На следующее утро после его возвращения в Виченцу они купили ей одежду. Массимина упрямилась что было мочи, и они впервые крупно повздорили. Моррис охотно уступил бы, поскольку не переваривал открытых конфликтов, но красный тренировочный костюм слишком уж мозолил глаза. В конце концов он предложил купить одежду на собственные деньги (заодно покажет ей, кто здесь щедрый. Пусть потом рассказывает своей подозрительной мамочке), и Массимина, вспыхнув, залилась слезами.

– Во-первых, в спортивном костюме слишком жарко. А кроме того, я люблю тебя, Мими, и хочу, чтобы ты выглядела красивой. (Правильно, нужно играть на ее тщеславии.) А эти бесформенные тряпки закрывают тебя с ног до головы. Как можно быть женственной в спортивном костюме? К тому же мне неприятно, что ты каждый второй день торчишь в помещении, ожидая, пока высохнет эта красная тряпка.

(На самом деле Моррису был только на руку такой расклад. Пока Массимина сидела взаперти, он мог спокойно заниматься своими делами, не опасаясь, что она позвонит, отправит письмо или сунет нос в газету.)

Массимина сдалась, хотя и настояла на том, чтобы отправиться за покупками в большой универсальный магазин, а не в какой-нибудь роскошный и дорогой бутик; на сей раз Моррис проявил покладистость – расплачиваться-то ему. Но когда они наконец подошли к кассе с охапкой юбок и блузок, Массимина и слышать не захотела о том, чтобы платил Моррис, и в результате выложила из своего кармана кругленькую сумму в двести тысяч лир. Пока пальцы кассирши изящно порхали по клавишам кассового аппарата, Массимина быстро подалась вперед и поцеловала Морриса в шею.

Ей было так приятно, прошептала она едва слышно, когда он сказал, что хочет видеть ее красивой. Он прав, сто раз прав! Но зачем же ему тратить на нее свои деньги, заработанные тяжким трудом, ведь ей-то все досталось задаром… Вряд ли он сам мог выразиться лучше. Но Морриса все-таки жгла совесть, и он настоял на том, чтобы купить ей две пары туфель, ему даже понравилось выбирать их. Красные отлично подойдут к жемчужно-серой юбке. Нет, только не на высоком каблуке, они давно вышли из моды; плоские лодочки с открытым верхом. И еще босоножки для пляжа. Красота и гармония, в конце концов, – это его стихия, да и чертовски приятно одевать женщину. Он даже раскошелился на большую соломенную шляпу с широкими полями, которые чудесно прикрывали девичье лицо. После этого ему пришлось согласиться на скудный обед, состоявший из купленных в супермаркете моццареллы, хлеба и бутылки дешевого мерло.

В тот первый день, а если честно, все первые двадцать четыре часа после поездки в Верону, где он сжег корабли, Моррис боялся, что откусил слишком большой кусок, который не сможет прожевать; то и дело он ловил себя на том, что оборачивается через плечо и съеживается, когда мимо проезжает полицейская машина. И хотя уже утром Массимина избавилась от своего приметного красного чудовища, Моррис нервничал до самого вечера, да так сильно, что временами его прошибал холодный пот; на нервной почве он даже заработал легкую диарею, которая загоняла его во все кафе, встречавшиеся по пути – не обращая внимания на официантов, он мчался прямиком в туалет, изводя себя мыслями, что Массимина сейчас одна и способна на любой фортель.

Один раз он вышел из кафе и обнаружил, что она беседует с каким-то человеком. Все пропало, мелькнуло у него в голове, – девчонка встретила знакомого, и на гениальной затее можно поставить крест. Но оказалось, что это всего лишь американский солдафон, спросивший, как пройти к собору, и Массимина честно пыталась ответить на своем кошмарном английском, которому научилась на уроках Морриса. Разобравшись в ситуации, Моррис быстро отделался от назойливого типа.

– Направо, налево, снова направо, приятель, вот тебе и собор, – сказал он, не имея никакого представления о городе, после чего, крепко ухватив Массимину за руку, потащил ее прочь. В желудке у него было легко и пусто, зато кишечник своей переменчивостью мог соперничать с английской весной.

– Ты просто ревнуешь! – радостно вскрикнула Массимина.

Судя по всему, она была по-настоящему счастлива – и это несмотря на плохие новости, который Моррис привез из Вероны: семейство Тревизан приняло его хуже некуда, синьора холодно отчитала его и т. д. и т. п. Но Массимине хотелось мороженого, stracciatella, amaretto и bacio («Bacio, Morri!»). Ей хотелось, чтобы он обнял ее за плечи, ей хотелось в кино, хотелось сделать маникюр, о доме она уже и не вспоминала.

– О, Морри, ну почему все так дорого!

И чем беззаботнее она щебетала, тем раздражительнее становился Моррис, снова и снова объясняя, что у него понос, и только поэтому он заскакивает во все кафе подряд – опорожнить кишечник, хотя эти гнусные вонючие дыры прямо в полу – сплошной источник антисанитарии. И виновата во всем только она, Массимина (между прочим, у него еще и зуд начался), с ее жуткой диетой, на которую она посадила его из-за своей скупости. Но Массимина лишь рассмеялась в ответ и сказала, что во всем нужно видеть забавную сторону. Она даже крутанулась в грациозном пируэте, новая зеленая плиссированная юбка взмыла вверх, и несколько мужчин как по команде уставились на ее ноги. Моррис быстро обнял девушку и притянул к себе. Ее обнаженное бедро прижалось к его ноге – вполне приятное ощущение, признаться. Но впредь таких пируэтов на публике следует избегать.

К вечеру и нервозность, и диарея, и тошнота прошли без следа. Словно во время морского путешествия – привыкнешь к качке, а потом все нипочем. После ужина Моррис выскочил на улицу, пообещав отправить очередное послание Массимины (в котором девчонка наверняка сожалела о том, что мамочка так плохо восприняла первое письмо и вышвырнула Морриса за дверь); он чувствовал себя на удивление уверенно, когда рвал письмо на мелкие клочки на углу парка Сальви и проспекта Андреа.

Как же изысканно выглядел парк в сумеречном свете! Таким классическим, таким итальянским, овеянным ароматом кипарисов и шелестом водяных струй. Надо обязательно посоветовать Массимине, чтобы она черкнула открытку бабушке с пожеланием скорейшего выздоровления. Отличная мысль! Старушенция небось уже померла – что ж, по крайней мере смерть избавила ее от тревоги за любимую внучку (о, все-таки каким гуманистом он порой бывает!) – зато открытка приободрит малышку Мими. Виченца – город беспорядочный и бестолковый, найти в нем почтовый ящик дело нелегкое, на которое требуется немало времени; его-то Моррис и потратил на то, чтобы заскочить в табачную лавку и перебрать стопку открыток с пожеланиями самого разного характера. Он остановился на открытке с кривобокой, забинтованной с ног до головы мумией, – вероятно, предполагалось, что юмористическая картинка поднимет страждущему настроение.

Многое играло ему на руку. Он уже не сомневался, что судьба на сей раз благоволит к нему. К примеру, Массимина настаивала на самых дешевых пансионах, что ж, тем лучше – в этих крысиных дырах нет нужды показывать паспорт. В случае чего всегда можно сказать, что свой ты потерял или его украли, а уж о паспорте Мими никто и не спросит. С женщины никогда ничего не требуют. Итальянская учтивость. Верят они тебе или нет, все равно поселят – деньги-то лишними не бывают. Ну и, разумеется, в дешевом пансионе в отличие от хорошей гостиницы, не бывает ни телевизора, ни радио, а потому можно не опасаться, что Мими услышит сообщение о себе. К газетам она не питала никакого интереса, к тому же вряд ли местная газета или даже такие гиганты, как «Коррьере делла сера» или «Стампа», станут сообщать о похищении в провинциальной Вероне, а если и сподобятся, то наверняка заметки появятся от силы в одном-двух выпусках. Слава богу, страна кишмя кишит куда более честолюбивыми похитителями, а ведь еще есть мафия, каморра, террористы и всякого рода драматические происшествия и природные катаклизмы, на фоне которых его авантюра выглядит чем-то вроде воскресной загородной прогулки. А еще ведь всеобщие выборы на носу! Да и инспектору Марангони, наверное, плевать на это дело. Эка невидаль – взбалмошной девчонке надоело сидеть под материнской юбкой. Для него это лишь несколько листков бумаги, с которыми надо разделаться между двумя чашками кофе. Итак, если не брать в расчет почти равную нулю вероятность встречи со старым знакомым, Моррис мог считать себя в безопасности. Надо лишь не спускать с Массимины глаз, следить за тем, чтобы она не звонила домой, не писала писем без его ведома, и все будет отлично. И самое главное – никакого вреда. Никому. Напротив, он предоставил девчонке возможность пожить полноценной, насыщенной событиями жизнью, устроил для нее настоящие каникулы. Он даже не «осквернил» ее. Кто посмеет назвать его чудовищем?

Насвистывая, Моррис вприпрыжку взбежал по щербатой лестнице пансиона. Наконец-то его разум при деле, при де-ле. На все сто процентов. Со скукой и рутиной покончено! Тоскливое ничегонеделанье осталось позади, и собаки больше не станут будить его среди ночи, терзая обнаженные нервы. Финита! (Впрочем, к этому времени он все равно бы убил этого пса, и если когда-нибудь ему суждено вернуться туда, псине не избежать губки, пропитанной мясным соком. Хватит с него молчаливого страдания.)

– Кое-кто счастливее всех на свете! – воскликнула Массимина при его появлении.

Она примеряла жемчужно-серую юбку, красную футболку и красные туфли. Моррис перестал насвистывать.

– А почему, как по-твоему? – продолжала Массимина.

(Только не улыбайся такой улыбкой, это подозрительно.)

– Скорее всего, потому, что ты со мной, Морри!

Что ж, вот тут она права.

– Потрясающе выглядишь, – сказал он.

– Спасибо, Морри, – улыбнулась Массимина и повторила с какой-то новой интонацией в голосе: – Огромное спасибо!

– За что? За комплимент? Но это святая правда.

– Нет-нет, за все, за одежду…

– Ты же сама за нее заплатила, cara, не я, помнишь?

– Но я никогда бы не купила ее без тебя. Понимаешь? Я бы не посмела. До сих пор я ни разу ничего не покупала сама.

И, вскинув руки, она закружилась по тесной комнатенке, сверкнув трусиками.

Моррис очень надеялся, что и дальше не возникнет никаких сложностей.

* * *

– Морри-ис?

– Да?

– Знаешь что? Я никогда так хорошо не спала, как в последние несколько дней.

– Правда? Чудесно.

– Мне так спокойно.

Моррис ничего не ответил и лишь минуту спустя понял, что промолчал просто из зависти. А впрочем – зачем отвечать?

– Честное слово, Морри! Ты не представляешь, как противно мне было спать с мамой.

– Очень хорошо представляю.

И Массимина пустилась в долгий рассказ, чем именно были неприятны ночи, проведенные в одной постели с синьорой Тревизан: ее частые отлучки в туалет, громкий храп… Как насчет пердежа, чуть не спросил Моррис, но вместо этого поинтересовался:

– А тебе когда-нибудь снятся неприятные сны?

Не успел он произнести эти слова, как осознал, что в нем говорит тайное стремление исповедаться, что на самом деле он жаждет рассказать о собственных изматывающих сновидениях. И одновременно понял, что нельзя, никак нельзя рассказывать, к примеру, о том непередаваемом ужасе, который пережил прошлой ночью. Никогда еще ему не снилось такое. Хаос и разложение. Впрочем, наверное, всему виной ложе, на котором приходится спать. Честно говоря, пуховое одеяло на полу ему уже порядком надоело.

Массимина запустила пальцы ему в волосы. Моррис напрягся всем телом, когда его пронзил электрический удар ее простой и естественной любви.

– Очень редко. А вот ты прошлой ночью смеялся во сне.

Смеялся? Да возможно ли такое? Хорошо еще, что не разговаривал.

– Морри-ис, – протянула Массимина.

Притворившись, будто засыпает, он закрыл глаза.

Они лежали на пляже в Римини, Моррис под зонтиком, Массимина – на солнце в паре футов от него. Моррис чувствовал себя немного неловко из-за своей белой английской кожи. Он много лет не загорал и, чтобы защититься от ожогов, купил длинные, почти до колен, шорты-бермуды. На Массимине был закрытый купальник, зеленый с белым, – по уверениям Морриса, он идеально ей шел (к тому же, вряд ли получится обнажить верхнюю часть тела, не правда ли?) – и резиновая купальная шапочка желтого цвета, защищающая от воды новую прическу.

Зонтично-шезлонговое месиво колыхалось от зноя, повсюду болтали и смеялись красавицы и чудовища всех мастей. То и дело от этого людского скопища отделялась фигура и окуналась в теплые, ленивые воды Адриатики. Сильный запах кокосового масла висел в неподвижном воздухе; аэроплан волок по небу рекламную ленту; из-под тени зонтиков стариковские взгляды пожирали юных дев. Кому придет в голову искать жертву похищения в этом раю для бездельников? Среди праздных любителей пляжного флирта и пошлых курортников?

– Кроме того, разве можно хорошо выспаться с человеком, – вновь заговорила Массимина, – который уверяет, что спать после семи утра – смертный грех? Я и сама католичка, но какой вред, если в воскресенье утром подольше поваляешься в постели?

– Кстати, прости, что тебе пришлось пропустить мессу в прошлое воскресенье, – откликнулся Моррис. – Мне следовало подумать заранее и не замачивать твой спортивный костюм.

Девушка рассмеялась. (Ого, да она действительно довольна, чертовски довольна!)

– Я уверена, что Боженька был не против. Наверняка он совсем не похож на тех школьных зануд, для которых важны только правила. Боженька знает, чем полна моя душа, и не сердится на меня.

Выходит, по сути она протестантка, а вовсе не святоша-католичка. А если так, то скоро объявит, что они вполне могут спать вместе, – раз души их полны любви, значит, так тому и быть.

После непродолжительной паузы Массимина спросила о его семье, и ни с того ни с сего Моррис рассказал, как погибла его мать, – в автомобильной катастрофе, когда ему было четырнадцать лет. Он давно научился рассказывать об этом невозмутимо, так, чтобы лицо не корежило гримасами и не краснели глаза, он знал, что его спокойствие производит на собеседника немалое впечатление.

– Однажды она возвращалась домой из магазина, толкала перед собой тележку с покупками на целую неделю, и тут машина, за рулем которой сидел какой-то кретин-инфарктник, потеряла управление, выехала на тротуар и пришпилила маму к стене банка «Баркли». (А разве все мы все не пришпилены к стене того или иного банка?)

Моррис приподнялся на локте и облизал пересохшие губы. По такой жаре надо бы купить бальзам для губ. Тем более на море. Соль быстро разъедает кожу.

– И после этого мы с отцом остались вдвоем.

После паузы, не зная, что сказать, Массимина выдавила:

– Странно. Ты потерял мать, а я отца.

И еще через паузу:

– Я очень хотела бы познакомиться с твоим папой. Надеюсь, он приедет к нам. Наверное, он очень мужественный человек, раз сумел пережить такое несчастье.

А что ему еще оставалось? – лениво подумал Моррис. Застрелиться? Папочке? Каждое утро, ровно в семь тридцать, он уходил на работу, обедал в столовке, возвращался домой, наскоро пил чай и до самого закрытия метал в пивной дротики – каждый день одно и то же. Какая ему разница, есть мать или нет? Ну разве что она перестала ему досаждать.

По-настоящему тосковал по матери только он, Моррис.

– Он меня презирал, – внезапно сказал он.

– Что, Морри?

– Отец. Вечно твердил, что я слабак, раз не пошел работать в шестнадцать лет. (Девчонка желает послушать? Почему бы и нет…) Презирал за то, что я слишком много времени провожу за книгами, без устали повторял, что из меня не выйдет настоящего мужчины. Он был помешан на настоящих мужчинах, работе и бабах. Называет себя социалистом, а сам хочет, чтобы все гнули спину от рассвета до заката на какого-нибудь капиталиста-инфарктника, вроде того типа, что задавил маму, словно…

Сказанные вслух, слова теряют всякий смысл. Ну как такое вообще можно объяснить? Та же история, что и с диктофоном. Суть ускользает, слова сыплются пустой шелухой.

Массимина, разумеется, не знала, что и ответить, хотя вряд ли она в том виновата. В конце концов, глупо ждать, что жертва киднеппинга станет тебя утешать или вести интеллектуальные беседы. Дабы в твоей душе воцарились мир и покой. Если прежде такого ни с кем не бывало, стоит ли вообще надеяться? И все же Моррис вдруг почувствовал, что вот-вот расплачется.

После минутного молчания, так и не дождавшись продолжения, Массимина заговорила:

– Немного похоже на нас с мамой: она хочет, чтобы я все время училась, хотя всем ясно, что толку никакого не будет. Только у тебя было все наоборот. – И чуть тише: – Морри, не расстраивайся, пожалуйста. Тонкая обнаженная рука обвила его плечи, сначала губы, а потом и язык нежно коснулись уголка его рта.

Моррис ощутил вкус соли.

– О, Морри, – прошептала девушка. – Я так рада, что мне больше не надо сдавать экзамены!

* * *

Главная сложность заключалась в том, что из-за необходимости денно и нощно следить за ней он мог выкроить для себя слишком мало свободных минут. А столько всего надо успеть! Поэтому, когда Массимина сказала, что не прочь еще разок искупаться, Моррис отказался – не хочется слишком часто залезать в воду из-за чувствительной кожи, так что пускай идет одна, но он обещает присматривать за ней.

Как только девушка смешалась с хохочущей, загорелой толпой, плещущейся у берега, он достал из ее пляжной сумки маникюрные ножницы и принялся трудиться над журналом «Панорама», выискивая нужные слова, вырезая и пряча клочки между страницами. Не такая уж простая задача. Черт, нет слова «обернуть»! Да много чего еще нет: «дорожная сумка», «молния», «багажная полка». Придется купить побольше журналов. Или, может, склеивать слова по одной букве? Но на это уйдет вечность. Что ж, терпение – вот его девиз. Только так. Ни одного слова он не должен написать своей рукой. И дело не только в почерке – за этой резано-клеенной журнальной мешаниной не будут видны неточности его итальянского. Возможно, стоит позаимствовать у портье в какой-нибудь гостинице пишущую машинку, чтобы надписать адрес. Сказать, что машинка нужна ему для работы, которую нельзя написать от руки. И послать на адрес Бобо, а не семьи Тревизан, чтобы письмо случайно не оказалось в руках полиции. Придется достать телефонный справочник Вероны (а может, предложить Массимине черкнуть этому недоноску открытку с пожеланием благополучия?), а затем нужно добраться до вокзала или хотя бы до телефона, чтобы узнать расписание экспресса Милан-Палермо. Нет, лучше пойти на вокзал, чтобы увидеть расписание собственными глазами. Не стоит торопиться. У него нет никаких причин для спешки, незачем терять голову. Время вовсе не работает против него. Если они будут тратить деньги так же экономно, то протянут гораздо больше месяца. Сегодня днем он купит в одном из центральных газетных киосков веронскую «Арену» (или на вокзале, чтобы одним выстрелом убить двух зайцев). Первое его послание они должны были получить вчера, значит, сегодня в газетах наверняка появится новое сообщение. «Похищение или розыгрыш? Опасения за судьбу Массимины возрастают!» Или еще какая-нибудь чушь в том же духе. Но он должен узнать, что полиция и родственники намерены предпринять. Если у них создалось впечатление, будто это банальный киднеппинг, ему это только на руку. Задействуют специальные подразделения по борьбе с похищениями, те, что на все лады расхваливают в газетах, и начнется повальная проверка бесчисленных подпольных шаек, промышляющих этим бизнесом, а также возможных недругов семейства Тревизан; они так и не поймут, что на этот раз имеют дело с истинным виртуозом, с первым среди первых. Они обыщут каждый брошенный дом в Вероне (до чего ж верно он поступил, отправив письмо из Вероны), ведь глупо искать похитителя и его жертву в гостиницах, пусть даже самых дешевых. Ведь так? Да и нет никакого похищения. Одно лишь письмо. Откажись он от авторства, которого им в жизни не доказать, и что у них против него останется? Лишь небольшая ложь. Пшик. Ничего. Исчезни он, и они даже не станут заводить на него дело.

* * *

– Morri, ti presento Sandra. Ma che cosa stai facendo con?..

– Что? – Его внезапно пробила ледяная дрожь, несмотря на невыносимую жару. Он вонзил ножницы в газету, из которой только что аккуратно вырезал слова. – Просто пытаюсь вспомнить, как мы в детстве вырезали из бумаги узоры, но что-то не могу никак сообразить…

– Морри-ис, это Сандра. Сандра, это Морри-ис.

Моррис уже стоял на ногах, пот тонкой струйкой стекал по спине, нырял в бермуды, щекотал кожу между ягодиц. Это еще что за баба, черт возьми? Высокая, волосы песочного цвета, огромные лошадиные зубы торчат чуть ли не на целую милю, аристократический нос. Он машинально протянул руку, надеясь, что улыбка, прорезавшая его лицо, излучает обаяние. Боже, на две минуты выпустил из виду эту девку, и она перезнакомилась уже с половиной пляжа. Если только это не ее приятельница по…

– Piacere, – выдавил Моррис. Ее рука была влажной от морской воды, а его – липкой от пота. Он попытался напустить на себя отстраненно-равнодушный вид, который обычно отпугивает людей. – Scusi se sembro un po'…

Массимина весело расхохоталась:

– Она англичанка, Морри! Потому-то я и попросила познакомиться с тобой. Она англичанка!

– Очень приятно, – буркнул Моррис, отбрасывая всякие церемонии. – Боюсь, я не понял.

Оказывается, эта зубастая кобыла спросила у Массимины, где душевые кабинки. (Ну почему все обращаются с вопросами к этой тупице? Почему никто не спрашивает его, Морриса?) И Массимина поволокла ее через весь пляж, и они за монетку в сто лир воспользовались одной кабинкой, где Массимина рассказала все-все о Моррисе, о том, что он, как истинный белокожий англичанин, прячется, словно крот, в тени, тогда как другие греются на солнышке. А потом зазвала кобылу познакомиться с ним, потому как отдых ведь в том и состоит, чтобы знакомиться с людьми и получать удовольствие. А Моррис обрадуется возможности поговорить по-английски с настоящей англичанкой.

– Из Барнета, точнее, из Хадли, знаете, это рядом с Лондоном.

Золотой пояс, подумал Моррис. Половина членов кабинета выгуливают там своих собак или отправляют на прогулку слуг, если идет дождь.

– Я сам вырос в Южном Кенсингтоне.

Пусть проверит!..

Синее бикини Сандры пузырилось на месте несуществующих грудей и обтягивало великоватый зад. Тело ее покрывал золотистый загар, слишком неестественный, подумал Моррис (но, может, это просто зависть, а?), широкие бедра при ходьбе игриво покачивались. Года двадцать четыре, гораздо старше Массимины. И этого не скрывает. Крупные поры вокруг ноздрей. Сандра шлепнулась на полотенце Морриса и оповестила новых знакомых, что она в восторге от жары. Ради Массимины она перешла с английского на ужасный, донельзя изуродованный итальянский:

– Vengo in Italia ogni anno.

Последнее слова она произнесла как «ano», но Массимина не засмеялась.

Моррис попытался расслабиться. Разве их болтовня способна повредить? Туристы не читают местных газет, даже если прилично знают итальянский, чего, похоже, нельзя сказать о бедняжке Сандре. На самом деле, может, оно и к лучшему, если Массимина погрузится в требующую от нее усилий болтовню с англичанкой, чем будет без присмотра слоняться среди итальянцев. Считай, что тебе повезло, старина!

– Вы давно в Италии? – вежливо спросил он.

– Я? Нет, не очень давно, – ответила зубастая кобыла. – Сегодня утром мы приехали на машине из Венеции, – и она принялась трещать о том, как обожает солнце, и крепости в La Serenissima, и сверкающие водопады… – per me е stato meraviglioso!

Моррис решил воспользоваться случаем и удрать.

– Пойду куплю сегодняшние газеты, – перебил он. – Не буду мешать вам судачить.

Он аккуратно подобрал номер «Панорамы», чтобы оттуда не выпали вырезки. Может, его внезапный уход выведет из равновесия толстокожую Массимину?

– Принеси мороженого, Морри. – Казалось, эту девчонку невозможно обидеть. – Ты какое хочешь, Сандра?

– Zabaglione! – проорала вслед мисс Хадли, умудрившись даже не проглотить первую согласную.

Моррис тащился по обжигающему песку. Вокруг него мельтешили голые, лоснящиеся тела, через некоторые приходилось переступать, пляж был наполнен людскими криками, радиовоплями, взлетающими мячами. Он засмотрелся на двух мальчишек в плавках песочного цвета, которые гоняли футбольный мяч, потом на распластавшуюся на песке девчушку – ее руки покрывал нежнейший золотистый пушок. Завтра же нужно купить темные очки и наконец расслабиться, под их прикрытием глазея на окружающих. Ну почему ему никак не удается расслабиться?

Он дошел до лестницы, ведущей к дороге, уронил на землю шлепанцы и сунул в них ноги. Жарко, слишком жарко. Так жарко, что плавятся мысли. Он сейчас просто сбегает к ближайшему киоску, купит «Арену» и «Коррьере делла сера», просмотрит «Арену» и выкинет ее, а «Коррьере» заберет с собой вместе с мороженым. Нельзя надолго оставлять Массимину. Потом надо оторвать ее от этой английской лошади и сходить пообедать. Если повезет, может, получится убедить ее купить сегодня рыбу, раз они оказались на море.

Моррис перебрался через оживленную набережную и под палящим солнцем поспешил к центру города. Он был бы рад просто прогуляться, выпить, не торопясь, в одиночестве кружечку пива, но на такую роскошь у него не было времени. Пришлось обойти три киоска, прежде чем он наткнулся на единственный экземпляр веронской «Арены».

Отойдя от киоска, он уже собирался развернуть газету на разделе местных новостей, как взгляд его привлек маленький заголовок внизу первой страницы.

НАЙДЕНА ОДЕЖДА ПРОПАВШЕЙ ДЕВУШКИ.

Брови Морриса поползли вверх.

Красный спортивный костюм Массимины Тревизан, которая в пятницу днем вышла из своего дома в Квиндзано и не вернулась, был найден вчера утром в урне на железнодорожном вокзале Виченцы. Франко Галеардо, который следит за урнами уже более десяти лет, сообщил: «Я увидел, что эта вещь еще в прекрасном состоянии, и решил взять ее себе. Я показал костюм своей жене, думая, что его можно выстирать и отдать дочери, а она сказала, что слышала по местному радио, будто полиция ищет девушку в красном спортивном костюме, поэтому я сразу туда позвонил».

Через несколько часов эксперты смогли подтвердить, что волосы, обнаруженные на костюме, и волосы, найденные в комнате Массимины, принадлежат одному человеку.

Моррис пересек улицу, зашел в бар, заказал двойной виски со льдом и оседлал высокий табурет у стойки. Она выбросила костюм! И не куда-нибудь, а в обычную урну. И ничего ему не сказала. (Слава богу, что не оставила его в отеле!) А что, если на костюме остались и его волосы? Один-единственный светлый волосок. В первый день он обнимался с ней?.. И может ли полиция опознать его по перхоти? Наверняка на проклятый костюм попала пара чешуек. Мы с ног до головы покрыты частичками друг друга. Иначе и быть не может.

Он залпом проглотил виски и принялся быстро просматривать остальные газетные колонки.

…Крови нет, но полиция опасается худшего…

А письмо? О письме ни слова. Похоже, почта его подвела. Три дня, а письмо так и не дошло. Следующее надо послать экспресс-почтой. Если только письмо по каким-то причинам не скрыли от прессы.

Моррис уловил свое отражение в зеркале между двумя бутылками спиртного: лицо пылает от жары и выпитого виски, волосы после купания в море свисают крысиными хвостиками. Вот так всегда! Везет как утопленнику. Ей непременно надо было выбрасывать костюм именно в ту урну, куда заглянул вокзальный попрошайка. (Нет, вы только подумайте, решил презентовать помоечные тряпки родной дочурке! Господи, если бы у Морриса были дети, он в лепешку бы разбился, но давал бы им все самое лучшее. Иначе зачем вообще производить их на свет? Зачем отец произвел его на свет?)

Он встал и вышел из бара, переполненный слепящей яростью.