Глава 1

Снова бред. «Крепка, как смерть любовь…». Наконец-то, выписали. Гелена Котушинская.

У полковницы Осиповой.

11 октября 1911 года.

Только к вечеру Кудашеву представилась возможность раскрыть исписанную бисерным каллиграфическим почерком «Тетрадь ученика реального училища» за копейку полдюжины в сорок восемь разлинованных страниц. На обложке портрет Пушкина. Серые страницы дешёвой бумаги сплошь исписаны знакомым отцовским почерком. Стальное перо, фиолетовые чернила. Ни предисловий, ни заглавий, ни дат. Вместо имён инициалы, вместо названий местности и посёлков — координаты крупномасштабной карты. Эти записки должны были использоваться для детальных описаний событий в официальных документах. Что есть, то есть. Придётся разбираться.

Разбираться пришлось не один день.

Утренняя прогулка в нарушение предписанного режима спровоцировала рецидив головной боли. Ближе к ночи Кудашев снова впал в забытьё. Снова в ушах появился грохот каменных обвалов, стук и скрежет скальных осыпей…

У постели Кудашева и Леночка, и Татьяна Андреевна. В больничном коридоре главный врач больницы Агапьев Борис Николаевич и Баранов Максим Аверьянович.

— Доктор… — начал было Баранов.

— Жить будет, — резко оборвал вопрос Агапьев, — но при одном условии: потрудитесь, батенька, оградить больного от посетителей в мундирах и без мундиров напрочь. Нам неизвестны изменения, которые могли произойти в кровеносной системе головного мозга в результате контузии. Возможны и разрывы капилляров, и тромбы, и ещё одиннадцать тысяч неприятностей. Всё это должно придти в норму естественным путём. Вы человек военный, что, контуженных не видели? В совершенно одинаковых условиях поражения одни теряют зрение, другие — слух, третьи на всю жизнь идиотами остаются, а четвёртым пуд пороха — трын-трава, только заикаются после взрыва. Кудашев будет спать минимум две недели. Проснётся — позавтракает, и снова спать. И никаких служебных разговоров, никаких волнений, никаких папирос! Потрудитесь обеспечить ему здоровый сон.

Вышла Лена.

— Вам задание, Елена Сергеевна! — продолжил Агапьев. — Будет бредить, дайте глоток холодного чая, смените компресс, зовите дежурного врача немедленно. Поговорите с больным, даже если он не отвечает вам. Почитайте ему что-нибудь лёгкое, «Руслана и Людмилу» что ли!

* * *

На следующий день Кудашеву стало хуже. Каменные осыпи кошмара обступали его со всех сторон, гигантской воронкой уходили в небо. Кудашев стремился выбраться из-под беспрестанно осыпающихся обломков гранита, поднимался по бесконечному склону вверх, к свету, но снова и снова срывался вниз…

— «…Возлюбленный мой начал говорить мне: встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!

Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал;

Цветы показались на земле, время пения настало, и голос горлицы слышен в стране нашей…

…Как прекрасна, как привлекательна, возлюбленная, твоею миловидностью!

Этот стан твой похож на пальму, и груди твои на виноградные кисти»…

— «Что это, чей это голос, где он?», — снова Кудашев срывается на дно каменной воронки. Щебень и галька сыплются ему на голову. Ещё немного и он будет завален сухими, горячими и острыми обломками скал…

— «Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют её. Если бы кто давал всё богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением».

Каменный дождь прекратился. Медленно стихал шум в ушах, уходила головная боль.

— «Положи меня, как печать, на сердце твоё, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы её — стрелы огненные», — вполголоса немного нараспев читала Леночка Книгу Песни Песней царя Соломона.

Кудашев открыл глаза:

— Не бросай меня…

* * *

26 октября 1911 года.

Агапьев сдержал слово: Кудашева две недели держали на снотворном. На пятнадцатый день главврач сдался: Кудашев был выписан из больницы. С каким удовольствием сменил Александр Георгиевич байковый больничный халат на тёмно-синий мундир, пошитый все в том же Первом Таманском полку заботами мадам Барановой.

В Асхабаде похолодало. По гарнизону объявлен приказ о переходе военнослужащих на зимнюю форму одежды. Новый мундир со старыми крестами скрыт под тёплой шинелью.

Дзебоев не приехал встречать Кудашева, но прислал свой фаэтон, который сопровождал верный казак Веретенников.

Лена попыталась помочь Кудашеву подняться в коляску, но Александр Георгиевич просто взял её двумя руками за талию и, как ребёнка, посадил на высокое кожаное сиденье. Лена от неожиданности вскрикнула. Лошади переступили с ноги на ногу. Провожающие врачи и сёстры милосердия дружно засмеялись и захлопали в ладоши.

Кудашев крепко обнял Агапьева:

— Спасибо, Борис Николаевич!

— Будь здоров, Саша! Не попадай больше в лазарет, хватит с тебя. Будь здоров!

Фаэтон тронулся. Поднятый кожаный верх скрыл от провожающих Найдёнову и Кудашева. Кудашев обнял Лену и хотел поцеловать. Коляску качнуло. Поцелуй пришёлся в щёку. Лена набралась храбрости и сама исправила положение, а потом спрятала лицо в его шинели.

Кудашев левой рукой обнял Лену за плечо и прошептал в ушко:

— Я люблю тебя!

Выехав за ворота «Красного Креста», фаэтон повернул направо по улице Таманской, направляясь к центру города, но вдруг резко остановился.

— Куда! Куда под копыта?! — возница был готов выразиться покрепче.

У фаэтона молодая женщина. Её рука в красной шёлковой перчатке крепко держится за дверцу фаэтона.

— Пан Кудашев! Пан Кудашев! Простите меня, я вас здесь уже неделю жду!

Спешившиеся казаки из охраны Кудашева крепко взяли даму за локти и, приподняв над мостовой, вынесли на тротуар.

— Пусть пан простит меня. Пан такой благородный, такой вальяжный! Кроме вас мне никто не поможет! Я работаю у Рахтазамера на телефонной станции. Барышня-телефонистка. Моя фамилия Котушинская, Гелена Котушинская!

— Отпустите панну! — Кудашев хотел выйти из экипажа. Леночка крепко сжала ручку дверцы:

— Не ходи, Саша!

Кудашеву не понадобилась открытая дверь.

— Котушинская? Жена Хенрыка Котушинского? Вы хотите просить за него?!

— Не жена — сестра! И не за него прошу, за Владимира Гагринского, за своего жениха. Поверьте, он ни в чём не виноват. Третий месяц в тюрьме без передачи, без свиданий, без допросов, без обвинений! Ещё до театра! Вот, возьмите, это жалоба, здесь все подробно.

— Кто вам сказал, что я полномочен рассматривать жалобы? Хорошо, я передам её в нужные руки. Вы свои данные хоть указали?

— Да, да! Вот мой паспорт. Обо мне можно справиться на телефонной, никто дурного не скажет.

— Хорошо, честь имею. Вас оповестят. Трогай! — Кудашев был уже в коляске.

Леночка пыталась улыбаться, но её глаза были полны слез. Ей вспомнилось: «…люта, как преисподняя, ревность; стрелы её — стрелы огненные»!

* * *

«Улица Анненковская, дом вдовы полковника Осипова, номер 12, поручику Кудашеву Александру Георгиевичу в собственные руки». Квартира, куда привезли из больницы Кудашева, была завалена письмами, почтовыми и визитными карточками с этим адресатом. В бесчисленных горшках и вазах как свежие, так и уже завядшие цветы. В раскрытое окно курит и стряхивает на улицу пепел подполковник Дзебоев.

— Заходи, вот твой дом! — услышал он голос Елены Сергеевны.

В комнату входили Лена и Александр Георгиевич.

— Здравствуй, Саша, здравствуй дорогой! Как себя чувствуешь, как голова?

— Да что ей сделается! Здравствуйте, Владимир Георгиевич.

— Здравствуйте, Елена Сергеевна! Почему глазки красные? Соринка попала? Сейчас хозяйку кликнем, она поможет.

— Не беспокойтесь, Владимир Георгиевич, уже не надо. Я поеду. Меня Татьяна Андреевна ждёт. Вечером увидимся. И Сашу, и вас, Владимир Георгиевич, Барановы приглашают. До свидания. До свидания, Саша.

— Я провожу! — Кудашев сбросил на кресло шинель и, оставив в квартире Дзебоева одного, подхватил Леночку на руки и вместе с ней съехал со второго этажа на первый по перилам лестницы.

— Ай!

— Испугалась? — Кудашев усадил Леночку в фаэтон.

Лена притянула голову Кудашева к себе поближе, наклонилась к нему и неожиданно для самой себя сказала:

— Я уже не гимназистка. Если эта панночка с телефонной ещё будет к тебе приставать, я ей глаза выцарапаю!

Не дожидаясь ответа, крикнула вознице:

— Василий Игнатьевич! К Барановым, пожалуйста!

Возвратившись, Кудашев встретил в своей комнате не только Дзебоева.

— Знакомьтесь, Мария Ивановна, ваш квартирант — Кудашев Александр Георгиевич! Александр Георгиевич — хозяйка этого дома — Мария Ивановна Осипова! 

— Здравствуйте, Мария Ивановна! Спасибо за доверие. Хороший дом, уютная комната.

— Здравствуйте, здравствуйте. Наслышана. И не только я одна. Откуда кто узнал. По-моему, сегодня только первый день без посетителей. А с четвёртого октября здесь полгорода перебывало с цветами и с благодарственными письмами. Простите, я не стала убирать завядшие цветы, хотелось показать вам. Через минуту, всё будет чисто. Если позволите, несколько вопросов, так, для порядка. Вы не женаты?

— Пока нет, Мария Ивановна.

— Не сочтите за бестактность, но с моей стороны это будет в первый и в последний раз. В моём доме живут солидные степенные семейные люди. Я не хочу, чтобы кто-то сменил квартиру по причине неудобства совместного проживания с молодым офицером. Я имею в виду холостяцкие пирушки, граммофон с вечера до утра, девушек и всё такое прочее.

— Поверьте, Мария Ивановна, если я сам и ощущаю свои недостатки молодости, так это серьёзность и степенность!

— Дай-то Бог!

Хозяйка ушла, но в дверь снова постучали. В комнату ввалился полковник Баранов. Комната сразу стала тесной. Снова крепкие рукопожатия, объятия с поцелуями в обе щеки, громогласные здравицы в честь народного героя! Само собой, разумеется, что торжественные приглашения на скромный семейный ужин были присутствующими с благодарностью приняты.

— Видишь, Сашка, как тебя народ полюбил?! Цветы корзинками, письма пачками таскали каждый день. Пришлось два караульных поста держать: один на квартире, другой в больнице!

Дзебоев жестом остановил Баранова:

— Думаю, посты можно снять. Народ за полмесяца успокоился. Александр Георгиевич не оперный тенор. Да его в лицо никто не знает. Первые дни с ним вахмистр Веретенников побудет, а потом Кудашев сам себе подыщет вестового. Извини, Саша, корреспонденцию на твоё имя я перлюстрировал. Терракт — не шутка. В письмах могла быть и полезная срочная оперативная информация, и негативная — в форме угроз и прочего, даже — яд! Однако, как профессионал, я разочарован: все письма не по теме. Либо восторги и благодарности, либо ходатайства о протекции кому-либо куда-нибудь и просьбы о материальной помощи! Корреспонденты в подавляющем большинстве — женщины. Здесь полно предложений по уходу за народным героем, вплоть до союза рук и сердец! Есть желание набить чернильные мозоли на пальцах — прошу к письменному столу!

Кудашев отмахнулся:

— Не люблю пустой работы. Стоп! Владимир Георгиевич! Я сегодня лично одно ходатайство получил. Из рук в руки от Гелены Котушинской!

— Не может быть! Когда успели? От жены Хенрыка Котушинского? Что просит: свободы, свидания?

— Не жены — сестры Котушинского! И просит она не за Хенрыка, а за своего жениха, какого-то Владимира Гагринского, телеграфиста, содержащегося под стражей в городской тюрьме. Вот ходатайство, держите! Я не обещал помочь, но только передать в компетентные руки.

Дзебоев взял бумагу, отошёл к окну.

Снова вошла хозяйка.

— Господа офицеры! Обед. Прошу всех. Стол накрыт. Не откажите в любезности. Сегодня счёт выставлять не буду. Уверяю, таких пельменей вы давно не пробовали. Мой управляющий специально к выписному дню господина Кудашева ездил за пятьдесят вёрст в немецкий хутор за свининой. Ближе здесь не достать!

Обедали втроём. Хозяйка только распоряжалась. Пельмени были восхитительные, но Баранов загрустил, когда увидел на столе только хрустальный кувшин с серебряной на петельке крышкой полный ежевичного морсу.

— Не послать ли Кузьмича за «Смирновской»? — шёпотом спросил он Дзебоева.

— Прибереги аппетит до вечера, — так же тихо ответил Дзебоев. — Забыл, от чего полковник Осипов преставился? В этом доме запрет на спиртное.

Баранов вздохнул и повернулся к Кудашеву:

— А как ты, Сашка, насчёт этого?

— Раньше мог, но только в оперативных целях! Удовольствия не доставляло. А теперь и врачи не разрешают!

— Не парень — клад! — резюмировал Баранов. — Кому только такое сокровище достанется. Саш, а Саш! Тут, намедни одна купчиха тобой интересовалась. Три дочери на выданье, а женихи вокруг — одна пьянь. А они, Братолюбовы, из староверов, с табакурами да с выпивохами не знаются. По двести тысяч приданого дают за каждую. У них и в Асхабаде, и в Красноводске по два доходных дома, не хуже, чем этот. Хлебом торгуют. В Закаспий из Нижнего через Астрахань пшеницу возят, отсюда — сорочинское пшено в Москву и в сам Петербург. Пойдём невест смотреть?

Дзебоев спрятал улыбку за хрустальный бокал с лиловым морсом.

— Максим Аверьянович! Вы серьёзно? — Кудашев в упор смотрел в глаза Баранова. — Вы что, нашу семью не знали? В оренбургском роду Кудашевых купцов не было. Мужчины хлеб для семьи шашкой зарабатывали, службой отечеству! Где вы такое видели: муж казак — жена купчиха?! — Кудашев резко встал из-за стола, отёр усы салфеткой и, скомкав, бросил её на стол.

— Ну, не заставляй меня прощеньица просить! Считай, не было этого разговора! — разозлился сам на себя Баранов. — Давай проще, без обид! Я ещё свою вину десять раз искуплю. Прошу к семи вечера к нам в гости. Татьяна Андреевна ждёт, уж, и столы, небось, к параду готовы!

Баранов звякнул шпорами, отдал честь и вышел из дома. Мария Ивановна успела услышать: «Послушай жену — и сделай наоборот!».

 

Глава 2

Помолвка. Прогулка при луне. Легенда о драконах. Хивинский зиндан.

У Барановых дом на улице Андижанской. Широкий двор ограждён высоким глинобитным, как у всех, аккуратно выбеленным забором, верхний край которого утыкан битым стеклом. Предосторожность не лишняя, особенно когда полковник в отъезде. Но и тогда Татьяна Андреевна чувствует себя в безопасности: в доме всегда остаётся кто-нибудь из нестроевых казаков, из своих, из таманских. Из-под навеса летней кухни тянет лёгким дымком, запахами варёной курятины, винным уксусом, резанным луком, зеленью, шашлыками, пловом. Тайну горячих блюд, если бы таковая была, соблюсти не удалось бы!

Там же под навесом на старой кошме спит «без задних ног» туркменский алабай — волкодав по кличке Ёлбарс. На него пиршественные запахи уже не действуют. Ёлбарс получил свою долю ещё, когда резали барана и забивали птицу. Старый казак Василий Пантелеев готовит плов. Подросток-казачок из полкового оркестра в ответе за топливо: ударами ломает об острый край камня ветви саксаула.

У ворот останавливается фаэтон.

— Приехали! — казачок бежит открывать ворота. 

Ёлбарс лениво поворачивает голову и без особого интереса смотрит на вошедшего. Этого человека алабай знает. Даже если бы не знал, в светлое время да ещё в присутствии стольких домашних — поднимать лай — ниже достоинства пастушеской собаки! Пусть кто-либо из чужих попробует забраться во двор ночью либо в отсутствие хозяев!

Встречать гостей на крыльцо вышел сам хозяин дома — Максим Аверьянович. К его удивлению от ворот по дорожке красного кирпича шёл один Дзебоев. Не здороваясь, уже виделись, Баранов спросил:

— Почему один? Сашка где?

— Он потом. Дело у меня к вам.

Баранов нахмурился.

— Дело, говоришь? Ну, давай в дом.

В прихожей Дзебоев оставил фуражку и саблю, проследовал вслед за хозяином в гостиную, где ещё суетились, накрывая на стол, сама Татьяна Андреевна, Лена и пожилая казачка, жена нестроевого Пантелеева.

Дзебоев коротко поздоровался.

— Ну-ка, на минуту освободите зал, — приказал Баранов домашним. — У нас разговор будет!

Женщины недоумённо переглянулись и направились к двери. В семьях казаков не особенно принято обсуждать распоряжения хозяина дома да ещё в присутствии посторонних!

— Останьтесь, Татьяна Андреевна, — попросил Дзебоев.

Баранова присела на край дивана. Пантелеева вышла из зала после Лены и прикрыла за собой дверь.

Баранов встал возле супруги, его крепкие руки до боли в ладонях сжимали черкесский в серебряных бляшках пояс, на котором неизменно висел тяжёлый длиной более аршина кубачинский кинжал. Он был готов к любым неприятностям.

— Не томи! Что случилось, Владимир Георгиевич?

— Татьяна Андреевна, Максим Аверьянович! — Дзебоев не спеша расстёгивал свою офицерскую полевую сумку. — Я здесь по поручению Александра Георгиевича Кудашева. Он просил меня передать вам некоторые вещи. Это вам, Татьяна Андреевна, а это — Максиму Аверьяновичу!

Дзебоев протянул хозяйке дома небольшой, в ладонь, свёрток белой пергаментной бумаги, перевязанный розовой ленточкой, а самому Баранову — коробочку, оклеенную кожей зелёного хрома.

— Что это?

— Почему, зачем?

— Если принимаете подарки, будем говорить дальше.

Вдруг лицо у Татьяны Андреевны осветилось. Она поняла. Баранов остался мрачен, держал в руках коробочку, как мину, готовую взорваться.

Прошуршала и упала на пол пергаментная упаковка.

— Ах! — на плечах у Татьяны Андреевны белый пуховый платок. — Оренбургский! Какой большой, ниже колен!

Татьяна Андреевна бросилась к зеркалу:

— Я всю жизнь такой хотела! У моей мамы был точь-в-точь, но не сохранился. Его через обручальное кольцо пропустить можно! Спасибо Саше! А что у тебя?

Татьяна Андреевна взяла из рук мужа коробочку, открыла её, двумя пальчиками начала вытягивать из коробочки длинную серебряную цепочку.

— Уронишь, дай сюда! — Баранов отобрал у жены подарок. На цепочке покачивалась серебряная луковица часов. Нажим на заводную головку — открылась крышка, комната наполнилась звуками перезвона: «Тим-тили-лим, тилилим, тилилим!».

— Ого, «Павел Бурэ»! — сказал Максим Аверьянович.

— Что ты, это Глинка, «Жизнь за царя»! — сказала Татьяна Андреевна.

— Это сватовство! — сказал Владимир Георгиевич. — Я к вам сватом послан. У вас товар, у меня — купец!

 Наконец улыбнулся и Баранов:

— Насчёт купцов ты, Владимир Георгиевич, поосторожнее! Я сегодня от Сашки на сей предмет выговор уже получил.

— Так как, отдадите вашу Лену за моего Сашу?

— Кого-кого? За кого?!

— Уточняю: прошу отдать Елену Сергеевну замуж за Александра Георгиевича!

Барановы переглянулись. Татьяна Андреевна засияла от счастья.

— Прежде нужно и молодых спросить!

А Максим Аверьянович уже громыхал с крыльца:

— Саша! Александр Георгиевич! Не сиди в фаэтоне, свежо, простудишься. В дом иди!

Не прошло и пяти минут, как Елена Сергеевна Найдёнова и Александр Георгиевич Кудашев уже стояли на коленях перед Татьяной Андреевной и Максимом Аверьяновичем, а те благословляли жениха и невесту на долгую и счастливую жизнь в законном браке иконой Пресвятой Казанской Божьей Матери. Леночка вспомнила свою маму, пожалела, что не мама сегодня радуется за свою дочку. Хотела заплакать, но раздумала. Саша поцеловал невесту и надел ей на пальчик золотое колечко с золотой же розочкой.

* * *

Званый ужин приобрёл статус помолвки. Было решено не нарушать обычай сорокадневного траура по умершим родителям, совершить обряд венчания и сыграть свадьбу в первое воскресенье после Рождества.

Один за другим приходили гости. В основном — офицеры Первого Таманского и Первого Кавказского казачьих полков с жёнами. Из штатских — интеллигенция среднего звена — чиновники, врачи, городской почтмейстер, учителя первой женской гимназии. Те же лица, что были и в Фирюзе на дне рождения Татьяны Андреевны. Только теперь тамадой во главе стола был избран командир Первого Таманского полковник Филимонов Фёдор Петрович, неделю назад возвратившийся из родной таманской станицы, где провёл отпуск. Скоро в зале стало тесно, дымно и весело.

Граммофон фирмы «Патэ», шурша и чуть потрескивая, трудился не переставая. Основным музыкальным украшением застолья были русские и цыганские романсы в исполнении «Несравненной!» Анастасии Вяльцевой.

Дзебоев, как всегда, ушёл «по-английски», не прощаясь.

Заметив его отсутствие, Лена и Александр Георгиевич переглянулись.

— Не дали нам в Фирюзе погулять и поговорить, Саша.

— Кто мешает нам сделать это сегодня, Леночка?! Выходи потихоньку, одевайся теплее, а я пойду, коляску налажу.

Фаэтон Дзебоева стоял в просторном сарае, там же у яслей доедали свой сухой паек два серых мерина. Бессменный возничий Василий Игнатьевич, укрывшись полушубком, крепко спал во времянке-флигеле на большом сундуке у топившейся печи с приоткрытой дверцей.

За минуту Леночка успела набросить на плечи беличью шубку и повязать платок, а Кудашев — запрячь лошадей и подать экипаж к подъезду.

* * *

По сонным асхабадским улицам не спеша перебирают копытами кони. Лена сидит, прижавшись к Александру Георгиевичу, вместе с ним на козлах. Тяжёлые вожжи Саша держит одной левой, ремённой петлёй поверх сжатой в кулак ладони. Так в левой руке держат вожжи опытные возничии, особенно если в правой кнут. У Александра под правой рукой Лена. Впервые в эту осень надетая беличья шубка пахнет лавандой, от волос Лены — еле слышный запах простых духов — «Белая акация».

— Как хорошо, как тихо, — полушёпотом сказала Лена.

Вместо ответа Александр пожал её плечо, укрытое мягким мехом.

— Тебе нравится Асхабад? Лучше Красноводска? — спросила Лена.

— Наверное. Впрочем, не скажу сразу, не думал об этом.

— А мне нравится. Тихий город, красивый. Строится, ещё красивее будет. Дома белые. Арыки полные воды журчат. Кроны деревьев над улицами смыкаются. Идёшь, словно внутри зелёной галереи. Зелени много, цветов. У храмов какие розы! Заглянула во двор бехаистской мечети — ахнула! Там кусты выше моего роста усыпаны темно-красными розами, каждый цветок — в две моих ладони! У Барановых во дворе цветов — я столько в жизни не видела и названий раньше не знала. «Ночная красавица», «золотые шары», «львиный зев», калы, ирисы, астры, георгины, хризантемы… И розы, розы, розы!

— А в Красноводске — море! — подхватил разговор Александр. — Синее, сине-зелёное, солёное! Летом тёплое, ласковое. Полное креветок, бычков, судачков, осётров! На Мангышлаке тюленье лежбище. Можно подружиться с тюленем. Ты ему рыбку, а он тебе, как собачка, руку лизнёт! Умные, но беззащитные. Слава Богу, здесь не Север, тюлень — не промысловое животное. А в заливе Гасан-кули гнездятся фламинго. Длинноногие, розовые, на закате почти красные фантастические птицы! А сколько лебедей, белых, прекрасных лебедей! Я не знаю создания более прекрасного, чем лебедь!

— И преданного! Знаешь, Саша, лебеди избирают друг друга только однажды и на всю жизнь. И если один из них погибает, второй уже не ищет себе другого в пару… И хорошо, и грустно…

— Не надо о грустном. Нужно вспоминать, думать и мечтать только о хорошем, светлом, радостном. Тогда это исполнится.

— Сглазим!

— Глупости. Знаешь же: «Стучите и отворится, просите — и дастся вам!».

— Ой, правда! Тогда так: хочу семью дружную, крепкую, любимую. Обязательно с маленькими — мальчик и девочка. Не нужно дворца, как у Кшесинской. Пусть будет простой дом и сад вокруг дома. Пусть цветут и царские розы, и простые ромашки. Пусть под виноградной беседкой будет большой стол с самоваром, на столе всегда будет хлеб, а за столом — мы, наши дети, родные и близкие, все, кого мы любим, и кто всегда будет любить нас!

— Пусть всё исполнится!

* * *

На восточной окраине Асхабада фаэтон остановил казацкий разъезд.

— Стоять! Кто идёт! Пароль!

— Поручик Кудашев, помощник адъютанта Командующего войсками области!

— Ничего не знаю! Сойти с фаэтона!

— «Саратов»! Пароль — «Саратов»! — на помощь Кудашеву пришла Лена. — Я племянница полковника Баранова!

— Правильно, — с удивлением протянул урядник, всматриваясь в лицо Лены. — «Стремя», отзыв «Стремя»! Проезжайте. Только… Ваше благородие! Не дать ли вам сопровождающего? Ночью на тракте всяко бывает. Народ здесь разный, может и лихой человек случиться. Потом не догонишь. Кони у них лучше наших!

— Нет необходимости, мы ненадолго и недалеко. Глянем на руины мечети в Аннау — и назад! Я слышал, всего двенадцать вёрст!

— Так, что ночью увидеть можно? Ехали бы поутру!

— Так, луна же! Вы-то нас без фонарей разглядели!

Фаэтон тронулся. Казаки дали фаэтону отъехать и шагом двинулись вслед, держась за ним в пределах видимости.

Разъезд, он разъезд и есть. Старший сам выбирает аллюр и маршрут в пределах своего охраняемого участка.

Хороша ночная прогулка при луне! Справа от дороги — предгорья Копет-Дага. Слева — песчаные барханы Кара-Кумов. Прямо — руины таинственной мечети шейха Сейида Джемал-эд-дина. Сзади — конвой из трёх вооружённых верховых казаков Первого Таманского полка. Но не это главное. Главное — Леночка, прижавшаяся к правому боку. Тёплая, нежная, доверчивая и беззащитная…

Мечеть не пришлось долго искать. Её силуэт был виден издалека. Кудашев не позволил Лене выйти из фаэтона и обойти руины пешком. Это и днём не всегда безопасно, а ночью — тем более.

При полной луне синие и голубые изразцы центрального фронтона и купола горели, казалось, собственным светом, переливались бликами, а чёрные провалы окон и арок манили путников своими тайнами…

— Саша! Ты видишь? Драконы! Там, на центральном фронтоне. Откуда на мусульманской мечети драконы? Или это следы китайской культуры?

— Пора домой, — Кудашев уже разворачивал фаэтон. — По дороге расскажу, что знаю.

Минуту помолчав, продолжил:

— Мне об этой мечети ещё отец в детстве рассказывал. Вот и мы её увидели. Этой мечети более пятисот лет. Она носит имя шейха Сейида Джемаль-эд-дина. Если исходить из имени, то мечеть построена одним из арабских военачальников-завоевателей Средней Азии, прямым потомком пророка Мохаммеда, на что указывает часть имени — Сейид. Но тогда на мечети не могли бы быть изображены драконы. Ислам суннитского толка, который исповедуют арабы, запрещает изображения живых существ, только растительный орнамент. Шииты, в частности, персы, к этой догме относятся более снисходительно. Их художники и портреты пишут, и книги иллюстрациями украшают. Однако, изображения драконов в мусульманском мире нигде не встречаются.

Сами местные жители рассказывают о мечети такую легенду. Жили в горах Копет-Дага два дракона, по-туркменски, аждарха. Однажды один из драконов пришёл к селению, привлёк внимание людей и знаками попросил помощи. Люди пошли вслед за драконом и в одном из ущелий увидели его подругу, подавившуюся горным козлом-теке. Нашлись смельчаки, сумевшие прямо в пасти чудовища разрубить на части козлиную тушу, извлечь рога, пронзившие драконье нёбо. Так дракон был избавлен от неминуемой гибели. На следующее утро драконы пришли к селению. Каждый из них принёс в пасти и сложил на окраине бесценные сокровища — золото и драгоценные камни. На эти деньги была построена мечеть, а изображения драконов украсили центральный фронтон…

— Как интересно! Ты это с детства помнишь?

— Конечно! Для меня рассказы отца вместо детских книжек были. Помню всё до мельчайших подробностей.

— Например?

— Ну, например:

KING LEIR once ruled in this land

 With princely power and peace,

And had all things with hearts content,

 That might his joys increase.

Amongst those things that nature gave,

 Three daughters fair had he,

So princely seeming beautiful,

 As fairer could not be.

— Мы учили в гимназии французский и латынь. Переведи!

— Эта баллада о несчастном короле Лире и трёх его прекрасных дочерях…

— Я читала на русском! И не только читала. В гимназии сцену из трагедии Шекспира ставили на масленицу. Я шута играла. Хотела — младшую дочь, Корделию, но роль перехватили. Ещё помню: «Дождь и град тому не страшен, кто умом своим отважен. Верит умный наперёд — за ненастьем счастье ждёт!».

— Молодец! Знаешь, Истина — понятие наднациональное. Вот, туркмены о Шекспире не слышали, но на эту тему свою народную поговорку имеют: «Якши, яман — клади в карман»! Якши — хорошо, яман — плохо.

— Тебе что, эту балладу Георгий Александрович на английском рассказывал?

— Йес, ин инглишь! И не рассказывал, а пел. И не только эту, а ещё десяток: про Короля Артура, про Ричарда Львиное Сердце, про Робин Гуда…

— Непостижимо! — Лена во все глаза смотрела на Кудашева, словно увидела его впервые. — Откуда?!

— Оттуда! — Александр показал рукой в сторону Полярной звезды. — Из зиндана хивинского хана! В свои восемнадцать лет молодой оренбургский казак Георгий Кудашев попал в плен к хивинцам. Его купил сам Мехмед Рахим Бахадур-хан. Ему понравился сильный молодой русский. Отцу было предложено принять ислам, жениться на хорезмийке и жить свободно подданным хивинского хана. Отец отказался. Его били, держали в подземной тюрьме — зиндане.

В этой-то тюрьме он и познакомился с англичанином — Джонатаном Стенли, представившимся не много ни мало как английским посланником в Хиве. Стенли был болен. Истощение, малярия. Не мог работать. Соответственно, его практически не кормили.

Георгия Кудашева сначала использовали молотобойцем в местной кузнице, потом слесарем на ремонте отслуживших свой век кремнёвых ружей — карамультуков, а уж потом он самоучкой вырос до часового мастера. Хивинцы — такие же люди, как все мы. Жестокость по отношению к иноверцам — не врождённое качество. Отец быстро выучился туркменскому, и преграда взаимонепонимания между ним и хивинцами пала. За выполненную Кудашевым работу деньги получала канцелярия хана, но и сам мастер редко возвращался ночевать в зиндан без доброго куска лепёшки, или миски тыквенной каши, а то и плова. Эту еду он делил со Стенли. После ужина друзья по несчастью разговаривали.

Стенли был очень образованным человеком. Тюркские языки, историю азиатских государств, культуру и основы ислама англичанин изучал в Оксфорде. Чисто схоластические знания ему не помогли. Лишь однажды на беседе с ханом Стенли позволил себе повысить тон, напомнив хивинцу о самой могущественной державе мира, которую представляет он — сэр Джон Сэмюэль Стенли. В эту же ночь английская миссия была разграблена, взвод шотландских стрелков разоружён, люди закованы в железо и отправлены на золотые рудники Уч-Кудука. А сам Стенли попал в зиндан. С ним больше никто и никогда из окружения хана не разговаривал. Его единственным собеседником стал Георгий Александрович Кудашев. Отсюда — свободное знание английского языка и оксфордское произношение.

Александр Георгиевич замолчал, задумался.

— Саша, Сашенька! Рассказывай, рассказывай!

— В общем, отец получил своё европейское образование в хивинском зиндане, и Джон Стенли был его профессором. К сожалению, Стенли всего неделю не дожил до дня 29 мая 1873 года, когда над Хивой взвился русский флаг. Георгий Александрович Кудашев был первым узником, которому при выходе из зиндана подал руку молодой подполковник Михаил Дмитриевич Скобелев. Все на сегодня! Приехали. Улица Андижанская! С добрым утром, Леночка!

 

Глава 3

Дневник Кудашева-старшего. Как лечат переломы в Кара-Агаче. Поездка к Табиб-ага. Чудо Света.

Изложено (выборочно) на основании записей в дневнике Георгия Александровича Кудашева-старшего.

О событиях 1 сентября 1911 года:

… Правильно говорят, только в беде узнаёшь истинную цену людям, их поступкам, и даже таким мелочам, как стальной «порт-сигаръ»! Спасибо Владимиру Георгиевичу Дзебоеву за подарок. Ещё корнетом Красноводского отряда он подарил его мне, бывшему узнику хивинского хана, в день освобождения 29 мая 1873 года. Этот портсигар с узором дамасской стали выковал безвестный осетинский мастер, тонкой, но, как показало время, способной выдержать удар пули в три линии. Вот уж, действительно, на войне сталь дороже серебра и золота! Такого не купить ни в табачных лавочках, ни в ювелирных магазинах. Он был сделан по принципу пенала, из двух вкладывающихся одну в другую половинок. Так что пуле пришлось пробить по касательной две первые стенки портсигара, и, смяв вторые две, остаться внутри. На все воля Божья!

Чикишлярский пристав капитан полиции Федотов Андрей Семёнович оказал первую помощь. Убедившись, что нет проникающего ранения, осторожным прощупыванием определил, что ударом пули сломаны два ребра против сердца на три пальца левее грудины.

— Жить будешь! — порадовал Федотов и наложил мне на грудь тугую повязку из домотканого куска туркменского шёлка-кетени.

Два дня пришлось полежать, не вставая. К вечеру второго дня Амангельды привёз лекаря — своего деда по матери, по имени Табиб-ага. Табиб-ага оценил действия Андрея Семёновича как правильные, но приказал сменить шёлковую повязку, не пропускающую пот и воздух, на хлопчатобумажную. Приготовил мазь из горного воска-мумиё, подорожника и ивовой коры на коровьем масле, осторожно натёр ею грудь и приказал домашним повторять процедуру каждые три дня. Мне сказал, что при таком лечении кости молодого человека срастаются на восемнадцатый день. Учитывая возраст, я могу рассчитывать на срок выздоровления в тридцать дней. Эта перспектива вселила в меня надежду, придала мне новые внутренние силы. Из печального опыта моих знакомых я знал — после пятидесяти лет не дай Бог сломать руку или ногу, кость не будет срастаться месяцами.

На четвёртый день из Красноводска возвратился Федотов, привёз с собой врача из гарнизонного госпиталя — молодого коллежского асессора Петрова, выпускника Саратовского медицинского. Петров пришёл в ужас от обстановки, в которой я находился. Он впервые переступил порог традиционного, хоть и богатого, туркменского дома. Отсутствие кровати и постельного белья для Петрова не могли компенсировать гёкленские ковры, кошмы и три одеяла, составившие моё ложе. Самодельная повязка и запах мази чуть не вызвали у него тошноту. Однако, Петров стоически обработал место контузии спиртом и с удивлением констатировал полное отсутствие внешних признаков: синяков, опухоли и прочего. Пальпирование грудной клетки уже не сопровождалось болью. В положении лёжа на спине я мог свободно дышать, иногда поворачиваться ненадолго на правый бок. Петров наложил на место контузии ещё более вонючую мазь, сделал тугую перевязку. Оставил гору перевязочного материала, две бутылки со спиртом. Объявил меня нетранспортабельным и обещал забрать в Красноводский госпиталь через три недели. От туркменского плова и чая Петров категорически отказался. Обедали впятером. Ели плов руками из одного большого блюда: Балкан-Байрам-бай, его зять Ашир-Клыч, мой «должник по жизни» Амангельды, Федотов и я. Петров давился сухим хлебом и копчёной колбасой, сидя в полицейском тарантасе. Что ж, русского человека, тем более — врача, такое поведение не красит. Думаю, в Закаспии Петров надолго не задержится.

За обедом Кара-Агачский старшина рассказал всё, что знал, и чему был сам лично свидетелем по делу Карасакала. На вопрос, какой интерес мог преследовать Карасакал, предлагая Балкан-Байрам-баю чин английского полковника и жалование золотом за год вперёд, старшина ответить не смог.

— Дорогой Кудаш-бек! — так он называл меня, — Отсюда и беспокойство: мы не знаем, что задумали эти люди. Какую роль должно в будущем сыграть наше маленькое село? Когда-то давно наших предков привлекло именно это его расположение — обособленность от большого мира. От Персии мы ограждены непроходимой стеной Высокого Копет-Дага, ни туда, ни оттуда не пройдёт ни конный, ни пеший. Текинцы также не тревожили нас, знали — война в горах — не для них! А после того, как в Закаспий пришли русские, проблема войны и мира вообще перестала существовать. Об аламанах помнит только бахши, когда поёт старые песни. Но сегодня мой сон снова беспокоен. Если послом выступает военный, значит его цель — война! Значит цена его денег и почестей — кровь моего народа…

— Называл ли Карасакал имена туркменских ханов или сардаров, уже состоящих на службе Британской Короны?

— Не называл, можете мне поверить. Только дал понять, что такие есть. Думаю, это правда. В каждом стаде найдётся паршивая овца. В каждом роде-племени всегда есть лица, недовольные своим положением и желающие более высокого. Только такие способны заключать договоры с англичанами. Не хочется быть чёрным пророком, но в день, когда англичане начнут войну с русскими, возможна резня внутри туркменских родов!

— Не это ли и есть конкретная цель, преследуемая Карасакалом? Устроить резню внутри племени гёклен? — спросил Федотов.

— Этот товар не стоит предложенных денег. Карасакалу не могут быть известны все нити и узлы внутриплеменных взаимосвязей. Но он не мог не знать, что Кара-Агач один из самых бедных аулов племени гёклен, его старшина стар и не способен на решительные действия, направленные на передел власти в племени. Если пал выбор первого предложения на меня, значит, всё-таки, были очень серьёзные причины. Табиб-ага тоже так думает, и тоже не может найти ответ.

— Табиб-ага? Почему Табиб-ага?

— Карасакал ездил к нему в Шайтан-щель, они общались…

Плов был съеден, чай выпит. Беседа закончилась. Федотов уехал, пообещав заехать в Кара-Агач через две недели.

На пятый день меня снова посетил Табиб-ага. Он снял повязку, наложенную Петровым, долго нюхал и даже попробовал на язык мазь. Потом улыбнулся и сказал по-русски: «Тоже ничего»! Приказал принести горячей воды, с помощью мокрого тёплого мотка шерсти, как мочалкой, сделал мне общий влажный массаж, аккуратно переворачивая меня сначала на правый бок, а потом обратно на спину. Остался доволен. Снова наложил тугую повязку с мазью. Попросил меня самостоятельно сесть, потом встать и снова лечь.

— Очень хорошо, Кудаш-бек! Надоест лежать — поднимайтесь, встаньте, потом снова ложитесь, — русский язык Табиб-ага был безупречен.

Повернувшись к Амангельды добавил по-туркменски:

— А ты рядом будь, смотри, чтобы не упал!

— Да, Учитель, — почтительно ответил Амангельды, — только имейте в виду: Кудаш-бек по-туркменски очень хорошо понимает!

— Вот как?! — Табиб-ага повернулся ко мне. — Рад знакомству с учёным человеком.

Разговор пошёл на туркменском. Десяток вопросов, висевших на кончике моего языка, мучили меня больше, чем сломанные рёбра. На моём месте любой европеец, включая столичного русского, выдал бы их пушечным залпом. Но я, придержав язык, только поблагодарил Табиб-ага за оказанную помощь, пригласил в гости к себе домой в Красноводск. Где-то в подсознании я догадывался, что Балкан-Байрам-бай и Амангельды уже говорили на интересующую меня тему с Табиб-ага. На Востоке не принято торопиться. Пусть прямой вопрос ещё не задан, но и ответ должен созреть, тогда он будет искренен, точен… Как августовское яблоко, упадёт в протянутые руки.

На седьмой день мои рёбра уже не беспокоили меня. Я мог спокойно дышать, вести разговор, вставать, ложиться, ходить, заботиться о себе сам, но не долго. Усталость быстро наваливалась на меня и укладывала спать. Амангельды бессменно был возле меня. По истечению двух недель положение не изменилось. Мало-помалу я начал впадать в состояние «deрression», которое было нормой моему товарищу по зиндану — доктору Джонатану Стенли, — депрессии. 

В день пятнадцатый ко мне подошёл Амангельды.

— Уважаемый, Кудаш-бек! Табиб-ага передаёт вам свой «салам» и приглашение посетить его. Мы приготовили для вас самого смирного коня, хорошее мягкое седло и носилки на всякий случай. Табиб-ага очень просит вас приехать, говорит, вы никогда не пожалеете об этом! Табиб-ага знает, что вы ещё не совсем здоровы для путешествия в горы, но убеждён, что путь обратно будет для вас значительно легче!

Действительно, отряд из шести джигитов уже ждал меня. Все шестеро — на приличных конях-дончаках, в традиционных красных шёлковых халатах, но с погонами русской армии. У каждого в положении «на грудь» короткоствольная «драгунка» Мосина. Я обернулся — на гнедого ахалтекинца садился Амангельды. На его погонах сверкнули золотом галуны младшего унтера.

— Господин ротмистр! Кара-Агачское отделение Туркменского иррегулярного полка конной милиции к выполнению поставленной задачи готово!

Я понял, Федотов зря времени не терял. Значит всё очень не так просто. Хотя… Подобное отделение ложится бременем на местный бюджет, в нашем случае — на жителей аула Кара-Агач. Если, конечно, не чрезвычайные обстоятельства…

Меня, как больного, подсадили на старого толстого мерина, осёдланного громадным мешком-чувалом, набитым овечьей шерстью. Мы двинулись в путь. Джигиты с трудом сдерживали коней. Такой аллюр — верблюжьей поступью четыре версты в час, для них был в тягость.

— Давай резвее! — я сам прибавил ходу до быстрого шага. Через час наш отряд втянулся в заросли Шайтан-щели…

* * *

15 сентября 1911 года.

— Га-гар-гла-гла! — диким гусем трижды прокричал Амангельды.

Эхо раскатом не заставило себя ждать:

— Га-гар-гла-гла!

Кара-Агачский отряд спешился в каменном мешке Шайтан-щели. В четыре руки Кудашева осторожно сняли с лошади. Он был совсем без сил.

Две жерди с набитым брезентом застланы парой одеял, поверх подвязан мешок с шерстью. Готово транспортное средство для больного, к которому и подвели под руки Кудашева, аккуратно уложили на мягкое ложе. Четверо джигитов подняли носилки, и восхождение по козьей тропе началось. Через полчаса Табиб-ага уже осматривал больного.

— Больно?

— Нет!

— Больно?

— Нет!

— Как себя чувствуешь?

— Устал, просто устал!

Пили чай из заваренных алых лепестков граната и ягод сушёной ежевики с диким мёдом. Кудашев с удовольствием съел кусок белого чурека, размоченный в козьем молоке.

— Саг бол! Саг бол! Спасибо, спасибо, Табиб-ага!

— Георгий Александрович, вы не хотите спросить, зачем я пригласил вас к себе, в это ущелье?

— Конечно, хотел, но раз я уже здесь, то вопрос неуместен. Я доверился вам, Табиб-ага!

— Вы, полицейский, не хотите задать вопрос, как меня зовут?

— Да, нет важнее имени, чем имя, данное родителями своему ребёнку. Если вы назовёте его, я буду называть вас по имени.

— За мою жизнь у меня было много имён, но в родном доме меня называли Амангельды, так же, как и моего внука.

— Не забуду, Амангельды-Ата!

— Теперь о вашем здоровье. Можем порадоваться вместе тому счастью, что послал нам Всевышний: и мой единственный внук, вернее внучатный племянник, и вы наш добрый друг избежали неминуемой смерти. Я радуюсь и тому, что кости ваши срастаются благополучно, через неделю-другую образуется костный мозоль, и вы забудете о переломах. Беспокоит другое: вам уже под шестьдесят, но вы ведёте очень активный образ жизни, не всякому молодому такое под силу. У вас здоровое сердце и сильное тело, но именно поэтому вы рискуете умереть не на ложе, измученным болезнями, а на полном скаку! Усталость, которую вы чувствуете, послана вам как предупреждение. Настала пора сменить аллюр, перейти с галопа на шаг. Я помогу вам завтра крепко встать на ноги. Но помните, ваша молодость в прошлом, а в здоровой старости есть своё очарование, как в осеннем солнечном дне!

* * *

16 сентября 1911 года.

Табиб-ага поднял Кудашева с первыми лучами солнца. Небо над ущельем было ещё тёмно-лиловым, но вершины гор уже сверкали розовым цветом.

— Сегодня я покажу вам Чудо Света, которое мало кто видел на этой земле во все века человечества. Созерцание его даёт здоровье и силу. Когда вы увидите Чудо Света, не делайте резких движений, не говорите, не приближайтесь к нему ближе, чем позволю я. Впрочем, вы потом поймёте все сами. Прошу вас переодеться. В вашей одежде слишком много металлических предметов. Вот мой старый халат, не побрезгуйте, он выстиран в родниковой воде и высушен не далее как вчера. Разуйтесь, ваши сапоги полны гвоздей. Мы пойдём босыми. Не снимайте с груди повязку.

Табиб-ага вышел из своей сакли, оставив Кудашева одного. Георгий Александрович медленно раздевался, разувался, надевал на голое тело чужой халат и никак не мог понять сам себя, почему он вдруг так поддался чужой воле, попал в зависимость к какому-то знахарю, снял офицерский мундир, надел…

В дверях появился Табиб-ага. Он был бос, в его руках крепкий деревянный несколько узловатый посох выше человеческого роста.

— Готовы, Георгий Александрович? Пойдёмте. Не бойтесь, не пожалеете!

Козья тропа оборвалась у самых ног. Чтобы продолжить путь, нужно было бы сделать прыжок сажени в две вверх на следующий ярус. Кудашев почти пожалел, что дал втянуть себя в эту авантюру. Но Табиб-ага действовал твёрдо и уверенно. Он приставил к скале свой посох так, что нижний конец его ушёл в каменное углубление, а верхний лёг в скальную вертикальную выемку. Нужно было совсем немного воображения, чтобы увидеть в посохе лестницу, в узлах древесины — ступени.

— Постарайтесь, Георгий Александрович! Это единственное усилие, которое потребуется от вас.

Табиб-ага напрасно волновался за своего больного. Кудашев поднялся на верхнюю скальную террасу безболезненно. Вслед за ним поднялся и Табиб-ага. Посох остался на своём месте. Табиб-ага снова пошёл впереди. У большого куста дикого тёрна путники остановились. 

— Мы пришли. Пять минут отдыха. Пусть успокоится ваше сердце!

Кудашев присел на камень, оплавленный ударами молний, изрезанный ветрами и ливнями, обросший лишайниками и мхом. Справа — мощная почти вертикальная стена главного хребта Высокого Копет-Дага. С трёх сторон — бесчисленные складки гор, вершин и ущелий, ниспадающих к бескрайним просторам пустыни — Кара-Кумам. Не каждому дано увидеть красоту и могущество дикой, не осквернённой человеком, природы. Но увидевший, не может не проникнуться чувством соприкосновения с тайной, которую не нужно пытаться раскрывать…

— Пора, — Табиб-ага коснулся плеча Кудашева.

Куст тёрна путники обошли, почти прижимаясь к холодному камню стены. Поворот вправо, и пещера открылась неожиданно высоким конусообразным входом, словно распахнутые ворота в готический храм.

Табиб-ага взял Кудашева за руку. Каменный грот бесконечным коридором уходил в гранитное чрево хребта, медленно, но верно поворачивая вправо по часовой стрелке. Свет, проникающий в пещеру через вход, слабел по мере удаления в глубину. Но в момент, когда показалось, что видимость снизилась до вытянутой руки, слабый свет озарил далёкую перспективу грота, с каждым шагом становясь всё ярче.

Ещё полсотни шагов, и Табиб-ага с Георгием Александровичем вышли к источнику света.

Посреди зала почти правильной овальной формы со сводом, уходящим конусом на головокружительную высоту, над отдельно стоящим, словно стол, плоским гранитным камнем висело сверкающее, режущее глаза своим светом, бело-голубое кольцо!

Размером с колесо фаэтона и толщиною в руку взрослого человека, кольцо не казалось, оно было живым! Медленно вращалось кольцо вокруг своей оси по часовой стрелке, по его поверхности пробегали волны, оно пульсировало, то сжимаясь, то увеличиваясь в размерах. Потрескивая, кольцо излучало миниатюрные молнии, зигзагообразными искрами отрывавшимися от поверхности кольца и гасшими, не долетая до пришельцев.

Тянуло сквозняком. Пахло озоном.

Зачарованный невиданным зрелищем, Кудашев сделал шаг вперёд. Кольцо потемнело и приподнялось над своим каменным ложем. Потрескивание усилилось. Искры полетели фонтаном. Кудашев отступил и неожиданно для самого себя поклонился кольцу, как живому существу.

Кольцо перестало вращаться, вновь посветлело. Потрескивание почти прекратилось.

Табиб-ага крепко взял Кудашева за плечо, потянул его назад.

Георгий Александрович, прощаясь, ещё раз кивнул головой и без страха повернулся к кольцу спиной. К выходу он шёл прямой энергичной походкой военного человека.

* * *

К сакле отшельника Табиб-ага и Кудашев возвратились без приключений. Не заходя в помещение, Георгий Александрович, сел на камень, покрытой белой овечьей шкурой, по-туркменски поджав под себя озябшие босые ноги. По-привычке попытался достать из внутреннего кармана кителя портсигар, наткнулся рукой на собственную грудь, затянутую платком. Пришёл в себя. Ну, конечно: обмундирование осталось в сакле отшельника, а портсигар превратился в пробитую и измятую стальную погремушку! Задумался. Было о чём подумать…

Медленно, но верно над Копет-Дагом вставало солнце. Горы наполнялись звуками: ворковали сизые голуби, петушки-кеклики кукарекали по своему — ке-ке-ке! Где-то внизу хрюкнул кабан, взвизгнул поросёнок, топот копытец перекрыл мощный рык промахнувшегося ирбиса. На противоположном склоне ущелья появилась и мгновенно исчезла пара диких архаров. Над альпийским ковром горной лаванды с бархатным дремотным жужжанием трудились чёрные шмели. Мерно звенела струя безымянного ручья. И над всем этим великолепием в чистой лазурной высоте кружил истинный владыка гор — орёл…

— Отдохнули, Георгий Александрович? — перед Кудашевым стоял Табиб-ага. — Пойдёмте обедать. Амангельды со своими ребятами и плов приготовили, и щурпу!

Не слова «плов, щурпа», но донёсшийся божественный аромат этих блюд внезапно пробудили у Кудашева чувство волчьего голода. Значит, жизнь продолжается!

После обеда — состояние, которое персы именуют словом «кейп»! Кейп — кейпом, но не он — образ жизни жандармского ротмистра.

— Уважаемый Амангельды-Ата, знаете ли вы, что такое электричество?

— Конечно, знаю. Бывал и в Асхабаде, и в Красноводске. У Астрабадских персов уже есть новая поговорка: «Кто не видел Красноводского маяка — ничего не видел»! А что?

— В русском учебнике для гимназий «Физика» я когда-то читал об опытах с электричеством, которые ставил русский учёный Ломоносов.

— Слышал о Ломоносове ещё в русско-туземной школе. Он из простых людей?!

— Да, но я не об этом. Во время грозы Ломоносов со своим ассистентом испытывали громоотвод — медный провод, по которому молния должна уходить в землю, не причиняя вреда зданию. Один конец громоотвода был укреплён на крыше дома, в котором была мастерская Ломоносова, второй конец ещё не был зарыт в землю и находился в помещении. Так вот из этого медного провода во время грозы появился светящийся яркий шар, прикосновение к которому стоило ассистенту жизни. Это научный факт, описанный Ломоносовым лично. Такие шары нечасто, но встречались людям, их называют шаровыми молниями. Думаю, ваше Чудо Света — Голубое Кольцо — тоже из семейства шаровых молний.

— Согласен, но тогда оно — падишах шаровых молний!

— Как вы его разыскали?

— Я его не искал. Искал пещеру для уединённого жительства. Уже несколько лет наблюдаю Чудо Света. То, что мы видели, уже при мне пятое. Оно рождается, растёт, исчезает и появляется вновь, и умирает. Однажды я был свидетелем его взрыва. В преддверии большой грозы Чудо Света поднялось над Шайтан-щелью и взорвалось. Я видел этот взрыв из своей сакли. Это было страшно. Через две недели я осмелился посетить грот Чуда-Света. И что же вы думаете? Над плоским камнем висело новое Чудо Света, маленькое, не больше этой пиалы!

— Хорошо, с Голубым Кольцом все понятно, вернее ничего не понятно, но эффект от общения с ним потрясающий. Я в своей жизни не чувствовал себя лучше, чем сегодня! Про Карасакала вы рассказали мне все?

— Почти. Вот предмет, отданный мне Карасакалом, как ненужный, — Табиб-ага протянул Кудашеву прямоугольный кусок пергамента с изображённым лотосом и надписью золотом «Харе Кришна» на санскрите. — Здесь тайнопись виноградным соком. Карасакал не знал об этом. Я нагрел пергамент, и тайнопись проявилась. В сообщении арабскими цифрами колонками по пять чисел явно просматривается европейская система шифра. Ни в Индии, ни в Персии не владеют математическими моделями криптографии. Два месяца работы с шифром результата не дали. Я могу работать только с русским и английским алфавитами, но по языку текст может быть и на хиндустани, и на венгерском. На расшифровку может уйти целая жизнь. Возможно, эта информация уже устарела, но, может быть, от неё зависит будущее всех нас! Прошу вас, возьмите этот пергамент. В России должны быть специалисты, которые прочтут послание. Возможно, оно и шло в Россию, тогда адресат прочтёт письмо без труда!

Кудашев бережно взял пергамент в руки, повернул изображение так и сяк, взглянул на оборотную сторону, посмотрел на просвет.

— Карасакал не говорил, откуда он у него эта вещь?

— Нет. А меня жизнь научила не задавать лишних вопросов. Карасакал — разбойник. Думаю, этот листок, как предмет тайной почты, вёз убитый и ограбленный купец. Вещь красивая, надпись золотом, могла иметь цену, потому и не была выброшена. Убедившись, что надпись имеет религиозный смысл кришнаитской веры, Карасакал потерял к пергаменту интерес. Вот и подарил чудаку — учёному астрологу!

— Я не владею ни хинду, ни бенгали, не читаю на санскрите. Что здесь написано?

— «Харе Кришна»!

 

Глава 4

Евгений Джунковский. Новые погоны. Аллюр «три креста».

27 октября 1911 года.

Генерал-майор Шостак был торжественен, но мрачен.

— Господа, разрешите представить: помощник адъютанта Генерал-губернатора Туркестанского края и Командующего войсками Туркестанского военного округа — начальник Особого отдела Евгений Фёдорович Джунковский, полковник Отдельного корпуса жандармов!

Присутствовавшие на совещании офицеры встали. Джунковский подходил к каждому, здоровался крепким рукопожатием, несколько секунд пристальным взглядом серых глаз из-под чёрных бровей всматривался в лицо представлявшегося.

— Полицмейстер Закаспийской области и Асхабадского уезда полковник общей полиции Бондаренко Никита Сергеевич! — полицмейстер был грузен, красен и перепуган до смерти, про себя думал: «Господи, пронеси!».

— Исполняющий обязанности Начальника Полицейского жандармского управления Средне-Азиатской железной дороги в Закаспийской области ротмистр Иоганн Кюстер! — чётко отрапортовал Иоганн Иоганнович, а про себя подумал: «Не любит Джунковский немцев! Ох, не любит!».

— Окружной прокурор Асхабадской судебной палаты коллежский советник юстиции первого класса Лаппо-Данилевский Аркадий Николаевич, — прокурор представился механически, как заводная кукла. У него смертельно болела голова, и хотелось спать. Десятки пудов перечитанных и переписанных бумаг, бессонные ночи, сутки за сутками проведённые на допросах в городской тюрьме, давали о себе знать.

— Адъютант Командующего войсками Закаспийской области Дзебоев Владимир Георгиевич, подполковник Отдельного корпуса жандармов!

Рука Дзебоева встретилась в крепком рукопожатии с рукой Джунковского. Успел подумать: «Не родственник ли московскому губернатору флигель-адъютанту свиты Джунковскому Владимиру Фёдоровичу? Может, брат? Глаза красные. Либо недоспал, либо попал в песчаную бурю. На шее под правым ухом шрам, как от пули — «пендинка» — след пендинской язвы. Значит, бывал в Мерве. Значит, знаком с туркестанскими прелестями!». 

— Господа! Следственно-инспекторская группа, которую я возглавляю, закончила свою работу. «Заключение» по этой работе в письменном виде каждый из вас должен был получить ещё вчера не позже пяти часов пополудни. В общем и в целом, работа общей и политической полиции оценивается удовлетворительно. Выводы, изложенные в этом документе, обсуждению не подлежат, но каждый из вас имеет право обжаловать документ в целом либо его отдельные положения. Недостатки в работе полиций достаточно полно конкретизированы и обоснованы документально. Сроки для их устранения и ответственные за это лица поименованы. С этим вы уже ознакомлены. Должен особо подчеркнуть: мы хорошо знакомы со спецификой работы как в центральном Туркестане, так и непосредственно в Закаспии.

Я уполномочен сообщить и добрые вести. Принято решение о разделении юрисдикций подразделений Жандармского полицейского управления Средне-Азиатской железной дороги и Жандармских уездных отделений в Закаспийской области. Пока, уездные города Закаспия, в том числе и Асхабад, не будут иметь собственные жандармские отделения. Жандармские уездные отделения, в том числе охранные отделения, в Закаспии новым штатным расписанием и особым циркуляром напрямую подчиняются помощнику Начальника Закаспийской области. Кроме того: учитывая возрастающую активность иностранных разведок в Закаспии, принято решение об учреждении в Закаспийской области Особого отдела с подчинением оного Особому отделу Туркестана. С соответствующими документами вы ознакомитесь сегодня же.

Возрастает объём работы, возрастает ответственность. Хуже другое: проблема кадровая. В этом вопросе Ташкент ничем помочь Закаспию не может. Грамотные, опытные, честные самоотверженные специалисты на вес золота! Не секрет — престиж профессии падает. Возрастают и профессиональные риски и профессиональная ответственность. Ближайших перемен этому не предвидится.

Радует, что у вас, в Закаспийской области остались не только такие заслуженные ветераны, как полковник Дзебоев, но появились новые доблестные рыцари, такие как ротмистр Кудашев!

— Простите, господин полковник: подполковник Дзебоев, поручик Кудашев. Ротмистр Кудашев, отец поручика — умер, — шёпотом подсказал Джунковскому Шостак.

— Я не оговорился, Фёдор Александрович! — Джунковский подошёл к Дзебоеву. — Позвольте вас, Владимир Георгиевич, поздравить полковником! Заслужили, всей своей жизнью и службой государю и отечеству заслужили!

— Служу государю и отечеству! — Дзебоев ещё раз пожал руку Джунковского.

— Кудашева поручаю поздравить самим и передать от меня лично самые добрые пожелания. Это не последняя добрая новость, — Джунковский повернулся к ротмистру Кюстеру. — К Ордену Святого Георгия четвёртой степени на вас, Иоганн Иоганнович, из Ташкента ушло представление в Георгиевскую Думу! 

 — И ещё: со вчерашнего дня Ташкент связан с Асхабадом прямой телефонной связью. Новые коммутаторы «Сименс», пока только на двадцать пять номеров, позволяют использовать телеграфные действующие провода! Это большое удобство в работе, его оперативность и простоту, мы уже можем оценить сегодня. Берегите телеграфные линии господа. Благодарю всех. Честь имею!

* * *

Этим совещанием общение Дзебоева с Джунковским не закончилось.

— Ну, как, готовы к работе в новом качестве, Владимир Георгиевич? — Джунковский удобно расположился на кожаном диване в кабинете адъютанта Командующего войсками области.

— Если серьёзно, Евгений Фёдорович, то — нет, не готов! Не готов вести борьбу с английской разведкой кустарными методами практически на нулевом кадровом и экономическом потенциале. Британцы уже ведут самую настоящую войну широким фронтом, не считая средств, не брезгуя ничем. Это уже не разведка, это второй этап подготовки к войне — вооружение оппозиционных сил, саботаж, диверсии, террористические акты.

— С сегодняшнего дня, полковник Дзебоев, вы наделяетесь самыми широкими полномочиями. Не этого ли вы хотели?! Вот и организуйте работу полицейского аппарата области в режиме военного времени! Понимаю, вас угнетает личная ответственность за потери, понесённые среди личного состава, за безнаказанные действия лица, условно называемого Гюль Падишахом. Выше голову! Как я лично, так и генерал-губернатор Туркестана Самсонов Александр Васильевич очень высоко оцениваем ваши действия. Не были бы вы проинформированы о Гюль Падишахе, не был бы взят на подозрение Ширинов, терракт в театре был бы осуществлён, погибли бы десятки людей. А это уже можно было бы преподнести мировому сообществу как акцию политическую.

Посмотрите штатное расписание — на душе легче станет. Подыщите и купите, либо постройте отдельно стоящую усадьбу, типа дома виноторговца Ованесяна. Это и будет резиденция Особого отдела. Там должен быть телеграфный и телефонный аппараты, и не по одному. В штате три офицерские должности: начальник, помощник и делопроизводитель. Не ошибусь, если скажу, что помощником вы назначите ротмистра Александра Кудашева. Четыре статские должности: из них — обязательно — телеграфист, он же шифровальщик. Ну, и прочее, чего вас зря учить.

По этому вопросу все. С завтрашнего дня начнёте заниматься хозяйственными и административными делами.

Расскажите о деле Гюль Падишаха всё, что я не прочитал в официальных документах.

— Вдова Ширинова, вступив в права наследства, продала свой дом и караван-сарай уже упомянутому сегодня Ованесяну и уехала из Асхабада в Баку, где живут её родственники. Официально цена сделки — двадцать тысяч рублей.

После смерти Ширинова исчез и объявлен в розыск по подозрению в убийстве счетовода Блюменталя Соломона Серафимовича его племянник — Блюменталь Арнольд Маркович — лидер Кизил-Арватских эсеров, управляющий кассой взаимопомощи рабочих вагоноремонтного завода. Предполагается, что Арнольд Блюменталь в ночь убийства встречался со своим дядей в его рабочем кабинете. Угрозами либо шантажом выманил у покойного бессрочный вексель на предъявителя Ост-Индийского Коммерческого Кредитного Банка на сто тысяч фунтов стерлингов. Что и стало причиной смерти старого бухгалтера от сердечного приступа. Розыски векселя силами охранных отделений и жандармерией железной дороги, повальными обысками в помещениях, используемыми социал-революционерами и социал-демократами, в том числе и помещения кассы взаимопомощи Кизил-Арватского вагоноремонтного — результатов не дали.

Ротмистр Кудашев-старший привёз из Шайтан-щели кусок пергамента, художественно украшенный орнаментом и цветами лотоса с надписью золотом на санскрите «Харе Кришна». На обороте пергамента тайнопись виноградным соком в виде двух колонок по пять чисел арабскими цифрами. Пергамент был передан Кудашеву-старшему туркменским лекарем-отшельником Амангельды-Ата, которого все знают как Табиб-ага. Табиб-ага в свою очередь получил пергамент от Карасакал-Сардара. Предполагается, что Карасакал, занимаясь разбоем, завладел этим документом вместе с другой добычей. О тайнописи он не знал, её обнаружил Табиб-ага, нагрев пергамент. Частично тайнопись удалось расшифровать самому Кудашеву. За ключ к шифру он принял надпись на самом пергаменте — «Харе Кришна». К этой догадке его подвигла глупость кухарки, защелкнувшей свой сундук висячим замком, оставив ключ на его дужке! Однако, расшифровка дала только одно слово «Bank». Кудашев, свободно владевший английским языком, предположил, что текст тайнописи написан на немецком языке. Разумеется, английский алфавит отличается от немецкого, что и стало камнем преткновения в расшифровке. 

— Официально, с регистрацией, передайте пергамент ротмистру Кюстеру. Он начинал службу криптографом, а немецкий его родной язык. Если ключ верен, Кюстер даст текст через полчаса. Это все?

— Нет. Прошу вас обсудить со мной возможность использовать поручика Седьмой конвойной команды Збигнева Войтинского, ныне подследственного по уголовному делу Ширинова, на предмет розыска и опознания Гюль Падишаха. Предполагается, что Гюль Падишах и Ибрагим-эфенди — одно и то же лицо. Войтинский уверен, что его жену Ядвигу Полонскую задушил Ибрагим-эфенди.

— Кто ещё может опознать Гюль Падишаха?

— Гюль Падишаха, как и Ибрагима-эфенди, видели десятки людей, но их всех собьёт с толку маскарад. Гюль Падишах — мастер перевоплощения. Опознать оборотня в любом обличье смогут только двое: мой доверенный человек чайханщик Алихан и поручик Войтинский. Теперь все.

— Вы решительный человек, Владимир Георгиевич. В нашем деле это качество является реверсом аверса — интеллекта. Хорошо, я подумаю. Выпустить из камеры Войтинского в качестве торпеды на Гюль Падишаха — дело нехитрое. Но Войтинский просто убьёт Британца, и делу конец! Я видел Войтинского, присутствовал на допросе, который вёл следователь из Ташкента. Скажу сразу: меня Войтинский заинтересовал именно в этом плане. Если вы мне скажете, как можно обуздать эту польскую торпеду, набитую до ушей лиддитом, мы будем думать дальше.

— Есть и шоры, есть и шпоры! У Войтинского в Вильно больная мама и четыре сестры без средств к существованию.

— Браво Дзебоев! Я в вас не ошибся. Не дай бог попасть в число ваших врагов! Расписывайте план операции, шифруйте и фельдъегерем ко мне. Аллюр «Три креста» — сверхсрочно! Звоните по телефону. Мой позывной для вас… Ну, пусть будет «Маскарад». До свидания, удачи нам всем. У нас через пятнадцать минут поезд.

 

Глава 5

Совещание у Дзебоева. Ключ на замочной дужке. Боевая тревога. Допросы и расспросы. Похитители блокированы. Ультиматум.

28 октября 1911 года.

Новоиспечённый ротмистр Отдельного корпуса жандармов Александр Георгиевич Кудашев-младший — заместитель начальника Особого отдела и помощник адъютанта Командующего войсками Закаспийской области столкнулся с ротмистром Кюстером на крыльце парадного подъезда резиденции Начальника. Обменявшись воинским приветствием, офицеры крепко пожали друг другу руки.

— Ого! Давно так со мною никто не здоровался! — сделал комплимент Кудашеву ротмистр Кюстер. — Как насчёт французской борьбы? Нет? Английского бокса? Тоже нет? Приходите к нам в управление. У нас прекрасный гимнастический зал. Буду рад пообщаться с вами во внеслужебной обстановке.

— Спасибо, Иоганн Иоганнович. В свою очередь разрешите пригласить вас на ужин по-домашнему, «обмыть», как у нас говорят, погоны ротмистра. Сегодня в семь вечера в доме полковника Баранова на улице Андижанской. Его племянница — моя невеста. Своего дома для приёма гостей пока не имею. Приходите, будем ждать!

Барону фон Кюстеру приглашение понравилось. На секунду прищурился:

— Минуточку, минуточку! Значит так… Елена Сергеевна Найдёнова — сестра милосердия! Дочь покойного Найдёнова, Красноводского исправника! Так? Отлично, это девушка из нашего круга, она будет вам хорошей женой. Желаю счастья. Спасибо за приглашение, обязательно приду.

— «Не стая воронов слеталась»… — вместо приветствия процитировал Пушкина подошедший Дзебоев. На его шинели — погоны полковника. Три звезды подполковника полиции уступили место чистым серебряным полям с двумя просветами. «Будь здоров тот, кто понимает», — как поговаривают в таких случаях в определённых кругах!

— Если вы, господа ротмистры, ко мне, то прошу, освободите крыльцо! Дежурная служба нервничает. Минуту назад я на своём тарантасе обогнал автомобиль Шостака, он уже на подходе.

Проходя через парадный вход и, козырнув дежурному поручику, коротко проронил: «Чаю»!

В повестку дня совещания, созванного Дзебоевым, пришлось внести изменения: ротмистр Кюстер так сиял всем своим видом, что не обратить внимания на его состояние не было возможности.

— Прошу вас, Иоганн Иоганнович! Неужели взломали замочек?!

— Да, господа! Маленькая, но победа, — Кюстер открыл кожаную папку с окованным серебром нижним уголочком с гравировкой: «Господину поручику И.Кюстеру в День Ангела от товарищей по оружию!». Достал из папки и разложил на столе лист пергамента с лотосом и тайнописью и несколько исписанных листов бумаги.

— Господа! Хочу отдать должное интуиции покойного ротмистра Кудашева-старшего. Случай с его кухаркой, запершей свой сундук защелкивающимся висячим замком, оставив на дужке ключ, мог бы считаться анекдотом, но не для такого человека, как Кудашев. Действительно, пергамент содержал в себе и тайнопись, и, одновременно, ключ к шифру. Ни военная, ни дипломатические почты, разведка тем более, не прибегают к таким приёмам. Случайность вычисления ключа очень низка, но она вероятна. Этот приём узкие специалисты знают и отрабатывают в первую очередь. К такому способу чаще прибегают дилетанты, в частности, коммерсанты. Как правило, они не надеются на память адресатов либо корреспондентов. Не уверены, что заранее оговорённый ключ со временем не стал известен третьим лицам. Не имеют возможности хранить либо возить с собой сложные шифрокарты. Не имеют достаточного опыта шифровки и дешифровки. В процессе шифрования достаточно допустить ошибку в один знак, чтобы последующий текст превратился в абракадабру.

Перейдём к документу. Слово «Bank», якобы появившееся в результате дешифровки, в процессе которой использовался английский алфавит, в действительности не имеет места в документе. Это случайное буквосочетание, хоть и имеющее какой-то смысл.

Действительно, документ написан на немецком языке с использованием немецкого алфавита.

— Вот текст на немецком языке, — Кюстер показал собравшимся один из листков, — а вот дословный перевод, — Кюстер роздал офицерам по листку.

«ДОРОГОЙ ГОТВАЛЬД НАША АВАНТЮРА ИНДИЙСКИМИ АЛМАЗАМИ ПРОВАЛИЛАСЬ УМИРАЮ ДИЗЕНТЕРИИ БОЛЬНИЦЕ ШИРАЗЕ НАДЁЖНЫМ ЧЕЛОВЕКОМ ПЕРГАМЕНТ ПОЙДЁТ ПОСОЛЬСТВО СТАМБУЛ ДЛЯ ТЕБЯ МЕСЯЦ НАЗАД ТЕГЕРАНА ОТПРАВЛЕНО ПИСЬМО ГАМБУРГ ОТЕЛЬ БЕРЛИН ДО ВОСТРЕБОВАНИЯ ПАРОЛЬ ПЯТНАДЦАТЬ ПЯТЁРОК ПРОПУСК ДВЕ ПЯТЁРКИ СПИСКИ БРИТАНСКОЙ АГЕНТУРЫ РОССИИ СУМЕЙ НА ЭТОМ ЗАРАБОТАТЬ ПРОЩАЙ ОБНИМАЮ ЗИГФРИД ЯНВАРЬ 1907 ГОД».

В дверь постучали. Кюстер сгрёб бумаги в кучу и накрыл их кожаной папкой.

— Войдите! — в голосе Дзебоева чувствовалось раздражение.

Вошёл вахмистр Веретенников.

— Барышню украли, ваше высокородие! У Барановых. Леночку!

На стене отчаянно зазвонил телефон. Дзебоев не успел взять трубку. В кабинет без доклада влетел дежурный поручик:

— Господин полковник, вас к себе начальник требует!

— Всем оставаться на местах! Пятиминутная готовность. Кудашев, возьмите трубку. Где сам Баранов? — Дзебоев уже взялся за ручку двери.

— Сегодня утром в Серахс выехал с инспекторской! — Веретенников ужом проскользнул под рукой Дзебоева. — Я коней приготовлю!

— Алло! — Кудашев снял слуховую трубку. — Служба адъютанта Начальника области!

— Владимир Георгиевич? Это вы, Владимир Георгиевич? — Кудашев услышал голос Барановой.

— Татьяна Андреевна! Это я, Кудашев! Выезжаю, через двадцать минут буду!

— Саша! Сашенька! Леночку увезли! Стреляли, Ёлбарса убили! Господи Боже, что же такое делается?!

— Не плачьте! Запритесь, сидите дома! Позвоните в Кеши командиру Таманского полка! Я выезжаю!

Вошёл Дзебоев:

— Боевая тревога! В доме Барановых силой захвачена и увезена Елена Найдёнова. Всего нападавших было четверо. Один из них убит казаком Пантелеевым. Трое ушли, увозя Найдёнову. Все — в текинских халатах и чёрных тельпеках, на конях гнедой масти. Местные городовые уже опрашивают свидетелей. Наши телефонная и телеграфная службы уже распространяют приказ Командующего. Подняты по тревоге полицейские и жандармские подразделения, казачьи полки, части пограничной стражи, туркменской милиции… Ротмистр Кюстер! Прошу вас убыть в своё Управление. Остановите все составы на железной дороге, как пассажирские, так и грузовые, в пределах Асхабадского уезда до особого распоряжения. Организуйте проверку пассажиров, паровозных бригад, груза, крупногабаритного багажа, паровозных тендеров и всего прочего! Я остаюсь на связи. Кудашев! Бери свой «Смит и Вессон», а ещё лучше — «драгунку» Мосина и верхи с Кузьмичом скачите к Барановым. Выполнять!

* * *

Улица Андижанская перекрыта с двух сторон полицейскими постами. Проведены осмотры более, чем в тридцати домах околотка. Опрашиваются без исключения все лица, находившиеся во время происшествия в домах либо на улице Андижанской и прилегающих улицах — Дехканской, Красноводской, Чарджуйской. За час опрошено более сотни лиц. Все сходятся в одном: похитителей сначала было четверо, а когда увозили девушку их было трое. Все утверждали, похитители — текинцы — в красных шёлковых халатах и в чёрных тельпеках. Кричали погоняя коней, по-туркменски: «Ур! Ур!», что означает «Бей! Бей!». Все, — кроме первого свидетеля, а, возможно, и соучастника преступления. Это сосед Барановых через дорогу — повар ресторана «Гранд-Отеля» — Тигран Аванов. Тиграна допрашивают за истекший час в третий раз. На этот раз допрос проводит сам Окружной прокурор коллежский советник юстиции первого класса Аркадий Николаевич Лаппо-Данилевский.

— Хватит ныть, не вашу дочь увезли. Прекратите ссылаться на предыдущие допросы. Не будете говорить, возьму под стражу, будем в тюрьме разговаривать. Радуйтесь, что ещё в своём доме находитесь.

— Зачем в тюрьму? Не надо! Я старый. Меня самого чуть не убили! Я уже десять раз рассказывал: Пришли четверо, достали наганы, приказали, чтобы вызвал из дома Барановых барышню, сестру милосердия. Буд-то жена моя заболела. Если не сделаю, убьют. И меня, и жену, а дом сожгут. Я испугался, ничего не соображал. Пошёл через дорогу к Барановым. У них калитка никогда днём не запирается, только на ночь. Вошёл во двор, пошёл к дому. Тут меня сзади хозяйка окликнула, что мне нужно. Я повернулся, пошёл к ней, стал что-то говорить, сам не сознавал, что на армянском говорю. Татьяна Андреевна не поняла, переспрашивает. Вдруг меня всего затрясло, я заплакал, на землю сел. Из дома барышня выбежала. Кричит, что случилось. Эти, в тельпеках, с улицы слышат крики, видят, что никто не выходит. Во двор трое ворвались. Татьяну Андреевну ударили, она закричала, упала. Тут Ёлбарс подлетел, где его черти раньше носили, спал, что ли! Прыгнул на одного, сбил с ног. Второго выше колена за ногу зубами схватил, только кость хрустнула. Бандит заорал, упал, стал в алабая из нагана стрелять. Двое других, под шумок, схватили барышню. Она отбивалась, кусалась, царапалась. Её ударили по голове нагайкой и бросили поперёк седла. Потом ускакали. А мне плохо стало с сердцем. И сейчас плохо.

— Последний вопрос: могли ли вы определить национальность нападавших?

— Русские.

— Не ошибаетесь? Другие говорят, что текинцы.

— Другие их только видели, а я с ними разговаривал. Вернее, разговаривал с одним, второй ругался на русском и как русский. Двое других помалкивали, но по лицам либо русские, либо хохлы, но уж точно — не туркмены! Зачем меня либо кого-то спрашивать. Поглядите на труп, что у ворот лежит в зубах у волкодава! Похож ли он на текинца?

— Хорошо, распишитесь здесь и здесь! Доктор, голубчик, возьмите Аванова к себе в карету, везите в «Красный Крест», ему с сердцем плохо. Сделайте всё, что только можно. Он нам очень будет нужен. Господин юнкер Лебедев, позаботьтесь, чтобы больной был в безопасности! — прокурор знал своё дело. — А это кто? Господин Кудашев?! Разрешите представиться — Аркадий Николаевич. Вы — единственный потерпевший, как физическое лицо, по делу о терракте, с которым я ещё не общался. Ну, это потом. Сначала то дело, по которому нельзя не быть оперативным. Кем приходится вам Елена Найдёнова?

— Невестой. Мы помолвлены. На Рождество думали обвенчаться.

— Что можете предположить о мотивах, о цели похищения вашей невесты?

— Сам хотел бы знать. Думаю, мы ещё часто будем встречаться, Аркадий Николаевич. А сейчас, извините, я должен поговорить с Татьяной Андреевной и искать Лену.

Прокурор продолжал работать с новым свидетелем:

— Фамилия, имя, отчество? Вероисповедание? Место жительства?

— Пантелеев я, казак из нестроевых Первого Таманского. Спал во флигеле. Услышал крики, собачий лай, схватил винтовку, выскочил во двор. Без очков. Плохо вижу, но, вроде, текинец из нагана палит. Ну, с первого выстрела и снял его. Навскидку.

Кудашев вошёл в столовую. Его встретила Пантелеева.

— Здравствуйте, Александр Георгиевич. Пройдёмте в спальню. Татьяне Андреевне плохо.

Навстречу Кудашеву поднялась Баранова.

— Саша, Саша! Горе какое! Что делать, ума не приложу!

— Верьте, мы найдём, мы вернём Леночку домой! Сейчас нет времени. Скажите, в чём она была одета?

— В синем в горошек… Нет, в коричневом, в гимназическом платье. Оно ей чуть коротковато, но для дома годилось. И в мерлушковой душегрейке. А что?

— Остались ли у вас её фотографии?

— Да, конечно, — Баранова открыла лаковую шкатулку для писем, — вот фото, с выпускного вечера.

— Спасибо, я возьму фотографию. Прошу вас дать мне какие-нибудь вещи, которые она носила недавно, ну, платок, носки… Возможно, пригодится для служебной собаки.

— Тапочки-домашники подойдут?

— Конечно. Максим Аверьянович не звонил?

— Дал телеграмму на штаб полка. Возвращается.

— Все, Татьяна Андреевна, ухожу. Буду держать вас в курсе. Ждите звонка, звоните сами. Не плачьте, надейтесь.

В столовой раздались резкие трели телефонного звонка. Пантелеева взяла трубку: «Дом полковника Баранова!». Обернувшись, встретилась с взглядом с Кудашевым: — Вас!

Кудашев взял трубку. Услышал голос адъютанта командующего:

— Александр Георгиевич? Дзебоев. Срочно ко мне. Есть новости.

Конь был в мыле, но через двадцать минут Кудашев входил в кабинет Дзебоева. Там уже находился барон фон Кюстер.

— Присаживайтесь, Кудашев. Новости такие. Сегодня в десять тридцать со станции Асхабад угнан состав с грузом леса. Машинист локомотива был убит в упор выстрелом из нагана, кочегару удалось спрыгнуть на ходу. Бандиты погнали состав на запад в сторону Красноводска. На втором километре грузовые платформы были отцеплены на ходу. В два часа пополудни в трёх километрах от полустанка Бахарден локомотив обнаружен казачьим разъездом. В будке машиниста найдено много мусора, предметы которого трудно отнести, как принадлежащие Найдёновой. Но вот на ступени, ведущей в будку машиниста, найдена прилипшая к мазутному пятну роговая пуговичка от женского платья, обшитая коричневой шерстяной тканью.

— Это Лены, Владимир Георгиевич! Я успел узнать, её увезли в гимназическом платье!

— Молодцом, Кудашев! У меня уже три протокола допросов, и ни в одном из них нет достаточных сведений о похищенной. Даже словесного портрета нет! Где нам брать профессионалов? Когда и как нам людей учить?! Фотографию, случаем, не привезли?

— Держите.

— Нормально. Вторая новость. На нас уже вышли похитители. Выставлены условия возвращения похищенной.

— Не может быть!

— Я не ожидал другого. Не для персидского же гарема её украли!

— Чего хотят?

— Читайте, вам Александр Георгиевич адресовано. Не стесняйтесь, берите. С записки уже сняты отпечатки пальцев. В Управлении у барона второй месяц работает криминалистическая лаборатория. Идём в ногу со временем!

— «Господину Кудашеву. Возвратите Реликвию, похищенную в индуистском храме Кришны, и барышня вернётся в свой дом. Отдайте Святую Реликвию нищему слепому Али-Юсуфу, что сидит у ворот Бехаистской Мечети. Торопитесь. Не возвратите похищенное к третьему дню, барышне будет плохо», — вслух прочитал Кудашев.

— Откуда они… Почему?!

— Придите в себя, Александр Георгиевич! Кто, что, почему и откуда — мы обязательно узнаем, но сегодня на это нет времени. Мы должны решить, удовлетворить этот ультиматум или нет. Вам слово, господин барон.

— Мне очень трудно дать ответ, господин полковник. Как офицер корпуса жандармов я обязан ставить интересы империи выше личных. Исходя из этого принципа, господину Кудашеву будет ещё труднее дать ответ.

— Хорошо, господин барон. Временно я снимаю этот вопрос. Сегодня утром мы не успели обсудить важность документа, важность информации, которую удалось расшифровать вам. Начнём снова с документа. Прошу вас, Иоганн Иоганнович.

— Есть два варианта. Первый вариант — документ подлинный. Он даёт доступ к сверхсекретнейшей информации — реестру агентов британской разведки в России. Недостаток: документ датирован январём 1907 года. Четыре с половиной года — срок не малый. Лежит ли ещё письмо до востребования в Гамбургском отеле «Берлин» в настоящее время? Второй недостаток: корреспондент, загибающийся от дизентерии, мог добросовестно заблуждаться, принимая реестр российских фамилий, может быть, полученных из телефонной книги, за список агентов британской разведки. Второй вариант: документ сфальсифицирован изначально. Пергамент подброшен Британцем через Карасакала с тем, чтобы взять нашего агента в Гамбурге в отеле «Берлин»!

— Интересно, — Дзебоев карандашиком стенографировал ответ Кюстера в своём блокноте. — Теперь вы, Кудашев.

— Прекрасная аналитика, господин Кюстер, поздравляю. Все вами сказанное должно быть учтено в дальнейшем. Со своей стороны прошу принять к сведению, как факт, внезапно проявившийся суперинтерес Британца к этому документу. У меня есть версия, основанная скорее на интуиции, нежели на фактах, кроме одного — интереса вернуть документ во что бы то ни стало! После разгрома отряда Карасакала Британец был просто обязан произвести тщательное расследование, выяснить причины и обстоятельства провала миссии Карасакала. В процессе расследования, Британец установил, что Карасакал, исполняя поручения британской разведки, как технического характера, так и политического, не брезгует и обыкновенным разбоем, в результате которого в руки Карасакала попадает что-то важное, не оценённое им по достоинству. Да к тому же Карасакал оставляет пергамент, как вещественное доказательство в России у человека, связанного с аулом Кара-Агач, отказавшимся сотрудничать с Британской Короной, причастного к разгрому отряда Карасакала. Прошу простить меня, господа офицеры, начиная говорить, я просто думал вслух. Теперь я уверен, так оно и есть. Табиб-ага грозит опасность. Люди, похитившие Найдёнову, знакомы с цепочкой: Карасакал — Табиб-ага — Кудашев-старший — Кудашев-младший — Найдёнова — Дзебоев! Мой ответ — документ подлинный!

— Спасибо, Александр Георгиевич. Господа! Я избавлю вас от необходимости решать проблему приоритетов личных интересов и государственных. Властью, данной мне, принимаю решение: ультиматум будет удовлетворён!

Кудашев и Кюстер переглянулись. Дзебоев сделал вид, что не заметил этого.

 — С некоторыми поправками, господа, с некоторыми поправками. Завтра, к восьми утра я жду вас здесь.

Вас, господин барон, я прошу тем же ключом подготовить тот же текст, изменив только город Гамбург на город Асхабад, а отель «Берлин» — на «Гранд-Отель».

Вас, господин Кудашев, попрошу ещё сегодня поговорить с Асхабадскими антикварами на предмет приобретения какого либо документа или изображения на пергаменте размером двадцать пять на двадцать пять сантиметров. Не получится — найдите приличную овчинку и художника, который будет способен изготовить из неё пергамент, состарить его и скопировать рисунок и надпись золотом. На подлиннике я вижу клеевые краски, это облегчает задачу, масляные сохли бы целую вечность.

Последнее, для полной картины: за слепым нищим Али-Юсуфом уже установлено наблюдение. Район полустанка Бахарден взят в кольцо силами кавалеристов Первого Таманского полка. Господа командиры клянутся, что за пределы этого кольца ворон не вылетит. На подходе сотня Первого Кавказского полка. Кавалеристы туркменской милиции во главе с самим полковником Маргания уже прочёсывают караванные пути в Кара-Кумах, проверяя колодцы, пастушеские хошары, опрашивая население. Объявлена награда в тысячу рублей золотом за информацию, которая позволит задержать преступников и вернуть похищенную. Уверен, уже нет туркменской кибитки, где этот вопрос не обсуждался бы. У вас всё?

— У меня информация, — поднял ладонь вверх Кюстер. — Наша служба уже установила отсутствующих без уважительных причин железнодорожников, способных вести локомотив, а также способных отцепить на ходу состав от паровоза. Это машинисты Перфильев, Фрунтиков и Бармин, кочегар Семенов из Кизил-Арватского депо, кочегар Исаев и кондуктор Леший из Асхабадского паровозоремонтного депо. Ближайшее окружение этих лиц опрашивается. В служебных помещениях и в частных квартирах проводятся обыски. Это все.

— Хорошо. Жду вас завтра в восемь. До свидания, господа офицеры.

 

Глава 6

На что ещё может сгодиться старый полковой барабан. Картотека фотографа Минкина. Начало войсковой операции. Чёрный кот — «почтовый голубь».

29 октября 1911 года.

Ночь пролетела быстро. В восемь утра на столе Дзебоева лежали два куска пергамента украшенных орнаментом и цветами лотоса с надписью золотом на санскрите «Харе Кришна».

Дзебоев с минуту всматривался в миниатюры, посюжетно сравнивая изображения.

— Здорово! Подождите, сам узнаю, который из них новодел. Вот этот, правый. Свежим клеем пахнет! Придётся в махорке подержать! А как с обратной стороны?

Общий желтовато-коричневый тон с грязноватыми пятнами и потёками был одинаков. Только на одном в две колонки аккуратно были выписаны числа тайнописи, второй пергамент был чист.

— Не успели, господин барон? — Дзебоев взглянул на Кюстера.

— Вы просто устали, господин полковник! Всё, что надо согласно вашим указаниям на документе уже присутствует. Надеюсь, у Британца хватит ума нагреть пергамент!

— Замечательно. Извините, господин барон, я действительно немного устал. Теперь коротко поведайте, где такого мастера разыскали?

Настала очередь отчитываться Кудашеву.

— Изготовил пергамент из куска старой кожи с малого полкового барабана и расписал его фотограф Минкин. Его фотоателье на Левашовской у Текинского базара. Минкина часто использует полиция и прокуратура в следственных действиях, при которых необходимо фотографирование. Так что, Минкин — человек известный. Он не только фотограф, но и приличный художник-портретист. Высот Карла Павловича Брюллова ещё не достиг, но персидские купцы с удовольствием заказывают у него портреты маслом. Будучи допущенным к секретной работе над миниатюрой, Минкин дал официальную подписку о неразглашении государственной тайны, расписался в ознакомлении с соответствующей статьёй Уложения об уголовных наказаниях. Работал практически всю ночь. От нечего делать, я просматривал его старые работы, невостребованные портреты маслом. Минкин мне не мешал. После полуночи электричество было отключено. Утыкав свой рабочий стол десятком свечей в дополнение к керосиновой лампе, Минкин трудился вдохновенно, ничего не видел и не слышал. Просмотрев портреты и фотографии, лежащие доступно, я имел вольность заглянуть в приоткрытый книжный шкаф, в котором также виднелись фотографии. Вот, что я обнаружил, — Кудашев выложил на стол перед Дзебоевым несколько фотографий наклеенных на картонные паспарту без авторских вензелей.

На первой фотографии — портрет Дзебоева, на второй — Шостака, на третьей — Ростов-Малыгина и так далее, включая портреты и самого Кудашева, барона фон Кюстера и более двух десятков иных лиц офицерского командного и полицейского составов. Каждая фотография на обороте была аккуратно подписана остро заточенным химическим чернильным карандашом с указанием звания, фамилии и должности портретируемого.

— Я знаю Минкина, но лично у него никогда не фотографировался. Раньше офицеры жандармерии фотографировались у доверенного фотографа в «Гранд-Отеле»… — перебил Кудашева Кюстер.

— Аналогично, — вставил Дзебоев.

— А на сегодняшний день в Управлении существует собственная криминалистическая лаборатория с классным фотографом! — закончил Кюстер.

Кудашев продолжил:

— За работу я заплатил Минкину двадцать пять рублей, вот расписка. Но изъял всю его картотеку, включая негативы. Как положено: с протоколом изъятия, подписями дежурного городового и понятых. Я подписал постановление о взятии Минкина под стражу. Сейчас его допрашивает Лаппо-Данилевский.

— С Минкиным потом, — прервал Кудашева Дзебоев. — Я боялся, мы не сможем сделать хорошую копию с пергамента не только к вечеру, но и к третьему дню. Спасибо! После полудня сбросим фальсификат в «почтовый ящик» — Али-Юсуфу, но отследим «почтальона». Господин барон! Прошу вас организовать эту акцию на самом высоком уровне. Не провороньте «почтальона» после того, как нищий слепой старик получит от нашего человека пергамент. В этой операции должны быть задействованы все свободные чины общей полиции и жандармерии. Только не устраивайте свалку на самой Куропаткина. Пусть все выглядит как можно более естественно. Рассредоточьте людей по всему околотку. Меняйте их чаще. Приготовьте и конный наряд, спрячьте его в одном из близлежащих дворов. Али-Юсуф живёт на Гаже вместе с малолетним беспризорным мальчишкой, которого называет внуком. Третья саманная мазанка от заднего забора «Красного Креста» по Чарджуйской. Отследите весь маршрут передвижения нищего. Не упустите из своего внимания и мальчишку. Не будет результата сегодня, через два дня произведите обыск, допросите Али-Юсуфа. К работе!

Зазвонил телефон.

— Дзебоев слушает.

Через пару минут положил трубку.

— На дежурную службу пришла телеграмма из Бахардена от командира Первого Таманского полковника Филимонова. Фёдор Петрович сообщает, что в районе Ков-Ата близ аула и полустанка Бахарден блокирована группа вооружённых всадников численностью в пятнадцать-двадцать человек. Найдёнова у них. Ведутся очень тяжёлые переговоры. Требуют приезда Ярым-Падишаха, так у нас по-тюркски прозвали Туркестанского генерал-губернатора — «полуцарь». Господин барон, дайте отбой блокаде железной дороги по уезду. Через час в Асхабад должен придти из Мерва поезд с казачьей сотней Первого Кавказского полка, направляющихся к Бахардену. Ещё через час они будут в Бахардене. Вместе с ними едет полковник Баранов.

Кудашев крепко взял Дзебоева за локоть:

— Владимир Георгиевич! Здесь не войсковая операция нужна. Уничтожить группу в двадцать сабель — дело не хитрое. За потери среди казаков тоже никто в ответе не будет. Но… Вы же знаете, никто заложницу не собирается отдавать. Никто и никогда не отдавал, но всегда получали то, что хотели! Нужно по-другому. Тоньше надо… Позвольте мне!

* * *

Ни филёры наружного наблюдения, ни постовые полицейские, ни сам Кюстер, сидевший переодетым в трубочиста на чердаке соседнего с мечетью дома, так и не обратили внимания на чёрного кота, шмыгнувшего из-за спины слепого нищего Али-Юсуфа в раскрытые ворота двора Бехаистской мечети. Там, в тени розовых кустов, кот попытался избавиться от чёрного бархатного подбрюшника, крепко подвязанного шнурками на шее и спинке. Потеревшись о ствол тутовника и покатавшись по пожухлой травке, кот выскочил из ворот, стремглав пересёк улицу Куропаткина, чуть не попав под копыта коня императорской фельдъегерьской службы, и скрылся во дворе дома, ранее принадлежащего покойному караван-сарайщику Ширинову, а теперь виноторговцу Ованесяну. Через минуту кот царапался в двери квартиры на втором этаже, где его ждала миска с варёной требухой и освобождение от подбрюшника.

Старый толстый киргиз вытряхнул из бархатного подбрюшника квадратный кусок пергамента, украшенного цветком лотоса и непонятной надписью золотом.

Подойдя к окну, выходящему на Куропаткина, чуть отодвинул тяжёлую штору, одним глазом оглядел улицу. Али-Юсуф всё так же сидел у распахнутых ворот мечети, встречая и провожая редких прохожих протянутой для подаяния пустой глиняной миской.

Через час киргиз уже трясся по направлению к Мерву на старом тарантасе, загруженным штуками Ивановской мануфактуры. На самом дне тарантаса в рулон чёрного в белый горошек ситца был закатан заветный кусок пергамента — какая-то реликвия какого-то индуистского бога.

 

Глава 7

Похитители блокированы. Гульбеддин Рисалэ и генерал Мирза Кипчак-Кураж-бек. Перемена заложников. Ночная молитва.

В этот же день.

29 октября 1911 года. 3 часа пополудни.

Предгорья Копет-Дага вновь, как весной, украшены нежной зеленью трав, выгоревших было за знойное лето. Осенние дожди и тёплое, не по-летнему нежное солнце вновь пробудили к жизни испепелённые жарой холмы.

— Однако, припекает! — молодой казак снял свою мохнатую кубанку и вытер бритую голову рукавом.

— Лежать смирно, не высовываться! Не ровен час, на пулю нарвёшься. Не на гулянку приехал, — сурово оборвал молодого лежащий рядом в траве урядник.

Они здесь не одни. Плотным двойным кольцом с интервалом в два конских корпуса казаками блокирован выход из безымянного ущелья. Их не рассёдланные кони лежат, прикрывая своими телами хозяев. Винтовки готовы к бою.

— И долго нам тут ещё загорать?

— Угораздило ж меня с тобой в одну сотню попасть. Кончай ныть, велю выпороть! Готовьсь! К бою!

Из ущелья на полном скаку вылетел всадник в цветном халате при чалме, конец которой трепетал на ветру, словно кавалерийский значок. Молнией прошёлся вдоль фронта заставы и нырнул обратно в ущелье. Привставшие и изготовившиеся было к стрельбе, казаки снова укладывались поудобнее.

Теперь захотелось поговорить уряднику.

— Мить, а Мить! Видишь дырку в горе?

— Ну?!

— «Ков-Ата» зовётся. Пещера такая. А переводится с курдского — «Отец Змей»! Вот как! Змей там нет, но летучих мышей пропасть. А главное, озеро в пещере есть. Подземное. Посреди озера остров необитаемый. А само озеро обозреть нет возможности. Уходит далеко под гору. Находились смельчаки, пытались плавать по озеру, так их потоком утягивало в подземную реку. Был случай, пропали люди с лодкой вместе. Не выплыли. Но некоторые вещи их в двадцати верстах отсюда у аула Арчман река на поверхность выбросила. Так, вёсла, шапки… Вода в озере целебная. Круглый год тёплая газированная, но воняет, как в преисподней и положено — палёной серой! Местные к этой пещере близко не подходят, боятся, нечистым местом считают.

— Сами-то там бывали, Степан Афанасьевич? — оживился молодой казак.

— Не был бы, не говорил бы. Прошлым годом довелось немца одного, учёного историка, с компанией к пещере сопровождать. Он вишь, следы древнегреческие, по старым песням известные, разыскивал. Увидев, очень доволен был. Рассказывал, что греки об этой пещере ещё тыщу лет назад знали. Уверены были, что души умершие этой пещерой в загробное царство Тартарары попадают. Реку подземную Стиксой звали. По реке покойных на лодке дух подземный Харонус перевозил. Потому греки преставившимся в рот медную монету клали — плату за перевозку!

Помолчав, урядник достал кисет и начал деловито свёртывать «козью ножку». Свернув, сунул было в рот, но опомнился, недовольно кашлянул и спрятал «козью ножку» обратно в кисет.

— Интересно…— протянул молодой. — Время будет, обязательно загляну, в целебной водице искупаюсь!

— Искупайся, искупайся, — иронично хмыкнул урядник, — Только пятачок не забудь за щёку положить!

— Степан Афанасьич! А мы что с этими текинцами делать будем? Воевать? — спросил урядника молодой.

— Были бы текинцы — с ними их собственные ханы разобрались бы. Это афганцы. Молодые афганские балбесы. Вроде тебя. Третий месяц по Закаспию гуляют. От самой Кушки. Назад им дорогу Кавказский казачий полк перекрыл. Вот, в конце концов, в облаву попали. В чужое дело вляпались. У нашего полковника Баранова какие-то уроды племянницу украли. Совсем молоденькую девушку. Выкуп получить хотели. В этой самой пещере и надумали спрятать. Да нарвались на афганцев. Как там всё у них перепуталось, пока не известно. Но барышня и похитители у афганцев. Теперь высокое начальство ждём. Торговаться будут. Воевать повременим, можно девицу потерять. Чу! Начальство подъехало. Кончай трепаться!

Запели горны.

— Подъём! Кончай спать! По коням! — послышались команды. Казаки вставали, поднимали коней, садились в седла, не ломая линии оцепления. Только временами оглядывались назад. Со стороны железной дороги к Ков-Ата подходила казачья сотня Первого Кавказского полка во главе с его командиром полковником Кияшко. Рядом верхами полковники Филимонов, Баранов и незнакомый генерал в высокой треуголке с трепещущими на ветру белыми перьями. Генерал без шинели, его китель расшит золотыми лавровыми листьями и усыпан крестами и звёздами. На золотой парчёвой ленте — парадная шпага. Он уже не молод. Усы и короткая борода белы, как снег. Левая сторона лица изуродована шрамом сабельного удара, глаз прикрывает чёрная атласная лента. Правая рука явно покалечена. Кисть неестественно вывернута внутрь и в сторону. Позади командиров — полковое знамя и взвод духового оркестра верхами же.

Знаменоносец с охранением и духовым оркестром остались в тылу оцепления, заняв небольшую возвышенность. Офицеры были пропущены казаками оцепления и проследовали к ущелью, занятому афганцами. В пределах сотни метров до входа остановились. Вперёд на двадцать шагов выдвинулись горнист и парламентёр — штабной писарь и переводчик вахмистр Ахмедов.

— Начинайте! — Филимонов махнул парламентёру нагайкой.

Горнист сыграл «Слушайте все».

— Господин Гульбеддин Рисалэ Афгани! — громко выкрикнул на фарси парламентёр. — Вы хотели разговаривать с высоким русским начальником. Выходите! Вас ждут.

Из зарослей арчи и боярышника медленно с достоинством выехал молодой всадник на великолепном ахалтекинце. Его сопровождали двое на конях попроще. Все трое при саблях и кинжалах, но без огнестрельного оружия.

Не глядя на парламентёра, Гульбеддин проехал прямо к офицерам. Не здороваясь, глядя генералу в лицо, спросил:

— Это ты — «Ярым-Падишах»?

— Во-первых, здравствуйте, господин Гульбеддин! — генерал начал разговор на фарси, остановив переводчика знаком левой руки. — Нет, не «Ярым-Падишах», я его первый помощник. Я князь Мирза Кипчак-Кураж-бек. «Ярым-Падишах» не смог бы за одни сутки приехать в Бахарден из Ташкента. Но он сейчас ещё дальше — в Петербурге! Говорите со мной. Мои слова — слова «Ярым-Падишаха»!

— Нам с тобой особо говорить нечего. Я со своим отрядом три месяца назад случайно попал в Россию, где ваши казаки устроили на нас охоту, как на диких зверей. Мы были вынуждены уходить от преследования всё дальше и дальше от родной земли, кормиться тем, что удастся найти! Я хочу беспрепятственно уйти назад в Афганистан. Ваша девушка пойдёт с нами. Вы будете провожать нас и получите девушку в Кушке, на границе с Афганистаном! Вы будете кормить и охранять нас. Эти условия обсуждению не подлежат, но выполняются. Сейчас мы отдадим вам похитителей девушки. Мы поняли, она не простого рода, раз за ворами была устроена такая знатная погоня! Один из них тяжело ранил моего брата. Брат умер сегодня утром в страшных мучениях!

Из ущелья выехали ещё двое. Они гнали плетьми трёх мужчин со связанными за спиной руками. Пленники остановились перед русскими офицерами. Их непокрытые головы были опущены. Один из них был в красном текинском халате, двое других в простых синих сатиновых рубахах-косоворотках. По внешности — простые русские мастеровые, скорее всего — железнодорожники.

— Вот этот убил моего брата! — Гульбеддин указал на крайнего.

Молнией сверкнула кривая сталь. Из шейных артерий фонтаном ударила кровь, оросив зелёную мураву на три шага вокруг. Голова похитителя упала на землю. Гульбеддин оскалившимся хищным зверем смотрел на русских. Их лица были спокойны и беспристрастны.

— Этих двух я дарю вам живыми в знак моих добрых намерений. Покарайте их сами! Но я не слышу слов согласия на моё благородное предложение. Или вам не нужна девушка? Тогда будет бой! Мы сумеем умереть достойно. На всё воля Всевышнего! Бог Велик!

Парламентёр добросовестно переводил на русский слова афганца, но был бледен, как свежевыбеленная стена. Генерал чуть-чуть тронул своего коня шпорами, тот послушно сделал шаг вперёд.

— Господин Гульбеддин! В ваших словах чувствуется убеждённость и сильная аргументация. В принципе ваше предложение принимается. Спасибо за подарок. Разрешите сделать вам ответный. Примите моё оружие! — генерал одной левой вытянул из перевязи шпагу вместе с ножнами и протянул её афганцу.

Гульбеддин не смог сдержать улыбку. Обернулся к своим моджахедам. Те склонили вниз головы. Принял шпагу: — Хорошо! Значит договорились! Мы друзья, всё будет хорошо.

— Не совсем, — покачал головой генерал. — Девушка больна. Она может умереть дорогой. Что тогда будет с нашей дружбой? До Кушки не меньше семи дней пути, а то и все десять! Нельзя весь путь гнать лошадей галопом. У меня есть маленькая поправка к договору. Вместо девушки с вами поеду я. Мы приятно проведём время. Познакомимся ближе. Такая дружба будет на пользу не только нам с вами. Я готов ехать не только до Кушки, но и в Герат, и в Кабул. Вы будете моим военным конвоем. Я готов оплатить ваши услуги!

К такому повороту Гульбеддин явно не был готов. На востоке женщина конечно имеет цену. И эта цена измерима. В сложившейся ситуации что-то было не так. Девушка явно из простых. Одета недорого. Ни одного украшения. А за неё уже отдана шпага, отделанная золотом! Подняты казачьи полки. Прибыл генерал… Обмен явно не равноценен. Здесь подвох!

— Почему вы рискуете жизнью?

— Очень просто: хочу спасти ваши жизни и стать вашим другом. У меня есть друзья на Кавказе, в Петербурге, в Париже. Для меня всегда готов дастархан в Бухаре и в Тегеране, но у меня нет друзей в Герате! Решайте.

Гульбеддин угрюмо молчал. Он был готов повернуть назад. Генерал понял, что его миссия на грани провала. С этим бандитом нужен другой тон:

— Открою секрет: либо я еду с вами, либо начнётся бой. Но есть одна тонкость… Это не для всех. Отъедем в сторонку!

Генерал приблизился к афганцу вплотную и негромко что-то сказал ему на ухо.

Афганец отшатнулся:

— Вы лжёте! Русские так не поступают!

— На войне, как на войне! Согласен, это не русский обычай. Это ваш родной обычай, который вы, моджахеды, продемонстрировали в войнах с англичанами. Сегодняшний конфликт развязали не русские. Мне бы следовало предложить тебе просто сдать оружие, а при отказе — изрешетить это ущелье из тысячи стволов! Прикажи привести девушку! Я поеду вместо неё! Не хочешь быть моим другом, прими меня как пленника! Или мне сказать вашим людям то, что я сказал тебе на ухо?!

— Сойди с коня, генерал! Ты мой заложник, — не глядя на русского, процедил сквозь зубы Гульбеддин. — Прикажи передать нам барана, рис, масло, чай, сахар, хлеб. Не забудь табак и нешэ! Сегодня будешь ужинать в моём обществе. Завтра с рассветом выступаем.

Обернувшись к моджахедам, распорядился:

— Вывести девушку!

Обернулся к своим и генерал:

— Ребята! Принимайте Елену Сергеевну! Я еду с афганцами. Выступаем утром. Привезите к ущелью всё, что нужно для плова. Курбаши отдельно просил табаку и анаши. Обязательно анаши! Вы уж постарайтесь, уважьте.

Перемена заложников произошла мирно и без помпы. Духовой оркестр не понадобился. Леночка шла, закрыв лицо двумя руками, ничего не видя и не слыша. Генерал шёл тяжело, медленно, приволакивая левую ногу. Он не взглянул на заложницу. Его сухая правая рука с нелепо вывернутой кистью была плотно прижата к правому боку, левая отмахивала каждый шаг, как на параде. Так они и разминулись. Под прицелом «берданок», кремнёвых карамультуков и винтовок Мосина.

* * *

Ближе к ночи Найдёнова была доставлена в Асхабад.

— Слава Богу! — были первыми словами Татьяны Андреевны, бросившейся навстречу племяннице, — Леночка, родненькая, как ты?!

Обнявшись, они заплакали.

— Я хорошо, со мной ничего, меня не обижали… Но, Таня, милая! Сколько вокруг было крови! Разве так можно! Почему?! Кому это нужно?!

— Не знаю, Леночка! Ничего не знаю. Вернутся мужчины — расскажут…

— Мужчины… Вернутся? Где Саша?

— Он там, в Бахардене! И Максим Аверьянович уже успел прямо из Мерва… Ты их не видела?

— Максима Аверьяновича одну минуту. Он меня поцеловал и сказал: «Всем сукам бошки поотрываю!», потом ускакал к оцеплению, а меня казаки подсадили на коня, и мы верхами поехали к станции. Через час подали локомотив. Я с ними в штабном вагоне ехала в Асхабад, на станции меня Владимир Георгиевич встретил.

Вдруг Лена закрыла лицо руками и зашлась в тяжёлом плаче, продолжая говорить сквозь рыдания:

— Господи, ну какая же я дурёха! Ведь это Саша пошёл к афганцам вместо меня! Мне говорили, я не понимала, но всё же догадалась, что меняют меня на какого-то старого хромого генерала! Когда из лагеря уходила, тоже плакала, на генерала даже не посмотрела! А это Саша шёл! Саша!

Эту ночь и Лена, и Татьяна Андреевна провели на коленях у иконы Казанской Божьей Матери. Позади них молилась Мария Васильевна Пантелеева. Огонёк лампадки скупо освещал лик Богородицы, потрескивал, пламя качалось, казалось, от каждого вздоха женщин… Ни минут, ни часов никто не считал. Внезапно Лена встала:

— «Богородица, Дева, радуйся»! Танечка, милая! Всё хорошо! Я знаю! Всё, нет беспокойства. Танечка! Баба Маша! Всё закончилось. Днём все дома будут! Ставьте пироги, готовьте пельмени. В обед много гостей кормить придётся!

 

Глава 8

В штабе экспедиционного отряда. Двести текинских сабель в тылу казаков. Во вражеском стане. Котелок с кипящим маслом. Потерянная треуголка. Пир на улице Андижанской.

Ночь наступила в положенный час. Ближе к полуночи вышла луна. Она была в ущербе, но её свет щедро освещает казацкие цепи, горные вершины и склоны ущелья, в котором укрылись моджахеды. В ущелье гуляют, словно празднуют победу.

В казачьем стане тихо. Пластуны уходят и возвращаются с донесениями каждый час.

Сотня Первого Кавказского с наступлением темноты, спешившись, разделилась и без шума заняла оба склона злополучного ущелья. Похолодало, но казаки не жалуются. Все в шерстяных суконных шинелях, среди них нет голодных. По солдатскому котелку горячей гречневой каши на бараньем курдючном сале с выжирками и по чарке виноградной в ужин досталось каждому. Великое дело — железная дорога! Вместе с казаками доставлены и полевые котлы-кухни.

В штабе экспедиции тоже не спят, слушают очередное донесение.

— Афганцы жгут костры, пьют чай. Никто не спит. На возвышенности только один пост. Мы его знаем, не беспокоим. Хороша охрана у лошадей. Один пешим порядком всё время в движении, обходит коней вокруг. Второй всегда в седле, но стоит, старается не беспокоить других. В центре ущелья поляна. Большой костёр. На камнях сидят четверо. Генерала видно плохо, у него чёрный мундир. Афганцы все, как на ладони, видны хорошо. Одеты в белое либо в цветное. От ущелья хорошо чувствуется запах анаши. Курят во всю. Смеются. Пока всё.

— Хорошо, продолжайте наблюдение! — полковник Филимонов обернулся к присутствующим офицерам. — Насчёт анаши — это хорошо придумано. Где достали?

— Места надо знать! — мрачно усмехнулся Баранов. — Пограничники из последней контрабанды выделили без расписки. Я моджахедам кроме хумара ещё добрый шмат терьяка послал. Может, к утру перетравятся, возьмём без боя!

В штабную палатку ворвался запыхавшийся юнкер Лебедев, обратился к Филимонову:

— Господин полковник! Разрешите доложить: На подходе к Бахардену со стороны Асхабада боевое охранение нашего полка остановило конный отряд текинцев в две сотни сабель. Командир — подполковник Ораз-Сардар — начальник личной гвардии Махтумкули-хана…

Полковник Филимонов резко повернулся к командиру Первого Кавказского казачьего полка — полковнику Кияшко:

— Это как понимать, Пётр Иванович? У нас в тылу двести сабель текинцев!

Полковник Кияшко развёл руками:

— Где мне шапок-невидимок на конную сотню набраться?! Конечно, в Мерве ставка Махтумкули-хана отслеживает все крупные перемещения казачьего полка. Нам не стоит волноваться. Эти афганцы уже текинцев сами достали. Но, конечно, подполковник Ораз-Сардар не тот человек, которого можно не принимать в расчёт!

— Это я! Здравия желаю, господа офицеры! — в палатку, не снимая тяжёлого белого тельпека, вошёл высокий туркмен в красном шёлковом халате с погонами подполковника. — Здравствуй, брат!

Филимонов и Ораз-Сардар крепко обнялись. С остальными офицерами туркмен здоровался обеими руками.

— Бог в помощь! — Ораз-Сардар сел на предложенный походный стул. — Ещё не начинали? Нет? Хорошо. Я боялся опоздать. У меня приказ Махтумкули-хана — привезти ему головы моджахедов. Мы идём за ними от Серахса. За этим отрядом кровавый след стелется от самой Кушки. Они не в первый раз вторгаются в земли Ахала. Воруют детей, девушек, угоняют скот… Это беспредел! Не ходят же туркменские джигиты в аламан на Афганистан! Прошу разрешить мне возглавить ночной штурм!

— Спасибо за помощь, дорогой Ораз-Сардар! — полковник Филимонов ещё раз пожал Сардару руку. — Его величество император России не оставит без внимания вашу готовность встретить опасность вместе с русскими в одном строю! Уверяю вас, представление к наградам российскими орденами на его высочество Махтумкули-хана и на вас лично уйдут в Санкт-Петербург первой же фельдегерьской почтой. Но операция уже утверждена Командующим Туркестанским Военным округом. Могу только предложить вашим людям усилить оцепление. В случае прорыва — примете участие в погоне и в ликвидации противника. В любом случае их головы — ваши.

Филимонов открыл походный сундук, достал из него короткоствольный никелированный револьвер «Наган» в кобуре красной лакированной кожи:

— Это вам, дорогой Ораз-Сардар, на память о встрече! Тульская работа, штучный наградной экземпляр. Пусть он послужит доброму хозяину в справедливом деле!

Ораз-Сардар поблагодарил, передал подарок своему ординарцу, который тут же сунул револьвер за пазуху.

— Вот и славно. Отдыхайте пока. Сейчас чаю попьём! — Филимонов направился к выходу из палатки. Вслед за ним вышел и Баранов.

Он был обеспокоен:

— Не погорячились насчёт голов, Фёдор Петрович?

— Нам этого уже не избежать, Максим Аверьянович. Дай Бог, сдержать текинцев, не дать им раньше времени прорваться в ущелье. Тогда в свалке может погибнуть и заложник.

После некоторого раздумья:

— Однако, по большому счёту, приказ Махтумкули-хана развязывает и нам руки. Понимаешь?

* * *

В ущелье у большого костра четверо. Генерал в чёрном мундире, афганцы в ярких многоцветных шёлковых халатах, в белых тюрбанах. У генерала связаны только ноги. Поверх дорогих лакированных сапог прочный шерстяной аркан с узлом, позволяющем только-только переступать, но не шагать, и уж никак не бежать. Его сухая правая рука моджахедов не интересует, а одна левая — не беспокоит. У этих «детей Гиндукуша» ещё сохранилось в подсознании впитанное с молоком матери уважение к сединам стариков, сострадание к калекам.

В блюде, стоящем перед сотрапезниками ещё есть плов, но афганцы уже насытились, пьют чай, набивают побитый латунный кальян табаком.

— Почему не кушаешь, русский? Считаешь нас собаками, недостойными твоего общества?! — Гульбеддин смотрел на генерала сузившимися от хумара глазами.

— Я стар, курбаши, моя печень не принимает жирную пищу. Ты лучше ответь, что означает слово «Гиндукуш»? «Куш» — я понимаю — «птица», «орёл», а — «Гинду»?

— Русские не умнее англичан! Такие же тупые и самодовольные. Если ты что-то бормочешь на фарси, ещё не значит, что будешь понимать пуштунов! «Гиндукуш-Хиндукуш» означает «Смерть индусов»! Афганцам не страшны ни жара Хиндустана, ни морозы Крыши мира. Когда ведут рабов из Индии в Афганистан, большинство из них дохнет, простудившись на перевалах Гиндукуша. Понял, русский?

— Понял, спасибо за ответ.

— Ты ещё не всё понял. Скоро твои знания наших обычаев будут основаны не на слухах, распространяемых неверными, но на собственном опыте!

Кальян, изрыгавший запах курившейся смеси опиума с гашишем, передавался моджахедами из рук в руки по кругу. В костёр был поставлен маленький медный котелок, почти доверху наполненный растительным маслом. Моджахед, державший в руках конец аркана, связывавший ноги генерала, вынул из сапога небольшой острый нож и, поднявшись с места, обошёл генерала и встал у него за спиной.

— Что-то тепло стало, — русский неловко одной левой рукой начал расстёгивать мундир на своей груди.

— Хорошо, что тепло. Скоро будет жарко. Прежде, чем мы приступим, я расскажу тебе суть дела, русский. Пусть твой мозг познает ужас раньше, чем твоё тело — боль, — Гульбеддин решил поглумиться над заложником. В его руках длинная суровая нить. — Видишь, эта нить не даст тебе истечь кровью, когда мы острым ножом внесём некоторые изменения и в наш договор, и в твоё тело! А это раскалённое масло, — Гульбеддин ногой указал на кипящий в огне котелок, — не даст воспалению забрать твою ничтожную жизнь до того, как мы вернёмся домой! Быстрее осознавай сказанное. Думай! Проси помилования. Мы скоро начнём!

 — Я всё понял. И на пушту — понял!

Не поднимаясь с места, генерал левой ногой прямо в огне костра, словно мяч, поддел котелок с кипящим маслом и ударом послал его прямо в лицо Гульбеддину. Одновременно его левая рука нырнула под правую руку расстёгнутого мундира, вышла оттуда уже вооружённая «Браунингом». В падении вправо — выстрел в сзади стоящего моджахеда! Второй выстрел — в узел аркана, связывающего ноги. Третий выстрел в сотрапезника с поднятой саблей, готового разрубить русского пополам. Ещё один прыжок в ручей, прыжок на другой берег и за камень, в спасительную тень нависшей скалы и густого боярышника.

Вместо четвёртого выстрела — шквальный огонь из винтовок Мосина с обоих гребней ущелья. Первой мишенью стала мечущаяся огненная фигура горящего живьём курбаши. Через минуту стрельба стихла. В ущелье, тихим пламенем догорали костры. Никакого движения внизу не наблюдалось.

— Прекратить огонь! Винтовки на предохранитель! — послышались команды.

— Кудашев! Вы живы? Откликнитесь! — услышал наш герой голос Баранова, доносящийся откуда-то сверху.

Не отвечая, Кудашев, ибо это был именно он, встал из своего каменного укрытия и, стараясь не попадать в полосу лунного света, придерживаясь каменной стены ущелья, не выходя на его средину, покинул место боя.

Из ущелья ротмистр Кудашев вышел упругим быстрым шагом с высоко поднятой головой. Он был всё в том же генеральском мундире, мокром и измазанным песком и сажей. Треуголка с перьями, полученная напрокат в русском драматическом театре, осталась где-то в злополучном ущелье.

* * *

И пироги, и пельмени, приготовленные в доме Барановых, пришлись ко столу вовремя. В два часа пополудни улица Андижанская вновь огласилась стрельбой, автомобильными клаксонами и многоголосым казачьим хором:

Русскую народную сменил бессмертный марш Агапкина:

За рулём «Роллс-Ройса» генерала Ростов-Малыгина сам исполняющий обязанности Начальника Управления ротмистр Кюстер. В его машине ротмистр Кудашев и полковники Филимонов, Баранов и командир Первого Кавказского — Кияшко. Во втором «Роллсе» сам Начальник области генерал-майор Шостак с супругой, его адъютант полковник Дзебоев и начальник кавбригады Ковалев, он же — шеф пограничной стражи. Следом — офицеры штаба, казачьих полков, жандармерии и духовой оркестр Первого Таманского верхами. Просторный двор Барановых принял оба автомобиля. Оркестр занял своё место под навесом флигеля. Начальник области, господа полковники и знакомые нам оба господина ротмистра проследовали в чистую горницу. Всем остальным на добрую сотню офицеров стол был накрыт во дворе. Благо в Асхабаде стоит сухая тёплая погода. 

Ещё вчера страдавший от болезни сердца, Тигран Аванов сегодня в центре внимания. Он — организатор обеда. Командует полковыми поварами, как своими поварятами. На шести мангалах шипят шашлыки. В двух пятивёдерных котлах довариваются плов и долма. Жена и дочь жарят картофель-фри, режут бастурму, копчёную осетрину, готовят салаты, подают на стол. Из его подвала на столах в зелёного стекла бутылях пенится молодое красное вино! И из его же глаз временами падают на раскалённые угли слезинки, а из губ вырывается:

— Слава Богу, слава Богу!

В самый разгар застолья Шостаку была передана телефонограмма из Ташкента:

«М.В.Д.

Туркестанский Край Российской Империи

Канцелярия Генерал-Губернатора

Г. Ташкент

30 октября 1911 года.

Срочно.

Секретно.

ТЕЛЕФОНОГРАММА

Настоящим ставлю на вид впредь о недопустимости использования в переговорах с иноподданными лицами средств и методов дезинформации, могущих привести к дискредитации должностных лиц, органов управления и символов государственной власти Российской Империи.

Начальник Туркестанского Края и Командующий Войсками генерал-губернатор А.В. Самсонов».

Генерал-майор Шостак понял: пришёл и его час принять удар на себя.

 

Глава 9

Старые проблемы, новые задачи. На три дня в Кизил-Арват. «Карат» — «Кара-Ат». Брянцев и Митрохин. Кое-что о кяризах. Можно ли разбиться насмерть, упав с лошади.

31 октября 1911 года.

Семь часов утра. Кабинет Дзебоева.

— Ну, как, Александр Георгиевич, оценили преимущества «Браунинга» перед «Смит и Вессоном»?

— Каждый инструмент хорош для определённой работы. Отдаю должное — «Браунинг» для скрытого ношения незаменим! Барона сегодня не будет?

— Нет, у него своя епархия, и я ему не начальник. Это параллельная структура. Собираемся вместе только по необходимости. Обмениваемся информацией, сбрасываем друг на друга работу соответственно юрисдикции. У него и собственных проблем полон рот. Сегодня ночью на перегоне Каахка-Аннау неизвестные срезали сто пятьдесят метров медного телеграфного провода!

Относительно вас, Александр Георгиевич: я официально отозвал вас из отпуска. Вы — уже давно не прикомандированное лицо, а штатный сотрудник. Получайте эту кипу инструкций, циркуляров, приказов и положений, изучайте и работайте. Ваша цель — нейтрализация деятельности иноразведок в Закаспии, в первую очередь — Британца. Ничем другим грузить не буду. Начните с похитителей Найдёновой. Получите у Кюстера всю информацию по железнодорожникам, участвовавшим в похищении.

Докладываю, что знаю: эсеров — машиниста Перфильева и кочегара Смирнова из Кизил-Арватского депо вчера отконвоировали из Ков-Ата и поместили в Асхабадскую тюрьму. Прокурор уже допросил их. Я ознакомился с первыми протоколами, ничего интересного — молчат, как рыбы. Работа ещё будет продолжаться. Машинист Бармин из Кизил-Арвата убит в Ков-Ата, кочегар Исаев из Асхабадского паровозоремонтного депо убит во дворе дома Барановых. Кондуктор Леший из Асхабада к делу непричастен. Задержан ещё сутками ранее до происшествия общей полицией за хулиганство в пьяном виде.

Остаётся мутной фигура машиниста Фрунтикова из Кизил-Арвата. В похищении он не участвовал. Но на работе не был дней десять. Начальство его трогать побаивается. Люди о нём говорить не хотят. Стоит разобраться!

Есть ещё одна фигура — Арнольд Блюменталь. Он тоже из Кизил-Арвата. Причастен к смерти счетовода Блюменталя, к исчезновению векселя Ост-Индийского банка. Объявлен в розыск — до сих пор не найден!

 — Есть ещё одна фигура из Кизил-Арвата, Владимир Георгиевич, — Кудашев воспользовался паузой, — телеграфист Владимир Гагринский, протеже барышни-телефонистки Котушинской.

— Помню. Он уже вышел из тюрьмы. Джунковский выпустил. Его группа очистила камеры от задержанных, доказательства вины которых более чем сомнительны. Гагринского взяли на основании листовки РСДРП с призывом «долой самодержавие!», найденной в его служебном столе. Другого криминала не было.

— Помните, Владимир Георгиевич, мы с вами ещё в первый день собирались в Кизил-Арват съездить? Отец был найден в этом районе. Расследование проведено неряшливо. Дали заключение: «…смерть наступила в результате падения с лошади» и на этом закрыли дело.

— Пора рассеять и этот туман. Готовы к командировке?

— Всегда готов!

— Вот и славно. Подберите себе ординарца поросторопнее. В штат пока не возьмём — прикомандируем на неопределённое время. А я иду к Начальнику. Покупаем для Особого отдела особняк на Таманской улице, тот, в котором Полонскую нашли. Ованесян в этом доме боится жить, продаёт, но никто не покупает. Можно сэкономить бюджетные деньги. Не нам с вами бояться призраков. Ну, с Богом!

В дверь постучали. Вошёл дежурный офицер.

— Господин полковник! Для вас письмо. На контроле у самого Начальника.

Кудашев взял вскрытый конверт, расписался в канцелярской книге. На конверте обратным адресом значилось: Кизил-Арват. Аул Кермели. Старшине Мамед-хану.

— Из Кизил-Арвата? Значит, точно, пора заниматься Кизил-Арватом! Поезжайте. Всё, я ушёл, опаздываю! — Дзебоев крепко пожал Кудашеву руку.

* * *

На фаэтоне Дзебоева Кудашев заехал к Барановым проститься. Пили чай. Татьяна Андреевна щебетала как птичка, без конца подкладывая Кудашеву домашние пряники и пирожки, наполняя всё новые и новые стеклянные розетки домашним вареньем.

— Кушай, Саша! Ваша Мария Ивановна, небось, своих нахлебников пирогами не балует! А уж в шесть утра, точно, чаем не напоит! Вот вишнёвое, а это из ежевики. Три дня назад баба Маша айвовое сварила, это высший сорт!

Кудашев благодарно кивал головой Татьяне Андреевне, но смотрел на Лену.

— Проститься заехал. Дня на три в Кизил-Арват по делам смотаться надо. Туда и обратно! Филимонов обещал классного жеребца приготовить!

Лена уже научилась не брызгать слезами по поводу и без повода.

— Это сущее безобразие! Эксплуатация! Ты только вчера из боя вышел. На фронте и то отдых положен! Ты что, на войне?!

— На службе, на государевой службе, — спокойно ответил Кудашев. — Работаю, чтобы другие не воевали!

— Из окопа в окоп, с редута на редут, из огня в полымя! От взрыва к взрыву! Хоть бы в синематограф меня сводил! Ты сам-то хоть одну фильму видел в своей жизни?

— Видел. Во Владивостокском госпитале какой-то купец-благодетель бесплатный сеанс организовал. Смотрели французскую ленту «Бой русских с японцами под Ляоляном». Так называемые, новости «С театра военных действий в Манчжурии». В титрах было сказано, что создатели фильмы работали в тяжелейших фронтовых условиях с опасностью для жизни, за что и были награждены орденами России и Франции. Фильма идёт — народ хохочет, заливается. Смеялись даже те, кому не до смеха было. Ляоляном и не пахло. Много дыма, фейерверков, а пушки картонные, япошки загримированные! Но «русские» — победили. Нам понравилось. В один вечер шесть раз крутили!

— Эх вы, ляоляны! — Татьяна Андреевна подложила Кудашеву горячий беляш с мясом. — Вернёшься из командировки — все вместе будем ходить и в синематограф, и в театр! И Максима Аверьяновича запрягу!

— А вы, пока без нас сходите!

— Что бы опять кто-то пристал или в горы утащил? — Лена уже не шутила.

— Лена, не бойся! Я на взвод казаков билеты куплю. И служивым доброе дело, и нам развлечение! — похоже, Татьяна Андреевна тоже говорила серьёзно.

Прощались. Леночка проводила Александра Георгиевича до самого Кеши, где дислоцировался Первый Таманский. Они сидели в фаэтоне Дзебоева, крепко прижавшись друг к другу.

— Можно, я с тобой?

— Здорово придумала! Увы, не положено.

— А почему верхом едете, почему не поездом?

— До Кизил-Арвата поездом и поедем вместе с конями в телячьей теплушке. Не пешком же в Арвате грязь месить, не сегодня-завтра снова дожди начнутся.

— С Богом! — Леночка перекрестила Кудашева.

* * *

И Баранов, и Филимонов уже были в курсе предстоящей поездки Кудашева в Кизил-Арват.

— Лошадку мы подобрали тебе по росту. Самый крупный жеребец в полку. Вороной, приметный, с белым носочком на правой задней. Клеймён, объезжен. В общий строй не годится, у нас все гнедые. Семь лет. Мужик в самом соку. Сладкоежка. За кусок сахара папу с мамой продаст! Скормишь пряник, будешь ему лучшим другом! А эти молодцы — твой личный конвой. Откомандированы в Особый отдел по приказу Дзебоева. Оба Митьки, один Брянцев, второй Митрохин. Грамотные. Не обстрелянные, но последнюю инспекторскую на «отлично» сдали. И по стрельбе, и по рубке, — полковник Филимонов сам подвёл жеребца к Кудашеву и передал ему поводья.

— Красавец! Как знали, набили мне суму пряниками. Держи, дружок! — Кудашев протянул жеребцу пирожок с яблоками. Конь деликатно, чуть ли не одними губами взял из руки нового хозяина лакомство.

Кудашев вскочил на коня, не пользуясь стременем. Митьки переглянулись. Кудашев понял: у этих ребят авторитет зарабатывается не звёздами на погонах. Тронул коня шпорами, тот послушно пошёл по большому кругу открытого манежа. Ещё шенкель, ещё! Конь слушался и шпор, и поводьев, как не всякая жена слушается своего мужа! Кудашев свернул с кольцевой дорожки и направил жеребца к центральному, самому серьёзному препятствию — барьеру в три жерди. Ни конь, ни всадник не ошиблись ни на один шаг: барьер был взят играючи. Послышались аплодисменты: у крыльца канцелярии стояли, вышедшие покурить, офицеры штаба. Все они уже были знакомы с Кудашевым по делу в Ков-Ата. Александр Георгиевич сдержал коня, шагом вернулся к штабу.

Чуть натянул повод — конь встал, как вкопанный. Оставаясь в седле, Кудашев вытянул правую ногу почти вертикально вверх, перекинул её через лошадиную голову, опустил вниз и сошёл с коня, как со ступеней родного дома. Так сойти с коня тоже не каждый сможет.

Митьки успокоились. С таким командиром скакать можно. А то господа полковники напугали: «Смотрите в оба, смотрите в оба! Что случится — головами ответите!».

— Спасибо, Фёдор Петрович! Спасибо, Максим Аверьянович! Хороший конь, друзьями будем. Как кличут-то?

— Из Мервского кавалерийского ремонтного полка пришёл с метрикой по имени «Карат». Хорошее имя, драгоценное!

— Интересно… А по-туркменски — «Кара-Ат» — «Чёрный Конь»! Самое имя для вороного! Ещё раз спасибо. Мы поехали.

— С Богом!

* * *

Только в грузовом вагоне, удобно расположившись на кипе свежего сена, у Кудашева нашлось время обдумать полученное утром письмо старшины Кизил-Арватского аула Кермели Мамед-хана на имя Начальника Закаспийской области. Перечитав, задумался.

— «Правильно говорят китайцы: «Если достаточно долго сидеть на пороге своего дома, можно дождаться дня, когда мимо пронесут труп твоего врага!». Вот только никто не даст нам сидеть и ждать. Но и враг делает ошибки! Этим мы обязаны воспользоваться!».

От размышления оторвал казак Митрохин, предложивший позавтракать. Чёрный хлеб, сало, чеснок, варёные вкрутую яйца, большая бутыль домашнего кваса. Кудашев был сыт, но не стал отказываться от совместной трапезы и выложил на чистый плат, заменивший скатерть, все пирожки и пряники из дома Барановых. Съев яичко и запив его кружкой кваса, поблагодарил Митьков и, сославшись на пару бессонных ночей, вернулся в уголок на свою кипу сена. Хотел только для виду прикрыть глаза… Разбудили его только часов через пять.

— Ваше благородие, вставайте! Приехали. Кизил-Арват!

* * *

К исходу дня путники достигли аула Кермели. Часы, компас, солнце, хребет Копет-Дага и крупномасштабная карта, которую Кудашев временами доставал из полевой сумки на перекрёстках просёлочных дорог, помогли без расспросов выйти на цель этого путешествия. Редкие встречные кивали головами, произносили традиционное «салам алейкум» и шли своей дорогой. Казачьи разъезды здесь не в диковинку. Тем же манером вышли и на усадьбу Мамед-хана.

Аульный старшина встречал всадников у распахнутых ворот дома.

— Ассалам алейкум, Сардар-бек! Здравствуйте, военачальник!

— Алейкум ассалам, гадырлы Мамед-хан! Здравствуйте, дорогой Мамед-хан! — в тон ему ответил на приветствие Кудашев.

Кудашев спешился, протянул старшине руку. Мамед-хан пожал руку русскому и, вглядевшись в его лицо, вдруг спросил:

— Кудаш-бек?!

— Вы знали Кудаш-бека? — Александр Георгиевич несколько опешил.

— Не просто знал, он был моим другом. Он был всем другом! — Мамед-хан вдруг погрустнел. — Кроме врагов, конечно. Вы его сын, Сардар-бек?

— Да, — Кудашев вдруг забыл, зачем он сюда приехал. Они входили в усадьбу. Казаки, не спешиваясь, въехали во двор, ведя в поводу вьючную лошадь. Вышедший нукер проводил казаков к навесу, где уже стояли две лошади. Второй принёс полмешка джугары. Кони будут сыты.

— Прошу в дом. Хлеб-соль. — Мамед-хан жестом пригласил Кудашева. — Если вы не против, ваши люди могут кушать с нами. Если есть разговор — их покормят отдельно.

— Есть разговор. Есть долгий разговор друга с другом, уважаемый Мамед-хан. Я хочу, чтобы этот разговор не стал достоянием третьих ушей!

— Вы мужчина, сын Кудаш-бека, вы воин. Вы вправе не открывать своё сердце первому встречному. Сейчас узнаете цену моим словам.

— Если дело в цене, Мамед-хан, вы получите все, чем я располагаю!

— Не торопитесь обидеть старого человека подозрением, Кудаш-бек! У меня для вас подарок. Смотрите! — Мамед-хан вынул из сундука потёртую видавшую виды кожаную офицерскую полевую сумку. — Это хурджун вашего отца, Кудаш-бека!

Принимая сумку, Кудашев услышал стук своего сердца в собственных ушах. Он не волновался так, как в этот момент, даже когда шёл в заложники к Гульбеддину.

Из раскрытого планшета из-за желтоватого прозрачного целлулоидного листа на Кудашева смотрел его отец — ротмистр Кудашев Георгий Александрович. Александр Георгиевич отстегнул ремешок, вынул фотографию. На фото рядом с Кудашевым-старшим в кресле сидит Мамед хан, позади них стоит, положив руку на плечо Мамед-хана, юноша-туркмен в летней полевой форме юнкера Первого Павловского военно-артиллерийского училища.

— Это мой шестой сын Алты. Прошлым летом встречали отпускника-юнкера в Кизил-Арвате, там же и сфотографировались. Кудаш-бек принял участие в его судьбе. У мальчика дар математика.

Принесли ужин. На большом глиняном блюде маленькие прямоугольные пухлые конвертики из теста, щедро политые сметаной и обсыпанные мелко нарезанным зелёным луком.

— Это что?

— Ещё не пробовали? Никто не угощал? Кушайте, это туркменские пельмени с бараниной! Очень вкусно.

Гостя дважды приглашать не пришлось. Утолив первый голод, Кудашев сполоснул руки в предложенной для этой цели чаше с водой, вытер насухо о полотенце. Ему не терпелось взглянуть на содержимое планшета. Сумка набита бумагами. Пять длинных свитков склеенных между собой листов писчей бумаги. На каждом свитке — чертёж. Под ним — записки мелким Кудашевским почерком, колонки цифр.

— Так, не совсем понятно… Слева — горы, потом равнина, потом пески. Масштаб... Всё в разрезе. Геологические пласты: скальные породы, гравийный песок, глина, снова песок, каракумский песок. Штольни разной высоты. Внизу соединены галереей. Пояснения надо читать с лупой. Здесь темновато, ничего не разобрать! Что это, уважаемый Мамед-хан, рудники? Руда? Сердолики? Серебро?

— Нет, дорогой, здесь то, что в Туркменистане дороже золота. Вода!

— Вода?

— Да, вода. Чистейшая вода Копет-Дагских горных подземных источников. Ваш отец знал им цену!

Не торопясь, Мамед-хан сполоснул руки, вытер их, налил гостю и самому себе чаю. Продолжил:

— Уважаемый Кудаш-бек-оглы! Знаете ли вы, что такое кяриз?

— Слышал, но ни разу не видел. Это колодец.

— Видеть — видели, но не обращали внимания. Два кяриза есть на дороге, по которой вы приехали. Снаружи вход в кяриз ничем не примечателен. Так, отверстие в земле, обложенное камнем. В них любят селиться дикие голуби. Простой колодец — «кую» — не кяриз. Кяриз — система колодцев, соединённых между собой подземными галереями. То, что вы видите на бумаге. Наш аул — Кермели-оба — аул кяризных мастеров и хранителей кяризов. Испокон веков эти люди уважались всеми народами и племенами, пользующимися кяризами на нашей земле. Каждое племя, каждый аул, использовавший кяризную воду, платил за содержание кяриза, работы по ремонту и очистке галерей. Такой работы было много всегда. Селевые потоки время от времени забивают галереи илом, сносят деревянные крепления галерей. Не всякий согласится на работу в воде под землёй, рискуя быть засыпанным обвалом породы! По адату негодяй, осквернивший кяриз, подлежал публичной смертной казни. Теперь не так. Как будто вода перестала быть нужна! Вода нужна всем: людям, животным, дайханским полям, паровозам, маленьким аулам и большим городам! Мой сын Алты делал расчёты для Кудаш-бека. В этих бумагах записано, сколько бочек в сорок вёдер может дать каждый из пяти кяризов ежедневно в каждый из двенадцати месяцев года! Лишив народ воды, можно добиться такого же результата, как и войной. Только малыми средствами! Кудаш-бека убили те, кто хотел и хочет сначала поссорить туркмен с русскими, а потом уничтожить и самих туркмен. Вот почему я послал своего старшего сына не в Кизил-Арват к офицеру Архипову, а прямо в Асхабад, к Начальнику. Честно говоря, я мало верил, что моё письмо дойдёт до цели. И никак не ожидал, что по письму приедет сын Кудаш-бека!

— Почему вы не отдали вещи Кудашева ротмистру Архипову? Он проводил расследование в связи со смертью Кудашева.

— Не было никакого расследования! Сам я к Архипову не поехал. Он туркмен за людей не считает. Нам не о чем разговаривать. И ему Кудаш-бек не был другом. Когда злые люди взорвали один из кяризов, Кудаш-бек потребовал у Архипова принять меры к задержанию бандитов. Мы знаем, у них погоны одинаковые, но Архипов кричал на Кудаш-бека, чтобы тот убирался в свой Красноводск. При этом были туркмены, которые понимали русский язык.

— Уточните, Мамед-хан, какой из кяризов был взорван?

— Вот этот, самый большой. Вода напрямую шла к Кизил-Арвату. Последний колодец на территории завода, где вагоны ремонтируют.

— В каком месте был взрыв?

— Три версты выше нашего аула. Возле аула Кызыл-Кермели. Это горный аул. В нём живут курды. Им кяриз не нужен. Там полно ручьёв.

Разговор мало-помалу сошёл на нет. Мамед-хан отправился спать на женскую половину дома. Он был доволен. Его головную боль разделил с ним сын Кудаш-бека. Слава Всевышнему! Надо же такому случиться. Мамед-хан увидел в произошедшем Высшую волю.

И Кудашеву, и его казакам постелили на мужской половине. Митрохин захрапел, едва коснувшись головой подушки. В два после полуночи его сменил Брянцев. Кудашеву не спалось. Пришла пора думать, систематизировать полученную информацию, сопоставлять имеющиеся факты с новыми данными, анализировать, принимать решение и выполнять его.

Во вьюках заводной лошади нашлись и стеариновые свечи. Хорошо, когда есть кому о тебе позаботиться! К утру была готова справка для Дзебоева. Справку в конверт, конверт в планшет, планшет — под гимнастёрку на могучую грудь Дмитрия Митрохина.

* * *

1 ноября 1911 года.

— Готовьте коней, едем в Кизил-Арват. По прибытию Брянцев остаётся со мной, Митрохин первым же поездом едет в Асхабад. В резиденции на Инженерной улице, у «Горки», знаешь? — отдашь планшет лично в руки полковнику Дзебоеву. Это приказ. Повторить.

— Слушаюсь, убыть первым поездом в Асхабад. В резиденции Начальника области найти полковника Дзебоева, отдать ему лично в руки планшет!

На крыльцо вышел заспанный Мамед-хан. Зевнул, прикрывая ладонью рот, поздоровался, спросил:

— Уже уезжаете? Даже чаю не попили!

— Уезжаем, но чаю попьём. У моих ребят чайник уже кипит.

Вернувшись в дом, продолжили разговор.

— Дорогой Мамед-хан! Вы оказали нам очень большую услугу. И своему народу, и мне лично. Документы, сохранённые вами и переданные мне, очень важны. Вы вчера говорили о тайной пока войне, которую уже ведут злые люди. Эта война легко может перейти в войну реальную, с кровью и смертью. Мы предотвратим её. Теперь непосредственно о ваших кяризах. Думаю, ваша работа, вся система водоснабжения должна быть защищена не адатом, нормы которого перестали работать в новых условиях, а российским законом о водопользовании. Кяризные мастера и хранители должны приобрести статус государственных чиновников. Об этом думал мой отец. Ему помешали. Постараюсь, чтобы не помешали нам с вами.

Кудашев достал из бумажника ассигнацию с изображением Екатерины Великой.

— Уважаемый Мамед-хан! Ваша работа оплачивается бюджетными средствами. Употребите эти деньги на своё дело. Пусть ваши люди продолжают работать. Но не ходите пока в сухой кяриз. Пока!

Кудашев положил сторублёвку на ковёр и раскрыл перед старшиной блокнот:

— Нужна расписка, это не мои личные деньги.

— Я не пишу на русском!

— Расписка уже подготовлена на туркменском. Вы грамотны?

— Да, — старшина аккуратно вывел арабскими буквами: «Мамед-хан»!

 

Глава 10

Телеграфист Гагринский. Ротмистр Архипов. Мусорное ущелье. Почём нынче спички.

В Кизил-Арват Кудашев со своим конвоем прибыл в аккурат к отходу пассажирского поезда в сторону Ташкента. К составу успели подцепить телячью теплушку, в которой и расположился Митрохин со своим конём. Счастливого пути!

Теперь в гостиницу. Это недалеко. Третье здание от вокзала. Напротив — православный храм и городской сад. Гостиница двухэтажная, всего на двадцать два номера, но именуется славно: Отель «Кизил-Париж»! Люкс пустует, можно жить, но мыться придётся всё-таки в городской бане. Теперь на телеграф. Лучше со служебного входа. Кто остановит?!

— Господин телеграфист!

— Простите, ещё рано. Мы пока не обслуживаем!

— Я из Управления Начальника области. Ротмистр Кудашев, господин коллежский асессор!

— Кудашев? Александр Георгиевич?! Простите, сейчас всё будет исполнено. Вот бланк, заполняйте!

 Неловко повернувшись, телеграфист задел локтем стакан с чаем. Коричневая лужица на столе, осколки стекла на каменных плитах пола.

— Ещё раз извините, господин ротмистр! Не ожидал вас здесь встретить. Давно хочу вас увидеть, поблагодарить. Мне поговорить с вами нужно, очень нужно! Моя фамилия Гагринский. Коллежский асессор Владимир Гагринский!

— Хорошо, господин Гагринский. Сначала моё дело, потом — ваше. Подскажите, ваша станция работает только в телеграфном режиме? Нельзя ли связаться с Асхабадом по телефону?

— Можно ненадолго. Сейчас закончится приём телеграммы, и я соединю вас. Одновременно невозможно. Провод один. Большая нагрузка!

— Хорошо, как долго ждать?

— Недолго, минуты три, четыре.

— Жду. Что хотели мне сказать?

— Поблагодарить. Помните заявление Котушинской? Гелены Котушинской?

— Ну?

— Меня выпустили. Я невиновен. Спасибо вам!

— Славно! Надеюсь больше проблем нет?

— В том то и дело. Я здесь с июня прошлого года после Петербургского Политехнического. Как приехал, меня с двух сторон взяли в оборот — местные эсеры и жандармерия, ротмистр Архипов. Удержать баланс не удалось. Кто-то подсунул в карман прокламацию. Последствия вы знаете. Думал, выйду, всё будет хорошо. На самом деле всё стало ещё хуже. Уходить нужно. Некуда. Не в Красноводский же порт амбалом. Не та конституция! Не поможете?

— Почему нет? Будете откровенны — разрешим проблему! Кто может нас слышать? Есть кто ещё на телеграфе?

— Никого, мы одни. Я с ночной смены. Телеграф только в девять работать начнёт. Ещё целый час!

— Кто из эсеров преследует вас?

— Сам Фрунтиков. Убить грозился. Он это может, его здесь все боятся!

— Стоп! Линия освободилась. Соединяйте: Асхабад, Управление Начальника, позывной «Кремнёвый»!

— Минуту… Говорите!

— Здравствуйте, Владимир Георгиевич! Сам жив-здоров. Родственников ещё не всех объехал, но и первые два очень серьёзно жалуются на здоровье. Думаю, к большой пыльной буре. Я час назад своего казака к вам отправил с историей болезни, в ней всё изложено. Отдыхаю нормально. Голова не болит! У меня все!

— Александр Георгиевич! Вы уж постарайтесь лично с особо заразными не общаться. Я сам им лучших врачей пришлю. Слышите! Вы мне живой и здоровый нужны. Прекратите по тифозным баракам шастать! Это приказ! Отбой связи.

— Поговорили?

— Да. Владимир Михайлович. Спасибо. Фамилия Блюменталь вам ни о чём не говорит?

— Очень о многом. Второй человек в местном комитете эсеров после Фрунтикова. Его зам по финансовым вопросам.

— Насколько серьёзны финансовые вопросы?

— Две недели назад я отбивал телеграмму Блюменталя, в которой он интересовался подлинностью векселя в сто тысяч фунтов стерлингов!

— Бланк телеграммы сохранился?

— Нет, я отправил телеграмму без регистрации.

— Вы совершили служебное преступление.

— И уже не одно. Поэтому я вам всё и рассказываю. Считайте моё чистосердечное признание явкой с повинной! Мне деваться некуда. Поэтому и прошу: Помогите ещё раз!

— Зависит от вас. Дальше!

— Я не мог оставить себе копии, так как передавал текст под дулом нагана Фрунтикова. Дело было в ночную смену. К вечеру следующего дня из Киева пришла телеграмма на имя Блюменталя. Вот копия. Председатель Совета директоров Киевского Кредитного Земельного Банка господин Бродский сообщает: «… бессрочный вексель на предъявителя номиналом сто тысяч фунтов стерлингов серии АА номер 150.066 выпущен Ост-Индийским Коммерческим Кредитным Банком 15 января 1909 года, о чём сообщается в Реестре векселей, опубликованных вышеупомянутым банком в Приложении к «Файненшл Таймс» от 22 января 1909 года». Телеграмма принята мною, Гагринским, 16 октября 1911 года в 10 часов 31 минуту московского времени.

— Полное безумие. Я считал Блюменталя умнее.

— Может, Блюменталь и умнее, но он своею волею не живёт. Он боится Фрунтикова так же, как и я!

— Случайно вам не известно, где сейчас может быть Фрунтиков?

— Случайно, но известно. В Лондоне! И Блюменталь вместе с ним.

— Давно я ничему не удивлялся. Блюменталь с четвёртого октября в розыске! Кто ему визу дал? Почему? Зачем им Лондон?

— Вексель поехали обналичивать. Блюменталь владеет английским. Фрунтиков окончил реальное училище, языков не знает. Известно мне это от наших барышень. Одна из них — сожительница Блюменталя. Визу им исхлопотал лично ротмистр Архипов. Все! Теперь — все! Можете брать меня снова под стражу!

— Владимир Михайлович! Дорогой мой. Вы себе не представляете, во что вы вляпались! Не понимаю, почему вы до сих пор живы! Жить хотите? Бегите отсюда куда глаза глядят! Так… Спокойно. Минуточку! Государственная служба для вас закончилась. Пойдёте в частную контору? По специальности?

— Пойду. Разве у меня есть выбор?!

— Соедините меня с Рахтазамером.

— Это можно. Как раз телеграф молчит. Алло! Гелена! Гелена, здравствуй! Вопросы потом. Сможешь соединить меня с Рахтазамером? С ним Кудашев говорить будет. Жду. Кстати, как его имя-отчество? Людвиг Леопольдович? Жду! Алло. Держите, господин ротмистр!

— Гутен морген, Людвиг Леопольдович!

— Доброе утро, господин Кудашев! Рад с вами познакомиться хоть и по телефону. Вы по поводу своего номера? Докладываю: сегодня в вашей квартире на Анненковской установили аппарат. Ваш номер подбирал я лично, его легко запомнить — «ноль семьдесят семь»! Не благодарите, я сам у вас в долгу. Я сидел с супругой в партере театра вечером третьего октября! Вам спасибо! Могу ли чем ещё служить?

— Кадровый вопрос. Ищу приличное место работы молодому телеграфисту, выпускнику Петербургского Политехнического. Правда? Он подъедет к вам. Спасибо. Буду рад познакомиться с вами при личной встрече!

Кудашев вернул трубку Гагринскому.

— Я ухожу. Сейчас будут подходить на работу люди. Сдавайте смену. У служебного выхода вас будет ждать казак. Он проводит вас до ближайшего поезда.

— Ближайший грузовой с лесом от Красноводска до Мерва через тридцать минут.

— Отлично. Казак посадит вас к машинисту в будку. Скажете, с тёткой плохо, срочно нужно. Дадите рубль. Сойдёте в Асхабаде, идите прямо к полковнику Дзебоеву в резиденцию Начальника. Расскажите ему всё, о чём мы говорили. Он поможет. Не заходите к себе домой. Возможно, уже видели, как я зашёл на телеграф. Тогда у вас будут новые проблемы. Счастливо!

Кудашев вышел из здания телеграфа со служебного подъезда. В привокзальном скверике на скамеечке его поджидал казак Брянцев.

— Сам как устроился?

— Здесь рядом, на Каспийской. В казармах второй сотни нашего же полка. И кони там. Командир — мой дядя, подъесаул Брянцев.

— Сейчас из здания телеграфа штатский выйдет. Телеграфист. В чёрной шинели, в фуражечке. Молодой, белобрысый. Проводишь его к грузовому перрону, посадишь в будку к машинисту. Состав с лесом придёт через тридцать минут. Пусть довезут до Асхабада. Ему срочно надо, а пассажирский будет только поздно вечером. Пока поезд не отправится, будь при телеграфисте. Потом свободен. Я буду в жандармском отделении железной дороги до обеда. После обеда придёшь в «Кизил-Париж». Решим, что будем делать дальше. Вот он, телеграфист. Иди. Я не подойду. Не надо, чтобы нас вместе видели.

* * *

Кизил-Арватское жандармское отделение Средне-Азиатской железной дороги искать долго не пришлось. Второе крыло Управления железной дороги, в котором расположилось отделение ротмистра Архипова по внешнему виду выгодно отличалось от основного административного здания. Всё, что нужно, подбелено, подкрашено. Над подъездом флаг. На окнах шторы. Брусчатка улицы сверкает, как лощёный офицерский сапог. Бордюры дорожек выложены побелённым кирпичом и засыпаны красной гранитной крошкой. Вдоль фасада — ряд вечнозелёных азиатских кипарисов — туи. У парадного входа немецкая коляска об одну лошадь сверкает воронёной сталью и никелем. На такой впору солидному лесоторговцу ездить, но принадлежит она ротмистру Архипову.

Архипов не спешит встречать Кудашева: для этого есть дежурная служба.

— Вы к кому?

— Читайте предписание, господин подпоручик, там всё сказано!

— Прошу извинить. Начальник отделения ротмистр Архипов занят. Он примет вас минут через десять. Прошу подождать.

— В таком случае передайте Архипову, что мы поговорим как-нибудь позже, в Асхабаде. Честь имею! — Кудашев забрал из рук дежурного предписание и, повернувшись, направился к выходу.

— Ба! Александр Георгиевич! Подождите! Я вас вторые сутки жду! — в спину Кудашева понеслись громовые раскаты поставленного командного голоса.

Кудашев остановился уже на крыльце подъезда, обернувшись в полуоборот. К нему с разведёнными для объятия руками широко шагал Архипов.

— «Фигляр! Замашки купца из скоробогатых», — успел подумать Кудашев. Не дал взять себя в охапку. Крепко стиснул грубую медвежью лапу Архипова, держа его на расстоянии.

— Здравия желаю, господин ротмистр! Разрешите представиться, ротмистр Кудашев со служебным предписанием!

— Обижаете, Александр Георгиевич! Какие к шуту чины! Мы с вашим батюшкой, царствие небесное, дружбу вели.

Хивинцев по пескам гоняли, последним табачком делились, в баньке парились! Как же мне вас не уважить! Прошу ко мне!

Проходя мимо дежурного офицера, Архипов не преминул сунуть под нос подпоручика свой кулачище:

— Сколько вас, баранов, не учи — всё не впрок! Знать надо в лицо народных героев! Я с вами ещё займусь строевой подготовкой!

— «Он что — всегда такой? Или это экспромт специально для меня? Тогда… Цель? Унизить? Запугать? Нет, здесь другое… Вот! Он просто сам напуган. Напуган и изо всех сил пытается это скрыть. Именно в этом состоянии противник опаснее всего. Он непредсказуем. Что ж, будем и мы готовы. Возьмём для начала, как говорят англичане, тайм-аут!», — размышлял Кудашев, поднимаясь по лестнице на второй этаж к кабинету Архипова.

— Нет, нет, не сюда, батенька, не в кабинет! Направо прошу, здесь у нас приёмная, для высоких гостей специально предназначенная!

Просторная, с видом в три окна на Копет-Даг, зала. В углу кабинетный клавесин красного дерева. Шкаф с книгами, зеркальный шкаф, набитый хрусталём. Много ковров, драгоценное оружие на стенах. Кожаные диван, кресла, несколько стульев. У одной из стен накрытый «а-ля-фуршет» стол, уставленный графинами с коньяком, фарфоровыми блюдами с ветчиной, сыром и копчёной рыбой.

Кудашеву припомнился кабинет Начальника Закаспийской области, его, по сравнению с этой, почти спартанская обстановка.

— Прошу, Александр Георгиевич! По маленькой за знакомство, во светлую память вашего батюшки… Не откажите!

 — Господин ротмистр! Совместная работа нас познакомит лучше, чем французский коньяк спозаранку! К делу. Вас должны были уведомить о моём приезде и определить круг документов и информации по лицам, причастным к последним событиям в Асхабаде и в Ков-Ата. Так?

— Точно так. Циркуляр от господина барона фон Кюстера получен ещё вчера утром. К обеду и вас ждали. Прошу, отдельный кабинет для работы приготовлен, дела на столе. Не смею беспокоить. На столе колокольчик. Будет в чём потребность, звоните, подойдёт дежурный, либо я сам. Честь имею!

— Подождите. Я приму от вас дела под роспись. И кадровые железнодорожного депо, и агентурные.

— Как прикажете. Я готов. Где поставить росчерк?

— Пока ни где. Дела к работе не готовы. Нет книг регистрации. Я должен сверить номера на папках и документах с номерами и датами в книгах. Бумаги и фотографии в папках лежат навалом, не систематизированы по датам, не прошиты, не скреплены печатями. Нет описей документов. Даю час на устранение недостатков. Подготовьте отдельный полный Реестр документов в двух экземплярах, который и будет нами подписан. Через шестьдесят минут мы с вами будем работать вместе. У меня могут возникнуть вопросы. Вы будете комментировать документы. Я ухожу. Разрешите!

Кизил-Арват город маленький. От станции до сада — пять минут пешком. Ещё пять — до гостиницы. За час можно далеко в горы уйти! Уйти в горы не задача. Нет и задачи обдумывать ситуацию. Всё уже и так, как на ладони. Есть задача успокоиться. Ведь хотелось, хотелось же… Не надо уточнять, чего хотелось! Мало ли чего хочется. Пусть всё будет по закону. С Архиповым не Кудашев должен разбираться и не Дзебоев. Эту грязную работу должен делать его начальник — барон фон Кюстер. Ему и карты в руки! Грязная работа, грязная… Эврика, как сказал Архимед, лёжа в ванной! Надо в баню сходить, благо здесь всё рядом. Ничто так не успокаивает нервы и не приводит в порядок мысли как вода!

— Открыты? — вопрос пожилому банщику.

— Круглые сутки, господин офицер, баня привокзальная. И душ, и парилка. И народу никого — утро.

— Бельё стираете? Долго?

— Пять минут стираем, пять минут сушим-гладим! У нас паровой гладильно-сушильный барабан работает. Заходите, у нас недорого.

Сапоги и мундир закрыты на замок в деревянный шкафчик. Ключик с номерком тесёмкой привязан к запястью. Морской хронометр, револьвер, портмоне с деньгами и предписанием заперты в сейф кассира, получившего вместо десяти копеек за всё-про-всё целых двадцать.

Горячий душ Кудашев несколько раз менял на ледяной, потом пяток минут всё-таки посидел в парной, но через полчаса уже одевался, получив от банщика собственное чистое бельё. Надевая мундир, недовольно повёл носом: от мундира несло конским потом и кислой бараньей шерстью. Ладно, не в театр идёт! В театр надо сходить с Леночкой. И не в этом мундире. Все. Пора на работу! Главное — дожить до вечера. Вечером здесь будет веселее.

— Господин ротмистр! — обратился к Кудашеву банщик, получив чаевые в пять копеек. — Вас на заднем дворе офицер спрашивает. Вот, здесь второй выход!

Банщик распахнул перед Кудашевым дверь. Во дворе, увешанным стираным бельём, стоял, попыхивая папиросой и рассматривая осеннее небо, ротмистр Архипов.

— Я не опоздал, господин ротмистр? Что-то случилось? — Кудашев сделал шаг вниз на ступень с лестницы крыльца. 

Вдруг лестница ушла из-под его ног. Фуражка покатилась по земле. Кудашев больно ударился затылком о каменный порог. Четверо сильных мужчин, спрыгнувшие с крыши и сбившие Кудашева с ног, теперь вязали его по рукам и ногам, закатывая, как куклу, в белые простыни.

Через минуту перед Архиповым стоял немой, совершенно беспомощный белый кокон. Сильные руки крепко держали его за узлы простынных жгутов. Из кокона на Архипова глядели тёмно-синие, почти чёрные глаза Кудашева.

— Все, Кудашев, отпрыгался! Жалеешь, что пулю в меня сразу не всадил? — Архипов не мог отказать себе в удовольствии поглумиться. — Много взял на себя, щенок. Весь в отца, выродок! Сдохнешь в том же ущелье, где и твой предок. В одной мусорной куче гнить будешь.

Обращаясь уже к наёмникам, добавил:

— На телегу его, засыпать мусором. Бидон с керосином не забудьте. Отвезёте на свалку, в мусорное ущелье. Распаковывать не надо, ещё убежит. Стреляйте прямо по простыням, потом облейте керосином и подожгите. Вот деньги за работу, как договаривались, по десять рублей на человека. Ко мне без вызова не приходите. Трогайте!

Архипов вышел со двора, пересёк улицу и сад, у ворот которого стояла в положении «тормоз» его лакированная немецкая коляска.

Телега, запряжённая старым полуслепым мерином, медленно двигалась по Кизил-Арватским улицам единственной дорогой, которой никто без особой нужды не пользовался. Эта дорога вела на городскую свалку. Казачий разъезд не удостоил своим вниманием ни телегу с мусором, ни самих мусорщиков — мужчин азиатской внешности средних лет, ничем не примечательных, в бедной одежде, каких можно много встретить на дорогах по всей Средней Азии.

Достигнув свалки, наёмники постарались, насколько было возможно, проехать как можно далее вглубь ущелья. Там принялись разгружать телегу, содержимое которой в основном состояло из сухих веток, бумаги и тряпок. Образовалась достаточно большая груда горючего материала, на которую и был сброшен белый кокон, скрывавший в себе обречённого на смерть ещё живого человека.

Один из наёмников осторожно снял с телеги бидон с керосином. Второй, нырнув под телегу, достал припрятанный обрез однозарядной винтовки Бердана и два патрона. Вогнав патрон в патронник, наёмник изготовился было к стрельбе, но второй жестом остановил его.

— Подожди, сначала надо его обыскать! Это богатый русский, у него крестов больше, чем у Архипа! При нём должны быть и деньги, и часы. Вспомни, Архип у него даже револьвер не взял, так в кобуре на поясе и остался. Я разрежу простыни, а ты держи его на прицеле!

— Отойди! У мёртвого возьмём!

— Безумец! Будут деньги в крови — кто их у тебя примет?!

— Хорошо, что найдёшь — пополам! Руки не развязывай!

Несколько взмахов ножом, и под сорванными белыми простынями обнажился синий жандармский мундир. Мародёр отстегнул поясной ремень, раскрыл кобуру и с радостным смехом показал револьвер своему приятелю. Вдруг где-то вверху раздался негромкий хлопок. Наёмник с «берданкой» глянул вверх, осмотрел голый каменный гребень склона ущелья, но ничего подозрительного не увидел. Вновь обратив внимание на предмет своих трудов, обнаружил, что его приятель лежит с пробитой головой на мусорной куче. Хлопок повторился, и кто-то легонько толкнул мародёра в правое плечо. «Берданка» выскользнула из его рук. Плечо пронзила острая боль. Наёмник повернулся вокруг своей оси. Прямо перед ним стоял молодой русский офицер с пистолетом в руке.

— Прости, дядя, — сказал он, — больно ты здоровый, я с тобой просто так не справлюсь. Лучше я потом тебя перевяжу! — и выстрелил наёмнику в ногу.

* * *

Командир второй сотни Первого Таманского Казачьего полка подъесаул Брянцев был готов отхлестать своего племянника нагайкой.

— Кто тебе это сказал, «свободен до обеда»?

— Сам ротмистр Кудашев!

— Ты забыл, зачем тебя к нему приставили? Охранять! Охранять, заботиться о нём, как о малом дите, дубина ты стоеросовая! Тебе Баранов что обещал, если с Кудашевым что-то случится?

— Бошку оторвать!

— Вот и оторвёт! Я заступаться не буду! Бери двух казаков и марш искать Кудашева. Не найдёте, через полчаса поднимаю сотню по тревоге. А ты будешь в подвале сидеть до приезда Баранова! Кругом марш! Исполнять!

* * *

Ротмистр Архипов не отходил от окна гостиной, выходящего в сторону Копет-Дага. Время от времени смотрел в подзорную трубу. Явно нервничал.

— Нет дыма, нет дыма! Пора бы по времени!

В дверь стукнули. Заглянул дежурный подпоручик.

— Господин ротмистр! Казаки Таманские подъехали. Трое, с полным вооружением. Кудашевым интересуются.

— Ну и покажи им книгу регистрации посетителей! Прибыл — убыл! Пусть прочтут и катятся отсюда к чёрту!

Архипов высунулся из окна, посмотрел вниз. Казаки отъезжали от подъезда.

Снова глянул в подзорную трубу.

— Ну, нет дыма! Ни на кого положиться нельзя. Всё самому, всё самому! — яростно, но в полголоса бормотал Архипов.

Позвонил в колокольчик:

— Вахмистра Терентьева ко мне!

— Я здесь, ваше благородие!

— Возьми с собой Кривого, поезжайте в мусорное ущелье. Там какая-то неувязка. Закончите дело сами. С керосином. Найдите мусорщиков — Хемру и Омара — порежьте их. Уточняю: не стрелять, не рубить. Раны должны быть колотыми, как при криминальных конфликтах! Выполняйте!

* * *

Освобождённый от белых простынных пут, Кудашев помог офицеру погрузить на телегу труп одного из наёмников.

— Не нужно представляться господин прапорщик! Я сам вам скажу, кто вы: командир взвода Первого железнодорожного батальона, дислоцированного в Кизил-Арвате. Ваша фамилия Васильев. Какая нелёгкая занесла вас в мусорное ущелье?

— Господин ротмистр, у меня во рту бикфордовым шнуром горит аналогичный вопрос!

— Витиевато для комвзвода выражаетесь, господин прапорщик! Наверное, на правах моего спасителя? Но я задал вопрос первый. И постарайтесь не ёрничать. Вы только что убили одного человека и тяжело ранили второго. Через полчаса вас прокурор допрашивать будет. Так что в ваших интересах сначала ответить на мои вопросы.

— Понял, простите, господин ротмистр! Я узнал вас. Поезд, вагон-ресторан, пьяные конвойники… Поручик Кудашев, ведь так?

— Жду ответ.

— Да, конечно… Я в горы, правда, чуть подальше, езжу в свободное время пострелять. У меня служба не боевая, инженерная. Шпалы, рельсы, мосты… В прошлом году инспекторскую завалил. Ни сам прилично отстреляться не смог, ни мой взвод. Да и откуда что могло взяться. Люди винтовку два раза в год держат. По три выстрела на человека. Мой табельный «Наган» под замком в оружейной части. Купил в Асхабаде в оружейной лавочке сначала револьвер, а потом купец Дёмин уговорил меня купить «Браунинг». Вот теперь деньги на патроны трачу. Но стрелять научился!

— Это я видел!

Ротмистр Кудашев верхом на коне Васильева. Васильев вожжами пытается погонять старого мерина, запряжённого в мусоровозку. На телеге труп Хемры, накрытый простыней, и Омар, раненый в правое плечо и в левую ногу ниже колена. Васильев сдержал обещание и, остановив кровотечение, со знанием дела перевязал раны. Благо невелик калибр у «Браунинга», раны чистые, и хорошего перевязочного материала наёмники привезли с избытком! Кудашев в полном здравии. По жизнерадостному виду Васильева никак не скажешь, что он переживает по поводу нарушенной им Шестой Заповеди.

— Прапорщик Васильев! Если вы не расстреляли боезапас, перезарядите своё оружие, оно нам может пригодиться!

— Прапорщик Васильев к бою готов! И «Наган», и «Браунинг»! А что?

— К нам навстречу конный наряд. Возможно, группа зачистки. Не стрелять без моей команды!

Всадники приближаются. По стуку копыт понятно, идут галопом. Ближе, ещё ближе… Это казаки. Впереди — Брянцев.

— Отбой тревоги! Свои! Здорово, казаки! Брянцев, куда коня гонишь?!

— Так, ваше благородие… Потерялись!

— Отставить разговоры. Казаки, приказ вам двоим: вместе с прапорщиком доставить раненого и труп в городскую больницу. К раненому срочно врача. К покойнику я сам приглашу полицмейстера и прокурора. Никого иных к телеге не допускать, даже жандармов под угрозой применения оружия. Это приказ. Винтовки на грудь! Выполнять! Брянцев! Галопом в расположение сотни марш! Поскакали!

* * *

Вахмистр Терентьев влетел в кабинет ротмистра Архипова без доклада.

— Вашбродь! Не успели. Из таманской сотни казаки наёмников кончили! Трупы под конвоем в город везут. Кудашев со своим ординарцем в казармы проскакали. Сейчас сотню по тревоге поднимут!

— Уже подняли.

Архипов так и не отходил от раскрытого окна. Хотел, как всегда в критические моменты, перехватить инициативу, выйти к людям, широко улыбнуться, прокричать «Здорово, казаки!», но осёкся. 

Три десятка вооружённых всадников взяли жандармское отделение в плотное кольцо. Перед крыльцом живой и невредимый ротмистр Кудашев, подъесаул Брянцев, прокурор Кизил-Арватского окружного суда Ефстафьев, начальник станции «Кизил-Арват» Темирканов.

— Архипов! Выходите, вам телеграмма от барона фон Кюстера! Распишитесь!

— Одну минуту! — улыбнулся собравшимся Архипов. Захлопнул окно. Открыл сейф, стал вынимать и бросать бумаги прямо на ковёр посреди кабинета. Похлопал себя по карманам. Обернулся к вахмистру Терентьеву. — Спички!

— Нате! — вахмистр приставил наган к правому виску Архипова и нажал курок. Грохнул выстрел. Терентьев вложил оружие в правую руку покойника. Открыл окно. Высунулся по пояс.

— Они застрелились!

 

Глава 11

Благополучное возвращение. Как отблагодарить спасителя. Цирк. Отчёт по операции «Лабиринт».

2 ноября 1911 года. Утро. По возвращению из Кизил-Арвата.

Асхабад. Станция. Из «штабного» вагона под серый осенний ливень на служебный «конвойный» перрон выходят Баранов, Дзебоев и Кудашев. Дзебоева встречает фаэтон с бессменным возничим — Василием Игнатьевичем. Вахмистр Веретенников, сопровождавший Дзебоева и в Кизил-Арвате, уже выгрузил своего Ветерка из грузового вагона и готов сопровождать Владимира Георгиевича. Митрохин и Брянцев тоже здесь. Они верхом. И Кудашева дожидается его Кара-Ат! 

— Идите в фаэтон, Александр Георгиевич! Охота мокнуть! Я к себе на Козелковскую, потом Баранова и вас отвезут. После обеда буду в резиденции. Вам три дня отпуска. Пятого на службу. Хоть с невестой пообщаетесь. Сводите Леночку в синема! В цирке, говорят, китаец Ван Ю-ли чудеса показывает. Елена Сергеевна ещё ребёнок совсем, ей радость будет!

— Хорошо, Владимир Георгиевич, спасибо! Я и сам не прочь.

Фаэтон медленно двинулся. Кудашев тронул коня шагом. Так они и разговаривали на ходу до самой Козелковской.

— Запомни, Кудашев, ты теперь не простой человек. Будешь нести бремя государственного человека. Была бы при тебе свита, Архипов не посмел бы поднять на тебя руку.

— Не посмел бы, не выдал бы себя с головой. Что ни делается, делается по воле провидения!

— Может быть, может быть… Но мы больше искушать судьбу не будем. Эти казаки, Брянцев с Митрохиным, отныне всегда с тобой! Я твою квартиру у Марии Ивановны до четырёх комнат расширил. Одна из них для дежурной службы, то бишь охраны. Один из казаков находится с тобой неотлучно. Второй — при лошадях. Ординарца не подобрал себе?

— Меня Брянцев устраивает.

— Брянцев без образования. Кандидатура прапорщика Васильева тебя не заинтересовала? Жизнь тебе спас…

— За освобождение ещё отблагодарю, как — пока не придумал. А вот работать рука об руку — душа не лежит. Васильев — интересный человек. Стреляет классно. Инициативен. Решителен. Бесстрашен. Возможно, бездушен. Своим положением не доволен. Романтик. Лер-Мантовым грезит. Как и все прапорщики в его годы, мнит себя Печориным. Но пока не тянет и на Грушницкого. Я рекомендовал бы его в пограничную стражу. Через год можно было бы вернуться к этому разговору.

— Я общался с ним. Оценил примерно так же. Имеем возможность по согласованию досрочно присвоить ему чин подпоручика. Будет его желание — перевести в пограничную стражу. Там настреляется досыта. Согласны? Значит, быть по сему! Ну, я дома. Отдыхайте, Александр Георгиевич!

Кудашев молча козырнул и дал коню шенкеля.

— Митрохин, Брянцев! Айда в баню. Потом обедать, потом спать! Мы это заслужили.

* * *

5 ноября 1911 года. Вечер.

Цирк! Цирк! Цирк!

Арена, амфитеатр, подъезд и коридоры — всё щедро залито электрическим светом разноцветных фонарей. Представление ещё не началось, но клоунада уже в самом разгаре. Ряженые раздают зрителям цветные бумажные маски, пёстрые миниатюрные шляпки и цилиндры из картона на шпильках. К каждому, будь он хоть мастеровым, хоть жандармом, с улыбкой, с весёлым смехом, с гротескным реверансом… Атмосфера полной беззаботности, абсолютного праздника!

Звонок! Один, второй, третий! Представление начинается!

На манеже — господин распорядитель или по-цирковому — шпрехшталмейстер. На весь цирк, включая публику, он — единственный в чёрном фраке, накрахмаленной белой манишке, в его левой руке щегольская трость, в правой поднятый в приветствии цилиндр-шапокляк:

— Почтеннейшая публика!

Только у нас — известнейшие мастера циркового искусства. Лучшие в мире арлекины, клоуны, жонглёры, укротители! Знайте: самые красивые девушки не на экране синематографа, не на сцене театра, не в великосветских салонах. Самые красивые девушки в мире у нас — в феерическом представлении воздушных акробатов и эквилибристов.

Почтеннейшая публика! Поприветствуем всемирно известное цирковое трио: — сёстры Куприяновы! Три воздушные российские феи! Три золотых кубка Парижского конкурса цирковых звёзд! Маэстро, марш!

— Пам-пам-па-рам! Пам-пампам-пампарарарам!!!

Публика заходится аплодисментами ещё до начала представления. Кудашев поворачивается к Лене. Боже мой! Такой он её ещё не видел. Её глаза сияют. Всё её лицо светится восторгом и счастьем. Губы полуоткрыты. Грудь вздымается и опускается. Белые ручки трепещут, как крылья голубя. Она смеётся, изо всех сил хлопает в ладоши!

Кудашев просто опешил. Где были его глаза раньше?! Лена явно в новом платье. Тёмно-синее, новое, вечернее шёлковое платье. С открытой шеей. На шее узкая синяя ленточка с бантиком. На бантике — крохотный золотой листик с капелькой-жемчужинкой. Белый кружевной воротник. Тёмно-синие кружевные перчатки. На пальчике поверх перчатки его, Кудашева, подарок — золотое колечко с розочкой. Лена поворачивает смеющееся лицо к Александру Георгиевичу, целует его в глаз.

— Саша! Не смотри на меня, смотри на арену! Ты зачем в цирк пришёл!

— На тебя смотреть. Давно не видел. А про цирк ты мне потом расскажешь!

Два отделения промелькнули, словно во сне. Александр Георгиевич так и не оторвал глаз от Лены. Может быть, сказалось нервное напряжение последних дней, и само состояние комфорта и безопасности ввергло его в состояние эйфории? Кудашев поймал себя на том, что и сейчас он пытается анализировать обстановку, свои эмоции, чувства, подсознание… Но и это было делать лень. Какая к черту аналитика! Просто он влюблён. Он любим. Он вместе с любимой. Ей хорошо. И ему хорошо. И так будет всегда. Всегда!

Кудашев обнял Лену за талию, прижал её к себе и прикрыл глаза. Так мимо него и пролетели в мягком мареве и фокусы китайского волшебника Ван Ю-ли, и дрессированные тигры, и парад-тотализатор тяжеловесов — мастеров французской борьбы!

Окончено представление. Гаснут разноцветные фонари. Улица встречает Лену и Кудашева не осенним холодом. С чёрного неба медленно падают и кружат над мостовой «белые мухи» — первый снег. Лена зябко передёрнула плечиками. Кудашев увидел: она всё ещё в детской короткой беличьей шубке, рукава чуть ли не по локоть. Ему стало за себя стыдно. Как можно быть слепым, не видеть вокруг себя близких людей!

— Завтра с утра забегу, поедем шубу покупать! Лисью!

— Ничего не поедем! Не водятся в Закаспии шубные лисы, не продаются в Асхабаде лисьи шубы. Мы уже с Татьяной Андреевной искали. И ни-че-го! Обойдусь! Здесь зима — две недели!

Подошёл Митрохин.

— Ваше благородие, извозчик!

— Хорошо, сейчас, — Кудашев наклонился к Леночке и прошептал на ухо: Поедем на Анненковскую, посмотришь, где жить будем!

— Не сегодня, Саша. Никуда я от тебя не уйду. Договорились же. Не будем обычаи нарушать! Немного подождать осталось. Вот и снег пошёл, Рождество скоро. Скоро наша свадьба.

«Белые мухи» превратились в большие пушистые снежинки. Первый озноб прошёл. Леночка согрелась. Они стояли на безлюдном тротуаре тёмной улицы и целовались. В десятке шагов на мостовой их терпеливо ждали извозчик и казачий конвой — Брянцев и Митрохин.

* * *

Документ 24.

Дзебоев — Шостаку

Отчёт

О проведении полицейской операции под условным наименованием «Лабиринт»

в г. Кизил-Арват Закаспийской области.

Город Асхабад. Ноября 4-го дня 1911 года.

ИЗВЛЕЧЕНИЕ:

Во дни октября 31-го и ноября 1-го 1911 года в городе Кизил-Арвате.

… В результате комплексных оперативных мероприятий, в том числе исполненных с риском для собственной жизни ротмистром Кудашевым А.Г., раскрыто тайное местонахождение склада огнестрельного оружия, закупленного покойным агентом английской разведки Шириновым А.А., проходившим ранее по делу о терракте в драматическом театре в Асхабаде октября 3-го дня сего же года (листы №№ 6-16 материалов Дела).

Склад сей располагался в подземной галерее сухого кяриза, предназначенного для водоснабжения Кизил-Арвата чистой питьевой водой Копет-Дагских горных источников. Кяриз протяжённостью более двенадцати вёрст имел первый выход на поверхность (штольню) в районе курдского аула Кизил-Кермели, последний выход на территории Кизил-Арватского вагоноремонтного завода — основного опорного центра Кизил-Арватского комитета партии социалистов-революционеров. С целью обезвоживания кяриза и приспособлении его подземной галереи в качестве идеального тайного подземного хранилища — боевиками эсеров в верховье кяриза был произведён взрыв, в результате которого была обрушена первая штольня (колодец), смещён водоносный слой и кяриз был обезвожен. Само по себе это является уголовным, политическим и экономическим преступлением, последствия которого в полном объёме ещё не просчитаны.

Из упомянутого склада извлечены:

— 189 (сто восемьдесят девять) однозарядных винтовок Бердана и патронов к ним в количестве 18 000 (восемнадцати тысяч штук);

— 15 (пятнадцать) револьверов Нагана и патронов к ним 50 (пятьдесят) коробок;

— 35 (тридцать пять) винтовок Манлихера австрийского производства, поставляемых в Турцию, без патронов;

— 10 ручных австрийских гранат, подобных тем, что были использованы при терракте в Асхабаде 3-го октября.

Исходя из предположения, что в курдском ауле Кизил-Кермели могут проживать доверенные лица Ширинова, при участии которых последний осуществлял поставку винтовок Бердана в Северный Иран курдским сепаратистским группировкам (агентурная информация), в вышеуказанном ауле было изъято двенадцать винтовок Бердана с патронами, сданными жителями добровольно под страхом наказания за незаконное хранение нарезного оружия. Кремнёвые карамультуки, используемые местными жителями для охоты, не изымались.

Приняты меры к восстановлению водоснабжения кяриза Кизил-Кермели — Кизил-Арват. На общем сходе жителей курдского аула Кизил-Кермели и туркменского аула Кермели при участии старшин и аксакалов аулов разъяснено, что всякого рода диверсии и осквернения кяризов будут тщательно расследоваться, виновные выявляться и привлекаться к суровой ответственности; работы по восстановлению и поддержанию кяризов должны оплачиваться водопользователями — аулами, употребляющими воду для полива, а так же и городом — для своих нужд. 

Учреждена оперативная разработка предполагаемых связных из аула Кизил-Кермели на предмет установления связей с курдами Северного Ирана.

……………

 …На основании агентурных данных и иных оперативных источников (листы №№ 17-29 материалов Дела) удалось установить факт физического существования бессрочного векселя на предъявителя номиналом в сто тысяч фунтов стерлингов, выпущенного Ост-Индийским Коммерческим Кредитным Банком. Этот вексель был передан английским агентом, условно нами именуемым «Британцем» (он же Гюль Падишах, он же Ибрагим-эфенди), покойному караван-сарайщику Ширинову через его бухгалтера Блюменталя Соломона Серафимовича.

Соломон Серафимович Блюменталь скончался в ночь похищения векселя от острой сердечной недостаточности сентября 13 дня 1911 года. Этот вексель был изъят у Соломона Серафимовича его племянником Блюменталем Арнольдом Марковичем — заместителем по финансам председателя Кизил-Арватского комитета партии социал-революционеров. С 4-го октября 1911 года Блюменталь Арнольд Маркович объявлен в розыск.

Установлено: вексель в сто тысяч фунтов стерлингов Ост-Индийского Банка подлинен, что подтверждается телеграммой Председателя правления Киевского Кредитного Земельного Банка Бродского от 16-го октября и повторной телеграммой от 3-го ноября сего года.

25-го октября сего года Блюменталь Арнольд Маркович и председатель Кизил-Арватского комитета партии эсеров машинист Кизил-Арватского паровозного депо Фрунтиков Фёдор Андрианович на английском пароходе «Лонг Джек» убыли из порта Ревель в Лондон. Цель — обналичить вышеупомянутый вексель либо перевести его сумму в иные удобные банки и прочее. Визы на выезд из России и въезд в Англию обеспечил начальник Кизил-Арватского отделения Средне-Азиатской железной дороги ротмистр Архипов Семён Семёнович. И это несмотря на то, что Блюменталь А.М. числился в розыске с 4-го октября, о чём Архипов не мог не знать.

…………

…Прокурором Кизил-Арватского Окружного суда Ефстафьевым С.Я. возбуждено уголовное дело по факту умышленного убийства начальника Красноводского уездного жандармского отделения ротмистра Георгия Александровича Кудашева-старшего, предположительно совершенного жителями Кизил-Арвата Хемрой Газизом и Абдул-Омаром, уроженцами аула Кизил-Кермели, но организованного ротмистром Архиповым С.С. В настоящее время взят под стражу наёмный убийца Абдул-Омар, который даёт признательные показания. Также возбуждено уголовное дело по многочисленным фактам вымогательства, совершенным Архиповым С.С. в отношении коммерсантов и грузоперевозчиков, которым чинились разного рода препятствия в перевозке грузов под разными политическими и криминальными предлогами, вынуждая их тем самым откупаться, передавая взятки Архипову через его доверенное лицо вахмистра Терентьева.

…………

…Ротмистром Архиповым спланировано и организовано убийство ротмистра Александра Георгиевича Кудашева-младшего, которое не было осуществлено по обстоятельству, не зависящему от воли Архипова. Казни помешал случайно оказавшийся в мусорном ущелье прапорщик Васильев, командир взвода Первого Кизил-Арватского железнодорожного батальона, застреливший одного из исполнителей — Хемру Газиза, и ранивший второго — Абдул-Омара. И Абдул-Омар, и Васильев допрашиваются прокуратурой.

…………..

…Организационно-кадровые выводы в отношении Архипова были сделаны и. о. начальника Закаспийского Жандармского Полицейского управления Ср-Аз. ж.д.

Ротмистр И.Кюстер временно, до окончания расследования, отстранил Архипова от занимаемой должности, о чём в отделение телеграфом был отправлен приказ. Ротмистру Кудашеву были предоставлены чрезвычайные полномочия до приезда в Кизил-Арват самого фон Кюстера в комиссионном порядке опечатать служебные помещения.

К парадному входу в жандармское отделение были приглашены члены комиссии: ротмистр Кудашев, командир второй сотни Первого Таманского казачьего полка подъесаул Брянцев, прокурор Кизил-Арватского Окружного Суда Ефстафьев, начальник станции «Кизил-Арват» Темирканов.

Ротмистр Архипов через окно своего кабинета на втором этаже попросил членов комиссии подождать и закрыл окно. Через минуту из кабинета раздался выстрел. Вахмистр Терентьев объявил во всеуслышание, что Архипов застрелился. Члены комиссии могли лично убедиться в смерти Архипова (фото в Деле).

 …………

…Материалами криминалистической экспертизы установлено:

— Смерть Архипова С.С. произошла в результате огнестрельного ранения навылет в голову в правый висок, произведённого из револьвера «Наган» — табельного оружия самого Архипова. Этот револьвер был обнаружен свидетелями в правой руке убитого. Ствол с нагаром сгоревшего пороха. Из барабана револьвера извлечены шесть патронов и одна стреляная гильза. Пуля в три линии от «Нагана» застряла в стене, откуда и была извлечена. Револьвер Терентьева, бывший при нём, был изъят практически через минуту после происшествия. Ствол был чист, в масле, барабан полон. Патологоанатомом Чистяковым были сняты мазки комочками стерильной ваты, смоченной спиртом, с рук убитого Архипова и с рук всех жандармов, находящихся в отделении. Руки Архипова и других жандармов не содержали следов сгорания бездымного револьверного пороха. Мазок, снятый с правой руки Терентьева, дал положительную реакцию на содержание серы и селитры. Вахмистр Терентьев взят под стражу и доставлен в Асхабадскую городскую тюрьму. Ему уже предъявлено обвинение в умышленном убийстве. Терентьев даёт обширные признательные показания…

…………

Подпись: Дзебоев.

 

Глава 12

Лондон. Тауэрский мост. Банк. Вексель с сюрпризом. Ньюгет Призон. Знакомство с сэром Каммингом.

30 ноября 1911 года. Утро. Лондон.

На Тауэрском мосту двое. Один из них — крепкий небритый мужчина в чёрном драповом пальто и таком же кепи — тщетно пытается прикурить папиросу. Средней силы для Лондона ветер с мелкой дождевой изморосью одну за другой гасит его спички, вырывает зажатый под мышкой чёрный зонт. Второй — худощавый молодой человек в тёмно-зелёном шёлковом плаще и в такой же шляпе — по слогам читает надпись на бронзовой мемориальной плите.

— Хватит дурью маяться, Арнольд! Идём отсюда.

— Куда? Назад в гостиницу? Зачем было подниматься в такую рань! Банки откроются минута в минуту по всему Лондону только через час двенадцать! Фантастика, Фёдор Андрианович! Оказывается, этому Тауэрскому мосту всего семнадцать лет. Я его ещё в детстве на фото в «Ниве» видел. Так и думал, что мост — ровесник Тауэра!

Арнольд Маркович Блюменталь, отвернувшись, закашлялся, прижал ко рту платок. Переждав приступ, украдкой глянул на него и, аккуратно сложив, убрал в карман макинтоша. На платке осталось кровавое пятно.

— Вы правы, Фёдор Андрианович. Лондон — не для южного человека!

— У меня тоже открытие, Арнольд.

— Да?

— Я понял, почему дождевые зонты только чёрного цвета! Смотри! — Фрунтиков провёл тыльной стороной ладони по внешней стороне мокрого зонта. Ладонь была испачкана чёрной мокрой грязью. — Видел? Паровозная сажа! Глянь вокруг — сколько труб! На Темзе пароходы идут впритирку друг к другу. Заводов на правой стороне сотни! Труб тыщи! Паровозы по мостам один за другим стучат, гудят, свистят. Вот где мощь Англии. В самом её сердце! Только теперь я понял, что такое — индустриальная держава! Не колониями сильна Британия — колонии развиваются за счёт метрополии!

Русские спустились с моста, остановили кэб.

— Бэдфорд-стрит, плиз! — махнул рукой Блюменталь.

— Ничего, все наше будет! — продолжил свою мысль Фрунтиков. — А не сходить ли нам в гости к автору «Капитала», а, господин Блюменталь? Передать привет основателю марксизма от Кизил-Арватских эсеров? Он, вроде, в Лондоне живёт?

 — Умер давно Карл Генрих Маркс, ещё в 1883 году четырнадцатого марта. Мы можем только посетить его могилу на кладбище Высоких Ворот. Возложить венок от Кизил-Арватского комитера партии Эс Эр!

— Других дел полно. Умер, так умер. Давай в банк!

* * *

Величием своего интерьера Ост-Индийский Коммерческий Кредитный Банк был способен поразить не только русских революционеров из Кизил-Арвата. Мраморные ступени, убранные бенгальскими ковровыми дорожками, золочёная бронза и красное дерево перил в первое же мгновение были способны установить некую дистанцию между Его Величеством Банком и его клиентами, особенно такими, как Фрунтиков и Блюменталь.

Арнольд Маркович был просто раздавлен колоннами из кашмирского лазурита, уходящими под купол, расписанный на темы вечной дружбы и сотрудничества Индии и Британии: чайные клиперы, улыбчивые англичане в пробковых шлемах, счастливые индийские матери с упитанными малышами, пальмы, ананасы, пирсы, усыпанные колониальными товарами…

Блюменталь искоса глянул на своего товарища по партии. Поразился. Фёдору Андриановичу было явно наплевать и на колониальную роскошь банка, и на свои чухонское драповое пальто и нечищеные ботинки! Вспомнил его слова: «Ничего, все наше будет!». Несколько успокоился.

В широчайшей белозубой улыбке подошёл лощёный, как фарфоровая статуэтка, клерк:

— Гуд монинг, господа! Чем можем быть вам полезны?

Фрунтиков исподволь кулачком подтолкнул Блюменталя поближе к клерку: «Гуд монинг!».

— Нам в отдел ценных бумаг. Мы хотели бы обналичить ваш вексель! — скороговоркой выдал Арнольд Маркович фразу, повторенную тысячу раз за весь путь от Кизил-Арвата.

— Фолоу ми! Следуйте за мной!

Через минуту Фрунтиков и Блюменталь впервые в жизни прокатились на электрическом лифте. А ещё через минуту смогли обменяться впечатлениями в гостиной для переговоров. Пришлось немного подождать, удобно расположившись в креслах, обтянутых шкурами зебры. Клерк извинился и удалился, но вошёл ливрейный лакей, поставил перед русскими на низенький стол серебряный поднос с двумя хрустальными бокалами, штофом бренди, графином воды и блюдцем с нарезанным лимоном.

— Небось, вычтут потом за самогон! — прокомментировал Фрунтиков. — За такие деньги могли бы и водки предложить с каспийской икрой!

— Ладно, водки! Вексель не потеряли? — Блюменталя била мелкая дрожь. То ли нервы, то ли лихорадка.

Распахнулась внутренняя дверь. В гостиную вошёл солидный господин.

— Добрый день, господа русские! Рад приветствовать вас в нашем банке!

Фрунтиков и Блюменталь поднялись, подошли к массивному столу на литых бронзовых фигурных ножках, отделивший посетителей от банкира. 

— Разрешите представиться: член правления, директор отдела ценных бумаг сэр Роберт Стоунс. Слушаю вас. Чем могу служить?

Фрунтиков вынул из внутреннего кармана пиджака объёмистый портмоне, достал из него и протянул через стол конверт с векселем:

— Ваш, вроде?

Блюменталь не стал переводить реплику.

Сэр Роберт Стоунс не спеша изучал вексель с лупой в руке, придвинув поближе настольный канделябр с электрической лампой.

— Ну?! — через пару минут не выдержал Фрунтиков. Блюменталь большим пальцем левой руки нажал ему на колено.

Минут через пять сэр Роберт положил вексель на стол и поднял глаза на русских:

— Я вас слушаю, господа.

— Мы хотели бы получить десять тысяч фунтов наличными, на пятьдесят тысяч открыть депозит в вашем банке и сорок тысяч перевести в Киевский Земельный Кредитный банк! — английский язык Блюменталя был безупречен.

— Кто из вас является векселедержателем?

К этому вопросу русские готовы не были. Переглянулись. Блюменталь молчал. Его уже в открытую била мелкая дрожь. Фрунтиков понял, за Арнольдиком укрыться не удастся.

— Я владелец векселя. Фрунтиков Фёдор Андрианович, российскоподданный!

— Хорошо, — сэр Роберт понял без перевода, кивнул головой Фрунтикову и обратился к Блюменталю, которого воспринимал уже как переводчика либо адвоката. — Вам, господа, необходимо предъявить вексель к оплате банком через нотариуса! Это требование английского законодательства о ценных бумагах. Это не трудно. Один из нотариусов арендует кабинет через коридор напротив. Его фамилия Крафт, Эджен Крафт. Но если вы хотите обратиться к другому — ваше право! Мы не будем прощаться. Жду вас!

Королевский нотариус Эджен Крафт принял русских со всей широтой старых добрых английских традиций.

— Чаю, шоколада, сигар нашим добрым друзьям!

 На вексель глянул, что называется, «одним глазком».

— Сто тысяч фунтов стерлингов! Прекрасная сумма! Будете обналичивать? Прекрасно! Заявление написали? Вот бланк — пишите! Вы в курсе, что должны уплатить имперскую пошлину в полтора процента? Нет? Ну, как же! Это вам скажет любой юрист в Лондоне, не только нотариус! С вас одна тысяча пятьсот фунтов стерлингов пошлины и сорок фунтов — услуги нотариуса! Всего: одна тысяча пятьсот сорок фунтов стерлингов. Будете платить наличными или выпишете чек?

— Ты что ж, сученок, просчитался?! Гикнулась вся комитетская касса в одночасье! — Фрунтиков был грозен, но уже выкладывал из своего портмоне фунты на стол нотариуса.

— Прекрасно, прекрасно! Вот квитанция в приёме денег. Распишитесь. Прекрасно!

Мистер Крафт убрал в свой сейф деньги, заявление, книгу квитанций и сам вексель.

— Теперь, господа, настало время ответить вам на несколько вопросов. Прошу вас назвать лицо, от которого вы получили вексель.

— Мы не можем назвать это лицо. Вексель на предъявителя, то есть, выражаясь юридическим языком, «индоссант бланковый». Поэтому он и предъявляется плательщику — непосредственно банку.

— Господа, господа! Я владею юридическим языком. Конечно, банк должен выплатить сумму по бланковому индоссанту векселедержателю, но, в нашем случае — только по решению суда!

— Почему? — в голосе Блюменталя уже слышались слёзы.

— Очень просто: этот вексель краденый, как и вся серия бланков векселей АА с номера 150.001 по номер 150.100. Номер вашего бланка 150.066 из серии АА из числа похищенных. Банку уже предъявлялись к платежу векселя из этой злополучной партии, но на такую сумму могут замахнуться только русские!

Дверь в кабинет нотариуса распахнулась без стука. Вошли двое. Один в штатском. Второй — в чёрном шлеме полицейского.

— Прошу прощения. Скотланд Ярд. Инспектор криминальной полиции капитан Форестьер!

Блюменталь без звука повалился со стула на пол. У него горлом пошла кровь.

* * *

Так Блюменталь и Фрунтиков оказались в Лондонской тюрьме Ньюгет Призон. Фрунтикова определили в общую камеру, а Блюменталь удостоился тюремного лазарета, где ему поставили диагноз «туберкулёз» и оставили в покое.

На первом же допросе инспектор Форестьер дал понять, что британская Фемида в своих действиях руководствуется принципом прецедента. Как Скотланд Ярд, так и Лондонская прокуратура уже имели дело с попытками получения денег по предъявлению краденых бланков векселей. Если векселедержатель не имел возможности доказать, что являлся добросовестным приобретателем, суд признавал его виновным в мошенничестве и соучастником ограбления, в результате которого были похищены бланки векселей и иных ценных бумаг. Минимальный срок — от пяти до десяти лет каторжных работ. В каких частях света и какие полезные ископаемые желают добывать для Британии господа русские?! Ни расследование, ни сам суд не допустят проволочек. Прецеденты тому уже есть!

Однако… Однако, русские по такому делу проходят впервые. Однако, уровень запрошенной суммы где-то характеризует и уровень лиц, взятых сегодня под стражу.

Конечно, Скотланд Ярд этот аспект не интересует вовсе, но есть силы, которым русские могут быть полезны. Инспектор Форестьер готов потратить несколько часов на разговор с господином Фрунтиковым и, если тот окажется интересным человеком, передать его в иные сферы.

Английской тюрьмой русского не запугать. Особенно если этот русский в «пирожок» двумя пальцами сминает медную монету в три копейки. Если он с наганом в руке и с бомбой в кармане прошёл 1905-ый год. Если он не был сломлен Владимирской пересыльной тюрьмой и сибирской ссылкой. Если и сегодня под его началом пусть десяток, но каких! — боевиков. Правда, не в Лондоне. Пусть так. Но сила, жизненный опыт и дух Фрунтикова при Фрунтикове и остался.

— Господин инспектор! Не трудитесь меня пугать каторгой. Я имею опыт побега из Минусинска! Хотите знать, имею ли я какую-либо ценность для некоей могущественной силы? Я знаю только одну могущественную силу — политику. Что бы нам с вами не путаться в терминологии, скажу, что для меня означает это слово. Политика — это искусство достижения и удержания власти. Власть и политика — сиамские близнецы, они неразрывно связаны друг с другом, они не существуют в отрыве друг от друга. И основаны они на способности организации масс. Разрешите представиться: я, Фрунтиков Фёдор Андрианович — политический деятель. Я — лидер комитета партии социал-революционеров, правда, пока уездного масштаба. Наша партия в оппозиции к российской официальной власти. В 1905 году я командовал двумя сотнями боевиков. Сегодня в моих руках Кизил-Арватский уездный участок Средне-Азиатской железной дороги. Ни один машинист, ни один кочегар не выйдет на работу без моего разрешения. Мне не в силах помешать ни царские жандармы, ни казачьи полки. Когда я отдаю команду «бастуй, ребята!», останавливаются поезда, прекращают работу локомотивное и вагоноремонтное депо, на улицу выходят протестующие рабочие, их жёны, матери и дети! Если вы в силах — наведите справки в Кизил-Арвате. Вам расскажут, кто такой Фрунтиков! Я не знаю, кто и где гробанул эти чёртовы векселя, но меня на месте экса не было. Я впервые покинул Россию. Деньги, которые я предполагал получить, были бы использованы в политических целях. Мы могли бы быть союзниками, а не врагами!

Где-то на середине этого энергичного монолога в камеру для допроса незаметно вошёл пожилой офицер в военно-морской форме Великобритании. Он присел на стул у стены и дал знак Форестьеру продолжать допрос. Сбившийся было переводчик продолжил свою работу.

Фрунтиков закончил свою речь, словно на городском митинге, ударом кулака о дубовый стол. Замолчал.

— Я капитан первого ранга, моё имя Мансфилд Камминг, господин Фрунтиков, — представился офицер на русском языке, сделав знак Форестьеру и переводчику покинуть помещение. — У меня есть интерес к Кизил-Арвату и к Закаспийской области. Я располагаю властью вытащить вас из Ньюгет Призон. Могу помочь вернуться в Россию с хорошей легендой, с деньгами в кармане и со счётом в указанном вами банке для вашей партии. Но я ещё не уверен, что вы тот человек, который нам нужен!

— Я готов. Что будет нужно от меня?

— Желание и способности работать со мной на взаимовыгодных условиях.

— А если я обману вас?

— Вам это будет невыгодно. Я не буду платить демагогией. Я плачу фунтами, услугами, перспективами, но никогда, как в старом английском банке, не предоставляю бланковых — необеспеченных — кредитов!

— Вроде все по-честному. Что будет с моим товарищем?

Он болен.

— Господин Блюменталь будет переведён в госпиталь Святого Павла для туберкулёзных больных. Там хорошие врачи. Я возьму на себя все расходы. Это мелочи в большом деле.

— А я?

— Вы будете гостем в моём загороднем доме в горной Шотландии. Десять-двенадцать дней уйдёт на проверку ваших показаний и изучение ваших способностей. Если вы не подойдёте мне, я отправлю вас домой без проблем. Если окажетесь хорошим учеником, пройдёте трёхмесячный либо шестимесячный курс индивидуального обучения. Вот тогда я исполню свои обязательства в полном объёме!

— Годится. Я уже люблю Англию, англичан и шотландцев тоже! Вы только послушайте: Ай лайк Ингланд!

От Автора.

Забегая вперёд, сообщу нетерпеливому Читателю:

Арнольд Блюменталь действительно получит хороших врачей, лечение и уход в госпитале Святого Павла. Через две недели его подруге барышне-телефонистке Веронике почтальон вручит письмо с открыткой-видом Тауэрского моста, в котором Арнольд распишет успешное лечение и выразит надежду на возможность обосноваться в Лондоне, получить работу по специальности и вызвать в Англию её, Веронику, как свою невесту.

Супруга машиниста, Фрунтикова Лидия Ивановна, получит от своего мужа не только письмо с фотографией Фёдора Андриановича, снявшегося на подножке английского локомотива, но и посылку с ботинками своего размера с разной женской дребеденью от чулок до корсета. В письме Фёдор Андрианович обстоятельно сообщит, что его поездка в качестве товарища, сопровождающего больного на лечение, в общем успешна. Удалось устроить Блюменталя в хороший, но дорогой госпиталь. Вообще, Лондон — ужасно дорогой город, так что пришлось устроиться помощником машиниста на работу. Подсоберёт денег и отправится в обратный путь…

Уехав в Лондон в октябре, Фрунтиков вернётся в Кизил-Арват только в мае. На работу выйдет в свою поездную бригаду. У администрации депо к нему не будет никаких претензий. Несколько раз Фрунтикова будут вызывать на беседы к полицейскому приставу, к начальнику жандармского отделения железной дороги, задавать очень непростые вопросы и про партию эсеров, и про склады с оружием, про Англию, про Блюменталя и прочее, и прочее. Потом вызывать перестанут. Товарищи по партии из тех, кто какое-то время косо посматривали на гулявшего, шут знает где, председателя, переменят гнев на милость, когда пересчитают кассу своего комитета…

К сожалению, Арнольд Блюменталь не вернётся в Россию. К весне ему станет хуже. Двадцать второго апреля 1912 года Фрунтиков похоронит его на кладбище Высоких Ворот, там же, где покоится основатель марксизма.

Сам Фрунтиков… Стоп! Мы слишком торопимся, дорогой Читатель! Да и Фрунтиков — не наш герой. Судьба и История ещё сыграют с ним не одну недобрую шутку. Но в Историю он войдёт!

 

Глава 13

Особняк для особистов. Новая цель — Кара-Агач. Валерьянка для табиба. Бивуак в Шайтан-Щели. Ловушка для жандармского ротмистра. Почтовая карточка и тюбетейка с золотом. Средство от чёрной магии. Путы для Британца. Тайна овального зала.

6 ноября 1911 года. Утро.

Асхабад. Улица Таманская. Бывший особняк виноторговца Ованесяна. Из ворот одна за другой выходят телеги со строительным мусором. Две другие, гружёные кирпичом и бочками с известью, ждут своей очереди въезда во двор усадьбы. У самых ворот уже водружён на чугунные рельсовые опоры свежеошкуренный сосновый ствол. На его вершине, крепко вцепившись в дерево кривыми монтёрскими «когтями-кошками», колдуют два электрика-верхолаза. Один прикручивает к фаянсовым изоляторам медные провода, второй намертво приколачивает фигурный литой кронштейн для фонаря. Сам фонарь уже приготовлен к подъёму на своё место, лежит у подножия столба.

Дзебоев в статском. Кудашев не сразу признал его. Серое пальто, шляпа, трость способны изменить военного человека до неузнаваемости.

— Когда свет и связь опробовать можно будет? — перекликается Дзебоев с монтёрами.

— Не ранее, чем послезавтра! Ещё внутренней работы полно! — отвечают с верхотуры.

— Здравствуйте, Владимир Георгиевич! — Кудашев спешился, передал поводья Брянцеву.

— Здравствуйте! Ну, как отоспались?

— Месяца на три вперёд. Исполнил всё, что вы приказывали. Успел побывать и в синематографе, и в цирке, и в театре!

— Молодцом! Мне тоже не мешало бы. Я уж забыл, когда в последний раз в театре был!

— Владимир Георгиевич!

— Тьфу ты! Как не забыть злополучное третье октября! Вот видишь, чем занимаемся? Послезавтра въезжать будем. Ремонтные работы полным ходом идут от подвала до чердаков. Весь хлам вывезли, мишуру ободрали, стены простучали! Проводим электричество, телефон, телеграф. Мебель будет новая, но самая скромная — простая канцелярская.

— Рыбок хоть оставьте, Владимир Георгиевич. С ними хорошо думается!

— Вы правы. Рыбок оставим, на баланс возьмём! Не хотите прогуляться, Александр Георгиевич? Погода хороша. Вам в мундире здесь светиться не нужно. Абсолютно засекретить отдел нам не удастся, но на базаре о нём разговоров быть не должно. Для прикрытия отведём флигелёк какой-нибудь лаборатории по изучению болезней винограда, вывеску соответствующую повесим!

— Типа — «Карантин!»?

Офицеры не спеша пошли в сторону Фирюзинского тракта.

— Не думали, Александр Георгиевич, на тему особого интереса «Британца» к аулу Кара-Агач? К Шайтан-щели?

— На эту тему мы на совещании уже пытались говорить. Обстоятельства не позволили.

— Я помню. Поэтому и возвращаюсь к этой теме. Слушаю вас.

 — Интерес должен быть только один — военно-стратегический! Осталось только выяснить в пределах этого круга, какой именно?!

— И что вам более глянется?

— Я не штабист, за моими плечами нет Академии Генерального Штаба. Могу ошибаться. Но с формулой военного успеха «В нужное время в нужном месте» — знаком. В случае военных действий для агрессора в Закаспий два потенциальных направления ввода войск: первый юго-восточный — Мешхед — Серахс — железная дорога — Мерв — Асхабад; второй юго-западный: Астрабад — Атрек — железная дорога — Кизил-Арват — Асхабад. Через южный: Кучан — перевал Гаудан — Асхабад вряд ли кто рискнёт. Никто не будет штурмовать укреплённый перевал и вести осадные затяжные бои в условиях высокогорья. Впрочем, это так, рассуждения дилетанта. Вы, конечно имеете доступ к планам обороны на случай «Че»! В отцовском дневнике я прочитал о пещере, берущей своё начало в Шайтан-щели, и уходящей в недра центрального хребта. Что, если эту пещеру современными горно-инженерными работами удастся расширить, где нужно — прорезать горную массу, до приемлемого уровня подземного туннеля? В Европе имеют большой опыт такой работы. Получится прямой кратчайший путь прямо на железную дорогу!

Думаю, только при таких планах аул Кара-Агач приобретает стратегическую значимость. Жители этого аула могли бы оказать весьма значительную помощь противнику, выполняя охранные функции, участвуя в горных работах. Только при таких планах старшине Балкан-Байрам-баю могли предложить чин английского полковника. Только при таких планах Караджа-Батыр мог интересоваться Шайтан-щелью! К слову сказать, Шайтан-щель не единственное ущелье, берущее начало в предгорьях и оканчивающееся тупиком у стены самого хребта!

Дзебоев слушал, не перебивая. В его руках уже был блокнот и карандаш.

— Предложения?

— Ехать надо в Кара-Агач. Самому все смотреть. На месте многое увидится, главное, знать, что хочешь увидеть!

— Так и порешим. Поезжайте, Александр Георгиевич. Организационные моменты за мной. Думаю, трёх-четырёх дней вам будет достаточно. Не рискуйте собой ни в коем случае. Научитесь, в конце концов, азиатским методам ведения боя: вождь никогда не идёт в битву впереди своего войска. Ещё раз повторяю: вы мне здесь нужны! Мы, по настоящему, работать ещё и не начинали!

* * *

Копет-Даг встретил отряд казаков в одиннадцать всадников во главе с ротмистром Кудашевым лёгким морозцем, заиндевевшими склонами и паром, восходящим от горных ручьёв и речушек.

После традиционных приветствий, знакомства, обмена подарками и чаепития старшина Балкан-Байрам-бай вежливо осведомился у Кудашева о цели его посещения аула Кара-Агач.

— Уважаемый Байрам-бай! Вы должны помнить ротмистра Кудашева — Кудаш-бека — как его называли друзья в туркменских аулах.

— Вах! — удивлённо всплеснул руками Байрам-бай. — А я думаю, где мог вас видеть, уважаемый Сардар! Вы сын Кудаш-бека! Я слышал, о несчастье, постигшем вас. Ваше горе — наше горе. В этом ауле никогда не забудут, как русский офицер закрыл своим телом от пули туркменского юношу! Чем можем служить? Говорите, приказывайте!

— Я хотел бы встретиться с аксакалом Амангельды-Ата или, как его ещё зовут в народе — Табибом-Ага, что бы поблагодарить его. Он лечил моего отца. Отец считал его своим другом! Я прошу у вас проводника, чтобы тот помог найти Табиб-ага в Шайтан-щели.

— Вам не надо далеко ехать. Табиб-ага здесь, в ауле. Он болен, он очень болен!

Табиб-ага полулежал, обложенный подушками и прислонившись к стене, завешанной ковром. Его глаза были закрыты, но вошедшие поняли: он не спит.

 — Яшули Амангельды-Ата! — для вежливости кашлянув, обратился к нему Байрам-бай. — К тебе гость, сын Кудаш-бека. С подарками пришёл! Поговори с ним. Он наш друг.

Табиб-ага медленно открыл глаза.

— Да, ты сын Кудаш-бека! Здравствуй, мальчик. Мне сказали, что твоего отца больше нет в этом мире. Это правда?

— Здравствуйте, Амангельды-Ата! Да, отец умер. Его убили люди, которые хотели большой крови. Отец, как мог, мешал им. Я продолжаю его дело: дуст дусти — душман душмани! Друг другу — враг врагу! Некоторые из его убийц уже умерли, другие — в Асхабадской тюрьме. Они совершили много других преступлений. Я здесь, чтобы поблагодарить вас за отца. Я привёз вам вещи, которые могут быть вам полезны при лечении людей. Смотрите — вот чемоданчик городского врача, в котором полный набор инструментов: стетоскопы, термометры, банки, спиртовка, шприцы, хирургические инструменты, клизмы и ещё много чего!

— Спасибо дорогой! Это царский подарок. Стоит, наверное, не меньше, чем паровоз! Я давно хотел такой набор. Только боюсь, мне уже не лечить других больных.

— Амангельды-Ата! Мы отвезём вас в Асхабад в больницу «Красного Креста и Красного Полумесяца»! Там очень хорошие врачи!

— Я не доеду. Но хорошо, что ты пришёл. Я вижу, на тебе форма точь в точь, как у отца… Ты жандарм?

— Да!

— Тогда пусть все уйдут. Нам надо поговорить, пока у меня ещё есть силы…

Табиб-ага замолчал, на минуту закрыл глаза. Его рука на ощупь потянулась к пиале.

— Сейчас, налью чаю! — Кудашев протянул пиалу аксакалу. — Я слушаю.

— Дня через три после отъезда Кудаш-бека меня снова посетил Карасакал-Сардар со своим нукером. Он уже знал, что я лечил раненого жандармского ротмистра. Из его знания я сделал вывод, что у Карасакала появился свой человек в нашем ауле. Ранее дня свадьбы, во время которой началась стрельба, такого человека не было, иначе Карасакал не попал бы в засаду. Теперь есть. Это плохо.

Но пойдём дальше. Карасакал потребовал, чтобы я вернул ему пергамент с цветком лотоса. Я не стал ссылаться на Кудаш-бека, сделал вид, что ищу пергамент. Не нашёл. Карасакал дважды ударил меня камчой и потребовал, чтобы я вернул ему пергамент во что бы то ни стало, обещая вернуться через несколько дней.

Он вернулся через день. Спрашивал меня, где я достаю мумиё. Я хотел отдать ему все мумиё, которое у меня было, но он не взял. Сказал, что его интересует не само мумиё, а пещеры, в которых оно обычно скапливается. Я сводил их недалеко от сакли, показал две небольшие горные щели, где когда-то действительно добывал мумиё. Пояснил, что теперь мумиё в этих щелях появится только через несколько лет!

Карасакал пришёл в ярость. Он бил меня камчой, как волка, которого хотят убить. Требовал, чтобы я показал подземные проходы в стене. Я настаивал, что таких проходов не существует. Карасакал раскалил в огне железный шампур и прижёг мне затылок. Я потерял сознание. Когда пришёл в себя, не мог пошевелиться. Лежал и ждал смерти.

В полдень следующего дня меня навестил мой внук Амангельды, которого спас ваш отец. Амангельды привёз меня в аул. Меня не отпускает сердечная боль. Я часто теряю сознание.

Кудашев встал, порылся в привезённом докторском чемоданчике, вынул из него флакон. Налив в пиалу холодной воды, накапал в неё из флакона. Запах валерьяновых капель поплыл по комнате.

— Дорогой Табиб-ага! Вы замечательный целитель. Но в Закаспии не растёт валерьяна. Это единственное действенное средство от сердечной боли. Попробуйте!

Табиб-ага покорно выпил лекарство. С минуту лежал закрыв глаза. Потом глубоко вздохнул и впервые улыбнулся:

— Отпустило!

— Вот флакон, вот пипетка. Можно десять капель, можно двадцать, даже тридцать — не отравитесь. Доза в зависимости от тяжести приступа. Я отправлю казака в город, он пришлёт врача с запасом валерьянки!

Табиб-ага привстал, сам поправил свои подушки.

— Я помню, давно в Индии слышал этот запах! Придворный лекарь давал это снадобье старому радже.— Табиб-ага протянул Кудашеву несколько листков. — Вот, я приготовил для русских, ждал когда вернётся Амангельды, чтобы передать… Это то, чего добивался Карасакал: планы известных мне пещер в Шайтан-щели. Будьте осторожны, в одной из них — Чудо Света!

— Спасибо, большое спасибо, Амангельды-Ата!

Байрам-бай сам проводил Кудашева до окраины аула, где казаки успели разбить две большие палатки белой морской парусины. Из окна одной из них уже торчала труба походной печки, вился сизый саксауловый дымок, пахло пшённой кашей и яичницей с луком на бараньем сале.

— Уважаемый Байрам-бай! Я полагал, в Кара-Агаче создали свой собственный отряд конной милиции?

— Да. Его начальник Амангельды. Он юнкер, учится на командирских курсах. Через два года станет прапорщиком. Он умный, грамотный!

— Молодец, рад за него! А как ваш зять, Ашир-Клыч?

— Ашир-Клыч тоже молодец! Он у Каракозова служит. Второй человек на ватаге. Хорошие деньги зарабатывает. Слава Богу, слава Богу!

— Зайдёте к нам? Чаю попьём!

— Зайду, обязательно зайду. Потом. Вы ещё не устроились, дела не сделали. Вот немного освободитесь, и хороший плов приготовим!

— Байрам-бай! Нам в Шайтан-щель нужно. После обеда выступаем. Дадите проводника?

— Вах! Как жаль, нет Амангельды! Он с отрядом в свой полк две недели назад уехал на десять дней. На учения. Завтра должен возвратиться. Может, подождёте? Где-то здесь в горах Карасакал, как раненый барс, мести жаждет!

— Если бы я Карасакала испугался, не мог бы считаться сыном своего отца!

— Хорошо, я пришлю мальчишку!

* * *

До обеда у Кудашева хватило времени составить донесение полковнику Дзебоеву и скопировать планы пещер, составленные целителем Табибом-Ага. Копии — в свою полевую сумку. Подлинники вместе с донесением в конверт.

— Передашь лично в руки полковнику Дзебоеву. С Богом! — Кудашев вручил конверт вестовому казаку.

После обеда отряд выступил из аула, не спеша поднимаясь по серпантину по направлению к Шайтан-щели. На одной лошади с вахмистром Фомкиным сидел, крепко вцепившись в его ремень, аульный мальчишка лет десяти — проводник. От базовой стоянки прощально махали руками товарищам оставшиеся два казака.

К закату солнца отряд достиг каменного мешка. Тупик. Приехали. Спешиться!

— Однако, раненько здесь в ноябре темнеет! — Кудашев щёлкнул крышкой хронометра. Стрелки показывали пять десять пополудни. — Вахмистр Фомкин!

— Я!

— Выставить охранение, готовиться к ночёвке. Подъём с рассветом!

— Слушаюсь, ваше благородие!

В сером сумраке ещё можно было рассмотреть безрадостную среду каменного мешка: нависшие суровые скалы, каменный хаос валунов и острых обломков, гранитные осыпи, безымянную речушку с берегами, поросшими плакучими ивами и кустами ежевики, уже потерявшими свою листву.

— Эй, оглан! Гель бярик! — позвал Кудашев мальчика на турменском. — По-русски понимаешь, нет? Нет? Ничего. Пойдём, покажешь мне козью тропу. Знаешь?

— Знаю.

— Откуда?

— Я болел, меня брат привозил. Я у Табиб-ага всё прошлое лето провёл!

— Выздоровел?

— Выздоровел!

— Как тебя зовут?

— Алты! Мы пришли: вот начало козьей тропы, ведущей к сакле Табиб-ага. Ошибёшься — уйдёшь — не вернёшься!

— Хорошо, пойдём к костру. Ужинать будем, потом спать.

Повернули назад. Ночь чёрным закопчённым котлом накрыла ущелье. Ни звёздочки. Ни неба не видно, ни скал. Шли на огонёк. Хорошо, что недалеко. В этом каменном бездорожье легко оступиться и сломать ногу.

Казаки готовы приступить к ужину. Пламя костра лижет котёл, освещает суровые бородатые лица, отражается в галунах погон, шинельных пуговицах. Донёсшийся от котла запах мгновенно наполнил рот слюной. Вкусно пахнет!

— Ваше благородие! Присаживайтесь. И мальчонка тоже. Рыбный суп у нас с лапшой и копчёной осетриной. Язык проглотишь. Осторожно только — с огня!

— Я тоже в долю войду! Можно? — Алты протянул кашевару полотняный мешок.

— Что это? — кашевар заглянул внутрь. — А, сушёная ежевика с мятным листом! Мы такое понимаем. С чаем заварим!

Каждый получил по большой походной деревянной хохломской миске лапши и куску ржаного хлеба. Деревянная четвертьфунтовая солонка посреди скатерти. Здесь же головки чеснока, порезанное ломтиками солёное сало, холодная варёная «в мундире» картошка, солёные огурцы.

Чай с ежевикой пили с колотым сахаром, вприкуску, по-туркменски из пиал. Стаканы здесь используются под иные напитки.

— Какова лапша с осетринкой, ваше благородие?

— Спасибо, отродясь такой не пробовал, хоть и в Красноводске вырос!

— Может, по чарке для сугреву? Ночь будет холодная.

— Отставить, вахмистр! Мы на боевом задании, не на гулянке. Вернёмся в Кара-Агач, барашка зарежем перед отъездом, тогда погуляем! Сменить и накормить часового не забудь.

— Уже исполнено. И накормили, и напоили!

Дальняя дорога, свежий воздух, сытный ужин и тёплое пламя костра были способны усыпить кого угодно. Лошадиный войлочный потник на холодную землю, седло под голову, папаху на глаза. На одну полу шинели лёг, второй накрылся. Ноги — к костру. И спи себе, как в детстве у бабушки на печке!

К полуночи ветер над ущельем развеял тучи. Проклюнулись звёзды в таком множестве и такой яркости, каких и в российских столицах не увидишь. Ближе к утру над щелью повис старый ущербный месяц, осветивший, как фонарём, сонный казацкий бивуак. Сам Кудашев спал на спине, раскинув в стороны руки. Его шинель лежала рядом, открывая месяцу возможность поиграть своим светом в серебряных крестах и галунах офицерских погон. Рядом, под одной шинелью спали вахмистр Фомкин и проводник-мальчишка Алты. Спали и другие казаки. Спали крепко, как спят вои, насмерть уставшие после дальнего похода, либо измученные смертным боем. Спал часовой, упавший в нелепой позе там, где его сморил сон.

Спали лошади. Они сбились в тесную массу, согревая друг друга своим собственным теплом в холодную ночь. Вдруг проснулся Кара-Ат — вороной жеребец Кудашева.

Уши торчком. Расширенные ноздри с силой втягивают в себя воздух. Взгляд обращён в сторону козьей тропы.

Там кто-то неловко сдвинул с места камешек. Звякнув, камешек полетел вниз, задевая скальные стены, ударяясь о камни. Стук, стук, стук! И всплеск! Камешек ушёл в воду.

Чужаки! Тревога! Жеребец переступил спутанными ногами. Нет, далеко не уйти! Заржал, призывая своего хозяина. Один раз, второй, третий… Спит его хозяин. Не просыпается.

А с козьей тропы в каменный мешок спустились три тёмные тени.

* * *

Кудашев очнулся только под ледяной струёй ручейка, падавшей с головокружительной высоты. Его мутило. Голова раскалывалась от боли. Отшатнулся от тяжёлой острой от холода струи, но кто-то снова толкнул Кудашева под воду.

Услышал чей-то хриплый голос, чужой, но понятный язык — туркменский:

— Хватит, пришёл в себя. Веди его в дом! 

Кудашев сделал шаг вперёд. Ручеёк остался за спиной. Хотел протереть глаза, но не смог. Понял, что его руки связаны за спиной. Толчок в спину. Толчок слева в плечо.

— «Гонят, как осла!»,— подумал Кудашев. Мгновение, и сознание прояснилось. Его ввели в помещение. Каменные стены, каменные своды. В мозгу мелькнуло: — «Сакля Табиб-ага. Точно: вот ниша с рукописями и книгами!».

В очаге высокий яркий огонь. В сакле трое туркмен. Один из них за спиной держит верёвку, связывающую руки. Ближе к огню молодой мужчина с разделённой надвое смоляной бородой. У его ног на полу раскрытая полевая сумка, скомканная топографическая карта. В руках планы пещер, скопированные Кудашевым с тех, что успел отправить в Асхабад.

Правда, без пояснений. Пояснения, слава Богу, остались только в памяти!

На лежанке одежда Кудашева — шинель, мундир, сапоги валяются у стены. Нигде, ни у кого не видно ни кобуры, ни револьвера…

Что случилось? Думай, Кудашев, думай! Как так — тебя взяли без боя из тёплой постели?! Правильно! Револьвер в кобуре, замотанной ремнём, перед сном положил в изголовье под седло. Планшет — под китель на грудь. Что же было? Оглушили? Вроде нет, голова болела, но перестала. Самочувствие отличное, но путы на руках не разорвать…

Бородач поднял глаза на Александра Георгиевича:

— Здравствуй, сын Кудаш-бека!

Кудашев на приветствие не ответил.

— Почему не здороваешься? А мне говорили, ты вежливый человек!

— Со связанными руками не здороваюсь!

— Развяжите его! — приказал бородач.

Острый, как бритва, туркменский нож разрезал волосяную верёвку.

Кудашев размял плечи, растёр на руках затёкшие запястья.

— Алейкум ассалам, Караджа-Батыр-Афшар-Ширази! — поздоровавшись, Кудашев назвал собеседника его полным именем.

— О! — от неожиданности Карасакал даже привстал с лежанки. Глянул на своих нукеров. Те никак на приветствие Кудашева не отреагировали. Но Карасакал решил, что дальнейшая беседа должна быть без свидетелей. — Всем выйти на воздух! Освободите дом!

И, обратившись к своему пленнику, продолжил:

— Меня не обманули, вы действительно вежливый человек.

Кудашев промолчал.

— Что это? — в руках Карасакала планы пещер.

Кудашев пожал плечами, не ответил.

Карасакал продолжил допрос:

— Это рисунки пещер! Даже ребёнок понял бы. Где эти пещеры?

— Я приехал искать их, — нашёлся Кудашев. 

— Зачем?

— Хочу разбогатеть. В Асхабаде умер богатый человек, побывавший в одной из них. Это его рисунок. Пещера полна драгоценных камней. Умирая, он сказал: «Шайтан-щель»…

— И всё?!

— И всё.

— Кто наследник?

— Был я. Теперь, наверное, ты!

— Я не верю тебе, русский! Ты морочишь мне голову детскими сказками. Я знаю, где мне заплатят за эти рисунки пещер хорошие деньги.

— Значит я прав. Оставь у себя эти пещеры, а мне верни мою одежду. Ты пойдёшь своей дорогой, а я своей!

— Приятный разговор закончился, сын Кудаш-бека. Не надо тебе недооценивать меня. Я не кладоискатель. Я воин. Но моя судьба будет выше воинских подвигов!

— Не хочешь поделиться своими планами со мной? Может, я смогу помочь тебе?

— Чем может помочь мне маленькая мышь? Мои союзники — львы!

— То есть англичане?

— Да! И ты русский в этой игре лишний. И ты лично, и все вы вместе уйдёте отсюда. Это земля туркмен! Этой землёй будут владеть только туркмены! Мы так просто не отказываемся от своих планов. Мы всегда доводим задуманное до конца. До победного конца! Отказ Байрам-бая от сотрудничества не может быть препятствием. Потеря в бою двух десятков джигитов не может быть препятствием. Задержка по времени в три-четыре недели не может быть препятствием. И ваш приезд в Шайтан-щель, Кудаш-бек-оглы, не может изменить ход событий!

Я могу приказать вас пытать, но мне это не интересно. Я могу вас убить сейчас, но окажу милость: вы проведёте ночь в воспоминаниях, в молитвах и в страхе перед смертью. Умрёте утром. Я позволю вам увидеть свет нового дня. Готовьтесь к смерти! Бог Велик!

— Согласен, Бог Велик!

— Ты капыр — неверный! Не смей произносить имя Всевышнего!

— Хорошо, разреши мне задать последний вопрос? Бог один или их два?

— Только безумный либо капыр мог задать подобный вопрос! Конечно, Бог один! Всё от него — и жизнь, и смерть!

— Мудрый ответ. Я тоже согласен — Бог один. Тогда ответь, может ли на земле появиться живое существо помимо его воли?

— Нет, ничто и никто не явится в этот мир без воли Всевышнего!

— Ты знаешь, на земле рождаются дети не только в Арабистане или в Туркмении. Они рождаются и в России, и в Австралии, и на Мадагаскаре. Это означает, что я, русский, родился, как и ты, туркмен, по воле одного Всевышнего. Следовательно, мы с тобой братья, дорогой Караджа-Батыр! Скажи, будет ли радоваться отец, если один его сын убьёт другого сына?! Не разгневается ли он на убийцу?! Понятно ли я сказал?

Карасакал не просто понял. Он был сражён этим новым знанием.

Кудашев продолжил:

— Я готов к смерти Карасакал. Перед тобой не мальчик. Взгляни на моё тело: его рвали и пули, и осколки. Я не думаю, что Всевышний берёг меня для того, чтобы потом покарать тебя за мою смерть. Нам лучше быть братьями, Карасакал! 

Карасакал молчал. Долго молчал. Он отвернулся от Кудашева, пренебрегая собственной безопасностью, и смотрел в огонь.

— Похоже ты прав, сын Кудаш-бека! Я не учился ни в медресе, ни в военном училище, но я не забываю ничего из бесед с умными людьми. Твои слова и слова других достойных людей, с которыми я общался, складываются в одно общее знание, которое может именоваться Истина. Я слышал, Истину не нужно доказывать. Истина чиста и светла… Не нужно стоять, сын Кудаш-бека. Садись, выпей чаю, съешь со мной этот кусочек хлеба с солью! Я не убью тебя. Но я не знаю, что мне самому теперь делать!

— Подумать. Побыть одному, без людей. Подумать и решить для себя, кто ты, с кем ты, для чего ты в этом мире!

Карасакал протянул Кудашеву его порт-монетъ:

— Вот твой кошелёк, сын Кудаш-бека! Я не взял твоих денег. Но скажи мне, что изображено на этой фотографии, что написано под ней? Я не читаю на русском.

Кудашев взял в руки почтовую карточку, переданную ему от Леночки ещё в Красноводске.

— Здесь изображена казнь индийских повстанцев англичанами. Видишь, старика и других привязывают к жерлам артиллерийских орудий. Выстрелами их тела будут разорваны в клочья. Эта казнь публична. Всё рассчитано на устрашение индийского народа. Туркмены, подписывающие договоры с англичанами, должны сначала спросить у индийцев, сладко ли им живётся?! Смогут ли они потом избавиться от англичан?

Карасакал был потрясён.

— Сын Кудаш-бека! Если ты поклянёшься не преследовать меня, дашь мне возможность уйти на родину в Шираз, я отпущу тебя. Твои казаки крепко спят. Они сами проснутся к полудню, либо ты разбудишь их, как разбудили тебя. Мальчишку не вини, он не знал, что ему дали в дорожку мои люди ещё в Кара-Агаче. Никому не будет вреда, хоть я и получил приказ убить вас всех!

— Если в отряде не будет потерь, я сам провожу тебя в Шираз! Кто дал тебе приказ убить нас?

— Английский полковник Мак’Лессон! — ответил Карасакал.

У входа в саклю кашлянули. Кудашев обернулся. В саклю вошёл высокий мужчина в длинной домотканой рубахе, меховой козьей безрукавке и белой чалме — обычном наряде Копет-Дагских курдов.

Незнакомец несколько театрально поднял вверх и развёл в стороны руки. Представился совсем не по обычаю курдов на плохом, но вполне понятном русском языке:

— Явление третье и последнее. Как говорят русские, «лёгок на помине» — полковник Британской армии Алан Фитцджеральд Мак’Лессон собственной персоной! Примите мои аплодисменты, господин ротмистр Кудашев. За тот час, что я, дрожа от холода, смотрел ваш спектакль в щёлочку, вы сумели перевербовать одного из моих лучших фельд-командиров!

Кудашев мельком глянул на Карасакала. Лицо афшара стало серым от ужаса, глаза были широко раскрыты и, словно, остекленели.

В руках Мак’Лессона появился, невесть откуда взявшийся, «Браунинг». Не поднимая руки, выстрелил из положения «от бедра». Кудашев был уверен, что пуля свистнула у его виска. Повернулся к Карасакалу. С его головы была сбита шёлковая круглая тюбетейка. Афшар был отброшен пулей к стене. Из раны на голове на белую нательную рубаху бежала струйка крови.

— С этим — всё! — дуло «Браунинга» смотрело в лицо Кудашева. — С вами, Кудашев, разговор будет, пока потерпите.

В саклю вошли оба нукера, уверенные, что их начальник застрелил русского. Два выстрела из «Браунинга» слились в один. Один за другим нукеры рухнули оземь на пороге сакли.

 — Вот теперь можно и поговорить. Мне не нужны ни свидетели, ни неверные наёмники, — Мак’Лессон смотрел в глаза Кудашева взглядом питона, наметившего себе добычу.

— Вы, господин ротмистр Кудашев Александр Георгиевич в пятый раз встаёте на моём пути. В пятый раз разрушаете мои планы. В пятый раз уничтожаете моих людей. Но с сегодняшнего дня вы сами будете моим человеком!

Обращаясь к Кудашеву, Мак’Лессон держал над головой в вытянутой правой руке патрон от «Браунинга». Ловко перебирая пальцами, Мак’Лессон заставлял патрон змейкой перемещаться между пальцами. Сверкающий латунный патрон, двигаясь, словно живой, от большого пальца к мизинцу и обратно, невольно фиксировал на себе взгляд Кудашева. Монотонный голос британца, словно шум дождя, наводил дремоту. Кудашев зевнул, у него смыкались веки, он отчаянно боролся со сном, пытаясь запомнить, всё, что говорил англичанин. Шум дождя сменился каменной осыпью. Снова, как когда-то давно, Кудашев пытается выбраться из-под каменной лавины. Высоко в небо уходит воронка гранитных окатышей и щебня, всё глубже и глубже засасывает горячий песок его сознание…

И вдруг, как когда-то давно, в невесть какие счастливые времена, Кудашев услышал чей-то очень знакомый, родной, но ещё не узнанный голос:

— «Большие воды не могут потушить любви, и реки не зальют её. Если бы кто давал всё богатство дома своего за любовь, то он был бы отвергнут с презрением».

Каменный дождь прекратился. Медленно стихал шум в ушах, уходила головная боль.

— «Положи меня, как печать, на сердце твоё, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь; люта, как преисподняя, ревность; стрелы её — стрелы огненные».

— Лена! Леночка! — вспомнил Кудашев. Открыл глаза.

Мак’Лессон продолжал свой речитатив, держа над головой патрон:

— Эк! До! Тин! Чар! Панч!— казалось, он сам уже вошёл в транс. — Чхе! Сат!

— Мистер Мак’Лессон! — окликнул англичанина Кудашев по-английски. — Не могли бы вы для разнообразия перейти с хинду на латынь: прима, секунда, терция, кварта?!

— Что-что? — Мак’Лессон пришёл в себя, увидел синие глаза Кудашева совсем близко: око к оку.

— Ничего, проверка слуха!

Кудашев легонько коснулся правой рукой живота британца и с силой вогнал ему в солнечное сплетение все четыре пальца.

Мак’Лессон без звука рухнул рядом со своими жертвами, Скорчился, поджав подергивающиеся ноги к подбородку.

Кудашев протянул руку к оброненному «Браунингу», подцепил одним мизинцем за спусковую скобу. Сунул пистолет в планшет. Вернулся к британцу с верёвкой, которой ещё недавно был связан сам. Не церемонясь, перевернул содрогающееся тело на живот и крепко связал морскими узлами руки в двух местах — в локтях и в запястьях, особо не перетягивая. Ещё отсохнут! Потом таким же приёмом связал ноги и подтянул к связанным рукам.

От догоревшего очага послышался стон. Кудашев обернулся. Стонал Карасакал. Он пытался приподняться. Со стонами трогал рукой рану на голове. Живой! Ну, ночь чудес!

Первым делом — убрать от раненого оружие. Винтовка Бердана, старый капсюльный морской Кольт, сабля, кинжал. Что ещё? Засапожный нож! Вроде все.

Теперь посмотрим рану. Чудеса! Пулей вырвана с черепа полоска кожи вместе с волосами. Осторожно вернём её на место. Прижмём! Плоть, пока она ещё живая, схватывается сама.

Карасакал застонал, засучил ногами, вцепился руками в руки Кудашева.

— Лежать, тихо лежать! Не дёргаться!

Карасакал подчинился. В сакле не нашлось другого перевязочного материала кроме полотняной нательной рубахи самого Кудашева.

Неужели британец промахнулся? Кудашев поднял с лежанки тюбетейку. Ого! Вот это тяжесть. Ею убить можно! Шёлковая двойная тюбетейка была набита золотыми монетами. Вот разорванный шёлк, а вот и монета, погнутая пулей. Удар пули под прямым углом пробил бы эту преграду. Удар, нанесённый по касательной траектории, только контузил Карасакала.

— Пить!

— Пришёл в себя? Пей, это холодный чай. Быстрее на ноги встанешь. Выпил? Оставь пиалу. Повернись ко мне спиной. Руки назад!

Карасакал всмотрелся в своего бывшего пленника. Кудашев был уже в мундире. Полевая сумка оттягивает плечо. В ней «Кольт» и «Браунинг», затворы от «Берданок», тюбетейка, набитая золотом.

Ещё минута, и руки Карасакала связаны.

— Ты нарушаешь наш договор, русский! Бери золото, и дай мне уйти!

— Я не обязан тебе своим спасением, Карасакал. Мне пришлось работать самому. А ты, великий воин, только смотрел, как кролик, преданными глазами на своего господина! Я ничего тебе не должен, Карасакал! Теперь твоя жизнь и твоя свобода будут зависеть не только от тебя.

— Бог велик! — угрюмо закончил разговор Карасакал.

На козьей тропе послышались голоса.

— Долго ещё?

— Иди прямо, не останавливайся. Мальчишка сказал, прямо в саклю упрётесь!

Казаки! Ну, полдела сделано!

* * *

Через час отряд был готов выступить в обратный путь. И Карасакал, и Мак’Лессон были крепко приторочены к заводным лошадям. Были приняты меры к тому, чтобы задержанные не были опознаны случайными встречными, не смущали конвой своими взглядами либо речью.

Ждали командира. Ждали более двух часов.

В это время Кудашев обследовал самый большой скальный грот, отмеченный на плане Табиб-ага как «пещера Чуда Света». Он помнил из дневника отца о большой кольцевой шаровой молнии, охраняющей грот, и о мерах предосторожности, предпринятых Табибом-Ага. Поэтому Кудашев решил обследовать грот в одиночку, не подвергая опасности своих подчинённых. Свою одежду и оружие оставил в сакле. Следуя дневниковым указаниям, он нашёл грот без труда, но не смог в него войти без волнения. Чудо Света! Какое на самом деле оно?!

Спускаясь в чрево каменной стены, Кудашев легко и быстро прошёл освещённую дневным светом часть пути. Но вот с каждым шагом становилось всё темнее и темнее, но Чудо Света не спешило освещать ему дальнейшую дорогу. Возвращаться не хотелось, но пришлось. Он понял, Чуда Света в гроте нет. Что-то случилось. Впрочем, о такой возможности говорил и Табиб-ага. Вернувшись в саклю, Кудашев оделся по форме, проверил барабан своего «Нагана», спички, приготовил пару факелов.

Во второй раз путь в кромешную тьму пещеры занял вдвое меньше времени. Вот и овальный зал. Слабое пламя факела еле-еле выхватывает из темноты каменные стены, но не в силах высветить свод. Вот и плоский камень, описанный в дневнике. Но Чуда Света нет. Озоном и не пахнет. Скорее пахнет гарью. Кудашев споткнулся, поднёс к препятствию факел. Чёрными глазницами на него глянул обгоревший человеческий череп. Вот второй, третий… Да здесь их более десятка! На каменном полу валяется обгоревшее, оплавленное искорёженное чудовищным взрывом оружие, то что осталось от винтовок и сабель.

Пламя факела трепетало на ветерке. Сквозняк! И отец упоминал сквозняк. И эти люди сюда попали неспроста. Значит есть в этом гроте второй выход! Табиб-ага описал часть пещеры только до овального зала. Пройти мимо Чуда Света он не решился. Да и надобности в этом не видел.

Кудашев двинулся далее по бесконечному коридору в кромешную тьму. Каждые пятьдесят шагов он останавливался и наносил точку в свой блокнот. Компас врал напропалую. Трижды он был вынужден останавливаться на «перекрёстках» у развилок подземных проходов. Делал пометки в блокноте. Направление дальнейшего движения выбирал согласно показаниям своего факела. На пятьсот пятидесятом шаге увидел вдалеке слабый свет. На шестисотом — вышел в освещённый грот. Дневной свет проникал в пещеру через вертикальную щель, расположенную на высоте десяти-одиннадцати метров. Без альпийского снаряжения не подняться. Спуститься с помощью обыкновенной верёвки можно. Впрочем, планомерное исследование может выявить и другие выходы. Ведь появился откуда-то Мак’Лессон. Появился, как чёрт из коробочки, неожиданно даже для самого Карасакала!

Вдруг пещера осветилась прямым солнечным светом. Кудашев возликовал. Это означало, наверняка, без ошибки: раз солнце — значит, светит оно с юга! Там, за скалой, за открытой щелью — Персия, на фарси — Иран!

Пора возвращаться. Весь обратный путь Кудашев не прошёл — пролетел, как на крыльях. В овальном зале прихватил, как вещественное доказательство, обгоревший и оплавленный ствол «Берданки». К месту казачьей стоянки спустился счастливый, как именинник, получивший кучу подарков!

 

Глава 14

Отчёт о задержании британца. Совещание у Шостака. Есть, рта не открывать! Обед с Джунковским. Способ сменить сословную принадлежность. Первый «сексот» Особого отдела.

9 ноября 1911 года.

Документ 25.

Дзебоев — Шостаку

Отчёт

О проведении контрразведоперации по задержанию агента английской разведки полковника

 Алана Фитцджеральда Мак’Лессона

 в ущелье Шайтан-щель близ аула Кара-Агач Красноводского уезда Закаспийской области.

Город Асхабад. Ноября 9-го дня 1911 года.

ИЗВЛЕЧЕНИЕ:

Во дни ноября 6-8-го 1911 в ущелье Шайтан-щель близ аула Кара-Агач ротмистром Кудашевым А.Г. были задержаны объявленные в розыск иноподданные лица:

— агент британской внешней разведки «Сикрет Интеллиндженс Сервис» полковник Алан Фитцджеральд Мак’Лессон (Обоснование: Распоряжение Начальника области от 17 сентября 1911 года о задержании лица, условно именуемого Гюль Падишахом; Циркуляр от 5 октября 1911 года № 00-253344 и.о. Начальника Жандармского Полицейского Управления Средне-Азиатской железной дороги по Закаспийской области ротмистра Кюстера);

— Командира летучего кавалерийского отряда Караджа-Батыра из Шираза (Обоснование: Циркуляр № 11-17/11 от 12 июня 1911 года Командующего войсками Закаспийской области о задержании либо уничтожении летучего кавалерийского отряда под командованием Караджа-Батыра из Шираза).

………………

…Таким образом, имеются все основания для предъявления обвинения агенту британской внешней разведки «Сикрет Интеллиндженс Сервис» полковнику Алану Фитцджеральду Мак’Лессону в совершении уголовных преступлений и иных противоправных действиях на территории Закаспийской области Российской империи, а именно:

— шпионажа в пользу Великобритании — организации агентурной сети, собирающей сведения военного, экономического, политического характера;

 — организации и материальной помощи оппозиционным силам с целью насильственного свержения существующей формы правления в России, от узко националистических до либерально-демократических;

— организации террористического акта — взрыва в русском драматическом театре 3 октября 1911 года, который не удался по обстоятельствам, не зависящим от воли организатора;

— личном умышленном соучастии в убийстве двух человек — Ядвиги Полонской, российскоподданной, и её служанки (имя и подданство не установлено);

— личном умышленном убийстве двух человек персидскоподданных туркмен из отряда Караджа-Батыра;

— личном умышленном покушении на убийство персидскоподданного туркмена Караджа-Батыра и нанесении ему тяжкого телесного повреждения;

— личном умышленном нанесении тяжкого телесного повреждения капитану общей полиции Чикишлярскому приставу Федотову при исполнении им служебных обязанностей;

— организации похищения человека (девушки) с целью получения выкупа, в результате которого погибли трое российскоподданных;

— предъявлении фальшивого паспорта, якобы выданного Хорасанским Россйским Представительством в Персии;

— Трёхкратного запротоколированного незаконного пересечения государственной границы Российской Империи;

— иных преступлений, расследование которых ведётся.

Прилагаются:

I. Протоколы опознания иноподданного лица, назвавшегося Рами Радж-Сингхом, советником махараджи Джамму и Кашмира Пратап Сингха, и известного в Закаспийской области под разными именами, а именно как: 

— полковник Алан Мак’Лессон (опознан туркменом из племени афшар Караджа-Батыром);

— турецкий бизнесмен Ибрагим-эфенди из Истанбула (опознан поручиком Збигневым Войтинским по фотографии; виноторговцем Ованесяном Петросом Лазаревичем — лично);

— святой магометанской веры Гюль Падишах (опознан Алиханом Азизовым, владельцем чайханы в Асхабаде).

II. Протоколы допросов свидетелей: российскоподданных

Алихана Азизова,

Збигнева Войтинского,

Ованесяна Петроса Лазаревича,

персидскоподданного Караджа-Батыра (Карасакала).

III. Заключения дактилоскопической экспертизы, карты отпечатков пальцев и сопутствующие фотографии, которыми подтверждается, что:

1) Отпечатки пальцев, оставленные Гюль Падишахом на пиале, из которой он пил чай в чайхане Алихана в караван-сарае на Текинском базаре, при контакте со своим доверенным лицом Шириновым А.А. — идентичны с отпечатками пальцев задержанного полковника А.Ф. Мак’Лессона.

2) Отпечатки пальцев, оставленные Ибрагимом-эфенди на договоре найме усадьбы, подписанным Ибрагимом-эфенди и Ованесяном — идентичны с отпечатками пальцев задержанного полковника А.Ф. Мак’Лессона.

3) Отпечатки пальцев, оставленные Ибрагимом-эфенди на гранатах австрийского производства, найденных при обыске в квартире Хенрыка Котушинского и переданных по цепочке: Ибрагим-эфенди — Войтинский — Котушинский — идентичны с отпечатками пальцев задержанного полковника А.Ф. Мак’Лессона.

4) Отпечатки пальцев, оставленные Ибрагимом-эфенди на ручке двери ведущей в спальню Ядвиги Полонской; на спинке стула в спальне Ядвиги Полонской — идентичны с отпечатками пальцев задержанного полковника А.Ф. Мак’Лессона.

5) Отпечатки пальцев, оставленные на пистолете «Браунинг», найденном в сакле Табиб-ага — идентичны с отпечатками пальцев задержанного полковника А.Ф. Мак’Лессона.

………………

… Прошу Вашего ходатайства перед М.И.Д. Российской Империи о направлении в действующем порядке в М.И.Д. Великобритании запроса на предмет удостоверения личности задержанного лица как:

А) подданного Великобритании господина Алана Ф. Мак’Лессона, полковника английской внешней разведки;

Б) подданного Великобритании господина Рами Радж-Сингха, советника махараджи Джамму и Кашмира Пратап Сингха.

………………………

… Выводы:

Проведённые контрразвед. оперативные и проводимые процессуальные действия позволят подготовить открытый уголовный процесс с безусловным осуждением полковника Алана Ф. Мак’Лессона; тем самым, если не положить конец проискам английской разведки, то в весьма значительной степени поставить на её пути мощный кордон. Этот процесс мне представляется публичным, с участием присяжных заседателей, представителей прессы, в том числе и иностранной. Положительный результат подобного мероприятия трудно переоценить. Как минимум:

А) в глазах местного населения будет дискредитирована сама идея замены патроната России на патронат Великобритании;

Б) будет укреплён и в значительной степени повышен престиж общей полиции и жандармерии; Асхабадское общество помнит предотвращённый терракт 3-го октября, оно будет удовлетворено свершившимся правосудием над его организатором.

………………

… Что касается предъявления обвинения агенту британской внешней разведки «Сикрет Интеллиндженс Сервис» командиру летучего кавалерийского отряда Караджа-Батыру из Шираза, то есть предложение не торопиться с предъявлением ему обвинения, благо сам лично он не совершал умышленных убийств и не участвовал в убийствах. Караджа-Батыр даёт пространные полные подробностей признательные показания. С большой долей вероятности предполагаю, что его показания правдивы, так как у него нет причин покрывать полковника А.Ф. Мак’Лессона, пытавшегося прострелить Караджа-Батыру голову. Он может выступить открытым свидетелем обвинения на процессе. Однако, есть интерес использовать его в оперативных целях. В наших руках — единственный человек, который имел доступ в центр подготовки агентов внешней разведки, находящийся в Дели. Согласно показаниям Караджа-Батыра, полковник А.Ф. Мак’Лессон является ведущим преподавателем и директором этого центра. Таким образом, Караджа-Батыр в настоящее время представляет для нас вполне определённую ценность. Он под стражей, но ему обеспечена безопасность и удовлетворительные условия содержания.

……………

В заключение, ходатайствую перед Вашим превосходительством о поощрении ротмистра Кудашева Александра Георгиевича правами Командующего войсками области.

Подпись: Дзебоев.

* * *

16 ноября 1911 года.

Асхабад. Резиденция Начальника области.

Приняв доклад офицера дежурной службы генерал-майор Шостак протянул руку для пожатия:

— У меня с утра совещание, господин подпоручик. Прошу вас никого ко мне не допускать и не с кем не связывать кроме как с самим государем императором!

— Слушаюсь, ваше превосходительство!

— Кто меня уже ждёт?

— Полковник Дзебоев, ротмистр Кудашев и полковник Джунковский из Ташкента, ваше превосходительство!

Совещание началось, как и было назначено, минута в минуту. Шостак открыл было рот, но в это мгновение ударил колокольчик старых напольных часов «Филипп Дю Буа и сыновья». Пришлось подождать, пока пробьют все десять ударов.

— Да, господа! Рад видеть вас всех вместе и в добром здравии!

Кудашев пригляделся к начальнику. Более мрачной, чем сегодня, мины на его лице он не видел. Да и остальные хороши: сидят как на похоронах. Что ещё могло случиться?!

— Да, господа. Не прошло и двух месяцев со дня, когда к нам поступило первое сообщение о визите английского агента, чуть более месяца со дня предотвращённого терракта, и вот положительные результаты: с поличным задержан сам директор Делийской разведшколы! Эти данные, разумеется подлежат самой тщательной проверке, но успех несомненен. С этим успехом я от души поздравляю ротмистра Кудашева и его начальника и наставника — полковника Дзебоева!

Один за другим поднялись со своих мест, вытянулись «во фрунт» и сели обратно в свои кресла Кудашев и Дзебоев. Кудашев окончательно понял: праздником здесь и не пахнет.

Шостак продолжал:

— Мы изучили Отчёт, познакомились с оперативными и процессуальными документами, но ничто не заменит живого общения с участниками событий. Прошу вас, Владимир Георгиевич!

Дзебоев был ещё мрачнее, чем Шостак. Сегодня Кудашев понял: трудно натянуть на лицо маску беспристрастности, когда ты счастлив, но невозможно казаться абсолютно спокойным, когда на душе скребут кошки. Так что же всё-таки произошло?! Какие новости привёз из Ташкента Джунковский? Беспокойство передалось и самому Кудашеву. Может, с Леной что-то случилось?! Выступления Дзебоева он не слышал. Но когда Владимир Георгиевич замолчал и протянул руку в сторону самого Кудашева, понял: он в бою! А в бою Кудашевы, как рыбы в воде!

— Господа! Разрешите поблагодарить вас за доверие, оказанное мне. Надеюсь, что своей работой и службой оправдываю его, и обязуюсь и впредь служить не за страх, а за совесть! Я являлся основным исполнителем операции «Лабиринт», целью которой являлось оперативное изучение обстановки в ауле Кара-Агач на предмет установления конкретной темы интереса английской разведки к этому региону. Предпосылками к этой теме стали следующие события…

Кудашев говорил правильным языком, стараясь избегать как излишней эмоциональности, так и военного канцеляризма, в котором успел поднатореть за время службы в канцелярии Приморского генерал-губернаторства. Он говорил, словно читал на память перед профессурой Казанского университета свою, так и не написанную, дипломную работу. Но его глаза внимательно следили за лицами участников совещания, ловили тончайшие нюансы их выражения. Вот — на лицах интерес к изложению событий! Интерес нарастает… Ярко выраженный интерес! Падение интереса… Скепсис. Снова вспышка интереса! Досада. Сочувствие. Размышления. Недоумение. Слабый свет интереса. Повышение интереса. Сопереживание! Ярко выраженный интерес! Аплодисменты!

… Таким образом, господа, и удалось изыскать открытый проход сквозь стену Высокого Копет-Дага из России в Персию и задержать агентов британской внешней разведки.

— Спасибо, Александр Георгиевич! Присаживайтесь. Есть ли у кого вопросы, господа? Нет? Вам слово, Евгений Фёдорович!

— Позвольте, господа, я не буду вставать. Я предлагаю сменить официальный холодный тон нашего совещания на тёплую волну дружеской узкопрофессиональной беседы. Примите мои поздравления, господа присутствующие! Объём выполненной работы говорит сам за себя. Но мы всё знаем, что удалось обломить только остриё гигантского оружия, нацеленного на Закаспий и на весь Туркестан! Интенсивность нашей работы навязана нам противником. Мы совершаем ошибки, но умеем их исправлять на ходу. Об ошибках говорить не будем, вы их знаете. Об успехах уже поговорили. Теперь о перспективах работы по делу Мак’Лессона. Господа! У меня пренеприятнейшее для вас известие!

Пауза. Присутствующие переглянулись. Напряглись.

— Говорите, Евгений Фёдорович! Не томите. Здесь нет слабонервных! — не выдержал Шостак.

— Вы поймали слишком большую рыбу, ротмистр Кудашев! Эта рыба не по зубам Закаспийскому Особому отделу, не по зубам и Туркестанскому! Сегодня вечерним поездом я лично повезу Мак’Лессона в Санкт-Петербург! Оперативное дело в порядке. Мне остаётся только расписаться за него. Процессуальное дело в настоящее время Лаппо-Данилевский сдаёт Военному прокурору Туркестанского Округа. Спецвагон уже прицеплен, конвой я привёз с собой из Ташкента. В Ташкенте нас будет встречать конвой из Петербурга. Караджа-Батыра, Войтинского, Котушинского, эсеров-железнодорожников и продавшихся жандармов оставляю вам. 

— Чуяло моё сердце! — нарушил молчание Дзебоев.

— Не ссылайтесь на интуицию, Владимир Георгиевич! Мне просто не хотелось спецвагон камуфлировать под платформу с сеном! Господа! Прошу без обид. Как профессионалы — мы не имеем права переоценивать себя, свой физический и интеллектуальный потенциал. Так?

— Так.

— А как насчёт потенциала политического? А?! В Санкт-Петербурге нас держат на крепком недоуздке. Нам не позволят провести публичный судебный процесс над «Британцем». Не позволят! Владимир Георгиевич! Ну, поднимитесь немного выше интересов Закаспийской области! У России с Англией и Францией — Антанта — «Сердечное согласие»! Хотите обвинения в сотрудничестве с Германией? Германии такой скандал — прекрасный подарок! И мне и вам приказано обиды проглотить, рта не открывать. А награды придут, как положено!

— Есть, рта не открывать! — вполголоса пробурчал Дзебоев.

— Ну и славно! — отреагировал Джунковский. — Я слышал, добрый домочек под отдел купили? Обустроились? Не обмыли ещё?!

— Вас ждали, Евгений Фёдорович!

— Это что, приглашение? Я не откажусь. До поезда пропасть времени. Пора и пообедать!

* * *

Перед обедом Дзебоев лично провёл Джунковского по усадьбе, уже обновлённой, кое-где перестроенной, максимально приспособленной для новых целей.

— Это парадные входы и выходы, а это — осторожнее Евгений Фёдорович! — служебные коридоры, их уже сотрудники «щелями» прозвали, с потайными дверями, закамуфлированными под шкафы либо камины. «Щели» обслуживают только помещения, предназначенные для посещения посторонними — комнаты для бесед, допросов, временного проживания и прочего. Эти помещения оборудованы оптико-зеркальными перископами, позволяющими вести скрытое наблюдение. Заказали, но ещё не получили электрофонограф для записи бесед. В большом зале можно не только обедать, но и устроить сеанс синема! Это кабинет электросвязи. Здесь располагаются портативный телефонный коммутатор и телеграфный аппарат. Здесь же рабочее место, сейф и шкаф криптографа. Подыскиваю специалиста.

— Гагринского не возьмёте?

— Не возьму. Больно сильно скомпрометирован.

— Да, Владимир Георгиевич, чуть не забыл: за вами должок! Кто обещал аллюром «три креста» прислать черновик плана использования Войтинского?

— План готов, можете ознакомиться хоть сейчас. Я придержал его только в связи с задержанием самого объекта, с которым должен был бы работать Войтинский. Разве актуальность этой операции не отпала сама собой?

— Мы должны быть готовы к чему угодно, к самому абсурдному повороту событий. Я не исключаю возможности того, что «Британец» через месяц другой начнёт пить нашу кровь с новой силой! Не смотрите на меня так, Владимир Георгиевич! В политике всё возможно. Представьте: один монарх просит другого монарха — кстати, они двоюродные братья! — помиловать заблудшую овечку и вернуть её на родину, где и будет решена её судьба. Есть и лучший вариант: один монарх просит другого сделать ему подарок — принять свою заблудшую овечку, случайно забредшую на чужую лужайку!

— Будут ли иные варианты?

— В подлунном мире возможно все. Но я не представляю себе «Британца» в Петербурге на суде в качестве обвиняемого! Не для этого его туда везут без свидетелей обвинения! Готовьте Войтинского. Читать ваш черновик мне некогда. Расскажите легенду в двух словах.

— Збигнев Войтинский был завербован британской разведкой по всем правилам с подписанием собственной рукой всех полагающихся бумаг. Хоть и на имя Чакрабати Второго! Только одна тонкость: Войтинский уверен, что его жену Ядвигу Полонскую задушил Ибрагим-эфенди — «Британец». Операция зачистки. Но до «Британца» будет донесено, что в глазах Войтинского Полонскую убили те, кто когда-то подвергли её унизительному телесному наказанию. Отсюда — ресурс доверия. Сразу не убьют. Обязательно попытаются использовать. О факторе сдерживания мы уже говорили. Его мать и сёстры должны быть обеспечены, биография самого Войтинского в их глазах — безупречна. Кстати, по его словам, Ядвига к моменту их бракосочетания была состоятельной женщиной. Если он владеет тайной её банковских счетов, можно позволить ему перевести деньги в Россию на мать. Вот — ещё один фактор сдерживания.

Я вчерне уже написал аттестацию Войтинского, которого готов характеризовать как офицера хорошей физической подготовки, имеющего классическое системное образование, в том числе военное, обладающего развитым интеллектом, замечательной памятью. Войтинский — личность сильного, выдержанного характера. Он способен стать перспективным агентом зарубежной российской разведки. Я не хотел бы делать из него «агента смерти», выражаясь японской терминологией. Однако, мы пока не готовы к его внедрению в Делийскую школу в качестве своего резидента. Такая деятельность должна обеспечиваться очень серьёзной группой поддержки — от агентов связи до агентов силового прикрытия и консультантов. Вот, стратагема, здесь всё расписано.

— Хорошо, принимается как черновой вариант. Время покажет. Что вы написали насчёт Карасакала, я читал. Что теперь думаете о его судьбе?

— Очень просто сделать из Карасакала» «торпеду» на «Британца». Подготовить к более серьёзной миссии сложнее. Он был подвергнут гипнотическому порабощению самим «Британцем». Трудно сказать, насколько ещё сохранилось влияние «Британца» на Карасакала. Есть положительный момент: всё-таки, англичанин был дискредитирован Кудашевым в глазах Карасакала. Хотелось бы надеяться, что это ослабит гипнотическую зависимость. Но сдвиги есть. Карасакал сумел пережить трагедию разгрома своего отряда и потерю свободы. Он уже оправился от потрясения. Учится грамоте. Одновременно и русской, и арабской. Уже читает по складам Азбуку!

* * *

Обедали втроём. И готовили, и накрывали на стол, и прислуживали за обедом всё те же казаки Первого Таманского полка.

— Здесь должно нести службу отдельное подразделение жандармерии, — заметил Джунковский, — у вас не должно быть случайных людей, меняющегося контингента! Я позабочусь о штате команды. 

— Что будет с моими Митрохиным и Брянцевым? — спросил Кудашев. — Я уже к ним привык. В двух операциях с ними участвовал.

— Напишут рапорт о переводе в политическую полицию. Они рядовые? Вахмистров присвоим, денежное довольствие увеличим. Будут рады!

Лёгок на помине Митрохин:

— Ваше благородие, разрешите горячее подавать?

— Да, конечно. Что у нас на первое?

— Рыбный суп с лапшой и копчёной осетриной!

Обед прошёл на славу! Кудашева, как контуженного, освободили от возлияний, но возле его прибора весь обед простоял фужер до краёв полный французским коньяком.

После обеда господа полковники часика полтора отдыхали в комнатах для гостей. Потом, после горячего душа, пили чай с ежевичным вареньем и пирогом с яблоками.

На вокзал в «Роллс-Ройсе» Шостака полковника Джунковского провожал Кудашев. Вслед за авто — конный эскорт — Брянцев и Митрохин.

— Браво, ротмистр! — Джунковский был трезв и собран, будто обеда и не было. — Хорошо начали. Однако, не бретерствуйте. Будет обидно, если вас ротмистром похоронят. Скажу прямо, в нашем деле нет простых людей, я имею в виду способности, а не сословную суету. Но и это имеет значение. Ведь вы до сих пор в анкете пишете «из казаков», из податного сословия?

— Да, а что?

— Будь вы дворянином, ваша карьера складывалась бы более удачно. Сейчас не Петровские времена, офицерский чин не даёт право на дворянство. Другое дело — семейные узы. Эти двери для вас не закрыты. Нам ещё предстоит совместная работа. Решим и эту проблему. Вам в Закаспии нечего делать. Есть горизонты и пошире, и небо — повыше! Ну, удачи!

* * *

Проводив Джунковского, Кудашев отпустил автомобиль и сел на своего Кара-Ата.

— В резиденцию!

Итоги дня подводили вдвоём с Дзебоевым.

— Есть ещё новость, Александр Георгиевич, — Дзебоев протянул Кудашеву папку с надписью «Личное дело». — Джунковский через своего ташкентского прокурора освободил из-под стражи фотографа Минкина. Нас можно поздравить с приобретением. Минкин — наш первый секретный сотрудник с жалованием в семьдесят рублей в месяц. Чистая азиатчина. Здесь женят и выдают замуж, не спрашивая согласия молодых! Ладно, может, этот «сексот» пригодится не только Джунковскому.

 

Глава 15

Тоже ещё не последняя…

Свадебная!

Татьяна Андреевна и Лена захлопали в ладоши.

— Молодцы! Когда только успели, вроде и не репетировали! — похвалила мужчин Татьяна Андреевна и потребовала: — Ещё! Помнишь, Максим Аверьянович, у Филимоновых вы про атамана Кудеяра пели?

— Разбойничьи песни только после пятого стакана! — пошутил Баранов. — Но на сегодня хватит. Почитайте лучше что-нибудь.

 Александр Георгиевич повесил на стену гитару. Максим Аверьянович аккуратно убрал в футляр флейту.

На Андижанской в доме Барановых тепло и уютно. Истинная тихая гавань! Снова пили чай с ватрушками и пирогами с вязигой. Слушали Вяльцеву. На широчайшей деревянной тахте, накрытой несколькими текинскими коврами, место нашлось троим: ближе к стеночке плечо к плечику Александр Георгиевич и Лена, ближе к краюшку — Татьяна Андреевна. У топящейся печи с приоткрытой чугунной дверцей с вязаньем старая казачка Пантелеева. Максим Аверьянович курил в приоткрытую форточку. Леночка вслух читала «Войну и мир».

— Что за несчастье с нашей Россией. За всю историю ни одно поколение войны не миновало! — вздохнула Пантелеева.

— Максим Аверьянович! — окликнул Баранова Кудашев. — Пора свадьбу играть. В первое же воскресенье. Давайте готовиться. Неизвестно, где я буду, и что со мной будет не то, что после Рождества, послезавтра! Согласна, Леночка?

— Как скажешь, Саша! Да, согласна! — Леночка прижалась щекой к щеке Александра Георгиевича.

— Что, Ташкентское начальство озадачило? — вдруг нахмурился Максим Аверьянович.

— Вы же всё понимаете, — Кудашев развёл руками, — для меня за пределами своего дома мира нет и не будет. Но пора иметь свой дом. Поможете?

— Какой разговор! Правда, Татьяна Андреевна? — Баранов затушил окурок и закрыл форточку.

— Ничего не выйдет! Сего дня Рождественский пост начался. До самого Рождества никто вас венчать не будет. Грех обычаи нарушать. Подождём, немного осталось! — Баранова обняла Леночку, как маленькую, расцеловала её в оба глаза и немножко всплакнула. Так, для порядка. Положено!

* * *

В Рождественский понедельник 25 декабря 1911 года в храме Святого Благоверного князя Александра Невского — полковой церкви Первого Таманского казачьего, что в расположении войсковой части в ауле Кеши близ Асхабада — венчались в законном браке рабы Божии Елена и Александр.

Елена Сергеевна в белом подвенечном платье и фате, украшенной белыми шёлково-восковыми розами. Александр Георгиевич в новом — необъезженном — мундире с Крестом Ордена Святого Георгия четвёртой степени.

Посаженной матерью у Леночки была Татьяна Андреевна, посаженным отцом — Максим Аверьянович.

У Александра Георгиевича посаженным отцом был его начальник — Георгиевский кавалер — Владимир Георгиевич Дзебоев.

И благословен был брак Елены и Александра.

И звонили колокола!

И был пир. Гуляла лихая русская казачья свадьба. Со скачками, со стрельбой, с лихими плясками, где острая сабля мельницей крутилась в крепких руках, а подкованные сапоги в присядке заставляли стонать сосновые полы и звенеть стёкла в окнах!

На самом южном краешке Российской Империи!

 

Вместо эпилога

КОНЕЦ ПЕРВОЙ КНИГИ.

Продолжение книги из цикла "Конкиста по-русски" — "БИРЮЗА ОТ КУДАШЕВА" и "ХИНДУСТАНСКИЙ ВОЛК".

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ!