Белла

Понедельник, 7 июня 2008 года

— Можно угостить тебя выпивкой? Кажется, нам обоим она не помешает.

— Это самое малое, что ты можешь сделать.

Стиви прав — это самое малое, что я могу сделать, но мне все равно не нравится, что он так прямо на это указывает. Я не уверена, что правильно себя вела на званом вечере, но, в конце концов, разве существует свод правил, предписывающих, как нужно действовать, когда на ужин, который ты устраиваешь у себя дома с настоящим (незаконным) мужем, приходит твой бывший (законный) муж? И я не знаю, что мне сейчас делать: то ли очаровывать его, то ли запугивать, то ли пытаться восстановить связь, но уже на дружеской основе.

Весь день я думала о том, как не ходить самой на эту встречу. Я хотела послать кого-нибудь вместо себя — но только кого? Амели ясно дала понять, что не желает в это ввязываться, — она в обиде на меня за то, что я не последовала ее, мягко говоря, наивному совету и не объяснилась с Филипом. Адвокат? О нем не может быть и речи — я ведь нарушила закон. Я даже в спальне наручников не терплю — никаких, даже отделанных мехом, — так что мысль о настоящих, стальных «браслетах» неминуемо вызывает у меня сильнейший приступ паники. Я думала и о том, чтобы нанять частного детектива, но представила себе мужчину в лоснящемся костюме, чуть не до дыр протертом на локтях и коленях, — низенького и толстого, сующего в рот самокрутки одну за одной и брызгающего слюной при смехе. Этот образ был настолько отвратителен, что мне стало дурно. Да, это неприятное дело, но Стиви ведь не всегда был моим грязным секретом. Когда-то я его очень любила. И хотя бы ради этого, несмотря на всю неловкость ситуации, я должна явиться на встречу лично и попробовать все объяснить.

— Скажи, Лаура говорила с тобой обо мне? — неуверенно начинаю я.

— Нет. Она говорила о своей подруге Белле Эдвардс. Я знаю — или знал — тебя как Белинду Макдоннел. — У него в голосе проскальзывают обвинительные нотки.

— Белла мне больше нравится, чем Белинда. Оно мне как-то больше… подходит.

— А что не так с Белиндой? Оно недостаточно шикарное для твоей новой лондонской жизни?

Я с негодованием смотрю на Стиви, но не могу сразу придумать подходящего ответа — потому что он прав на все сто. Правду сказать, даже если бы родители окрестили меня Флавией, Камиллой или Джемаймой, я бы, наверное, все равно сменила имя, уехав из Эдинбурга. Он что, так и не понял? Я хотела оставить все за спиной.

— Неплохой паб ты выбрала для нашего разговора, — озвучивает свое наблюдение Стиви. — По крайней мере, я вижу в этом прежнюю тебя.

Я осматриваюсь по сторонам, старясь понять, с какой целью он так ясно показывает свое враждебное отношение ко мне. Вне всякого сомнения, он хочет меня оскорбить. Да, этот паб напоминает питейные заведения Кёркспи, и мы часто сидели в таких, когда были студентами, но не думает же Стиви, что я выбрала его, потому что мне тут понравилось.

Этот паб просто мерзкий. Грязный, как последний нищий, он нагоняет тоску. Воздух, ковры и сиденья стульев пропитались застоявшейся алкогольной и табачной вонью. Минуту назад я была в туалете — хотела сполоснуть водой лицо, — и запах блевотины там, оставшийся, скорее всего, от излишеств прошлого вечера, не перебивался даже химическим запахом дешевого моющего средства.

Сейчас всего полпятого, но в пабе уже людно. Неприятные на вид старухи, слишком жирные для того, чтобы удобно устроиться на стульях, сидят, по-мужски расставив ноги и тем самым выставив на всеобщее обозрение старые чулки и расплывшиеся, покрытые сеткой вен бедра. Их спутники — сплошь тихие, немногословные старики, которые выглядят так, будто ни разу в жизни не ели досыта. Я уверена, что попадание в их организм витамина или, не дай бог, минерала приведет к тяжелейшему анафилактическому шоку. Пара мужиков лет под сорок играет в домино. Джинсы у них заляпаны краской и штукатуркой — ясно, что они только что со стройки. Перед всеми (кроме меня) стоят пинтовые стаканы со светлым пивом или густым темным «Гиннессом». Я пью диетическую кока-колу. При нормальных обстоятельствах меня можно сюда затащить, только предварительно оглушив. Я выбрала этот паб потому, что здесь нас не увидит никто из знакомых.

— Могла бы написать, — говорит он.

Похоже, общие темы исчерпаны. Я не знаю, как начать, но не собираюсь оскорблять его, притворившись, что не понимаю.

— Надо было, — признаю я.

— Почему тогда не написала?

— Не знаю.

— Все эти годы всякий раз, когда я вспоминал о том, что произошло между нами, я надеялся, что мне просто приснился дурной сон.

— Спасибо, — говорю я.

Почему я сказала это с такой горечью? Разве меня не посещала та же самая мысль?

— Я не имею в виду наш брак, Белинда. Я имею в виду то, что мы сначала скрывали его, а потом разбежались, — и я даже не знал, где ты и что с тобой.

Я неловко ерзаю на стуле.

— У нас ничего не получалось.

— Да, — подтверждает Стиви. — Не получалось.

Он не пускается в объяснения, почему не получалось. И в его голосе не слышно сожаления — а в конце концов, чего я ожидала? Все это было сто лет назад и быльем поросло. Я не хочу предаваться ностальгическим воспоминаниям. Я хочу развода. Мы должны действовать быстро и бесстрастно — насколько это возможно. Мы должны порвать с прошлым и обеими руками вцепиться в будущее.

— Это было давно. Мы оба сильно изменились, — говорю я.

— Ты уж точно. — Стиви отхлебывает из стакана.

Он всегда был мучительно честен, на грани бестактности. Ему было глубоко плевать, кто что думает о нем, и это странным образом приводило к тому, что все окружающие его уважали. Я всегда восхищалась этим его качеством, но сейчас я боюсь, что оно станет помехой.

Я задумываюсь над тем, насколько я честная. Не надо считать меня омерзительным средоточием лживости. Если бы я жила в идеальном мире, то предпочитала бы говорить правду, а не врать, — но я не живу в идеальном мире, и часто правда является для меня роскошью, которую я не могу себе позволить.

Я еще не разобралась, то ли Стиви ненавидит меня, то ли готов помочь. Он может занять непримиримую позицию: попытаться шантажировать меня или просто отказаться дать согласие на развод, чтобы отплатить мне за все. И его трудно будет за это винить. Господи, да если бы он так бесцеремонно бросил меня, то я точно стала бы искать способ усложнить ему жизнь — даже через восемь лет. Необходимо соблюдать осторожность. Филип небедный человек, и это делает меня уязвимой для всяких злодеев и негодяев, шантажистов и двойников Элвиса. Я больше не знаю Стиви — он мог превратиться во что-то вовсе непотребное.

Но надо признать, не похоже, чтобы это в действительности произошло. С виду он такой же милый, добрый и спокойный парень, как много лет назад. Прежний Стиви никогда бы не стал играть взакрытую. Он бы и не подумал ни о шантаже, ни о мести. Стиви, сидящий напротив меня, выглядит совершенно как прежний Стиви — только, может быть, он стал чуть массивнее. Не толще, просто мужественнее, мускулистее. На одном вздохе я решаю играть честно — если уж все обернется плохо, то, по крайней мере, я смогу сказать себе, что применила новаторский подход.

— Стиви, мне нужен развод. Филип ничего о тебе не знает.

— Ха! — У Стиви изо рта вылетает струйка пива и падает на нечистые доски стола, едва не попав мне на рукав. Неизвестно, случайно это произошло или нет, но вот промахнулся он точно случайно. — Я уже вчера об этом догадался. О чем ты, черт возьми, думала, когда, уже состоя в браке, выходила замуж? Это что, афера? Ты собираешься оставить этого мужика без копейки? Никогда бы не подумал, что ты превратишься в отъявленную преступницу.

— Ни в кого я не превратилась! — в ярости кричу я.

В нашу сторону поворачиваются несколько голов. Старые люди не очень любопытны — они полагают, что видели уже все в жизни (пари могу держать, что о таком они даже не слышали). Они смотрят на нас потому, что мы шумим и мешаем им тихо пить.

Я наклоняюсь ближе к Стиви и шепчу:

— Ну… да, формально я преступила закон, но мой брак с Филипом — не афера. Это настоящее. Это любовь.

— Тогда почему ты не развелась со мной?

— Я… я не знаю. Я не знала, как тебя найти. — Я понимаю, что это слабый довод.

— А ты не пыталась поискать меня там, где бросила?

Я не смотрю ему в глаза, но чувствую, как его взгляд проникает мне в мозг.

Интересно, сколько времени ему понадобилось, чтобы смириться с тем, что меня нет рядом? И что он делал для этого — просто тосковал месяцами или каждый вечер шел в паб и снимал там на ночь какую-нибудь незнакомку?

Сколько времени прошло, прежде чем он смог снова полюбить? Годы? Или он влюблялся в каждую новую юбку? Мне было бы любопытно это узнать; или нет, не так — я очень хочу это знать. Я призываю на помощь свою хваленую самодисциплину. В нашем случае относительно легкий и безболезненный экскурс в прошлое попросту невозможен. Если я изберу этот вариант развития беседы, то могу уже никогда не вернуться к исходной точке. Поэтому я говорю:

— Лаура от тебя без ума.

Сказав это, я чувствую, как по позвоночнику пополз слизень стыда. Это очень нехорошо — говорить мужчине, что твоя подруга любит его, если сама она об этом не просила. И уж я-то знаю, что сделала это только для того, чтобы напомнить Стиви, что он может потерять. Как мне отвратительны эти дипломатические игры!

— В самом деле? — Стиви достает из кармана пачку «Мальборо лайтс». Я удивлена. Он курил, когда мы были вместе, — я ненавидела эту привычку лютой ненавистью, — но я полагала, что он давно бросил, как любой здравомыслящий человек, приближающийся к его возрасту. Когда он затягивается, я с нарочитым раздражением отмахиваюсь от плывущего ко мне дыма.

— Забавно, правда? Ты встречаешься с моей лучшей подругой, — говорю я.

— Я не собираюсь из-за тебя прекращать с ней встречаться.

— Я и не думала тебя об этом просить, — спешу уверить его я. — У тебя с ней серьезно?

— Думаю, да, — говорит он и после небольшой паузы с большей твердостью добавляет: — Да.

Несмотря на общий хаос в моей жизни, меня это радует. Может, это и усложняет дело, но все равно это хорошая новость. Хотелось бы поделиться ею с Лаурой. Моя реакция показывает, что я по-прежнему приличный человек. Я уже начала в этом сомневаться.

— Мы договорились, что встретимся и толком поговорим. Этого не происходит. Мы обсуждаем не то, что надо.

Стиви устало вздыхает.

— Заказать тебе еще колы?

Я киваю. Он идет к бару. Они с барменом обмениваются репликами, затем оба смеются. На какую-то секунду передо мной возникает образ жизнерадостного, счастливого Стиви — Стиви, которого я когда-то знала. Господи, что же я сделала? По-видимому, что-то ужасное. Я обрекла другого человека на годы сильнейшей душевной боли. Это не игра, но боюсь, здесь не обойдется без проигравших.

Он возвращается к столу, закуривает следующую сигарету и делает большой глоток из стакана.

— Ну, ты счастлива? — спрашивает он.

— Очень, — не выдержав и крошечной паузы, отвечаю я. По крайней мере, точно была — пока Стиви не появился на горизонте. — А ты?

— Да.

— Значит, все в конце концов получилось не так плохо, а? — смораживаю я.

Стиви качает головой — полагаю, от омерзения.

— Сколько лет Филипу?

— Тридцать девять. Стиви захлебывается пивом.

— Перестань вести себя как мальчишка, — раздраженно говорю я. — Когда нам было шестнадцать, тогда, может, нам и казалось, что тридцать девять — это много.

— Когда нам было шестнадцать, нам казалось, что и двадцать три — это много.

— Точно, — подтверждаю я в полной уверенности, что он доказал за меня мою точку зрения. Но он улыбается, будто доказал свою.

— У него водятся деньги, — говорит он с утвердительной интонацией.

— Мы не бедные, если ты об этом. — А вообще это не его дело.

— Ты не работаешь?

— В настоящее время нет. Но я вышла за него замуж не из-за денег.

— Ну да. Да уж, конечно. — Стиви ухмыляется.

И не подумаю ничего объяснять. Я многое обязана ему объяснить, но уж точно не это.

— Ну, как ты смотришь на то, чтобы аннулировать наш брак? — спрашиваю я, возвращаясь к основной цели сегодняшней встречи.

— На каком основании? Вряд ли мы можем заявить в суде об отсутствии консумации, как ты считаешь?

Мы оба умолкаем. Возможно, он думает сейчас о моем обнаженном теле, — я прихожу к такому выводу, потому что меня осаждают настолько яркие образы его обнаженного тела, что только ценой огромных усилий мне удается отвести от них внимание.

Господи, какой он был красивый. Мускулистый и загорелый. Худощавый и подвижный. Любящий и нежный. Он очень мало изменился.

Стиви лишил меня девственности. Не то чтобы этим он и правда меня чего-либо лишил — в моем случае это просто неудачное выражение. Скорее, я сама послала свою девственность куда подальше — и была счастлива, сделав это. Забавно, что первый раз всегда подразумевает длительные переговоры, вроде дипломатических. Стиви, будучи мужчиной, активно склонял меня к сексу с того момента, как в первый раз вложил желтую шашечку в синее гнездо в игре «Четыре в ряду». Поскольку я была девушкой, нелегкий труд сопротивляться и проявлять осторожность лег исключительно на мои плечи. Но я хотела его так же сильно, как и он меня. Я так хотела его, что у меня от этого болело все тело. Но все равно этот новый для нас акт требовал значительной подготовки.

Вооружившись тремя пачками презервативов (купленных в автомате в мужском туалете одного из пабов города), мы принялись думать, среди каких декораций мы сможем осуществить это крупное мероприятие. Ни у меня, ни у него не было машины, так что мы не могли последовать примеру большинства наших одноклассников, которые занимались этим, припарковавшись где-нибудь на пляже. Я не хотела, чтобы мой первый раз случился где-нибудь у стены велосипедного сарая или в лесу, лежа на куртке Стиви (хотя впоследствии я не имела ничего против того, чтобы заниматься любовью в подобных местах). Мать Стиви никуда не ходила, так что мы не могли проделать это у него дома, — и хотя мои отец и братья проводили вне дома много времени, но никогда не случалось так, чтобы они уходили куда-нибудь все вместе, — так что, к сожалению, кто-нибудь всегда был поблизости. Кроме того, я не очень хотела трахаться в моей комнате. С тех пор как умерла мама, я там и табуретки не переставила. Она представляла собой (насколько я знаю, представляет до сих пор) дисгармоничное столкновение цветочных орнаментов. Цветы на покрывале, совсем другие цветы на обоях и опять другие — на ковре. По стенам были развешаны плакаты с «мальчуковыми» поп-группами, выдающие во мне подростка, и полки с куклами, свидетельствующие о том, что я еще чуть-чуть маленькая девочка. Я просто не смогла бы сосредоточиться на Стиви, если бы в это время на меня сверху смотрели Плакса и Задира.

В конце концов мы сели на поезд до соседнего Ньюбурга и сняли там номер в дешевой гостинице. Это было место с сомнительной репутацией — из тех, где тебе не задают вопросов, если только ты платишь вперед и наличными. В общем, оно нам подходило. И Стиви наконец-то избавил меня от девственности на узкой односпальной кровати. Матрас жутко скрипел, а нейлоновое постельное белье царапалось. И все же мне казалось, что я на небесах.

Член у Стиви оказался просто гигантский. Конечно, в то время мне не с чем было его сравнить, кроме альбомной репродукции «Давида» Микеланджело, так что мне, наверное, гигантским показался бы даже член средних размеров. Но с тех пор у меня прибавилось опыта в борьбе в партере, и я с чистой совестью могу подтвердить свои первые впечатления. Во время первой попытки мне было неприятно и даже больно, и к тому же она длилась всего несколько секунд. Из-за его размера, моей нервозности и обоюдного отсутствия какого бы то ни было опыта я едва вытерпела это упражнение. Но с течением лет почему это стало одним из самых сладких моих воспоминаний? Я до сих пор отчетливо помню, какое у него было выражение глаз, когда он сполз с меня. Несмотря на краткость акта, мы оба были счастливы и горды собой. Стиви чуть не прыгал от радости — мы стали любовниками! Мы стали взрослыми. Мы больше не были детьми, чьим единственным развлечением было болтаться у магазина и серого гранитного памятника утонувшим, пить сидр и пинками гонять по дороге пивные жестянки, — мы стали любовниками. Стиви заверил меня, что с практикой наш секс будет становиться все лучше, — руководствуясь данным соображением, мы в ту ночь трахнулись еще дважды. Этим мы «отработали» деньги, заплаченные за гостиницу, — а я удостоверилась, что Стиви не врал: секс и правда становился все лучше.

Вопрос о том, где нам заняться любовью, потерял для нас всякую актуальность. После первого раза мы, ничего прямо не обсуждая, пришли к соглашению, что будем заниматься любовью где только и когда только можно. Я совершенно спокойно относилась к песку в трусиках или грязи на его куртке. Мы торопливо удовлетворяли непрерывно горящее в нас желание, останавливаясь только затем, чтобы подвинуть к двери стул или корзину с бельем. Университетское общежитие привнесло в это занятие некоторую долю удобства. Там нам, по крайней мере, не приходилось постоянно следить за положением дверной ручки. Секс со Стиви был страстным, волнующим, нежным, разнообразным, эмоционально наполненным. Он редко был комфортным.

— Ты кому-нибудь говорил о нас? — спрашиваю я, заставляя себя вернуться к основному вопросу сегодняшней встречи.

— Нет.

От облегчения во мне все размякает. Стиви откидывает назад голову и выпускает дым изо рта.

— Э… точнее, да, говорил. Одному человеку.

Тут же меня опять стискивает напряжение — жесткие мышцы, прямая спина.

— Кому? Господи боже, кому?

— Я уже не помню, как ее зовут. Хелен, или Эллен, или Элла. Что-то подобное. — Он пожимает плечами, спокойно сбрасывая со счетов женщину, которая владеет главной тайной моей жизни. — Мы познакомились в Таиланде, на пляже. Покурили травки. Она в шутку спросила, женюсь ли я на ней, и я сказал, что нет. Она очень расстроилась.

— Ну конечно, она расстроилась — после всего, что вы вместе пережили! — Черт возьми, я ревную его к какой-то пляжной шлюшке, с которой он курил травку.

— Я не хотел ее обижать, поэтому объяснил, что уже женат.

— Ты рассказал какой-то потаскушке, что мы женаты! А что, если я бы ее встретила? Или Филип? — со злостью восклицаю я.

— Она носила косички и «вареную» мини-юбку. Вряд ли у нее был шанс попасть на один из твоих званых ужинов.

— Как ты мог совершить такую… — Я хочу сказать «глупость», но вижу, что он этого ждет, поэтому обрываю себя.

— Белинда, ты полегче со мной. Ведь не я же еще раз вступил в брак.

Тут он, безусловно, прав. Мне ничего не остается, кроме как глубоко вздохнуть.

— Успокойся. Она все равно мне не поверила. Даже когда я показал ей твою фотографию.

— Ты носишь с собой мою фотографию?

— Всегда. — Стиви кашляет в кулак, отворачивается, пряча глаза, и добавляет: — Это просто привычка.

Я не верю ему — хуже того, я и не хочу верить ему.

— Мне она часто была нужна, когда я искал тебя.

Я подпираю голову руками. Вся трагичность ситуации постепенно открывается моему взору. Последние несколько недель я была настолько поглощена тем, как мне выбраться из нее так, чтобы не изменились мои отношения с Филипом, что только теперь начинаю понимать, какую душевную боль я причинила этому человеку — человеку, который любил меня и был любим мною.

— Расскажи мне о Филипе, — говорит Стиви, глядя в свой стакан.

— Ты же не хочешь этого слышать.

— Хочу. Я хочу понять. Хочу понять тебя.

Когда-то мы со Стиви были так близки, что нам казалось, будто наши души были вырезаны из одного куска небосвода. Это его слова. А теперь у нас, похоже, не осталось ничего общего. Я думаю, что он чувствует то же, что и я, и поэтому пытается опять хоть немного узнать меня. Мне это не нравится, но я нахожусь не в том положении, чтобы ставить условия.

— Мы женаты уже…

— Вы не женаты, — обрывает меня Стиви.

— Ну, ты же понимаешь, о чем я. Не придирайся. Мы женаты шесть месяцев.

— Но ведь это же совсем не срок.

В его голосе слышны ехидные нотки. Он не воспринимает наш с Филипом брак всерьез. Но он ошибается. Комедией была как раз свадьба со Стиви.

— Я собираюсь дожить с ним до рубиновой свадьбы, — шиплю я. Меня охватывает раздражение. Я понимаю, что я хожу по тонкому льду. Шесть месяцев — это и правда не срок. Если Филип узнает, что у меня два мужа, он просто решит, что наша совместная жизнь была досадной ошибкой, — и тогда до свидания.

— Перед тем как пожениться, мы два года встречались. Все наши друзья думают, что мы идеальная пара. Когда мы объявили о помолвке, единственным их вопросом было, почему мы так долго с этим тянули.

— Ты могла бы объяснить ему, Белинда. Могла бы сказать, что ты находишься не в том положении, чтобы связывать себя обязательствами, — с насмешкой в голосе говорит Стиви.

Я нервно ерзаю на стуле.

— Все считали, что Филип — такая завидная партия для меня, что я после первого же любовного акта вцеплюсь в него мертвой хваткой и потащу в бюро регистрации браков. В Лондоне достойные неженатые мужчины на дороге не валяются. Мне было двадцать восемь лет. Я ощущала себя подростком, но все чаще слышала, как незнакомцы называют меня «мадам». Филип вот-вот должен был попасть в список самых богатых людей Великобритании по версии газеты «Таймс». И он был очень внимателен ко мне.

— А ты сама-то его любила?

— Любила. И сейчас люблю. — Я запинаюсь. — Очень. Я же не слепая. Я понимала, что Фил — это идеальная для меня кандидатура. Он умный, физически привлекательный и реализовавшийся в жизни человек, — но поначалу я не собиралась выходить за него замуж. Я старалась не влюбиться в него.

Я смотрю на Стиви, ожидая его реакции. Он фыркает — и это не та реакция, на которую я надеялась. «Черт возьми, а на что ты рассчитывала? Что он поймет и простит?»

Я не ожидала, что Филип сделает мне предложение. Я очень хорошо понимала, что в том положении, в котором нахожусь, я не могу принять его. Поэтому собиралась рассказать ему о Стиви. Или, по крайней мере, отыскать Стиви и развестись с ним прежде, чем затевать что-либо с Филипом. Как-то я даже зашла на сайт Friends Reunited, но Стиви там не был зарегистрирован. Я бы не согласилась выйти за Филипа, если бы он сделал предложение в любой другой день, а не в тот, когда погиб Бен. Я не говорю, что вообще не хотела выходить за него замуж. Я хотела — когда-нибудь.

Ничего из этого я толком не могу объяснить, поэтому мямлю:

— Выйти замуж за мужчину, который тебя боготворит, — не преступление.

— Нет, преступление — в том случае, если ты уже замужем, — уточняет Стиви.

— Ну… да, — улыбнувшись, неохотно признаю я. Удивительно, что я вообще еще способна улыбаться. — Но если бы я не была уже замужем, тогда в этом не было бы ничего страшного. — Я надавливаю пальцами на виски. Я совсем выдохлась. — Послушай, Стиви, я просто купаюсь в тепле, которым окружил меня любящий мужчина, — и я не собираюсь за это извиняться. Я вышла за Филипа не из-за его денег, а из-за его надежности.

Я не знаю, поймет ли это Стиви. Я искала и нашла надежную опору в жизни. Стиви должен понять это, ведь он знает меня лучше, чем кто бы то ни было, — или, по крайней мере, знал. Он знал, откуда я пришла, но, к сожалению, не понимал, куда я хочу идти.

— Филип большой, сильный и…

— Седой? — говорит Стиви, разделываясь с созданным мной романтическим мыльным пузырем, внутри которого он по-прежнему понимал меня.

— Да, он седеет, но мне это нравится.

— Чем старше мужчина, тем он, как правило, богаче.

— Возможно. И еще — серьезнее и умнее, — раздраженно отрезаю я. Стиви выглядит обиженным, и я этому рада. — Я не обязана объяснять тебе, почему я люблю Филипа. Я не обязана объяснять, почему я вышла за него замуж. Он хороший муж. И даже больше — отличный. — Я вглядываюсь в лицо Стиви. Кажется, я снова обидела его. Я сжимаю его руку. — Я знаю, ты тоже любил меня, но мы… — Я хочу сказать, что мы были слишком молоды, но Стиви перебивает меня:

— Мы были никуда не годной парой. Я знаю, ты мне говорила.

Мы оба на некоторое время умолкаем — что бы я ни говорила, от этого становится только хуже. Мы допиваем наши напитки, Стиви тушит окурок и оставляет его в пепельнице. Только на пути к выходу из паба я решаюсь спросить:

— Стиви, ты мне поможешь? — Я беру его за руку. Кожа у него нежная, теплая и приятная на ощупь.

Стиви приостанавливается, смотрит на меня целую вечность и кивает:

— Да, Белинда, я помогу тебе, — потому что некоторые вещи никогда не меняются.

Охватившее меня облегчение не описать словами. Оно омывает меня, словно теплая волна, хотя я знаю, что никогда уже не буду кристально чистой.

— Стиви, еще одно.

— Что?

— Моя фотография. У тебя в бумажнике. Выбрось ее. Стиви кивает:

— Она все равно хреновая. У тебя там тушь цвета электрик.