил Билл. Голос у него был заметно повеселевший, как у человека, у которого закончилась в жизни черная полоса. — В субботу утром на квартиру пришла уборщица и обнаружила его тело.

— Как ты-то узнал об этом?

Джеки все не могла поверить, что человека, который причинил столько зла многим людям, больше нет на свете. Невероятное событие и одновременно… весьма удобное решение всех проблем.

— Мне только что звонила леди Атертон и спросила, слышал ли я об этом. Она знала о моих проблемах с Роландом Шоу и решила успокоить меня. Знаешь, какие были ее первые слова?

— Понятия не имею.

— «Билл, — сказала она, — мне кажется, что ваши проблемы благополучно разрешились». Хорошо, что она позвонила мне, правда?

— Да, — согласилась Джеки. — Ну а она как узнала? Билл тут же начал рассказывать ей, стремясь не упустить ни одной подробности:

— Видишь ли, леди Атертон помогает по хозяйству некая миссис Пиннер, которая живет в Фулеме по соседству с уборщицей Роланда миссис Мартин. Более того, они близкие подружки. Когда миссис Мартин обнаружила труп Роланда, то была настолько потрясена увиденным, что не смогла сама добраться до дома и ее отвезли на полицейской машине. Миссис Пиннер увидела это и потом выяснила, в чем дело.

— Поразительно. А что тебе еще сказала Селия Атертон?

— Больше ничего, собственно, — отозвался Билл. — Разве что только: «Слава Богу, от него уже никому не будет неприятностей». Она ведь попала в больницу с нервным истощением. Ну а у меня, конечно, праздник! Я уже созвонился со своим адвокатом, и тот подтвердил, что мне больше нечего беспокоиться. Замечательно, да?

Билл открыто ликовал.

— Я очень рада за тебя, — сказала Джеки искренне. Охваченная репортерским азартом, она уже горела желанием узнать: как умер Роланд Шоу и отчего? Поэтому повторила свой вопрос Биллу.

— Да не знаю, — равнодушно отозвался тот.

— Неужели Селия ничего больше не сказала? Где уборщица нашла Роланда? В постели? На полу?

— Она не сказала ничего, кроме того что Роланд Шоу умер и что труп его был обнаружен в субботу утром.

Джеки поняла, что ответов от Билла не получит и надо поискать в другом направлении.

— Спасибо, что сообщил, — сказала она в трубку. — Очень трудно поверить и даже в голове как-то не укладывается, но уже ясно, что как только эта новость разлетится по Лондону, многие вздохнут с облегчением.

Однако новость распространялась медленно и тихо. Жертвы махинаций Роланда, боясь поверить в случившееся, шепотом передавали друг другу невероятное известие. На приемах и званых обедах гости собирались небольшими группками и вполголоса обменивались мнениями. Официального заявления не было, ни в одной из газет не появилось о смерти Роланда ни строчки. Даже в светских хрониках. И только люди, которые не хотели иметь никакого отношения к мертвому Роланду, точно так же как не хотели иметь отношения к нему живому, шепотком сообщали друг другу поразительную новость и втайне благодарили Бога за то, что тот наконец избавил их от волнений и нервного напряжения. Плотная и невидимая сеть интриг, которой Роланд оплел высшие слои лондонского общества, вовсе не развалилась после его смерти. Просто заработала несколько иначе. Люди нынче понижали голос уже не из страха, а от затаенной радости, внешне усердно делая вид, что им все это на самом деле не очень-то и интересно. За ленчем в «Клариджезе», за обедом в «Конноте», в баре «Ритца» и клубах на Сент-Джеймс, за ужином в «Аннабел» или за завтраком в «Савое» слух передавался от одного к другому: Роланда Шоу больше нет. Как и почему он умер, никого не волновало. Главное — умер, ибо это означало, что тайны людей теперь навсегда останутся при них.

Те немногие, кто непосредственно не пострадал от козней Роланда Шоу, могли позволить себе сказать с легким вздохом: «Несчастный молодой человек» или «Весьма прискорбно». Кажется, живому Роланду Шоу и во сне не могла присниться такая популярность, которую он приобрел после смерти среди своих врагов и среди знакомых. «Ирония судьбы, — думала Джеки. — Представляю, как он был бы рад, если бы узнал, что оказался в центре всеобщего внимания и темой досужих разговоров».

Вопрос о том, как он умер, интересовал ее все больше и больше. Дошло до того, что однажды, когда она ужинала с Джеральдом в баре «Гарри», он заметил, что она только об этом и говорит.

— Тебе кажется, тут что-то нечисто? — спросил он.

— Просто странно, — призналась она. — Особенно подозрительной выглядит завеса секретности, которой окутана его смерть. Словно все сговорились молчать, а прессе вообще будто кляп вставили.

— Но Роланд ведь не герой, чтобы о нем везде писать, — возразил Джеральд.

— Но о его смерти ни словом не заикнулись даже светские колонки. А ведь всем читателям хорошо известно, кто такой Роланд Шоу. Мне это кажется странным. Мы даже не знаем, как он умер. И похоже, никто не знает.

Джеральд вопросительно взглянул на нее.

— Неужели нельзя найти другую тему для разговора, Джеки?

Она виновато улыбнулась:

— Прости, меня действительно заклинило.

— Вот и отлично. А у меня, между прочим, есть кое-какие новости.

— Хорошие? — Она протянула ему руку ладонью вверх и она накрыл ее своей, сплетя пальцы.

— Сегодня мне звонила Кэнди. Джеки насторожилась.

— И что она хочет?

— Она согласна на развод без алиментов и содержания.

— Что?! — изумилась Джеки. — С чего это вдруг?

Джеральд усмехнулся:

— Ну уж, во всяком случае, совесть здесь ни при чем.

— Тогда что же?

— Насколько я понял, ей позвонили из «Дэйли экспресс» и сказали, что они, мол, прослышали о том, что она вышла за меня замуж исключительно из корыстных побуждений, чтобы устроиться на работу в Англии, а между тем все это время поддерживала интимные отношения со своим старым дружком.

У Джеки широко раскрылись глаза.

— Откуда они узнали? Он пожал плечами.

— Учитывая то, что она мне рассказала, думаю, это одна из последних проделок Роланда Шоу. Они с ним повздорили, и она не исключает, что это была месть с его стороны.

— И что теперь будет? «Дэйли экспресс» про все напечатает?

— Нет, Кэнди сказала им, что это бесстыдная ложь. А потом позвонила мне и сказала, что если я поддержу ее в этом, она даст мне развод тихо и без шума. И денег не попросит ни пенни.

Джеки радостно улыбнулась:

— Но это же прекрасно, милый! Господи, какое облегчение!

Джеральд крепче сжал ее руку.

— Ну как, хорошая новость или нет?

— Знаете, что я вам скажу, мистер Гулд? — весело проговорила Джеки. — Я вас очень люблю и просто жду не дождусь той минуты, когда стану миссис Гулд!

Ей показалось, что Джеральд хочет что-то сказать, но он, очевидно, передумал и момент прошел.

— Что? — спросила она улыбаясь.

Он только улыбнулся. В глазах его ничего нельзя было прочитать.

— Ровным счетом ничего, любимая.

В здании муниципального крематория из красного кирпича на севере Лондона церемонии совершались бесконечной чередой с утра до вечера без выходных. С неумолимым постоянством конвейер смерти забирал в свое горнило непрерывный поток гробов, которые выгружались у крыльца с катафалков и сопровождались скорбящими, приезжавшими в черных траурных лимузинах. Одна церемония настолько быстро сменялась другой, что людям после отпевания давалось лишь десять минут на то, чтобы взглянуть на многоцветные прощальные венки с однотипными карточками «В память о…». После чего служащий крематория просил их освободить помещение для других.

В это утро между отпеванием какого-то любимого деда, которого провожала в последний путь вся его многочисленная родня, и известного бизнесмена, коллеги которого сочли своим непременным долгом оказать ему последние почести, к крематорию без всякого сопровождения подъехал одинокий катафалк с дешевым гробом. На простой деревянной крышке не было ни единого цветка, и в последний путь покойного никто не провожал. Водитель катафалка, не выключая мотора, терпеливо ожидал, пока из часовни выйдут последние зареванные дети, хоронившие деда, и рассядутся по черным лимузинам. Когда это произошло, он подъехал прямо к входу.

Из дверей вместе с носильщиками вышел служащий крематория, которого водитель хорошо знал, чтобы уточнить имя усопшего.

— Мистер Роланд Шоу? — спросил он, сверяясь со своим списком.

— Так точно, — ответил водитель и добавил, решив блеснуть чувством юмора: — Приехал сам по себе.

— Сам по себе? — не понял служащий.

— Ну да. Ни семьи, ни друзей. Редко такое бывает, верно?

Впрочем, водитель проглядел одного мужчину, который проскользнул в часовню и занял место в заднем ряду. На нем были серые фланелевые брюки и темно-синяя стеганая летная куртка, подчеркивавшая мощность его телосложения. С бесстрастным выражением лица он наблюдал за тем, как гроб проносят по узкому проходу в часовне и ставят на возвышение перед темно-малиновыми бархатными занавесками. Затем появился пожилой священник и, равнодушным взглядом окинув пустой зал, начал службу:

— Мы все собрались здесь…

Мужчина, сидевший в заднем ряду, погрузился в свои мысли. Он всего лишь раз встречался с Роландом Шоу, но знал о нем решительно все и, честно говоря, ожидал, что сегодня сюда набьется немало народу. Хотя бы из любопытства. Где все те люди, которыми Роланд окружил себя, пока шатался из одной благородной лондонской гостиной в другую? В основном это были вдовствующие герцогини, свергнутые заграничные монархи, светские выскочки, а также неудачники, которые постоянно тряслись от страха, когда Роланд поднимал круги на безупречной глади высшего общества. Но вот Роланд умер и забрал все свои секреты в могилу. Так где же они все, эти люди? «Как хрупка все-таки природа человеческих взаимоотношений, — подумал мужчина, выпятив нижнюю губу. — В итоге Роланд остался без друзей, один-одинонишек.

— …из праха восстал, в прах и обратишься… — нудно тянул священник. Он так отчаянно морщился, словно увидел в мясной лавке некачественный кусок говядины.

С легким жужжанием, — которое совершенно потонуло бы в звуках траурной музыки, которую, однако, не включили, — малиновые занавески разъехались в стороны, и дешевый гроб дернулся вперед, словно поезд, который переводят на запасные пути. Наконец, прочно встав на рельсы, он мягко и неслышно уехал из часовни в печь, и занавески закрылись.

Вернувшись в машину, которую он оставил в сотне ярдов от часовни, мужчина набрал по мобильному телефону номер, который знал наизусть. Разговор был краток.

— Я только что проводил его.

— Все нормально? — спросили на том конце провода.

— Да. Вам нужен пепел?

— Зачем? В конце дня его так или иначе смешают с пеплом других людей. Какой толк в нем?

Мужчина вновь выпятил нижнюю губу и кивнул.

— И верно, — сказал он.

На дворе стоял декабрь, и Селвин без всякой радости ожидал приближения Рождества и Нового года, ибо считал, что эти праздники исполнены показушного фальшивого веселья. Даже кончина Роланда Шоу не улучшила ему настроения. В отличие от Элфриды.

— Теперь никто не узнает про мое прошлое, слава Богу! — воскликнула она при получении известия и перекрестилась. — Я так счастлива! Я буду тебе образцовой женой, — совершенно серьезно добавила она.

Когда Селвин выкупил обратно ее драгоценности, она всплакнула от радости, бросилась ему на шею и со своей стороны поклялась, что исполнит все условия, которые он тогда вечером выставил перед ней. Селвин рад был это слышать. Особенно когда с ужасом вдруг начал осознавать, что стоит на грани банкротства. Познакомившись с Элфридой, он настолько увлекся ею, что утратил деловую бдительность и проворонил момент наступления спада. Он не видел того, чего не желал видеть и по-прежнему жил по принципу: все или ничего. Да и Элфрида так по-детски радовалась возможности тратить большие деньги…

Но теперь пришло время взглянуть суровой правде в лицо. Необходимо предпринять какие-то срочные меры. Селвин задолжал банку уже несколько миллионов фунтов под четырнадцать процентов, акции его падали в цене, а компания лишилась нескольких крупных контрактов, которые могли бы поправить дело. Вдобавок ко всем этим бедам Селвин до сих пор вынужден был сидеть в огромном особняке, похожем на торт-мороженое. Дом этот в свое время обошелся ему в шесть миллионов, а теперь он никак не мог его продать.

Тот самый мир, который он построил и которым наслаждался, разваливался на глазах. А заработанное потом и кровью состояние неумолимо таяло. Селвин теперь отчаянно ругал себя за то, что не обратил на все это внимания раньше, что позволил Элфриде считать, будто обладает бездонным денежным мешком, из которого можно черпать и черпать.

Он решил устроить совещание вместе со своими бухгалтерами и представителями банка. Необходимо было принимать самые решительные меры для спасения.

Селия подняла глаза от письма, которое читала, и задумчиво уставилась в окно. На Саут-Итон-плейс взад-вперед расхаживали дорожные полисмены, выискивая неправильно припаркованные машины. Но Селия, погруженная в собственные мысли, смотрела на это невидящим взглядом.

Письмо пришло от отца, несколько листков бумаги, заполненных старомодным косым почерком, которым она всегда восхищалась. Буковки круглые, ровные и красивые — просто любо-дорого поглядеть. Письмо принесли с утренней почтой и теперь спустя два часа Селия все еще сидела над ним в гостиной, перечитывая снова и снова.

«…Меня довели до звероподобного состояния, но я ничего не мог поделать, — оправдывался отец, после того как описал свою молодость, проведенную в гитлеровской Германии. — На службу в СС я поступил потому, что там были все мои друзья. При том режиме у меня не было иного выбора, кроме как выполнять приказы и со временем все во мне настолько притупилось, что я уже утратил способность чувствовать боль, скорбь, переживания других людей… Я превратился в бездушный автомат и был глух ко всему человеческому».

Слова эти эхом отозвались в ее сознании, и она спросила себя: «А вернулась ли к нему когда-нибудь эта самая способность чувствовать боль, скорбь и переживания других?.. Любил ли он когда-нибудь маму? Любил ли он когда-нибудь меня? Так, как нормальный отец любит своего ребенка?» Теперь Селия ничего не знала наверняка и могла лишь строить предположения. И чем дольше она этим занималась, тем большая неуверенность и страх охватывали ее. А вдруг всю вторую половину жизни Эрнест Смит-Маллин прожил с фигой в кармане, был насквозь фальшив? А образ любящего мужа и отца — всего лишь ловкая игра, маскировка? Как и его якобы австрийское происхождение? Как и то, что он унаследовал все свои сокровища от родных? И что во время войны служил в британской разведке? Если все это так, то кто же скрывался за внешним благообразным фасадом все эти годы? Алчный преступник, губитель душ человеческих, который за последние сорок пять лет ни на мгновение не испытал угрызений совести и сожаления? И прятался все это время за юбкой доброй ирландской женщины в нейтральной стране, давшей ему приют?

Селия вновь опустила глаза на письмо.

«…И спасая всю эту красоту, — будь то картина, бронзовая статуэтка или какой-нибудь предмет антикварной мебели, — я тем самым словно искупал свою вину. Мне хотелось только одного: чтобы поскорее закончилось кровопролитие, чтобы пришел конец войне. И я мечтал, что смогу обо всем забыть и найти себе тихую гавань, где буду жить в мире и покое, любуясь собранной коллекцией и черпая в ее красоте силы…»

— Собранной коллекцией? — прошептала Селия. — А может быть, украденной? Украденной у твоих жертв!

Слезы навернулись на глаза, и, борясь с ними, она изо всех сил сжала кулаки. Ногти больно впились в ладони. Во что же теперь верить? Нет, она понимала, что прежняя жизнь ушла безвозвратно и от нее ничего не осталось.

А следовательно, необходимо поговорить с Хьюго. Сегодня же, когда он вернется с работы.

Переосмысление это случилось после того, как Селию выписали из больницы на Кромвель-роуд. Врачи поставили ее на ноги, но большего для нее сделать не смогли. Едва переступив порог дома, Селия вдруг поняла, что история с отцом перевернула в ее жизни все. И дело было вовсе не в придворной должности. И не в друзьях, все из которых, включая королеву, выразили ей свое искреннее сочувствие и оказали моральную поддержку. Нет, Селия поняла, что изменилась сама. Черная тень преступлений, совершенных отцом, коснулась и ее: Селия чувствовала, что должна разделить с ним вину.

Она вновь подняла письмо и перечитала первые строчки.

«Селия, я хочу, чтобы ты попыталась понять…»

Понять? Но как же можно понять концентрационные лагеря, газовые камеры, пытки, голод, преследования?.. Как? Разве можно понять идеологию нацизма, во имя которого совершались самые страшные преступления в истории человечества? И ее родной отец, которого она, маленькая, боготворила, принимал в этом активное участие? Нет, такое не укладывалось в голове.

Вместе с тем Селия не могла понять и еще кое-что. И от осознания этого становилось особенно гадко на душе. Она чувствовала, что все равно продолжает любить его… И невыразимо страдает.

Когда вечером пришел с работы Хьюго, Селия тихо сидела в гостиной у камина с вышивкой на коленях. Колин и Иан вернулись в Итон, миссис Пиннер вновь стала приходить лишь по утрам. В доме было тихо и уютно. Казалось бы, именно в такой обстановке Хьюго и Селия могли постепенно прийти в себя и вновь смело взглянуть в лицо грядущему. Но этого не произошло. Напряжение, поселившееся в этом доме с некоторых пор, лишь усилилось в связи с известием о смерти Роланда Шоу. И Хьюго было с каждым днем все труднее сохранять внешнюю веселость и бодрость духа.

— Здравствуй, дорогая, — сказал он и, наклонившись, поцеловал Селию.

— Здравствуй, Хьюго, — отозвалась она, на мгновение подняв взгляд от вышивки.

— Давай чего-нибудь выпьем? — предложил он. — Ты что будешь?

— Все равно.

— Джин с тоником?

— Пожалуй.

Возясь у бара, Хьюго хмурился. Больно видеть, как на глазах рушится взаимопонимание между ними. Теперь они походили на двух людей, которым и поговорить не о чем. О, раньше все было иначе! Приходя по вечерам домой, они охотно делились новостями с работы, со смехом пересказывали слухи и получали от общения друг с другом искреннее удовольствие. Теперь же словно стали чужими людьми, у которых не осталось общих интересов.

— Сегодня было много дел? — спросил Хьюго, отчаянно пытаясь как-то завязать разговор. Он сел в кресло с номером «Таймс».

Селия ответила не сразу. У нее был такой вид, будто она что-то серьезно обдумывает. Наконец она отложила вышивку в сторону и твердо проговорила:

— Я хочу, чтобы мы разъехались, Хьюго. Так дальше жить нельзя.

— Разве. — Лицо его мгновенно стало серым, и он будто постарел. Он не поверил своим ушам. — Я н-не понял, Селия, что ты сказала… — потрясенно пробормотал он.

Тут Хьюго натолкнулся на прямой и твердый взгляд ее серых глаз и понял, что не ослышался.

— Я так больше не могу. Во мне все погибло. Если я буду делать вид, что ничего не произошло, это будет несправедливо по отношению к тебе. Да и ко мне тоже.

— Но, дорогая… — В голосе его послышалась горечь.

— Нет, Хьюго, нет. Я все тщательно взвесила. В сущности, я ни о чем другом и не думала с того дня… — У нее защемило сердце, и она, нахмурив брови, замолчала. Потом добавила: — Неужели ты не понимаешь? Как я могу тебя любить, если себя ненавижу? Как я могу позволить тебе любить меня, если мне хочется лишь одного: уйти отсюда, забрать свою боль и спрятаться с ней где-нибудь? Я больше ничего не могу тебе дать, Хьюго. Все умерло. Если я останусь, скоро мы станем окончательно чужими друг для друга людьми, которые просто живут под одной крышей. Мне кажется, это уже произошло.

— О Селия… — надтреснутым голосом сказал он и опустился рядом с ней на диван. Попытался обнять ее за плечи, но она, глядя в сторону, твердо отвела его руку.

— Не надо, Хьюго, прошу тебя.

— Но, любимая…

Она поднялась и устремила на него несчастный взгляд.

— Не притрагивайся ко мне, — тихо сказала она. — Наверно, я уже никому и никогда не позволю коснуться меня. Ты должен меня понять, Хьюго. Я больше не могу быть твоей женой. Не могу.

Хьюго сгорбился и словно уменьшился в размерах.

— Прости… — проговорила Селия. — Я не хотела… Не хотела делать тебе больно, но эта история с моим отцом… Она во мне все изменила. Я уже и сама не знаю, кто я такая.

— Не принимай опрометчивых решений, Селия. Умоляю тебя, — произнес он.

На мгновение ей показалось, что он зарыдает. Хьюго уже плакал однажды, когда родился Колин, но то были слезы счастья. Теперь же перед ней сидел надломленный, опустошенный человек. Селии невыносимо больно было смотреть на него, и она отвела глаза. Она и рада была бы проникнуться к нему сейчас теплым чувством, но испытывала лишь жалость. Жалость к мужу, которого когда-то любила. Она вспомнила строчку из отцовского письма: «…со временем все во мне настолько притупилось, что я уже утратил способность чувствовать боль, скорбь, переживания других людей…»

«И любовь тоже?» — спросила она себя сейчас.

Усилием воли Селия сохраняла внешнее спокойствие и даже деловитость.

— Я думаю, нам пойдет на пользу, если мы разъедемся. О разводе еще будет время подумать. Потом когда дети привыкнут к новому положению. Все происшедшее и так тяжело отразилось на них, чтобы расстраивать их еще больше.

— Еще больше? Как ты можешь так говорить, Селия? Ведь ты знаешь, что просто убьешь их этим! — Хьюго вновь попытался встретиться с ней взглядом. — Может быть, тебе просто уехать на время? Развеяться? Я понимаю, тебе сейчас очень тяжело, на твои плечи выпало столько испытаний, дорогая. Надо отдохнуть. Поезжай. Через несколько дней поймешь, что мы не можем друг без друга, и вернешься. Мы ведь столько лет вместе.

— Все не так просто, — покачав головой, сказала она. — Мое сердце уже не принадлежит семье, Хьюго. Отпуск ничего не даст. Все, что было между нами, мертво. И я сожалею об этом, возможно, как никто другой, поверь. Мне очень нелегко было решиться на этот разговор, но он назрел. Я больше так не могу жить, не могу… — еле слышно проговорила она.

В комнате повисла тяжелая пауза. За окном послышался удаленный вой полицейской сирены. Он будто встряхнул Селию, заставил очнуться.

— Мне очень жаль, Хьюго, — сказала она. — Я подыщу себе квартиру, а ты оставайся здесь с Колином и Ианом.

— Может быть, тебе на некоторое время съездить в Ирландию? Погостить у родителей? Может, это выход? — предложил он. — Ведь говорят, клин клином вышибают.

— Нет, я, наверно, туда больше никогда не поеду. Боюсь, не смогу посмотреть в глаза отцу. И еще я решила…

— Что?

— Когда он умрет и коллекция перейдет ко мне по наследству, я избавлюсь от нее.

— От всего?

— Да. Я не смогу взять ее к себе, зная, что все это украдено. На этих картинах кровь их прежних законных хозяев. Это не коллекция, а награбленная добыча. И я не допущу, чтобы Колин и Иан когда-нибудь получили ее в наследство. — В словах Селии чувствовалась страсть, серые глаза горели огнем.

— Как же ты с ней поступишь? Отдашь в музей?

Селия на минутку задумалась.

— Нет, наверно, продам на аукционе, а деньги пожертвую на благотворительность.

— Она стоит несколько миллионов фунтов.

— Я знаю, но никогда не смогу внутренне очиститься, пока она будет находиться в нашей семье. Расстаться с ней — не бог весть какой подвиг, но я чувствую, это будет частичным искуплением вины отца.

Взгляд Хьюго, устремленный на нее, был полон необычайной нежности. Он никогда еще не любил ее так сильно, как в ту минуту. И наконец понял, что Селия твердо решила расстаться, но что-то подсказывало ему не спорить с ней сейчас. Она была ослеплена чувством вины и мучилась угрызениями совести, хотя сама никаких преступлений не совершала. Хьюго знал, что ей нужно дать время на то, чтобы оправиться, прийти в себя и примириться с собой. Только тогда она сможет еще раз взглянуть на все объективно. Но главное — ей нужно время, чтобы понять: вина лежит не на ней.

Хьюго отчаянно хотелось обнять жену, крепко прижать к груди, выразить всю свою любовь к ней, но он понимал, что сейчас это ни к чему не приведет.

— Любовь моя, поступай так, как считаешь правильным, но ты должна остаться здесь, — проговорил он наконец — Уеду я. Сниму квартиру где-нибудь поблизости, чтобы видеться с детьми, когда они приедут на каникулы. И… — голос его дрогнул, в горле застрял комок, — и может, мы еще сможем быть друзьями.

На глаза Селии навернулись слезы.

— Конечно, Хьюго.

Джеки пришла в ресторан «Каприз» пораньше. У нее здесь была назначена деловая встреча.

— Мистер Йорк еще не появлялся, мадам, — с улыбкой сказал ей метрдотель. — Вы подождете его за столиком? Хотите пока чего-нибудь выпить?

Он провел Джеки через черно-белый зал, прохладный и шумный. Как обычно, здесь было немало знаменитостей: эстрадные звезды, журналисты и просто солидная публика. Ресторан был очень модным и популярным.

Джеки пригласил на ленч Дэвид Йорк, редактор «Морнинг ньюс». Они должны были обсудить перспективы ее внештатного сотрудничества с этим изданием. Джеки частенько встречалась с ним раньше на различных светских приемах, и как только он узнал, что она уходит из «Сэсайети», сразу позвонил и предложил поработать на его газету, а для начала набросать список возможных интервью, которые бы она смогла предоставить. Сидя за столиком в ожидании редактора, Джеки испытывала немалое волнение. Перспектива сотрудничества с «Морнинг ньюс» выглядела весьма заманчивой. Это будет по-настоящему серьезная работа, несравнимая с монотонными буднями светского репортера, который только стандартно описывает всевозможные приемы и вечеринки, похожие одна на другую. В ее сумочке лежал план предстоящей работы. Она намеревалась, в частности, встретиться с Альбертом Финни и поговорить с ним отнюдь не о его актерской карьере, о которой и так уже все известно, а о его скаковых лошадях. У герцога Вестминстерского она собиралась выяснить, какой он семьянин, между тем как все остальные журналисты стали бы стандартно спрашивать о том, что чувствует человек, владеющий одной третью всей земли, на которой стоит Лондон? Козырь Джеки, таким образом, заключался в оригинальности подхода к людям и необычности выбранной для интервью темы. Между тем имена в ее списке были весьма и весьма солидные. Оставалось только надеяться, что такое же впечатление сложится и у Дэвида Йорка.

Она окинула взглядом просторный зал ресторана. Слава Богу, Роланд Шоу уже не помешает ей. После его смерти поток газетных уток про королевское семейство резко сократился, вернувшись к привычному уровню. Гораздо меньше стало появляться разоблачений титулованных людей, и вообще воздух в Лондоне будто стал свежее. Конечно, Роланд многим напакостил, но его кончина разрядила обстановку в благородном обществе и люди вздохнули с облегчением. Он уже стал вчерашним днем, а скоро о нем вообще забудут и никто никогда не признается, что знал такого.

— Прошу прощения за опоздание… — услышала она над ухом голос и, обернувшись, увидела перед собой, как всегда, энергичного и живого Дэвида Йорка. Костюм, казалось, был ему мал по меньшей мере на два размера, но зато у этого здоровяка была широкая приветливая улыбка и сердечное рукопожатие. — Подвернулась одна забота, ну вы знаете, как это бывает…

Джеки улыбнулась. Как репортер, она понимала это состояние, когда ни с того ни с сего на тебя валится сюжет и ты лихорадочно начинаешь его разрабатывать, увязывая все факты в одно целое. Лишь бы успеть сдать в номер.

— Что-нибудь интересное, если не секрет, конечно?

— Да какой там секрет. Я обязательно расскажу, но сначала давайте чего-нибудь выпьем. Это что у вас, минералка?

Джеки кивнула. Дэвид поморщился.

— Господи, что вы пьете? — Он обернулся к официанту. — Виски с содовой, пожалуйста, а даме… Что вы будете, Джеки?

— Минералку, — улыбаясь, ответила она. — После спиртного за ленчем меня к четырем часам дня начинает клонить в сон.

— Ну и правильно! — весело проговорил он. — Чем же еще заниматься красивой девушке вроде вас днем, как не отдыхать, а? Кстати, насчет нашего сотрудничества вы еще не передумали?

— Конечно, нет. А теперь рассказывайте про свою заботу.

Дэвид разложил салфетку у себя на коленях, предложил Джеки булочку, взял себе одну и стал ее разламывать на маленькие кусочки.

— Когда-нибудь слышали о некоем Роланде Шоу?

Джеки резко выпрямилась на стуле.

— Еще бы, а что?

— Он недавно умер.

— Я слышала. Мне также известно, что умер он при довольно загадочных обстоятельствах. Похоже, никто не в курсе, как это случилось. Вся надежда на расследование.

Дэвид задумчиво хмыкнул.

— На прошлой неделе его кремировали.

— Да? А вскрытие проводилось? Вы узнали, что вызвало его смерть? До меня доходили слухи, что это было самоубийство, но я, знаете ли, сильно сомневаюсь.

— Как он умер, мне не известно, — равнодушно бросил Дэвид. — Меня в гораздо большей степени интересует, как он жил.

— А что? Что-нибудь случилось? — Джеки подалась вперед всем телом.

— В благородных лондонских гостиных потихоньку поднимается паника, которая началась вчера вечером. Сегодня она, возможно, уже примет масштабы массовой истерии.

— А что такое?

— Дело в том, что исчез так называемый «дневник» Роланда Шоу, в который покойный аккуратно записывал все, что относилось к его жертвам.

Джеки сосредоточенно нахмурилась.

— Исчез? — переспросила она. — Откуда вы знаете? Я, кстати, впервые слышу, что у него был дневник.

— И не вы одна. Впрочем, боюсь, скоро все о нем узнают. Вопрос в том, у кого он сейчас?

— А кто вам сказал про него? И про то, что он исчез? Дэвид глотнул виски и аккуратно поставил стакан на стол. Как и у всех крупных людей, движения у него были медленные, почти изящные.

— Дело в том, что Роланд Шоу, помимо всего прочего, продавал наркотики, чтобы привязать к себе некоторых людей. Одним из этих несчастных был молодой человек по имени Уолтер Грэхем, — объяснил он. — И вот два дня назад, еще не зная о том, что Роланд умер, Уолтер пришел к нему домой за очередной дозой кокаина или чего там еще. Не получив ответа на свой стук в дверь, он рассвирепел, — ну вы понимаете, что такое наркоман, — и выломал ее. Он знал, где Роланд хранил наркотики. В том же самом месте, — в камине сбоку был устроен тайник, — он держал и свой дневник. И заглянув туда, Уолтер ничего не обнаружил. Ни порошка, ни тетради. Джеки повела бровью.

— И что дальше?

— Уолтера обуяла ярость, и он стал все крушить. Обеспокоенные соседи позвонили в полицию. Молодца задержали. В участке он признался, с какой целью явился в дом и тем самым, как вы понимаете, изобличил себя как наркомана.

— Боже мой! А с дневником что?

— На допросе Уолтер сказал, что одно время был очень близок с Роландом и знал, что у того имелся дневник со списком тех, кого он шантажировал. Роланд вел подробнейшие записи обо всех своих делах, указывая полученные суммы денег. И по какому поводу, разумеется. Уолтер даже признался, что однажды ему краем глаза удалось заглянуть в дневник, он и видел, как Роланд делает записи. В тетрадь занесены все люди, с которыми Роланд общался, и много любопытной информации о них.

— Значит, кто-то побывал на квартире у Роланда еще до Уолтера Грэхема и выкрал дневник! — воскликнула Джеки.

— Не похоже. Следов взлома Уолтер не обнаружил. Я полагаю, что наркотики и дневник забрал тот человек, который убрал Роланда.

— Думаете, его убили?

Дэвид внимательно взглянул на нее.

— А вы так не думаете? Неужели репортерский инстинкт не подсказывает вам, что тут дело нечисто?

— Подсказывает, но к чему весь этот заговор молчания? Скажем, почему ваша газета ни словом не обмолвилась о том, что уборщица наткнулась на труп Роланда Шоу?

— Наш хозяин спустил нам директиву, запрещающую писать о смерти Роланда Шоу, — лаконично ответил Дэвид.

Глаза Джеки удивленно раскрылись.

— Серьезно? Вы хотите сказать, что владелец газеты Ральф Макферсон приказал вам хранить молчание о смерти Роланда? Вам это не кажется странным?

Дэвид пожал плечами.

— Кажется. Не только странным, но и подозрительным.

— Но что все это значит? Может быть, владельцам газет известно, кто убил Роланда Шоу, но это такое важное лицо, что его нужно прикрыть? Так, что ли?

— Похоже на то.

— Невероятно… — Джеки стала напряженно перебирать в памяти всех людей, которые, как она знала, так или иначе входили в контакт с Роландом Шоу. — Вы кого-то подозреваете?

— Я могу лишь догадываться, — отозвался Дэвид. — На свете было немало тех, кто хотел бы от него избавиться.

— Но ведь закон есть закон, — возразила Джеки. — Разве может кто-нибудь быть выше закона?

Дэвид усмехнулся.

— Думаете, нет?

— Я думаю, нет. Или вы намекаете на мафию? — Джеки сама улыбнулась абсурдности своего вопроса. Роланд Шоу был мелким жуликом, интриганом и вымогателем, который охотился за подростками, старухами, а также за наивными и состоятельными простачками. Ну и за теми, кто вставал у него на пути и кому он мстил. — Скажите, вы будете писать о пропавшем дневнике?

— Сначала хозяин должен дать свое «добро». Но я надеюсь, он его даст, потому что материал весьма интересный. Впрочем, даже если мы промолчим, известие об исчезновении дневника Роланда все равно разлетится по Лондону со скоростью лесного пожара. И у многих затрясутся поджилки, — весело проговорил он.

— Да уж, — проговорила Джеки.

— В связи с этим у меня есть предложение. Допустим, хозяин разрешит мне опубликовать материал о Роланде Шоу. Вы можете его сделать? Тысяча восемьсот слов о том, что он был за человек? Как появился на светском горизонте, откуда вылез и все такое? Опишите наиболее яркие его махинации без упоминания имен жертв, разумеется. Объясните читателю, каким образом подобным жуликам удается долго и безнаказанно орудовать в благородном обществе и почему. Расскажите о всем известном синдроме нашей аристократии, которая повязана круговой порукой и готова пуститься во все тяжкие, лишь бы сохранить свои секреты и тайны. Ну что, осилите?

Глаза Джеки загорелись. Впервые в жизни ей заказали по-настоящему серьезный аналитический материал, и она ликовала.

— Да. С удовольствием возьмусь, — тут же ответила она. — Когда сдавать?

— Завтра днем. До четырех часов. Конечно, лишь в том случае, если хозяин даст нам зеленую улицу. Вопрос разрешится сегодня вечером, я вам позвоню.

— Отлично, — отозвалась Джеки деловито.

О, это задание даже сравнивать нельзя с прежней работой, сплошь состоявшей из однообразных отчетов о приемах и вечерах! Как, скажем, одна вчерашняя свадьба. «У невесты горели от счастья глаза…» «На торжествах присутствовали…» И длинный перечень имен и фамилий.

Джеки решила сесть за статью сразу же по возвращении домой, не дожидаясь звонка от Дэвида. Это будет прекрасной практикой. К тому же, посмотрев материал, Дэвид сразу поймет, на что она способна.

— А можно мне узнать у вас одну вещь, если это не секрет, конечно? — спросила она уже за кофе.

— Попробуйте.

— Кто попросил вашего хозяина ничего не писать в газете о смерти Роланда Шоу? Откуда, из каких влиятельных кругов мог появиться этот человек?

— Имени не знаю, честное слово. Но могу лишь сказать, что такие просьбы к владельцам газет могут поступать лишь от правительства, министерства иностранных дел, М15 или М16…

— Шутите? — прошептала Джеки. — С такого высокого уровня?

— Какие уж тут шутки.

— Ничего себе! Я слышала, конечно, что «иногда поступают запреты на опубликование той или иной информации, связанной с интересами государственной безопасности. Но неужели все это могло иметь какое-то отношение к Роланду Шоу?

— Я думаю, могло. Ведь рот заткнули отнюдь не только нам. Всем газетам без исключения. Полагаю, дело действительно серьезное и именно поэтому его так шустро кремировали.

— Но расследование причин смерти проводилось? — спросила Джеки.

— Ничего об этом не слышал, — со знанием дела сказал Дэвид.

— Надеюсь, вам удастся получить разрешение на этот раз.

— Я тоже надеюсь, — сказал он. — И вообще мне очень хочется привлечь вас к тесному сотрудничеству с нами. Вы точно не передумаете?

— Точно, — сказала Джеки. — Я себе не враг.