На работе все паршиво, как я и думала. Бейл не поверил в мою болезнь, потому что Фи, дрянь такая, показала ему фотографию Даррена.

– Да в жопу твой ларингит.

– Нет, ларингит – это такая инфекция в горле, – отшучиваюсь я. Получается не очень остроумно, но я отвыкла кусаться. Последние две недели я, слава богу, была доброжелательной к людям.

– Джокаста, я видел его фотографию. Вы трахались. Ты удрала, а мы здесь дерьмо хлебали. Что ты мне гонишь! Думала, я тебе поверю? А сама ничего не хочешь мне сказать?

Эту публичную порку Бейл проводит в своем стеклянном офисе. Понимаю, как бы ни был он зол, он должен казаться еще злее на благо всего персонала.

– Найджел, по-моему, вы преувеличиваете. – Я зову его по имени только в исключительных случаях. Может, наклониться к нему и интимно коснуться его руки? Нет, не смогу себя заставить. – Я поехала с кандидатом на участие в шоу, но напрасно, я не смогла уговорить его участвовать, хотя игра стоила свеч. Если бы он согласился, это было бы наше лучшее шоу.

– Почему?

Я знаю, как его зацепить.

– Наше шоу ему не нравится из-за его собственных моральных установок. Он потрясающе красив и очень хорошо выражает свои мысли. Если бы он согласился на участие, то никто в стране больше не захотел бы, чтобы шоу закрыли. Ни работники текстильной промышленности, ни менеджер сервиса для новобрачных Джона Льюиса, ни тот епископ. – Я швыряю Бейлу список жалоб. – Зрители объединились бы, избавились бы от своих сомнений в отношении шоу. Они бы просто рвались к нам.

– Но вы не смогли его уговорить?

– Не смогла, – говорю я, опустив голову.

– Вы все для этого сделали? – спрашивает он, нажимая на слово «все». Понятно, что он имеет в виду. Он хочет знать, спала ли я с Дарреном, чтобы затянуть его на шоу? И да и нет. Это слишком тонко и недоступно его пониманию.

– Все. – Я краснею.

Бейл приближает ко мне лицо, и я вижу угри в его носогубной складке.

– А может, ты теряешь хватку?

– Вот же мудак! – жалуюсь я Фи, когда вокруг никого нет. Все считают, что пока лучше держаться от меня подальше. Фи или смелее остальных, или глупее.

– Я подумала, что тебе хочется поговорить. – Она дает мне двойной эспрессо. Я морщусь, глотая его. Давно не пила такой крепкий кофе. У него вкус креозота.

– Без тебя все вроде было нормально, – говорит Фи.

Ну и змея. Пора напомнить ей, кто здесь хозяин.

– Да, Фи, ты молодец. Я видела, что рейтинг дошел до 9, 1. Не расстраивайся, что твои шоу не улучшили показатели. Я считаю, все было хорошо снято, и неважно, что говорят остальные. – Я улыбаюсь ей, а она не знает, стоит ли улыбаться в ответ.

– Так ты довольна?

– Ты отстояла нашу честь. Молодец. – Мой тон совершенно не соответствует смыслу слов.

– Я тебя разочаровала?

Я вздыхаю. Вовсе нет. Фи выпустила два хороших шоу. Не будь ее, я не смогла бы уехать в Уитби, уж не говоря о том, чтобы проторчать там неделю, а потом тянуть еще неделю с ларингитом. Она дважды напортачила в документах, не ответила ни на один звонок телезрителей и не помогла Рики и Ди с графиком и маркетингом. Но в целом она справилась. Фи не виновата в том, что я испытываю, болтая, смеясь, выкрикивая приветствия, подпрыгивая и радостно восклицая, обнимая и целуя всех, кто попадается мне навстречу. Мне неспокойно. Я ничего не понимаю. Я не понимаю себя.

– Нет, правда, ты молодец, – заверяю я ее, на сей раз искреннее. Она расплывается в улыбке.

– Я надеялась, что ты будешь довольна. А теперь скажи, что на самом деле произошло? Я хочу знать все подробности.

Фи берет стул, и мы наклоняемся над моим компьютером. Обычно я не позволяю себе по-девичьи секретничать, но я уже несколько часов не произносила имя Даррена. Если я его не проговорю прямо сейчас, то взорвусь. И я рассказываю Фи кое-что из того, что уже знает Иззи. Как мы ехали на поезде, и о его семье, и как мы ходили в бассейн, как гуляли, как были в «ресторане». Я не умолкаю целых двадцать минут и вдруг замечаю, что Фи смотрит на меня странно.

– Ты что?

– Пора прекращать эти игры и начинать трахаться.

Я смотрю сквозь нее и думаю о любви. Я не могу ей рассказать. Во-первых, некоторые мои выражения могут шокировать, особенно скандинавов. А во-вторых, это ее не касается. Это касается только нас с Дарреном. Я не хочу превращать его в безличный персонаж своих историй. Тут звонит телефон, и Фи берет трубку.

– Шоу Джокасты Перри, Фи Спенсер слушает. – Я просматриваю свою электронную почту, а Фи говорит по телефону. Но тут замечаю, что она улыбается. Потом смеется. И наконец говорит: – Сейчас посмотрю. – Она прикрывает трубку.

– Это он, – беззвучно произносит она.

– Кто – он? – спрашиваю я в той же манере. Оказывается, это заразительно.

Фи взмахивает руками и таращится. В менее просвещенные времена ее бы приговорили как минимум к позорному столбу.

– Даррен.

– Меня нет.

Фи удивлена. Она извиняется перед Дарреном и потом старательно записывает все номера его телефонов. Повесив трубку, она передает мне эту бумажку.

– Так ты с ним спала. – Ее тон заметно изменился после этого телефонного разговора. Я не отрицаю. – А теперь потеряла к нему интерес, – соображает она. Интересно, Даррен тоже так подумал? – Боже, Кэс, ты бросаешь всех мужчин, и я начинаю подозревать, что ты была мужчиной и сменила пол. Как ты смогла его бросить?

Бумажку с телефонными номерами я смахиваю в мусорную корзину.

– Если он позвонит снова, скажи ему, что я больше здесь не работаю.

Из-за письма этого самого епископа мы с Бейлом пахали целый день. Директора буквально обмочились от страха на кожаных стульях директорского гарнитура. Не потому, что очень религиозны – да ничего подобного. Но один или двое из них надеялись видеть свои имена в списке королевских наград, а попасть в немилость к Церкви означает скорую немилость правительства. Мы с Бейлом поговорили с дежурными из отдела регистрации и проанализировали все жалобы и все благодарности, полученные с начала существования шоу. Дежурные лояльны, прагматичны и стараются убедить Бейла, что все в порядке. Думаю, эта преданность инспирирована Джорджем, менеджером дежурного отделения, который, глядя на мою грудь, вещает:

– Людям больше по душе жаловаться, чем благодарить. Англичане вечно жалуются. – Джордж пожимает плечами и продолжает: – Епископы тоже это любят, так что не расстраивайтесь. Всегда найдется какой-нибудь ненормальный. Были письма, в которых нас обвиняли в предубеждении против курильщиков, жаловались, что им не нравится цвет платья диктора. – Я не перебиваю, хотя могла бы сказать, что понимаю их – наши дикторы одеваются весьма сомнительно. – Во время чемпионата мира по регби мы получали жалобы на плохую съемку, что якобы государственный флаг показывали вверх ногами.

– Это правда?

– Не знаю. Еще говорили, что у Ширли Бесси был отключен микрофон, а это уж точно вранье. Это слишком впечатляющее событие для припадочных и страдающих мигренью. Мы уже больше не нация лавочников, а нация жалобщиков.

Я довольна: эти примеры дискредитируют жалобщиков и выглядят убогими, жалкими и мелочными. Благодарю Джорджа за работу, улыбаясь своей знаменитой улыбкой. Вот только напрасно, потому что, как бы широко я ни улыбалась, он видит только мою грудь.

Мы с Бейлом посовещались с отделами планирования и маркетинга. К полудню у нас готов убедительный ответ для исполнительного комитета и, хотя всю вторую половину дня мы собирались посвятить обсуждению, я знаю, что не пройдет и часа, как кто-нибудь прервет заседание и уйдет. Это неизбежно, ведь здесь у нас одни эгоцентрики.

Все так и случилось. Единственный директор, возражавший против моего шоу, запуган, унижен и с отвращением покидает заседание.

Мы решаем дать наш ответ в «Тайме». Я уже убираю свой электронный органайзер, когда Гэри, наш коммерческий директор, хлопает меня по руке.

– Молодец, девочка. – Я улыбаюсь. Он оживленно кивает, подпрыгивает копна его светлых кудрявых, как у херувима, волос. Я вспоминаю, что до моего сентиментального увлечения такое сравнение не приходило мне в голову. Ненавижу себя. И пытаюсь понять, что он говорит.

– Первое жизненно важное условие. Набираем команду, не больше двенадцати человек. Все равно останется шестеро. Главный исполнитель крупным планом, все по высшему разряду. Ставим на свои, а не в кредит – спасибо этим мудакам. Молодец, девочка.

Непонятно, что значат все эти двусмысленности. Но Гэри улыбается. Когда-то он так же улыбался, говоря о футболе, и я поняла, что коммерческий директор доволен.

Теперь просмотрим всю эту чертову тьму электронных писем. Трудно сосредоточиться. Я попросила Джеки отвечать на все мои звонки, но все равно вздрагиваю всякий раз, когда звонит телефон. А это случается примерно каждые четыре минуты. В конце дня Джеки передает мне все принятые сообщения. Несмотря на мою просьбу, Даррен звонил уже дважды.

Вечер я провожу в монтажной за просмотром записей интервью. Мне нужен лучший материал для следующего шоу. Выбор нельзя доверить редактору. Я сверхдобросовестно отрабатываю свой прогул.

И потом так легче не думать о Даррене. Когда я занята, мне легче не вспоминать его улыбку, от которой темнеет в глазах.

– Вы знаете, как вести себя с этими марионетками, – комментирует Эд, редактор.

– Вы так думаете? – я не отрываю глаз от мониторов.

– Да, вы держитесь с ними на равных, уважительно. Демократизм – редкое качество.

– Меня еще никто в этом не обвинял, – говорю я сухо.

– Никто и не догадывается, как вас все боятся. – Эд нервничает, потому что не знает, как я отнесусь к его шуткам. Я мягко улыбаюсь, и мы оба возвращаемся к интервью.

На мониторе та запись, что я сделала за день до знакомства с Дарреном. О том, как один парень бросил жену из-за девушки. Через месяц они собираются пожениться, но теперь эта девушка не уверена, что сможет его удержать, и подозревает, что он хочет вернуться к жене. Это опровергает утверждение, что вторая жена бывает не хуже первой. Я беру интервью у жены. Это редкий тип – застенчивая шотландка. Ее невыносимые гласные режут слух.

– Если бы я была знаменитой, меня бы не так беспокоил испачканный ковер и расщепившийся плинтус. Я бы смирилась с тем, что он предпочел ее.

– Возможно, я смогу дать вам и то и другое. Это звучит мой голос. Он сулит несбыточное.

Тогда я думала, что немного славы и блеска сделают ее счастливее. И еще был шанс, что он вновь выберет ее. Но, вновь просматривая запись всего двухнедельной давности, я чувствую какое-то странное неудобство в животе. Прямо как… – я запретила себе думать об этом и в который раз прокляла Даррена.

– Ему не нравится мой акцент, – причитает она.

– На самом деле ему не нравятся ваши длинные ноги и большая грудь. Это отвлекающая тактика, – убеждаю ее я.

– Вы настоящий профессионал, – говорит Эд. – После таких комплиментов она наверняка победит. Теперь она поимеет этого мужика.

– Именно этого я и добиваюсь, – и закрываю за собой дверь.

Домой решаю ехать на автобусе. Не хочу одиночества в такси. Не хочу оставаться наедине с собой. Не хочу быть собой. Никогда еще не чувствовала себя такой потерянной и несчастной. Но не хочу, чтобы кто-то об этом узнал. Это было бы хуже всего.

Я смотрю на часы и позволяю себе две минуты помечтать о Даррене. Через двадцать минут приходит автобус, а на его борту огромная реклама лосьона после бритья. Этот парень похож на Даррена. Такие же глаза, только Даррен красивее.

Напрасно я решила ехать автобусом, потому что водитель не берет мою пятидесятифунтовую купюру и только ухмыляется, когда я объясняю, что не ношу с собой мелочи, потому что она оттягивает карманы одежды. В конце концов какой-то тощий парень, стоявший за мной, протягивает мне фунт. Как это неприятно. Хочу дать ему понять, что это наглость, но, поймав его взгляд, замечаю, что он тоже выглядит усталым. Может, он платит за меня не для того, что-бы получить от меня благодарность. Может, он просто хочет скорее войти.

– Спасибо, – бормочу я. Он слегка кивает, стесняясь собственной щедрости. Он, наверное, не имеет понятия, как непохож на остальных лондонцев.

Поднявшись на второй этаж автобуса, усаживаюсь впереди. Если бы сейчас со мной рядом был Даррен, мы могли бы поиграть в водителя. От этой мысли я ненавижу себя. Люди, смотрите, к чему приводит аморальное поведение! К патетике и сентиментальности! С чего я взяла, что Даррен стал бы играть в водителя? Я просто дура.

Общественный транспорт обычно безличен. Вот почему мы рады платить большие-большие деньги за короткую-короткую поездку. С вами никто не заговорит – напротив, все стараются даже не смотреть друг на друга. Исключая пьяниц, которые пользуются общественным транспортом как раз по противоположной причине. Я редко замечаю, с кем еду, но сегодня как будто смотрю на все свежим взглядом. Люди не сливаются, как обычно, в серую толпу: напротив, все окружающие обладают собственным лицом. Парень, сидящий рядом со мной, помимо ужасного запаха пота издает какие-то звуки. Он слушает плеер и подпевает. Это, конечно, песня о вечной любви, и слушать такую чушь просто невозможно. Я пересела и оказалась между двумя девочками-подростками. Они читают «Космо», пытаются определить по анкете свой идеал мужчины. Если бы это было так просто. Когда они вслух читают друг другу вопросы, я на них мысленно отвечаю. Оказывается, я предпочитаю британский тип. К концу анкеты девочки приходят к выводу, что их парни – маменькины сынки и женоненавистники.

А я понимаю, что Даррен почти совершенство.

Дома меня встречает мигающий сигнал автоответчика. Пока наполняется ванна, я слушаю сообщения.

– Кэс, это я, – говорит Иззи. – Звоню, чтобы узнать, как сегодня прошло с Бейлом. Если хочешь, позвони мне позже. Из спортзала вернусь примерно в десять.

Я улыбаюсь этому упоминанию о спортзале, вставленному в разговор, чтобы произвести на меня впечатление. К нашему с Джошем удивлению, Иззи держит свое новогоднее обещание. Она собирается участвовать в Лондонском марафоне и очень много тренируется.

Второе сообщение от Джоша.

– Привет, как ты там? Как провела время на севере? Я сегодня вечером иду в кино. На какую-то ерунду с субтитрами, которую хочет посмотреть Джейн. Уверен, что это будет вполне достойный и нудный фильм. Элитарный кинотеатр, там даже не продают «Хаген-Даз». Завтра позвоню.

Похоже, бедная Джейн постепенно уплывает в прошлое. Я начинаю расслабляться. Третье сообщение от мамы, она упрекает меня за то, что я не приехала в воскресенье. Я чувствую себя виноватой. Итак, на западном фронте без перемен – подобные сообщения я получаю каждый понедельник. Все по-прежнему. Даррен был кратковременным безумством, но теперь все в порядке. Я в безопасности.

– Кэс, это я. – На запретную территорию проник его голос, и меня как будто ударили. Мне становится плохо. – Наверное, ты все еще на работе. Если ты меня слышишь, то, пожалуйста, возьми трубку. – Он умолкает. – Наверное, тебя нет. Я получил твою записку. – Он издает короткий грустный звук, гаснущий на полпути между смехом и вздохом. – Я знал, что ты сделаешь что-то подобное. Знал, что испугаешься. Но если ты разрешишь мне с тобой поговорить… – его голос срывается в кашель. – Слушай, это были прекрасные две недели. И тебе они тоже понравились. – Его голос становится настойчивым, отчасти злым, отчасти разочарованным – это из-за меня, и еще почему-то нежным. – Если тебя это утешит, то я тоже боюсь.

Запись закончилась. Я застываю, пытаясь распутать свои мысли и чувства. Боже, я что-то чувствую. Я не только думаю, как пару недель назад. Я чувствую!

Он говорил искренне. Что значит: «я тоже боюсь»? Почему тоже?

Прослушиваю сообщение снова. И потом еще раз. И еще. К двенадцатому разу мне стало ясно одно – все кончено.

Я стираю запись и иду спать.

Какой еще Даррен?

Смит.