Новым кораблем Хорнблауэра стал «Сатерленд» (74 пушки), построенный в Голландии и носивший ранее имя «Эйндрахт», который был захвачен англичанами в сражении у острова Тексель в 1797 году. Из-за мелководья у побережья Нидерландов все корабли голландского флота были небольшого размера, так что «Сатерленд» имел водоизмещение 1562 тонны при длине в 167 футов по пушечной палубе. Таким образом, он существенно уступал последним 74-пушечным линейным кораблям, которые в то время строились на британских верфях. Например, «Бульварк», спущенный на воду в 1807 году, имел водоизмещение 1925 тонн и длину по пушечной палубе в 182 фута — гораздо более просторный корабль, при равном числе пушек и команде такой же численности, что и на «Сатерленде» — 590 человек. С двадцатью восемью 32-фунтовками, тридцатью 18-фунтовками, восемью 9-фунтовками на шканцах и шестью на баке, «Сатерленд» был очень тяжел и при этом слишком высоко сидел в воде (9-фунтовки по требованию Хорнблауэра были позднее заменены 12-фунтовыми карронадами).

Это был неуклюжий и уродливый корабль, заново обшитый медью и окрашенный, но некрасивый и неудобный в управлении.

С Бушем на посту первого лейтенанта, Джерардом — в качестве второго, Рейнером — третьего, штурманом Кристэлом и несколькими хорошими штурманскими помощниками, «Сатерленд» был хорошо укомплектован офицерами. Двоюродный племянник Хорнблауэра — Джонатан, достигнув шестнадцати лет, также готовился впервые выйти в море в качестве мичмана. 2 мая 1810 года корабль был принят в состав флота в Плимуте, где временно поселилась и Мария. Поскольку со дня вступления в командование линейным кораблем Хорнблауэр получал 13 шиллингов и шесть пенсов в сутки с некоторыми дополнительными выплатами, значительно больше прежних 6 шиллингов в день, которые он получал в те времена, когда командовал «Отчаянным», он, по крайней мере, мог позволить себе пошить новый мундир, с настоящим золотым галуном и настоящим шелковым галстуком. Его финансовое положение было более благополучным, чем когда-либо ранее, однако ему по-прежнему не хватало на серебряную посуду для капитанского стола, дополнительные запасы для его стюарда, новую форму для команды командирской гички и на позолоту носовой фигуры корабля. Однако больше всего беспокойства ему доставляли сложности с комплектованием команды, несмотря на то, что он ему удалось перевести на «Сатерленд» две сотни моряков с «Лидии». Вместе с морскими пехотинцами, юнгами и осужденными, присланными из Ассиза, Эксетера и Бодмина, у Хорнблауэра только-только набиралось людей, чтобы управлять кораблем — всего четыреста сорок человек — и он ломал голову над тем, где раздобыть еще полторы сотни. В 1810 году моряков просто невозможно было найти, и вербовочные отряды безрезультатно прочесывали улицы Плимута. Хорнблауэру отчаянно не хватало людей, даже когда он все-таки вышел в море.

4 мая Хорнблауэр получил приглашение от контр-адмирала сэра Перси и леди Барбары Лейтон. Не сможет ли он вместе с миссис Хорнблауэр отобедать сегодня в «Хижине Ангела»? Нам мало что известно об этой встрече Хорнблауэра с леди Барбарой — первой после ее замужества и мы ничего не знаем о том, что она подумала про Марию и что Хорнблауэр, на этом этапе, мог подумать о Лейтоне. Вся доступная нам информация заключена в письме миссис Элиот, жене флаг-капитана, которое она написала на следующий день после этого памятного обеда своей сестре, леди Фэншоу. Это письмо позднее было опубликовано в книге «Жизнь и письма лорда Фэншоу» («Жизнь и письма Огастеса, лорда Фэншоу, посла в Нидерландах и Испании». Под редакцией Стефена Фэншоу, Лондон, 1861 год).

«Плимут

5 мая 1810

Моя дорогая Гарриет!

Огромное спасибо тебе за твое милое письмо, которое застало меня в отличной форме — что касается и здоровья, и знакомства с последними военно-морскими новостями.

Очень интересное письмо. Погода здесь стоит прекрасная, и мы осмотрели кое-что как в Девоншире, так и в самом городе, который полон самыми скучными людьми, каких только можно себе представить, за исключением Сьюзен и твоего кузена полковника Грэхема, который забавен как всегда.

Вчера мы обедали в «Ангеле» с адмиралом Лейтоном и его молодой женой леди Барбарой Уэлсли, младшей сестрой нашего знаменитого генерала, воюющего в Португалии. Вначале обед был исключительно скучным, и я очень сочувствовала леди Б., которая делала все возможное, однако ее новобрачный — тяжелый тип, который если чем-нибудь и известен, так это своими деньгами.

Этот брак был организован несколько поспешно после недавней эскапады леди Б. — путешествия в Вест-Индию, которое закончилось ее возвращением из Южных морей в качестве единственной пассажирки фрегата под командованием капитана Хорнблауэра, который также присутствовал на этом обеде вместе со своей женой! Вначале она путешествовала вместе со своей кузиной (или тетей?), мисс Банбери, но рассталась с ней после ссоры на Антигуа или в каком-то подобном месте. После подобных неблагоразумных и своевольных приключений надежды на более подходящую партию уже не оставалось, и сэр Перси женился на ней только благодаря влиянию ее брата, так как сама она не обладает значительным состоянием. Я никогда не встречала ее раньше и поэтому, после всех слухов и разговоров, мне было любопытно повидать эту леди. Ей, должно быть, уже хорошо за тридцать (На самом деле леди Барбаре в это время было двадцать девять лет, но она могла выглядеть несколько старше после путешествия по Тихому океану), у ней черные волосы, яркие глаза и прекрасная, пропорциональная фигура, как у Юноны — с белыми плечами и полной грудью, которую ее муслиновое платье почти совсем не скрывало. Понятно, что все мужчины не могли отвести от нее глаз, кроме моего Гарри, который сама скромность, как и пристало образцовому флаг-капитану. Я не могла удержаться от ощущения, что она немного играет с этими двумя мужчинами, но должна признать, что она была радушной хозяйкой также и для присутствующих леди.

Что же касается капитана Хорнблауэра, то поначалу он выглядел достаточно смущенным. Это скорее симпатичный мужчина, немного меланхоличный, среднего возраста, загорелый, неуклюжий в компании и не слишком подходящий для избранного общества или даже для того общества, которое можно встретить в Плимуте. Он женат на маленькой, некрасивой и дурно воспитанной женщине, как я слышала — очень низкого происхождения, которой он с большим трудом старается явно не стыдиться. Она сразу же сообщила мне, что у нее уже было двое детей, которые умерли от кори, но что теперь она вновь в счастливом ожидании. Ее муж поначалу говорил немного, а миссис Болтон, жена еще одного капитана — и вовсе ничего, так как весь вечер она только и делала, что ела с такой жадностью, будто целую неделю до этого ей пришлось голодать. Именно ее муж в конце концов попросил капитана Хорнблауэра рассказать нам о его битве с испанским кораблем «Нативидад». Разговаривая на эту тему, он вдруг стал красноречивым, его манеры показывали, что он смел и человек действия, энергичный и решительный — очевидно таким он и был во время самой битвы. Что наиболее примечательно во всем этом деле — как я узнала позднее от капитана Болтона, который был знаком с капитаном Хорнблауэром еще с мичманских времен — так это то, что обычный фрегат не просто победил, но и потопил двухдечный военный корабль, то есть совершил подвиг, аналога которому, похоже, до сих пор не знала история. При этом на лице леди Б. я заметила такое выражение восхищения, которое бы мне совсем не понравилось, если бы я была на месте миссис Х. или сэра Перси, но, полагаю, она слишком глупа, а он — слишком самоуверен, чтобы замечать что-либо подобное. Рассказ капитана Х. и знаки восхищения, которые леди Б. оказывала герою, были единственными памятными событиями того вечера, который без них был бы абсолютно бесцветным и неимоверно скучным.

Кстати, я слышала отличные отзывы о твоем племяннике и моем крестном, Джордже, который вернулся из Стаффордшира и который (говоря между нами) весьма интересуется хорошенькой мисс С.Г. …etc., etc».

Это письмо интересно само по себе, но его ценность удваивается, если учесть, что это — наиболее раннее из известных свидетельств упоминания имени Хорнблауэра в современных ему сплетнях. Никаких более ранних писем о нем не сохранилось, за исключением двух (см. стр. 77 и 103), и даже в 1810 году он еще был практически неизвестен большому свету. Джудит Элиот слышала о скандале вокруг леди Барбары, но прежде ничего не знала о самом Хорнблауэре, чьи подвиги на Тихом океане стали известны лишь долгое время спустя после того, как сами события могли привлечь особое внимание. Она слегка критична по отношению к леди Барбаре, однако, несмотря на некоторое предубеждение, последняя все-таки произвела на нее благоприятное впечатление — впрочем, на то были все основания. Наиболее ранний дошедший до наших дней портрет Барбары написан немного позже описываемого времени Томасом Лоуренсом, членом Королевской академии, позднее возведенным в рыцарское достоинство, но уже тогда известным в качестве придворного художника Георга III. (Другой ее портрет был написан во время помолвки, и Лейтон взял его с собой в поход, и, таким образом, это полотно погибло во время атаки на Росас). Если судить по этому портрету, в тот период она была особенно симпатичной — гораздо более привлекательной, чем в ранней юности и значительно менее самоуверенной с виду, нежели тогда, когда Хорнблауэр впервые ее увидел. Конечно, все это — всего лишь догадки, так как не сохранилось ни одного более раннего ее портрета, ни даже групповой семейной миниатюры, однако есть основания полагать, что в юности она выглядела слишком властной от внутренней неуверенности в себе и что настоящая красота пришла к ней именно в зрелые годы.

Для Хорнблауэра, без сомнения, этот обед в «Ангеле» был настоящим мучением. Был ли он забавным для Барбары — лишь в высшей степени вероятно, так как сама организация подобной встречи с ее стороны была несколько злой шуткой. Во всяком случае, некоторым другим ее участникам, встреча эта принесла порядочные хлопоты.

Эскадра Лейтона, получившая приказ следовать в Средиземное море, состояла из «Плутона», «Калигулы» и «Сатерленда», первый — 98-пушечный, а два другие — 74-пушечные линейные корабли. Ее первой задачей было эскортирование судов Ост-Индского конвоя к югу, до широты 35°. Лейтон поручил выполнение этой задачи Хорнблауэру, и, направив «Калигулу» с двумя судами снабжения в Порт-Магон, сам занялся эскортированием нескольких транспортов в Лиссабон, прежде чем проследовать к мысу Паламос, где остальные два корабля эскадры должны были ожидать своего адмирала.

Замок Грасай, неподалеку от Невера на реке Луаре, с гравюры Пти 1838 г.

Страница из экземпляра «Пособия артиллериста», принадлежавшего Хорнблауэру.

Затем Лейтон должен был действовать вдоль испанского побережья, как командир прибрежной эскадры. Его задачей было всемерно осложнять положение французских сил в Испании.

Эскадра вышла из Плимута 16 мая и «Сатерленд» вскоре отделился от флагманского корабля, удерживая порученный ему конвой в строго установленном строю, обогнул Уэссан и взял курс на Финистерре. По-прежнему главной заботой Хорнблауэра был некомплект команды. У него было достаточно моряков, чтобы управлять кораблем и для того, чтобы управляться с пушками — но чтобы делать и то, и то другое одновременно — людей не хватало. Тем не менее, он был вынужден вступить в бой прежде, чем ему представилась какая-либо возможность восполнить этот некомплект. Шесть судов Ост-индской компании, находящихся на его попечении, подверглись атаке двух французских каперских люггеров, и потребовалось все искусство Хорнблауэра, чтобы отбить это нападение, оставляя одного из противника разбитым и лишенным мачт. Завоевав таким образом благодарность руководства Ост-индской компании и лично лорда Истлейка, следовавшего на одном из ее судов, чтобы занять пост губернатора Бомбея, Хорнблауэр решился забрать по двадцать человек с каждого из судов компании. Этот дерзкий шаг шел вразрез с инструкциями Адмиралтейства, однако, отвечая на протест, Хорнблауэр пообещал, что все, кто не захочет остаться на «Сатерленде», добровольно будут отпущены. Он завершил инцидент, подняв сигнал, что все пожелали стать добровольцами, что в некотором смысле было правдой. Хорнблауэр зачислил взятых с «индийцев» людей в свою команду, надеясь, что долгие месяцы пройдут, прежде чем в Адмиралтействе получат протест Ост-Индской компании. Он также вспомнил, что Нельсон как-то насильно завербовал несколько матросов с судна Ост-Индской компании прямо на Темзе, неподалеку от Лондона и при этом даже дал бортовой залп, чтобы подавить попытки к сопротивлению. По сравнению с этим инцидентом его собственное предприятие было гораздо невиннее и, к тому же, гораздо более удаленным от внимания общества. Он даже имел шанс вовсе избежать наказания, и действительно — не сохранилось никаких свидетельств о том, что ему было объявлено какое-либо взыскание. Пока же Хорнблауэр смог соответствующим образом укомплектовать команду и приготовить корабль к будущим сражениям.

«Калигула» и «Сатерленд» первыми прибыли в точку рандеву, причем последний из кораблей подошел уже 12 июня, и было похоже, что Лейтон не появится еще, по крайней мере, с неделю. Поэтому Болтон, как старший из капитанов, разрешил Хорнблауэру начать действия против французов и вернуться в точку рандеву через трое суток. После того, как в его руки попал французский бриг «Амели», слишком поздно бросившийся наутек, Хорнблауэр понял, что «Сатерленд» с его закругленным носом и голландскими обводами не типичен для кораблей Королевского флота и легко может сойти за французский. Он поднял вместо английского флага французский триколор и подошел к вражескому побережью. Затем Хорнблауэр взял штурмом береговую батарею на мысе Льянка, спустив шлюпки с десантом одновременно с подъемом истинного флага. Пушки были сброшены с обрыва в море, несколько гражданских судов взяты в качестве призов и «Сатерленд» двинулся в Порт-Вендрес. Подойдя к бухте 14 июня, «Сатерленд» лег в дрейф на рейде, чтобы разведать обстановку. Вновь приблизившись к порту с началом ночи, Хорнблауэр лично возглавил операцию, начатую с восходом Луны, которая привела к захвату торгового судна с ценным грузом. За этим последовала молниеносная высадка в лагуне де Вик, неподалеку от городка Сет в Лионском заливе. После сожжения здесь каботажного судна, Хорнблауэр, как ему и было приказано, направился обратно к мысу Паламос, разошелся там с «Калигулой», но получил информацию о войсковой колонне, которая двигалась маршем по прибрежной дороге в районе города Мальгре, чуть к северу от Барселоны. Колонна состояла из двух итальянских дивизий, находящихся под французским командованием, и Хорнблауэр обнаружил приглубый участок побережья, к которому «Сатерленд» мог подойти достаточно близко, чтобы держать под огнем дорогу. Залпы тяжелых орудий прервали марш колонны, оставляя множество убитых и раненых, после чего Хорнблауэр вновь направился к точке рандеву, где адмирал Лейтон встретил его скорее холодно, считая, что его капитан действовал слишком независимо и должен был прибыть в точку рандеву раньше. Продолжением этой более чем прохладной встречи стала буря 17 июня, которая застала эскадру Лейтона в точке почти строго к весту от мыса Креус. «Плутон» потерял все три мачты и даже бушприт, был близок к опрокидыванию, но, к счастью, вовремя вновь стал на прямой киль. Он беспомощно дрейфовал к подветренному берегу и именно Хорнблауэр пришел ему на помощь. Ему удалось взять «Плутон» на буксир и вывести своего флагмана из опасной зоны — настоящее достижение, пример отличной морской практики, которому Лейтон был обязан своей жизнью. Некоторое (и весьма значительное) время оба корабля находились под удаленным огнем батареи с мыса Креус, что еще больше увеличивало опасность. Немедленным результатом этого стала отсылка «Плутона» на ремонт в Порт-Магон, а адмирал Лейтон перенес свой флаг на «Калигулу». После такого ограничения своих сил Лейтон решил не предпринимать каких-либо серьезных операций и направил «Сатерленд» в крейсерство между Барселоной и мысом Сен-Себастьян, а сам предпринял те же действия в районе между Паламос и Сетом. Рандеву было назначено на 28 июля в Порт-Магоне, к каковому времени к ним должен был присоединиться и «Плутон». Это решение устраивало Хорнблауэра наилучшим образом, и он рассчитывал использовать предоставленную ему свободу как можно более полно. От шкипера «Амели», неосторожного болтуна, он узнал о том, что в Барселоне находится «Артемис». Если быть точным, то Хорнблауэр знал об «Артемис» и раньше, но теперь он узнал из предположительно достоверного источника, что этот корабль закончил ремонт и в ближайшее время выйдет в море. Когда-то «Артемис» был британским военным шлюпом, однако после того, как корабль устарел, он был переоборудован в судно снабжения. После этого «Артемис» верой и правдой служила британской эскадре, блокирующей Тулон, таскаясь взад-вперед между мысом Сици и Порт-Магоном, заходя, по случаю, в Гибралтар. В один из наиболее неудачных для него дней осенью 1809 года, судно было перехвачено двумя французскими каперами и уведено в Барселону — порт, из которого они оперировали. Поговаривали, что командовавший в то время «Артемис» лейтенант был пьян и подвел ее слишком близко к неприятельской базе, при этом, он все еще не мог прийти в себя, когда судно брали на абордаж. Ясно было, что «Артемис» была захвачена в целости и сохранности и отведена в Барселону, где ее груз, состоящий из корабельных запасов, надо полагать, был встречен с радостью. Если затем судно было переоснащено для дальнейшего использования в море, то, несомненно, в качестве капера — роль, для которой оно, по мнению многих специалистов, было слишком тихоходно. Попутно возникал вопрос, пострадала ли «Артемис» во время урагана 17 июня. Хорнблауэр не знал, зацепила ли буря Барселону — он полагал, что, скорее, нет. Как бы там ни было, но «Артемис» была подходящей дичью для охоты, но дичью, хорошо охраняемой батареями Барселоны. Ни о какой лобовой атаке на этот морской порт, конечно же, и думать не приходилось. Оставалось сомнительным, удастся ли вообще что-нибудь предпринять, хотя успех в этом деле, незначительный сам по себе, мог принести неплохие призовые деньги.

В этой не особо удачной ситуации Хорнблауэр имел, по крайней мере, два преимущества. Во-первых, Наполеон перехитрил сам себя, сделав своего брата королем Испании. Испанцы были слишком ошеломлены, чтобы отреагировать на это сразу же (в 1808 году), но теперь положение Жозефа Бонапарта с каждым днем становилось все опаснее. Его поддерживала французская армия, но основная ее масса была сосредоточена в Португалии, против Веллингтона. Теперь испанцы активизировались, видя, что Веллингтон остается непобежденным, а линии французских коммуникаций, растянувшиеся от португальской границы до самых Пиренеев, стали еще более уязвимы. Местные испанские власти и начальники гарнизонов формально должны были выполнять приказы короля Жозефа, но остальные испанцы, в том числе — младшие офицеры и люди, лишившиеся своих постов и должностей — восстали против предательства, насилия и грабежа. Хорнблауэр уже встречался с некоторыми испанскими повстанцами и знал, что каталонцы, народность, населяющая окрестности Барселоны, относится к Франции традиционно враждебно. Он особо не верил в верность испанцев как союзников, зная, что они способны в любой момент перессориться между собой, зато рассчитывал на них в качестве источника информации и сожалел только о том, что в свое время ему удалось изучить не каталонское, а кастильское наречие испанского языка.

Вторым преимуществом Хорнблауэра был необычный вид «Сатерленда». Из предыдущего опыта он знал, что его корабль легко принимали за французский. Сейчас же ему стало ясно, что с еще большим успехом «Сатерленд» мог сойти за торговца или, что было бы еще лучше — за судно обеспечения. Хорнблауэр уже использовал вполне обычный для войны того времени трюк с чужим флагом для атаки батареи на мысе Льянка, но только в качестве вспомогательной декорации: она заставила командира батареи немного промедлить с открытием огня и потерять несколько драгоценных минут. Для того, чтобы по-настоящему ввести противника в заблуждение, следовало сделать декорации возможно более полными. Боле того, следовало выдать «Сатерленд» за конкретное судно, вполне безобидное с военной точки зрения и хорошо известное противнику. Командир капера, воюющий по большей части, не за славу, а за прибыль, предпочитал заранее знать силу и ценность своей будущей жертвы. Балансируя между риском и жадностью, он, таким образом, мог принять решение — следует ли перехватывать судно или же отказаться от нападения. Мечтой капера всегда был богатый приз, добытый без особых усилий, а его кошмаром — корабль противника, обороняющийся до последнего человека и до последнего выстрела, разбитый при нападении, который, как выяснилось бы потом, еще и шел в балласте. Французский капитан «Артемис» не рискнул бы выйти в море, не получив предварительно точной информации о добыче, и именно такую информацию собирался предоставить ему Хорнблауэр.

Для проведения этой операции Хорнблауэр решил превратить «Сатерленд» в «Пемброк» — в прошлом 64-пушечный корабль, отбитый у голландцев, который теперь использовался в качестве судна снабжения британской эскадры, блокирующей Тулон. «Пемброк» выполнял ту же, работу, что и «Артемис», и регулярно заходил в Гибралтар, причем там он принимал на борт не только продукты, но и немалые суммы наличными для выплаты жалования английским войскам, находящимся на кораблях блокирующей эскадры в качестве морских пехотинцев. Его командиром был старый лейтенант Френсис Суини, обойденный чином за потерю шлюпа «Антилопа» в 1806 году. На «Пемброке» были установлены десять карронад (12-фунтовки), а команду судна составлял сорок человек, половина которых были итальянцами и португальцами.

На «Сатерленде» было достаточно краски и запасных парусов, взятых на «Амели» и его превращение в «Пемброк» было благополучно осуществлено вне видимости берегов, при тихой погоде. С мучительными страданиями Буш смотрел, как его корабль превращается в ободранное торговое судно, пушечные порты закрашиваются, паруса покрывают заплатами, такелаж ослабляют и приводят в неряшливый вид, а часть пушек снимают и спускают в трюм.

Преобразившись, «Сатерленд» — «Пемброк» двинулся к югу вдоль побережья Испании. К северу от Мальгре, Хорнблауэр ночью установил контакт с несколькими испанскими повстанцами. Он убедил их — словом и деньгами — послать нескольких лазутчиков в Барселону, чтобы распространить в городе нужные ему новости. Таким образом, он мог быть уверен, что вести о подходе псевдо-«Пемброка» дойдут до ушей каперов по крайней мере за два дня до его появления. Направившись далее к югу, он искал рыбачьи лодки и, наконец, встретил одну неподалеку от Аренс — дель-Мар, где и пригласил нескольких рыбаков к себе на борт. Эта часть плана была настолько важной, что все британские моряки, которых испанцы смогли увидеть на палубе, также были переодеты соответствующим образом. С ними предварительно были проведены многочисленные репетиции, а основные роли были поручены матросам, проявившим незаурядные актерские способности. Хорнблауэра среди актеров не было. На время встречи с испанцами роль командира «Пемброка» играл лейтенант Рейнер. Наиболее драматичным эпизодом этого театрального действа стал подъем на палубу бочонка с пресной водой. Трос «неожиданно» лопнул, и бочонок рухнул на палубу среди общего замешательства и потоков ругани. Гостей заботливо провели мимо корабельных шлюпок, на которых было четко было название «Пемброк», после чего рыбаки покинули судно, унося с собой историю о его пьяном командире и команде — настоящем сброде, не имеющем никакого понятия ни о дисциплине, ни о морском деле. После того, как спектакль был закончен, Хорнблауэр привел свой корабль на рейд Барселоны, на расстоянии предельной видимости с берега, а затем опять двинулся к югу, разыграв еще одно представление. За борт сбросили чучело, изображающее человека, упавшего в море, для «спасения» которого судну предстояло лечь в дрейф и спустить шлюпку. При этом были сделаны все возможные ошибки, обычно не допускаемые морской практикой, а общую картину дополнила неуклюжая гребля, которую продемонстрировала команда шлюпки. Весь этот спектакль был развернут между местечками Кабельяс и Ситджес. После демонстрации очередного примера своей беспомощности, «Пемброк» исчез из зоны видимости с берега, удаляясь к югу, как будто бы направлялся по своему привычному пути в Гибралтар, откуда через некоторое время он должен был вернуться с грузом и деньгами на борту.

Выждав в течение времени, достаточного для того, чтобы дойти до Гибралтара и обратно, Хорнблауэр вернулся тем же самым путем, уверенный в том, что теперь неприятель не только хорошо знает «Пемброк», но и нетерпением ожидает его. Перед заходом солнца 6 июля, он появился у берегов Террагоны и в течение ночи шел с удачно подвернувшимся легким бризом. Благодаря этому Хорнблауэр мог рассчитывать на то, что капер попытается перехватить «Пемброк» уже на следующий день, вероятнее всего на рассвете. Таким образом, он мог рассчитывать, что подготовленная им ловушка сработает. С некоторым раздражением он воспринял сообщения о каких-то световых сигналах, подаваемых с берега. Поднявшись на палубу, Хорнблауэр сам увидел эти сигналы, но вынужден был согласиться, что они были абсолютно бессмысленными. Мистер Кристэл, однако, предположил, что это могут быть ночные опознавательные сигналы английского флота 1808 года, а мичман Хорнблауэр высказал предположения, что их могут подавать британские военнопленные из числа тех, кто был захвачен до конца 1808 года. Могли это быть члены команды «Артемис», захваченные в плен в 1809 году? Это выглядело весьма вероятным, но Хорнблауэр был слишком раздражен самим фактом подачи сигналов, чтобы думать о существовании такой возможности. Он был на пороге завершения тщательно спланированной операции и готовился захлопнуть западню, а эти пленные (если это действительно были пленные) в лучшем случае представляли собой отвлекающий фактор, а в худшем — являлись частью ловушки, расставленной уже на него самого. Тем не менее, Хорнблауэр взял пеленги на приметные ориентиры и внимательно изучил карту. Вскоре он высчитал, что место, откуда предположительно подавались таинственные сигналы, было монастырем Св. Барбары — т. е. местом, где вполне могли содержать военнопленных. Решив пока игнорировать эти сигналы, Хорнблауэр вновь повернул и подошел к берегу на рассвете, а силуэт корабля, четко выделявшийся на фоне рассветного неба, принадлежал «Артемис», которая находилась именно там, где он и ожидал ее увидеть — на ветре, в самой подходящей позиции, чтобы не дать своей жертве ускользнуть (и, таким образом, и самой не имея возможности спастись бегством). Последним ходом в игре была неуклюжая попытка фальшивого «Пемброка» — «Сатерленда» избежать стычки. К тому времени корабль был полностью готов к бою, но пушечные порты на нем пока не открывали, так что «Артемис» набросилась на свою жертву без каких-либо колебаний. После предупредительных выстрелов, капер подошел на дистанцию половины пистолетного выстрела и только после этого Хорнблауэр приказал поднять флаг и открыть порты, а вместо судна снабжения перед пораженными французами предстал двухдечный линейный корабль. «Артемис» сдалась (7 июля) без единого выстрела, поскольку ее командир четко осознавал, что сопротивление для него подобно самоубийству. Он спустил свой флаг и прибыл на борт «Сатерленда», со всем возможным изяществом передавая свою шпагу Хорнблауэру и забывая при этом уничтожить секретные документы. В своем роде эта операция была классическим примером обмана противника, памятная своей исключительно тщательной подготовкой. Но Хорнблауэр уже думал о будущем и готовился совершить следующий ход, все еще под чужим флагом, но теперь уже используя настоящую французскую сигнальную книгу.

После того, как «Артемис» была отбита, первым приказом Хорнблауэра было поднять на капере французский триколор и точно такой же триколор водрузить над синим флагом «Сатерленда». Теперь он мог подойти к испанскому побережью без всякого риска, так как «Артемис» и ее новый приз, без сомнения, были именно теми кораблями, которые французы и ожидали здесь увидеть. Правда, в виду Барселоны Хорнблауэр больше ничего не предпринимал, за исключением того, что поднял французский опознавательный сигнал, прежде чем снова повернуть к югу. Это могло выглядеть несколько необычным, но все же не очень подозрительным. Высадить пленных в Санта-Барбаре, прежде чем захваченное судно будет официально признано призом, было не совсем правильным, но именно такой бессмысленный шаг и мог совершить командир французского капера. Есть причины для удивления, но нет причин для пальбы из пушек.

«Артемис» со своим призом появилась перед Санта-Барбарой 12 июля и просигналила, что собирается высадить пленных на берег. Комендант не был предупрежден о необходимости принимать пленных дополнительно, однако он был ограничен в переговорах возможностями сигнальной книги и неудобствами передачи сигналов на дальние расстояния и, наконец, просигналил, что готов принять пленных. Когда он увидел, что с кораблей спускают шлюпки, то спустился к месту предполагаемой высадки, готовый объяснить, что не располагает местом для размещения еще одной партии пленных и не уполномочен принимать их. Пушки трехорудийной батареи молчали, поскольку, как каждый мог видеть, шлюпки были наполнены британскими пленными, которых эскортировали вооруженные моряки с капера. Правда, как только высадка состоялась, выяснилось, что все «пленные» так же вооружены. Караул в месте высадки был вынужден сдаться, пушки захвачены ударом с тыла, а ворота в монастырь открыты без особых трудностей. Здесь, в импровизированной тюрьме, содержались по большей части дезертиры из испанской армии, однако здесь были и британские моряки — сто тридцать четыре человека — по большей части, но не все — из прежней команды «Артемис». Именно группе пленных старшин пришла в голову мысль подавать сигналы светом из окна монастырской часовни, обращенного в сторону моря. В конце концов они были пойманы на месте преступления. В то время, когда их спасители отворяли ворота монастыря, пленные старшины находились в карцере, изможденные, но по-прежнему не сломленные. Хорнблауэр забрал с собой коменданта и его приближенных в качестве военнопленных, освободил испанских заключенных и оставил тюрьму пустой. Затем он двинулся на север и в очередной раз появился перед Барселоной. К тому времени из разговоров с французскими пленными — некоторые из которых были несдержанны на язык — он знал, что в порту находится еще один капер, «Альцест», который часто работал в паре с «Артемис», поскольку фактически принадлежал одному и тому же синдикату. Квартирмейстеру «Артемис», португальцу по происхождению, была обещана свобода взамен на сотрудничество. Он составил сигнал, который должен был выманить «Альцест» из порта. Это должно было быть достаточно сложное сообщение, в котором бы говорилось о неприятельском судне к югу от Барселоны, слишком быстром для того, чтобы его могла перехватить «Артемис», но которое, скорее всего, спустило бы свой флаг перед «Альцестом». При этом приз можно было добыть, зажав жертву в прибрежном треугольнике — вполне обычная задача. Что пока оставалось непонятным на берегу, так это то, почему «Пемброк» до сих пор не был отослан в порт для признания его призовым судом. Последовал дальнейший обмен сигналами, при этом некоторые из них, подаваемые «Артемис», были не вполне правильными, так что второй капер вышел в море не ранее позднего пополудня. Его капитан приближался крайне осторожно и Хорнблауэр был вынужден открыть огонь. Прежде чем сдаться (15 июля), «Альцест потерял фок-мачту, но за исключением этого особых повреждений не получил. После этого о какой-либо маскировке не могло быть и речи, так что Хорнблауэр взял курс на Порт-Магон, где 20 июля и встретился с Лейтоном. Захват двух ценных призов несколько улучшил атмосферу его очередного свидания с контр-адмиралом. Похоже, что касается призовых денег, счастье начинало улыбаться Хорнблауэру. Правила, касающиеся призовых денег, гласили, что корабль или судно, признанные призом специальным судом, подлежали оценке и продаже на аукционе, как правило — с последующим принятием в состав флота. Что касается каперов или боевых кораблей, то лучшую цену за них обычно платил Королевский флот, частично оттого, что они были плохо приспособлены для торговых целей, а частью — из-за того, что при покупке частным лицом, они могли бы впоследствии (через третьи руки) попасть к своим прежним хозяевам и, таким образом, продолжить свою разрушительную деятельность.

Торговые суда, как, например, «Амели», были относительно более ценными, особенно если были захвачены в грузу, поскольку груз часто стоил даже больше, чем само судно. Сумма, вырученная от продажи приза на аукционе или каким-либо иным образом, за вычетом комиссионных торговым агентам, делилась на восемь частей, одна из которых направлялась старшему флаг-офицеру на позиции, три — командиру захватившего приз корабля, одна — его офицерам, одна — старшинам и две оставшихся — рядовым членам команды. Если неприятельский корабль был разрушен или потоплен, призовых денег могло вообще не быть, однако в этом случае комиссионеры Королевского флота платили приблизительно по пять фунтов за голову «каждого противника, который был жив в начале сражения». Эта сумма так же делилась, как если бы неприятельский корабль был захвачен и продан. Система эта явно работала в пользу командира корабля, однако на нем же была и вся тяжесть ответственности за повреждения и потери, если приз не был признан судом. Обитатели нижней палубы редко получали больше чем одну-две гинеи на человека — сумму, которую легче было пустить по ветру, чем сохранить. Хорнблауэр, до этого времени не имевший удачи с призами, в 1810 году заработал значительную сумму призовых денег: «Артемис» был снова принят на службу в Королевский флот, а «Альцест» — закуплен для нее же. Судя по всему, Хорнблауэру удалось собрать до 6000 фунтов стерлингов — достаточно, чтобы приобрести небольшое поместье. С этого времени покупка Смоллбридж-Мэнор стала действительно возможной и вполне осуществимой, как только имение будет выставлено на продажу.

24 июля контр-адмирал Лейтон снова поднял свой флаг на «Плутоне», а его эскадра вновь была в полном составе, готовая к решительному удару, нанесение которого так долго откладывалось.

Этим ударом должно было стать не более и не менее, чем взятие Росаса, каталонского порта, второго по значению после Барселоны. Успеху операции должна была способствовать ожидаемая помощь испанских повстанцев под командой генерала Ровира. Говорили, что у него семь тысяч человек в окрестностях города Олот. Предполагалось, что французский гарнизон Росаса насчитывает всего две тысячи человек. Расстояние между Олотом и Росасосом составляло около тридцати миль, а приблизительно посредине этого пути лежал городок Жерона, в котором также находился французский гарнизон. Если Ровире удастся обойти Жерону по горным тропам, он сможет выйти на удобные позиции для штурма Росаса, но при этом ему будет не хватать осадной артиллерии. Поэтому Лейтон выгрузил необходимые пушки на берег в районе Сельва-дель-Мар с отрядом прикрытия в шестьсот матросов и морских пехотинцев. Высаженный на берег через четверо суток после того, как генерал Ровира начал свой марш и имея перед собой лишь шестимильный участок пути, британский отряд должен был достичь Росаса почти в то же самое время, что и испанцы. Поскольку Седьмой корпус французской армии располагался к югу от Барселоны, у союзников оставалась добрая неделя для взятия Росаса. После захвата этот порт мог стать воротами, через которые в страну хлынули бы испанские войска, что создало бы значительную угрозу французским коммуникациям. Сам по себе план был великолепен, однако его выполнение зависело от исполнения испанцами своих обещаний, испанской информации о противнике и (что было хуже всего) от испанских войск. Пушки Лейтона могли проломить бреши в стенах Росаса, но идти на штурм должны были полки Ровиры. То, что Ровира и его люди ненавидели французов, могло быть правдой, но на войне они были новичками — несмотря на весь оптимизм своих планов, столь же неопытными, сколь плохо экипированными. Хорнблауэр, которому предстояло командовать группой высадки, никак не мог разделять уверенность Лейтона в их испанских союзниках. Похоже, вся операция была гораздо сложнее, чем контр-адмирал мог себе представить, однако, получив приказ, Хорнблауэр предпочел оставить свои сомнения при себе.

Высадка была осуществлена, как и планировалось, ночью 29 июля и Хорнблауэр встретил на берегу полковника Хуана Карлоса, с которым была тысяча испанцев и достаточное количество лошадей и мулов, чтобы тянуть пушки. К рассвету десять 24-фунтовок были выгружены прямо на пляж вместе с сотней зарядов и ядер на каждое орудие и дневным рационом для шести сотен людей. Затем началось выполнение головоломной задачи по транспортировке всего этого по шестимильному участку пересеченной и гористой местности, отделяющему Сельва-дель-Мар от Росаса. Двигаясь в голове колонны на занятой у испанцев лошади, Хорнблауэр подошел на дальность видимости Росаса, однако не заметил никакой активности осаждавших под его стенами. Генерал Ровира не пришел. Остановив свою колонну, Хорнблауэр потребовал от испанцев направить гонца к Ровире, в то время как к Лейтону был послан мичман с соответствующим донесением. Хорнблауэр считал невозможным дальнейшее продвижение к городу, пока пушки не получат надежного пехотного прикрытия. В ответном письме Лейтон спрашивал, возможно ли атаковать крепость с уже имеемыми силами? Прежде, чем подобная самоубийственная операция была начата, французский гарнизон вышел из крепости навстречу союзникам, причем оказалось, что его численность значительно больше, чем это предполагалось ранее (Сейчас мы знаем, что незадолго до этого гарнизон был усилен и на момент несостоявшегося штурма насчитывал, по крайне мере, 3500 бойцов. См. «Война на Иберийском полуострове», Р. Уайтхеда, стр. 379 и далее).

Хорнблауэр приказал произвести общее отступление, разместив в арьергарде отряд морских пехотинцев под командованием майора Лэйрда и информировал Лейтона о том, что для эвакуации понадобятся все шлюпки эскадры. Испанские повстанцы тут же исчезли, однако им не удалось, как того хотелось, увести с собой лошадей и мулов. Отступление, которое заняло весь конец дня 30 июля, было сущим кошмаром и потребовало нечеловеческих усилий перед лицом опасности, но были спасены не только все люди и пушки, но и лошади с мулами — для дальнейшего возвращения повстанцам — и Хорнблауэр, последним спустившийся в шлюпку, вернулся на «Сатерленд» абсолютно измученным, в шляпе, пробитой французской пулей.

Неделей позже (8 августа) «Сатерленд» был направлен в отдельное плавание к северу, с приказами произвести разведку побережья до самого Тулона. Флагманский корабль вернулся в Порт-Магон, увозя с собой почту для Англии. Среди множества писем одно было написано мичманом Хорнблауэром, о предыдущей карьере которого нам известно весьма немногое. Это — первое его письмо, из которого мы можем узнать что-либо про репутацию Горацио Хорнблауэра среди его соплавателей. Джонатану Хорнблауэру в то время исполнилось шестнадцать лет, а письмо было адресовано его отцу, Иеремии, в Бирмингем.

Корабль Его Величества «Сатерленд», в море

8 августа 1810

Дорогой сэр!

Надеюсь, что все дома здоровы, как и я сам. Пишу вам из точки рандеву у мыса Креус и уверен, что это письмо дойдет, так как оно следует вместе с адмиралом на Минорку. Я не получил ни оного письма ни от вас, ни от мамы с самого июня, но сам за это время писал несколько раз, чтобы сообщить вам новости. Мы только что спаслись из опасной ситуации на побережье Испании, куда мы высадились, чтобы помочь восставшим захватить порт Росас. Наш капитан и ваш кузен командовал на суше, но его подвели испанцы, которые вообще не пришли. В хорошенькую же историю мы попали со своими пушками, атакуя город, гарнизон которого значительно превосходил нас численностью! Мы рады были оказаться снова на кораблях, без особых потерь, за исключением ядер, которые мы выгрузили при высадке и уже не смогли спасти. Мы все думаем, что оказались в такой ситуации благодаря нашему адмиралу, которого все тут называют «Старая опоздайка». Все идет совсем по-другому, когда за дело берется старина Хорни, как твоего кузена называют на нижней палубе. Незадолго до этого мы захватили два капера — и все благодаря самому хитрому трюку, который только можно придумать: «Сатерленд» принял вид неуклюжего грязного транспорта или судна снабжения и выглядел в этой роли столь натурально, что француз вышел из-под защиты батарей Барселоны, где он был в полной безопасности, чтобы атаковать нас. Вы не можете себе представить, как лягушатники были удивлены и поражены, когда вдруг очутились под дулами пушек нашей нижней палубы — порты неожиданно открылись и никаких шансов сбежать! Теперь каждому из нас причитается солидная сумма призовых денег и за все это мы должны быть благодарны сообразительности нашего капитана! У нас на борту есть матросы, которые знавали Нельсона и Коллингвуда, а один — так тот даже служил еще под командой Родни, во время прошлой войны, но люди помоложе уверены, что капитан Хорнблауэр ничуть не хуже и что когда-нибудь он и сам станет адмиралом. Он обычно выглядит строгим и неулыбчивым, а что касается дисциплины — так настоящий тигр, но мы-то знаем, что он более мягкосердечен, чем хочет казаться, и делает все, чтобы заботиться о своих людях, особенно о больных, хотя симулянтам спуску не дает.

Он может часами мерить шагами шканцы, не говоря никому ни слова, и выглядит при этом задумчивым или даже меланхоличным, но как только появляется хотя бы намек на боевую акцию, он мигом преображается — глаза блестят, как стальной клинок и он готов на любое дерзкое предприятие, на любую рискованную комбинацию, чтобы обмануть неприятеля.

Я не мог бы выбрать лучшего корабля, чем «Сатерленд», и лучшего учителя морского дела, чем его капитан. Он часто приглашает нас, мичманов, отобедать с ним и всегда при этом показывает себя радушным хозяином. Чего мы на самом деле побаиваемся, так это приглашения к капитану на партию в вист, поскольку он отлично играет и жестко критикует игру своих партнеров. После каждой партии он обычно подробно разбирает все допущенные ими ошибки, что иногда просто невыносимо. К счастью, у нас достаточно лейтенантов, которые играют в вист, и нас, мичманов, приглашают нечасто. Сейчас наш корабль направляется в отдельное плавание и, может быть, нам удастся заработать еще немного призовых денег прежде, чем оно завершится. Не беспокойтесь насчет опасностей, потому что мы просто не обращаем внимания на французов, которые, по большей части, отсиживаются в портах или уступают нам дорогу. Передавайте от меня привет Джону, Саре и Пенелопе и, пожалуйста, потрепите за холку Ровера от моего имени. На следующий год мы должны вернуться в Англию для ремонта, так что есть надежда на отпуск. Тогда я расскажу вам обо всем более подробно, а пока знайте, что оба Хорнблауэра на этом корабле чувствуют себя хорошо, капитана глубоко уважают и любят все матросы, а мичман, я надеюсь, идет по его стопам и скоро станет отличным моряком и навигатором.

Передавайте мои наилучшие пожелания дедушке (должно быть, имеется в виду Джонатан Картер Хорнблауэр, инженер (1753–1815), работавший с Джеймсом Уаттом), дяде Джейбзу (Джейбз Картер Хорнблауэр (1744–1814), инженер) и всем моим друзьям в Уолсэлле.

Мои поцелуи матери и сестрам

Остаюсь, мой дорогой отец,

Вашим послушным сыном —

Дж. Хорнблауэр

Не каждому было дано иметь успех на должности командира линейного корабля. Некоторые офицеры, успешно командовавшие фрегатами, терпели неудачу, когда им доверяли больший корабль с более многочисленным экипажем. Хорнблауэр превратил «Сатерленд» в весьма эффективный корабль, с хорошо укомплектованной, отлично обученной и дисциплинированной командой, дух которой сильно поднялся благодаря маскараду, разыгранному с «Пемброком», и призовым деньгам.

Конечно, настроение команды несколько подупало после того, как пришлось спешно ретироваться из сухопутной экспедиции под Сельва-дель-Мар. То, что Хорнблауэру удалось вернуть на корабли всю высадочную партию, и при этом лишь несколько человек были ранены, стало известно каждому на эскадре, однако успешное отступление и победа — совсем не одно и то же. Несмотря на всю свою внешнюю уверенность, офицеры и флагманы знают, насколько необходим пусть и небольшой, но успех. Лейтон, который и был подлинным виновником этой неудачи, должен был догадываться, что хуже всего были настроения на его флагманском «Плутоне», который едва избежал катастрофы во время шторма у мыса Креус. Теперь адмирал должен был сделать что-нибудь и побыстрее, если он хотел, чтобы его эскадра оставалась действенной силой. Однако случилось так, что теперь одна ошибка влекла за собой другую, а попытки спасти ситуацию могли привести к большим опасностям, чем ошибка, которая привела к ее возникновению.

«Сатерленд» крейсировал без происшествий до самого Лионского залива и здесь, 18 августа, он встретил «Кассандру» (32 пушки), под командой капитана Фредерика Кука. Ветер был северо-восточным и «Кассандра», находясь на ветре, просигналила, что четыре вражеских линейных корабля находятся в четырех милях на ветре от нее. Было ясно, что «Кассандра» находилась в прибрежном дозоре на позиции близ порта Тулон, что французская эскадра вырвалась из порта и двинулась к юго-западу, а фрегат помчался впереди противника, чтобы держать его под наблюдением. Хорнблауэр сделал правильный вывод, что французы решили разделаться с эскадрой Лейтона, о присутствии и силах которой к тому времени уже стало известно в Париже. Поскольку силы французов были явно недостаточны для выполнения этой задачи, он решил подвести их в пределы досягаемости бортовых залпов «Плутона» и «Калигулы». Приказав «Кассандре» поставить все паруса и направиться на поиски контр-адмирала, он несколько уменьшил скорость, не спуская глаз с врага. В течение ночи с 18 на 19 августа Хорнблауэр потерял было контакт с противником, но снова обнаружил его на следующий день. К тому времени он направился к западу, по направлению к мысу Креус, с ветром, заходящим к юго-востоку, а французские корабли теперь находились под ветром и направлялись, по-видимому, к Барселоне.

К этому времени (19 августа) вновь появилась «Кассандра», которая, судя по всему, поддерживала связь флажными сигналами с эскадрой Лейтона, которая находилась дальше к северу, за горизонтом. Очевидно, французы заметили «Плутон», поскольку в это самое время они повернули и направились прямо в залив Росас. «Сатерленд» теперь находился прямо между кораблем французского адмирала и выбранным им убежищем и имел возможность нанести французам повреждения, достаточные, чтобы Лейтон мог догнать их. Французскую эскадру составляли (как это нам известно сейчас) «Виль де Бордо» (98 пушек) — флагманский корабль, «Медуза» и «Тюренн» (оба — 74-пушечные) и «Дидона» (80 пушек), под общей командой вице-адмирала Буве де Невшато, с контр-адмиралом Галуа, державшим свой флаг на «Медузе». Как только силы противника стали ясны, перед Хорнблауэром появилась возможность уклониться от сражения, предполагая, что французский адмирал намерен укрыться в Росасе, отстоявшем всего в шести милях. В том, что ему так или иначе придется сражаться, Хорнблауэр был почти уверен, но окончательное решение для него принес сигнал с «Плутона», отрепетованный «Кассандрой» — № 21, «Вступить в бой с неприятелем». Позднее Лейтон отрицал подачу этого сигнала, что могло случиться в случае ошибки на борту «Кассандры», однако Хорнблауэр воспринял это как приказ и притом вполне разумный в сложившихся обстоятельствах. Конечно же, было бы лучше, если бы Лейтон, находившийся в двадцати милях, смог бы подойти вовремя, однако обстоятельства сложились против этого, а вопрос о сигнале контр-адмирала был на самом деле несущественным, поскольку таковым на самом деле было решение Лейтона в любом случае. В конце концов, у командующего эскадрой оставалась возможность подать другой сигнал и отозвать «Сатерленд», чего он явно не сделал. В игре большой войны «Сатерленд» был всего лишь пешкой и сейчас был предназначен к принесению в жертву.