Белла

Среда, 7 июля 2004 года

— Ничего себе! Первый класс! В жизни не летала первым классом.

Улыбка Лауры быстро расползается в стороны, и мне становится страшно, что у нее голова треснет пополам. Выискивая причину для того, чтобы не лететь в Лас-Вегас, я перебрала огромное количество всяких бедствий, которые могут случиться по дороге, но как-то не подумала о том, что моя подруга может получить серьезную травму, впав в неконтролируемое состояние восторга.

С самого утра она вела себя словно маленькая девочка перед походом в парк аттракционов, — и разве можно ее в этом винить? От дома ее забрал лимузин с запасом бесплатного шампанского, и она едет в Лас-Вегас в компании лучшей подруги и мужчины своей мечты.

Единственной ложкой дегтя в бочке меда является то, что мужчина ее мечты — любовь всей моей жизни.

Господи, неужели я это подумала?

Я пытаюсь избегать Стиви. Правда пытаюсь. Но это нелегко. Пока все остальные угощались в аэропорту бесплатными спиртными напитками, я бродила по магазинам. Но, обнаружив, что шеренги парфюмерных флаконов и косметических средств, продающиеся со скидкой кожаные сумочки и женские брючные костюмы не могут меня отвлечь, я запаниковала. Это не просто необычно — это уже похоже на серьезный клинический случай. Я не ощущала ни малейшего желания потратить свои деньги (то есть деньги Филипа). Все, что я хотела, — это быть рядом со Стиви. Стиви, с его подтянутым мускулистым телом, широкой искренней улыбкой, веселым смехом, остроумными шутками, песнями и гитарой. Боже мой. Неужели все так плохо?

Последние шесть недель были худшими в моей жизни.

Я пыталась не думать о нем. Пыталась не хотеть его. Но это как сесть на диету — как только ты решаешь снизить потребление жира, то сразу начинаешь мечтать о пирожных с кремом, жареной рыбе с картофелем фри и батончиках «Марс». Стыдно признаться, но мы виделись несколько раз после той встречи, на которой договорились развестись, и только одно свидание было вызвано необходимостью, а остальные были совершенно необязательны.

На первом свидании мы где-то за три минуты подписали все нужные бумаги, затем я предложила угостить его пивом, и он сразу согласился. Мне следовало держаться отстраненно и по-деловому, но мне нравилось с ним разговаривать. По крайней мере, пока он не принялся копаться в прошлом. Хуже всего было то, что я честно, ничего не утаивая, отвечала на его вопросы, как бы вернувшись в то время, когда между нами были еще возможны откровенные разговоры. Я сразу поняла, что это плохой знак. Осознав опасность, я ретировалась со всей возможной скоростью.

Оказавшись за дверями паба, я дала себе слово, что больше не буду думать о нем и что мы уж точно не увидимся до самого отлета. Мы встретились в конце той же недели.

Я позвонила ему и сказала, что мне нужно уточнить кое-какие детали, чтобы правильно заполнить бумаги. Странно, но, когда мы расположились пабе в Ковент-Гардене — неизмеримо более приятном и в то же время более опасном месте, чем то, которое мы выбрали для нашего первого свидания, — он даже не спросил, о каких, собственно, деталях шла речь. Он понимал, что это только предлог, но все равно пришел.

Весь вечер мы общались с искренним воодушевлением, будто старинные друзья, а не расставшаяся много лет назад пара. Мы смеялись, болтали, рассказывали друг другу о своих мечтах, свершениях, успехах и провалах. Стиви говорил о своей работе, о друзьях и о девушках, с которыми он встречался, — но ни разу не упомянул при этом Лауру. Я рассказала ему обо всех моих работах, о подругах, включая Лауру (хорошо отозваться о ком-либо очень легко — при условии, что собеседник не развивает тему), о мужчинах как об однородной группе, не упоминая при этом Филипа. Затем мы проголодались и вместо того, чтобы идти домой, к людям, о которых мы не говорили, заказали спагетти.

В следующий раз мы решили встретиться в «Олл-Бар-Уан» на Кембридж-Серкус. Это чрезвычайно людное место. Я убеждала себя, что такой выбор означает, что наши встречи носят абсолютно невинный характер и что нам нечего скрывать. Я решительно отмахнулась от безумного предположения Амели, которая сказала, что будто бы я втайне хочу, чтобы меня застали со Стиви.

Воздух в пабе был густым от табачного дыма, а общая атмосфера соответствовала моему состоянию — состоянию радостного возбуждения. В этот раз мы не стали утруждать себя светским разговором о погоде и общих предметах, а сразу нырнули в теплые глубины откровенного разговора и обрели ту близость, которую потеряли много лет назад. Я вытаскивала на свет божий расплывчатые воспоминания, давным-давно спрятанные в самом дальнем и темном углу памяти, а он рассказывал мне о своих новых теориях, идеях и планах. Он не мог усидеть на стуле — и я думаю, что от волнения, а не от нервозности или неловкости. Он с легкостью делился со мной самыми светлыми и самыми грустными мыслями, какие только посещали его за последние восемь лет, и был рад, что мне в равной степени интересны и те и другие. Мне казалось, что он не обижается (по крайней мере, временно) на то, что меня не было рядом, когда он пестовал свою теорию о том, что делает человека счастливым. Стиви повзрослел. Это в равной мере и обрадовало, и опечалило меня.

— Но в итоге все хотят одного и того же, — сказал он.

— И чего же?

— Счастья.

— Ну, это очевидно. И в то же время это ничего не объясняет. Счастье — слишком широкое понятие. — Несмотря на то что основное внимание я обращала на прекрасно развитые грудные мышцы Стиви, совершенная форма которых подчеркивалась тесной футболкой, его очевидная неспособность конкретизировать свою мысль вызвала во мне легкое раздражение. Филип не потерпел бы такой рыхлой аргументации.

Стиви перевел разговор на музыку и литературу. Мы читали друг другу старые стихи, которые помнили еще со школы. Я заявила, что до сих пор считаю Томаса Элиота тяжеловатым, но в последние годы почитала кое-кого из современных поэтов, и больше всего мне понравились Лиз Локхед и Дуглас Данн. Он сказал, что по-прежнему ненавидит Джейн Остин и считает ее манерной до приторности. Я ответила, что по-прежнему люблю ее и всегда буду любить.

— Помнишь, как мы прятались в библиотеке? От дождя? От твоего отца и братьев?

— Конечно, помню. А знаешь, я уже сто лет в библиотеке не была.

— У меня в школе она точно такая же, как в Кёркспи. И там так же пахнет виниловой обивкой стульев, пыльными коврами и старой бумагой. Этот запах никогда не забудешь, верно?

— Забавно, что запахи так легко пробуждают воспоминания, — заметила я и со смешком добавила: — У тебя дома всегда пахло «Пледжем».

— А у тебя дома всегда пахло…

— Старыми окурками и псиной, — поспешно оборвала его я.

— Я собирался сказать, что машинным маслом. У вас в гостиной всегда стоял велосипед Мартина. Помнишь?

Я нервно поерзала на стуле. Ну почему мы не могли поставить там журнальный столик, как все нормальные люди?

Стиви заметил, что мне неловко. Он протянул руку и заложил мне за ухо выбившуюся прядь волос. Жест банальный и чересчур очевидный — но вы скажите это моим соскам. Они мгновенно затвердели.

— Все было не так плохо, Белинда.

— Белла.

— Ну Белла — какая разница? В данном случае не важно, как я тебя называю или как ты сама себя называешь. Я же давно тебя знаю. И я знаю, что не все в твоем детстве было плохо. Не может быть, чтобы у тебя вообще не осталось хороших детских воспоминаний.

Я задумалась.

— Да, кое по чему я действительно скучаю.

— Например? — Стиви улыбнулся так широко, что его улыбка стала напоминать оскал безумца. Ему не терпелось услышать, какие светлые моменты я могу найти в своем прошлом.

— Помнишь старый кинотеатр?

— Да.

— Мне не хватает тех женщин, которые ходили по залу и продавали мороженое.

— А еще?

— Большого «Вагон-Вилс». Раньше они были огромные, а теперь какие-то маленькие. Каждый раз, когда я их покупаю, я чувствую себя обманутой.

— А еще?

— Мне недостает драк с братьями за рождественский номер «Радио таймс». Нам он доставался всего один раз в год и был для нас большой ценностью. Мы очень любили отмечать карандашом, что хотели бы посмотреть на рождественских каникулах.

— А еще?

— Субботних поездок на рынок в Ньюбург. Помнишь, я специально ездила туда перед дискотекой, чтобы прийти на нее в новом наряде.

— И каждый раз ты выглядела просто шикарно.

— Да брось ты. Короткие юбочки, короткие топы. Сексуально, но довольно безвкусно.

— Ты же была молодой девушкой. А молодые девушки именно так и одеваются. До сих пор. И никто этого не стесняется.

Здесь я остановилась и предложила заказать еще выпивки. Я не решилась продолжить перечислять те вещи из прошлого, которых мне недостает в настоящем, так как понимала, что следующий пункт списка будет о том, что мне не хватает просто спокойствия в жизни. Если бы начать все с чистого листа. Если бы не совершать той ужасной ошибки. Какую ошибку я имею в виду? Что я вышла замуж за Стиви? Что бросила его? Что вышла замуж за Филипа?

Меня напугали тайком прокравшиеся в голову расплывчатые мысли о судьбе, о «единственном» мужчине в жизни, о святости брака. Я постаралась отбросить подальше тревожащие смутные чувства, даже не попытавшись их проанализировать. Я что, правда верю в судьбу? Обдумав это, я пришла к выводу, что не могу твердо заявить, что не верю. Я нахожусь где-то на границе — а на границе, как известно, земля горит.

Я несчастна, когда Стиви нет рядом со мной, и мне становится еще хуже, когда я признаюсь себе в этом. Я счастлива, когда я рядом с ним или думаю о нем. Но и от этого мне тоже плохо. Мои чувства к Стиви губительны. Незаконны. Ведь, в сущности, это же любовная связь, хоть и без секса и с моим собственным мужем. У меня ото всего этого голова кругом идет. Дело в том, что, кроме того, что мне недостает капельдинерш в кинотеатрах, больших печений «Вагон-Вилс» и субботних поездок на рынок, я еще скучаю по Стиви. Я очень скучаю по Стиви.

Мы с Филипом сидим позади Стиви и Лауры. Стиви неукоснительно следует моим указаниям. Он очень сдержан со мной и совсем не похож на того Стиви, который совсем недавно приходил на назначенные мной тайные свидания. И хотя я признательна ему за то, что он так точно следует разработанному нами плану, в то же время меня до глубины души обижает его холодность по отношению ко мне и та теплая предупредительность и искренняя нежность, которые он демонстрирует по отношению к Лауре. Ничего не могу с этим поделать, страдаю и кажусь сама себе сволочью. Внутренне истекая ядом, я наблюдаю, как они чокаются фужерами, кормят друг друга орехами кешью и смотрят один и тот же фильм, несмотря на то что у каждого из них свои экран и наушники. Они останавливают свой выбор на какой-то романтической комедии, и у меня перехватывает горло. Когда Филип спрашивает, какой фильм я хотела бы посмотреть, я отвечаю, что ничего смотреть не буду, а лучше посплю. Он спрашивает, не выпью ли я бокал шампанского перед сном, и, хотя обычно я никогда не отказываюсь от шампанского, сейчас я огрызаюсь, заявив, что сильно устала, а после спиртного толком не могу заснуть. Филипу достало такта на то, чтобы не припоминать мне все те бесчисленные моменты, когда это получалось у меня спокойно и безо всяких проблем.

Филип — умный человек. Он выбирает те битвы, в которых стоит сражаться, и поэтому ему хватает сил прожить следующий день. В последнее время он придерживается стратегии, суть которой состоит в том, чтобы не обращать на меня внимания. Не вообще на меня, но на мою сварливую, склочную и скандальную ипостась. Он не говорит ни слова, когда я несоразмерно долго смотрю в окно тупым взглядом, забываю приготовить ужин или даже заказать его в ресторане. Не возмущается, когда я ору на него по поводу неплотно закрытой двери или разбросанных по полу газет. Его беспредельное терпение пробуждает во мне стыд и в то же время парадоксальным образом подстрекает на все более хамское и эгоистичное поведение. Иногда мне хочется, чтобы он хоть раз вышел из себя и сказал, что не собирается больше терпеть мои приступы раздражения и желает знать их причину. Я почти хочу, чтобы он силой вытянул из меня признание.

Но временами эта мысль приводит меня в такой ужас, что я веду себя словно ангел.

К счастью, мне всегда было очень трудно бодрствовать во время долгого перелета или поездки, так что я сплю большую часть пути до Лас-Вегаса — долгожданный отдых после нескольких недель еженощного разглядывания потолка в спальне. Просыпаюсь я только тогда, когда меня будит стюардесса. Она просит меня перевести спинку кресла обратно в вертикальное положение.

До знакомства с Филипом я редко летала, а когда такое все же случалось, могла себе позволить только дешевый билет экономкласса, чаще всего в самолетах, где даже бумага в туалете считалась непозволительной роскошью. Я толкалась в бесконечных очередях; отдавливала и отбивала людям ноги, когда снимала свой чемодан (старого образца, без колес) с ленты конвейера и, надрываясь, тащила его через весь аэропорт; рысцой бежала к автобусной остановке (в то время мне и в голову не приходило завернуть на стоянку такси), ни минуты не сомневаясь в том, что нужный мне автобус уйдет без меня, — потому что такая была жизнь: вереница ушедших без меня автобусов.

В той жизни моей основной и нескончаемой проблемой было устроиться на работу и снять хоть какое-нибудь жилье. Я крутилась словно белка в колесе, но ни на шаг не продвигалась вперед и не достигала ничего значительного. Ни одна работа не приносила мне удовлетворения. Денег постоянно не хватало. Стены съемных квартир были поражены плесневым грибком, а их владельцы — козлиной похотливостью. Если я выбиралась куда-нибудь на распродажу, то неизменно приезжала к шапочному разбору, когда в магазине оставались только кошмарные, оранжевые с блестками шерстяные чулки. Я всегда была чем-нибудь недовольна.

Филип — единственная значительная победа за всю мою жизнь. Я выиграла свою золотую медаль — спокойного, сильного, понимающего мужчину.

Двери самолета открываются, и в салон врывается солнечный свет. Все вокруг сразу становится чище и ярче. Пассажиров первого класса вежливо просят пройти к выходу. Я встаю с кресла, оборачиваюсь к Филипу и говорю:

— Филип, я люблю тебя.

Он улыбается. Видно, что мое признание ему приятно. В последнее время я не очень-то демонстрировала ему свою любовь.

— Я знаю, любовь моя.

Он целует меня в губы — поцелуй мимолетный, но нежный.

— Белла, нам нужно двигаться, мы всех задерживаем. Давай проведем эти несколько дней как можно лучше. Идет?

В тот момент, когда я подхожу к ведущей наружу двери, где меня встречают яркий солнечный свет и запах авиационного топлива, я принимаю решение: в день получения документов о разводе я увижусь со Стиви в последний раз. Если это означает, что я больше не смогу дружить с Лаурой, пусть будет так. Я должна подавить в себе это глупое, ненужное чувство до того, как оно выйдет из-под контроля. Больше никаких посиделок в барах и воспоминаний о прошлом. Да и зачем, скажите на милость, мне его вспоминать? Я ненавижу свое прошлое, поэтому и убежала от него насколько смогла далеко. Я буду избегать любых взрывоопасных ситуаций. Уничтожать их в самом зародыше. Для начала я не буду пить — так безопаснее. Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Ничего лучше Филипа со мной в жизни не происходило. Я хочу, чтобы и у него в жизни не происходило ничего лучше меня. Я хочу быть ему хорошей женой.