До особого распоряжения

Борис Сергеевич Пармузин

Роман-хроника

Художник С. А. Ашуров

М.: Воениздат, 1982

Роман посвящен советским разведчикам,

работающим за рубежом нашей Родины. В

центре романа - образ мужественного

чекиста Махмуд-бека Садыкова. В течение

нескольких лет он активно действует в

окружении вожаков басмаческих банд -

ярых врагов Советской власти. Автор

убедительно повествует о том, как нашим

разведчикам удается обезвредить происки

империалистических разведок в канун и в

годы Великой Отечественной войны.

Книга рассчитана на массового читателя.

СОЛДАТ НЕЗРИМОГО ФРОНТА

После

Великой

Октябрьской

социалистической революции на

бывшей окраине царской России - в

Туркестанском крае повсеместно

власть перешла в руки трудящихся.

Узбеки, таджики, туркмены, киргизы, казахи, каракалпаки с помощью русских братьев начали строить

новую жизнь. Открывались школы, создавались первые коллективные хозяйства, дехкане получали

землю и воду.

Однако старый мир всячески пытался удержаться на территории Средней Азии. Здесь продолжали

действовать буржуазно-националистические организации, активизировали свою работу агенты

иностранных разведок.

Острой формой классовой борьбы свергнутых эксплуататоров против власти трудового народа стало

басмачество, которое устанавливало связи с общерусской контрреволюцией, пыталось совместно

действовать с белогвардейцами.

Разумеется, как враги революции, басмаческие банды пользовались поддержкой международного

империализма, реакционных сил в сопредельных странах. Английские и американские агенты,

действовавшие на территории Афганистана, Ирана, Китая, Турции, снабжали басмачей оружием,

боеприпасами, деньгами. Некоторые из этих агентов проникали в нашу страну, участвовали в

формировании новых банд.

В. И. Ленин в речи на объединенном заседании Всероссийского ЦИК, Московского Совета и

общественных организаций Москвы 29 июля 1918 года, анализируя создавшееся положение в Средней

Азии, говорил: «Вчера получено сообщение, что часть городов Средней Азии охвачена

контрреволюционным восстанием при явном участии англичан, укрепившихся в Индии...»

На борьбу с басмачеством встал весь народ. Отряды Красной Армии вместе с трудящимися Средней

Азии разгромили крупные басмаческие соединения. Несколько главарей бежали за рубеж нашей Родины.

Борьба с басмачеством велась не только путем военных действий. Она сочеталась и с политическими

мероприятиями, направленными на отрыв от националистической контрреволюции дехкан, обманом

вовлеченных баями и муллами в басмаческие шайки.

Победоносное окончание гражданской войны дало возможность Советской республике направить все

силы на мирное строительство, на восстановление народного хозяйства. Однако враги не успокаивались.

Бывшие баи, реакционное духовенство, главари банд - курбаши, офицеры царской армии,

обосновавшись на территории сопредельных государств, стали выполнять поручения иностранных

разведок, готовить шпионов и диверсантов, вести антисоветскую пропаганду.

У границ советской Средней Азии разворачивался тайный фронт борьбы. Советская разведка

вынуждена была принимать действенные меры по обезвреживанию замыслов иностранных разведок,

националистических организаций.

Уходит на борьбу в стан врага верный сын узбекского народа разведчик Махмуд-бек Садыков. Лицом к

лицу Он столкнулся с муфтием Садретдин-ханом, Курширматом, Фузаил Максумом и многими другими

преступниками, которые сумели уйти от возмездия советского закона.

Нужно было войти в доверие к этим отщепенцам, познакомиться с их планами, столкнуть

руководителей эмиграции, постоянно мечтавших о главных ролях в борьбе против Советов. Используя

каждую ошибку, каждый промах лидеров эмиграции, играя на их слабых сторонах, раскрывая замыслы

иностранных разведок, Махмуд-бек Садыков постоянно находится в гуще событий, тревожной, опасной

борьбы.

Он хорошо понимал, что малейшая его ошибка будет стоить не только собственной жизни, сорвется и

многолетний труд. В этой работе Махмуд-бек Садыков всегда чувствовал поддержку Родины, друзей,

опытных разведчиков, которые направляли его деятельность.

Роман-хроника Бориса Пармузина «До особого распоряжения» посвящен славной жизни и борьбе

одного из замечательных чекистов, солдату незримого фронта, коммунисту Махмуд-беку Садыкову.

Богатый документальный материал давал возможность автору воспользоваться многочисленными

приемами детектива. Соблазнительными были действия разведчика в среде врагов: постоянная

опасность, выполнение сложных заданий, встречи с иностранными агентами. Конечно, могла получиться

книга с закрученным сюжетом, надуманными ситуациями, сложными коллизиями, традиционными

недомолвками.

Но для рассказа о действиях советского разведчика был избран, пожалуй, более подходящий жанр -

роман-хроника.

В повествование введены небольшие главки «Из рукописи Махмуд-бека Садыкова». Они знакомят

читателя с жизнью героя в наши дни, на родной земле. В некоторых главах даны исторические справки о

враждебных организациях, их руководителях, коротко обрисована обстановка в стране и в сопредельных

государствах.

Махмуд-бек Садыков - не профессиональный разведчик. Это молодой коммунист, которому Родина

поручила важное задание. Его действиями руководил умный, энергичный Аскарали. Он был известен в

эмигрантских кругах как преуспевающий купец. Аскарали хорошо знал мир, который его окружал, знал

врагов. Чекист, человек сильной воли, умеющий принимать решения в сложнейшей обстановке, стал

самым близким и единственным другом и советчиком Махмуд-бека Садыкова.

Встречи с Аскарали, деловые и серьезные, были для Махмуд-бека праздниками. В коротких

разговорах они имели право на несколько фраз, так нужных человеку, оторванному от Родины.

« - Коротки такие минуты, - вздохнул Махмуд-бек. - А что там у нас?

- Пошла вода по Большому Ферганскому каналу. Представляешь этот канал?»

Солдаты незримого фронта защищали мирный труд, свою землю. Махмуд-бек Садыков видел, как по

географическим картам Советского Союза ползали карандаши турецких, японских и немецких

разведчиков.

Рождались планы, готовились шпионы и диверсанты. С первых дней Великой Отечественной войны

гитлеровская разведка вынашивала мысль о крупных диверсиях, об организации вооруженных восстаний

в республиках Средней Азии.

Но все знают, как был прочен наш глубокий тыл. Именно отсюда летели горячие, искренние слова,

обращенные к фронту, к своим сыновьям, мужьям, братьям:

«Человек, хоть раз вкусивший сладость свободы, никогда ее не забудет. Лучше прожить день

свободным, чем сто лет рабом. Сражайтесь, не щадя жизни, за нашу Родину, за нашу свободу! Не

забывайте, за вами, как непоколебимый утес, стоим мы, узбекский народ, стар и млад, мужчины и

женщины...»

Мне доводилось не раз бывать на родине главного героя произведения. Там живут и работают мои

друзья, мои избиратели - хлопкоробы, животноводы, хлеборобы - честные, трудолюбивые люди. Я

хорошо знаю, как изменился Узбекистан - республика крупной современной промышленности, высокой

культуры, республика невиданных в истории урожаев «белого золота».

За эту удивительную, светлую жизнь и боролся советский разведчик коммунист Махмуд-бек Садыков.

Несколько слов об авторе романа. Военно-патриотическая тема занимает основное место в

творчестве Бориса Пармузина, бывшего командира стрелкового взвода, затем военного журналиста.

Уже в первом поэтическом сборнике «Рождение песни», вышедшем в Ташкенте в 1954 году, автор

посвятил свои стихи фронтовикам и тем, кто, вернувшись из армии, осваивал новые земли, строил

города.

Воинам-туркестанцам, их боевой учебе, солдатской дружбе Борис Пармузин посвятил книжки

рассказов «Незаметный человек», «Шумела метель», «Короткие рассказы», «Не уставайте!», «Бойцы

пустыни».

Подвиг нашего солдата в годы Великой Отечественной войны - бессмертен. Советские люди, все

прогрессивное человечество с благодарностью хранят в сердцах память о героизме тех, кто спас мир от

фашизма. Об этом и рассказывают книжки новелл «Память», «Веточка серебристой джиды», «Добрый

причал», очерковые сборники «Жизнь, полная радости», «В Токио нет тишины», «Узбекистан за

тридевять земель» и другие. Эти новеллы, короткие рассказы, очерки родились в поездках автора по

стране, особенно по республикам Средней Азии, а также по странам Европы, Азии, Африки, Америки.

Первая повесть - «От границы восемьдесят километров» - посвящалась воинам дальнего гарнизона,

их дружбе с местным населением - хлопкоробами и рабочими соседнего нефтепромысла.

Армия и народ - едины. Эта мысль ярко выражена в романе «Весна ждет за перевалом» и в повести

«Полк поднимается по тревоге».

В повести «В пустыне всегда неспокойно», удостоенной диплома Министерства обороны СССР, автор

обращается к теме повышения бдительности.

По горячим следам, после известного ташкентского землетрясения 1966 года, когда на помощь

пострадавшим жителям узбекской столицы пришла вся страна, была создана повесть «Дрогнула только

земля». Автор рассказал о благородном трудовом подвиге военных строителей, которые в небывало

короткие сроки возвели город-спутник Сергели, построили в столице ряд жилых и административных

зданий.

В сложных условиях, когда разбушуется стихия, рванутся с гор селевые потоки, покажут свой буйный

характер азиатские реки, всегда на помощь местному населению приходят воины.

Такую картину рисует Борис Пармузин и в повести «Время первых тюльпанов», действие которой

происходит в молодом городе, расположенном рядом с пустыней. И воины гарнизона, и строители

химического комбината дружной единой семьей встали против разбушевавшейся стихии и победили.

Несколько рассказов и повесть «Тропа зыбких надежд» посвящены славным пограничникам. И вновь

автор показывает в этой повести дружбу воинов горной заставы с чабанами, с молодежью далекого

кишлака. Это они, пограничники и чабаны, срывают авантюристические планы иностранных разведок на

труднодоступном участке границы.

Сложной, кропотливой деятельности советских разведчиков посвящена повесть «Цвет восточного

неба».

О славных боевых традициях Советской Армии, о становлении молодого воина рассказывает повесть

«Сабля в отблесках огня».

Как правило, произведения Бориса Пармузина остросюжетны, а его герои - сильные, волевые люди.

В работе над книгой принимал участие советский разведчик, выведенный под именем Махмуд-бека

Садыкова, его товарищи чекисты, ныне персональные пенсионеры. Они помогли автору передать

атмосферу прошлых лет, всю напряженность борьбы, которая велась ради мира, ради счастья нашего

народа.

Вадим КОЖЕВНИКОВ,

Герой Социалистического Труда

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ЛУННЫЙ СНЕГ

Даже в июньский вечер вершина казалась синеватой и

холодной. Если на нее смотреть несколько минут, не отрывая

глаз, то невольно поежишься. Не верится, что совсем рядом,

у Джизака, нынче днем метался горячий ветер, обжигал

пшеницу, поднимал с дороги густую, тяжелую пыль.

Стремительно наступают в горном кишлаке сумерки. Над

вершиной Айкар рассыпаются звезды. Так и кажется, что они

вот-вот вздрогнут и покатятся вниз по снежным склонам.

Мальчишки сидят на валунах, слушают грохот вечно

беспокойной речки и смотрят на вершину.

Странное название у вершины: Айкар - Лунный снег.

Из-за гор выползает круглый красноватый шар.

Тревожный цвет у луны. Опять пойдут в кишлаке разговоры -

к беде, к смерти.

В недавнюю же страшную ночь, когда в кишлаке ночевала

басмаческая банда, над вершиной повис хрупкий месяц.

Курбаши остановился в доме Зухры-апа - веселой,

расторопной женщины. Хмурый гость долго смотрел, как

хлопочет хозяйка во дворе, гремит посудой, заваривает чай.

Затем поманил женщину кривым грязным пальцем и

приказал, подмигнув:

- Потом чтоб привела...

Зухра-апа с ужасом посмотрела в угол двора, куда кинул взгляд курбаши, - у тандыра копошилась

двенадцатилетняя дочь.

- Я сейчас, сейчас, - торопливо произнесла Зухра.

Она помчалась к соседу - старому, опустившемуся человеку. В низкой комнатке было душно и темно.

В нос ударил запах анаши. Сосед уже успел накуриться и сейчас блаженно щурился, рассматривая

женщину.

- Ну, чего тебе?

Она попросила немного анаши. Сосед стал хихикать, вертеть головой, но все же достал тряпочку,

долго разворачивал ее и наконец извлек серый комочек. Желтым ногтем он пытался отломить несколько

крошек.

- Что? Сам захотел?

- Он. Давай все. Завтра верну, - поторопила Зухра-апа.

- Все? - Сосед опять странно захихикал.

Зухра-апа долго мяла комочек, как заправский курильщик, который готовит анашу для большой

компании.

Плов, приправленный пьянящим зельем, был на редкость вкусным. Курбаши ел и хвалил. Хвалили и

его подчиненные.

После плова пили чай и сладко зевали.

Курбаши еще раз предупредил:

- Сейчас отдохну, а потом - приведешь. - И снова подмигнул.

Уснул он мгновенно. Деревянная кобура маузера, небрежно брошенного рядом, тускло блестела.

Курбаши распустил поясной платок и снял халат. Он даже разуться не смог.

Зухра-апа молча разглядывала серебристые подковки. Сапоги у курбаши были новые, из добротной

кожи. Видно, в дальний поход собрался.

У порога, обнявшись с винтовкой, спал толстый, с лоснящимся лицом, басмач. Он храпел,

захлебываясь. Во дворе на мягких одеялах крепко спали еще три басмача.

Зухра-апа долго рассматривала изрытое мелкими оспинками, черное лицо курбаши. Говорят, он

родом из горного кишлака. Поэтому хорошо знает каждую тропинку. Он спокоен. Знает, что ночью сюда

никто не проберется. Даже часового не выставил.

Зухра-апа осторожно вышла из комнаты, постояла, осмотрелась. Кишлак спал. Хотя какой сейчас

сон? Все притаилось, не скрипнет калитка, не послышатся шаги. Узкие улочки кишлака вымощены

камнем, а камень быстро выдает прохожего. Легко нарваться на пулю или нож.

Зухра-апа постояла у тандыра, потом взяла колун и, не оглядываясь, вошла в дом.

В кишлаке стояла прежняя тишина. Только где-то лениво лаяла собака. Вдруг от сильного пинка

открылась дверь и от дикого крика вздрогнул кишлак.

- A-a-a! A-a-a!..

Какой-то басмач метался по двору. Ударом приклада он свалил костлякового старика и, подняв

винтовку, стал палить в воздух. Выстрелы гулко отдавались в горах.

На узкой каменистой улочке показался всадник. Он подлетел к обезумевшему басмачу и изо всей

силы стеганул его камчой по спине.

- Замолчи, дурак. Очнись.

- Там... убили курбаши... - прохрипел басмач.

Всадник был в цветастом новом халате. Сразу видно, что это подарок Джумабая. У него, у самого

богатого человека, своего земляка, и гостил Ислам.

Соскочив с коня, выхватив маузер, Ислам направился в дом. Теперь он, именно он, возглавит шайку,

станет курбаши. Ислам был спокоен...

Когда шайка покинула кишлак, Джумабай обошел все дворы. Крестьяне должны были расплатиться с

ним за свои спасенные жизни, за оставшиеся целыми крыши над головой. Джумабай спас кишлак. Ему,

благодетелю, нужно платить...

Джумабай никогда не ругался, льстиво заглядывал в глаза самому бедному человеку, сожалел о его

горе и бедах - словом, умел посочувствовать. Но из добрых слов Джумабай плел тонкие сети. Не каждый

мог заметить, что попадает в цепкие лапы, из которых не вырваться всю жизнь.

Тревожное время тоже приносило ему свои прибыли. Люди оставались без хлеба, дети без

родителей. А у Джумабая работали двое сирот. Никому из них он не сказал грубого слова. Он даже

гладил их по головкам, закатывал глаза и шептал молитвы. Учил жить.

Ребят порой удивляли его просьбы. Ну зачем богатому человеку три-четыре снопика пшеницы,

украденных с полей бедняков? Джумабай понимал их недоумение и пытался объяснить:

- Все равно тот лодырь растеряет зерно. А мы бережно сохраним. - Он пересчитывал колоски,

взвешивал их на ладони, цокал языком: - Вот аллах послал им хороший хлеб. А ведь растеряют,

разбросают, негодники.

Он ругал своих земляков с мягкой улыбкой, беззлобно, словно они стояли перед ним, как

провинившиеся дети. Рустам и Камил слушали сетования хозяина, смотрели на смешную трясущуюся

бородку.

Своих детей у Джумабая не было. В кишлаке поговаривали, будто большое богатство достанется

Рустаму и Камилу. Один из мальчиков был сыном большевика. Об этом узнал и гость Джумабая. Он

попросил показать «волчонка».

Зачем вы с ним, уважаемый, возитесь? Не лучше, ли отправить его вслед за отцом?

- Отца он уже не помнит, - рассудительно отвечал Джумабай. - Ест из моих рук четыре года. За это

время любая собака привыкнет.

- Зачем же он вам, уважаемый Джумабай?

- Он будет моим человеком.

На этот раз в голосе Джумабая не слышны были обычные игривые нотки; он не заглядывал в глаза

собеседнику, не улыбался.

- Вы носитесь, Ислам, как ветер. Иногда его ждешь днем и ночью. Ох, как бывает нужен. Подогнал

хотя бы одно облачка... Сохнет пшеница, жарится на солнце, пропадает.

- Надеетесь, что этот щенок поможет вам, когда мы будем гореть? - Ислам зло усмехнулся.

- Не следует горячиться, дорогой гость. - Джумабай заговорил неожиданно строго. - Да, ты можешь

сгореть, Ислам. Большой огонь сейчас на нашей земле. А сиротки, вскормленные моим хлебом, заменят

тебя.

Гость хотел было прикрикнуть на хозяина, но вспомнил, что от Джумабая еще многое зависит. Да и

друзей у старика достаточно.

- О родине нужно думать, - наставительно произнес Джумабай, - о ее будущем. Большевики крепко

сидят в Джизаке, Самарканде, Ташкенте. Это мы - около гор. Здесь власть часто меняется... А волчонка

покажу... Обоих мальчишек покажу. Попробуй отличить, Ислам, который из них сын большевика.

Мальчики стояли перед гостем тихие, прятали глаза, косились на Джумабая: что нужно? Хозяин

подливал гостю чай, потом стал перебирать сахар, наконец нашел два кусочка и подозвал ребят:

- Сегодня у нас праздник. Хороший человек в гостях. Вот возьмите, дети. Не забудьте этот день.

Ребята поблагодарили и вышли.

- Ну? - торжествуя, спросил Джумабай. - Кто из них сын большевика?

Ислам промолчал.

Луна поднималась над вершиной. Полосы снега из синеватых стали темно-бурыми. Страшной

казалась луна.

- Ну что? Пойдем?

- Пойдем.

Ребята, вздохнув, стали спускаться вниз. Они ежились от ночной прохлады.

- Может, к озеру пойдем?

- Можно к озеру.

Им все равно. Только бы к утру вернуться с добычей. Пусть это будут снопики пшеницы, несколько

кривых огурцов, пара недоспелых дынь. Что-нибудь да должны принести они во двор Джумабая.

- Даже птичка тащит в свое гнездо соломинку, - поучает Джумабай. - А вы люди. Уже взрослые.

Он никогда не бьет, не ругает. Он только укоризненно вздохнет:

- Опять с пустыми руками. А что будем есть? Вот беда какая. Сами голодные останетесь, и я с вами...

Ребята - худые, в латаной, но всегда чистой одежонке - постоянно чем-то были заняты. Джумабай

находил работу.

- На то руки даны аллахом, мои милые... - приговаривал он.

Чаще всего Джумабай был доволен ребятами. Он даже поглаживал их по головам: пальцы скользили

по густой щетине волос.

- Молодцы, молодцы. Для вас живу, для вас стараюсь.

Ребята настораживались. Если Джумабай становился ласковым, значит, жди беды.

Глаза у Джумабая мутные, слезящиеся. Рукавом халата он часто проводил по лицу, жмурился. За

долгие годы на рукавах выступили жирные пятна. Но старик халата не меняет. Даже в приезд больших

гостей.

Умеет он от них избавиться и вместе с тем не обидеть.

- Тихий у меня дом, приготовить, накормить гостей некому... - жалуется Джумабай. - Дом без женщины

- пустой дом.

Потом, как близкому другу, вкрадчивым шепотом посоветует, где лучше остановиться. Никто пальцем

не покажет на Джумабая, не упрекнет в дружбе с басмачами.

Двор Джумабая широкий, и дом большой. А внутри несколько старых сундуков с металлическими

цветными полосками, три потертых коврика. В нишах старые курпачи. Трудно представить, где хранил

свои деньги и драгоценности хозяин.

Ребята спали на одном из ковриков. Зимой в маленькой комнате было сыро и холодно. Они

прижимались друг к другу, пытаясь согреться. Только в лютые морозы Джумабай выдавал курпачи.

Однажды Джумабай поднял мальчиков ночью. Они долго не могли понять, в чем дело. Хозяин

терпеливо объяснял:

- За кишлаком на горе...

Там были поля самых бедных людей.

- Сейчас и отправляйтесь... Когда вспыхнет огонь, люди побоятся выходить. Подумают, басмачи.

Джумабай потряс кулаком. В тишине громко затарахтели спички. Хозяин испугался, оглянулся на

дверь и сунул коробок во влажную ребячью ладонь.

- Давайте, давайте. И сразу же домой. Они, - он махнул рукой в сторону, - будут молиться на меня за

каждую горсть зерна. В долги влезут. Все будет наше! Все!

Ребята отшатнулись, прижались спинами к прохладной стене.

- Давайте, сиротки, давайте... Больше ждать нельзя. Завтра они могут убрать хлеб.

Джумабай шептал горячо, торопливо. Мальчики жили у него четвертый год. Но никогда он так долго не

уговаривал их, как сейчас. Джумабай трусил, но отступать не хотел.

- Идите, идите. Через год мы будем богачами. Все останется вам.

За воротами они остановились, а Джумабай продолжал подталкивать:

- Да идите же...

Кишлак спал тревожно, прислушиваясь к каждому шороху. За низкими каменными оградами

прижались к земле маленькие кибитки с плоскими крышами. У домиков настороженно вытянулись

деревца.

За последними домами, там, наверху, были поля бедняков.

Пожар начался на рассвете. Огонь потанцевал на склонах, осветив кишлак, и начал спускаться вниз, в

долину. Он хрустел спелыми колосьями, сухими стеблями. Он не мог насытиться. Он становился все

более сильным и жадным.

Люди, прижавшись к скалам, к холодным камням оград, долго не могли пошевелиться. Они ждали, что

вслед за огнем в кишлак ворвется шайка. Но ни цокота, ни выстрела... Дым лениво поднимался, полз по

склону, к самой вершине Айкара. Уже не поблескивал синеватым светом снег. Он окрасился в багровый

цвет.

- Пожар! Пожар! Люди, что же вы сидите? Спасайте поля...

Это кричал Джумабай. Он, задыхаясь, бежал вверх, спотыкался, размахивал сучковатой палкой.

- Люди, спасайте урожай!

Чалма развязалась, и ее конец болтался за спиной Джумабая.

Нет цокота копыт, нет выстрелов.

Из-за дувалов выскакивали дехкане с кетменями.

- Сюда, сюда! - указывал Джумабай. - Ройте арык.

Огонь остановился метрах в двадцати от полей Джумабая. Черными пятнами были покрыты склоны

гор. Снег на Айкаре потемнел от пепла и дыма.

- Ничего, ничего, - успокаивал земляков Джумабай. - Вы хорошо поработали. Слава аллаху, у меня

хлеб остался. Я помогу вам. Ничего, ничего.

Ошеломленные люди молчали. За спиной, в брошенных домах, надрывались дети; протяжно, по-

волчьи, выли собаки.

Что же будет?

- Как жить?

Первые нерешительные вопросы. Джумабай заглядывает людям в глаза, успокаивает:

- Разве я вам враг? Помогу, помогу.

О ребятах вспомнили днем. Переспросили всех жителей. Кто-то сказал, что видел двух мальчишек в

полночь, постояли они на улице и пошли дальше.

Из города приезжали красноармейцы. Два дня они ходили из дома в дом, потом собрались и увезли с

собой Джумабая.

Родился слух и пошел ползать по кишлаку: поля подожгли мальчишки.

- Старик не мог. А кто еще?

- Волчата выросли, - говорили о мальчиках дехкане.

- Самые настоящие.

Это мнение так и осталось жить в кишлаке. Менялись времена и люди. Вечным был только Айкар с

синеватым снегом на вершине. Долго еще ходили слухи о тревожном времени, о злых «волчатах»,

вскормленных хитрым, жадным человеком.

Потом и они забылись. Кишлак потрясали новые события.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Я приехал в родной кишлак, где не был более сорока пяти лет. Это было в начале июня. До уборки

хлебов оставалось дней десять - двенадцать. До уборки хлебов...

Помню, как завидовали нам кишлачные ребята: сироты живут в самом богатом доме. Мы были

голодными, ходили босиком. Нас не могли отличить друг от друга. Рустам и Камил - двое ободранных

мальчишек.

Кого хотел сделать из нас Джумабай? Не знаю. Но его имя долго служило мне защитой в чужих

странах. В тесном караван-сарае не раз вспоминал я Джумабая, называя его уважаемым и

благодетелем. Так требовала обстановка. Вокруг сидели все «бывшие»: муллы, баи, курбаши.

Но обо всем этом я расскажу позже. Обо всем этом - долгий рассказ. А сейчас - о свидании с родиной.

В родном кишлаке сохранилась кривая улочка, по которой вниз к речке сбегает ручеек. И, конечно,

Айкар. Он по-прежнему красив. В июне лежат на нем синеватые полосы снега, и по вечерам прохладно.

Мы сидели в доме, который расположился над самой речкой. Было слышно, как вода перебирает

камни, недовольно ворчит.

Это был пятый дом, который я посетил в этот день, а у дверей уже ожидал мальчишка лет

двенадцати. Он должен отвести меня в следующий дом. Было уже поздно. Я ломал голову, искал

убедительную причину, чтоб отказаться, перенести посещение на завтра. Причина, собственно, проста. Я

устал. Из города мы приехали рано. Сразу же после завтрака нас пригласили к обеду.

Возле озера совхоз построил удобную чайхану. В густой листве поют птицы. Как прежде, клокочут

родники. Старая мечеть прячется в тени деревьев. На куполе пробилась трава. В мечети полутемно,

гулко, пусто.

Мы долго сидели над озером в чайхане. Подходили все новые и новые люди, знакомились. Мои

сверстники вспоминали:

- Это внук того самого, ну он еще хромал... Чабаном был.

Внук, широкоплечий детина, стесняясь своего роста, огромных рук, пристраивался с краю, осторожно

брал пиалу, будто боялся ее раздавить.

Запомнился один парень. Он жил в городе, работал в научно-исследовательском институте, вывел

новый сорт пшеницы, который посеял на полях совхоза.

- Внук Зухры-апа...

Ее фотографию я видел в областном музее, а помнил постоянно торопящуюся женщину, на плечах у

которой лежало все хозяйство. Помню и взбудораженный кишлак, когда мужчины отводили друг от друга

глаза. Поднять руку на грозного курбаши мог только мужественный человек.

Внук Зухры-апа уже кандидат наук. Когда мы возвращались в кишлак, он остановился у поля, сорвал

колосок, ловко размял его на ладони и показал мне литые семена. Это был новый сорт, которому не

страшна засуха.

Я отвык от земли. Многое забыл. Но никогда не забуду вкусный запах горячего хлеба. В каждом доме,

где я побывал в день приезда, подавали горячие лепешки. В нашем кишлаке они пышные, белые.

Мой юбилей праздновали в совхозном клубе. Говорили о моем детстве, юности, рассказали о пожаре,

о том, как Джумабай сам поджег поля бедняков, о том, как мы, мальчишки, той роковой ночью сбежали в

город. Подробно говорил выступающий о том, как я учился в школе, в институте.

О всей настоящей жизни моей было сказано несколько слов. Таких строгих, официальных слов:

«Потом выполнял особое задание Родины».

Ребята, устроившись в первых рядах, рассматривали мой орден Красного Знамени.

После доклада мне вручали подарки, выступали старые коммунисты, которые знали меня давным-

давно.

Пионеры по знаку вожатой вбежали на сцену с букетами цветов. Цветы покрыли длинный стол.

Несколько букетов я с трудом удерживал в руках.

В эту минуту я вспомнил, что у подножия Айкара никогда в те прошедшие времена не росли цветы...

СЛЕДЫ ОГНЯ

В интернате учили столярному делу. Это было занимательно. Шаркали рубанки; перестукивались

молотки. В мастерской стоял запах свежего дерева и клея. Не нравились ребятам только преподаватели.

Небритые австрийские пленные ходили в куцых, потрепанных шинелях, стеснялись своего вида.

Мальчишки смотрели на них исподлобья, морщились, когда австрийцы приходили в мастерскую в

промокших под дождем шинелях, от которых противно пахло и шел легкий пар.

Преподавали в школе и бывшие турецкие офицеры. Они отличались строгой, безукоризненной

выправкой. На уроках говорили о восточной поэзии. Прищурив глаза, слегка покачиваясь, преподаватель

читал Омара Хайяма, Фирдоуси, Джами, Навои. В тесном классе стояла тишина. Изредка через открытое

окно доносились крики извозчика, ленивый стук копыт. Там своим чередом шла пыльная, голодная жизнь

древнего города.

На грязном базаре продавали старую одежду, через шумную толпу прокладывал себе путь

прокаженный в серой мешковине с колотушкой в руках. Вдоль дорог сидели нищие.

Иногда голубоглазый турок подходил к окну, рассматривал город. Он умел обратить внимание

учеников на какую-нибудь уличную сцену.

- Вам не приходилось встречать этого человека? - небрежно спрашивал он.

Один за другим ученики тянулись к подоконникам. По мостовой, заложив руки за спину, опустив

голову, шел коренастый человек в новом халате, в дорогой чустской тюбетейке. У человека спокойный

шаг, аккуратно подстриженная бородка. Он будто отдыхает, прогуливается по тихой улице. Но за ним

шагал красноармеец с винтовкой в руках, рыжеватый парень, совсем молодой. Гимнастерка на нем

висела, тяжело шаркали старые большие сапоги.

Никто арестованного не знал. Да и не мог знать.

- Садитесь, - предлагал преподаватель.

Теперь он о стихах не говорил. Его рассказ посвящался турецким воинам, которые храбро боролись

за свою свободу, за автономию мусульман. Турецкие преподаватели очень часто подчеркивали на уроках

высокое значение этих слов.

В комнатах интерната железные поржавевшие койки прижимались друг к другу. Идти на уроки не

хотелось. Почти все ученики после завтрака забирались в постели. Тоненькие одеяльца не спасали от

холода. Но на улице еще холодней. Наступила зима. Даже интересные рассказы голубоглазого турка не

тянули в школу.

Появились новые преподаватели. Был среди них русский парень. Он очень походил на конвоира,

которого ребята видели как-то из окна. Турок заметил:

- Он из чека.

Парень рассказывал о Красной Армии, о Москве. Лицо у него было доброе, веселое. Однако его слова

воспринимали с недоверием.

Уроки столярного дела тоже прекратились. Австрийцы являлись в интернат только за пайком. Они,

смущаясь, получали незаработанный кусочек хлеба.

Однажды в холодный день пришел турок. Расположившись на койке, он начал урок. Ребятам это

понравилось. В сумрачной спальне сверкали кривые сабли, грохотали взрывы, умелые и хитрые воины

взбирались по шатким лестницам на высочайшие крепостные стены.

На языке Рустама вертелся коварный вопрос: почему же турок попал в плен? Однажды он не

вытерпел и спросил:

- Попасть в плен - это значит бросить саблю и поднять руки?

В комнате затаили дыхание. Все поняли вопрос. Понял и преподаватель.

- Не всегда так, - спокойно ответил он.

- А как же? - настаивал Рустам.

За последние два-три года он стал злым и грубым. Его раздражал даже этот турецкий преподаватель,

который вначале нравился ему. Ведь Рустам очень любил стихи. Он даже пробовал писать сам.

Турецкий офицер сидел на койке, сложив руки. Казалось, он пытается отыскать на ладонях следы от

рукоятки боевого оружия.

- Вы подрастете и скоро, очень скоро поймете, что борьба ведется не только на поле боя.

Впервые заговорил он с ребятами откровенно, как со своими друзьями.

- Саблю нужно уметь держать. Но если она силою обстоятельств на время отложена в сторону,

следует продолжать борьбу иными средствами. У мусульман слишком много врагов. Нам предстоит

создать свое, новое, сильное государство.

Все невольно покосились на Рустама. И он опустил голову.

- Завтра приедет комиссия, - сказал как-то турецкий офицер. - Слухи о том, что в школе срываются

занятия, дошли до начальства. Сумейте постоять за себя.

- Как? - спросил Камил.

Турок осмотрел подростка.

- Вот, например, вы. Берите бумагу. - Он вырвал из своей тетради листок и протянул его вместе с

карандашом: - Берите и пишите. Вам нужны: дрова, хлеб, учебники, тетради.

- Правильно! А кто даст?

- Должна дать новая власть, - твердо сказал турок. - Если она не в силах... - Он не закончил фразы и

обратился к Камилу: - Пишите. Вам не нужны австрийские и русские преподаватели. Это чужие люди.

Здесь должны работать мусульмане.

Камил не успевал записывать, только мотал головой, обещая запомнить.

Турок почувствовал, что зашел чересчур далеко в серьезном разговоре с этими голодными ребятами.

Он внимательно осмотрел сероватые скуластые лица и ушел, твердо, спокойно, не оборачиваясь.

На обед, как обычно, была миска теплого супа. Удивительно быстро остывал суп, жиденький, с

редкими рисинками, с бледными пятнами жира. Кусочек хлеба был липкий, сырой. Следы от него

оставались на пальцах.

После обеда Рустам недовольно проворчал:

- Зачем ты связался с этим?

Он имел в виду офицера и бумажку, на которой Камил нацарапал несколько слов.

Камил только пожал плечами.

Ночью ребята вздрагивали, просыпались от выстрелов. Недалеко от интерната, по Абрамовскому

бульвару, проносились кавалеристы. Этот торопливый цокот и гулкие выстрелы напоминали о кишлаке.

Перед рассветом снились убитые, мутные, заискивающие глаза Джумабая и пожар.

Огромное пламя упорно лезло на Айкар. Синеватые полоски снега таяли, и вот уже горная речка

клокотала по кривой улочке кишлака.

Пожар снился часто.

Комиссия обходила интернат. Ей нравилось здание, восхищал сам факт, что в помещении женской

гимназии сейчас учатся сироты и дети бедняков.

Особенно радовался кругленький, розовощекий представитель в очках. Очки ему мешали. Он то и

дело их поправлял, сдвигал к переносице, чтобы лучше рассмотреть вещи, оставшиеся от благородных

девиц, вытаскивал из книжного шкафа толстые книги в золоченых переплетах, перелистывал, искал

картинки. Приходил в восторг, рассматривая репродукции знаменитых картин. Потом, спохватившись,

строго осуждал:

- Ай-яй-яй... Голые женщины... К чему вы держите эту грязь, товарищ директор?

Директор никогда не заглядывал в книги. Его заботило то, как накормить огромную ватагу, одеть,

обуть. Это был измотавшийся, усталый человек безо всякого опыта и малейших способностей к

хозяйствованию. Его, как он говорил, «бросили» на интернат, а он мечтает вернуться на

железнодорожную станцию, к своим вагонам.

Директор развел руками, смущенно покашлял в кулак, пообещал немедленно вышвырнуть «дрянь»

или сжечь ее.

За спиной директора выстроились преподаватели. Турки стояли будто на смотру: руки по швам.

Только русский с веселым видом изучал комиссию, с трудом сдерживая себя, чтоб не вмешаться.

Когда турок взглянул на Камила, тот понял его по-своему, ловко вынырнул из молчаливой толпы ребят

и проскочил между взрослыми.

- Дяденька!

Услышав неожиданно детский голос, член комиссии вздрогнул, на лету подхватил падающие очки и

отдал тяжелый том директору.

- Что тебе, мальчик?

Рядом с массивной фигурой гостя Камил выглядел совсем маленьким и худым.

- У нас нет учебников, карандашей. У нас нет рубашек. У нас очень холодно.

- Так, так, - бормотал член комиссии.

Разгорячившись, Камил продолжал:

- У нас должны быть только мусульмане. Учителями.

- Так, так.

Камил сжимал в кулачке бумажку.

- Ну-ка, мальчик, подай сюда.

Камил нерешительно протянул скомканный листок.

- Кто тебя научил, мальчик?

Камил молчал.

- Вот вы кого воспитываете? - Гость нервно сложил бумажку пополам. - Ну хорошо. Еще поговорим об

этом.

Несколько дней Камил ходил по интернату героем. У турецкого преподавателя он стал любимчиком.

Рустам неодобрительно косился на друга. А Камил приносил от турка книги восточных поэтов. Стихи

читали запоем, заучивали наизусть. До глубокой ночи шептали удивительные строки.

А по Абрамовскому бульвару по-прежнему проносились всадники. Двадцать третий год в Самарканде

был тревожным.

Однажды Камил пришел поздно. Рустам ни о чем не спрашивал, ждал, когда заговорит друг.

- Был у эфенди, - коротко сообщил Камил.

Он быстро нырнул под жесткое серое одеяльце, свернулся калачиком и сделал вид, что заснул.

Ребята глубоко дышали во сне, кто-то вскрикивал. Опять, вероятно, Мавлян. Его отца сожгли басмачи.

До сих пор Мавлян вздрагивает при легком треске вспыхнувшей спички, с испугом глядит на мутные

мигающие лампы.

- Эфенди говорит, что я храбрый...

- Ну и что же?

- Он просил ночью разнести записки, письма.

- Почему ночью?

- Не знаю, - признался Камил.

- Почему именно ты?

- Он говорит, что я маленький. Удобно при женщинах в дом заходить.

- Ты хотя бы одну записку читал?

- Нет.

Камил долго вертелся в жесткой постели, думал о странном поручении эфенди.

В интернате жизнь немного улучшилась. Появились книги и тетради. Пришло несколько молодых

преподавателей. Они носили поблекшие красноармейские гимнастерки, пропитанные степным воздухом

и дымом.

Один из них особенно удивлял неистощимой энергией. Он постоянно задавал вопросы, взмахивал

руками, удивленно восклицал:

- Смотрите! Темнота!

Сам он был загорелым до черноты. Так и пристало к нему это слово. Воспитанники за глаза стали

звать его: Карим-Темнота.

Обняв за худенькие плечи какого-нибудь паренька, Карим-Темнота присаживался на подоконник и

рассказывал о большом мире. Не все еще понимали, что за выстрелы гремят по ночам, кого водят

конвоиры по Абрамовскому бульвару.

- Вы будете хозяевами земли. У вас будет хорошая работа, много хлеба.

Он рассказывал о Самарканде. Не о том ярком, воспетом древними поэтами. Совсем о другом городе,

камни которого пропитаны кровью.

Оказывается, бульвар назван в честь генерал-губернатора, который жестоко наказывал бедняков. По

его приказу здесь их били, расстреливали.

Он рассказывал о хозяевах хлопкоочистительных, винных заводов, сахарных складов. В интернате

сахар выдавали очень редко. Даже невозможно было вспомнить его вкус.

- Заводчик, хозяин склада - это большой бай.

Политграмота нового учителя была предельно ясной.

- В кишлаке один бай, здесь их были сотни. У всех нужно отнять имущество и разделить поровну.

Отдать, одним словом, народу. Тогда будет счастливая жизнь.

Карим-Темнота стал самым близким человеком для ребят. Увидев издалека помятую фуражку с

красной звездочкой, мальчишки бежали навстречу. Учитель всегда приходил с новостями. Это были

вести о победах Красной Армии, о поражении басмачей. Ребята теперь волновались за судьбу всей

страны.

Рустам даже сжал кулаки:

- Если ты не расскажешь, я это сделаю сам.

- А эфенди?

- Что эфенди? Это чужой человек! - закричал Рустам.

- Это хороший человек.

У Камила было несколько записок, которые он должен разнести по указанным адресам.

- Дай-ка прочту.

Камил колебался.

- Ты что?

Вытянув из кармана первую попавшуюся записку, Камил отдал ее другу.

Оглянувшись по сторонам, Рустам развернул и прочитал:

«Уважаемый Нурутдин. В святую пятницу мы вас ждем». Подписи не было.

- И это все?

- Наверное...

Другие записки были подобного же содержания.

- Все-таки нужно показать Кариму, - настаивал Рустам, держа записку в руках. - Ну, решай, Или я

пойду сам.

Камил молчал.

Карим-Темнота несколько раз прочитал лаконичные строки.

- Интересно...

Он достал из кармана гимнастерки потертый свернутый листок бумаги, отыскал чистое место. Потом

старательно не переписал, а перерисовал буквы.

- Нужно отнести бумажку по адресу. И все. Твое дело - выполнить поручение.

- А эфенди?

- Эфенди - хитрая штучка. Ему, конечно, говорить ничего не надо. Сможешь язык за зубами держать?

- Карим опустил фуражку до темных густых бровей. Глаза у него тревожные, злые. Таким редко видели

молодого учителя.

- Смогу.

- Ты пойми. Здесь, в старогородских кварталах, скрывается целая банда. Сидят, выжидают.

- Понимаю.

- Дослушай, - недовольно прервал Карим. - Спугнем банду, она найдет новое место. Снова будет

прятаться. Дождется удобного момента и начнет жечь кишлаки, убивать людей.

- Понимаю.

- Вот теперь вижу, что ты понял! Иди.

- Хорошо.

Карим только сейчас почувствовал, как фуражка режет лоб. Маловата. Из-за этого даже подстригся.

Все равно виден красный рубец.

Карим был хорошим бойцом. Умел проскакать десятки километров, но сейчас приходилось выполнять

совсем иное задание. Когда Карима пригласили на работу в ГПУ, он не представлял, насколько она

сложна.

Мальчишки были голодны. В побитые окна врывался ветер. Турецкие учителя со снисходительной

улыбкой посматривали на нового воспитателя.

Карим встретился с трудностями, о которых ему не говорили. Ученики явно были под большим

влиянием турецких преподавателей. Внешне турки честно справлялись со своей работой. Им, правда,

как и всем, мешала хозяйственная неразбериха, но они тактично не замечали отсутствия учебников и

нужных книг.

Карим понял, как умело, направленно ориентируют иностранцы молодежь. В городе действует

настоящая контрреволюция. Отсюда турки руководят, вероятно, националистической организацией.

На собрании учащихся было высказано неожиданное предложение:

- Мы просим лучших учеников послать в Турцию.

Выступал невзрачный воспитанник. Он шмыгал носом, кашлял, рассеянно смотрел по сторонам.

Говорил лениво, словно заучил фразу и только ждал случая, чтобы ее высказать.

В библиотеке, где проходило собрание, тускло поблескивали за мутными стеклами пухлые,

загадочные книги. Шкафы были закрыты на тяжелые амбарные замки. В лакированное дерево завхоз

вбил огромные ржавые гвозди. Дерево потрескалось. На стенах висели портреты писателей, о которых

ребятам никто еще не рассказывал.

За шатким столом, покрытым красной материей, сидели директор и несколько воспитателей. Турецкие

преподаватели примостились в стороне и безучастно поглядывали на собравшихся. Они никогда не

вмешивались в дела интерната. Они только учили детей нужным, высоким наукам.

- В Турцию? - испуганно переспросил директор.

Этот человек совсем недавно пришел из партийной ячейки хлопкозавода. Весь народ у него делился

на два класса. С одним нужно бороться, другой - вести к победе.

Директор стукнул по столу тяжелым кулаком. Хрустнуло дерево.

- Саботажник!

Никто не знал этого иностранного слова. Но мальчишки съежились, а выступающий даже перестал

шмыгать носом.

Карим сжал локоть директора. Он старался не смотреть на торжествующих турецких преподавателей.

- Почему в Турцию? - поднялся Карим. - Ну почему?

- Нам надо учиться.

- А здесь? У себя дома?

Мальчишка молчал. И вдруг раздался спокойный голос:

- Разрешите сказать. - Турецкий преподаватель, не ожидая ответа, встал. Он выгодно отличался в

своем добротном, хорошо подогнанном кителе от руководителей интерната. - Эта просьба учащихся

возникла не без нашей помощи. - Такое откровение удивило и Карима, и директора. - Да, да... Мы

говорили как-то о необходимости иметь в молодой республике образованных людей. Можно поехать и в

чужую страну, чтобы учиться, получить знания. - Преподаватель пожал плечами. - Я ничего страшного в

этом не вижу. Русские посылают свою молодежь в Европу. Богатые люди Ташкента, Бухары, Самарканда

всегда учили своих детей в Петербурге, в Москве и даже в Париже. Почему же дети бедняков не могут

быть по-настоящему образованными? - В библиотеке стало очень тихо. - Дети бедняков - надежда нового

государства, - продолжал турок. - Они вернутся и оплатят своим трудом учебу. Мы, мусульмане, должны

помогать друг другу.

Турецкий преподаватель почувствовал, что эту фразу сказал напрасно, и поспешил исправить

положение:

- В Турции имеются специалисты по европейской литературе, по точным наукам. А ведь здесь многие

не знают их, - он указал в сторону портретов. - Пушкин, Диккенс, Гомер... Эти сокровища нужно отдать

детям, хозяевам новой страны.

Карим сидел со сжатыми кулаками. Он знал, что голубоглазый эфенди - офицер, представитель

общества «Иттихад». Эфенди сколачивает кружки в Самарканде, собирает нужных ему людей. А сейчас

этот турок говорил так правильно и складно, что возразить ему было трудно.

- Это наш добрый совет. Правительство республики должно помочь детям-сиротам. В конце концов

можно собрать деньги, объяснить родным, землякам.

Эфенди сел, и ребята, взбудораженные таким поворотом, зашумели:

- Нужно ехать.

- Мы хотим учиться.

Карим скомкал в руках листок бумаги. Он хотел сегодня поговорить о создании комсомольской ячейки.

Учащиеся собирали деньги. В интернате одно время выдавали, правда нерегулярно, стипендию. На

эти ненадежные деньги мало что можно было купить. Какую-нибудь чепуху на базаре.

Иногда по пятницам воспитанники ходили на базар. Горсть урюка или кишмиша, а летом кисть

винограда, осенью медовый инжир на широких липких листьях - это настоящий праздник.

К тому же на базаре бывают самые неожиданные встречи. Кто-нибудь приедет из родного кишлака за

покупками или привезет овощи. Он расскажет о делах, о родных и знакомых, угостит домашними

лепешками.

Зная законы базара, самые ловкие, шустрые ребята оценивающе посматривали в интернате на книги

за толстыми стеклами, на блестящие рамы, в которые были заключены портреты незнакомых людей, на

запылившиеся приборы в физическом и химическом кабинетах, пожелтевшие глобусы. Вещи явно не

ходовые. Но желание как можно быстрее собрать деньги, чтобы поехать в далекую страну, заставляло

действовать.

В базарный день ребята решили проверить, нужен ли их «товар».

В торговых рядах было душно и тесно. Возвышались пунцовые помидоры, пучки лука, ранний урюк.

Продавцы - одни крикливые, назойливые, другие - степенные, равнодушные - сидели за горками

аппетитных фруктов и овощей. Некоторые, кто побогаче, тут же заказывали чай, спокойно, даже лениво,

поднимали пиалу, с пренебрежением поглядывая на соседа в порванном халате.

По окраине базара торговали всякой рухлядью: старыми замками, медными колокольчиками для овец,

гвоздями. Отдельно, в своих лавчонках, сидели китабсатары-мукавачи. Они знали себе цену, эти

букинисты, даже в голодное, тревожное время. Своего покупателя китабсатары видели издалека. На

мальчишек, которые внимательно, с каким-то повышенным интересом, рассматривали книги, продавцы

даже не взглянули. Когда кто-то из ребят решился спросить, нужны ли русские книги, китабсатар

подозрительно покосился, потом покачал головой.

Больше ребята не пытались узнавать, кому нужны оставшиеся ценности бывшей женской гимназии.

Неожиданно Камил почувствовал на плече тяжелую руку.

- Вот где ты, бандит!

Потом другой радостный крик:

- И этот здесь!

Базар равнодушен к чужим радостям и бедам. Но всегда находится несколько зевак, людей без денег

и забот.

Ребята - спутники Камила и Рустама - вначале подумали, что дехкане, схватившие их товарищей,

шутят.

- Наконец-то вы попались!

Худой рослый дехканин смотрел по сторонам, призывая честных людей в свидетели.

- Это они сожгли нашу пшеницу. Волчата Джумабая... И сбежали...

Толпа расступилась полукругом.

- Сожгли. Выкормыши бая! - надрывался дехканин.

- Они воспитанники советского интерната, - серьезно сказал кто-то из ребят. - Они уже два года...

- Правильно! - закричал дехканин. - Два года назад... Теперь едят хлеб Советов. Они волчата. Так их и

звали в кишлаке.

Толпа была на стороне дехканина.

- В милицию негодяев.

Подошел милиционер, выслушал сбивчивый рассказ, страшное обвинение и сказал спокойно:

- Разберемся.

Милиционер третий день выслеживал какого-то спекулянта, третий день краснел перед начальством.

Рассказу дехканина он не очень поверил.

- Из интерната, значит? Ну, разберемся.

Толпа постепенно растаяла. И опять, торжествуя над общим гулом, раздались крики продавцов. Чем

выше солнце, тем громче крики и ниже цены.

В интернат приехал давешний толстячок. На этот раз он был с портфелем, который не выпускал из

рук. Представитель наркомата поблескивал очками, с нетерпением ожидал, пока соберутся

воспитанники. Ему хотелось поскорее сообщить радостную весть.

- Товарищи! - Он поднял руку. - Правительство республики заботится о вашей судьбе. Народу нужны

знающие люди.

Карим-Темнота сидел за столом президиума, опустив голову. Турецкие преподаватели, как всегда,

стояли у стены, безучастно поглядывая на собравшихся. Все знали либо догадывались, о чем скажет

гость. И вот наконец...

- Мы решили послать десять воспитанников на учебу в Турцию. Они вернутся и будут работать в

школах, в институтах. У нас откроются хорошие шкоды и институты.

Карим поднял голову и посмотрел в сторону турецких преподавателей. Голубые глаза ликовали. Так

показалось Кариму.

- Я вам привез деньги. От имени правительства. Только учитесь...

В библиотеке стоял шум. Гость, весьма довольный собой, выложил перед директором деньги и снова

начал протирать очки.

Зачитали список. Услышав имена Камила и Рустама, ребята смолкли. После случая на базаре их

сторонились. Из угла раздался разочарованный голос:

- Вот каких посылают, оказывается.

Директор не обратил на голос внимания.

После собрания, когда ушли турки, Карим поманил Камила и Рустама:

- Ну, что головы опустили?

- Мы же не виноваты... - начал Камил.

- Знаю, знаю. Но так получилось... - Он успокаивал, а сам думал о чем-то другом, более важном. - Вот

и поедете, - сказал он и предложил, оглянувшись: - Может, зайдете ко мне? Очень нужно поговорить. Но

чтоб никто не знал. Если вдвоем не сумеете, то кто-нибудь один. Договорились?

И, хлопнув по плечу Камила, он решительно зашагал к выходу.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

В Самарканде я пошел в оперу. В зале были в большинстве студенты. В Самарканде их тысячи -

медики, филологи, физики, агрономы...

Я вспомнил, как переживал Карим-Темнота, как торжествовал эфенди, когда мы уезжали учиться в

Турцию. Карим-Темнота лишился покоя.

Он был настойчивым парнем. Не зря ГПУ послало его в детский интернат. Там нашли себе теплое

местечко бывшие турецкие офицеры. Без сомнения, это были образованные люди, но цель свою они

видели в том, чтобы организовать националистические кружки, подготовить молодежь для выполнения

задуманных ими планов. Все офицеры, в том числе блестящий знаток восточной поэзии, являлись

членами пантюркистской организации «Иттихад ва таракки». В Турции эта организация была очень

сильной. Она пыталась распространить свое влияние и на мусульман Средней Азии.

В темных переулках, где мотался маленький посыльный Камил, жили люди, которых вовлекали в

буржуазно-националистическую организацию пантюркистского направления.

Карим-Темнота сумел обнаружить тонкие, еле заметные нити. Эфенди об этом не знал. Он не

сомневался в своих воспитанниках. Благословив работу новой организации «Милли Иттихад», он уехал

вместе с нами. Но в Баку произошла задержка. Несколько дней провели мы в ожидании. Эфенди исчез, а

день спустя нам сообщили, что мы остаемся в Баку. Здесь есть все возможности для учебы. Нас будут

готовить для поступления в педагогический институт.

Подошел Мавлян и зло спросил у нас:

- Наверное, огорчены, что не едем в Турцию?

Мы не ответили.

Карим приехал в Баку года через три.

Мы уже повзрослели, стали студентами. На многое смотрели по-новому: зрело, серьезно. Карим

приехал не зря.

С нами вместе учились юноши из «порядочных» домов. Они с особым вниманием присматривались к

узбекским студентам. Мы знали о контрреволюционной буржуазно-националистической партии

Азербайджана «Мусават». Эта партия с 1918 по 1920 год даже находилась у власти, но потом была

разгромлена. Мы понимали, что не зря хотят с нами близко познакомиться сытые, денежные парни. И

вот, словно почувствовав, как он нужен, явился Карим.

Мы соскучились по Самарканду, и он рассказывал о городе, о событиях, которые произошли в

Узбекистане, о I съезде Ленинского Коммунистического Союза Молодежи Узбекистана, который был

созван в Самарканде 6 апреля 1925 года.

Карим привез документы съезда. В них говорилось о работе комсомольских организаций в кишлаках.

О подготовке молодых рабочих кадров для промышленных предприятий. Мы впервые услышали

короткое слово - ФЗУ.

Молодежь Узбекистана была занята большими делами.

Карим поговорил и с каждым в отдельности.

- Когда думаешь вступать в комсомол? - спросил он меня.

- Здесь все знают о встрече на базаре.

- Чепуха, - коротко отрезал Карим. - Хотя постой, постой... - Он потер лоб и вдруг звонко хлопнул в

ладоши: - Эх, темнота! Да ведь это прямой путь... - Так же неожиданно он оборвал себя и решительно

произнес: - А в комсомол нужно вступать. Если мусаватисты интересуются тобой, тем более.

Я стал смутно догадываться о каком-то особом поручении. Ясно, из-за него и приехал Карим.

- Встреча на базаре, Джумабай, пожар в кишлаке... Все это нам еще может пригодиться.

Он будто не разговаривал со мной, а размышлял вслух.

После антракта в огромном зале шумно рассаживалась молодежь. Медленно гасли люстры. Я

следил, как тает свет, и вспомнил о Мавляне. Он и в Баку, в общежитии, вздрагивал от вспыхнувшей

лампочки. Огонь оставляет следы надолго.

ПОДВОДНЫЕ ТЕЧЕНИЯ

Тоненькие усики при улыбке вытягивались. Глаза щурились... Человек был культурен, вежлив. Во

всяком случае, казался таким.

- Нельзя же сторониться людей, - укоризненно говорил Мехти. - Посидим, поговорим.

Дом у Мехти был богатый. Камил и Рустам поднимались по широкой лестнице, несмело ступая по

холодному мрамору.

Другие гости держали себя непринужденно, смеялись над каждой чепухой. Душой общества был

такой же молодой, как все, круглолицый весельчак. У него колыхалось под шелковой рубашкой

обозначившееся до времени брюшко.

Камил прятал свои брезентовые туфли под кресло, обитое малиновым бархатом. Рустам вначале

тоже не знал, как себя держать, а потом закинул ногу на ногу и развалился, будто заправский гуляка.

Если над ним, над его вытянутыми дудочкой брюками, над ситцевой рубашкой, решат посмеяться, он

сумеет ответить.

Он словно ждал нападения. Но никто и не думал шутить над гостями. Круглолицый рассказывал

небылицы о глупых чиновниках и купцах. Не в силах дождаться, когда слушатели по достоинству оценят

его остроумие, он восклицал: «А?!» - и протягивал ладонь одному из друзей: Тот звонко хлопал по ней

пальцами, и раздавался хохот.

Брюшко весело колыхалось под белым шелком.

Мехти успел сообщить, что круглолицый - сын богатого промышленника, бывал в Париже и

Константинополе. Он еще расскажет о заграничных ресторанах.

Круглолицый, в сотый раз смакуя подробности, рассказывал, как в парижском кафе, приняв его за

француза, к нему подсаживались красотки, а он их учил азербайджанскому языку. Девушки, смеясь,

показывали на себя пальцами и повторяли:

- Гуль... Гуль.

- Ну, как цветочки? - спрашивал Мехти.

Видно, этот вопрос он задавал не впервые.

Опять колыхалось брюшко. Круглолицый подошел к главному, но, неожиданно оборвав рассказ,

схватился за голову и побежал на кухню.

- Бастурма! Моя бастурма!

- Великолепный повар, - сообщил гостям Мехти. - Сейчас убедитесь. Пальчики оближете.

Мехти пригласил гостей в столовую.

- Дорогие друзья, прошу за стол, - произнес он торжественно и громко.

Подобный стол Камил и Рустам, студенты, привыкшие к полинявшей клеенке, к алюминиевым ложкам

и мискам, видели разве что на картинках. Рустам сник. Ненадолго хватило его пыла. Белоснежная

скатерть, серебряные приборы, хрусталь - все это ослепляло...

Гостей провожали на извозчиках. Клялись в дружбе и пели песни. Запоздалые прохожие равнодушно

смотрели на компанию гуляк. Подкатили к морю, снова пили кисловатое вино в какой-то харчевне,

слушали болтовню круглолицего балагура и хохотали.

Потом Мехти на берегу пел грустную, протяжную песню.

- Вечно человеку что-то мешает, - Рустам разошелся. Он опьянел быстро, с трудом поднимал веки, то

и дело подмигивал неизвестно кому.

У причала стояли пароходы. От них шел запах нефти, металла, заморских стран. Песня оборвалась.

- Да, перед человеком много препятствий, - согласился Мехти. Он тоже с грустью смотрел на море. В

спокойной воде покачивались огни.

Рустам обрадовался, что новый друг поддержал его, и сказал:

- Рядом с кишлаком гора, называется Айкар. Я всегда думал, что там, за горой, - необыкновенная

страна, новая жизнь. Даже стихи написал.

- Стихи? - переспросил Мехти.

- Да. Но Камилу они не понравились.

- Интересно. Прочтите, - попросил Мехти.

- A-а... - Рустам небрежно махнул рукой. - Детство. Я другое прочту.

Камил с удивлением слушал неизвестные ему строки об одиночестве, о стене, которая окружает

человека. Эта стена из бешеного, жадного огня.

Когда же устанет

Плясать это пламя

Перед руками,

Перед глазами?

Я, может, ослепну,

Не будет меня...

Проклятая, дикая

Пляска огня...

Вода лениво плескалась о причал, покачивала желтоватые отблески. И резко звучал над морем крик

напуганного одиночеством человека. Камил никогда не слышал этих стихов.

- Вот он, - Рустам махнул рукой в сторону товарища, - тоже пишет стихи.

- Я читал, - спокойно сказал Мехти, словно не почувствовав издевки в голосе Рустама.

- В стенгазете? - Рустам откровенно усмехнулся.

- Там... Неплохие стихи. Нужные. О светлом будущем. Каждый человек должен мечтать.

Рустам не ответил. Он повернулся к морю и, заложив руки за спину, смотрел в темную глухую даль.

На мечтателя он не был похож. Слишком куцые брюки, нескладная длинная фигура. Даже в темноте

под ситцем рубашки можно было разглядеть проступающие лопатки.

Настроение у всех изменилось. Пропала беззаботность. Уже и круглолицый балагур не мог

развеселить компанию. Все очень устали.

Первым заговорил Камил:

- Объясни, что с тобой произошло. Что за стихи?

- Понравились? - спокойно спросил Рустам.

- Не очень...

- Да, так... - Рустам равнодушно зевнул.

- Раньше ты обо всем рассказывал мне.

- Ты тоже.

Они говорили шепотом, укладываясь на узких железных койках.

- Разве ты мне рассказал о разговоре с Каримом? - спросил Рустам. - Ну?

- Ничего особенного. Он и с тобой беседовал тоже.

- Именно! Беседовал... - передразнил Рустам. - После его отъезда что-то с тобой случилось, что-то

произошло.

- Перестань. Ты становишься слишком мнительным.

- А каким я должен быть? От нас бегут, как от прокаженных. Думаешь, для чего Мехти пригласил нас?

- Ну, пригласил...

- Ты слепой! Он-то видит, что товарищи сторонятся нас, вот и пригласил. За сволочей считает.

Мавляна на бастурму не позвал. А нас - милости просим.

- Ничего особенного в этом нет. Просто веселые парни. Хотят подружиться.

- С голытьбой! - Рустам швырнул брюки на пол. - Видел, какой дворец у него?

Камил и сам понимал: не чисто что-то с этим приглашением. Но сейчас ночь, в комнате двенадцать

коек. Не время и не место для подобных объяснений.

- Они купят нас, - убежденно произнес Рустам.

- Ну, это ты слишком...

- Купят. Мы - воспитанники Джумабая, его наследники.

- Ты сам понимаешь, что это вздор.

- Понимаю! - Рустам усмехнулся. - Почему же ты не решаешь вступить в комсомол?

- Вступлю.

- А если на собрании поднимется рука против?

- Чья?

- Ну хотя бы Мавляна?

- Я все объясню. - Камил был спокоен. Он чувствовал, что это спокойствие бесит Рустама. -

Перестань, - попросил он. - Лучше скажи, откуда у тебя эти стихи?

- Написал. - Рустам вдруг вздохнул устало.

- Давно написал? - спросил Камил.

- Не очень.

- Они произвели впечатление.

- На них?

- На меня тоже. Только - совсем иное.

- О тебе я не думал, - сказал Рустам. - Мне их удивить хотелось.

- Ты сумел это сделать.

- Вот и хорошо. Пусть считают нас отъявленными подлецами.

- Зачем это тебе?

- Пригодится. - Рустам уже совершенно спокойно предложил: - Хватит об этом. Давай спать.

На комсомольском собрании Камил рассказывал свою биографию, потом отвечал на вопросы.

- Сколько получал у бая?

Камил пожал плечами:

- Он ничего не платил. Это был самый жадный человек в кишлаке.

- Отца помнишь?

- Очень плохо. Он редко бывал дома.

Камил боялся взглянуть в сторону Мавляна. Но посмотреть нужно. Мавлян сидел, скрестив руки на

груди. Делал вид, что безучастно рассматривает плакаты и портреты, которыми украшен актовый зал. Он

за последнее время возмужал. Кажется, поведет плечами - и затрещит ситцевая рубашка. Она у него

всегда чистая. Ночами стирает. Учится он хорошо: на лекциях боится слово пропустить.

Все-таки Мавлян поднимает руку. Камил застывает, подготавливая ответ: все тот же рассказ о детстве,

о пожаре в кишлаке.

- Как ты представляешь свою будущую деятельность? Что у тебя глазное в жизни?

Вопрос неожиданный. Камил путано говорит о мировой революции, о том, что нужно быть в первых

рядах борцов за народное счастье. В президиуме кто-то одобрительно кивает головой. Все правильно.

Эти же слова написаны на лозунгах. Секретарь ячейки тоже соглашается.

- Правильно, правильно... Ну, а вы-то сами что будете делать? - Он чем-то похож на Карима. Тоже в

красноармейской гимнастерке. Только волосы светлые, легкие да глаза серые. - Бывал я в вашем краю,

бывал в кишлаках...

Он словно взял Камила за плечи и резко повернул от лозунгов к тому дальнему нищему кишлаку.

Взбираются вверх поля. Прижались к подножию гордого Айкара кибитки с плоскими крышами, на которых

лежат связки хвороста.

И Камил говорит о родном кишлаке, о неграмотных людях. Он вспомнил старого чабана,

исколесившего все окрестные горы. Как-то старика повезли к далеким родственникам в Самарканд. Он

был на празднике или на свадьбе целых три дня.

Старик часами рассказывал о каменных мостовых, о фонарях на улице, усатом жандарме. Почти

каждый рассказ он начинал фразой: «Когда я был в Самарканде». Чабана считали самым знающим,

повидавшим жизнь человеком. А он не мог даже расписаться. У Джумабая хранилась его бумажка с

кривыми крестиками - свидетельство о вечных долгах.

Будет ли в кишлаке школа? Все зависит от него, Камила, от его товарищей. Так он и сказал.

- Видишь: единогласно приняли. Я же говорил, некого нам бояться, - сказал он после собрания

Рустаму.

- Конечно, некого, - согласился Рустам.

Чувствовалось, он поддерживает разговор ради приличия, чтоб не обидеть Камила, а мысли его

далеко. О чем-то думает Рустам уже не первый день. Очень изменился парень с того вечера у Мехти.

Сейчас возбужденный Камил еще не замечал перемены.

- Нужно Кариму написать. Он обрадуется.

- Конечно, - опять равнодушно согласился Рустам.

Подошел Мехти. Поползли усики, сверкнули зубы.

- Привет комсомолу! Слышал, слышал... Нужно отпраздновать.

Камил развел руками:

- Подождем стипендии.

- Не обязательно. - Мехти засмеялся. - Счастье в наших руках. Так говорит комсомол?

- Так, - ответил Камил.

- Тогда - вечером. - Мехти хлопнул его по плечу и, повернувшись, зашагал по длинному коридору.

- Видишь, даже комсомольцем стал, а все равно... - Рустам недоговорил и тоже ушел.

Но если бы он сказал что-нибудь обидное, все равно не испортил настроения Камилу. У него был

праздник.

Они гуляли в хорошем, дорогом ресторане. Такой публики не встретишь на улицах Баку, в коридорах

института. Черные костюмы, белоснежные, накрахмаленные воротнички. За одними столиками шли

деловые разговоры, за другими - шумно произносили тосты. Оркестр играл старательно, без отдыха.

- За комсомол! - громко объявил Мехти.

Тост прозвучал в этой обстановке странно. За соседним столиком солидные люди переглянулись:

веселится молодежь. Так любящие отцы глядят на невинные шутки детей.

В аудитории института врывались загорелые парни. От них пахло морем и нефтью. Они несмело, с

удивительной осторожностью, раскладывали на столах книги и тетради. Парни обычно не высыпались,

не успевали вовремя поесть.

В ресторане был совсем другой Баку. Этих медлительных с сытыми лицами людей не встретишь в

порту.

С подчеркнутым изяществом Мехти говорит о дружбе. Он обычно начинает издалека. Его притчи

полны красивостей. В них и небо, и птицы, и солнце. Потом неожиданно, в одной фразе, - заключение.

- Солнце восходит каждый день над морем. Пусть стихи нашего друга восхищают блеском и широтой!

Пьют за Рустама. Он уже слегка опьянел и смущенно машет рукой:

- Ну что вы...

Камил не впервые замечает, что круглолицый весельчак еле сдерживает себя. Слушая пышные тосты,

он задумывается, и кажется, что очередная острота его уколет кого-то зло, беспощадно. Наверное,

Рустама. Но вовремя сверкнул строгий взгляд Мехти - и весельчак, прикусив губу, откидывается на

спинку стула.

У Рустама действительно неплохие стихи. Мехти говорит о них со знанием дела. Он хвалит и стихи

Камила. Но не так восторженно.

- Чувствами человека наполнена поэзия Востока. Его радостью и печалью, его восхищением миром. А

мир, друзья, прекрасен. Даже ночью можно увидеть солнце в этих бокалах и в глазах женщин. - Усики

растягиваются, Мехти с улыбкой осматривает бурлящий зал. - Нужно подсказать людям, где искать

солнце...

Рассуждения Мехти о поэзии очень похожи на те, которые Камил и Рустам слышали в интернате от

эфенди. Он тоже признавал и высоко ценил только восточную поэзию.

Мехти, как и турок, многого недоговаривает. Ждет своего часа. Эфенди не дождался. Наученный его

опытом, этот молодой человек действует более спокойно и уверенно.

Все окружающие побаиваются Мехти. У него есть деньги, у него много знакомых. Сегодня в ресторане

это особенно заметно. С ним почтительно здороваются солидные люди. Музыканты приветливо

улыбаются.

Тонкие усики вытягиваются в довольной улыбке:

- Может, наш дорогой Камил все же что-нибудь прочтет?

Камил тоже улыбается:

- Хорошо, дорогой Мехти. Вы, кажется, слышали мои стихи? - Камил, покачиваясь в такт, читает:

Опускается солнце в море

Вместе с радостью,

вместе с горем.

И одна надежда на взгляд,

В этом взгляде и рай, и ад.

- Замечательно! - восклицает Мехти. - Наполните бокалы, друзья. Пьем за тонкого лирика Камила.

Он выпил почти одним глотком. Что-то не похоже на Мехти, обычно смакующего вино с

неторопливостью дегустатора. Словно чувствовал за спиной официанта, выжидающего момент, чтобы

сказать: «Вас зовут».

Мехти извинился и ушел за официантом в отдельный кабинет. Обычно там, за голубыми бархатными

портьерами, гуляли купцы. Эти тяжелые портьеры заглушали тайные разговоры, скрывали преступные

сделки.

Мехти учтиво, но сохраняя достоинство, поздоровался. В кабинете было только два человека, очень

разных. Азербайджанец в европейском черном костюме и узбек в легком цветастом халате, в

белоснежной чалме.

- Домла - наш долгожданный гость, - представил узбека азербайджанец. - У него изменились планы.

Он, к большому нашему сожалению, должен завтра покинуть Баку.

Мехти не проронил ни слова.

- Что же ты молчишь?

- Я жду.

- Гость должен сегодня поговорить с вашим новым другом.

- Я понял.

- Второй студент при этом разговоре присутствовать не будет.

- Я устрою.

Мехти щеголял лаконичными ответами, но господам нужно знать мельчайшие подробности.

- Как?

- Выйдем, как обычно, погулять у моря. Все пройдут вперед, а мы вдвоем вернемся сюда. Либо я

приведу его в гостиницу.

Гость не принимал участия в разговоре.

- Лучше здесь, - азербайджанец пристукнул ладонью по столу.

Гость рассказал о Самарканде, о Ташкенте, спросил об успехах в учебе.

- Это нужно. Образованный человек может сделать очень многое. Я слышал и о ваших стихах.

Похвально, похвально... Скоро хорошие строки пригодятся для нашей общей борьбы.

Он заговорил о борьбе. Время выстрелов прошло. Лучшие из мусульман сейчас должны

объединиться. Это трудно. За каждым шагом правоверных следят большевики. Многие сыны народа

вынуждены покинуть родину, искать убежища в чужих краях. Но они не сидят сложа руки. Они готовятся

по первому сигналу вернуться и освободить землю от иноверцев.

- Вы богатый наследник. Джумабай, да будет вечно жить память о добром человеке, оставил вам все

свои земли. Правда, пока имущество в руках бедноты, но наступят лучшие времена. Вы являетесь

единственным наследником, - подчеркнул гость. - А на этот документ можете взглянуть. Завещание

самого Джумабая.

Приехал Карим. Всего лишь на один день.

После болтанки в Каспийском море лицо у него вытянулось, побледнело. Карим смущенно говорил:

- Моряка из меня не выйдет.

В недорогой столовой они ели из глиняных мисок острый горячий харчо.

- За письмо спасибо, - заговорил Карим, - но следующий раз так откровенно писать не стоит. Мало ли

кому оно может попасть? Хорошо, что ты встречаешься с этой молодежью. Они откроются очень скоро.

Хозяин харчевни убирал посуду. Глухо стучали деревянные ложки.

Карим с шумом втянул горячий наваристый суп и продолжал:

- Большую ставку они делают на молодежь. Играют на национальных чувствах. Вспомни эфенди.

Восток. Восток. Восток... Он старался не говорить о той помощи, которую на каждом шагу оказывают нам

русские. Опорочить их помощь - вот чего он хотел, но делал «это хитро. Здесь тоже не дураки. Вначале

они восхищаются стихами, скоро предложат писать другие - о борьбе за свободу Востока, такую свободу,

какая нужна им. Темы уже заготовлены. В бой пойдут слова. За ними начнут гулять ножи и маузеры. -

Карим спешил. Ему нужно было сказать очень многое. - За рубежом... Вот здесь, рядом, - он махнул

рукой в сторону моря, - собираются все сбежавшие. Они не будут сидеть сложа руки. Они хотят опутать

Среднюю Азию крепкой паутиной. Нужно узнать об их планах.

Он отложил ложку, задумался.

- Очень нужно... Они ведь не дадут нам спокойно жить. Вот ты хочешь учить детей, ты пишешь стихи.

Другие строят заводы, дороги. У нас же ничего нет. Нужно строить, строить... - Он стукнул кулаком по

столу. - Мы должны узнать...

Снова появился хозяин. Он гордо нес свой живот, прикрытый замасленным передником.

Деньги он взял небрежно, не считая. Карим хотел напомнить о сдаче, но хозяин продолжал

приглашать на самый лучший, на самый острый харчо.

- Проклятый жулик, - заметил Карим и рассмеялся: - С улыбкой грабит.

Узкий переулочек выходил к морю.

- Дальше не стоит провожать, - Карим остановился и опять рассмеялся: - Здорово обжулил! Видит -

темнота сидит. . А тут - человек почти с высшим образованием. Год тебе остался - и высшее

образование! Надо же... Ну иди. Само собой разумеется, о моем приезде никто не должен знать.

Последний год учебы был труден не только из-за выпускных экзаменов. В дни, когда нужно было

готовиться к ним, забыв об отдыхе и сне, произошло событие, перевернувшее всю жизнь Камила.

Проснувшись в полночь, Камил обнаружил, что койка Рустама пуста. Он спустился вниз к сторожу. То

был рыхлый, вечно небритый старик. Говорили, до революции он служил управляющим в большом

имении, нещадно бил батраков, а с хозяином сидел за одним столом. Студентов сторож ненавидел, но к

Рустаму и Камилу с недавних пор начал относиться хорошо.

- Не знаю, дорогой, не знаю, - сказал о Рустаме сторож. - Может, гуляет он с Мехти.

Рустам стал частенько задерживаться. Правда, занимался он много, но по вечерам под любым

предлогом скрывался.

На рассвете сторож вошел в комнату и поманил пальцем Камила. Оглянувшись по сторонам, он

испуганно прошептал:

- У нашего Мехти дядю арестовали. Уважаемого человека, доброго, честного...

Он тер ладонью небритые щеки, цокал языком, качал головой. Сторож искренне переживал это горе.

- А что с Мехти?

- Не знаю, дорогой. А как ваш друг?

Неизвестно, кого он имел в виду. Но ведь и Рустам из той же компании!

- Вот, дорогой. Придержи язык за зубами.

Однако новость, обрастая подробностями, уже металась по коридорам, комнатам, аудиториям.

Десятки любопытных взглядов ощупывали Камила. Как же?.. Это друг тех людей.

Собрали комсомольцев, ждали какого-то представителя, но он явился только через неделю.

Представитель не стал проводить собрания, а закрылся в кабинете с несколькими коммунистами. Дверь

строго охранялась. К вечеру все уже знали: Мехти и Рустам сбежали.

Сторож, как всегда, оглядевшись по сторонам, сообщил Камилу:

- В Турцию сбежали...

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Вот уже несколько дней прихожу я в библиотеку. Девушка ко мне привыкла и сразу же достает нужную

подшивку старых газет, заказанные книги. Но сегодня, не замечая меня, она вертит коробку конфет.

- Ну зачем же?.. - укоризненно говорит она высокому парню.

Парень тоже смущен. Тоже, наверное, впервые сделал такого рода подарок.

Я перелистываю журнал.

- Ах, вы здесь, - замечает меня девушка. - Простите.

- Ничего, ничего, - успокаиваю я. - Если можно, газеты и книги.

- За какой год газеты?

- За тридцать первый.

Я сажусь за последний столик.

Газеты маленького формата. Они не пахнут типографской краской. Это пожелтевшие листки. Они

издавались в последних боевых походах, которые совершили курсанты Ташкентской военной школы

имени В. И. Ленина. Листовки так и назывались - «Ленинец в песках». Лаконичные строки:

«Боевой приказ выполнен».

«Части округа и доблестные герои-ленинцы сокрушительными ударами уничтожили басмачество в

Туркмении. Жалкие остатки его доживают считанные часы».

Короткий призыв:

«Окончательно расчистить пески!»

«Вырвать из-под влияния байства - батрака, бедняка, середняка, скотовода.

Организовать и активизировать их на борьбу с байско-басмаческой контрреволюцией. Укрепить

органы Советской власти в песках - неотложная боевая задача».

А вот стихи, которые называются «Герою-ленинцу».

В боях с басмачами

В каракумских песках,

Где с почвой срастается

Солнечный зной,

Убит беспощадно

Пулею злой Алиев Ата -

Командир молодой.

И снова призыв:

«Еще один смелый, решительный удар по врагу - и остатки басмачества будут уничтожены».

На листке дата - 9 октября 1931 года. Окончился бой у колодца Черкези, а 10 октября курсанты

встретились с бандой у колодца Севетли и добили ее. Прогремел торжественный салют, и ленинцы

двинулись в обратный путь - в Ташкент.

Вот строки из рапорта командующего войсками Среднеазиатского военного округа П. Е. Дыбенко,

адресованного пролетариям Красноводска и трудящимся Туркменистана:

«В результате этой операции успешными действиями Красной Армии басмачество в песках было

ликвидировано. Уничтожены и взяты в плен наиболее крупные главари басмаческих банд, годами

господствовавшие в пустыне. Бойцы и начсостав своим энтузиазмом и беспредельным героизмом

одолели Каракумы и тем самым разбили легенду об их неприступности».

Некоторые главари ушли. Кровавый след тянулся за Курширматом. Он успел скрыться за границу.

Пока он жив, будет жить его ненависть, злоба к молодой республике, к народу, который вышвырнул его

прочь.

На чужбине Курширмат быстро постарел.

Несколько подробнее стоит сказать о другом враге - Фузаиле Максуме.

Весной 1929 года на территории Таджикистана было несколько басмаческих выступлений. В район

Калайхумбы ворвалась банда, которую привел Фузаил Максум.

Сошлюсь на воспоминания старого чекиста Абдуллы Валишева.

«Первое, что сделал Фузаил Максум, это убил секретаря парторганизации Бурхана Ишимбаева и

комсомольского вожака Саида Мурадова. В ту же ночь от руки бандита погибли многие учителя, врачи,

работники советских организаций Калайхумбы.

Сопровождавший Фузаила советник по делам мусульманской церкви Ишан Мауляви особенно

настаивал на наказании женщин, осмелившихся снять паранджу и выступивших против религии. На

площади были повешены три молодые учительницы: Муалима-биби Касымова, Алам-биби Касымова и

Сайтам-биби Факирова. Файзанисо Шаназаровой, тоже учительнице, удалось избежать казни.

Бросившись в реку, она добралась до Гарма. От нее и стало известно в штабе обороны о появлении

банды Фузаила Максума.

Перепуганная девушка не смогла назвать ни курбаши, чинивших расправу, пи число джигитов,

ворвавшихся в Калайхумбу. В штабе обороны быстро собрали добровольческий отряд из двадцати

человек под командой Гутовского.

Комсомольцы прискакали в Калайхумбу и с ходу ударили по басмачам. Не знали смельчаки, что им

противостоят пятьсот бандитов, вооруженных винтовками и пулеметами. Все двадцать легли в неравном

бою».

Банда Фузаила Максума была вскоре разгромлена. Ишана Мауляви убили в перестрелке. Английский

агент Пименов, сопровождавший Фузаила Максума, был захвачен в плен. Бывший офицер царской

армии, сподвижник Осипова, он после провала мятежа в Ташкенте бежал за рубеж, где продался

английской разведке.

Не только показания Пименова но вся обстановка свидетельствовала о том, что главари басмаческих

банд еще долго не успокоятся. До тех пор, пока будут живы.

Фузаилу Максуму удалось скрыться за границу. У него, как и у Ибрагим-бека, как у Курширмата,

остались сподвижники. Они, разумеется до поры до времени, прикинутся тихими, безобидными.

Я остановился подробно на истории Фузаила Максума неспроста. Это был сильный, коварный враг.

Вероятно, он намеревался частенько врываться в пограничные районы советской Средней Азии. А

может, мечтал о «большой войне».

Я перелистываю газеты тридцать первого года. Они мне знакомы. Но когда я читал эти страницы

впервые, в те давние годы, я не представлял, что мне придется столкнуться лицом к лицу с Курширматом

и Фузаилом Максумом.

ЧУЖОЙ МИР

В Стамбуле стояла осень. Еще ранняя, с теплым, даже горячим солнцем и спокойной синей водой в

заливе.

По центральной улице Истикляль лился нескончаемый поток пешеходов. В этой массе вдруг

выделилось растерянное лицо анатолийского крестьянина. Он испуганно оглядывался по сторонам,

замечал свое отражение в сверкающей витрине и начинал подгонять медлительного ослика. Удивленно

вскинув морду, ослик поводил ушами, не понимая, чего от него хотят, но на всякий случай быстрее

семенил тонкими ножками.

Крестьянин торопился выбраться в старую часть города, разыскать давнего земляка, теперь

городского жителя, и свободно вздохнуть. Рустам был похож на этого крестьянина. Ему тоже хотелось

тишины и покоя. Он остановился у двухэтажного особняка, прочитал короткое объявление: «Киралик» -

«Сдается в наем». Неплохо пожить на этой улице. Но, конечно, за особняк надо немало платить. Пока

Рустам живет у родственников Мехти, в узеньком переулке. Сам Мехти тоже не представлял, что

большая семья его родственника, некогда богатого человека, будет ютиться в маленьких комнатах.

Надо же... В Баку оставили настоящий дворец.

Рустам свернул в один из переулков и зашагал к бухте Золотой Рог. Здесь через Галатский мост

можно перейти в старую часть города. Над серыми домиками тянутся к небу золоченые минареты, будто

огромные, аккуратно заточенные карандаши. У перил Галатского моста сидят рыболовы. К их

сгорбленным, тихим фигурам в Стамбуле привыкли. Если выбрать место и сесть просто так, без удочки,

на тебя не обратят внимания.

Рустам садится, обхватив ноги, прижавшись подбородком к коленям, и молча смотрит вниз, на

спокойную воду. Так хорошо думать.

Особых трудностей он не испытывал. Кажется, все в порядке. Его вовремя кормят. Есть место для

ночлега. Мехти выдает так называемые карманные деньги. Причем делает это тактично. Неожиданно, с

наигранной веселостью сообщает:

- Вот опять разжился. Поделим поровну...

Несколько раз они бывали в непонятных компаниях: их прощупывали внимательные взгляды, а

разговор шел самый пустяковый.

В одной компании Рустам заговорил о турецких преподавателях из Самаркандского интерната.

Присутствующие вначале насторожились, потом одобрительно закивали: да, да, замечательные люди,

много потрудились для общего дела.

Это «общее дело» выглядело пока туманно.

Рустам, сам того не замечая, продолжал учиться. Неназойливо предлагали ему книги турецких

писателей, снабжали газетами и тоненькими журнальчиками, присланными из Парижа. Один из журналов

- «Ёш Туркестан» - приходил часто. Редактор его - Мустафа Чокаев, председатель общества «Туркестан

милли истиклял джамияти».

В Стамбуле издавался и мусаватистский ежемесячник «Оташли уй». Рустама и Мехти представили

его редактору Мухаммеду Амин Расул-заде.

Даже прогулки по городу были своеобразными уроками. В Стамбуле есть на что посмотреть. Из

глубокой древности явилась Ая-София с четырьмя минаретами и ее давняя соперница Голубая мечеть -

с шестью. Вечной сыростью дышит двухарочный акведук водопровода, построенный еще римскими

рабами. На Адрианопольских воротах, кажется, еще хранятся царапины от мечей персов, крестоносцев,

венецианцев.

Но Рустам чувствовал, что в конце концов разговор от древней культуры мусульман, от их прошлого

неизбежно перейдет к главным вопросам - о будущем.

О будущем он думал каждый день.

Земляков можно было встретить в рыночной сутолоке. Вообще торговцев в Стамбуле тысячи. Чтобы

не платить за место на базаре, многие устраиваются на каменных плитах перед своими домами. От

Галатского моста узкие кривые улочки поднимаются ступенями, переплетаются, тянутся вверх к

блестящим куполам мечети Султан Ахмет. Торговцы на улицах, как правило, бедняки.

На базаре другой мир. Здесь продавец сидит под своим навесом, неторопливо подносит к губам

чашечку кофе, глотнув черный, бодрящий напиток, запивает ледяной водой. А у прилавка надрывается

мальчишка, предлагая лучшие в мире носки, пояса, галстуки.

Есть на базаре и другие ряды. Там спокойно: не стучат, не кричат. Ювелиры не поднимают головы от

золота, от поблескивающих камней. Если подойдет стоящий покупатель, он сам почтительно обратится к

хозяину. Давно снискала почет и уважение мастерская наманганского ювелира Вахида. Он бежал в

Турцию с сыном. Передает ему редкое искусство. Подросток уже самостоятельно наносит топкие узоры

на перстень. Приходят турки - знатоки золота и серебра - смотрят на длинные пальцы юноши,

одобрительно кивают отцу: хороший мастер растет. Отец доволен.

У Вахида дела идут неплохо. Один: из крупных ювелиров предлагает ему объединить мастерские.

К кофе Вахид не может привыкнуть и пьет чай. Он любезно протягивает пиалу Рустаму и в который

раз начинает делиться планами.

- Сосед - мудрый человек. Сам хороший мастер. Говорит, что весь ряд возьмем в свои руки.

Ряд - тихие мастерские, стеклянные прилавочки, где на бархате, зная себе цену, покоятся браслеты,

кольца, ожерелья.

- А я так думаю, - продолжает Вахид, - к чему мне ряд? На хлеб хватает. Аллах поможет - вернемся на

родину.

Рустам тоже тоскует по родине.

- Вы с полгода здесь, - вздыхает Вахид. - Мой Назим вырос в Стамбуле. Он не помнит Намангана.

Мальчик отрывается от работы на минуту.

- Помню, отец. Как шумел арык в центре города! И огромные деревья! Потом гранаты. Яркие...

- Да... Такие гранаты нигде не встретишь.

Вахид стареет на глазах. Он бодрится, говорит о достатке, о будущем. Достаток есть, но Вахид теряет

зрение. Для ювелира это - гибель. Мастер не хочет признаваться себе в надвигающейся беде.

- Что там у нас нового? - спрашивает он.

Рустам пожимает плечами.

- Надо у Аскарали узнать, - предлагает ювелир. Оптовый торговец Аскарали с кем только, не

встречается. Он часто бывает в порту, расспрашивает обо всем моряков. А иногда даже приносит

советскую газету.

Вахид преклоняется перед энергией Аскарали.

- Вы давно у него не были?

- Дня три...

- Зайдите, потом нам расскажете о новостях.

Деловой человек, Вахид привык к тому, что Рустам слоняется по базару, встречается с земляками,

живет в ожидании каких-то событий.

Все чего-то ждут.

Контора Аскарали, узкая клетушка, находится рядом с базаром, на перекрестке шумных улиц.

Торговец приветлив, гостеприимен. Он умеет и работать, и слушать, и отвечать на вопросы. У него всегда

толкутся эмигранты.

Поздоровавшись с Рустамом, купец предложил:

- Пока я просмотрю счета, вы можете почитать.

Достал чудом попавшую к нему газету.

Рустам вздрогнул и нерешительно протянул руку. Спустя миг он был самим собой - равнодушным,

медлительным, даже ленивым.

- У них и такие газеты выпускают? - удивленно протянул он. - «Учитель и просвещение»...

- Да... Просвещение... - Купец был занят своими счетами.

- Я заходил к Вахиду-ака.

- Хороший человек. Жаль его.

- Почему?

- Соседа его видели?

- Ювелира?

- Именно. Он всегда торчит у Вахида-ака. Он сожрет его. А мальчишка будет работать на этого соседа.

Редкий талант у мальчишки. Художник.

Рустам посмотрел на Аскарали, словно впервые его увидел.

- Я знаю, о чем вы думаете, - сказал купец и, не ожидая ответа, объяснил: - Вы думаете, откуда у меня

взялась жалость? Вы правы. У меня ее нет. Кто явился на базар, тот должен проститься с этим

достоинством. Богатый купец из Коканда Валиев сейчас жалкий точильщик. Купец из Маргилана Гафур

подметает улицы. Это я их оставил без гроша. Всем известно. И никто меня не осуждает! Если бы не

успел я, улицы пришлось бы подметать мне. Таков закон нашей жизни.

Рустам съежился. Он знал о таком законе. Но еще никто прямо, откровенно не говорил об этом в

глаза. Закон маскировали приличиями, улыбками, поклонами.

- Мальчишку мне жаль, - повторил Аскарали. - Большой мастер растет.

Купец шевелил губами, считая. Ему лет тридцать пять. Говорят, в Намангане промышлял мелкой

торговлей, был перекупщиком. На чужбине пошел в гору.

Рустам развернул газету. Сообщалось об открытии школ в сельских районах. О слете учителей. Была

и критическая статья. Автор гневно осуждал районное начальство, повинное в отсеве школьниц.

- Смотрите! - воскликнул Рустам. - Стихи...

- Ну и что? - спокойно поднял голову Аскарали.

- Но это же стихи Камила!

- Ваш знакомый?

- Мы вместе росли. Вместе у бая батрачили.

- Батрачили? - теперь уже купец удивился.

- Да. Потом учились в Баку.

- О чем он пишет?

Аскарали спросил приличия ради. Ему было не до стихов.

- Он пишет об учителе, - заговорил возбужденно Рустам. - Об учителе, который с книгой в руках

поднялся в горный кишлак.

- Простите, Рустам-джан. - Аскарали улыбнулся. - Но я такой поэзии не понимаю. По-моему, это не

поэзия. Есть настоящие стихи... - И он продекламировал:

Не гони же, я - у двери;

божий рай мне не нужен.

Переулка, где живешь ты под луной, -

мне довольно.

Взглянув на Рустама, купец поднял палец и торжественно произнес:

- Великолепный Хафиз.

Рустам не слушал Аскарали. Он замер над развернутой газетой.

В скверике было прохладней. Осеннее утро сохранило в густой зелени свежесть и тишину. Отойдешь

от сквера на несколько шагов, и там уже улица, с ее шумом, гамом, с нагретыми камнями.

На скамеечках всегда студенты с учебниками. Некоторые даже не читают, а сидят с открытой книгой.

Осень... Немного грустно.

С Камилом студенты вежливо здороваются. Встают, уступая место. Камил машет рукой: сидите,

сидите.

- Пойдемте в парк, - предлагает Дильбар и не может удержаться от шутки: - Здесь уважаемому домле

не дадут покоя. И я буду чувствовать себя неловко.

Дильбар преподает в школе. Но она еще студентка: продолжает учиться в институте. Камил - другое

дело. Он действительно - домла. Сразу после возвращения из Баку его пригласили сотрудничать на

кафедру литературы. В газетах «Кизил Узбекистан», «Учитель и просвещение», «Кизил Аскер», в

журналах «Зарафшан» и «Пламя» начали печатать его стихи.

Обычно их хвалили. Но главную оценку Камил всегда ждал от Дильбар. Если она промолчит, сделает

вид, что не читала, или заговорит совсем о другом, значит, нечего гордиться стихами.

В последнее время о лирических стихах Камила много говорили. Не все их понимали. Это было

похоже на подражание старым поэтам.

Дильбар молчала. Камил, не выдержав, спросил:

- Вы читали?

Он никогда не задавал таких вопросов.

- Читала...

Как можно небрежней, Камил продолжил:

- Вам не понравились?

- Нет, - сказала девушка.

Отвернувшись, она рассматривала редких прохожих.

- Вы сегодня утром не видели горы? - спросила она.

- Не видел, - сказал Камил. - Просто не обратил внимания.

- Я утром часто смотрю на горы. Сегодня они были в тумане. Я только догадывалась, где находится

какая вершина. Так и в новых стихах. Нужно догадываться. Не достает светлого луча, который разогнал

бы туман. - Девушка коснулась кончиками пальцев руки Камила: - Не обижайтесь на меня. Вы же сами

спросили. Я сказала, как думала...

В доме уважаемого Икрама Валиевича последние стихи Камила очень хвалили. Большой,

гостеприимный дом. И в то же время какой-то совсем чужой мир.

Уже налились соком грозди винограда. Плотный навес из пожелтевшей листвы укрывает от солнца

почти весь двор. Солнце вынуждено задержаться, отдать все тепло плотным гроздьям.

Хозяин - начитанный добрый человек, хороший друг молодежи. У него в доме всегда горячие споры о

поэзии. И конечно, о жизни. Хозяин разводит руками, делает вид, что хочет успокоить гостей, но

неожиданно бросает кому-то:

- Вы правы!

Своеобразный литературный кружок. Но его участников волнует не только поэзия. Они озабочены

судьбой родины и народа.

Почти год Камил «проверялся стихами», но, оказывается, за это время Икрам Валиевич оценивал не

только его поэтический вкус. Камила стали приглашать все чаще и чаще. Уже и при нем возникали

«житейские беседы».

- Мы должны помочь нации определиться и найти свое место в этом беспокойном мире. Есть

традиции народа, обычаи; его культура...

Преподаватель Султан Умарович старше своих коллег лет на пять: он носит очки в серебряной

оправе, которые немного старят его. Султан Умарович всегда в европейском костюме. Он с детства

воспитывался среди русских чиновников, с которыми дружил его отец, банковский служащий, учился в

русской гимназии. О детстве и юности Султан Умарович вспоминает редко. Больше и чаще говорит о

будущем. Но не о своем личном.

- А что творится с нашим языком! - восклицает он.

- Язык засоряется, - соглашается Икрам Валиевич.

Он опять умело бросил короткую фразу. Будто сухую хворостинку в костер. Вспыхнула она с треском.

- Так исчезнет язык... Культура... Страшно подумать...

Озабоченный судьбой народа, развитием его культуры, спорит «литературный кружок».

Камила здесь хвалят, представляют новым и новым людям, местным и приезжим.

Каждый человек считает своим долгом выразить удивление или восхищение:

- Как же... Читал, читал…

Бывают и не очень лестные высказывания:

- Воспитанник Джумабая? Слышал, слышал…

Камил спросил у хозяина дома: откуда такие сведения?

Икрам Валиевич долго в упор рассматривал молодого преподавателя. Камилу стало не по себе.

- Что ж... Пришло время поговорить, - произнес хозяин дома. - Пройдемте ко мне. Видите ли, дорогой

Камил-джан... - Икрам Валиевич, заложив руки за спину, стоял перед преподавателем, слегка

покачиваясь. - Я знаю о вас все. О вас и вашем брате Рустаме.

- Он мне не брат.

- И даже не друг? - Икрам Валиевич усмехнулся.

- Был другом... В детстве.

- В юности тоже, - уже без улыбки уточнил хозяин дома. - Вы вместе подружились с мусаватистами.

- Я не знал, кто они такие.

Икрам Валиевич поднял ладонь. Ладонь у него была широкая, влажная. Пальцы едва заметно

тряслись. Все-таки он опасался этого откровенного разговора. Но теперь отступать поздно.

- Вы все знали, - продолжал он. - Рустам в Турции. Он враг Советской страны. А вас вскоре будут

принимать в партию.

- О нем знают. . О Рустаме.

- Все можно объяснить и как-то иначе. Однако мы думаем не так поступать. Вы - наш большой друг,

наша надежда. Вы - поэт, гордость нации. Ради нее нужно жить и работать. Только ради нее.

Он заговорил о сплочении сил, о том, что нужно готовиться к настоящей борьбе за освобождение

родного края от иноземцев.

- А в партию вступайте, - заключил Икрам Валиевич. - Вступайте... И пишите вот такие стихи... - Он

кивнул в сторону стола, где лежала пачка газет. - Пишите. Будем ждать лучших времен. И конечно, будем

работать.

Они работали. Как-то у Икрама Валиевича появился седой грузный человек. Он снял очки,

рассматривая собеседника, потом спросил о здоровье и делах, о здоровье родных, близких.

- К сожалению, я один, - смело объяснил Камил. - Я воспитывался в интернате.

- Да, да... Помню, был у нас такой в этом заведении.

Камил узнал толстяка сразу.

- А потом что вы делали, молодой человек?

- Учился в Баку.

Икрам Валиевич кивком успокоил: все в порядке, и грузный человек заговорил. Он был по-прежнему

многословен, и все же это уже не та болтовня, с которой он выступал когда-то в интернате.

- Наши люди должны находиться везде, где есть молодежь, - говорил он. - Наши люди должны

работать в редакциях газет и журналов, на фабриках и в советских учреждениях. Сейчас здесь

присутствуют три члена большевистской партии. Мало. Очень мало. Вам, дорогой юноша, предлагают

работать в редакции. - Он резко повернулся к Камилу: - Немедленно соглашайтесь. Немедленно. - И,

считая вопрос с Камилом решенным, продолжал: - Когда же придет время, мы встретим своих братьев,

поможем им вернуться на родину. Они надеются на нас. Там, в изгнании...

Шел разговор и о судьбе Султана Умаровича. Ему предлагался пост директора института. Этот вопрос

почти решен. Один из юношей должен был поехать в Джизак. Там ему была приготовлена хорошая

должность.

- Судьба родины - в ваших руках. Вы должны оправдать надежды своего народа, - заключил толстяк.

У здания института его ждала Дильбар. Она оглядывалась по сторонам, испуганная, тревожная. Мимо

проходили студенты. Они понимающе смотрели друг на друга.

О статье знали все. Знали и о том, почему девушка переживает. Люди замечали, что Дильбар

встречается с Камилом все чаще и чаще.

Порывистый ветер неожиданно налетел из-за угла. Он будто копил там силы, за старым кирпичным

зданием.

Наконец показался Камил.

- Вы же совсем замерзли! - Он сжал ее ладони, стал растирать.

Она не пыталась высвободить свои руки.

- Что с вами? - спокойно спросил Камил.

Девушка чувствовала, что он тоже взволнован. Возможно, не стоит говорить об этой статье?

- Ничего. Я ждала вас.

- Спасибо, - наклонив голову, глухо произнес Камил.

Они пошли по знакомой тропинке, не сговариваясь. Зима в Самарканде мягкая. Но выдаются дни,

когда с гор налетает холодный ветер. Он рыскает, по улицам, находит дорогу между большими домами,

поднимает редкие, злые снежинки. Люди, привычные к теплу, стараются в такие дни побыстрее

справиться со всеми делами и бегут по домам.

- Вы же замерзли.

- Ничего, ничего. Вы за меня не беспокойтесь.

- За кого же мне еще беспокоиться? - вдруг воскликнул Камил.

Девушка остановилась, и легкий румянец пополз по ее щекам. Таких слов Камил ей не говорил. Никто

не говорил. А он торопился высказать то, что берег. Торопился, будто знал: подобных встреч вскоре не

будет.

- Да, да, милая Дильбар. Я о вас много думаю. Каждую минуту, думаю...

- Подождите, Камил-джан. Подождите. - Она подняла ладони, словно защищаясь от потока горячих

слов. - Сейчас вам трудно.

- Мне с вами очень хорошо.

В этот вечер Дильбар так и не поговорила с ним о статье в республиканской газете.

Статья взволновала и участников «литературного кружка». Газета резко критиковала молодого поэта,

которому было поручено большое, серьезное дело. Поэт составлял сборник «Стремление», призванный

дать полное представление о новой узбекской поэзии. Но в сборнике оказались стихи, проникнутые

националистическим духом.

Икрам Валиевич уже знал статью наизусть. Он расхаживал с газетой по комнате и не мог понять:

победа это или поражение.

В доме Икрама Валиевича стало тише. На время перестали собираться молодые преподаватели.

Хозяин просыпался по ночам от каждого легкого стука. Долго, почти до рассвета, горел свет. Икрам

Валиевич перечитывал газеты. Их спокойный, а иногда торжественный тон не давал ему покоя. Пока в

доме звучали речи о создании мусульманского государства, он не очень-то обращал внимание на

короткие информации о создании колхозов, об открытии новых школ, больниц, заводов, а из этих фактов

складывалась масштабная картина: росла и крепла республика. Пройдет еще два-три года, пусть целых

пять лет, и уже ничего не сделаешь с большевиками.

Не пора ли свои мысли выражать вслух, как это сделал Камил?

Икрам Валиевич перелистывал сборник, останавливался в который раз на отдельных стихах.

Вот чего боятся большевики!

В такие минуты Икрам Валиевич торжествовал. Молодец Камил! Но раздавались на улице гул

автомобиля, шаги, Икрам Валиевич вытягивался, ожидая требовательного стука в дверь. Пока никто не

стучал. Тянулись одна за другой длинные зимние ночи.

Постепенно «литкружковцы» осмелели. Растревоженный было улей успокаивался. Возможно, им все

почудилось, конечно, почудилось! Жизнь шла... Студенты шумели в коридорах института, преподаватели

рассуждали о преимуществах Самарканда перед Ташкентом, куда уже несколько месяцев переезжали

республиканские учреждения. Но в Самарканде не стало тише. Город, как обычно, просыпался очень

рано. Прежней шумной жизнью жил базар.

В чайханах уже на рассвете фыркали огромные пузатые самовары.

Первые лучи скользили по голубым плиткам Регистана.

Камил никогда не видел Регистана на рассвете. Удивительная смена красок! Их цвет пробивается,

оживает нерешительно, постепенно.

Теперь не скоро Камил увидит эти краски, этот рассвет. И с Дильбар он не увидится.

- Я советую ни с кем не встречаться, - сказал ему новый знакомый. Он устал с дороги и заранее

извинился за свой помятый вид. - Вчера был трудный день в Ташкенте. Потом пришлось ехать. Вагон

битком набит.

Эти фразы он произнес при появлении чайханщика. Когда они остались одни, гость, медленно подняв

пиалу, с безразличным видом сообщил:

- Икрама Валиевича арестовали сегодня в полночь. Очередь за другими. Возможно, их судьба уже

решена.

Камил не знает имени этого человека. Да и зачем знать?

- До поезда четыре часа. В Ашхабаде вас встретят, а там... - Человек просит запомнить название

небольшого селения, где находится мечеть шиитов. Там у муллы придется дождаться удобного момента.

- Там же вас обеспечат всем необходимым.

- Я смогу проститься? - нерешительно спрашивает Камил.

Гость очень хочет спать. Он все время зевает, не пытаясь даже прикрыть рот ладонью. Он лениво

наливает чай. Но голос у него твердый.

- Не советую. Побудьте на базаре и сразу же - к поезду. Билет и деньги я вам передам.

Солнце наконец выбралось из-за домов, и весь Регистан засверкал, заиграл вечными красками.

Газету с критической статьей о сборнике «Стремление» Рустам нашел у купца Аскарали.

Хозяин маленькой конторки горячо торговался с маклером-пройдохой и не обращал внимания на

Рустама.

Юноша читал статью в третий раз и ждал, когда же юркий турок покинет контору.

Хлопнула дверь, и Рустам, подняв газету, спросил:

- Что с ним будет?

- О чем вы?

- Вы читали это? О сборнике стихов.

- О вашем товарище? - переспросил Аскарали.

- О нем.

Аскарали пожал плечами: не читал.

Рустам коротко передал содержание статьи.

- Конечно, по головке не погладят, - сказал Аскарали. - Идет классовая борьба. Большевики

утверждают свою идеологию.

- Там, говорят, арестовывают?

- Ну разве иначе поступают с врагами?

- А если это ошибка?

- Ошибку могут и простить.

У Аскарали, как всегда, на уме свои дела. Камила он не знает. И что ему до судьбы незнакомого

человека?

В этом мире каждый думает о себе. За год с лишним Рустам убедился: все вопросы задаются

приличия ради. Никого не волнуют твои дела, здоровье, жизнь...

Возможно, всего лишь соблюдает приличия и Аскарали?

- Что вы все-таки решили делать?

Когда-то давно купец спрашивал Рустама о будущем. Что он мог сказать в ответ?

- Вы зря здесь сидите. - Аскарали откинулся на спинку старенького стула. Раздался треск. - Господи,

все разваливается, - пожаловался купец. - Не подумайте, что я жаден. Мог давно устроить себе контору в

центре, обставить великолепной мебелью. От вида многое зависит. Сделки стали бы крупнее. Но я не

собираюсь засиживаться в Стамбуле.

Он стал называть города, страны, где скопились тысячи туркестанцев, бежавших от большевиков.

- Там мое место. Там рядом граница. Мы в любую минуту можем ступить на родную землю. Вы

скажете, дорогой Рустам-джан, что нас никто не ждет?..

- Разумеется.

- А это? - Аскарали кивнул на газету. - Там тоже создаются организации. Они возлагают надежды на

нас. В соседних странах туркестанцы объединяются. Придет час, когда у нас появятся друзья.

- Такой час пришел.

Эта фраза вылетела стремительно, необдуманно. Рустам прикусил язык, но было уже поздно.

- Что вы хотите сказать? - насторожился Аскарали и мягко добавил: - Если это ваш секрет, то я не

настаиваю.

- Я хочу сказать, - после долгой паузы продолжал Рустам, - что мне предложено поехать именно туда.

- И он перечислил населенные пункты. - Я должен быть рядом со своими.

Он не стал рассказывать о беседе с приезжим человеком. Иностранец четко и коротко давал

инструкции. Предстояли встречи с крупными курбаши, которым чудом удалось уйти из Страны Советов, с

бывшими баями, духовными лицами. Всех этих людей объединяет ненависть к большевикам. Но

действуют они неумело, разрозненно. Иностранец советовал направлять ненависть, подбирать силы,

готовить молодежь. А помощь - деньги и оружие - будет.

При разговоре не присутствовал даже Мехти. Однако он, вероятно, знал, о чем шла речь.

- У тебя большая работа. Ты теперь разбогатеешь...

Иностранец оставил солидную пачку денег и новенький паспорт.

Об этом Рустам не рассказал Аскарали.

- Я хочу помочь Вахиду-ака. Возможно, он купит мастерскую.

Аскарали отрицательно покачал головой:

- Это не спасет его.

- Он купит мастерскую... Поставит Назима на ноги.

- Вы уедете, и не скоро найдется благодетель, подобный вам. Вахиду не дадут спокойно работать. К

тому же он слепнет. А мальчишка пропадет.

- Что же делать? - Рустам искренне был обеспокоен судьбой Назима.

- Растет большой мастер, - задумчиво проговорил Аскарали. - Ему лучше быть там. Среди своих.

- Я слышал, - сказал Рустам, - там тоже не очень дружно живут.

- Все же - свои...

Рустам хотел сказать, что он может взять мальчишку с собой. Но как на это посмотрит Вахид-ака? Он

же едет не на прогулку.

Заскрипела повозка. Возница прикрикнул на старую лошадь. Снова стало тихо. Аскарали вздрогнул от

шелеста бумаги: Рустам сворачивал газету.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Однажды мне довелось, еще школьником, воспитанником интерната, быть в Ташкенте. Пиянбазар не

блистал дорогими товарами и добротными лавками. Я запомнил запах нагретой берданы. Это широкие

тяжелые циновки из камыша. Из них сооружали навесы, лавчонки. Ими на ночь укрывали горки фруктов и

дынь. И еще - много было пыли.

Я вспомнил Пиянбазар из-за муфтия Садретдин-хана. Только из-за него.

Муфтий был уверен, что, если бы он добрался до гостиницы «Регина» и сумел встретиться с

прославленным англичанином Бейли, многое тогда изменилось бы. Муфтий толкался в пыльной толпе,

но за черту Пиянбазара боялся выйти. Он чувствовал на себе взгляды чекистов.

А майор Бейли уже приехал. Разведчик жил в пятом номере гостиницы, окна которого были над

входом в ресторан.

Круглый, уютный зал с маленьким балконом, где гремел оркестр, наполнился разношерстной

публикой. Здесь горланили незнакомые песни пленные венгерские офицеры, плакали над своей судьбой

русские, в строгих кителях без погон, вели приглушенный разговор турки. Под стать своим европейским

коллегам лихо гуляли туркестанские купцы.

Бейли приехал в качестве дипломата. Он обходил стороной этот сброд. О встрече с шейхантаурским

муфтием его предупредили.

Муфтий Садретдин-хан - подвижный, сухонький старик - отличался дьявольской энергией. Целыми

днями он сидел и толковал вопросы мусульманского права. Это - по обязанности. О другой стороне его

деятельности мало кто знал. Муфтий был одним из руководителей буржуазно-националистической

организации пантюркистского направления «Милли Иттихад».

Члены этой организации молились за победу сынов ислама - Иргаша, Курширмата, Мадамин-бека,

помогали им.

Муфтий Садретдин-хан преклонялся перед турецкими друзьями: Халил-пашой, Ходжи Сали, Зия-

беком. Они были советниками муфтия.

Кроме организационной работы муфтий выступал перед верующими, писал статьи в

националистический журнал «Изхоруллак» под псевдонимом Абдуллы Абдуллатифа-оглы и под другими

именами.

Теперь он мечтал о помощи такой сильной державы, как Великобритания.

Зайти в «Регину» в своей одежде священнослужителя муфтий так и не решился.

Он встретился с Бейли позже, в эмирской Бухаре.

Сыпались осколки от треснувших организаций «Милли Иттихад» - «Военного союза борьбы против

большевиков» и других. А неутомимый муфтий метался по «святой Бухаре» - подбадривал, призывал,

благословлял сынов ислама. Но в эмирате все уже думали о спасении собственной шкуры.

Муфтий никогда не считал монеты. Он тратил деньги небрежно.

- Все возвратится, - говорил он.

Муфтий мог ходить в одном и том же халате несколько месяцев, запивать сухую лепешку жидким

чаем, но, сжимая костлявые кулачки, ждать своего часа.

Садретдин-хан пытался обратиться с письменной просьбой к «высокому Британскому

представительству в городе Кульдже». У муфтия был и другой экземпляр - на имя «высокого

представительства Японского правительства в Кульдже».

Под этими адресами стоял текст, обращения:

«После роспуска Кокандского правительства власть и его войска находятся в руках комитета

«Национального объединения», который до сего времени со всей решительностью и упорством ведет

войну против Советской власти. Бухарское и Хивинское ханства в настоящее время переживают тяжелые

дни и находятся в состоянии разорения. Комитет «Национального объединения» в Бухаре, Хиве и

Туркестане обращается к правительству с просьбой взять под защиту народы Туркестана, находящиеся

под гнетом иноверцев... Просим оказать нам помощь и поддержку всеми силами и необходимым

оружием. Предъявители сего наделяются широкими правами для ведения переговоров по этому

вопросу...»

Муфтий действовал масштабно, авторитетно. Сам выдумал правительство Туркестана, от имени

народов Средней Азии стал бить поклоны и сам поехал вручать эту просьбу...

Он был арестован чекистами. «Обращения» послужили серьезной уликой. Но муфтий успел до

вынесения приговора бежать. На конвоиров напали националисты, швырнули им насвай - жевательный

табак в глаза.

Муфтий имел друзей. Ему помогли перебраться в Бухару. Он приветствовал приход каравана с

оружием, который привел Бейли.

Оружие англичан не помогло. И снова бегство. Теперь уже за рубеж. Одна восточная газета назвала

муфтия «видным представителем Туркестана». Номер датирован 6 марта 1923 года.

Устроившись в городе мечетей, базаров, караван-сараев, в городе беженцев из Средней Азии и

Закавказья, муфтий принялся за работу. Он видел, что среди эмигрантов - не только курбаши и баи. Есть

немало обманутых бедняков. Значит, нужно их восстанавливать против Советов.

В мечети суннитов, расположенной в тихом квартале, стали появляться даже европейцы. Муфтий не

терял дружбы с белогвардейскими офицерами и английскими дипломатами.

С тех пор как на склонах Гелен-Тепе недалеко от Балджуана отряд Энвер-паши был в августе 1922

года разбит, муфтий с большой надеждой стал поглядывать не на турецких друзей, а на Европу.

Англичане не были для муфтия нетерпимыми иноверцами. Они обещали деньги и оружие. Но и

англичане, и японцы требовали услуг. К этим «услугам» были одинаково готовы и Садретдин-хан и

Мустафа Чокаев.

Чокаев в то время жил в Париже. Он носился со своей бредовой идеей - создания государства

Великого Турана. Штаб-квартира Чокаева носила громкое название - «Туркестан». Отсюда ползли по

странам Европы и Азии инструкции, рекомендательные письма, указания.

В Берлине устроились другие националисты: Тахир Шакири Чигатай и Абдулла Вахаб Уктай. Они

издавали брошюры и журнал «Ёш Туркестан».

Своего рода отделения «Милли истиклял» были в Индии, Афганистане, Турции, Иране. Их

возглавляли фанатичные люди.

Однако наиболее опасной фигурой из всех был все-таки муфтий Садретдин-хан. Опытный интриган и

авантюрист задался целью объединить силы туркестанских националистов, поставить их на службу

империалистическим разведкам, создать вражеский очаг на восточных границах СССР.

Муфтий действовал, не гнушаясь никакими средствами. Шла вербовка и подготовка шпионов,

диверсантов, террористов.

Советская разведка вынуждена была принять меры. Следовало обезвредить муфтия Садретдин-хана,

внести раскол в ряды руководителей эмиграции.

Это задание было поручено выполнять и мне.

Впереди ждал опытный враг.

А у меня за спиной было двадцать четыре года жизни.

ДЛИННАЯ ДОРОГА

Туркменский аул засыпал рано. Люди завершали день долгожданной вечерней молитвой и спокойно

расходились по домам. В этом мире их ничего уже не тревожило.

На рассвете из-за дувалов тянулись струи дыма, слышались хрипловатые голоса. После скромного

завтрака мужчины, а с ними и мальчишки отправлялись по делам. А дела у жителей аула нехитрые. Они,

как их деды и прадеды, пасли скот, клочок за клочком отвоевывали у пустыни землю, сеяли хлопок,

растили дыни.

Счастье, что здесь было немного воды.

В нескольких километрах от аула находилась большая железнодорожная станция, почти город. Были

тут и лавки, в которых хозяйничали равнодушные на вид, но хитроватые чужие купцы - русские,

азербайджанцы, армяне. Они, пожалуй, тоже здесь жили целую вечность.

Были мельницы, один хлопкоочистительный заводик, гостиница с непонятным названием «Лондон»...

И еще, школа. Ее открыли недавно, уже при Советах.

Учитель наезжал в аул, уговаривал родителей отдать детей в школу.

Медлительные старики неторопливо кивали: вроде нужное дело. Но потом мучительно раздумывали.

Для бедных ли это занятие - учиться? Пусть лучше ребята помогают по хозяйству. Настоящий дехканин

растет в работе. Правда, сейчас время другое. Однако еще не совсем спокойно в песках. Налетит

сумасшедшая ватага, шкуру сдерет, если увидит советскую книгу.

В городе-то есть кому защитить бедняка. А в ауле...

Подумают-подумают и, ничего не решив, идут на очередную молитву.

В ауле одна мечеть. И пока один грамотный человек - мулла. Мулла понравился Камилу. Старик не

задавал лишних вопросов, не интересовался жизнью молодого гостя, которому нужно побыть в тишине.

Здесь останавливались разные люди. Мулла привык к загадочным постояльцам, которые появлялись

неожиданно и так же неожиданно уходили. Кто на железнодорожную станцию, кто в пустыню, через

пески, туда, на чужую сторону.

Были среди них злые, жадные, забывавшие даже о молитвах, были пугливые, осторожные, готовые за

каждую мелкую услугу платить, вздрагивающие при легком шорохе.

Этот молодой человек жил спокойно, отрешенно. Часто словно застывал в молитве, советуясь с

всевышним.

Только вечерами юноша становился разговорчивым. И то, если речь шла о вере, религии. Эти

вечерние беседы нравились мулле. Иногда старику казалось, что юноше они нужны для какой-то своей

цели, что он старается больше узнать о шиизме. Возможно, принять его.

Значит, молодой человек идет на ту сторону. Там, на чужой земле, многие века процветает шиизм.

Однажды вечером Камил простился с гостеприимным хозяином.

На железнодорожную станцию люди уходят днем.

Молодой узбек уходил поздно вечером. Значит, оп шел через пустыню, туда, на чужую землю.

Одинокий странник в пустыне - большая редкость. Не каждый рискнет пуститься в путь в это время

года. Уже отшумели редкие весенние дожди, высохли лужицы, порыжела трава. Равнодушно топорщатся

над барханами ветки белого саксаула.

Камил осмотрелся вокруг. Нужно найти место для отдыха. В полуденный зной нет смысла двигаться

дальше. Пройдешь небольшое расстояние, а сил потеряешь на целый день.

В прошлую ночь два всадника проводили его до границы. Он не знал этих людей и, вероятно, никогда

не узнает. Те тоже не имели ни малейшего представления о молодом узбеке в легком, не очень старом

национальном халате из бекасама, в крепких, но порыжевших сапогах, в зеленой бархатной тюбетейке.

Провожающие всю дорогу молчали. Только у границы один из них напомнил ориентиры, которых

должен придерживаться Камил.

- К вечеру вы должны встретить пастухов... Только они подскажут путь к городу.

Камил пожал провожающим руки.

- Счастливого пути...

Ему хотелось обнять незнакомых людей, услышать от них еще несколько теплых слов. Но они опять

повторили:

- Счастливого пути...

...Ноги утопают в песке. Сухой, зыбкий, он струйками стекает вниз. Нужно выбирать место, куда

шагнуть. Камил невольно задерживается, чтобы передохнуть, стереть со лба пот.

За одним из барханов - заросли саксаула. Пожалуй, это подходящее место. Если снять халат,

набросить на голые ветки, то образуется легкая полоска тени. По крайней мере - голову можно спрятать.

Камил положил хурджун, переметную суму, который с каждым шагом становился все тяжелее. Потом

вытащил из него кожаный бурдюк и отпил несколько глотков.

Еще неизвестно, где чабаны, что они за люди. Пока воду надо беречь.

Солнце медленно поднимается в зенит. Раскаленное, почти белое солнце.

Чабан был из племени курдов, гордый, лишенный любопытства, привыкший к одиночеству человек.

Он прикрикнул на собак, откормленных, злых. Те глухо порычали и легли в стороне, изредка косясь на

чужого.

Камил вытащил бурдюк, налил в пиалу воды и протянул чабану.

Курд оценил такое угощение. На тлеющем огне стоял его кумган, совершенно черный металлический

кувшин, в котором клокотала вода. А путник еле шевелил пересохшими губами.

Чабан не хотел пить. Но осушил всю пиалу и вернул ее незнакомцу.

- Пей, гость... Скоро мы поужинаем, и ты отдохнешь. Пока пей... Рядом есть колодец. Отдыхай.

- Спасибо вам, уважаемый... Спасибо за добрые слова...

Чабан, прищурившись, посмотрел на стадо. Какая-то непутевая овца отбилась и уходила в пустыню.

Он что-то крикнул собакам. Устав от безделья, сытые псы ринулись наводить порядок.

Ужинали поздно... Камил достал куски холодного мяса, мешочек с солью. При виде соли пастух, не

выдержав, удивленно произнес:

- Настоящая?

- Да, уважаемый, настоящая.

- А говорят, у Советов ничего нет.

- Есть... Но разные люди по-разному живут. . - ответил Камил.

- Ты прав, юноша. По-разному весь мир живет. . - согласился курд.

О мире он имел смутное представление. Всю жизнь пас овец своего племени. Сколько лет? Пожалуй,

сам не знает. Люди пустыни - обветренные, сожженные солнцем, жилистые... Трудно определить их

возраст.

Вечная настороженность, борьба с капризами пустыни научили читать следы, узнавать характер

чужого человека с первой минуты знакомства.

Чабан мог даже по топоту копыт определить, с какой вестью, с каким намерением скачет всадник.

Незнакомый молодой узбек не был врагом. Он либо идет к близким или ищет удачу. Что там

происходит у них в Советах, пастух не знает. А здесь даже в пустыне - тревожная жизнь.

Шли к святому, знаменитому городу через пески беженцы - туркмены, таджики, узбеки. Все ли сейчас

благодарят аллаха? А ведь молитвы многих теперь всевышний не услышит. Сколько костей белеет в

пустыне!.. На беззащитных беженцев налетали лихие всадники, отнимали вещи и золото, забирали

молодых женщин.

Тихая, усталая пустыня наслушалась криков, выстрелов, угроз...

- Пейте чай... - предложил чабан.

Чай пахнет весной, еще свежим апрельским ветром. Пастух накрошил какой-то, ему только известной,

травы...

- У меня есть чай... Настоящий... - сказал Камил.

Чабан махнул рукой:

- Береги... Пока ты кого-нибудь найдешь... - Он шумно вздохнул.

Но Камил уже с готовностью открыл хурджун, стал рыться, отыскивая пачку чаю.

Чабан заметил книгу и тетради.

- А это ты выбрось...

- Почему? - удивился Камил.

Вместо ответа пастух задал вопрос:

- Ты грамотный?

- Да. Я учился.

- Неужели мулла?

- Нет еще... - сознался юноша, опустив голову.

- Это коран?.. - спросил он.

- Нет, это другие книги.

Подумав, пастух решительно повторил:

- Выбрось в песках.

- Почему?

- Перед святым городом ты обязательно кого-нибудь встретишь. Если они найдут книги, тебе будет

очень плохо. Здесь не умеют читать. Будет плохо...

- Отец, - обратился гость к чабану, - не могу ли я оставить хурджун у вас? Поживу в городе, потом

возьму.

Камил выжидающе смотрел на курда. Чабан не спеша резал мясо, ломал сухую лепешку. Небольшие

кусочки он подносил ко рту осторожно, боясь уронить хотя бы крошку.

Сытый, отдохнувший, Камил начал позевывать.

Пустыня спала... Улеглись и люди...

На рассвете Камил стал собираться в дорогу. Он все-таки взял одну тетрадь, засунул ее за голенище.

Расстелив поясной платок, отобрал несколько необходимых дешевых вещей.

Узелок получился маленьким, тощим.

- Так лучше... - похвалил пастух и подал старый досох. - Пригодится... От собак... - Подумав, добавил:

- А людей старайся избегать.

Потом принес наполненный свежей водой бурдюк и снова объяснил дорогу до маленького городка,

откуда юноша может с любым караваном уйти в знаменитый святой город.

Через день на рассвете небольшой караван подходил к святому городу.

К Камилу его спутники поначалу отнеслись с подозрением. Но ночью они молчали. А с первыми

лучами солнца, когда все встали на молитву, они уже неприкрыто враждебно поглядывали на Камила.

В лучах сверкали голубые купола, увенчанные золотыми шарами. Камил читал молитву не про себя,

не просто шевеля губами, как другие. Слова молитвы явственно доносились до купцов.

Закончив молитву, Камил обратился к старшему, рыжебородому, на языке фарси. Он пожелал всем

своим спутникам здоровья, удачной торговли... Он благодарил хороших людей, разделивших с ним

трудный путь к святому городу...

Тронутые почтением, купцы сменили гнев на милость.

Один из них заговорил на том путаном тюркском языке, каким начинают говорить люди, давно

покинувшие родину, привыкшие к странствиям.

- Видно, юноша идет издалека... Есть ли у него пристанище?

Усталое лицо, жалкий узелок, пастуший посох, порыжевшие сапоги... Всего этого не скроешь.

Расспрашивать молодого человека о его делах было бы нелепо. Вот он весь с головы до ног. . Еще один

батрак в святом городе.

Когда въехали в город, старший из купцов, представившийся Гусейном-ага из Азербайджана, сказал:

- Я отведу тебя к моему земляку. Али Акбар - добрый человек, грамотный. В Гандже, там, в

Азербайджане, он был одним из видных мусаватистов. Поживи у него в чайхане. Там спокойно.

Али Акбар оказался крепким, высоким человеком. Он то и дело покручивал огромные усы, которые,

вероятно, были его гордостью. В просторной черной кавказской рубашке, в чевах из белой кожи, хозяин

чайханы воплощал спокойствие и довольство собой.

Его тоже незачем было расспрашивать о делах и здоровье! Разве не видно...

Али Акбар пообещал пристроить юношу, который, как сообщил ему купец, бывал в Гандже. Название

родного городка возымело свое действие.

Когда Али Акбар сидел с нежданным гостем за чаем и расспрашивал о родных местах, Камил скромно

заметил:

- А я вас знаю... Вернее, слышал вашу фамилию в Гандже...

Хозяин чайханы подтянулся, разгладил усы и, с трудом скрывая радость, сказал:

- Значит, помнят. .

- Помнят. . Вы были во главе «Мусавата» в Гандже, как же забыть...

- Да, да... - проговорил Али Акбар и сразу же заметно подобрел: - Ты пей, ешь... Устал с дороги. - И

наконец спросил: - Как тебя зовут?

- Махмуд-бек...

- Ешь, Махмуд-бек. Если понравится, останешься у меня... Работа не тяжелая... Подумай. А сейчас

отдыхай...

...Странно, после длинной дороги он не мог долго заснуть. Встреча с чабаном, с азербайджанским

купцом, с Али Акбаром...

Каждая новая встреча - испытание... А сколько таких встреч впереди...

Муфтию докладывали о каждом новом эмигранте.

Садретдин-хан слушал, закрыв глазки. Казалось, он дремал.

Но сухонькая ладошка взлетала вверх, муфтий останавливал собеседника и задавал самые

неожиданные вопросы.

- Зачем он купил эту шапку?

Собеседник молчал.

- Видишь... Зачем ему теплая шапка? Может, он в горы уйдет?

Единственная в городе суннитская мечеть была маленькой, тихой. Муфтий жил во дворе. Богатые

покровители предлагали ему перебраться в хороший дом, но он отмахивался:

- Уже привык... Почти десять лет живу.

Он редко считал годы. Он думал, что задержится на чужбине на год, на два. Вот ведь как затянулось...

Однако никто не пытался сказать муфтию о напрасной трате времени, сил, денег. Муфтий готовился к

войне с Советами, он ждал своего часа.

Садретдин-хан очень боялся «большевистских шпионов». Каждый новый человек, особенно молодой,

тщательно проверялся, за ним следили. Десятки рекомендаций, десятки отзывов о «настоящем,

преданном делу ислама, человеке» по указанию муфтия контролировались. Ему уже давно доложили о

Махмуд-беке.

Махмуд-бек работал в чайхане неунывающего азербайджанца. Хозяин сидел рядом с самоварами,

такой же начищенный. В песнях он тосковал о родине, о большом городе Баку, о какой-то давней

любимой. Сейчас женщины его не интересовали. За тонкой стеной жили и ждали гостей восемь девушек.

Хозяин был строг. Он кормил только ту, которой удавалось завлечь богатого гостя.

Чайхана стояла на шумной улице. Полицейский заглядывал к азербайджанцу по пятницам. Неумело

прятал деньги в широкий карман и старался не смотреть на злополучную стенку, за которой повизгивали

веселые создания. Полицейский был честным мусульманином. В этот день ходил на большую молитву. К

тому же он частенько вспоминал о строгих указах правительства. Но проклятые деньги... Их

азербайджанец вручал честно и вовремя. Кстати, женские голоса раздавались за перегородками и в

другие безобидных учреждениях. Таков мир... Он состоит из грехов и молитв...

Выпив чаю, полицейский уходил.

На ту, вторую, половину Махмуд-бека не пускали.

- Молод еще, - говорил, подмигивая, хозяин.

Там орудовал обрюзгший, молчаливый эмигрант из Ганджи. Он, наверное, приходился дальним

родственником хозяину. Махмуд-бек часто чувствовал на себе тяжелый, испытующий взгляд.

Время от времени Махмуд-бек замечал, что в его вещах рылись. Конечно, азербайджанец делал эти

проверки не по своей инициативе.

Шесть месяцев прожил Махмуд-бек в чайхане Али Акбара. В который раз рассказывал он о знакомых

мусаватистах. Даже о вахтере из институтского общежития. Али Акбар довольно щурился и напевал:

- Живет родной Баку... Живет родной Баку...

Он любил слушать стихи, хотя плохо в них разбирался. Ему нравились «складные» фразы.

- Вай, как люди умудряются! Какая нужна, дорогой, голова?

Однажды в чайхану не зашел, а ворвался туркменский курбаши Маджид-бек. Лицо у него пылало.

Казалось, кровь вот-вот брызнет сквозь толстую кожу.

Али Акбар угодливо склонился перед знатным гостем и еле заметно кивнул на стенку. Маджид-бек не

обратил внимания на приглашение и, показав пальцем на Махмуд-бека, громко, чтобы слышали все

присутствующие, произнес:

- Этот молодой, образованный человек не должен работать на тебя.

- Конечно, конечно, - не понимая, в чем дело, согласился на всякий случай Али Акбар.

Хозяин побаивался вооруженных головорезов. Вон какие плечи у этого молодца!

Маджид-бек подошел к Махмуд-беку, который протирал грязной тряпкой поднос.

- Тебя приглашает к себе муфтий Садретдин-хан.

- Но я не знаю этого уважаемого человека, - скромно ответил Махмуд-бек.

- Он тебя знает. . - успокоил Маджид-бек.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

В жизни я встречал людей самых различных национальностей. С ними дружил, вместе учился,

работал. Я еще в детстве понял, что такое дружба. Без нее, вероятно, нельзя жить.

Все, кто рвался к власти, кто хотел удержать господство и богатство, в первую очередь пытались

поссорить людей, сыграть на их национальных чувствах.

Я помню Баку двадцатых годов. Лицом к лицу пришлось столкнуться с мусаватистами.

«Мусават» - контрреволюционная буржуазно-помещичья националистическая партия родилась в

Азербайджане в 1912 году. В период Великой Октябрьской социалистической революции, иностранной

военной интервенции и гражданской войны являлась одной из главных контрреволюционных сил в

Азербайджане. Опираясь на поддержку турецких, а затем английских интервёнтов, находилась у власти в

Азербайджане с июня 1918 по апрель 1920 года.

Я был знаком с их программой. Мало чем отличалась она от программы узбекских буржуазных

националистов. Даже того «литературного кружка», где шли разговоры о спасении культуры, языка и

родины от большевиков, иноверцев.

В святом городе я убедился, что муфтий Садретдин-хан был дружен с бывшими мусаватистами.

Они нашли общий язык...

В Азербайджане шла своя жизнь.

...Совсем недавно мне довелось быть в гостях у старого друга, председателя узбекского колхоза.

В этот колхоз приехала группа азербайджанских хлопкоробов. Прославленные люди с орденами на

груди внимательно, как школьники, слушали выступление моего друга о новом сорте хлопчатника.

Потом выступал главный агроном колхоза. В годы Великой Отечественной войны он, украинский

школьник, попал в Узбекистан, рос и учился. Незнакомые люди заменили родителей.

Он пел по вечерам украинские песни. А сейчас на узбекском языке строго, серьезно говорил о

перспективах нового сорта хлопчатника.

Это было то, чего боялись муфтий Садретдин-хан и мусаватисты...

СВЯТОЙ ГОРОД

Когда-то шейх Файз Мухаммед-хан, афганец по происхождению, выходец из Индии, пожертвовал свое

состояние на строительство суннитской мечети в этом святом городе.

Имя шейха как благородного и щедрого человека ежедневно упоминалось муфтием Садретдин-ханом,

ставилось примером верного служения аллаху, обрастало легендами.

В небольшой мечети звучали не только молитвы. Муфтий, он же имам, настоятель мечети, вел здесь

деловые переговоры, встречался и с верующими, и просто с нужными людьми.

Разумеется, каждое дело начиналось с молитвы. И чем значительнее встреча, тем торопливее

звучали святые слова: муфтию хотелось как можно быстрее приступить к настоящему делу.

Мечеть в последние годы стала пристанищем для эмигрантов-суннитов. Здесь молились также

мусульмане из английского консульства, купцы, правоверные, странствующие в поисках лучшей доли.

Эти последние были особо уважаемыми гостями муфтия. Он не верил газетам, а новости,

подкрепленные клятвой мусульманина, внушали доверие. Муфтий знал, что и где творится.

Ему, посвятившему жизнь борьбе за создание мусульманского государства Великого Турана, нужно

было знать все и обо всех.

Сегодня, в пятницу, Маджид-бек приведет нового эмигранта, молодого образованного человека.

Пятница - особый день. В мечети много верующих. Пусть этот парень сразу увидит, какая сила

окружает муфтия Садретдин-хана.

Махмуд-бек заглянул в мечеть, где уже было тихо и пусто: молитва закончилась. Затем вошел во двор

жилой части. В ханаке, помещении для молитв настоятеля, тоже никого не было. Справа во дворе стояло

старое двухэтажное здание. Нижний этаж, видно, занимали хозяйственные помещения, на верхнем

располагались худжры - узкие, темные кельи.

Махмуд-бек поднялся по шайкой деревянной лестнице и прислушался. Из одной худжры доносились

приглушенные голоса. Дверь была открыта.

Молодой эмигрант вошел, поклонился присутствующим. Их было пятеро... Муфтий Садретдин-хан,

маленький сухой старик, сидел за низким столиком на коврике и выжидающе смотрел на гостя. Махмуд-

бек решил, что муфтий плохо слышит, и громче повторил приветствие. Жиденькая бородка

вздрагивала... Верный признак, что муфтий чем-то недоволен.

Наступила пауза...

Муфтий слегка нагнул голову. Казалось, огромная новая чалма перевесила, потянула его вниз. Но нет,

это Садретдин-хан исподлобья рассматривал молодого узбека и наконец сказал:

- Ты полгода живешь здесь и не нашел времени зайти в мечеть.

- Уважаемый отец, - спокойно ответил Махмуд-бек, - я каждый день хожу на молитву.

- Ты суннит.

- В шиитской мечети я тоже находил свое скромное место.

- Твое место здесь...

- Тяжела доля чужеземца, - пожаловался Махмуд-бек, - я вынужден был с хозяином ходить в

соседнюю мечеть.

- Ты суннит! - визгливо выкрикнул муфтий.

Махмуд-бек опустил голову. Неужели святой отец не может понять, как ему трудно. Он работает с

рассвета до поздней ночи. Разве есть свободные минуты, чтобы ходить на молитву совсем в другой

конец города.

- Где ты узнал шиитское учение? - тише спросил муфтий.

- Я долго жил... Я скрывался в ауле от большевиков.

- Где? У кого? - удивился муфтий.

Услышав название аула, имя муллы, присутствующие переглянулись. Только муфтий оставался

невозмутимым. Он продолжал осматривать, вернее, ощупывать узкими, острыми глазками нового

эмигранта.

Это первый человек, который не искал с ним знакомства, не бросался к ногам с просьбой о помощи. И

сейчас он держится как-то уверенно. Почтительно отвечает на вопросы, вежливо выслушивает, не прячет

глаза.

- Как ты сюда шел?

Махмуд-бек коротко рассказал о своем пути.

- Значит, хурджун оставил у чабана... Почему?

- Книги, мои записи... Чабан сказал, что опасно с ними идти.

- Книги?! - опять крикнул муфтий. - У мусульманина одна книга!

На краю столика лежал коран.

- Вот она! Ты на ней дашь клятву... А если врешь, мы спустим шкуру с тебя.

Махмуд-бек пожал плечами:

- Вы сами, уважаемый отец, пригласили меня. Я пришёл. Какую же еще клятву я должен давать...

Муфтий в изумлении поднял руки. Показалась морщинистая темная кожа. Руки были тонкими, как у

больного мальчика. Только новый халат из яркого праздничного бекасама, высокая чалма да

присутствующие при всем головорезы-курбаши делают муфтия грозным, величественным.

Собственно, муфтий страшен и опасен не своим видом. Об этом хорошо знает Махмуд-бек.

- Он не ведает, о какой клятве я спрашиваю? - возмутился старик. - А если ты большевистский шпион?

- Вы сами пригласили меня... - напомнил Махмуд-бек.

- Я пригласил! - Это слово не понравилось муфтию. - Будь ты проклят! Будь проклят твой отец! Вы

продались большевикам, русским! Вы продали родину! Теперь шакалом шныряешь по чужой земле... Ты

хочешь все узнать. Ты накличешь беды на наши головы. Грязная собака!..

В приступе гнева муфтий задохнулся. Он долго кашлял, тряс бородой, потирал грудь дрожащей

ладонью.

Толстые пальцы Маджид-бека сжимали рукоятку маузера.

Как он решился выйти! Не простившись, не поклонившись. Он не сказал в оправдание ни единого

слова.

Так от муфтия еще никто не уходил.

Маджид-бек выскочил следом. Тяжелые, торопливые шаги. Но раздался голос муфтия. Властный

приказ. И Маджид-бек послушно вернулся в худжру.

Махмуд-бек прошел через пустой двор, не оглядываясь. Он знал, что люди муфтия стрелять не будут.

Не позволяли отношения с местными властями.

Страна дала приют эмигрантам, а не бандитским шайкам. А с оружием ходят они, чтоб поддержать

свой авторитет военачальников. Убивают, расправляются с непослушными здесь тихо, незаметно.

Махмуд-бек вернулся в чайхану Али Акбара. Хозяин внимательно выслушал невеселый рассказ и

посоветовал:

- Пока работай. Постарайся не выходить на улицу.

Хозяину льстило, что у него образованный молодой работник. Пожалуй, таких слуг ни у кого не было.

Но вместе с тем Али Акбар побаивался муфтия Садретдин-хана. Он знал, какая сила стоит за спиной

сухонького старичка.

Хозяин чайханы решил сделать вид, что ему ничего не известно о неприятной встрече. А молодой

человек пусть себе трудится. Работы хватает.

Махмуд-бек по-прежнему колол дрова, разжигал самовары, таскал воду, подметал грязные старые

паласы, мыл посуду.

По вечерам он вспоминал Самарканд, девушку, с которой нескоро, а может, и совсем никогда не

увидится.

Любил ли он ее?

Трудно сказать... Чувство только дождалось. Еще бы несколько светлых, хороших дней. Еще бы

несколько встреч.

А может, они будут, эти встречи?

Муфтий выгнал его... Муфтий считает его шпионом. Слух о скандале, конечно, прошел по

эмигрантским кругам. Возможно, в один из ближайших дней в чайхану войдет ничем не примечательный

посетитель. Он закажет чай, посидит, отдохнет, потом скажет Махмуд-беку два-три слова. Короткий

адрес.

А там...

Значит, задание сорвалось. Он вернется домой...

Неужели хитрый старик выпустит его из рук?

Муфтий Садретдин-хан...

Махмуд-бек в который раз начинал думать об этом как будто незаметном человеке. Но он хорошо

знал биографию этого опаснейшего врага.

Сын Шарифходжи Казия, муфтий Садретдин-хан служил в Ташкенте, в шейхантаурской мечети. Его

имя по-настоящему стало известным после Великой Октябрьской революции.

Обыкновенный муфтий стал одним из руководителей националистического движения. Все его

проповеди были призывом к борьбе за создание Великого Турана. Он пока не представлял, что это будет

за государство, но твердо знал, что прежде всего надо уничтожить Советы. А новая власть все прочнее

входила в жизнь народов Средней Азии. Красные флаги развевались в Ташкенте, Самарканде, Фергане,

Термезе...

Муфтий не ограничивался проповедями, тайными беседами и встречами. Он затеял издание журнала

«Изхорулхак», встречался с турецкими офицерами. Внимательно, словно школьник, выслушивал их

инструктаж.

- Вам нужна своя организация... - говорил опытный офицер. - Вы мечетесь, зря тратите силы.

Турок не просто инструктировал, он предлагал помощь в создании организации.

Муфтий, ворвавшись в бурный поток политической борьбы, действительно растерялся. Какие-то

малочисленные шайки жгли, убивали, насиловали. Рождались военачальники. Потом они убирали друг

друга в борьбе за власть.

- Вам нужна организация, подобная нашей «Иттихад ва таракки»... - говорили турки. - Чтобы вести

политическую и военную борьбу.

Шла речь о союзниках.

Муфтий не хотел связываться с немцами и англичанами.

- Мусульмане должны создать государство без чужой помощи, - настаивал он.

Но турки делали свое дело умело, да так, чтобы строптивый старик не почувствовал, как они крепко

держат его за плечи.

- Германия и Англия - враги Советов. Значит, они ваши друзья. Вам надо убеждать мусульман, что

каждый посланец сильных держав является человеком, угодным пророку Магомету.

Муфтий научился использовать основы мусульманского права, как ему вздумается. Правда, сейчас он

вступал в большую, серьезную игру. Муфтий возглавил «Милли Иттихад» - буржуазно-

националистическую организацию пантюркистского направления.

И пошли от шейхантаурской мечети по всем дорогам безобидные на вид ходоки. Они искали нужных

людей, вербовали предателей и убийц.

Бурная, напряженная работа, которую вел муфтий, казалось, могла свалить здорового молодого

человека. У Садретдин-хана была дьявольская энергия. Она рождалась из ненависти, фанатизма,

коварства... Садретдин-хан теперь возглавил силы туркестанских эмигрантов, решив их объединить в

огромную армию, а потом...

Он мечтал о дне, когда вернется на родину… и тогда. Он за все рассчитается. Земля должна

пропитаться кровью... Только тогда на ней прочно пустит корни новое государство Великий Туран.

Шли дни... Махмуд-бек с надеждой поглядывал на каждого нового посетителя чайханы.

Степенные, состоятельные гости уходили за перегородку, куда кроме чая подавали щербет, несли на

ляганах куски баранины или в широких касах ароматный абгушт, густой, наваристый суп.

Люди победнее запивали чаем скромные ломтики лепешки, говорили о ценах на базаре, о засухе и

саранче. Вспоминали добрым словом ушедших в мир иной знакомых и родных, одобрительно оценивали

чью-то выгодную сделку.

В святой город стекались тысячи паломников. Днем они толклись у мечетей и мавзолеев, молили

аллаха об отпущении грехов. А вечерами, осунувшиеся, валкие, сидели в караван-сараях и чайханах.

Такие посетители приходят каждый день...

Но вот стали появляться и другие. Они подзывали Махмуд-бека; ласково и неискренне

расспрашивали его о делах и здоровье. Потом, притворно вздохнув, сожалели о неудачной встрече с

муфтием Садретдин-ханом:

- Аллах нам послал великого человека. Святой отец печется о ближних... Наш благодетель думает о

родине, о нации...

Махмуд-бек соглашался, кивал:

- Да, да... Он великий человек.

Потом, сославшись на занятость, словно мальчишка, убегал к чайникам, к самовару.

Посетителей, сожалевших о размолвке Махмуд-бека с муфтием, о тяжелой, неблагодарной работе

молодого эмигранта, становилось все больше. Они подготавливали Махмуд-бека к новой важной

встрече.

Вскоре в чайхане появился Маджид-бек.

Туркменский курбаши был весел. Он похлопывал по плечу Махмуд-бека, справлялся с делах,

сожалел, что давно не видел хорошего, умного человека.

- Обо всем забудь! Муфтий простил тебя.

- За что простил? - удивился Махмуд-бек. - Что я сделал?

- Ну-ну! - прервал курбаши. - Зачем вспоминать?

Маджид-бек был плохим дипломатом. Придушить - это он может! А доказывать, убеждать - не его

стихия.

- Собирайся, пойдем... Надо поговорить.

- Куда? - слабо сопротивлялся Махмуд-бек.

- Надо! - коротко приказал курбаши.

Сегодня это был совсем другой человек.

- Разве можно обижаться на старика? Эх, молодежь!

Муфтий огорченно покачал головой.

- Садись, садись. Пей чай... Похудел ты. Много работы?

- Да, уважаемый отец... - смиренно ответил Махмуд-бек.

Садретдин-хан метнул взгляд на туркменского курбаши. Маджид-бек, поклонившись, вышел из

худжры.

- Похудел, почернел... Ох, доля... - по-отечески причитал муфтий. - Я скажу, чтобы сделали хороший

плов.

Он выскользнул за дверь так быстро, что Махмуд-бек удивился этой прыти. Сегодня муфтий был одет

проще. В легком халате, простых ичигах, скромной, непышной чалме.

Махмуд-бек оглядел худжру.

Скромное пристанище аскета... Два небольших коврика, узкая лежанка, расшатанный столик, на

котором покоился коран. Стопки книг, журналов, газет поднимались в нише. Махмуд-бек прочитал на

обложках журналов «Ёш Туркестан», «Оташли уй». Последний журнал выходил в Стамбуле.

На той стене, к которой обращают свой взор правоверные во время молитвы, висел флажок. На

зеленом поле золотыми нитями были вышиты полумесяц и многоконечная звезда.

В углу худжры Махмуд-бек заметил переметную суму. Несомненно, это был его хурджун.

- Ну вот. . - потирая ладошки, вошел муфтий, - посидим, поговорим. Есть о чем нам поговорить.

Первые вопросы были пробными. Муфтий словно прокладывал дорожку. К нужному человеку он

подходил не сразу. А это был необычный прихожанин.

Садретдин-хан рассказывал и о себе, о трудной жизни на чужбине.

- Ты это все испытал. Одному ой как плохо! Нам надо быть вместе...

- Да, уважаемый отец... - соглашался Махмуд-бек.

- А ты сторонишься...

- Я, хотел, но...

- Ну, хватит, хватит. . - поднял ладошку муфтий. - Не будем вспоминать старое. Пей чай. Что ты

собираешься делать?

- Я хочу скопить деньги и уехать в Турцию.

- Зачем?

- Мне нужно учиться... Потом я буду бороться за родину.

- Турция... - одобрительно произнес муфтий. - Турки наши друзья.

- У меня там тоже есть друзья.

- Хорошо, хорошо... Да, - он будто только что вспомнил, - твой хурджун, твои вещи здесь.

- Главное, мои бумаги, стихи...

- Стихи? - переспросил муфтий. - Ты пишешь стихи?

Конечно, старик перечитал все стихи, просмотрел книги.

- Пишу, отец...

- Прочти что-нибудь.

- Можно? - Махмуд-бек кивнул на хурджун.

- Да, да... Бери. Это же твои вещи. Я посылал наших людей. Они нашли курда.

- Спасибо, отец... - поблагодарил Махмуд-бек.

Стихи понравились муфтию.

- Значит, большевики боятся этих слов... - задумчиво произнес он. - Так, так...

За пловом старик еще больше оживился.

- Я попрошу тебя написать стихи. Через три дня у губернатора день рождения. Нужно в стихах

выразить благодарность за то, что нам дали приют на этой земле.

- Я давно не писал. Не знаю, как получится.

- Напиши, напиши...

- В чайхане очень трудно.

Муфтий хмыкнул:

- Чайхана... Этот жулик Али Акбар сам будет носить тебе чай... - Он доверительно прошептал: - Тебе

нужно быть с нами. Я писал в Париж господину Мустафе Чокаеву. Спрашивал о тебе. - Муфтий

приподнял коврик я вытащил голубой конверт. - Вот! - Он поднял конверт. - Господин Мустафа Чокаев -

председатель «Туркестан милли истиклял джамияти», редактор нашего журнала «Ёш Туркестан».

- Я слышал о нем... - сказал Махмуд-бек.

- Ты слышал! - усмехнулся муфтий. - О нем знают все. В Париже так и говорят о его доме:

«Туркестан». Я верный слуга этого уважаемого человека. И он... он! - Муфтий многозначительно поднял

брови: - Он, Мустафа Чокаев, слышал о тебе. Читал в советской газете, как тебя ругали. Он мне ответил,

что ты верный сын нации.

Махмуд-бек благодарно склонил голову.

- Зачем тебе ехать в Турцию? - продолжал муфтий. - Будем работать вместе... У нас много работы.

Что ты скажешь?

- Хорошо, отец... - согласился Махмуд-бек.

- Сегодня отдохни. Для тебя приготовят худжру. А завтра сходи на базар, купи приличную одежду. О

деньгах не беспокойся...

На базаре к Махмуд-беку подошел веселый азербайджанец с огромным медным подносом на голове.

- А вот халва... Выбирай по вкусу... Есть парварда, есть занжибал. - Он снял поднос с головы и держал

на вытянутых руках. - Ну, бери, молодец. Бери, дешевле не найдешь...

В базарной суматохе, среди криков, ругани, смеха Махмуд-бек наконец услышал слова:

- Иди за мной...

Махмуд-бек еле удержался на ногах. Он стоял, пошатываясь, прикусив губу, и смотрел на

халвафуруша. Предательски щекотало в горле.

- Иди, иди... - повторил продавец халвы.

Азербайджанец понимал состояние этого человека. Им бы пожать друг другу руки, обняться...

Но веселый торговец повернулся и пошел дальше, расхваливая самый сладкий в мире товар.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

В архивах я отыскал копию рукописи «Истории нашей национальной борьбы».

Эти страницы принадлежат муфтию Садретдин-хану. На последней странице есть дата: «С

благословения всевышнего книга завершена 15 дня месяца Зульхиджа 1351 года».

Это значит - 1933 год.

Я вспомнил, как переписывал рукопись муфтия начисто. Одновременно приходилось в тайне от него

делать копию рукописи. Копия была передана в Центр. Вот она передо мной. Веселый азербайджанец -

разумеется, я не знал его настоящего имени - унес рукопись с собой.

«История» муфтия - своеобразная исповедь, в то же время документ, раскрывающий тайные замыслы

националистов, их опорные пункты, шпионские связи...

«Наступление на Советский Союз начнется с Востока... В связи с этим необходима тщательная

подготовка эмигрантов-мусульман и установление связи и контакта их с русскими белоэмигрантами... С

английскими и турецкими офицерами...»

Эту цитату муфтий Садретдин-хан выписал из одного инструктивного письма Мустафы Чокаева.

Муфтий в своей «Истории» давал оценку деятельности отделений «Милли истиклял» в Турции,

Иране, Афганистане, Индии...

Вербовка шпионов и диверсантов, борьба за власть между главарями эмиграции, подсчет будущих

доходов, сведения о помощи англичан...

Откровенная распродажа родины...

Это и есть «История» муфтия Садретдин-хана...

«История» в двух экземплярах...

Один, направленный муфтием своему руководителю Мустафе Чокаеву, вероятно, сгорел в Берлине в

сорок пятом вместе с другими бумагами националистов. Другой экземпляр лежит передо мной,

пожелтевший от времени, сейчас наивный и безобидный документ.

Ни одно имя из этой рукописи не осталось в памяти народа...

СЕКРЕТАРЬ МУФТИЯ

Махмуд-бек оказался неоценимым помощником. Он вел большую переписку с отделениями

«Туркестан милли истиклял джамияти». Муфтий просматривал письма, одобрительно кивал и

решительно подписывал.

- У вас хороший слог. Сразу видно, что вы писали стихи. - Муфтий пощипывал редкую бородку. - Нам

будут нужны другие стихи...

Глазки начинали яростно сверкать. Сейчас опять муфтий заговорит о ненависти к большевикам.

Потом сожмет кулачки и потрясет ими в воздухе, призывая на головы неверных все беды. Махмуд-бек

жил в соседней с Садретдин-ханом худжре и часто видел, как по ночам у муфтия горит свет. Муфтий,

казалось, забыл о своем возрасте. Ему не хватало суток: днем - встречи, ночью - письма, статьи. Порой

муфтий даже забывал о молитвах. А если молился, то торопливо, стараясь побыстрее отделаться от

этой обязанности. Заметив осуждающий взгляд Махмуд-бека, муфтий произнес:

- Аллах простит. Во имя его, во имя нации мы трудимся.

В мечети бывали люди, которым по всем законам заходить сюда не полагалось. Приходил бывший

военный инженер Гурлецкий. В святом городе он ухитрялся доставать дешевую водку и напивался с

утра. Муфтий не обращал внимания на эту слабость белоэмигранта. Гурлецкий жаловался на печень и

на полное отсутствие денег. Под мутноватыми глазами темнели круги. Редкие волосы смешно торчали

над огромной головой. В медицине муфтий не разбирался, но деньги на лечение давал. Махмуд-бек не

одобрял этих подачек.

- Аллах дал, аллах взял, - оправдывался муфтий.

Гурлецкий был иноверцем, но муфтий по каким-то своим соображениям держал пропившегося

офицера возле себя. И тот вскоре пригодился.

Явилась как-то в мечеть и другая странная личность. Английский консул кутался в туркменский халат,

то и дело поправлял белую чалму. Костюм для маскарада! Консул обратился за помощью. Как этого

разговора ждал муфтий! Разумеется, он поможет.

Англичанину, трудно было сидеть, поджав ноги по-восточному, но он терпел.

- Дорога на Памире? - переспросил муфтий.

- Да. Сроки ее строительства.

Муфтий пощипал бородку.

- Есть такой человек. Он инженер, русский...

- Вот и чудесно, - англичанин был рад подняться, размять ноги. - Инструктаж я проведу сам.

Муфтий немного обиделся.

- У меня, - объяснил консул, - там документация и карта.

- Хорошо, господин, я подготовлю этого человека.

На другой день Махмуд-бек разыскал Гурлецкого и привел к муфтию. Белоэмигрант был пьян. В такие

минуты у него появлялось чувство гордости. Он пытался задрать голову, чтобы свысока смотреть на

толпу. Но маленький рост не позволял ему ощутить мнимое преимущество.

С Махмуд-беком Гурлецкий не разговаривал. Он видел Махмуд-бека, почтительно подающим чай

своему муфтию. Муфтий Садретдин-хан - это, конечно, фигура! У старика большие связи. Он обещал

помочь Гурлецкому выехать в Стамбул, оттуда - в Париж. В Европу, только в Европу! Гурлецкий еще

встанет на ноги.

Ему и в голову не приходило, что через десять - пятнадцать минут будет ползать перед муфтием на

коленях.

Старик не признавал традиционных вопросов и приветствий. Он грубо нарушал восточный этикет,

когда нужно было заняться настоящим делом. Словно подчиненному, муфтий объявил:

- Вы должны выполнить задание наших друзей.

Гурлецкий, увязший в долгах, в глубине души надеялся, что появилась наконец возможность

рассчитаться с кредиторами.

- Я слушаю вас, господин муфтий.

Садретдин-хан сделал короткое вступление о борьбе с большевиками и сразу же предложил

Гурлецкому включиться в эту борьбу.

Бывший офицер провел ладонью по небритым щекам. Он пытался улыбнуться, обратить разговор в

шутку. Муфтий, прищурившись, зло смотрел на этого помятого человечка. Садретдин-хан ненавидел

слабых людей.

- Я враг большевиков. Я царский офицер.

- Место офицера - в бою.

- Увольте, пожалуй...

- Перестаньте! - взвизгнул старик и ладошкой хлопнул по корану. - Я жду ответа офицера.

- Не пойду, - промычал Гурлецкий и опустил голову.

Он не мог выдержать взгляда муфтия.

- Не пойдете? - прошептал муфтий. - Кто же будет платить ваши долги? Не пойдете? Что ж, тогда

Маджид-бек уведет вас в пустыню.

Гурлецкий слышал об этом. Краснолицый курбаши уводил неугодных муфтию людей в сторону

границы. Там их закапывали живьем в песок. Несколько эмигрантов, попытавшихся ослушаться

Садретдин-хана, исчезли из города. Их имена шепотом произносили в чайханах.

- Вы приведете себя в порядок. Три дня не будете пить. Потом мой секретарь представит вас хозяину.

У него получите задание.

Гурлецкий вдруг бухнулся на колени:

- Уважаемый господин. Я не могу. Я провалюсь. Это расстрел... - Он тянул руки, пытаясь коснуться

халата муфтия. Наконец это ему удалось. Эмигрант стал целовать край халата. - Вы святой человек... Вы

должны понять. Я не создан... Я не смогу.

Муфтий не слушал назойливых причитаний. Он брезгливо морщился.

- Сможете. Три дня не пить. Вы на человека не похожи, а я не хочу позориться перед своими

друзьями. Ну-ка, встаньте! Вот так.

Махмуд-бек провожал Гурлецкого до границы. Муфтий наконец выпустил своего помощника за стены

мечети. Старик решил показать ему свои владения. Молодой человек должен вернуться из поездки,

проникнутый уважением и почтительностью к величию дел, которые вершит муфтий.

Некоторые становища эмигрантов были похожи на военные лагеря. Люди не расставались с оружием.

От пестроты халатов рябило в глазах. Ржали застоявшиеся лошади. Дым от очагов полз над песками.

Пахло зноем, потом, сырой кониной.

Гурлецкий брезговал брать красные куски мяса. Он жадно ломал лепешки, запивал их чаем. Офицер

очень изменился. Он уже не поднимал высокомерно голову, молчал, думал о неожиданном поручении.

Теперь он знал настоящего хозяина, и взвешивал свои шансы на успех.

В туркменских поселениях стояли юрты. На кошме хрустел песок. Хрустел он и на зубах. Тут

начиналась пустыня.

На Гурлецкого не обращали внимания. Махмуд-бека, несмотря на его молодость, угощали,

расспрашивали о здоровье. Махмуд-бек - человек муфтия. Эта рекомендация была внушительней

паспорта даже в глазах местных сторожевых постов.

Кони, оружие, отчаянные головы и крепкие руки производили впечатление. Муфтий имел за своей

спиной большую силу.

Гурлецкий этого не понял. В одном становище, где был последний привал, бывший офицер опять

отвернулся от лягана с кониной. Потом встал и вышел из юрты. Собаки, лежавшие тут же, проводили

незнакомца равнодушным взглядом. Гурлецкий шел, с трудом поднимая ноги. Песок сочился из-под

сапог. Неожиданно Гурлецкий споткнулся. «На левую», - усмехнулся он.

Шнуровидные корни ползли почти по поверхности. Длинные-предлинные корни туя-селинга. Чтобы

продержать, прокормить жесткий куст, корни расползаются под песком. К волоскам прилипают сотни

песчинок. Своеобразный покров оберегает корни от зноя и сухого ветра.

Носком сапога Гурлецкий попытался оголить узловатый прочный шнур. Песчинки держались.

- Хорошо устроились, - позавидовал офицер. Он долго стоял, разглядывая пустыню, которая жила

своей суматошной жизнью. Из-под бархана выглядывала пожелтевшая кость. Юркнула, оставляя чуть

заметный след, полосатая ящерица, возился в песке жук-чернотелок. Из норки высунулась и тут же,

мелькнув, исчезла в другой норке большая песчанка. Если бы не хвост, опушенный длинной кисточкой,

ее можно было принять за крысу.

Даже в пустыне он, Гурлецкий, был чужим человеком. Наган он вытащил медленно, равнодушно.

Гурлецкий не представлял, что из жизни можно уйти так спокойно.

На выстрел первыми прибежали лохматые волкодавы. Потом выскочили люди.

Маджид-бек ругался больше всех. Он несколько раз пнул ногой труп.

- Собака. Сумасшедший. Будь ты проклят!

Рядом стоял проводник. Ему предстояло ночью перевести через границу этого незнакомого русского.

Многих людей видел проводник - дрожащих за опиум, золото, за свою жизнь; растерянных, злых и очень

смелых.

А этот убил себя, не дождавшись ночи, к которой он долго шел.

Проводник отвернулся. Ему было все равно. Свои деньги он получил.

Получил свои деньги и муфтий Садретдин-хан. Но он иначе отнесся к смерти военного инженера.

Вначале деловито, спокойно муфтий внушал Махмуд-беку:

- Убит советскими пограничниками. И все... Иначе нельзя объяснить. Англичане больше не захотят с

нами разговаривать, если узнают правду. - Потом вдруг разразился бранью: - Собака! Пусть его кости

растащат шакалы.

Он тряс головой, возмущался, хлопал ладошкой по низенькому столику, за которым проводил долгие,

утомительные часы.

- Подлый человек!

Приступ гнева прошел быстро, муфтий задумался, серьезно взвешивая обстановку.

- Славные джигиты в туркменских становищах, - воспользовавшись паузой, похвалил Махмуд-бек

воинов ислама.

- Да, - согласился муфтий, - отчаянные люди. - И тут же огорченно всплеснул ручками: - Не так, не так,

сын мой, нужно сейчас бороться. Ай, англичане, умные, хитрые! Вот у кого надо учиться. Приезжают к

врагу, как в гости. Потом за ними идут караваны с оружием. Надо, надо учиться.

Муфтий сетовал на своих подчиненных, которые могут только размахивать саблями, грабить, жечь.

- Пришлось нам взяться за тонкое дело - и не смогли. Дураком, трусом оказался царский офицер. А

что ж тогда требовать с темного, неграмотного человека?

Муфтий с этого вечера начал «пересматривать» свою тактику. Он понял, что его работа груба.

Озлоблять людей, натравливать их на бывшую родину, держать на цепи целые отряды. А каков

результат? Один единственный, но хорошо подготовленный, мило улыбающийся человек может

совершить больше дел, чем все эти сотни и тысячи.

В мечети муфтий стал внимательно присматриваться к прихожанам. Особенно к молодежи.

- Образованных людей мы не найдем, - делился своими мыслями муфтий. - Нужно искать умных,

послушных.

Цепким, рысьим взглядом он выхватывал из толпы прихожан какого-нибудь человека. Вечерами

придумывал ему сложные задания.

Часто кандидатура отвергалась.

- Глуп, - откровенно заявлял муфтий.

Внимание муфтия привлекли сыновья наманганского торговца мануфактурой Хамдама. Парни

приходили в мечеть, скромно опустив голову. По их одежде было видно, что живут они плохо.

- Их отец славный был человек, - говорил муфтий. - Все свое золото отдал на содержание воинов

ислама. Да будет ему вечная память. Наша обязанность - помочь детям.

Муфтий входил в роль. Даже перед Махмуд-беком начинал хитрить.

Парни, приглашенные в худжру самого муфтия, чувствовали себя неловко. Для них Садретдин-хан,

как и для многих прихожан, был почти святым.

Старик улыбался, пощипывая бородку, угощал чаем и халвой.

- Вижу, вижу, какие у вас дела, - по-отечески говорил он. - Вот возьмите на первое время.

Братья наперебой отказывались от денег, уверяли, что, слава аллаху, им, кроме крыши над головой,

ничего не надо. Но муфтий поднял ладони, показав, что разговор окончен.

Муфтий беседовал с сыновьями купца Хамдама раз в неделю. Когда же дело дошло до решающего

разговора, братья так же, как русский офицер, кинулись в ноги муфтию и стали умолять, чтобы он

пощадил их молодые жизни.

- Вы уехали маленькими, - тихо и рассудительно объяснил Садретдин-хан. - Вас никто не узнает.

Побываете в Коканде, Фергане, Маргилане. Нужно только смотреть и запоминать, что большевики строят

в Ферганской долине. Вот и все.

В углу худжры, скрывая бешенство, сидел Маджид-бек. Только дай ему волю, он поговорит с

дармоедами!

Муфтий раза два метнул взгляд в сторону курбаши. Огромный детина по-бычьи наклонил голову,

чтобы не видеть хныкающих юнцов. Он и близко не подпустил бы их к своим молодцам.

Но муфтию эти парни были нужны... Англичанам тоже понравились сообразительные сыновья

торговца.

И снова Махмуд-бек по знакомым дорогам пустыни провожал новых агентов до советской границы.

Переход прошел благополучно. Теперь можно спокойно ждать возвращения братьев.

Однако жизнь муфтия была потревожена. В худжре появились его беспокойные друзья - турки. То и

дело он поглаживал бородку и показывал Махмуд-беку глазами, что следует подать.

- Плов на оливковом масле, - предупредил он. - Они любят его.

Дорогой гость - полковник Ахмад Сурайя-бек был старым, добрым другом муфтия. Воспоминания о

павших товарищах в борьбе с иноверцами прерывались громкими восклицаниями:

- Мы еще поднимем знамя ислама!

- Мы сплотим мусульман!

Спутник полковника был родом из Кашгара.

- Мухамед окончил Стамбульский университет, - представил его полковник. - Сейчас мы

возвращаемся к нему на родину. - Простую фразу Сурайя-бек произнес многозначительно и покосился на

Махмуд-бека.

- Мой самый близкий человек... Самый близкий помощник... - успокоил его муфтий.

Все стало ясно, и полковник почувствовал себя свободно.

Кашгар! Вот чем вызван визит турецких друзей. Кашгар... При упоминании об этом крае муфтий

вздрагивал, щурился и представлял себя во главе мусульманского государства.

Махмуд-бек читал газеты, журналы, присланные из Стамбула, Парижа, Берлина, Варшавы. Печать

склоняла на все лады Кашгар. Там назревали большие события. Туда стремились опытные интриганы,

политиканы и шпионы.

Муфтий жадно ловил каждое слово гостей о Кашгаре. Обсуждал с ними события последних лет.

Англия, Япония, Турция... Они развили бурную деятельность в Синьцзяне. Природные богатства,

сырье, рынок. Близость Индии и Китая. И наконец - хороший плацдарм для нападения на Советский

Союз.

Англия, Япония, Турция... Названия этих стран часто повторялись в затянувшейся беседе. Муфтий

Садретдин-хан был весел и счастлив. Отчаянно махнув рукой, он потянулся к нише, вытащил несколько

толстых книг, потом достал темную бутылку с блестящей рельефной печатью.

- Напиток богов... «Наполеон».

Муфтий покрутил бутылку, но не решился открыть и протянул ее Махмуд-беку. Тот, видимо, тоже не

знал, как сорвать золоченую наклейку с пробки.

- Дайте-ка, молодой человек.

Полковник взял бутылку с видом знатока и блеснул знанием французского языка, прочитав на

этикетке:

- «Подлинный коньяк Камю «Наполеон» является воплощением совершенства».

Сам муфтий сделал только осторожный глоток. Пили турки. Они становились все разговорчивей.

- Все наместники в Синьцзяне - чепуха. Там нужен человек, который объединил бы мусульман. -

Сурайя-бек сделал торжественную паузу и произнес: - Это - вы, многоуважаемый муфтий Садретдин-хан.

Старик этого ждал. Он погладил бородку и, прищурившись, возразил приличия ради:

- Большое дело... По плечу ли нам?

- Только вам! - твердо и окончательно решил полковник. - Мы можем добавить, - продолжил он, - что

несколько наших людей выехали в Синьцзян.

Муфтий насторожился. Он часто забывал о существовании соперников. Будто почувствовав его

настроение, Сурайя-бек успокоил:

- Но эти люди выполняют свои небольшие задания. Например, из Стамбула отправился

представитель «Общества объединения молодежи Туркестана» доктор Аджетдин Ахмед Делал-бек.

Муфтий опять повеселел:

- Да благословит нас аллах на великие дела, - прошептал он.

Присутствующие повторили:

- Да благословит аллах...

Эти слова прозвучали, как клятва.

Звала дорога. Теперь ясно, что муфтий не откажется от бредовой идеи создания мусульманского

государства в Синьцзяне. Он слишком верит в свои силы, в свой опыт.

Муфтий ходил взбудораженный, встречался и с английским консулом, и с туркменскими курбаши, и со

старейшинами казахских эмигрантов. Он возвращался, начиненный советами и деньгами.

Все чаще Садретдин-хан бросал вопросительные взгляды на своего помощника. Он не хотел

начинать щекотливый разговор. Махмуд-бек понял и сам предложил:

- Если я не в тягость, то буду вас сопровождать в этой нелегкой и опасной дороге.

Муфтий подошел и молча, неумело обнял секретаря. Такое проявление добрых, отцовских чувств

было несвойственно Садретдин-хану. Оба неловко потоптались на месте. Муфтий резко повернулся:

- Я знал, вы преданный человек. Давайте готовиться к отъезду.

- К сожалению, у меня нет паспорта.

- Если не удастся выхлопотать, то я получу визу на вас как на сына, по своему паспорту. А там...

Он заговорил о друзьях в соседней стране, через которую им предстоит проехать. Особые надежды

муфтий возлагал на турецкого консула Эсандола.

В путь отправились ночью. В последнее время у муфтия испортились отношения с местными

властями, и он не хотел встречаться с полицейскими при выезде из города. Утра дождались в юртах

казахских эмигрантов. Люди, потерявшие родину, близких, имущество, заглядывали в глаза муфтию,

ждали от него утешительных слов. Садретдин-хан устал от волнений и говорил неохотно, потягивал

густой чай.

Махмуд-бек смотрел на морщинистые лица аксакалов. Конечно, это они подняли целый род и увели

из благодатных степей сюда, в пустыню, которая была этим людям чужой. В пути на казахов напало

кочевое племя. Угнали сотни коней, отобрали девушек и драгоценности. Кто попытался сопротивляться,

те остались в песках.

Аксакалы щедро одарили муфтия. Привели двух скакунов, перекинули через седла хурджуны с мясом

и лепешками. Один из аксакалов протянул муфтию нагайку с серебряной ручкой:

- Да хранит вас аллах в пути.

Казахи не знали, куда и зачем отправляется Садретдин-хан. Но понимали: большой человек занят

большим делом.

На пути было мало встреч; каждая из них раздражала, злила муфтия.

В закопченной кибитке чабана начались длинные расспросы. Хозяин был в потрепанном чапане, но

все равно чувствовал свое превосходство над бродягами-чужеземцами. У него был дом. Пусть в том

доме грязная, давно потерявшая цвет кошма, да два черных кумгана, да один кувшин.

Когда, отдохнув, они двинулись дальше, Садретдин-хан выругался:

- Нищий, босяк, а держится султаном.

К вечеру путников окружила орава лихих всадников. Они кричали, словно готовились к нападению на

целое войско.

- Ну-ка, вы! Откуда и куда?

Главарь шайки кочевников не сводил взгляда с лошадей. Скакуны ему приглянулись.

Муфтий забормотал о святых местах.

- А знаешь, кто мы такие? - Главарь вытащил монету, покрутил перед носом испуганного муфтия. -

Видишь таньгу?

Он швырнул монету вверх и, стремительно сорвав винтовку с плеча, почти не целясь, выстрелил.

Пуля щелкнула по маленькой монете.

Муфтий побледнел:

- Что вы хотите?

- Мы... - Главарь уже гладил напряженное тело скакуна.

Неизвестно, чем бы все это кончилось, но один из кочевников, молодой парень, вдруг соскочил с

лошади и бросился к муфтию:

- Благословите, святой отец!

Парень, оказывается, бывал в городе в суннитской мечети у Садретдин-хана.

Придя в себя после бурной встречи, муфтий сказал Махмуд-беку:

- Аллах всегда поможет человеку, творящему правое дело.

Однако на границе опять ждали неприятности.

Сержант не умел читать и долго вертел паспорт муфтия.

- Русских испугались? Большевиков? - с горечью сказал он. - Э, вы... Если нам прикажет майор, мы

через два дня возьмем Москву.

Солдаты стояли с длинными старыми винтовками. Только сержант был одет в поблекшую английскую

гимнастерку и обут хотя в старые, но еще крепкие ботинки. На остальных висели лохмотья, которые

мало чем отличались от пестрых рваных халатов кочевников.

Паспорт настораживал сержанта. О визах он слышал впервые в жизни. До приезда майора сержант

решил посадить путников в кривую, тесную кибитку. Дверь была без замков, но подпиралась чурбаном.

Над дверью продолговатое окошечко с трудом пропускало свет и воздух.

- Когда приедет ваш майор? - хмуро спросил муфтий у солдата, который вечером принес лепешку и

кувшин воды.

- Он гостит у родных.

Рассохшаяся дверь с протяжным скрипом закрылась. Муфтий вздохнул:

- Нет. . Это не воины ислама... Нам нужна, дорогой Махмуд-бек, не такая опора.

Он оживился и заговорил на любимую тему: Англия, Япония, Турция. Разломил лепешку.

- Ешьте, дорогой...

Сам он жевал неохотно. Отложив кусок, муфтий смел крошки в ладонь. Закинул голову, открыв рот и

показав мелкие пожелтевшие зубы.

Приехавший офицер не был майором, но читать умел.

- Молите аллаха, - сказал он, - что я появился вовремя.

И снова дорога. Начались обжитые места. В первой деревне царило оживление. Что-то похожее на

праздник. На путников не обратили внимания. Любопытный муфтий не выдержал и спросил веселого

крестьянина:

- Что у вас происходит?

- Разве вы не знаете? - удивился крестьянин.

- Нет. .

- Ого! - Он с сожалением оглядел путников. - У нас сегодня режут барана.

Муфтий зло стеганул коня и обратился к Махмуд-беку по-узбекски:

- Об этом должен знать весь мир! Босяки...

В другой деревне, услышав узбекскую речь, торопливо, почти бегом бросился к ним старик.

- Вы узбеки?

Путников с почестями ввели в дом, долго угощали, рассказывали о себе.

- Мы чигатайцы. Ведем свою родословную...

- Сейчас не время вспоминать историю, - пренебрегая вежливостью, прервал муфтий. - Нужно думать

о будущем, бороться за него.

Муфтий дорожил каждой минутой. Впереди был Кашгар. Садретдин-хан не знал, что первая же

встреча в столице разочарует его. Турецкий консул Эсандол, оформив документы муфтия и его

секретаря, спросит о дальнейших планах. Потом, побарабанив по столу пальцами, тяжело вздохнет:

- Мы тоже мечтали о рождении нового тюркского государства. Но правительство оказалось

неопытным и потерпело поражение; так было угодно всевышнему. Государство погибло. Вам нет смысла

туда ехать. Вам хватит работы и здесь, где живут тысячи ваших земляков.

Этот разговор состоится очень скоро. Но муфтий как одержимый гонит коня, порой жалуясь Махмуд-

беку:

- Где я оставил нагайку?

Подарок казахских аксакалов, вероятно, стащил на границе кто-нибудь из солдат.

- Плохая примета, - покачал головой муфтий. - Ох, плохая...

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Я часто беру комплекты газет, которые выходили без меня. Обычно этими подшивками пользуются

люди, работающие над диссертациями, научными статьями. Газеты стали историей. Но я их читаю

впервые. Тогда я о многом знал понаслышке, а некоторые новости просто не доходили до меня. Тогда -

это значит тридцатые и сороковые годы...

На некоторые важные стройки засылались шпионы и диверсанты. Они не успевали перейти границу,

как я уже сообщал данные о перебежчиках.

Я знал одно: народ, мои друзья, строят. Но как это было? Вот о чем я читаю сейчас. О стахановском

движении. О Чирчикстрое. Туда тоже пытались засылать диверсантов. О делах комсомольцев.

«Кокандская комсомольская организация лишь по трем сельсоветам сумела вовлечь в колхозы 623

хозяйства; Избаскентская по трем сельсоветам - 602 хозяйства и Нарынская только по одному

сельсовету - 202 хозяйства».

В среде туркестанских эмигрантов было много молодых людей. Их пугали словом «колхоз».

Перед отъездом за рубеж со мной беседовали, говорили о перспективах...

- Вы можете заняться преподавательской работой. Вы можете стать известным поэтом. Подумайте...

Я думал, вспоминал жадного и хитрого Джумабая, злого Ислама-курбаши. Оказывается, люди,

подобные им, еще были живы и угрожали нашей Родине.

Я вспомнил Зухру-апа, которая оказалась сильнее многих мужчин. Жизнь. Советского Узбекистана

преображалась на моих глазах, а я должен был уйти в старый, отживающий, но пока опасный мир. Для

этого я несколько лет «завоевывал» доверие мусаватистов.

В беседах в ГПУ мне говорили откровенно:

- Ваше имя покроется позором. Пусть несколько лет, но вас будут считать изменником. Друзья и

товарищи с неприязнью будут вспоминать о встречах с вами.

- Сколько лет я пробуду в чужой стране? - однажды спросил я.

- Трудно сказать, - откровенно признался чекист. - Годами невозможно измерить эту работу. Одно

скажу, что долго. До особого распоряжения.

Он повторил задание. Назвал имена Курширмата, Фузаила Максума, муфтия Садретдин-хана... Этих

врагов нужно обезвредить.

Да можно ли подсчитать дни, недели, месяцы, которые уйдут на борьбу? Ушли...

...Я листаю подшивки старых газет. Тревожно шелестят страницы. И здесь, в моем краю, шла

ожесточенная, суровая борьба. И я был тоже одним из солдат, одним из участников огромной битвы за

новую жизнь.

ПЕРВАЯ ОПАСНОСТЬ

Фузаил Максум принимал гостей в своем становище. Весело плясал огонь под котлами. Здоровенные

джигиты, даже у очагов сидя, не снимали оружия. Винтовки и сабли мешали двигаться. Но, казалось,

джигиты не обращали на это внимания. Они в любую минуту готовы были, отряхнув руки, вскочить на

коней.

За длинным глинобитным дувалом были построены низкие временные кибитки. В них джигиты спали

вповалку. Здесь и штаб курбаши. Достаточно было команды, чтоб три тысячи всадников загарцевали у

становища в ожидании приказа.

Рядом с могучим Фузаилом Максумом Садретдин-хан выглядел сухоньким, беспомощным стариком.

От восхищения муфтий потирал ладошки, цокал языком.

- Ой, молодцы мои!

Грудь у курбаши выгибалась колесом. Фузаил Максум видел, с каким почтением самые уважаемые

люди принимали старика в эти дни. Приезд муфтия Садретдин-хана взбудоражил весь эмигрантский мир.

Бывшие баи и курбаши состязались в гостеприимстве. Дымились горки плова, шли степенные разговоры.

Махмуд-бек присутствовал на всех приемах. Он догадывался, что после праздников начнутся будни с

их интригами, борьбой за власть.

Курширмат считал себя военачальником. В духовные вожди он не годился. Известный курбаши

постарел, заметно сдал. Он предпочитал не вмешиваться в разговоры; сидел, поблескивая темными

очками. Единственный глаз ощупывал людей, подмечал мелочи. О новом государстве мусульман, о

политике Курширмат не говорил. У него была сила, были люди, способные творить дела. В том числе

Фузаил Максум. В его становище Курширмат и посоветовал побывать Садретдин-хану.

Муфтий многого еще не знал.

Он посещал дома руководителей эмиграции, и с каждым днем бородка задиралась все выше. Здесь

муфтий сможет развернуться. Здесь живут тысячи земляков, которых он подчинит своей воле.

Довольный, сияющий муфтий отвечав сейчас на приветствия джигитов.

Фузаил Максум знакомил его с сотниками. Это были дета влиятельных людей. Садретдин-хан

добрыми словами отзывался об отцах, вздыхал, сожалея об их гибели, старости, скитаниях по чужой

земле. Многих из тех он никогда не встречал, но отчаянно врал, отделываясь общими словами:

- Хороший был человек... Верный сын ислама...

Потом бормотал молитву. Сотники просили благословения, и муфтий желал им побед во имя веры и

нации.

Фузаил Максум показывал пулеметы, ящики с патронами, лимонки. Муфтий осторожно взял гранату.

Сухие, тонкие пальцы сжали ребристый металлический панцирь. Под кожей заходили желваки. Старик в

своем воинственном азарте был немного смешон. Но никто не улыбнулся.

- Ой, молодцы мой, - повторил муфтий.

Наклонившись, он положил гранату в ящик и кончиками пальцев провел по ряду лимонок.

Фузаил Максум показал комнаты, где висели рядом с новенькими халатами английские гимнастерки,

стояли крепкие сапоги. Здесь пахло тканью, кожей, плесенью. Муфтий хотел посоветовать чаще

проветривать одежду, но смолчал. В эти минуту он думал о том, что выступление против Советов близко.

Вот бы во двор к Фузаилу затащить кого-нибудь из англичан или японцев! Пусть полюбуются. Тогда они

иначе будут разговаривать с представителями «Милли истиклял».

В других комнатах, прохладных, темных, стояли огромные глиняные сосуды - хумы с кусками

жареного мяса.

Фузаил Максум мог повести в бой своих всадников сейчас же, сию минуту.

В становище не было ни одной женщины. И ничто не напоминало о них.

- Вы, я слышал, женились здесь? - спросил муфтий.

- Да, уважаемый отец. Но жене не пристало находиться среди воинов.

- Очень хорошо. Так и надлежит поступать большому военачальнику. - Муфтий льстил курбаши, и тот

готов был лезть из кожи, чтобы еще больше понравиться видному человеку.

- Вы не устали, уважаемый отец?

- Какой истинный мусульманин устанет от подобного зрелища! Вы порадовали меня, мой сын. Я будто

помолодел на много лет.

В комнате, покрытой коврами, за богатым дастарханом муфтий прочитал яростную проповедь.

Махмуд-бек видел, что достаточно одного слова - и люди Фузаила вскочат на коней.

Будни все-таки пришли. К муфтию потянулись эмигранты. Это были люди, промотавшие все

состояние. С надеждой смотрели они на каждого нового человека, ждали радостных сообщений.

Муфтий убежденно говорил о «близком дне», когда все изменится.

Стоило обнадеженному человеку уйти, муфтий начинал ворчать:

- Ничего не могут. . Беспомощны.

Махмуд-бек обратил на это внимание. Большинство русских эмигрантов быстро осваивались в чужих

местах: работали механиками, столярничали, открывали мастерские. Туркестанцы же, не имевшие

профессий, спустив деньги, занимались мелкой торговлей, а в лучшем случае - работали в

парикмахерских и пекарнях.

- Беспомощный народ, - осуждал их муфтий, но в душе он был рад этой неустроенности. Подобные

люди послушны, как дети.

За спинами отцов, вытягивая шеи, обычно теснилась молодежь. Парни выросли на чужбине. Многие

не каждый день видели свежую лепешку. Отцы хоть вспоминали о полях, лавках, заводах, вспоминали о

сытой жизни.

Новое поколение росло без надежд, родины, без будущего. Это поколение тоже быстро опутывалось

проповедями муфтия - сетями из высокопарных фраз.

Сотни бедняков гнули спину на чужбине. Обманутые, они бежали вместе со своими хозяевами и

теперь ждали хоть какого-то просвета в мрачных буднях, а муфтий во всех бедах и несчастьях обвинял

неверных - большевиков.

Один раз в неделю муфтий и Махмуд-бек шли как на службу в турецкое консульство.

Эсандол считал Садретдин-хана своим давним другом. Махмуд-бек произвел на консула самое

блестящее впечатление.

Подавался черный кофе. Муфтий неумело двумя руками брал хрупкую чашечку, бросал взгляды по

сторонам: так ли он поступает? Покончив с этой тонкой проклятой процедурой, муфтий сыпал

вопросами:

- Кто может помочь эмигрантам?

Эсандол держал чашечку на весу, сделав глоток, запивал его из стаканчика ледяной водой.

- Судьба человека в его руках, - уклончиво отвечал он.

- Но у них нет судьбы, и руки дрожат от голода, - наступал муфтий.

- Вы правы, уважаемый, у них руки дрожат. Но сначала мы должны взвесить общие силы. До вас этим

никто не занимался.

Муфтий, довольный, пропускал бородку через пальцы.

- Вы еще не познакомились со всеми эмигрантами. Мне хотелось бы знать, как живут казахи. -

Эсандол назвал небольшой район, где находилось около тысячи беженцев.

- Вы имеете полное право передвигаться по стране. Паспорта нашего государства обеспечивают вам

безопасность. Не забывайте, что вы - турецкие подданные.

Эсандол напомнил об этом с милой улыбкой. Фраза на первый взгляд была незначительна. Но

Махмуд-бек понял ее смысл: отныне каждый свой шаг нужно согласовывать с турецким консулом.

Огромная толпа голодных, оборванных людей тянулась за муфтием. Каждому хотелось получить

благословение, дотронуться рукой до его халата. Муфтий семенил к большой юрте. Степенные аксакалы

не поспевали за высоким гостем. Нищета сквозила во всем: в одежде, в движениях людей, в

заискивающих взглядах. Страшная нищета...

Аксакалы не жаловались. В большой юрте обстановка была иной. Напоминала она о прошедших днях

богатых скотоводов. По случаю приезда муфтия был зарезан баран. Огромные куски мяса были щедро

положены на глиняные блюда. Дымился бурый чай, перекипяченный с молоком. Аксакалы наперебой

угощали муфтия. А он сидел, сжав тонкие бесцветные губы.

Аксакалы на судьбу не жаловались.

Муфтий заговорил о близких переменах. Махмуд-бек в который раз слушал все это. Старики,

наклонившись, не пропускали ни единого слова, одобрительно кивали. В пустых глазах вспыхивали

искры.

Потом, довольные, все потянулись к кускам мяса: грызли крепкими зубами, чавкали, сытно рыгали и

вытирали жирные пальцы о край замусоленной, грязной скатерти.

Все были довольны, кроме муфтия. Перед отъездом он вытащил деньги и положил перед аксакалами.

Махмуд-бек знал, что это последние деньги, которые остались у Садретдин-хана.

В доме Курширмата было шесть маленьких темных комнаток с земляным полом. Дворик был тоже

невелик. Однако десять - пятнадцать гостей можно было усадить свободно.

Хозяин, как всегда, молчал, поблескивая черными очками. Глаз не видно. Только когда Курширмат

склонял голову вправо, можно было догадаться, что он единственным глазом кого-то рассматривает.

Чай подносили сыновья. У самовара хлопотала маленькая девочка. Изредка Курширмат произносил

короткую фразу, сообщая нечто неожиданное:

- Меня вызывали англичане... Был разговор...

Он многозначительно умолкал. Многие знали, что Курширмата никто не вызывал, никто с ним не

беседовал. Шестидесятилетнего курбаши за глаза называли «храбрым дураком». Англичане сейчас уже

не польстятся на эту фигуру.

- Англичане - настоящие люди, - откликался муфтий. Ему не терпелось повернуть разговор в нужное

русло.

Возвращаясь от казахов, Махмуд-бек высказал мысль:

- Вот к чему приводит бездействие...

Муфтий покосился на своего секретаря:

- Вы правы, Махмуд-бек. Вы словно прочли мои мысли.

- Если даже богатырь Фузаил сидит сложа руки...

Махмуд-бек недоговорил. Этого достаточно. Муфтий заерзал в седле и стегнул коня. Он будто

заторопился к большим, решающим делам.

- Что, если выпустить Фузаила денька на два? - Муфтий выжидающе смотрел на Махмуд-бека.

- Опасно. Время не подходящее. Граница хорошо охраняется.

- Фузаил, как ветер, ворвется в ближайший кишлак. Пусть напомнит, что воины ислама живы!

- Опасно, - повторил Махмуд-бек. - Впрочем, вы правы.

Смелая мысль теперь целиком завладела муфтием.

На встрече у Курширмата деятельный муфтий решил высказать свое предложение. Смущало

присутствие Саида Мубошира. Первая ссора между Саидом и Садретдин-ханом произошла давно, еще в

бухарском медресе. Этим людям нельзя было жить в одном городе. Вечно боролись они за первенство.

Во всем: в учебе, в службе, в делах.

Саид Мубошир - поэт, писец и ко всему прочему - чиновник в высоком правительственном

учреждении. Связь с эмигрантами и дружба с местными властями давали ему, как он считал, право

решать вопросы, советовать и в конце концов встать во главе туркестанской эмиграции. Но вот появился

Садретдин-хан...

Пока что соперники обменивались вежливыми поклонами и улыбочками. Но Махмуд-бек чуял грозу:

две силы должны столкнуться.

Саид Мубошир - поджарый, подвижный человек. Эмигранты его побаивались. Он творил подлости,

словно стихи: вдохновенно, ловко, увлеченно.

С каждым он вел задушевную беседу, потом неожиданно сообщал новость, от которой человек

хватался за сердце. Мубоширу нравилось, когда люди бледнели. Он натравливал брата на брата, отца

на сына...

Махмуд-бек, сидя рядом с муфтием, с интересом наблюдал за этой редкостной фигурой. Мубошир

мог очень пригодиться в опасной игре. Наклонившись к старику, Махмуд-бек прошептал:

- Не стоит при Мубошире начинать разговор.

Фраза только подстегнула решимость муфтия. Он потерял контроль над собой.

- Мои уважаемые друзья, - начал Садретдин-хан, - тучи, сгустившиеся над нашей родиной, не уплывут

сами по себе. Они будут скрывать солнце веры. Нужен сильный ветер. Но буря, как известно, начинается

с легкого ветерка.

Он долго говорил о скорой буре. Цветистую речь эту не все хорошо понимали. Старый наманганский

купец Тохта-бек вертел морщинистой шеей, вытирал рукавом слезящиеся глаза, дышал со свистом.

Муфтию казалось, что какой-то мальчишка балуется, отвлекает внимание взрослых от серьезного

разговора. Тохта-бек втянул воздух и замер.

Выбравшись из потока пышных фраз, Садретдин-хан наконец предложил:

- Пусть Фузаил Максум с небольшим отрядом перейдет границу. Пусть хотя бы в двух-трех кишлаках

ощутят гнев воинов ислама. Там уже успокоились, погрязли в грехах...

- Пусть, - Курширмат кивнул.

И многие поддержали:

- Пусть...

Тохта-бек завертел головой. Ему объясняли решение уважаемого муфтия.

- Надо бить. Надо бить! - свистнул он.

Когда наступила тишина, заговорил Саид Мубошир.

Его речь была рассудительна:

- Мне больше, чем кому-либо из присутствующих, известно о взаимоотношениях государств.

Муфтий еле сдерживал себя. Стремление этого чиновника к превосходству и сами слова Мубошира

бесили его. Но, склонив голову, он вынужден был дослушать до конца.

Саид Мубошир напомнил, что между Советами и страной, что приютила их, существует

дружественный договор. Вылазка Фузаила Максума может повлечь за собой пограничный конфликт.

Правительство его страны будет очень обижено.

Он так и сказал, негодяй: моей страны!

- Продался! - взвизгнул муфтий. - Продался, забыл о родине, вероотступник.

Саид Мубошир почувствовал, что все на стороне муфтия, и поспешил заверить:

- Я вместе с вами, друзья. Вместе. Но я хотел предупредить...

- Вероотступник! - бушевал муфтий. - Ты со своим правительством нас продаешь Советам.

Мусульмане нищенствуют. У нас нет жизни, нет хлеба. Да падет проклятие аллаха на ваши головы!

Саид Мубошир засопел, неспешно, тяжело поднялся. Пожалуй, все, кроме муфтия, почувствовали

угрозу в этих неторопливых движениях.

На другой день муфтия вызвали в полицейский участок и строго предупредили: если турецкий

подданный муфтий Садретдин-хан Шараф Ходжа Казы Оглы еще раз осмелится проклинать

правительство, то он будет выслан из столицы или даже из пределов государства.

А через неделю вернулся чудом вырвавшись из засады, Фузаил Максум. Бандит хорошо понимал, что

это была именно засада. На советской стороне его ждали.

Встревоженные лидеры эмигрантства снова собрались в доме Курширмата. Все были уверены, что

донести мог только Саид Мубошир. Но тот пустил слух, что это старый завистник Садретдин-хан хотел

погубить Фузаила Максума. Вздорное обвинение взбудоражило и без того взвинченных, настороженных

людей. Никто не задавался вопросом, зачем понадобилось уважаемому муфтию уничтожить Фузаила. О

недавней же склоке между правительственным чиновником Мубоширом и муфтием многие не знали.

Саида Мубошира боялись, но и Садретдин-хан был представителем «Милли истиклял». За спиной у него

- турки и англичане.

Сборище было малочисленным. Не пришел и Саид Мубошир. Садретдин-хан бушевал и требовал

смерти предателю. Курширмат покачивался, будто не слышал строгих обвинений. Только один голос

поддержал муфтия.

- Смерть! - крикнул Фузаил Максум. Он еще не отошел от испуга и с налитыми кровью глазами искал

предателя. - Только смерть!

Курширмат даже не повернулся в его сторону.

По городу полз и другой слух, будто на чужой стороне Фузаил Максум все-таки поживился: удирая от

погони, он ухитрился выкрасть в горном кишлаке девочку.

Муфтий не придал этому значения, а Курширмат насторожился: неизвестно, кто виноват. Было ли тут

предательство или зарвавшийся Фузаил Максум попросту искал женщин, а о главном деле не думал.

Лишь несколько человек знали, на каком участке должен перейти границу отряд. Перечислили всех.

Среди них Саида Мубошира не оказалось. Посчитали по пальцам. С Махмуд-беком выходило пять

человек.

- Вот оно какое дело, - задумчиво пробормотал Курширмат.

И все притихли.

«Не такой уж он дурак, - отметил про себя Махмуд-бек. - Даже муфтий растерялся».

Уважаемое собрание ничего не решило. Курширмат внес предложение: немного выждать. Все

обрадованно загалдели: конечно, подождать!

Путаясь в полах длинного халата, муфтий семенил рядом с Махмуд-беком и ворчал:

- Кто-нибудь из этих негодяев уже побежал к Саиду доносить. Потопит он нас, потопит. Совсем

поглупели, обезумели люди, как собаки грызутся.

- Пойдемте быстрее, уважаемый отец, скоро ночь, - поторопил Махмуд-бек.

Почти месяц они жили в караван-сарае. Это было длинное, двухэтажное здание. Второй этаж чудом

держался на хилой основе, к тому же вперед выступала покосившаяся терраса. Садретдин-хан выбрал

комнату с небольшой прихожей внизу. Здесь под окнами галдели проводники караванов и всяческий

оборванный сброд, однако опасности провалиться сквозь трухлявый пол не было.

Двор тянулся, словно широкая улица. Обычно его занимали ленивые, медлительные верблюды. Да и

люди частенько устраивались под открытым небом. Не всякий может позволить себе снять комнату, а то

и две, как это сделал купец из Стамбула - Аскарали.

Купец понравился муфтию. Аскарали в первый же вечер навестил уважаемого Садретдин-хана, о

котором много слышал еще с детских лет. Муфтий по привычке соврал, будто знает почтенного отца

Аскарали. Купец промолчал.

Садретдин-хан и Махмуд-бек прошмыгнули в ворога. Старик перевел дыхание:

- Тише, тише, сын мой... фу-у... Еще день прошел.

У входа в комнату сидело несколько мусульман из Индии.

Муфтий поинтересовался:

- О чем вы спорите, дорогие дети?

- Здесь готовятся к празднику Независимости; а мы до сих пор гнем спины на англичан.

- Да-а... - коротко посочувствовал муфтий и нырнул в комнатку.

Снимая халат, он ворчал:

- Независимость, независимость... Ходят босиком, а независимости захотелось. Им не нравятся

англичане...

Отдохнуть муфтий не смог. Раздался стук, и с легким поклоном появился шофер Эсандола.

- Вы, уважаемый, очень нужны моему господину. Он просил извинить его... Но по важному делу.

Махмуд-бек тоже стал собираться. Шофер смущенно потоптался и добавил:

- Одного вас, господин муфтий.

Садретдин-хан пожал плечами:

- Хорошо.

Такого еще не бывало. Махмуд-бек давно стал тенью муфтия.

- Я побуду у господина Аскарали, - сказал, скрывая волнение, Махмуд-бек.

- Хорошо, сын мой.

Купец тепло встретил гостя. Оглянувшись на дверь, потом на окно, он сообщил:

- Появился в городе ваш товарищ детства.

Махмуд-бек прикусил губу.

- Муфтий уехал к Эсандолу, - сказал он.

- Вероятно, по этому поводу, - сказал Аскарали.

Они не ошиблись. Муфтий, утонув в мягком кресле, с удивлением смотрел на обеспокоенного

консула, который вышагивал по кабинету и задавал непонятные вопросы:

- Махмуд-бек служил у Джумабая?

- Его воспитанник...

- Имя, конечно, другое?

- Конечно, господин. Аллах дает жизнь, а не имя. Но зря сомневаетесь. Рекомендация самого

Мустафы Чокаева.

Наконец Эсандол тоже сел в кресло напротив муфтия и наклонился к гостю:

- Так вот, уважаемый Садретдин-хан. В городе появился новый эмигрант, верный нашему делу

человек. Он тоже воспитанник Джумабая. Но у этого юноши совсем другое мнение о вашем Махмуд-беке.

Он его знает с детства... Лучше нас...

- Как же так? Как же? - Голос у муфтия надломился. Он беспомощно развел руками.

Только сейчас Эсандол увидел, как постарел этот неугомонный человек.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Эти годы для республики были годами расцвета.

Перед уходом за границу я встретил в газете фамилию Мавляна. Он был тогда заведующим сельской

школой в Ферганской долине и один из первых взялся за создание колхоза. Стал председателем.

Газета хвалила таких людей. Мавлян начал учиться агрономической науке. Колхоз, которым он

руководил, уже в 1935 году считался одним из лучших.

Я жил в другом мире. Там люди боялись сознаться, что их далекие родственники вступили в колхоз.

Иной раз это могло и навредить. Нужно сказать, что муфтий Садретдин-хан сам не представлял, что

такое - коллективное хозяйство. Его убивала мысль, что земля находится в руках крестьян. Они для него

были босяками. И вообще каждое слово, рожденное новой жизнью, раздражало старика. А в злобе он

мог наговорить что угодно и терял способность трезво разбираться в обстановке.

Я завидовал Мавляну, его борьбе, его победам. Я как-то сказал об этом опытному чекисту, который

встречался со мной, подготавливая к отправке к туркестанским эмигрантам. Чекист сдвинул рыжеватые

брови:

- Ну что ж. Подумай еще.

- Я все обдумал.

- Там будет меньше друзей... - сказал чекист. - Будет, возможно, только один человек.

Им оказался большой любитель поэзии... Веселый и смелый человек, которого эмигранты знали как

преуспевающего торговца оптовым товаром Аскарали.

Помню, вместе с чекистами мы разбирали самые различные ситуации, в которых я мог оказаться.

Однако мы и не предполагали, что за рубежом, именно в этой стране, в этом городе, появится мой

сверстник, с которым я рос и которого, как мне казалось, хорошо знал.

Первая опасность нависла надо мной, и первым на помощь пришел Аскарали.

ПРАВЫЙ СУД

В переулке заскрипела арба. Все прислушались. Арба, судя по всему, едва двигалась. Наверное,

кляча с трудом передвигала ноги, а извозчик даже не пытался ее подгонять.

Как утомительно долго скрипят старые колеса. Как медленно идет время...

Лидеры эмиграции еще пытались сохранить в тайне неприятное происшествие с Фузаилом

Максумом. Но слух о большевистском агенте уже облетел город.

Курширмат в десятый раз взял завещание Джумабая, снял очки и повертел бумажку перед

единственным глазом. Со стороны могло показаться, что Курширмат нюхает листок.

- Зря, Рустам-джан, ты затеял эту историю, - спокойно заговорил Махмуд-бек, - зря.

Садретдин-хан с надеждой смотрел на своего помощника. Муфтию, да и другим главарям, Рустам не

понравился. Молодой человек был в легком, светлом костюме, очень отличался от присутствующих.

Муфтий был уверен, что скромный преданный Махмуд-бек снимет с себя тяжкое обвинение. А если не

снимет?

Садретдин-хан взглянул на пунцовое лицо Фузаила Максума, на его тяжелые руки, лежащие на кобуре

маузера. Здесь приговор выносился быстро.

Муфтий не верил в обвинение, которое только что предъявил Рустам Махмуд-беку. Но

предостерегающие слова Эсандола, угрюмое молчание Курширмата, багровое лицо Фузаила Максума

вызывали тревогу.

- Почему зря, Камил? - Рустам усмехнулся. - Ты - сын большевика, которого убил Ислам-курбаши. Да,

сын! Ты в Баку вступил в комсомол. В Самарканде стал большевиком.

- Отца я не помню. Меня воспитывал Джумабай.

- Не порочь имя благородного человека. Он - двоюродный брат моего отца. Он стал и моим отцом. Вот

завещание...

- Завещание фальшивое, - твердо заявил Махмуд-бек.

- Ты стал ученым, Камил, - не отступал Рустам. - Тебя научили большевики. Но здесь - умные люди.

Расскажи им, как вступал в партию.

- Так было нужно. Об этом знал Икрам Валиевич, уважаемый человек, друг Мустафы Чокаева.

Садретдин-хан утвердительно кивнул.

- Нам нужно было занять руководящие посты. Если бы не разгром нашей организации...

- Организация! - скривился Рустам. - Собирались молодые преподаватели, говорили о стихах...

- Эти преподаватели за свои разговоры или расстреляны, или сидят в тюрьмах, а ты бездельничаешь,

разгуливаешь в парижском костюме, - грубо оборвал Махмуд-бек.

Ох, этот костюм! Он никому не нравился. С каким бы наслаждением Фузаил Максум сейчас увидел на

светлой ткани пятна крови.

Но пока курбаши не шевелился. Разобраться, кто тут прав, кто нет, ему было тяжело. Фузаил, как и

Курширмат, многое не понимал.

- Вы боитесь, что я тоже буду претендовать на земли Джумабая, - сказал Махмуд-бек, подчеркнуто

переходя на «вы». - Их нет, этих земель, и не об этом вообще нужно думать. Спасение родины - вот наша

единственная цель. А о ней-то вы и забываете, Рустам.

Опять хороший удар. Садретдин-хан ненавидел людей, которые в тяжелые времена пеклись о своем

благополучии.

- Вы спокойно жили в Стамбуле, а уважаемый, святой человек скитался в песках, ночевал в

полицейских участках, в караван-сараях. Что-нибудь подобное вы испытали?

- Подождите, Камил. - Рустам растерянно поднял руку.

- Отвечайте на вопрос. Ну?

Рустам боялся посмотреть на присутствующих. Он чувствовал, как накаляется обстановка в

маленькой прохладной гостиной (мехмонхоне) Курширмата. Хозяин свернул листок и, надев очки, снова

стал молчаливым, непроницаемым. Скоро все решится, он произнесет короткое слово, определяющее

судьбу одного из этих молодых эмигрантов. А Фузаил Максум, не моргнув глазом, выполнит приговор.

В переулке зацокали копыта. Такие бодрые лошади бывают только у дорогих извозчиков. Потом

послышались голоса, и раздался стук в калитку.

В мехмонхану вбежал старший сын Курширмата.

- Приведи гостей, - приказал отец.

Ислама-курбаши невозможно было узнать. Желтая, дряблая кожа, изрезанная десятками морщин. На

страшной, неестественно тонкой шее кожа висела складками. Ислам-курбаши очень похудел, но живот,

вздувшийся, огромный живот выпирал из-под халата.

Ислам шел, опираясь на руку Аскарали. Купец учтиво поздоровался с присутствующими, приложив

руку к сердцу, усадил своего больного спутника и обратился к Садретдин-хану:

- Уважаемый господин, по вашей просьбе я разыскал одного из самаркандцев, который знал

достопочтенного Джумабая. Это курбаши Ислам. Он честно сражался за веру и нацию. Курбаши Ислам

сейчас живет в тишине и покое возле Фруктового базара. Я думаю, кто-нибудь поможет ему доехать

домой. Меня, к сожалению, ждут торговые дела. - Он говорил о старом курбаши как об отсутствующем,

потому что Ислам был глух.

Все внимательно, напряженно вытянув шеи, выслушали речь преуспевающего человека.

- Дорогой Аскарали, - льстиво заговорил Садретдин-хан, - я надеюсь, Ислам-курбаши располагает

какими-то документами своего друга Джумабая?

- Да, уважаемый господин.

- Что у него есть? - не выдержал Курширмат.

- Завещание.

- Как-кое завещание? - заикаясь, спросил Рустам.

Аскарали нагнулся к Исламу-курбаши, сложил ладонь рупором и крикнул:

- Дайте бумагу Джумабая, - и показал на грудь старика.

Курбаши понимающе кивнул и вытащил поблекший платок. Руки у него дрожали.

- Вот оно, - сказал Аскарали и развернул тугую трубочку плотной, старой бумаги.

- Прочтите, сын мой. У вас молодые глаза.

Джумабай завещал все свои сбережения, земли, скот воинам ислама. А именно - отряду Ислама-

курбаши.

- Как? - Рустам, нарушая правила приличия, вскочил.

Но Курширмат зло махнул рукой:

- Садись.

Фузаил Максум расстегнул кобуру маузера.

Только один Аскарали, казалось, не замечал, как напряжена обстановка. Выполняя просьбу

Садретдин-хана, он жертвовал своим драгоценным временем, но был учтив и вежлив.

- Сын мой, - снова обратился к нему муфтий, - познакомьтесь вон с той бумагой, сравните подписи.

Курширмат подал завещание Джумабая, представленное Рустамом.

- Н-да... - протянул Аскарали. - Здесь другая подпись. Кстати, дата весьма подозрительна. В ту пору

Джумабай уже был расстрелян большевиками. Впрочем, это можно уточнить. У Фруктового базара живут

еще несколько самаркандцев. - Аскарали с поклоном вернул бумаги муфтию. - Я рад, что молодые

друзья встретились снова на чужбине. - Впервые Аскарали повернулся к Махмуд-беку: - Ваш друг

детства очень переживал в Стамбуле, когда прочитал советскую газету.

- Какую газету? - насторожился Курширмат.

- Советскую. В ней ругали нашего Махмуд-бека.

- Верно, ругали! - подтвердил Садретдин-хан.

- Вот, вот. . Значит, я не ошибся? - обратился Аскарали к Рустаму. - Сам-то я этих газет не читаю.

- Не ошиблись, - пробормотал Рустам.

- Ну вот, значит, все и выяснилось, - улыбнулся Аскарали. - А теперь, уважаемые господа, разрешите

мне удалиться. Меня ждут дела. - Поклонившись, купец сумел ловко положить к ногам муфтия мешочек.

- Ислам-курбаши болен и живет в крайней нужде. Пусть это скромное приношение поможет продлить его

дни.

Аскарали обращался только к Садретдин-хану, но его слова услышали все.

- Похвально, похвально, мой сын, - растроганно произнес муфтий.

В мехмонхане снова воцарилось молчание: люди ждали, когда хлопнет калитка и зацокают, удаляясь,

веселые копыта.

Дервиш растирал комочки глины. Все внимательно, молча следили за этим нехитрым занятием.

Этот дервиш был не как все. Он трижды посещал Мекку. Бездельники, которые всегда находятся в

любом караван-сарае, слушали его, раскрыв рот.

Дервиш взял щепотку приготовленной ныли и посыпал язву на лбу. Рана была свежей и, конечно,

самодельной. Дервиши умели так надрезать кожу, что создавалось впечатление, будто рана произошла

от бесконечных поклонов всевышнему.

Паломник перемежал свой рассказ фразами из корана и подробностями, которые производили

впечатление на слушателей.

- Мы вошли через Баб-эс-Салам - Ворота Спасения. Все разулись. Большое счастье пройти через эти

ворота. - Дервиш - еще здоровый, сильный человек. Сквозь дыры грязной, засаленной одежды видны

широкие мускулистые плечи. - Кто-то указал на Каабу и крикнул: «Шуф, шуф эльбейт аллах эль-харам» -

«Посмотрите, посмотрите, дом господен».

Махмуд-бек стоял, заложив руки за спину, у стены. Не пристало же ученому человеку в хорошем

халате на голой земле устраиваться рядом с погонщиками-слугами, оборванными паломниками!

- Большая мечеть окружена галереями. И тут же стоят семь минаретов. Семь! А в храме - колодец

Земзем. Рядом комната, где много кувшинов. Я взял один, зачерпнул святой воды... Вот этот платок

окроплен водой Земзем.

Махмуд-бек почувствовал на себе пристальный взгляд. Глядевший на него парень с лицом,

усыпанным мелкими, еле заметными оспинками, не походил на базарного бездельника или слугу. Он был

в приличном халате.

Махмуд-бек видел этого парня впервые. Парень смутился, отвел глаза.

- Решетка окружает камень Кааба, покрытый черной тканью с золотыми и серебряными узорами...

Парень опять покосился на Махмуд-бека.

Дервиш разрешил своим слушателям прикоснуться к платку. Протянулись дрожащие пальцы.

Слушатели, словно боялись, что счастье может ускользнуть. Дервиш сидел довольный и был похож на

щедрого богача, раздаривающего деньги направо и налево.

Махмуд-бек заметил, что только парень с оспинками на лице не пытается протянуть руку к

замусоленному платку.

Муфтий решил посвятить вечер письмам.

- Ладно, сын мой. Отдохните в обществе Аскарали, - согласился он с просьбой Махмуд-бека, - у этого

человека есть чему поучиться.

- Хорошо, господин.

- И передайте ему мое благословение, - рассеянно добавил Садретдин-хан.

Он уже обдумывал очередное послание Мустафе Чокаеву и сейчас был далек от других дел.

У Аскарали - постоянно посетители. Богатые купцы заходят бесцеремонно. Будто только их и ждут.

Другие осторожно стучат в дверь или, открыв ее, просовывают бороду в щель и просят позволения

войти. Входят иногда сразу пять-шесть человек. Все молча, сосредоточенно усаживаются вдоль стены и,

разглядывая таинственный ящичек, терпеливо, упорно ждут звонка.

В конторе - единственный телефон на весь караван-сарай. Посетители приходят взглянуть на чудо.

Звонок их приводит в восхищение. А если купец в добром расположении духа, он дает подержать трубку

кому-нибудь из незваных гостей. Тот берет трубку обеими руками; лицо у него вытягивается, когда он

слышит чужой голос. Гость отодвигает трубку, рассматривает ее. Аскарали смеется.

- Проходите, Махмуд-бек, садитесь. Почитайте пока.

У Аскарали много книг. Когда в комнате посетители, он предлагает Махмуд-беку стихи древних поэтов.

Какой-нибудь упрямый купец добивается от Аскарали своего. Аскарали уклоняется, начинает

рассказывать что-нибудь не относящееся к делу. Рассказчик он блестящий.

- Вы только представьте, какие удары судьбы испытал на себе этот божественный напиток - кофе!

Родился он в Южной Аравии. Один муфтий из Адена ввел его в употребление и распространил среди

дервишей: напившись, можно, бодрствуя, проводить в молитвах всю ночь. Потом кофе пришел в Мекку, в

Стамбул, в Каир. Эго было в 1500 году. Стамбул его радушно встретил. Лет через пятьдесят открыли

кофейные дома. За кофе беседовали, играли в шахматы. - Совсем сникший торговец слушает, стараясь

быть внимательным. Ему завтра двигаться с караваном, а судьба шелка все еще не решена. И зависит

она от Аскарали. - Мусульманские богословы даже вступили с кофе в битву. Как же! Возбуждающий

напиток... Запретить заодно с вином! Но кофе победил. Через Стамбул и Каир ароматный напиток

перебрался в Европу, и сто лет спустя первую чашку кофе подали в Венеции. Вы не хотите чашечку

кофе?

Купец никогда не любил этот напиток, а сейчас ненавидел его. Но никуда не денешься - приходится

терпеть!..

- Господин Аскарали, что же с шелком?

- Ах, шелк... - Оптовый торговец будто очнулся. - Вы же знаете, как он упал в цене.

- Почему упал? - хрипло спросил купец.

- Упал, упал, - сожалея, вздохнул Аскарали. - Смотрите...

Он наконец оставил кофейник в покое и потянулся к столику. Бумаги, которые выложил Аскарали

перед купцом, ничего не могли тому объяснить. Купец смотрел на цифры со смешанным чувством

уважения и ненависти.

- Вы берете шелк?

- Конечно, беру, но... - последовало длинное объяснение, после которого Аскарали назвал цену. Купец

начал задыхаться. Аскарали немного повысил цену.

- При всем моем уважении к вам, больше не могу.

Сделка состоялась, и купец ушел.

Махмуд-бек, сидевший в углу с книгой, рассмеялся:

- Где вы так научились торговать?

- Ума не приложу, - чистосердечно признался Аскарали. - Я их просто ненавижу. Поэтому, вероятно,

получается удачно.

- А деньги жертвуете басмачам, - уже серьезно сказал Махмуд-бек.

- Не принимайте это близко к сердцу, - в тон ему ответил Аскарали. - Так нужно, мой дорогой друг. Так

нужно. С волками жить... Привыкайте. Иначе нельзя. Дни Ислама сочтены. Это развалина. Его даже

судить нельзя.

- Он убил моего отца.

- Я знаю, Махмуд-бек. Все знаю. Ваш отец оберегал хлеб бедняков. Они не просто его убили. Они

набили ему рот зерном и бросили его в огонь. Но теперь Ислам гибнет. Он жалок. Есть пострашнее

враги.

- Есть... - Махмуд-бек не мигая смотрел на желтоватый огонек лампы. - Одного не пойму, как Рустам

мог пойти на подлость? Мы вместе росли, вместе голодали.

- Тогда вы не замечали скрытых черточек. Он, вероятно, всегда был завистлив.

- Не замечал.

- Значит, все это появилось позже. Да и воспитатели помогли...

- Да... Пока не пришел Карим-Темнота, мы много вздора наслушались...

- Затем юноше вбили в голову, что его отец - двоюродный брат Джумабая. А был его отец батраком и

умер на работе. Насмотревшись на роскошь в Баку, Рустам легко клюнул на приманки, подкинутые

мусаватистами. Клюнул он и на фальшивое завещание.

- Вы твердо верили, что оно - фальшивое?

- Не очень. Но сомневался. Завещание составлено слишком по-современному. К тому же я знал о

невероятной жадности Джумабая. С ваших слов... Помогли и мои наблюдения над Рустамом в Стамбуле.

- Зачем его прислали сюда?

- Турки хотели поставить его во главе эмигрантской молодежи, создать особую организацию.

- Ого! - Махмуд-бек покачал головой. - Прямо в вожди.

- Вождь не получился. Он прежде всего подумал о наследстве, увидел в вас своего соперника и

бросился к Эсандолу с доносом.

- Всего мог ждать...

- А нам и нужно, милый Махмуд-бек, всего ждать. Даже того, что Рустам снова поднимется.

- Вряд ли.

- Я тоже так думаю. Одиночество и нищета в чужой стране - гибель.

- Если ему не помогут мусаватисты, - напомнил Махмуд-бек.

- Мехти погиб. - Аскарали уточнил: - Он еще жив, но погиб. Разочарование, опиум... Из этого дымка

никто еще не выбирался на божий свет. Но хватит о них. Я хочу вам напомнить о Фузаиле. Нас торопят. .

- Фузаил, Фузаил... - повторил Махмуд-бек. - Кстати, вы не замечали в караван-сарае нового

эмигранта? Коренастый, темный, видно, из горного кишлака?

- Да. Мельком. Но что нам до этого эмигранта?

- Он появился в дни, когда разбили отряд Фузаила на границе. Если он пришел вслед за бежавшими...

- Значит, парень будет искать знакомства с вами, с помощником муфтия. Через вас - с самим

Фузаилом.

Салим городил чепуху. Он не был подготовлен к разговору.

...Вновь заметив на себе пристальный взгляд, Махмуд-бек подошел к парню:

- Из каких мест будешь?

Темное лицо парня покраснело от неожиданного вопроса. Махмуд-бек предположительно назвал

горный кишлак. Тот самый, мимо которого промчался небольшой отряд Фузаила Максума.

- Да, господин, - удивленно и растерянно сознался Салим.

- Тогда будем знакомиться.

Салим сбивчиво рассказывал о кишлаке, о том, как его притесняли большевики.

- Комсомолец? - спросил Махмуд-бек.

- Что?! Что вы говорите, господин?! - воскликнул Салим.

Был знойный полдень. Люди попрятались по комнаткам, дремали под навесом возле сонных

животных. Кто-то возился в конце двора у казана, подкладывая под него кривые ветки саксаула. Запах

пережаренного лука полз по караван-сараю, не вызывая аппетита даже у голодных.

Очень жарко.

- Пойдем к нам.

Салим не двигался.

- Пойдем, - твердо повторил Махмуд-бек. - Муфтия нет дома.

Салим нерешительно двинулся за Махмуд-беком.

В комнате было прохладней. Махмуд-бек взял чайник, подал гостю пиалу. Обычно в доме всегда был

холодный чай. Муфтий боялся пить сырую воду в этом городе. Солоноватую, грязную, ее разносили в

бурдюках. При виде водоносов муфтий брезгливо морщился и жаловался на свой больной желудок.

- Да пей же, Салим, пей. Имя-то у тебя какое! Салим - здоровый, невредимый. Зачем же ты прибежал

сюда?

Салим опустил голову и произнес:

- Я хочу служить у Фузаила Максума.

- Откуда ты его знаешь?

- Слышал, господин.

Махмуд-бек подошел к двери, приоткрыл ее. В комнату сразу ворвался горячий ветер.

- Какая жара. Так вот, Салим, я не хочу знать, кто ты. Но на один вопрос прошу ответить честно.

- Хорошо, господин.

- Эта девушка - твоя невеста?

- Какая девушка?

- Я просил ответить честно. Девушка, которую украл Фузаил.

- Сестра.

- Я узнаю о ее судьбе.

- Спасибо, господин.

- Но прошу: живи здесь и не пытайся пробраться к Фузаилу. Там ничего не достигнешь - тебя разорвут

в клочья... Договорились? Повторяю: мне не интересно знать, кто ты. Ты просто мне нравишься. Ты мой

земляк. Я тоже вырос в горном кишлаке.

Девочке было четырнадцать лет. Она училась в шестом классе. В кишлаке была открыта только

начальная школа, и девочка ежедневно ходила через перевал в районный центр, где была десятилетка.

Она возвращалась в последнее время не с подругами, а одна: мать положили в районную больницу, и

девочка задерживалась, чтобы навестить ее.

В горах уже давно было спокойно.

Лихорадочная дробь гулко отдавалась в ущелье. Девочка уступила дорогу всадникам. Один из них

задержался. Девочка взглянула на незнакомое багровое лицо и невольно прижалась к каменной стене.

Крепкие руки схватили школьницу. Очнулась она в чужом городе.

В просторном доме ползала злая старуха. Безо всякой причины она подходила к девочке, щипала ее

и хихикала:

- Сладость... Сладость...

Девочка не притронулась к еде.

- Ну и дура. Тебе нужно быть в теле. Хозяин скоро заявится.

Девочка не понимала ее слов, но сообщение о хозяине заставило вздрогнуть. Наверное, тот самый, с

багровым лицом.

Когда старуха хлопотала у очага, с трудом, тяжело кашляя, раздувала огонь, девочка нашла нож...

Старуха спохватилась поздно.

Разъяренный Фузаил Максум бил сводницу - свою давнюю знакомую - долго. Бил ногами, топтал.

В полночь басмачи увезли два трупа в пустыню.

Фузаил Максум не представлял, что советская школьница - его последняя жертва. А впереди -

возмездие. Не представлял потому, что лидеры туркестанской эмиграции всего лишь слегка пожурили

курбаши.

В караван-сарае к вечеру становилось многолюдно. Салим ждал, когда в воротах появится человек, от

которого он хотел услышать хотя бы одно слово. Махмуд-бек ограничился легким кивком.

Во дворе шумели. Из-за места у стены дервиши затеяли драку. Драка старых, обессиленных людей

выглядела жалко. Присутствующие, особенно паломники, отворачивались, старались не смотреть на

«святых» людей. Потрясая посохами, разошедшиеся дервиши призывали в свидетели аллаха.

Запахи дыма, навоза, конского пота и визгливые крики... Махмуд-бек не мог к этому привыкнуть. Да и

усталость, нервное напряжение давали о себе знать. Секретарь муфтия спешил в прохладную комнату,

где были потертые циновки и курпачи. Если Садретдин-хан не придумает работу, можно лечь, уснуть.

Однако у муфтия бессонница. То ли от старости, то ли от нахлынувших дел и забот. Муфтий чувствует

себя нужным человеком. Это значит, никому из окружающих не будет покоя.

В последнее время муфтия подмывало сообщить о чем-то важном. Однако он сдерживался, лишь

хитро поглядывал на Махмуд-бека. Пропуская бородку через пальцы, ограничивался намеками:

«Большие дела нас ждут, сын мой. Огромные дела».

Но нынче муфтий был расстроен.

- Сын мой, - вздохнул он, - чем только провинили мы аллаха?

- Что случилось, господин?

- Беда свалилась на наши головы.

Махмуд-бек промолчал.

- Советы подняли большой шум из-за этой девчонки.

- Из-за какой девчонки?

- Фузаил Максум, негодник, увез девчонку с той стороны.

- A-а... Я и забыл об этом.

- Мы все забыли, мой сын. Советы возмущаются. Они обратились к правительству страны.

- Да... Но кто знает, что это сделали мы, а не какие-нибудь бродячие племена?

- Все беды всегда падают на головы бездомных, обиженных, - сказал муфтий, а потом другим тоном

добавил: - Племена не рискуют переходить границу. Подобных случаев не бывало.

- Что же предпринимает правительство?

- Еще не знаю, мой сын.

- Может, стоит вернуть девчонку? Прикажите Фузаилу Максуму. Он послушается вас.

- Он-то послушается. Но девчонки нет.

- Как - нет? - искренне воскликнул Махмуд-бек.

- Она ушла из жизни.

На другое утро в чайхане Махмуд-бек рассказал Салиму о судьбе сестры.

- Вот этими руками, - парень выставил широкие ладони, - я задушу, собаку.

Махмуд-бек не перебивал Салима, дал ему выговориться. Когда окончился поток горячих слов,

парень прошептал:

- Что же мне делать, господин?

Он вдруг стал похож на слабого, одинокого мальчишку.

- Тебе лучше всего вернуться домой, - посоветовал Махмуд-бек.

- Я не смогу спокойно спать, пока жив Фузаил...

- Тебя, наверное, ищут дома, - продолжал Махмуд-бек.

- Наверное, - согласился Салим. - Но пока жив Фузаил, я не уйду.

- Ты здесь ничего не сможешь сделать. Он окружен такими же головорезами, как сам.

- Я придумаю что-нибудь, если вы... Если вы не выдадите меня.

- Я тебе обещаю, Салим.

- Верю, господин.

- Но я предупреждаю: без моего ведома не делать ни одного шага.

- Я все время сижу в караван-сарае, господин.

Был ранний час. Первые посетители чайханы, те, кто торопился к своим прилавкам, магазинчикам,

схлынули. Скоро, с первым жарким лучом появятся крестьяне. Будут обсуждать покупки, хвастаться

перед знакомыми своей хитростью, умением торговаться. Купцы, лавочники этого не делают. Они

считают вырученные деньги.

Хозяин, эмигрант из Ферганы, славился гостеприимством и хорошим чаем. У фыркающего самовара

стояли в ряд чайники с открытыми крышками. Здесь ждали посетителей, среди которых много было и

людей Фузаила Максума.

- Новенький? - спросил хозяин у Махмуд-бека.

- Да, из наших мест.

- Самаркандский, значит.

Салим взглянул на Махмуд-бека и кивнул:

- Самаркандский.

- Наверное, с пустыми карманами?

Хозяин поставил чайник. Вытер руки. У него через плечо всегда висела грязноватая тряпка.

- Догадались! - улыбнулся Махмуд-бек.

- Не трудно... - Хозяин оценивающе осмотрел широкие плечи парня.

- Придется подыскать ему работу, - сказал Махмуд-бек.

- Ему можно найти место, - пообещал хозяин чайханы.

Он не сказал - работу.

Махмуд-бек понял, о каком месте идет речь.

Аскарали согласился с планом Махмуд-бека.

- Я специально завел его в эту чайхану. Там на будущих воинов ислама быстро набрасываются.

- А если парень не выдержит?

- По-моему, выдержит. .

Коротки минуты, когда контора оптового торговца пустует. В иное время приходится ограничиваться

жестом, либо вложить в книгу записку с безобидными словами. Малограмотные ростовщики и купцы к

книгам не прикасаются.

Все реже удается уйти от муфтия. Старик готовит какое-то большое дело. Он бросается от Эсандола к

Курширмату, потом лихорадочно пишет обстоятельные послания Мустафе Чокаеву.

Махмуд-бек, основной помощник, а теперь - советчик, должен всегда находиться под рукой...

- Выдержит, - повторил Махмуд-бек и вспомнил дорогу через пустыню, которую пришлось ему

одолеть, прежде чем он добрался до святого города, до чайханы азербайджанца, до мечети муфтия

Садретдин-хана.

Подобные испытания Салим уже выдержал. Но здесь - куда страшнее, чем в пустыне. Выдержит ли

он это трудное испытание?

- Чем только не занимаются эмигранты, - задумчиво проговорил Аскарали. - Вам не доводилось

видеть у меня или во дворе одного человека с такой приторной, ну, можно сказать... приторно-подлой

наружностью?

- Их здесь хватает, - усмехнулся Махмуд-бек.

- Этот - особенный. Занятие нашел тоже особенное. Скупает за гроши завещания, дарственные. Люди

не верят в подобные бумажки. Не верит и он.

- Зачем же скупает?

- Продать при случае. К примеру, он продал мне завещание Джумабая. Я прихватил тогда Ислама-

курбаши просто для убедительности. Даже вернул ему потом это завещание. На черта оно сдалось!

- Но при чем тут?..

- Сейчас, сейчас... Этот поставщик приложит руку к груди, согнется и ходит от одного знатного,

богатого человека к другому. Всех по имени знает. Родословную каждого из этих господ знает. Так вот, я

попросил его найти - и он нашел - большой тайник с оружием. Смотрите.

Аскарали вытащил из груды деловых бумаг пожелтевший листок.

Не очень опытная рука торопливо, вероятно за считанные минуты, набросала план расположения

тайника с оружием. Тайник находился в горном ущелье на советской стороне, недалеко от границы. По

соседству населенных пунктов не было.

- Рискнет ли Фузаил? - с сомнением спросил Махмуд-бек.

- Прочтите список.

Список производил впечатление.

- Салима взяли в отряд, - сообщил Махмуд-бек. - Вчера я заходил в чайхану. Хозяин решил

обрадовать меня. Говорит, устроил вашего земляка. Я поблагодарил, хотя сказал, что не знаю этого

человека. Однако Салим - новенький. Вряд ли Фузаил потащит его с собой.

- Постараемся. У меня есть человек в отряде, - сказал Аскарали. - Ну что ж, завтра начнем

действовать.

- Начнем.

- Порадуйте муфтия. - Аскарали протянул Махмуд-беку план тайника. - Объясните, у кого я купил.

Короче говоря, это мой подарок Садретдин-хану.

Садретдин-хан был очень доволен.

- Преданный человек, этот Аскарали. Когда наша родина обретет свободу, мы не забудем его.

- Да, - согласился Махмуд-бек. - Очень добрый человек. А мне он подарил редкую книгу. Газели

Алишера Навои.

Муфтий, на каждом шагу подчеркивающий, что он - страстный борец за нацию, защитник ее традиций

и культуры, даже не взглянул на стихи великого поэта.

- Значит, есть такой ростовщик? - переспросил муфтий. - Ах, негодник! Нашел занятие... - Он

рассмеялся. - Завтра же обдумаем. Может, пошлем Фузаила?

- Стоит ли рисковать таким человеком? Еще не утих шум из-за девчонки.

- Кто знает, что это - дело рук Фузаила?

Махмуд-бек покачал головой.

- У вас есть подозрения, сын мой?

- Не нравится мне Саид Мубошир. Он здесь близок к правительству. Он чиновник. И потом - за деньги

на все способен.

Муфтий, забыв обо всем на свете, стал ругать своего давнего врага. Теперь его очень трудно было

успокоить.

Уже ночью, когда муфтий и его секретарь ложились спать, раздался осторожный стук.

- Кто еще там? - глухо проворчал Садретдин-хан.

Посланец Фузаила Максума тяжело дышал и никак не мог сказать о главном.

- Потом его вызвали, - твердил он. - Хозяина моего вызвали.

- Куда? - испуганно спросил Махмуд-бек.

- В полицию. И теперь он должен приходить каждый день. Отмечаться. Каждый день. И в пятницу.

Махмуд-бек был испуган и растерян. Это заметил даже муфтий.

- Что с вами, сын мой?

- Какая большая беда, господин! - наконец нашелся Махмуд-бек.

- Вы правы, сын мой, большая беда. За какие грехи нас карает аллах! - Муфтий встал на колени и,

подняв руки, приготовился к молитве. Бородка у него дрожала мелко-мелко. Свет от лампы падал на

старика. Огромная тень застыла на глиняной, пыльной стене, потом резко качнулась и рухнула вниз.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Я обращаюсь к воспоминаниям старого чекиста Абдуллы Валишева. Мне хочется привести эпизод из

его рассказа о последней схватке с Ибрагим-беком.

Главарь басмаческих войск получал от английской секретной службы конкретные задания. Политики

Великобритании считали весну 1931 года самым подходящим моментом для нанесения удара. Один за

другим двигались отряды, собранные Ибрагим-беком, который, кстати, обладал незаурядными военными

и организаторскими способностями, умением вести боевые действия в горах. Ибрагим-бек умело

использовал донесения разведки, налет тал на многочисленные гарнизоны. Он создал себе славу

непобедимого воина.

Но коммунисты собирали дехкан, объясняли им, какой это лютый враг трудящихся - Ибрагим-бек. В

селении Караманды состоялся десятитысячный митинг. Люди вытаскивали из поясных платков листовки

Ибрагим-бека, бросали на землю, топтали.

Первая схватка с основными силами Ибрагим-бека произошла у кишлака Карабулак. С басмачами

сражались два добровольческих отряда и один красноармейский эскадрон. Потом в небе показались два

самолета. Банда бросилась в долину.

На каждом шагу басмачи встречали сопротивление. Даже безоружные чабаны не позволили им

увести из табуна лошадей. Все тропинки были перекрыты. После нескольких боев потрепанный отряд

Ибрагим-бека стал пробираться к границе.

С рассветом на поля возле реки Кафирниган вышли люди. Их поднял еще ночью председатель

сельсовета Мамед Раджаб Ярмухамедов. Колхозники Юлдаш Игамбердыев и Карим Алимарданов

увидели, что с противоположного берега три человека машут руками. Незнакомцы попросили плот,

лошадей и лепешек; обещали хорошо заплатить. Переправа состоялась. Ибрагим-бека встретили как

положено. Кроме двух находчивых колхозников в этом деле участвовали славные помощники чекистов:

Карахан Садаров, Абдурахман Алимарданов, Иса Хальяров, Мукум Султанов.

Абдулла Валишев писал:

«Главарь басмаческой банды, руководитель одной из крупнейших военных провокаций против наших

среднеазиатских республик, агент английской секретной службы, сподвижник эмира бухарского,

«неуловимый» Ибрагим-бек был пойман сейчас здесь, у берегов Кафирнигана, простыми колхозниками,

взявшими оружие в руки, чтобы избавить наконец свою землю от ядовитых змей, заползших из-за

рубежа».

Я часто вспоминал этот эпизод из истории борьбы народа против своих врагов. Народ творил правый

суд.

Салим был тоже простым колхозником. К сожалению, я не мог поговорить с ним откровенно.

Приходилось всю энергию этого парня, жажду мести осторожно вводить в нужное русло. Следовало

удержать Салима от неверного, бездумного шага, который мог ему стоить жизни. В шайке Фузаила

Максума действовали свои законы. Малейшее подозрение - и бандиты расправились бы с Салимом.

Мы много думали о судьбе не только этого человека. Подготовить опытного разведчика в условиях, в

которых мы находились, было очень трудно.

Кстати, опыта не было и у меня. Я помню, как опустил руки, когда узнал, что вторично уходит от

справедливого суда Фузаил Максум. А все, казалось, так просто! Фузаил очень нуждался в оружии. И он

бы пошел за ним. Но местная полиция теперь следила за курбаши. Отлучиться он не мог.

Я помню и завидное спокойствие Аскарали. Он будто уже заранее приготовился к провалу.

- Что ж, подумаем, - сказал он. - Нужно работать.

ЧАШКА КОФЕ

Муфтий Садретдин-хан в последнее время стал раздражителен. Из-за каждой мелочи взрывался,

тряс головой. Он нелестно отзывался и о своих руководителях.

- Сидеть там, в Париже, - совсем другое дело. - Это упрек в адрес самого Мустафы Чокаева.

- Поднимать, поднимать, - ворчал Садретдин-хан над последним письмом. - Как их поднимешь? - Он

кивает на дверь. Глаза зло сверкают, а руки дрожат. Муфтий старается скрыть эту дрожь. Ах, если бы

всевышний вернул ему силы, молодость! До власти он добрался бы сам.

За дверью - обычные крики и ругань. В караван-сарае жизнь начинается рано. Люди спешат:

обмануть, выгадать, урвать у ближнего.

- Господи, - вздыхает муфтий, - как быть с народом? Забыли, совсем забыли о главной цели. Каждый

ищет выгоду. Им во сне деньги видятся. Проклятые...

Когда муфтий приехал в этот город, все обстояло иначе. С утра до вечера шли к нему выразить свое

почтение знакомые и незнакомые, именитые и простые смертные. Одни заходили по-хозяйски, степенно,

расправив плечи, другие скользили тенью и сами старались оставаться в тени.

В честь Садретдин-хана устраивались обеды. Он все принимал как должное и не заметил, когда

начался спад. Вечно занятый, решающий десятки вопросов, погруженный в переписку с

многочисленными адресатами, однажды он поднял голову и сказал:

- Давно не заходил Курширмат.

- Давно, - согласился Махмуд-бек.

Садретдин-хан вопросительно посмотрел на своего секретаря.

- Все заняты, - высказал предположение Махмуд-бек.

- Заняты, - недовольно проворчал муфтий. - Знаю, чем заняты.

Карабкаются люди, из кожи лезут, к власти тянутся. Обдирают пальцы в кровь, задыхаются. А какая

власть? Они же на чужой земле. Мотаются по караван-сараям, слушают ругань купцов да ослиный рев. А

чем лучше тот же Курширмат? Тоже чужой.

Муфтий продолжал надеяться на добрые вести из Кашгара. Не может быть, чтобы здание, которое

добротно складывали по кирпичику сильные, опытные англичане, рассыпалось.

Его даже буря не разрушит, а тут подул всего лишь ветерок, и они там, в Кашгаре, уже попрятались в

свои норки. Решили, что пришел конец и новое независимое тюркское государство развалилось, не успев

родиться.

О Кашгаре муфтий не заговаривал даже с Махмуд-беком. Секретарь реже присутствовал и на

приемах у Эсандола, но знал, что турецкий консул в курсе событий; он искренне переживает крушение

планов в Кашгаре. На то воля аллаха...

Про себя Садретдин-хан сожалел, что он не находится там, в Синьцзяне. Он верил своему опыту.

Возможно, удалось бы направить события в нужное русло.

Проклятый караван-сарай! Здесь ни днем ни ночью нет покоя. Жадные купцы, подлые ростовщики,

хитрые слуги... И в этой разношерстной компании должен жить муфтий Садретдин-хан. Жить в ожидании

чудес.

- Вы где-то опять пропадали, Махмуд-бек, - строго заметил муфтий.

- Был у Аскарали.

Аскарали из тех, кто с искренним уважением относится к муфтию. Если Аскарали не видит

Садретдин-хана два-три дня, он обязательно передает привет с Махмуд-беком. И сейчас секретарь,

делая вид, что не замечает плохого настроения, передает муфтию поклон и пожелания доброго

здоровья.

- Как он там? - смягчившись, небрежно спрашивает Садретдин-хан.

- Торгует. Отнял у него немного времени. Новые покупки смотрел.

- Опять книги?

- Да. Очень редкие, господин.

- Не знает, куда деньги девать, - ворчит муфтий. Но прежняя злость исчезла.

- Эти книги действительно стоят больших денег. Однако Аскарали не настолько глуп, чтобы покупать

их по дорогой цене.

- Хитер, хитер, - соглашается муфтий.

- Спрашивал о вас.

Метнулась вверх острая бородка. Муфтий выжидающе посмотрел на секретаря.

- Я не стал жаловаться.

- Правильно, - похвалил Садретдин-хан. - В крайнем случае мы учтем его доброе отношение. Но этот

случай, слава аллаху, еще не подошел. - Он опустил голову, задумался, побарабанил пальцами по

столику. - Сегодня вечером, сын мой, нам надлежит пойти в гости.

Махмуд-бек продолжал почтительно стоять, не задавая вопросов.

- Пусть вас не удивит наш визит к этим людям.

О! Махмуд-бек давно перестал удивляться знакомствам муфтия. Кто только не побывал, к примеру,

здесь, в караван-сарае!

Вечером муфтий старался казаться невозмутимым, спокойным. Это ему теперь давалось с трудом.

Прекрасный актер в жизни, он забыл, что подошла старость. Жест, который раньше казался

величественным, сейчас вызывал у присутствующих улыбку.

Муфтий торопливо натягивал халат. Самый дорогой. Значит, они направляются в гости к важному

господину.

- Возможно, наши дела пойдут намного лучше, мой сын.

Он никак не мог попасть в рукав. Махмуд-бек помог.

- Спасибо, дорогой.

Муфтий погладил бородку. Лихо завернул кончик.

Конечно, в эту минуту Садретдин-хан лихорадочно думал о предстоящей встрече и, как искусный

шахматист, взвешивал десятки вариантов игры.

Каждый разговор, каждая встреча для муфтия - игра. Он двигает фигуры то дерзко, небрежно, то

медленно, прикусив губу, сдвинув брови.

Они вышли из ворот караван-сарая торопливо, словно опаздывали. Муфтий семенил мелкими

шажками, кутаясь в халат. За углом он перевел дух и, оглянувшись, объяснил:

- Не хочется ни с кем встречаться. Когда предстоит важный разговор, лучше сосредоточиться.

Они выбрались из лабиринта узких переулков на большую улицу. Муфтий, наклонив голову, не

обращая ни на кого внимания, шел по краю тротуара. Махмуд-бек спокойно шагал рядом. В тихом

квартале муфтий остановился у богатого особняка. Махмуд-бек с удивлением посмотрел на японский

флаг. Муфтий перехватил этот взгляд:

- Да, сын мой, нас здесь сегодня ждут.

С первых минут стало ясно, что господин Таяхара - профессиональный разведчик. Он не счел нужным

даже прикрыться каким-нибудь дипломатическим званием.

Таяхара был вежлив, но в меру. Он уделил на редкость мало времени расспросам о здоровье

«многоуважаемого муфтия и его замечательного помощника».

В эмигрантских кругах каждый разговор начинается с растянутых, слащавых предисловий.

Собеседники словно движутся в кромешной темноте, выставив ладони, ощупывая стены, без конца

извиняясь перед встречными.

Таяхара, видимо, заранее обстоятельно изучил жизнь муфтия Садретдин-хана. И особенно - его

секретаря. Он был в курсе всех их дел.

Махмуд-бек почувствовал, что японский разведчик, отдавая дань уважения муфтию как одному из

руководителей туркестанской эмиграции, больше присматривается к нему.

Похожее отношение Махмуд-бек ощутил впервые в турецком консульстве, когда получал у Эсандола

паспорт. Без сомнения, японец тоже делает ставку на молодежь.

- Мы видим положение туркестанских эмигрантов, перешел к делу Таяхара. - Мы всегда беспокоились

о судьбах восточных народов и думали о их будущем.

Муфтий почтительно прижал ладони к сердцу. Махмуд-бек выразил свою благодарность легким

поклоном.

- Тяжела жизнь на чужбине, - продолжал Таяхара. - Однако если обездоленных людей ведет такой

опытный борец, как многоуважаемый Садретдин-хан...

Снова дрожащая рука потянулась к груди.

- Тогда есть возможность вернуть родину, - заключил японец. - Мы поможем.

Вот она, долгожданная фраза! Муфтий не смог скрыть волнения. Глаза сверкнули, бородка метнулась

вверх. Оп удобней уселся в кресле и даже подмигнул Махмуд-беку: как нас встречают!

Садретдин-хан вступал в очередную сделку.

- Конечно, долг ваших людей не сидеть на месте, клянясь до хрипоты в своей ненависти к

большевикам. С ними нужно бороться молча, но постоянно, упорно. - Таяхара сжал кулак.

- Я того же мнения, - согласился Садретдин-хан.

- Тогда я доложу в Токио о вашей готовности включиться в активную борьбу против большевиков.

Мнение Токио вам передадут не позже чем через три месяца.

- Мы согласны, - бодро заверил муфтий. - У нас есть замечательные люди, которые готовы вступить в

борьбу. За ними стоят войска.

- Войска не нужны. - Таяхара улыбался, словно говорил о чем-то веселом. - Пока не нужны. Вы не

должны привлекать к себе внимание такими боевыми лагерями, как лагерь вашего человека Фузаила-

сан.

Таяхара произнес имя курбаши с уважительной приставкой. Садретдин-хан не понял, что такое «сан».

Да и думал он сейчас о другом. Ему не нравилась улыбка японца.

- Поймите, - наконец японец перестал улыбаться, - три тысячи всадников не решат судьбу родины.

Нужно готовиться. Фузаил, если говорить откровенно, находится под наблюдением. Ему нужно найти

другое место. Временно. Сейчас он связан.

- Да, связан, - вздохнул муфтий.

На прощание Таяхара предложил муфтию и его секретарю переселиться из караван-сарая в хорошую,

удобную квартиру. Таяхара назвал улицу и номер дома.

- Там один из соседей - русский эмигрант, другой - наш человек. Его зовут Нубутуси. Он лучше меня

владеет фарси.

Это был уже приказ. Таяхара произнес его опять с вежливой улыбкой.

- До встречи, господа. Я был счастлив познакомиться. Надеюсь, мы будем большими друзьями.

Последнюю фразу японец адресовал Махмуд-беку.

Несколько дней муфтий Садретдин-хан был занят судьбой Фузаила Максума. Часто в разговорах

мелькало беспокойство о Кашгаре... Махмуд-бек объединил эти две злободневные темы.

- Может, Фузаилу пока действительно следовало бы поселиться на новом месте? В Кашгаре его никто

не знает. .

- Кашгар! - обрадованно потер ладошки Садретдин-хан. - Вот именно. Никто его там не знает. Там

будет наш человек. Кашгар... - Он с восхищением смотрел на Махмуд-бека. - Вы радуете меня, сын мой.

Это замечательно. Кашгар!

Садретдин-хан во что бы то ни стало хотел поделиться новым планом с лидерами эмиграции, с

турецким консулом Эсандолом.

- Уже поздно, - напомнил Махмуд-бек, - на улицах темно.

Муфтий стал ругать узкие переулки, голодных собак. Досталась и местным властям, которые не могут

навести порядок.

Махмуд-бек невольно покосился на дверь.

- Пусть слушают, - расхрабрился муфтий, - наступит день, мы вернемся на родину. Кстати, вы не

думали о квартире?

- Нужно переехать, но...

- Да, - вздохнул муфтий, - наши карманы опять пусты.

- Хозяин требует платы вперед. Эмигрантам здесь не очень доверяют.

- Мусульмане! - Муфтий поднял руки. - Что же творится в мире? Перегрызутся люди из-за денег.

Мусульманин не верит своему брату.

- Может, пришло время обратиться к Аскарали?

- Мне бы не хотелось, - вздохнул муфтий.

Очень часто меняется настроение у старика. То он патетически взывает к мусульманам, то,

сгорбившись, вздыхает, сухонький, жалкий.

- У Эсандола мы уже брали, - сказал Махмуд-бек.

- Ничего, ничего, - поднял голову муфтий. - Если о нас забывают англичане, то теперь нашлись

настоящие друзья.

Японцами муфтий восхищался. Жаль, что о них нельзя поговорить с лидерами эмиграции.

- Сходите, сын мой, к Аскарали, - наконец решился муфтий, - придет время, мы расплатимся с ним.

В конторе оптового торговца Махмуд-бек пробыл несколько минут. Муфтий просил не задерживаться:

нужно обдумать план побега Фузаила Максума из города. И еще просил муфтий узнать у купца, не

пойдет ли в ближайшие дни караван в Синьцзян.

По счастливой случайности такой караван шел через четыре дня.

Муфтий выслушал Махмуд-бека и поблагодарил аллаха за подходящий случай.

- Фузаилу Максуму легче пройти с торговыми людьми.

Махмуд-бек похвалил мысль муфтия, но счел нужным предупредить:

- Господин, не хотелось бы подвергать Фузаила риску. Будет очень плохо, если о побеге узнает Саид

Мубошир.

- Да, этого негодника нужно опасаться.

Муфтий стал ругать давнего врага, а с ним и местные власти.

У него снова испортилось настроение.

План побега Фузаила Максума обсуждался в узком кругу. Было решено, что курбаши, как всегда,

зайдет отметиться в полицию, а затем вечером скроется за Северными воротами. За ночь и первую

половину дня он сумеет догнать караван. С Фузаилом уходило пять всадников.

Курбаши простился с Курширматом и Садретдин-ханом. Больше никого в мехмонхане на этот раз не

было. Муфтий дал Фузаилу адреса турецких агентов и своих друзей в Синьцзяне. Фузаил поклялся

служить нации и вере до последней капли крови. Садретдин-хан благословил курбаши на подвиги во имя

родины.

Решено было больше не встречаться, чтобы не вызвать подозрений. В пятницу Фузаила видели в

полиции и на всех молитвах в мечети. В субботу только к вечеру заметили отсутствие курбаши. Полиция

опросила эмигрантов и еще через день доложила властям об исчезновении Фузаила Максума. За это

время курбаши проскакал сотню километров. Он уже чувствовал себя в полной безопасности.

Нубутуси, низкорослый, замкнутый человек, при встрече только кланялся и уступал дорогу муфтию.

Садретдин-хан нетерпеливо поглядывал на соседа. Японец молчал, и старик начинал нервничать.

- Господин, - успокаивал Махмуд-бек, - нам сказали: ждать три месяца.

Именно в назначенное время Нубутуси осторожно постучал в дверь.

Казалось, японец впервые заметил своих соседей и решил немедленно им представиться. Он долго,

обстоятельно расспрашивал муфтия о делах, здоровье, жизни. Даже привыкший к длинным вступлениям

старик стал беспокойно ерзать и поглядывать на Махмуд-бека.

- Я имею честь завтра вечером, - сообщил японец, - проводить вашего помощника в консульство.

Имеет ли возможность ваш помощник посетить нас?

Нубутуси был невозмутим. Конечно, он заметил, как изменилось лицо у старика. Дрогнули руки,

сошлись брови. Садретдин-хан как-то сжался.

- Мы считаем, что ваш помощник, - японец доводил щепетильный разговор до конца умело, тактично,

- ваш достойный ученик в силах передать своему учителю мнение Токио.

Значит, так нужно. Значит, его не хотят беспокоить. И довольный муфтий расправил плечи. А Махмуд-

бек пришел к окончательному выводу: японцы приглашают его сотрудничать. На этот раз Таяхара будет

еще более деловитым, настойчивым и уже сделает конкретные предложения.

Однако Махмуд-бека принимал секретарь консульства Асакура. Он был весел, разговорчив, старался

понравиться молодому эмигранту. Ему Махмуд-бек, видимо, пришелся по душе. Асакура встретился не с

грубым предводителем бандитов, которые скитаются по караван-сараям, а с образованным, тонким

человеком.

- Я остро переживаю дни на чужбине, - жаловался Асакура. - Вот, например, вчера там, у нас, в храме

Тодайдзи в Нара, был праздник. Первый раз весной зачерпывается свежая вода из колодца. Монахи

размахивают факелами. Поразительное зрелище... А в апреле начнутся «вишневые танцы». Чтобы

понять нашу душу, нужно увидеть лепестки сакуры! - Секретарь консульства мечтательно прищурился,

откинул голову. - Эти лепестки не увядают. Они летят к земле. А легкий ветерок их поднимает. И они

будто танцуют, - он вздохнул. - Родная земля! Сакура... - Неожиданно японец рассмеялся: - Вам легко

запомнить мое имя - Асакура. Но, разумеется, для себя. В нашем деле нужно уметь и забывать...

Вот он и поставил рядом с собой туркестанского эмигранта. Они теперь связаны одной целью, одним

делом.

- Токио поможет вам в справедливой борьбе за освобождение родины.

- Мы очень признательны, господин Асакура.

- Но вам придется работать. Сейчас необходимо... - Секретарь консульства подошел к столу,

развернул карту Советского Союза и уже хозяйским тоном твердо заговорил: - Ваши люди должны

перейти границу. Надо там найти верных друзей, готовых в любое время выполнить приказ, каким бы он

ни был. Эти люди... - Асакура сжал кулак.

Секретарь консульства цитировал заученную наизусть инструкцию о действиях шпионов на

территории СССР. Японская разведка надеялась на фанатиков. Юноши, воспитанные на чужбине

озлобленными родителями, - самый подходящий материал. Из него можно лепить что угодно.

Разумеется, выпускать головореза с налитыми кровью глазами нельзя. Учитывается все: и внешность, и

ум, и хитрость. А главное - ненависть.

- Таких людей можно подготовить, - уверенно сказал Махмуд-бек.

- Будем готовить с завтрашнего дня, - завершил разговор хозяин. - О кандидатурах посоветуйтесь с

муфтием.

Асакура не стал предупреждать, какая ответственность за подбор агентов ложится на Махмуд-бека.

Город уже спал, когда секретарь муфтия и Нубутуси вышли из посольства. Всю дорогу они молчали. О

чем думает Нубутуси? Может, вспоминает «вишневые танцы»?

...В Самарканде много садов. Однажды подул ветер, и лепестки закружились в воздухе. Потом устало

опустились на курпачу, на раскрытые книги и тетради. Их было трое - молодых людей. И никто не

решился смахнуть лепестки. Весна упрямо напоминала о себе. От нее кружилась голова и расплывались

в тумане строки. Несколько лепестков он тогда сохранил в тетради с лирическими стихами. Стихи

посвящались цветущим деревьям и девушке.

Эта стихи так никто и не прочитал.

- Господин Махмуд-бек, - Нубутуси сжал его локоть, - вы куда?

- A-а... Простите. Задумался. - Махмуд-бек улыбнулся. - Если бы не вы, то прошел бы мимо дома.

- Желаю спокойной ночи, - поклонился японец. - Передайте мои добрые пожелания господину

Садретдин-хану.

В последнее время, после встречи с японцами, муфтий изменился. Чертовски выносливый старик! И

сила воли большая. Другой бы или спал, или беспокойно метался по комнате в ожидании новостей, а

муфтий даже не поднял головы. Он дописывал письмо.

- Вот наброски, сын мой, - показал на листок Садретдин-хан. - Это напоминание нашим друзьям.

Завтра займитесь ими. А теперь поведайте мне, что была за встреча у вас.

Муфтий слушал Махмуд-бека очень внимательно, изредка кивая головой, будто секретарь

подтверждал его мысли.

- Нужны два человека, молодых... - повторил муфтий. - Найдем таких, сын мой. Завтра будем решать.

Сейчас отдыхайте. Я вижу, мы начинаем работать по-настоящему. Отдыхайте.

Махмуд-бек заснул только на рассвете. Снились ему сады Самарканда и тетради со стихами.

Аскарали угощал своих гостей.

- Чашка кофе - это долгий, рассудительный разговор, крупная сделка и просто возможность

поразмышлять над жизнью. Ясно, уважаемый Махмуд-бек?

- Ясно, - засмеялся гость.

- Впервые я увидел, как пьют кофе в Стамбуле. О!.. Эта процедура заслуживает уважения. Я только

начинал свой путь торговца. За чашкой кофе состоялась сделка. Ох и крепко меня нагрели!

- Чему же вы радуетесь? - хмуро проворчал купец-туркмен.

Ему не нравился преуспевающий Аскарали, турецкий кофе и, главное, цена, которую назначил

Аскарали. Но купец ничего не мог поделать: большую партию товара здесь иначе не продать.

Приходится совершать оптовую сделку.

- Чему радуюсь? - переспросил Аскарали. - Это был хороший урок для меня.

Купец отодвинул чашку.

- Что вы! - воскликнул Аскарали. - Сейчас очень трудное время. Я должен перебросить этот товар

через границу. За это тоже нужно платить. Войдите в мое положение.

Купец еще долго торговался, но наконец решил отдать свой шелк. К кофе он не притронулся.

Нахлобучив огромную лохматую папаху, туркмен с достоинством поднялся, взял со стола камчу с

великолепной ручкой, стеганул по голенищам сапог.

- Я вас жду, Аскар-бек.

- Пришлю своего человека, - поправил хозяин.

Купец хмыкнул и, повернувшись, пошел вразвалку.

- Еще на год хватит, - задумчиво произнес Аскарали.

- Вы жестоки, - сказал Махмуд-бек. - Настоящий делец.

- Что поделаешь? Иначе нельзя. Вон как передернулся, когда я пообещал человека прислать. Он-то

сам вынужден ходить!

- А если вы восстановите против себя эмигрантов, весь город?

Хозяин конторы положил руки на стол, наклонился. Лицо у него красивое. Густые брови над черными

глазами. Между бровями упрямая складка. На лбу несколько ранних морщин. Они особенно заметны,

когда Аскарали задумается.

- Город? Это понятие растяжимое. Я имею дело только с подлецами, - сказал он серьезно. - И ну их к

черту! Поговорим о книгах.

Он покосился на узкое окошко. Под ним устроились странники из Индии в ярких, кричащих, но

поношенных одеждах.

- У вас есть что-нибудь новое? - поинтересовался Махмуд-бек.

- Найдется. Вот взгляните, - кивнул на стол Аскарали.

Из небольшой стопки Махмуд-бек выбрал томик Хафиза.

- Редкая книга.

Махмуд-бек перелистал страницы, остановился на популярной газели:

Дам тюрчанке из Шираза

Самарканд, а если надо -

Бухару! А в благодарность

жажду родинки и взгляда.

Зазвонил телефон. Аскарали снял трубку. Опять деловой разговор.

- Простите, - извинился хозяин конторы, - работа.

- Понимаю. Не прячьте далеко этот томик. Я скоро зайду. - Махмуд-бек тоже покосился на окно и

вложил в книгу клочок бумаги.

- Милости прошу, - сказал Аскарали.

- Трудно с вами. Всегда вы заняты.

- А вы пейте кофе. За одной чашкой можно решить сотни вопросов. Так делают в Стамбуле.

Кадыру было двадцать пять лет. Он родился и вырос в Андижане. В памяти остались счастливые дни,

всегда солнечные. Отец имел несколько лавок на базаре. В летние дни особенно бойко шла торговля

овощами и фруктами. Отец становился щедрым и давал мальчику деньги. Если бы та мелочь сейчас

звенела в кармане! В чужой столице отец не смог устроиться и за четыре года спустил все сбережения.

Кадыр помогал в караван-сарае купцам. Он грузил товары, поил, чистил лошадей и верблюдов,

выполнял любую грязную работу. Всех ненавидел. Бешено. Казалось, что какая-то невидимая цепь

сдерживает его до поры до времени. Но цепь уже натянулась до предела, вот-вот разорвется, и тогда

Кадыр натворит дел. Первому же купцу, который швырнет монетку в пыль, перережет жирную глотку.

- Таких людей надо вовремя приласкать, - сказал Асакура. - Осторожно приласкать. Они всегда

пугаются. Могут неверно истолковать ваши намерения. - Кадыра «спускал с цепи» сам секретарь

консульства. - Юноша симпатичный. Конечно, на родине его забыли. Но взгляд мне не нравится.

Тяжелый, злой. Не по годам. Пусть меньше смотрит на людей.

Кадыра готовили тщательней, чем первого агента - Ачила, тоже выходца из Андижана. Внешность

Ачила была мало привлекательна. На лице остались следы частых схваток, в которые легко и быстро

ввязывался горячий парень. Рос Ачил на коне, в шайке отца, немногочисленной, но коварной и

беспощадной. Отца убили в перестрелке. Ачил с дядей бежал за границу и вскоре был предоставлен сам

себе.

Ачил не очень понравился Асакуре. Японец поморщился, однако вслух своего мнения не высказал.

Муфтий дал Ачилу несколько адресов «своих людей». Агенту предстояло связаться с ними, а также

собрать шпионские сведения о новостройках в Средней Азии.

Количество адресов Асакура сократил.

- Может провалиться, - объяснил он. - Зачем рисковать.

Ачил провалился и потянул за собой «своих людей». Муфтий рвал и метал. Японец был внешне

спокоен, продолжал работать с Кадыром.

Второй агент трижды побывал в консульстве, в кабинете Асакуры.

- Турксиб, - показывал на карту японец. - Здесь вы должны побывать. Нас интересует дорога, ее

возможности, ее работники. Хорошо бы там найти друзей.

Кадыр даже на карту смотрел со злостью.

Асакура говорил немного. Но Махмуд-бек подозревал, что в районе Турксиба готовится крупная

диверсия. Кадыр сделает первые шаги, прощупает ту дорожку, по которой пойдут более опытные агенты.

Словно догадываясь о мыслях Махмуд-бека, секретарь посольства однажды разоткровенничался:

- Нам очень важно знать об этой магистрали буквально все. В случае... - Он не досказал - «войны» и

ребром ладони резко провел по линии дороги. - Тогда нужно будет перерезать. Короче говоря, там

должны сидеть наши с вами люди, господин Махмуд-бек.

Кадыр благополучно перешел границу, и удача долго сопутствовала агенту.

Японец был доволен. Радостно потирал сухонькие ладошки и муфтий. Из Парижа от Мустафы

Чокаева пришло благословение на сотрудничество с японцами. Бородка муфтия все чаще задиралась

вверх.

- Вы можете и отдохнуть, - великодушно разрешил Садретдин-хан. - Давно не были у своего книжника.

- Да я бы не прочь, - согласился Махмуд-бек.

Вечером в конторе Аскарали спокойнее. Меньше посетителей, можно полистать книги, почитать стихи.

Если заглянет непрошеный гость - не беда. Аскарали не любит длинных разговоров. Он быстро

покончит с визитом.

В кабинете уютно. Непременный запах крепкого кофе и старые книги располагают к приятной беседе.

Аскарали знает и любит литературу, читает наизусть стихи восточных поэтов. Клиенты прощают купцу

эту его странность.

- Сейчас будет кофе, - объявил хозяин, - располагайтесь, уважаемый Махмуд-бек. Вы правы, Хафиз -

блестящий поэт. Несмотря на свою нищету, он щедро дарил города за родинку красавицы.

- Это поэзия.

- Да... - согласился Аскарали и, понизив голос, добавил: - Сейчас наши родные города здесь

продаются уже по-настоящему. И кто торгует!

Аскарали поставил перед гостем чашку кофе и стаканчик с ледяной водой. Как в Стамбуле.

- Пейте, Махмуд-бек.

- Да, торговля идет, - согласился гость. - Но этим продавцам все меньше верят.

- Хозяева приберут к рукам кого нужно. Лидеры туркестанской эмиграции станут подставными

фигурами.

- Это заметно уже сейчас.

Аскарали подошел к окну, затем открыл дверь в первую комнату, чтобы было видно, если кто войдет.

Взяв одну из старых книг, он наклонился к гостю:

- Кадыр благополучно возвращается домой. Ему дадут возможность дойти до границы. Возьмут на

глазах у встречающих. Вы тоже будете встречать?

- Вероятно.

- Ну что ж, пейте... кофе. Не спешите. Чувствуете, какой аромат?

Опять кто-то открывает дверь. Всякий поселившийся в караван-сарае считает своим долгом навестить

процветающего купца.

Секретарь японского посольства Асакура искренне переживал провал Кадыра:

- Надо же... Когда он столько сделал...

Асакура был уверен, что советские пограничники задержали агента случайно.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

В старом дореволюционном путеводителе по Средней Азии я нашел следующие строки:

«Постройка среднеазиатской дороги производилась частями при самых разнообразных условиях.

Первый участок от Узун-Ада до Кизил-Арвата (217 верст) строился в 1880-81 годах.

Высочайшее соизволение на постройку этой дороги последовало 25 ноября 1880 года.

27 мая 1895 года последовало Высочайшее повеление о сооружении железной дороги на средства

казны от Самарканда до Ташкента с ветвью на Андижан».

Путеводитель откровенно говорит о значении среднеазиатской дороги: переброска войск и развитие

торговли.

В 1930 году в журнале «30 дней» были опубликованы путевые очерки Ильи Ильфа и Евгения Петрова

о поездке на Турксиб в составе группы советских и иностранных журналистов.

«Как видно, многие стремятся сейчас побывать в Средней Азии.

Вероятно, поэтому московский букинист ни за что не дает дешевле десяти рублей «Туркестанский

край» Семенова-Тянь-шаньского».

И дальше так же весело:

«Имеется еще несколько поджарых брошюрок на русском языке о мечети Биби-Ханым и о городище

Афрасиаб, но купить их можно только в Самарканде под голубым куполом усыпальницы Тимура из рук

чалмоносного служителя культа.

В итоге - десять рублей переходят к букинисту, а «настольная книга для русских людей» - к советскому

путешественнику. Из этой книги он ничего, конечно, не узнает о теперешней жизни среднеазиатских

республик».

Жизнь менялась удивительно быстро. Огромная стройка - Турксиб - была событием для всей нашей

страны.

Сейчас, когда мчатся скорые поезда с комфортабельными вагонами, проносятся тяжеловесные

составы, странно будет выглядеть попискивающий паровозик. И уж совсем странно вспоминать

караванные пути. Но мне доводилось путешествовать с караванами, доводилось жить в странах, где

железные дороги считают метрами.

Новая магистраль соединила два огромных края - Туркестан и Сибирь. Мне рассказывали, что к

рельсам подходили старые люди и гладили металл, осторожно, словно маленьких детей по головкам.

В тридцатом году появились стихи Гафура Гуляма, которые выразили чувства миллионов людей:

И теперь по нему,

По пути, что так стар,

Вереницей летят эшелоны,

Мчится хлеб, и железо, и лес,

И руда

Днем и ночью, как неотвратимый,

Неуклонный,

В грудь врага устремленный

Удар,

Чтоб скорее покончить с врагом

Навсегда,

Чтоб исчезла беда

Без следа,

Чтоб не запахом крови и гари,

А свободы дышали ветра,

Обвевая счастливые эти года...

Из разговоров с японскими дипломатами стало ясно, что они разрабатывают план нескольких

диверсий. Цель одна: в случае войны прервать движение по Турксибу - отрезать Сибирь и Дальний

Восток от всей страны.

ОСОБОЕ ЗАДАНИЕ

Муфтий скептически относился к «святым людям». В плохом настроении называл их босяками или

шарлатанами. Он брезгливо морщился, когда видел шумную толпу во дворе караван-сарая, старался

побыстрее проскочить мимо дервишей, бродячих табибов и предсказателей.

Устроившись на новой квартире, муфтий сказал:

- Уже ради того, чтоб не слышать этих шарлатанов, нам нужно было давно перебраться сюда.

Махмуд-бек выразил сомнение: в караван-сарае легче встречаться с нужными людьми.

Садретдин-хан одобрительно посмотрел на своего секретаря:

- Вы правы, сын мой. Меня, кстати, радует, что вы стали серьезно обдумывать каждый поступок.

- Я хотел сказать об этом раньше. Но, вероятно, японским друзьям неудобно бывать в караван-сарае.

- Да, да, сын мой. Они познакомились со мной на улице. Я просто сохранял в тайне наш разговор.

На улице произошла и еще одна встреча.

Вначале муфтий шарахнулся в сторону, по-женски испуганно замахал руками:

- Идите, идите...

Махмуд-бек узнал по ярким, но оборванным одеждам двух странников, упорно торчавших под окнами

Аскарали. Муфтий принял их за гадальщиков. Из-под живописных лохмотьев у оборванцев выглядывали

кривые жилистые ноги. На плечи одного, несмотря на жару, небрежно брошена потертая шкура барса.

Лица - смуглые до синевы. Странники приблизились к муфтию. Старику некуда было деться. Он

прижался к забору.

Встреча произошла в узкой улочке, ведущей к узбекской мечети, маленькому жалкому сооружению.

«Гадальщики», несомненно, поджидали муфтия. Он ежедневно приходил в мечеть, почти в одно и то же

время.

«Барсовая шкура» осматривал переулок, а второй «гадальщик», громыхая какими-то железками,

резко наклонился к муфтию:

- Муттахидал муслими.

Садретдин-хан давно не слышал этого пароля: «Воссоединение мусульман».

- Откуда вы, дети мои? - удивился муфтий.

- Из Индии, от ваших старых друзей.

В конце переулка показались сгорбленные фигурки верующих-эмигрантов. Их всех хорошо знал

муфтий.

- Дети мои, - заторопился он, - мы задержимся с вами в мечети после молитвы. Вы зайдите за

благословением.

«Гадальщики», сжимая сучковатые, отполированные крепкими ладонями палки, поклонились.

После молитвы произошел разговор, на который муфтий уже давно не надеялся. Индийские

мусульмане оказались агентами английской разведки. Они сообщили муфтию о положении в Кашгаре и

других восточных странах, о подготовке к борьбе с Советами. Эти люди, прикидывающиеся дурачками,

шарлатанами, глубоко разбирались в политических вопросах. Заканчивая беседу, «босяки» просили от

имени английских друзей держать под контролем Синьцзян.

- У нас есть там свои люди, - не выдержал Садретдин-хан.

- Очень хорошо, - похвалил тот, что был в барсовой шкуре.

Он сбросил это украшение и сидел гордый, с чувством собственного достоинства. Вытащив из

лохмотьев кожаный мешочек, он положил его к ногам муфтия:

- Это пригодится вашим людям.

Муфтий поблагодарил и, оживившись, подробнее рассказал о воинах ислама.

- Мы слышали о Фузаиле-курбаши, - скромно заметил «гадальщик».

Весь вечер у муфтия было прекрасное настроение.

- Смотрите! - восклицал он. - Босяки принесли золото! Ах, какие молодцы! Как они работают! - Эта

похвала относилась к англичанам. - Мы теперь можем вернуть долг Аскарали.

Представился удобный случай побывать в караван-сарае.

- Конечно, нужно вернуть, - согласился Махмуд-бек.

- И вот что еще, сын мой, - сказал Садретдин-хан. - Подумайте, кого бы мы могли послать на

несколько дней в Кашгар. Это, - он хлопнул по стопке газет и журналов, - нам ничего не дает.

Аскарали решил, что в Кашгар необходимо ехать Махмуд-беку.

Фузаил Максум снова ускользнул. Ускользнул ловко и неожиданно. В Синьцзян он двинулся дальней

дорогой через кочевья свободных племен и даже краем прошел соседнюю страну. Караван, который, по

предложению Садретдин-хана, курбаши должен был нагнать в пути, давно прибыл в Кашгар, купец уже

распродал товары и собирался в обратную дорогу, а Фузаил Максум все еще где-то петлял по чужим

степям. Сопровождало курбаши трое всадников. Он отобрал лучших джигитов за час до выхода из

города. Салима в их числе не оказалось. Фузаил не желал доверять новичкам, пусть их даже

рекомендует сам муфтий. Он словно чувствовал расставленные сети и, посмеиваясь, обходил их.

В кочевьях свободных племен жили лихие люди, далекие от политики. Но у них веками складывались

собственные обычаи и традиции. Фузаил являлся в кочевье и просил пристанища. Племя обязано было

укрыть его, будь он даже отъявленным преступником, который еще не вытер кровь с лезвия ножа.

Хозяева при случае даже вставали на защиту человека, искавшего пристанища. Пользуясь этим

обычаем, Фузаил Максум спокойно спал в дырявой юрте или под открытым небом. Рядом жались друг к

другу овцы, приглушенно ржали кони.

Курбаши отвык от походов, от ночевок в степи, в горах. Теперь к нему будто вернулась молодость. Он

лежал с открытыми глазами и мечтал собрать огромные силы. Даже - поднять эти племена, повести их

на столицу, захватить власть. Потом подготовиться к большому походу на Советы. Фузаил представлял,

как он врывается в Душанбе, Самарканд, Ташкент.

В степи просыпаются рано. Еще не потускнели звезды, а где-то заплясал под черным котлом первый

огонь. Дым от кривых веток саксаула какой-то сладковатый, напоминает становище и маленькие уютные

кишлаки.

Мечты обрывались сразу же, стоило только вспомнить темную комнатку полицейского участка и

унизительную процедуру, которая называлась - личная явка. Курбаши знал в лицо и по именам всех

полицейских. Когда за хрупким, стареньким столиком сидел офицер, процедура была короче и тактичней.

Сержант задерживал Фузаила несколько дольше, задавал ему вопросы. Рядовой полицейский в

полинявшей гимнастерке прятал под столик босые ноги и упивался временной властью. Фузаил скрипел

зубами. Лицо багровело. Но полицейские привыкли к налитым кровью глазам. В глубоких ямах зинданов

громыхали цепями подобные головорезы. Одежда тех бандитов уже изрядно потрепалась. Через

лохмотья проглядывала дряблая кожа да кости.

Добравшись до границы Синьцзяна, курбаши решил не ехать в Урумчи или в другой крупный город.

Он остановился в кишлаке, где жили узбеки, дунгане, уйгура и даже монголы. Такое пестрое население

устраивало курбаши. у

Фузаил Максум поселился на окраине кишлака. Мимо глинобитного домика проходила тропинка в

горы. По ней изредка поднимались стада. Хозяин домика, одинокий человек, по нескольку дней пропадал

на горных пастбищах. Вскоре вместе с ним стал уходить и Фузаил. Он боялся людей.

Ферганский чайханщик спешил навстречу. Он с должным почтением относился к ближайшему

помощнику муфтия. Лица посетителей чайханы тоже светились расположением к Махмуд-беку.

Чайханщик с поклоном поставил поднос. Махмуд-бек редкий гость. На Фруктовом базаре у него нет

никаких дел, значит, он пришел к нему, к хозяину.

- Что еще нужно господину?

- Вы нужны.

- Я ваш слуга, господин.

Махмуд-бек отпил несколько глотков, осторожно поставил пиалу.

- Мне нужен хороший человек. Я собираюсь в дальнюю дорогу.

- Хороший джигит?

- Да, - согласился Махмуд-бек, - в дороге все может случиться.

- Из людей Фузаила Максума? - вслух размышлял чайханщик.

- Я мало кого знаю.

Чайханщик лез из кожи, чтобы угодить дорогому гостю.

- А не подойдет ли ваш земляк? Он крепкий парень.

- Как он там живет? - поинтересовался Махмуд-бек. - Я даже забыл о нем.

- Благодарен за кров. Сдружился с нашими воинами.

- Хорошо. Подумайте. Я очень надеюсь на вас.

Чайханщик нагнулся еще ниже.

Турецкий консул одобрил предложение Садретдин-хана.

- Да, да, ему пора и в большие дела вникать. Он согласен?

- Согласен, дорогой Эсандол, согласен.

- Тяжелая дорога, беспокойная.

- Вся наша жизнь беспокойная, - философски заметил муфтий.

- Ну что ж, уважаемый отец, благословите его. Пусть завтра зайдет ко мне, и я вручу адреса наших

людей в Кашгаре.

В кабинете консула всегда опущены шторы. Эсандол не любит жары, яркого света. Даже днем горят

европейские лампы с зелеными абажурами.

Свет падает на усталое лицо муфтия.

«Как он стареет», - опять невольно подумал Эсандол.

Кроме адресов Эсандол вручил Махмуд-беку инструкции для своих агентов. Небольшой пакет,

пожалуй, был самым главным, ради чего затевалась поездка. Эсандол решил воспользоваться этой

поездкой, чтобы проверить работу агентов, а также оперативность Махмуд-бека и его способность

самостоятельно разбираться в сложных вопросах.

С небольшим сборным караваном Махмуд-бек и Салим двинулись в путь в полночь. Люди в караване

плохо знали друг друга. Каждый с завистью поглядывал на верблюдов и тюки своего спутника. Казалось,

что именно в этих тюках, незнакомых и заманчивых, находится самый дорогой товар.

Распалив воображение, торговцы успокаивали себя тем, что в случае нападения разбойников эти

дорогие тюки будут разграблены в первую очередь.

Подобные мысли не давали им покоя, и все же торговцы не забывали обмениваться самыми

искренними улыбками и вежливыми поклонами. Узнав о недомогании спутника, они вздыхали,

покачивали головами, молили аллаха послать ему здоровья и доброго окончания большой дороги.

А ей, дороге, не было конца. Топорщились на выжженном просторе безлистые кустарники. Плоды

джузгуна - щетинистые орешки - перекатывались по степи от редких порывов горячего ветра. Гордо

стояли выносливые кусты черкеза и карагана. Для них зной ничего не значит. До поздней осени они

сохраняют сочные, мясистые листья. Один из купцов сорвал листик, даже прокусил его. Вероятно, он

вспомнил свое давнее занятие и пожалел, что сменил спокойную жизнь животновода на тревожные

странствия по чужим селениям.

Они побывали в трех кишлаках, где не только домики, но и названия были похожи. Везде жили люди

различных национальностей, вносившие самую невероятную путаницу в поиски. Одно и то же название

звучало по-узбекски и по-киргизски по-разному. Дунгане, уйгуры дали кишлакам свои имена.

К турецкому паспорту Махмуд-бека полицейский отнесся почтительно. В своей каморке он достал

карту, развернул ее и, сверкая улыбкой, предложил гостям найти нужный им населенный пункт. Махмуд-

бек грустно вздохнул: карта была японская.

Еще один адрес имелся у Махмуд-бека. Но селение, упомянутое в нем, лежало в стороне от горных

кишлаков.

Маленький городок, кажется, весь состоял из харчевен и крошечных лавочек. Рядом с лавочками

сидели скучающие хозяева. Городок только торговал.

Под вечер Махмуд-бек и Салим уже валились с ног, когда в одной темной харчевне с длинным, грубо

сколоченным столом их встретил худой уйгур. Он долго щурился и щипал жиденькую бородку, потом

усадил гостей за стол. Доски часто скоблили, но жир въелся в дерево, и оно мутно лоснилось при свете

коптилки.

Лагман был приправлен острым перцем, обжигал губы. Проголодавшись, Салим не стал ожидать

начала разговора, а со свистом втягивал тонкую лапшу. Тесто, пропитанное хорошо прокаленным

маслом, успело впитать и запах мяса. Салим отодвигал в сторону жирные кусочки баранины: на закуску!

Был поздний час. Никто не заглянет сюда. В крайнем случае хозяин разведет руками и откажет гостю:

выставил на стол все, что оставалось.

Уйгур еще раз расспросил Махмуд-бека о приметах Фузаила Максума, потом твердо сказал:

- Он.

- Как нам найти его?

- Вы были почти рядом. Запомните. - Он несколько раз повторил название по-уйгурски. - Живет он в

горах вместе с хозяином дома. Хозяин - узбек.

- Как его зовут?

- Здесь его стали звать Джура, - сказал уйгур, давая понять, что сказал все.

- Значит, Джура, - спокойно повторил Махмуд-бек. - Ну, хорошо...

- Вам надо отдохнуть, - посоветовал хозяин.

Это было разумное предложение. Предстояла опасная встреча.

Джура устроил неожиданным гостям целый допрос. Убедившись, что это те люди, которых он ждет

третий месяц, Джура обнялся с Махмуд-беком и Салимом.

- В кишлаке были? - спросил он.

- Нет, друг, миновали.

- Правильно. Люди Фузаила следят за каждым человеком. Он спокойно спит только здесь.

- А его люди бывают в горах?

- Очень редко.

Махмуд-бек не опасался встречи с Фузаилом и его людьми. На этот случай была заготовлена вторая

версия: он приехал по заданию муфтия Садретдин-хана.

Джура увел гостей выше в горы, оставил им бурдюк воды, сыр и хлеб.

Вернувшись к юрте, Джура навел порядок: след копыт на влажной траве мог спугнуть опытного

бандита.

Фузаил приехал на второй день. Он привез продукты и курпачу - стеганое одеяло. В горах

становилось прохладно. Осень давала о себе знать. Арчовник поблескивал золотистыми листочками,

порыжел дикий виноград, и каждое утро трава покрывалась росой.

Фузаил сам готовил ужин, но, когда он отошел к роднику, Джура развел такой огонь, что его могли

увидеть за несколько километров. Фузаил, боясь показаться трусом, лишь недовольно проворчал:

- Мясо сгорит.

Они долго, с аппетитом грызли куски баранины, запивали крепким чаем. Фузаил не знал, о чем

говорить с Джурой. Чабан тоже любил помолчать

Курбаши долго не мог заснуть, думал о своей судьбе, мечтал о новых днях. Снились ему пышные

дастарханы в кишлаках, которые он покорял, и оборванные полицейские со своими дурацкими

вопросами. И в эту холодную полночь он долго не мог понять: во сне или на самом деле ему связывают

руки, ноги, завертывают в пропахшую потом кошму. Он хотел крикнуть, порвать веревки. Но впервые

почувствовал себя бессильным, жалким.

Ночью два всадника с тяжелой ношей бешено скакали к советской границе.

На рассвете усталые кони и люди уже на обратном пути остановились в маленьком кишлаке. Они

едва справились со скудным завтраком, потом спали весь день.

Ночью Махмуд-бек и Салим двинулись другой, длинной дорогой в город, чтобы выполнить поручения

муфтия Садретдин-хана и турецкого консула Эсандола.

В кривых, грязных улочках разноязыкого города нужный дом удалось найти сравнительно быстро.

Ремесленники и торговцы звали соседей по национальности.

- А, турки... Это здесь, рядом.

Из плотно закрытых калиток доносился запах свежевыпеченного хлеба, жареного мяса, лука и анаши.

В кирпичном одноэтажном доме жил полковник Ахмад Сурайя Бек. Пришлось долго стучать, пока

заспанный слуга не приоткрыл дверь. Потом он ее захлопнул и пошел докладывать господину о гостях.

Махмуд-бек предполагал увидеть в доме оживление, рабочий накал, какой обычно царит в штабах. Но

Ахмед Сурайя Бек лежал на ковре в старой феске и потертом парчовом халате.

О былой роскоши напоминала и мебель. Впрочем, шелковая обивка вытерлась. Упрямые стальные

пружины рвались наружу.

Полковник долго смотрел на Махмуд-бека и Салима. Смотрел тупо, не узнавая. Затем взял гибкий,

змеевидный мундштук кальяна и затянулся. Заклокотала вода, сладковатый дым колечками поднялся

вверх.

«Этот тоже... - подумал Махмуд-бек. - С ним, наверное, даже не поговоришь толком». - Он передал

приветы от Эсандола и Садретдин-хана.

Полковник отшвырнул мундштук и резко поднялся. Он одернул халат, словно то был офицерский

мундир.

- Кажется...

- Я секретарь муфтия, Махмуд-бек.

- Узнаю, узнаю.

Полковник еще не успел накуриться. С ним можно было разговаривать. Он вскрыл пакет небрежно,

будто ежедневно получал десятки секретных посланий.

- Хорошо. Я подготовлю ответ сейчас же. Вы пока отдохните, дорогой Махмуд-бек.

Салим был всего лишь сопровождающим. Полковник на него даже не взглянул.

- Какая нужна помощь?

- Нам необходимо разыскать Фузаила Максума.

- Славный воин скрывается, - сказал полковник. - Он ждет своего времени. Что ж, возможно, я сам

проеду с вами. Это - в пограничном районе. - Он решительно двинулся к письменному столу. - Я сажусь

за ответ, а вы отдыхайте. До утра...

На другой день свежий, подтянутый Сурайя Бек сопровождал гостей в горный кишлак. Здесь их ждало

известие о неожиданном исчезновении Фузаила Максума. По словам хозяина, славные джигиты, верные

спутники курбаши, узнав о случившемся, немедленно скрылись.

Сурайя Бек лично пожелал сообщить Эсандолу и муфтию о беде. Он подготовил второе письмо,

которое вручил Махмуд-беку.

Еще долго не было ничего известно о судьбе Фузаила Максума. Пожалуй, только Аскарали и Махмуд-

бек знали, что советский суд приговорил Фузаила к высшей мере наказания и что приговор приведен в

исполнение.

Исчезновение хваленого курбаши ошеломило Асакуру. В своих донесениях он уже расписал его как

главаря боевой армии, способной двинуться по первому же приказу в глубь Средней Азии. Асакура

понимал, что сейчас, после очередной неудачи, нужно поскорее представить в Токио сообщение о какой-

либо успешной операции, надо заслать хорошего агента для сбора сведений о новостройках Узбекистана

и Таджикистана. Агент должен разобраться в происшедших изменениях, правильно оценить

экономические и военные возможности каждой стройки, составить краткие характеристики на некоторых

партийных и советских руководителей.

Асакура несколько раз встречался с новым кандидатом - Салимом. Грамотный, физически сильный

парень произвел хорошее впечатление на японского разведчика.

Махмуд-бек подготовил для Салима дополнительное задание. Как человек, побывавший в Кашгаре,

Салим должен был рассказывать людям об исчезновении или, лучше, о бегстве Фузаила Максума.

Мысль о том, что курбаши больше не верил в свои силы, боялся бороться с Советами, могла произвести

впечатление на самых озлобленных врагов. Однако обстановка изменилась.

После тщательной подготовки Салим перешел границу и отсутствовал четыре месяца. По его словам,

он побывал в Ферганской долине, в Ташкенте, на строительстве электростанции в Таджикистане.

Асакура был доволен полученными сведениями и выдал Махмуд-беку щедрое вознаграждение.

Муфтий Садретдин-хан ликовал: началась настоящая работа. Сведения, подготовленные советской

разведкой, Асакура передал в Токио.

В становище, где недавно хозяйничал Фузаил Максум, стало намного тише. Обитатели становища

вызвали подозрение местных властей. Порой появлялись полицейские. Они будто случайно проезжали

мимо и, между прочим, интересовались жизнью эмигрантов.

Вооруженные люди перестали открыто показываться. Салим своими недомолвками о Фузаиле

Максуме, пожатием плеч вместо ответов нагнал тревогу. Испуганные сотники обратились к муфтию

Садретдин-хану: что делать?

Муфтий обещал подумать.

- Лучше всего нашим людям, господин, - посоветовал Махмуд-бек, - пока вести незаметный образ

жизни. Пусть утихнут события, связанные с Фузаилом.

Муфтий нервно теребил бородку.

- Вы правы, сын мой. Людей надо сохранить.

- И еще... - нерешительно начал Махмуд-бек.

- Говорите, говорите, мой сын, - поторопил Садретдин-хан.

- Боюсь, пока сотники вместе, может начаться борьба за власть, за место курбаши.

Муфтий с удивлением посмотрел на своего помощника:

- Вы серьезно подходите к большим вопросам. Я знаю этих людей. Вы правы: они перегрызутся.

И муфтий по своему обыкновению начал крыть низких, корыстных людей, забывших о своем долге

перед народом, родной землей, аллахом.

Зимой, когда мокрый снег моментально тает под ногами, лучше не заходить во двор караван-сарая.

Земля вязкая. Эту грязь днем и ночью месят люди и кони. Зимой постояльцев меньше. Хотя и нет

суровых холодов, но сюда уже реже заглядывают дервиши, да и многие мелкие торговцы выбирают

дороги получше, почище.

В конторе Аскарали, как всегда, посетители. Знакомый стойкий запах кофе, железная печка с

огоньком - в дрянном караван-сарае большая редкость.

Аскарали обратился с обычной просьбой к купцу, который, несмотря на пронизывающий, холодный

ветер пустыни, решился двинуться в Стамбул. Купец дает слово разыскать там бывшего наманганского

ювелира и передать ему письмо Аскарали.

- Добрый вы человек, - говорит купец. - Они же вам не родственники.

- Нет. Но мне хочется пристроить мальчишку. Отец его болен, стар. Мало ли что случится?

- Добрый вы, - повторяет купец и с удовольствием потягивает кофе. Он тоже долго жил в Стамбуле,

привык к горячему бодрящему напитку.

Махмуд-бек не вмешивается в непонятный разговор, сидит, перелистывает книги. Но когда купец

уходит, спрашивает:

- Что за мальчишка, если не секрет?

- Этим мальчишкой нам придется заняться. Настоящий художник растет. Большой. Нечего ему

бродить по чужим странам. Приберет какой-нибудь хозяин к рукам, сделает из него раба.

- Чем же ему поможешь?

- Нужно вернуть на родину.

Совсем другие задания у Махмуд-бека. Но и он думает о судьбе обманутых людей. Как им раскрыть

глаза? Как им сказать правду о новой жизни, о счастливой родине?

Тяжелые капли застучали в мутное окно. Поползли, лениво огибая шероховатости стекла, густые, как

масло, ручейки.

От этого стало еще тоскливее.

- Нужно решать судьбу муфтия и Мубошира, - строго сказал Аскарали. - При первом же удобном

случае их следует столкнуть, убрать побыстрее.

Прав Аскарали: и муфтий, и Мубошир, и другие повинны в несчастиях десятков тысяч людей.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Однажды я решил побывать на концерте артистов японской эстрады. Что я знаю о японцах? Мне

доводилось встречаться только с дипломатами и разведчиками. Они не могут дать представления о

большом народе, его культуре, истории, Это были временные люди.

На сцене пела хрупкая артистка с высокой прической, одетая в цветастое кимоно:

Видишь вишню нарядную там?

Словно туман ползет по горам...

Мы, конечно, вдвоем к ней пойдем.

После концерта я долго, до глубокой ночи, читал стихи древних поэтов Японии. Знаменитый

лаконичный жанр «хокку». В трех строчках дается целая картина. Превосходный мастер жанра, поэт XVI

века Басё умел это делать:

Рядом с цветущим вьюнком

Отдыхает в жару молотильщик...

Тяжко глядеть на него.

На другой день я пошел в библиотеку. Девушка тоже была на концерте. Программа ей очень

понравилась.

- Необычная, своеобразная. Если они поют о море, то слышишь шелест волн. Если о цветущей

вишне, то видишь эти лепестки, - горячо заговорила девушка.

Я согласился... На рабочем столе лежало несколько книжек. Взглянув на них, я невольно улыбнулся.

Девушка тоже заинтересовалась японской литературой и, пока в зале было мало посетителей,

перелистывала поэтические сборники.

Я вспомнил о другом. О страшных годах, когда в Японии усилились полицейские репрессии против

нарастающего движения народных масс за свои права, за демократию.

Теоретики спорили о природе фашизма, а он рос, угрожая народам мира. По улицам японских городов

маршировали будущие камикадзе - пилоты-самоубийцы, люди-торпеды... На трибунах стояли те, кто со

спокойной душой обрек их на гибель.

Я был знаком с представителями другой Японии. Мне хотелось обо всем этом сказать девушке. Но

она читала великолепные стихи. Я не стал ей мешать.

НЕПРЕДВИДЕННЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА

Возможно, все началось с беззаботного девичьего разговора.

Фариде шел семнадцатый год. Она родилась здесь, на чужой земле, росла под присмотром

ворчливой, но доброй старушки.

Громыхая посудой, старушка ругала жадных торговцев. Не меняя тона, обвинила Фариду и свою

внучку в безделье.

- Время трудное. Не научитесь хорошему делу сейчас - поздно будет.

Она учила девушек вышивать тюбетейки, готовить обед, шить.

Тюбетейки опять отложены в сторону, и подружки весело щебечут о каких-то там счастливых днях.

- Где вы их видите? - спросила старуха.

- У нас будут богатые мужья... - откровенно сказала Фарида и спохватилась: - Ой!.. Что я говорю...

Мечтают девушки... Хотя и прикрывают лицо ладонями при таких словах. Что им, бедняжкам, остается

делать? Сидят в четырех стенах.

У внучки родители умерли, выросла она в доме Давлят-бека, где старуха уже несколько лет ведет

небогатое хозяйство и воспитывает его дочь, Фариду.

Давлят-бек - спокойный, умный, читает книги, был в Мекке, имел в Ферганской долине землю... Но

здесь у него дела не ладятся. Сколько старуха молилась за благополучие дома степенного человека! Не

счесть молитв.

Давлят-бек уходит из дома утром, возвращается к ночи. Довольствуясь случайными заработками,

приносит несколько монет. Разве удастся хозяину выдать дочь замуж за богатого человека? Пусть

легкомысленные девочки хоть помечтают. .

Опять шепчутся, краснеют, ойкают.

- Вот за кого я выйду замуж!

Это голос внучки. Старуха, не выдержав, покосилась в сторону девушек. Внучка держала спичечный

коробок с портретом большого вельможи.

«Господи, прости ее глупость... - вздохнула старуха. - Она еще совсем ребенок...»

- А вот мой жених... - раздался голос Фариды.

Старуха увидела в ее руках фотографию. Она знала этот снимок. На нем рядом с братом Курширмата

- Нормухамедом, Давлят-беком и другими уважаемыми господами стоял молодой человек. Он бывал в

этом доме раза два-три.

- Я видела его... - продолжала шептать девушка. И опять спохватилась: - Случайно!..

Старуха не выдержала, рассердилась:

- Да как же ты, бесстыдница, могла смотреть на мужчину?

Девушки вздрогнули. Старуха была глуховатой, а сейчас все услышала. Фарида попыталась спрятать

фотографию.

- Ну-ка, отдай эту грешную бумажку, - приказала старуха.

Она вырвала из рук Фариды снимок и хотела вынести его из комнаты, но невольно взглянула на

группу мужчин.

«Если этот молодой человек находится в такой компании, если его приглашают в гости солидные

люди, то, значит, с ним считаются...»

Притихшие девушки смотрели на сосредоточенное лицо старухи. Фарида даже приподнялась:

неужели разорвет фотографию?

Повидавшая жизнь, длинную, тяжелую, полную забот, женщина сейчас задумалась о судьбе сироты.

Старуха привязалась к девушке. Фарида давно стала для нее родной.

«А ведь это хороший жених. Наверное, он беден. Впрочем, сейчас мало осталось богатых людей.

Надо поговорить...» - окончательно решила старуха.

Она знала, с кем и когда говорить. Молодой человек служит у муфтия. Садретдин-хана. Сначала

нужно встретиться с этим уважаемым господином.

Муфтий Садретдин-хан не мог спокойно смотреть на людей, занятых устройством личного счастья. Он

откровенно проклинал их в проповедях. Исключением, вероятно, являлся Аскарали. Оптовый торговец

не участвовал в политической борьбе, не вмешивался в интриги, которыми жили руководители

туркестанской эмиграции. Аскарали не произносил высоких слов о спасении родины, но, если наступала

трудная минута, торговец всегда приходил на помощь. Это другой человек. Это не Саид Мубошир,

отыскавший теплое местечко в правительстве чужой страны.

Муфтий мирился с трудными условиями. Кто вправе в это тревожное время требовать легкой жизни?

Еще в святом городе, в первые дни работы с Махмуд-беком, муфтию довелось принять целую

делегацию уважаемых людей. Садретдин-хан очень удивился их предложению: они нашли невесту для

его помощника.

Муфтий рассердился не на шутку. Визгливо закричал на седобородых старцев:

- У нас отняли родину, а вы, ослы, рассуждаете о свадьбе...

Нарушив древний обычай, ругал, подбирая самые оскорбительные слова. Потом выгнал стариков и

долго сокрушался по поводу их слабого ума. Махмуд-бека не осуждал: человек сам все хорошо

понимает.

- Ведь вам такая мысль в голову не пришла? - коротко спросил он.

- Не пришла, отец. До женщин ли сейчас?

- Вот-вот. . - согласился муфтий и, считая вопрос окончательно решенным, перешел к другим делам.

Почтенных старцев он выгнал, а вот тихая, ничем не заметная женщина сумела, проклятая, уговорить

муфтия.

О чем она только не шептала! О продолжении рода, о семье, которая делает человека более

солидным и взрослым.

- Не быть же ему бродягой, как другие...

Здесь старуха допустила ошибку. Бородка у муфтия вздрогнула, а сам он подался вперед, чтобы

оборвать наглую женщину. Почувствовав угрозу, старуха нашлась:

- Бродит, бродит наша молодежь. Им бы крепче на ноги встать, они бы больше о важном деле думали.

Семью-то надо кормить.

Что-то в ее словах понравилось муфтию. Действительно, нельзя все время держать людей в

становищах. О чем они будут мечтать? О разбое. Человек должен думать о спасении родины. Ему

необходимо вернуться на землю предков, найти свой дом.

- Ай, какая девчонка... - цокала языком неутомимая старуха. - Дочь уважаемого Давлят-бека.

Садретдин-хан хорошо относился к бывшему курбаши. В девятнадцатом Давлят-бек, бросив свои

поля и дом, собрал небольшой отряд. Правда, он был вскоре разгромлен и Давлят-беку не пришлось

похозяйничать в Ферганской долине. Он бежал... Исправный прихожанин, справедливый человек,

пользуется уважением среди эмигрантов. С таким можно породниться...

Муфтий пообещал подумать и на другой день, натянув новый халат, двинулся в гости к Давлят-беку.

Вероятно, старики соскучились без праздников. С каким настроением они взялись за подготовку

свадьбы! Вспоминались давние обычаи, перебирались в уме десятки людей, которых необходимо было

пригласить на торжество.

Махмуд-бек старался казаться спокойным. Все правильно. Свадьба, как и положено, готовится без

него. Девушка молода и красива. Хитрая старуха доверительно сообщила, что сможет показать ее. И она

больно ущипнула Махмуд-бека за руку, выказав этим свою радость за счастливчика, которому так

повезло в жизни.

Садретдин-хан не привлекал к свадебным хлопотам жениха. Но Махмуд-бек счел нужным сам

поговорить с муфтием.

- Уважаемый отец, - сказал он, - как на мою женитьбу посмотрит господин Эсандол?

Садретдин-хан схватился за бородку. Эсандол... Турецкий консул. Человек, без ведома которого они

не имеют права сделать ни одного шага. Как же он забыл о нем?!

- Да-да, сын мой. Нужно навестить господина Эсандола.

Муфтию стало не по себе. А что, если консул отменит свадьбу!.. Это позор на голову Давлят-бека, это

нарушение обычаев. Обидеть видных деятелей, лидеров эмиграции, нельзя, невозможно. У муфтия

испортилось настроение. Он стал ругать старуху, турок, которые лезут в чужие дела, и женщин, творящих

грех на земле.

Но к Эсандолу нужно было идти. Пошли вместе.

Консулу не понравился визит с таким несерьезным вопросом.

- Вам, уважаемый отец, больше нечем заниматься... - нахмурился Эсандол. - В мире назревают

большие события, а вы заставляете настоящего мужчину хвататься за бабий подол...

Муфтий тоже начал бормотать что-то о продолжения рода человеческого, о семье. Но у него не

получилось так складно, как у старухи. «Проклятая сводница... - ерзал старик в широком кресле. - Как же

это я?» Он не хотел признаться себе, что на него подействовало только одно слово: бродяга. Сам

муфтий мотается по чужим странам уже несколько лет. Неужели и Махмуд-бека ждет такая же участь? У

муфтия нет родных и близких. Руководителям эмиграции он не верит. .

А старость пришла... Неотвратимо пришла... О ней напоминают сожалеющие взгляды, усталость, с

которой он неистово борется, и хотя бы вот эти откровенные мысли. Садретдин-хан в таких случаях

заглушал их новыми делами, дерзкими планами, спорами. И горькие мысли отступали до поры до

времени.

Неожиданно муфтий услышал резкий голос Эсандола:

- Что с вами, уважаемый отец? Вы ничего не слышите...

- Слышу, слышу... - очнулся Садретдин-хан. - Вы правы, господин, у нас много дел, не до праздников

сейчас.

Как он уладит эту историю со стариками? Ссылаться на турецкого консула муфтий не имеет права.

- Вот именно... - примиряюще сказал консул и повернулся к Махмуд-беку: - Надеюсь, это не ваша

инициатива?

- Нет, господин. Сам не знаю, как все началось... - развел руками Махмуд-бек.

- Вот и хорошо... - совсем успокоился консул. - Сейчас за чашкой кофе поговорим о наших делах.

Муфтий невольно передернул плечами. От Эсандола не ускользнула даже едва заметная гримаса.

- Может быть, вы предпочитаете чай?

- Нет-нет. . - поднял ладошку Садретдин-хан. - Кофие...

Жалкий старик. Он даже выговорить не может это слово.

«Дряхлеет муфтий. Дряхлеет. .» - презрительно подумал Эсандол.

Слуга подал изящные маленькие чашечки. Поставил запотевшие стаканчики с ледяной водой.

Эсандол первым сделал глоток, готовясь к серьезному разговору, собираясь с мыслями.

- Я сам хотел вас попросить явиться ко мне. Нам следует заняться очень важной работой. Я уже

говорил, да и вам известно, что в мире назревают большие события. Нужно подобрать несколько

молодых, умных джигитов. - Эсандол демонстративно повернулся к Махмуд-беку и подчеркнул: -

Понимаете, умных... Способных подладиться к большевикам, способных сориентироваться в любой

обстановке, выполнять любую работу. Такие джигиты должны уметь ждать. Год, два, десять, всю жизнь.

Муфтий вытянулся, почувствовав важность задания. До его сознания еще не дошел полный смысл

энергичной, короткой речи консула. Если джигиты, молодые и сильные, будут ждать десять лет, а то и

всю жизнь, как же быть ему? Он-то ждать уже не может. . У него не осталось ни сил, ни времени.

- Пусть эти люди, - продолжал Эсандол, - добьются доверия у Советов. Пусть работают, женятся,

вступают в колхозы, ходят на собрания. Но...

Многозначительная пауза. Чашечка с кофе поднялась и легко опустилась. Даже глуховатого звона не

слышно, а у муфтия она без конца звякает, раздражает и самого старика, и консула.

- Но эти люди, - заключил консул, - должны сохранить до конца своих дней ненависть к Советам. До

конца дней!

Эсандол постарался как можно добрее посмотреть на муфтия, обратившись с последней фразой к

нему. Консул понимал, что благословлять на большие дела молодых, умных парней будут их отцы. А со

стариками Садретдин-хан умеет ладить...

- Подготовку каждого агента нужно вести втайне. Друг о друге они ничего не должны знать.

Подбирайте их в разных городах, в становищах.

Садретдин-хан и Махмуд-бек считали: завербованные люди, конечно, осядут в районах советской

Средней Азии. Эти люди будут ждать своего часа.

О предстоящей свадьбе больше не говорили, и Махмуд-бек успокоился.

С дочерью бывшего курбаши Давлят-бека он действительно виделся два раза.

Махмуд-бек вначале не обратил внимания на хрупкую, голубоглазую девушку, которая открыла ему

дверь. Он не увидел ничего предосудительного в том, что Фарида стояла перед ним с открытым лицом.

Вскрикнула, вероятно, от неожиданности: ждала отца, а вдруг появился незнакомый человек.

- Вы… вы... - прошептала девушка.

Махмуд-беку стало весело:

- Да! Это я... Как вас зовут?

Он вел себя странно, этот незнакомый человек. Фарида не могла представить, что где-то в

Самарканде, в коридорах института, вот так просто стоят и разговаривают преподаватели со своими

студентами.

Он продолжал рассматривать девушку. Фарида застыла, замерла, испуганно подняв глаза. Махмуд-

бека поразили эти глаза, редкие у азиатской девушки. Наверное, они достались от матери. Давлят-бек

женился на турчанке.

Опомнившись, девушка снова ойкнула и кинулась в комнату.

Вторично Махмуд-бек увидел Фариду в этой же прихожей. Он понял, что на этот раз девушка ждала

его. Ждала, может быть, много дней.

Мечтать о новых встречах, о свиданиях он не имел права. Разговор о предстоящей свадьбе потряс

его. Махмуд-бек понимал, что по всем законам его судьбой могут распорядиться старики. И он должен

выполнить их волю: жениться на дочери курбаши. Хорошо, что он не растерялся и вспомнил об

Эсандоле, который быстро и категорично решил вопрос.

Сейчас нужно было заниматься подборкой агентов, которые отвечали бы всем требованиям турецкого

консула. История с несостоявшейся женитьбой казалась наивной, нелепой.

Но Махмуд-беку было грустно. Он не мог забыть необычные глаза... И в них - испуг, надежду,

удивление… Возможно, и любовь...

Бывшее становище Фузаила Максума теперь выглядело намного скромнее. Сотни воинов

расселились в ближайших городках и деревнях. Руководители эмиграция решили создать небольшие

отряды, не вызывающие подозрения у местных властей.

Сейчас воины уже не щеголяли с оружием в руках, а пытались обрабатывать землю. На мизерных

делянках росла разная чепуха - лук, помидоры, огурцы. Снимался жалкий урожай в несколько

килограммов. На него не стоило тратить времени. Однако руководители эмиграции довольствовались

такой примитивной маскировкой. Главное, соблюдались правила приличия: нагло не поблескивали

винтовки, сверкающие клинки покоились до времени в ножнах.

С воинов взяли клятву верности. Муфтий носился с кораном в руках и многозначительно поднимал

глаза к небу, призывая аллаха в свидетели.

Расползлись воины ислама, но более полутысячи из них продолжали жить во времянках и юртах этого

становища.

Махмуд-бека приняли с почетом. Серую кошму в юрте прикрыли текинским ковром, расстелили новые

курпачи, стеганые ватные одеяла, ловко взбили подушки. Помощник муфтия должен сперва отдохнуть с

дороги, а уж потом сообщить о деле, которое его сюда привело.

Сотник - молчаливый, угрюмый верзила, - пятясь, вышел из юрты. Таких людей разгадать нелегко. Их

настроение никогда не выдадут глаза, жесты, тем более - слова. Сейчас он кланяется, а через минуту

придет к твердому решению, что лучше этого гостя закопать живым в песок. Разные бывают гости. Иной

может приехать с доброй вестью, а иной может лишить сотника власти и жизни... Опасными стали

люди...

Вечером сотник с Махмуд-беком пили чай и скупо говорили о последних событиях.

Помощник муфтия слушал не шевелясь. Он боялся выдать себя, боялся, что опытный бандит

догадается о тех мурашках, которые ползут сейчас по спине гостя.

- Джигит хороший был... - лениво прихлебывая чай, рассказывал сотник. - Но болтун. С одним, с

другим поговорит. И все о муфтии, о Курширмате... Плохо их называл.

Сотник был осторожен и не повторял оскорбительных слов в адрес высоких людей.

- Чего он хотел? - прервал Махмуд-бек.

- Звал воинов туда... - кивнул сотник в сторону советской границы. - Говорил, что бедных людей

простят, дадут работу, дом.

Махмуд-бек молча рассматривал сотника. Тот понял, что от него ждут окончательного сообщения.

- Я отрезал собаке язык... Сам...

Нахлынувшая тишина была расценена сотником как уважение к его храбрости и решительным

действиям.

- Потом мы закопали этого нечестивца в песок по горло... И погнали по тому месту лошадей.

- Как его звали? - глухо спросил Махмуд-бек.

- У собаки нет имени.

- Нам нужно знать... - сказал помощник муфтия. - У него должны быть родные.

- А!.. - поднял выцветшие брови бандит. - Усман, сын Самандара.

- Как ты о нем узнал?

- У меня есть хороший человек. Васли...

- Я хочу с ним увидеться. Сейчас.

- Хорошо, господин, - поклонился сотник.

Нужно было остаться одному. Хотя бы на несколько минут. В прохладной юрте стало трудно дышать.

Больно застучало в висках. Махмуд-бек потер виски пальцами. Следовало подготовиться к новому

разговору, к новым подробностям.

Васли не походил на типичного подхалима и доносчика. Он даже держался с каким-то достоинством.

Видимо, ценил себя высоко.

Бандит приветствовал помощника муфтия, выражая огромное счастье видеть такого человека своими

грешными глазами.

Сотник даже рот приоткрыл, удивляясь, как цветисто его подчиненный говорит с ученым человеком.

Смысл витиеватого приветствия до него не дошел.

Махмуд-бек пригласил Васли за дастархан. И опять бандит с достоинством занял свое место. Именно

свое... В сторонке, недалеко от входа и на должном расстоянии от высокого гостя. Ближе Васли не сядет,

не подвинется ни на сантиметр. Отсюда он может с легким поклоном протянуть пиалу, может говорить, не

повышая голоса.

- Оставьте нас, - коротко приказал Махмуд-бек сотнику.

Недовольно посопев, сотник поднялся и, согнувшись, вышел из юрты.

В каждой, даже богатой, крепкой юрте найдется щелочка. Поэтому Махмуд-бек в первую очередь

хорошо отозвался о сотнике как о смелом человеке, преданном муфтию Садретдин-хану. Только с такими

людьми можно вершить великие дела.

За последнее время Махмуд-бек научился «высокому стилю», пышным, но дешевым словам.

Научился пропускать вперед себя гостя, подчеркивая этим свое «уважение».

Пышные слова говорили и Махмуд-беку. Его тоже пропускали вперед, к тому же вежливо, легонько

подталкивая. Чья-нибудь ладонь ложилась на лопатку, прикасалась осторожно. А Махмуд-беку в таких

случаях казалось, что ладонь шарит по его спине, отыскивая удобное место, куда легче всадить нож.

После похвал сотнику Махмуд-бек выразил восхищение делами скромного воина. Васли, наклонив

голову, всем своим видом давал понять, что он не заслужил таких слов.

- Я приехал сюда на несколько дней, - сказал Махмуд-бек. - Нашему уважаемому муфтию нужен

верный человек. Я должен найти такого человека среди воинов.

Васли настороженно посмотрел на гостя. Он был хитрым и умным, этот доносчик. Он умело прятал

злобу и, вероятно, среди воинов выглядел своим человеком.

Ему нет тридцати. Он крепок, здоров. При встрече с Эсандолом, вероятно, произведет неплохое

впечатление.

Решение было принято мгновенно. Представлялся удобный случай убрать из отряда этого страшного

человека и отправить его на советскую сторону. Негодяй много знает, принес много бед. Он должен быть

сурово наказан.

- Я с честью оправдаю доверие муфтия... - смиренно сказал Васли.

- Хорошо... Мы сейчас же уедем в город.

- Но, господин...

- Я поговорю с сотником, - перебил Махмуд-бек, - и мы тронемся в путь.

У Васли были свои соображения, но спорить с помощником муфтия он не решился.

- Собирайся. Ты больше сюда не вернешься. Иди...

Растерянно кланяясь, Васли попятился из юрты. То скромное достоинство, с которым доносчик зашел

в юрту, совсем исчезло.

- Позови ко мне сотника...

На этот приказ Васли ответил новым глубоким поклоном.

Сотник дулся, багровел... Даже за толстыми щеками было видно, как заходили желваки. После

исчезновения Фузаила Максума он мечтал о полной власти над большим отрядом. Но воины

рассыпались, занялись не своим делом. В этом сотник в первую очередь обвинял руководителей

эмиграции, в том числе муфтия Садретдин-хана.

Сотник был бы рад сорвать злость на Махмуд-беке. Но единственное, что он мог делать, - скрипеть

зубами да сжимать ручку ножа.

- Муфтий будет благодарен за верного человека... - спокойно говорил гость. - Васли нужен для

большого, опасного дела. Муфтий шлет вам благословение и желает знать, в чем нуждаются воины

ислама.

Сотник сказал, что ему хотелось бы получить оружие и деньги. Обычная в таких случаях просьба.

Махмуд-бек, пообещав выполнить просьбу, поднялся с ковра. Нужно ехать.

- На дорогах неспокойно... - напомнил сотник.

- У меня хороший спутник, - сказал Махмуд-бек.

Сотник пропустил гостя вперед. Крепкая ладонь слегка прошлась по лопатке Махмуд-бека.

Становище утихло. Кое-где испуганно вздрагивало пламя редких костров. Качались косые тени

воинов. Пахло потом лошадей. У юрты сотника с хурджуном стоял Васли.

Сотник обнялся с ним, вероятно впервые, неумело, торопливо. Он еще не опомнился от всего, что

произошло за каких-то час-полтора.

- В становище не должны знать, куда уехал Васли. О муфтии ни слова... - предупредил на прощание

Махмуд-бек. - Васли уехал в город. И остался там. Он пока будет жить у Фруктового базара и часто

заходить в чайхану ферганца.

С сотником Махмуд-бек не обнялся, а подал руку. Тот осторожно пожал ее двумя широкими ладонями.

Через несколько минут всадники были в степи.

Махмуд-бек думал о задании Эсандола. Неожиданный случай с Васли натолкнул на простую мысль:

следует переправить отсюда самых опасных людей.

Как на это посмотрит Аскарали? Он с ним не советовался и действовал самостоятельно. Времени для

встреч совершенно не было

...В мертвой тишине неожиданные выстрелы прозвучали особенно гулко и страшно.

- Вперед! - крикнул Махмуд-бек и, пригнувшись, пришпорил коня.

Вслед прозвучало еще два выстрела. Резко просвистели пули. И все стихло.

Только билась над степью тревожная дробь копыт. Не так-то тихо в становище... Не так-то послушны

воины ислама. Кто мстил Васли? А может, Махмуд-беку, помощнику муфтия, духовного вождя

эмигрантов?

Как этим выстрелам обрадуется Аскарали!

Муфтий рассеянно выслушал Махмуд-бека.

- Да, люди у нас есть...

- Нужно доложить господину Эсандолу об этом человеке. Его зовут Васли.

Муфтий невольно поморщился. Конечно, при упоминании имени консула.

- Доложить... - вздохнул Садретдин-хан.

- Что-нибудь случилось, отец? - спросил Махмуд-бек.

- Случилось... - с новым вздохом ответил муфтий.

Соблюдая приличия, Махмуд-бек помолчал.

- Ваша проклятая свадьба... - не выдержал муфтий. - Они приходили, шумели, кричали. Выжили из

ума, ослы. В такое время думать о древних обычаях! Живем на чужой земле... Какие могут быть обычаи!

- распалялся Садретдин-хан.

Они - это старики, верхушка туркестанской эмиграции. Никто из них не позволит нарушать обычаи

предков, позорить имя уважаемого Давлят-бека, отца невесты.

Все уже знали о предстоящей свадьбе Махмуд-бека. И вдруг муфтий решает ее отложить...

Неслыханное дело!.. Бедный Давлят-бек... Седая голова честного мусульманина покроется позором. А

что будет с девушкой?

Вот какие слухи поползли среди эмигрантов. Что против них можно сделать?

- Надо опять идти к господину Эсандолу... - Махмуд-бек снова хватается за эту соломинку.

Консул должен отстоять свое решение.

- Надо... - слабо соглашается муфтий. - Пойдем завтра...

От неожиданной вести Махмуд-бек тоже растерялся. Следует немедленно навестить Аскарали.

Теперь к истории с женитьбой нельзя относиться так легко, с улыбкой.

На деле все оказалось намного серьезней.

Но Аскарали встретил Махмуд-бека с веселой улыбкой. Или до него не дошли слухи последних дней?

- A-а... Жених заявился. Думал, забудете, не пригласите на свадьбу...

Вероятно, у Махмуд-бека был довольно жалкий, растерянный вид.

- Ну-ну! Перестаньте. Мы с таким настроением не выберемся из этой истории... - уже серьезно сказал

Аскарали.

- Мне кажется, не выберемся. Эсандол может дать согласие, когда узнает о твердом решении

аксакалов.

Аскарали подошел к окну. В последнее время это стало привычкой. Он обычно рассматривал двор

караван-сарая и, не поворачиваясь, говорил о важном деле.

Очередная группа дервишей жалась в тени. Оборванные люди, как всегда, о чем-то спорили, пытаясь

обратить на себя внимание солидных паломников и сосредоточенных купцов.

До них ли сейчас, до их ли истерических криков?

- Не выберемся... - повторил Аскарали.

Он хорошо понимал, в какое глупое положение попал Махмуд-бек.

- Вы хотя бы видели эту девушку? - спросил Аскарали.

- Видел...

- Ого! - Аскарали резко повернулся: - Красивая?

- Сейчас не до шуток.

- Я серьезно спрашиваю.

- Да... Но очень молода.

- А вам, брат, - рассудительно проговорил Аскарали, - уже за тридцать...

Махмуд-бек смотрел на сосредоточенное лицо Аскарали. Сейчас Аскарали думал о судьбе советского

человека, разведчика, коммуниста. Никто в этом городе сегодня не решит за него, не подскажет, что

делать.

- Вы эмигрант. . Вы называете муфтия своим отцом... Вы послушно выполняете волю старейшин.

Следовательно, вам нужно подчиниться их воле. Иначе вы, Махмуд-бек, не имеете права поступать.

Аскарали рассуждал вслух, негромко, медленно, подчеркивая каждое слово.

- Значит, жениться?

- Возможно...

- На дочери курбаши?

Аскарали промолчал.

- Вы об этом подумали? - опять задал вопрос Махмуд-бек.

- Думал и думаю... По крайней мере, больше вас. Я уже доложил Центру о создавшейся ситуации. И о

девушке...

Махмуд-бек и не представлял, какая работа проделана его другом. Аскарали давно понял, что

старейшины эмиграции не отступят. Муфтий Садретдин-хан допустил ошибку, согласившись на свадьбу.

- Дочь Давлят-бека - Фарида... - продолжал Аскарали. - Через три месяца ей исполнится семнадцать

лет. Росла без матери и, фактически, без отца. Воспитанием девушки занималась старая честная

женщина. Итак, какой женой станет Фарида, каким человеком, все зависит от ее будущего мужа. В

данном случае от Махмуд-бека...

- Это вы передали в Центр?

- Не только это... И свое мнение.

- Какое?

- Махмуд-беку нужно жениться. Это укрепит его положение в эмигрантских кругах.

Аскарали отошел от окна.

- А теперь за дело... Что в становище?

- У меня очень мало времени... Я даже не придумал причину, из-за которой зашел к вам.

- Вот это уже зря... - строго упрекнул Аскарали. - Нужно взять себя в руки... - И повторил: -

Рассказывайте о становище.

Муфтий Садретдин-хан, нарядный и торжественный, вместе с женихом пришел в гости к Давлят-беку.

Суетились друзья хозяина дома, готовили угощения. Не просто угощения, а традиционные, как в

старое доброе время. Долго, на медленном огне, варили махару, суп с горохом из баранины. Мясо

должно совершенно развариться, и суп будет густым, жирным, душистым.

Специально - блюдо для жениха.

Выставляли тарелочки с хаспой, мягкой, еще теплой колбасой, начиненной фаршем из мяса и риса.

Ставили горячую самсу.

Все, как в старое время.

За этим угощением нужно договориться о сроках свадьбы, о количестве гостей. И, конечно, о деньгах.

Махмуд-бек невольно улыбнулся, вспомнив, как два дня назад Аскарали сообщил ему о решении

Центра:

- Женись... Но на свадьбу ни копейки от нас не получишь. Ты же бедный эмигрант. . Вот от купца

Аскарали будет личный подарок. И все...

О деньгах пусть тоже решают аксакалы. Он же воспользуется свободной минутой и выйдет вслед за

поманившей его старухой.

- Сюда... - кивнула старуха на дверь.

Фарида ждала его, не отнимая ладоней от щек.

Махмуд-бек поздоровался, а девушка в ответ только шевельнула губами. Что ей сказать? О чем

спросить? И он неожиданно даже для себя прочитал стихи:

В глазах спокойная синева,

И не нужны никакие слова.

В глазах небывалый рассвет,

Лучше рассвета в мире нет.

Странно... Он ведь сочинил эти стихи еще раньше. Он просто не хотел признаться себе, что эти

зародившиеся в нем строки - строки о Фариде.

- Я не знаю такой песни... - прошептала девушка.

- Я ее сочинил о ваших глазах... - сказал Махмуд-бек.

- Ой!.. - по-детски вскрикнула Фарида и опять прижала ладони к щекам.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Старшая дочь сдавала экзамены... Пройдет месяц-два, и она явится с дипломом. Я уверен, что она

хорошо закончит учебу в консерватории. Она родилась там, заграницей. Там она слышала грустные,

протяжные песни Востока. Это было ее первое знакомство с музыкой.

Сейчас и в тех странах, где мне довелось бывать, песни тоже изменились. Как-то я услышал по радио

совершенно новые слова:

Спой песню, которая жизнь бы дала,

Чтоб слабость с души как рукою сняла,

Чтоб раньше, чем все на землё караваны,

До цели забрезжившей нас довела.

Я знал простых людей этих стран. Хорошо, что у них появляются новые песни...

Своей жене я поначалу читал грустные стихи. В классической поэзии много таких. Именно по тем

книгам жена училась грамоте.

Позже, через несколько лет, я познакомил ее с другими стихами. И тогда она узнала всю правду обо

мне, о своей земле, о своем народе.

...В доме настороженная тишина. Мы живем в ожидании праздника - первого диплома. Даже самая

младшая, избалованная всеобщим вниманием, ходит на цыпочках. Она тоже не мешает готовиться к

экзаменам.

В доме звучат завораживающие, колдовские звуки «Лунной сонаты»...

ТОРЖЕСТВЕННЫЕ ПОХОРОНЫ

Старик протирает глаза, испуганно повторяя:

- Не вижу. Ничего не вижу.

- А что смотреть? - говорит ростовщик. - Обычное золото.

Перстень оказался в крепких пальцах. Они будут крутить его хоть целый день, а спокойный голос,

словно убаюкивая, повторять одно и то же:

- Простое золото. Беру, чтобы выручить вас, уважаемый Вахид.

Утром ему предлагал деньги хозяин соседней мастерской. Взаймы. Деньги большие, но их должен

будет отработать Назим. Еще никто не знает, что Вахид решил отправить сына в другую страну. О его

судьбе беспокоится купец Аскарали.

Будет ли там счастлив Назим? Об этом отец не знает. Но здесь сыну придется очень плохо. Отсюда

нужно бежать. Базар беспощаден, а в чинных золотых рядах, где нет крикливых торговцев, еще

страшнее.

- Я же знаю и другую вашу работу, - заискивающе шепчет ростовщик, косясь на соседнюю

мастерскую.

Ему не хочется, чтобы богатый турок увидел и понял, в чем дело.

Но перстень хорош.

- Если смотреть минуту-другую, - говорит Вахид, - то можно увидеть, как под легким ветерком гнутся

вершины тополей.

Ростовщик пристально смотрит на перстень. Настоящий мастер нанес эти черточки. Их нужно

разглядывать под увеличительным стеклом. Ростовщик замер. Невероятно! Тополя ожили.

- Че-епуха, - бормочет он, - че-епуха. Сказка.

- Я делал перстень здесь, когда затосковал о Фергане.

Ростовщик не привык к таким длинным разговорам. Они начинают его раздражать.

- Покажите ваши руки.

- Зачем?

- Покажите, - настаивает ростовщик.

Пальцы предательски трясутся.

- Вы не сможете больше работать. Вам нужно побеспокоиться о сыне, уважаемый Вахид. -

Нагнувшись к старику, ростовщик зло шепчет: - Все мы смертны. Я слышал, вы надумали сына куда-то

отправить. Берите деньги, не то он возьмет Назима, - кивок в сторону соседней мастерской. - Берите.

- Хорошо, - устало соглашается ювелир.

Назим сидит за тумором. Тускло поблескивает золото, ложатся на металл тонкие узоры. Это

украшение будет жить долго-долго. Возможно, оно принесет радость, а возможно, и горе. Золото...

Страшное золото.

Когда ростовщик уходит, сын недовольно говорит:

- Он же обманул вас.

- Что поделаешь, сынок. Всевышний его накажет.

- Долго ждать.

- Тише, сынок, тише. Не нужно гневить аллаха.

Вахид подносит пачку денег к глазам, перебирает бумажки.

- Этих денег хватит тебе на дорогу и мне останется.

- Отец, я не хочу ехать без вас.

- Нужно, сынок. Пока зовет хороший человек - нужно. Редко такое случается в нашей жизни.

- Как же вы?

- Мне тяжело трогаться с места. Я очень стар и болен. Я доживу свои дни на чужбине.

- Там тоже чужая страна.

- Там много своих людей. И все может случиться.

- Что... может случиться? - спрашивает Назим.

- Может, ты в конце концов вернешься на родину, - говорит старик.

Он смотрит на сверкающие базарные ряды, но не видит их.

- В Фергане шумят тополя... Не золотые, а настоящие.

Муфтий Садретдин-хан решил устроить торжественные похороны Ислама-курбаши. Эмигранты были

оповещены о смерти национального героя, бесстрашного, умного воин». К узбекской мечети потянулся

народ. Многие, соблюдая обычай, пришли в дом бывшего курбаши - глинобитную кибитку с

покосившимися окнами, со стенами, из которых торчали рыжие соломинки. Старики присаживались к

скромному дастархану, и наманганский мулла, тяжело отдышавшись, в который раз читал коран. Читал

торопливо, зная, что через несколько минут придется встречать другую группу мусульман.

Потом старики скромно отламывали по кусочку лепешки, лениво жевали, запивали несколькими

глотками чая. В это время присутствующие украдкой косились но сторонам. Прославленный воин ислама

жил в нищете. Нищета кричала, била в глаза, в ноздри голыми стенами, земляным полом, ободранным

сундучком и застоявшейся сыростью.

У дверей топталась молодежь. Парни еще не думали о смерти, но при виде сырой, вонючей конуры

вздрагивали, ежились. Чужая земля... Так жил крупный курбаши. Что же будет с простыми смертными?

Старики задумывались. Молчаливые, хмурые, они переживали не смерть Ислама-курбаши, а свою

судьбу.

Догадливый муфтий Садретдин-хан сразу же почувствовал настроение толпы. Ко всем титулам,

которыми он снабдил покойного, муфтий решил прибавить еще один - поговорить о святости скромного

человека, отдавшего имущество и жизнь народу.

Муфтия бесило присутствие гнусного изменника Саида Мубошира. Надо же... Успел пригреть,

приласкать этого бездомного босяка Рустама. Говорят, Рустам теперь тоже служит в правительственной

канцелярии. Он сменил европейский костюм на халат и чалму и сейчас смиренно стоит, сложив руки на

груди. Своим присутствием Рустам опровергал слухи о посягательстве на какое-то наследство,

принадлежащее покойному курбаши.

«Старая лиса, - подумал муфтий о Мубошире. - Это он притащил молодого человека».

Вслух выругался:

- Босяки! Зря я тогда остановил Курширмата. Надо было этого щенка...

Махмуд-бек увидел, как затряслась у муфтия бородка, и тихо произнес:

- Стоит ли на них обращать внимание, господин?

- Ждут не дождутся, - тоже зашептал муфтий, - когда мы подохнем.

В этом Махмуд-бек не сомневался.

Переулок, ведущий к узбекской мечети, был забит эмигрантами. Появились и полицейские.

Недалеко от узбекской мечети находилось кладбище, но принадлежало оно каратегинцам. Высокие,

сильные люди, выходцы из горных таджикских кишлаков, с утра выстроились вдоль стен. Трудно понять,

в чем дело, почему выжидающе смотрят на толпу молчаливые мужчины, заложив руки за спину. И

вообще, почему на кладбище такое оживление. Почти у каждой могилы стоит человек.

Махмуд-бек поделился сомнениями: стоит ли хоронить Ислама-курбаши на чужом кладбище?

Муфтий Садретдин-хан начал смутно догадываться о предстоящих неприятностях. Но теперь его

было трудно остановить.

- Ислам-курбаши - мусульманин, - скорее себе, чем Махмуд-беку, начал объяснять муфтий. - Он много

сделал и для этих дураков. Разве Исламу не найдется здесь места? Неужели мы должны почтенного

человека тащить на окраину города?

Махмуд-бек не стал спорить, но счел своим долгом сказать:

- Не нравится мне присутствие полиции. Наверное, Саид Мубошир постарался.

- Он... - Голова у муфтия тряслась. - Он, негодник. Предатель. Шпион.

Окружающие поворачивались к уважаемому муфтию. Внимание мусульман подбодрило старика.

- Он ползает в ногах у местных властей. Лижет им руки. Он забыл о своих братьях.

Саид Мубошир стоял в стороне. Чиновник отличался от «братьев» и одеждой, и непринужденной

позой. Он не хотел смешиваться с толпой. Злые глаза бегали по лицам. Саид Мубошир был всегда готов

к подлости. Люди избегали с ним встречаться даже взглядом.

На муфтия Саид старался не смотреть.

- Негодяй, - зло ворчал старик. - Принарядился... Павлин!

Настало время двигаться на кладбище. Над толпой, колыхаясь, поплыли товут - носилки с

покойником. Темное покрывало резко выделялось над головами в белоснежных и зеленых чалмах.

Поправляя очки, вперед двинулся Курширмат, за ним - муфтий.

Согнутые спины мулл, бывших баев. Шла старость, одряхлевшая, нищая. Шла и опять думала не о

судьбе Ислама-курбаши - о своей собственной.

А на траурную процессию надвигалась стена каратегинцев.

Муфтий вынужден был выступить вперед.

- Братья! Мусульмане! Мы прощаемся с нашим другом, с воином ислама. Чего вы хотите?

От каратегинцев отделился старик, крепкий, жилистый, с черной бородой без единого седого волоска.

Он покачал головой:

- К нам нельзя.

- Почему?! - взвизгнул муфтий.

- У нас в каждой могиле по пять-шесть братьев. К нам нельзя, - спокойно повторил старик.

Муфтий поднял руки и пронзительно закричал:

- Что же это делается на земле, о всевышний?!

В своей истерике муфтий был жалок.

- Правоверные! - повернулся он к эмигрантам. - Нам даже после смерти нет места на этой земле.

Рядом с каратегинцами появились полицейские.

- А-а! - закричал муфтий. - Все решено. Все куплено. Все продается в этом мире!

Курширмат невольно попятился назад. Ему не хотелось участвовать в скандале. Этот муфтий,

сумасшедший старик, зашел слишком далеко. Курширмат потянул его за рукав, но Садретдин-хан

вырвался.

- Кладбище не ваше, - не повышая голоса, напомнил сержант.

- Наше место в песках! Рядом с шакалами! Вы слышите, мусульмане? - надрывался муфтий. Его

взгляд остановился на самодовольной физиономии Саида Мубошира. Правительственный чиновник не

скрывал торжества. Тогда муфтий закричал: - Правоверные! Среди нас враг. Это он вызвал полицию. Он

смеется над нами! - И, подняв сухонькие кулачки, путаясь в халате, бросился на заклятого врага.

Люди испуганно шарахнулись в стороны. Курширмат, воспользовавшись замешательством,

прижимаясь к стене, торопился выбраться из переулка. Несколько седобородых старцев заметили это

постыдное бегство. Обвиняя Курширмата в низкой трусости, они тем не менее и сами поторопились

вслед за ним. Люди поглупее еще оставались у мечети. Носилки с покойником покачались над толпой и

резко спустились вниз, на землю. Небрежно брошенные на бугорок, они лежали почти набоку, грозя вот-

вот перевернуться.

Садретдин-хан подскочил к Саиду Мубоширу и начал бить его слабыми кулаками по лицу. Никто не

решался оттащить разошедшегося муфтия. Мубошир, не ожидавший подобной выходки, неловко

заслонился руками. Как всякий подлец, он был трусом и чувствовал к себе неприязнь толпы.

- Жалкий подхалим! Ты ползаешь перед властями на коленях. Ты целуешь им ноги. Собака...

Продажная собака.

Устав колотить Мубошира по лицу, муфтий вцепился в его жиденькую бородку. Правительственный

чиновник мотал головой, чалма его начала распускаться кольцами.

- Ты вместе со своим правительством ненавидишь бедных мусульман. Да пропадите вы!

Это было уже чересчур. Полиции пришлось вмешаться, оттащить разъяренного старика.

Мубошир грозил Садретдин-хану кулаком и сыпал на его голову проклятия.

Люди, хотя и разбегались, но эти проклятия слышали.

Носилки с покойным курбаши долго лежали на бугорке. Часа через полтора служители мечети и

несколько нищих, кряхтя и вздыхая, унесли тело Ислама на окраину города, на узбекское кладбище,

которое выросло в последние годы рядом с пустыней.

Муфтия на другой день вызвали в полицейский участок. Саиду Мубоширу удалось отомстить быстро и

основательно. Его донос прошел по всем инстанциям, и правительство приняло окончательное решение.

Офицер был верующим мусульманином, он долго мучил старика вопросами о здоровье и

самочувствии. Муфтий сидел как на иголках, отвечал невпопад, ожидал последнего удара. Вчера

вечером Садретдин-хан бросился к Эсандолу, но ему сказали, что консул куда-то уехал по делам

службы. Такого еще не случалось. Муфтий не спал ночь, жаловался на боли в боку и продолжал ругать

продажного Мубошира.

И вот приглашение в полицию.

Наконец офицер протянул бумагу, но муфтий не стал читать ее.

- Что тут написано, сын мой?

- Вам предлагается выбыть из столицы. Под полицейский надзор.

- Куда? - сдерживая себя, глухо спросил муфтий.

Офицер назвал маленький городок на севере страны.

Муфтий понял, что это не только ссылка, это смерть.

- Когда я должен уехать?

- В течение трех дней.

Муфтий поклонился и вышел, сунув хрустящую правительственную бумагу за пазуху.

Все дни он посвятил молитвам, в промежутках между которыми проклинал Саида Мубошира.

Правоверные искренне поддерживали уважаемого муфтия, усердно повторяя проклятия.

В течение трех дней, до самого последнего часа, ближайший друг и советник Садретдин-хана -

турецкий консул Эсандол - так и не появился.

Муфтий плакал... До этого он долго крепился, продолжая ругать Мубошира и всех мусульман,

забывших о долге. Потом слезы покатились по морщинистому лицу, застревая во взлохмаченной

бородке. Беспомощный старик прощался со всеми планами и мечтами.

Махмуд-бек собрался ехать с муфтием. Старик, наклонив голову и молчал.

- Нет, сын мой, - сказал он наконец Махмуд-беку. - Я не хочу такой жертвы. Что вам делать со мной в

изгнании? Перелистывать книгу прошлого? Вам нужно писать другую книгу - книгу будущего. Я уйду на

покой. Если нужны будут мои добрые советы, пожалуйста, навещайте меня.

Муфтий ослаб, он махнул на все рукой, заговорил о тишине и отдыхе. Но Махмуд-бек хорошо знал

старика. В маленьком городе Садретдин-хан быстро затоскует о больших делах. Если ему не дадут

развернуться старость, одиночество и полиция, он затеет переписку с лидерами туркестанских

националистов. Его имя еще много значит в этой среде... Муфтий начнет советовать, направлять работу.

Однако отсутствие былой силы, хороших помощников, постоянной информации очень скоро дадут о себе

знать.

- Вы должны оставаться здесь, сын мой, - продолжал муфтий. - Я напишу господину Чокаеву о

случившемся. Я благословляю вас на борьбу с большевиками. Отныне вы должны повести за собой

обездоленных мусульман.

Речь была торжественной, приподнятой.

Махмуд-бек провожал Садретдин-хана поздно вечером. Он проехал несколько километров, пока

муфтий сам не предложил:

- Достаточно, сын мой...

Дальше, до городка, Садретдин-хана будет сопровождать только Салим. Ему Махмуд-бек поручил

первые месяцы пожить с муфтием. Характеристику Салиму Махмуд-бек дал самую лестную.

- Знаю, знаю, сын мой, он был с вами в трудной дороге.

Салим внимательно относился к каждому жесту муфтия. Несколько раз проверил, хорошо ли

закреплено седло.

- Возвращайтесь, сын мой, - сказал Садретдин-хан уже тверже. - Возвращайтесь. Уже поздно, а вам

добираться далеко.

Они обнялись. Муфтий слегка похлопал ладошкой Махмуд-бека по плечу.

- Вам нужно работать. Учтите мои ошибки. Да, сын мой, я тоже ошибался. Езжайте...

Махмуд-бек подождал, пока две тени не пропадут в темноте, пока не смолкнет стук копыт.

На обратном пути он завернул в караван-сарай. Тяжело скрипнули ворота, пропуская позднего

посетителя. Здесь рано ложатся спать, но окно в конторе Аскарали еще светилось.

Махмуд-бек вернул коня хозяину караван-сарая, порылся в карманах и вытащил деньги. Хозяин

поднял руку:

- Не нужно, господин Махмуд-бек, не нужно. Мы тяжело переживаем отъезд уважаемого муфтия.

Хозяин поклонился. Он хотел, видимо, сообщить потихоньку свое мнение о предателе Мубошире, но

только в отчаянии махнул рукой:

- Вот как случилось...

Хозяин ненавидел Мубошира и очень боялся его.

Об этом мимолетном разговоре Махмуд-бек рассказал Аскарали.

- Вы правы. Теперь из муфтия сделают мученика. А Саид Мубошир никогда не вернется к эмигрантам.

И Рустаму дорога к ним закрыта.

Аскарали очень устал в последние дни.

- Держусь на одном кофе, - признался он. - Теперь можно будет немного отдохнуть. - Он потянулся и,

довольный, сказал: - Да-а. Похороны были организованы хорошо. Молодец, Махмуд-бек! А теперь

отдыхать.

У двери Аскарали остановил друга.

- Как дела дома?

- По-моему, хорошо.

- Ну, я рад... Жаль, что ты мало уделяешь времени семье, - Аскарали перешел на «ты».

Махмуд-бек невольно рассмеялся. Аскарали непонимающе посмотрел на него:

- Что с тобой?

- Такую фразу здесь не услышишь. Я вспомнил институт. Разговор старших товарищей: мало

уделяешь времени семье.

Аскарали тоже улыбнулся. Потер ладонью лоб:

- Да, выскочила фраза. Благо здесь никто ее не поймет.

Когда они остаются одни, Аскарали перестает походить на самодовольного преуспевающего купца.

Откуда-то сразу появляются морщины. Они сбегаются к глазам, прорезают лоб. Аскарали будто

чувствует эти морщины и начинает их растирать ладонью.

Об огромной работе своего друга Махмуд-бек ничего не знает. Только догадывается.

Аскарали как-то сказал:

- Увижу тебя и невольно вспомню о нашем крае. Что-то давит здесь, - он провел рукой но горлу, - и

держит. . Черт знает какое состояние. Может, старею?

Он редко рассказывает Махмуд-беку о событиях, происходящих на родине. Его информация до

предела лаконична. Перечислит новые стройки, дороги, города. Аскарали дает только короткую

характеристику...

В эти минуты, пожалуй, выступают самые глубокие морщины.

Сколько лет Аскарали живет на чужбине? А сколько лет жить ему, Махмуд-беку?

- Передал бы привет своей жене... - вздохнул Аскарали. - Зайти бы к тебе в гости...

- Еще зайдешь...

- Думаю. Иначе не может быть. Но хватит мечтать. Иди отдыхай. Предчувствую, что скоро развернутся

большие дела.

Азиатские женщины привыкли ждать: когда скрипнет калитка? когда раздадутся шаги мужа? с каким

настроением он вернется домой? Ни одна женщина об этом не знает. Где-то существует особый мир

мужских, серьезных дел.

Фариду учили с детства искусству вечных ожиданий, как любую девочку. Но куда девались

ежедневные советы доброй старушки!

Фарида так и не научилась виновато поднимать глаза или стоять, низко опустив голову, в ожидании

приказа мужа-хозяина, полного властелина.

Она бросалась навстречу и уже во дворе сыпала вопросами:

- Почему так поздно? Вы забыли обо мне? Вы здоровы? Вы очень устали?

Махмуд-бек гладил ее волосы.

- Все в порядке, Фарида, успокойся.

Обняв ее за плечи, Махмуд-бек шел, ни на что толком не отвечая. Да и что он мог ответить?!

Плечи вздрагивали... Фарида с трудом сдерживала себя, чтобы не заплакать.

- Все в порядке! Все хорошо! - говорил Махмуд-бек.

От нее пахло легким степным дымком. Фарида, наверное, раз двадцать разогревала обед и кипятила

чай.

- Сейчас я буду за тобой ухаживать... - неожиданно предложил Махмуд-бек. - Я сделаю крепкий чай.

- Нет-нет. . Вы устали. Я сама сделаю.

Он не стал спорить. Понял, что огорчится.

- Пока отдохните... Я сейчас...

За чаем Фарида попросила почитать стихи.

- Какие? - удивленно спросил Махмуд-бек.

- Какие хотите... - ответила она и приготовилась слушать.

- Хорошо... - улыбнулся Махмуд-бек.

Он вспомнил лирические строки Хафиза.

Красоты твоей сиянье

вспыхнуло во тьме времен.

Так любовь явилась миру,

жгучий пламень разожжен.

Фарида умела слушать стихи. Но порой задавала при этом самые невероятные вопросы. Сейчас

вопрос тоже прозвучал странно:

- Почему поэты так писали? Разве раньше женщины жили по-другому?

Махмуд-бек пожал плечами.

- Наверное, женщиной любовались, если о ней так красиво говорили? - продолжала она.

- Наверное, - неуверенно согласился Махмуд-бек

- А там, - она кивнула в сторону соседей, - живет злая женщина. Она ни разу не была в городе. Ее

бьет муж... Просто так бьет. . Значит, ей никто не говорил: красоты твоей сиянье...

Махмуд-бек молчал. Он боялся других, более конкретных вопросов. Фарида могла задать их. Конечно,

ее интересует и собственная судьба.

Он начал учить Фариду азбуке жизни, совсем другой жизни, о которой она не знала. Учил не спеша,

осторожно. Но Фарида сама подгоняла события... А Махмуд-бек о многом еще не имел права ей

сказать...

Аскарали не ошибся, предупреждая, что скоро развернутся большие дела. Через две недели Махмуд-

бека пригласил Эсандол.

Турецкий консул притворялся, что потрясен случившимся. Он великолепно играл свою роль,

удивлялся, качал головой и даже восклицал:

- Ай-я-яй... Какая беда! - Об этой беде Эсандол, конечно, знал все подробности. - Да... К уважаемому

муфтию пришла старость, - вздохнул консул. - Раньше он был выдержаннее и не пошел бы на такую

глупость, как торжественные похороны Ислама-курбаши. Мелкий человек, о котором мало кто знал!

Зачем было затевать эту комедию?

Вошел слуга, поставил две фарфоровые чашечки, два стаканчика с водой, в которой плавали

льдинки.

- Кофе!

Махмуд-бек поблагодарил.

Эсандол минуты две смаковал излюбленный напиток, откинувшись в кресле, полузакрыв глаза.

- Как вы живете, господин Махмуд-бек?

Махмуд-бек пожал плечами.

- Даже не могу точно определить свое состояние. Кажется, шел, шел и вдруг остановился. Что дальше

делать, куда повернуться - не знаю.

- Не следует сильно переживать. К нашему дорогому муфтию пришла старость, - повторил Эсандол. -

Закон жизни. Вы должны продолжить его дело.

- Я? - Махмуд-бек привстал.

- Вы! Вы! Успокойтесь. - Эсандол улыбался. - Что так взволновало вас?

- Есть более уважаемые люди.

- Есть. Есть и Курширмат, - согласился Эсандол. - А нам нужны молодые, энергичные, образованные. -

Он резко встал. Ему уже давно за сорок. Но выглядит он молодо. У него широкие крепкие плечи, точные

движения, голубоватые задорные глаза. - Наши дела только начинаются. Так что - выше голову, Махмуд-

бек!

Эсандол пообещал, что в ближайшие дни начнется напряженная работа, совсем другая жизнь.

Он был прав. Состоялись новые знакомства и деловые встречи. В одну из пятниц Махмуд-бека

пригласили в турецкое консульство на прием. Эсандол торжественно представлял дипломатам молодого

человека в национальной узбекской одежде. Махмуд-бек вначале неловко чувствовал себя среди строгих

черных фраков и под любопытными взглядами женщин.

- Представитель туркестанской организации «Милли истиклял» господин Махмуд-бек Садыков.

Консул Японии выразил надежду, что увидит Махмуд-бека у себя в гостях. Он будет счастлив

побеседовать с человеком, который представляет тысячи эмигрантов из Средней Азии.

Доктор Берк, турок, видный бактериолог, и его жена Инга, немка, веселая, белокурая, тоже выразили

надежду увидеть у себя в гостях молодого лидера туркестанцев.

Махмуд-бек выбрал момент, чтобы объяснить Эсандолу, как неловко он себя чувствует в этом

обществе.

- Они действительно принимают меня за официальное лицо.

- Они не ошибаются, - улыбнулся Эсандол. - Задержитесь после приема.

Слуга, видимо предупрежденный заранее, провел Махмуд-бека по тихим коридорам консульства в

знакомый кабинет и молча указал на кресло. Махмуд-бек обратил внимание на пустой стол, где резко

выделялся голубой конверт. Такие конверты приходили из Парижа совсем недавно и в адрес муфтия.

Разумеется, это было письмо от Мустафы Чокаева.

Эсандол вошел, взял конверт и протянул Махмуд-беку:

- Читайте!

Махмуд-бек Садыков отныне считался официальным представителем «Милли истиклял» в восточных

странах. Об этом ему и сообщал господин Мустафа Чокаев.

Махмуд-бек воспользовался приглашением консула Японии господина Ито и посетил его. Консул был

небольшого роста, вежлив, ласков. Так и казалось, что, погладь его по головке, он прищурит глаза и

замурлыкает. Ходил он тоже, как кошка, пружинисто и неслышно.

Господин Ито внимательно слушал рассказ лидера туркестанских эмигрантов о несчастной судьбе его

земляков и выразил глубочайшее сочувствие. Он считал своим долгом оказывать помощь восточным

народам, попавшим в беду. Разумеется, сами народы тоже не должны сидеть сложа руки.

Невозмутимый Асакура стоял по-солдатски навытяжку возле кресла. Чувствовалась великолепная

выправка армейского офицера с большим стажем. Асакура будто впервые видел Махмуд-бека. В

присутствии консула он даже не обменялся с ним ни единой из обычных фраз о здоровье и делах.

Консул мурлыкал еще несколько минут, потом протянул ладошку:

- До встречи... В моем лице вы всегда найдете друга.

А потом с Махмуд-беком беседовал Асакура. Он водил карандашом по границе. Карандаш осторожно,

но упрямо полз в глубь советской Средней Азии. Разведчик называл пункты, где должны находиться

люди «Милли истиклял».

- Советы встают на ноги. У них десятки, сотни строек. Вы должны ослабить силы этой страны.

Речь шла о засылке диверсантов, о широкой, разветвленной сети шпионов. Особое внимание

господин Асакура уделял постоянной обработке эмигрантов.

- Они должны быть враждебно настроены к Советам. Воспитывайте ненависть, ненависть, ненависть.

- Асакура увлекся - заговорил слишком резко. Спохватившись, улыбнулся и тихо добавил: - Разумеется,

ваши люди хорошо знают, кто виновен в их беде, в их скитаниях по чужим странам.

Знакомые слова. Махмуд-бек слышал подобные речи от муфтия почти каждый день.

Асакура рассказал о той обстановке, которая сложилась в Париже. Один из японских дипломатов

является ближайшим другом Мустафы Чокаева. Их объединяет стремление помочь обездоленным

народам Востока. Японцам не нравится, как поставлена пропагандистская работа «Милли истиклял».

Все пока делается примитивно. Издание журнала «Ёш Туркестан» следует поставить на широкую ногу,

увеличить его тираж. Нужно больше выпускать брошюр о положении в Стране Советов; информация

должна быть тонкой, умной, чтобы задевать национальные чувства людей, вызывать ненависть против

большевиков.

Журнал «Ёш Туркестан» готовился в Париже. Печатать его приходилось в Берлине. Своей типографии

организация «Милли истиклял» не имела.

- Мы думаем такую типографию создать в Женеве. Кроме журнала вы сможете выпускать

необходимые книги, брошюры, листовки.

Асакура раскрывал план обстоятельной широкой деятельности лидеров туркестанской эмиграции. В

заключение он подчеркнул, что сам лично будет руководить этой деятельностью.

Махмуд-бек нанес визит и турецкому специалисту, бактериологу Берку. Эсандол одобрил его

намерение посетить эту хорошую семью.

В доме Берка Махмуд-бек понял, что веселая Инга крепко держала в своих ручках не только

хозяйство, но и мужа.

Сам Берк, тяжеловатый, с заметным брюшком, вероятно, любил покурить кальян, выпить кофе и

подремать за свежими газетами. Судя но вытертым до блеска подлокотникам его любимого кресла, Берк

вел довольно спокойную жизнь.

Госпожа Инга, тонкая, гибкая, ходила по комнатам быстро, уверенно. Каждый ее шаг, будто был

давным-давно обдуман.

Встречая Махмуд-бека, она изящно, едва касаясь пола, скользнула навстречу новоявленному лидеру.

- Наконец-то пожаловал наш дорогой гость.

В зеленых глазах вспыхнула радость. Инга умела входить в роль. Подчинившись ее взгляду, поднялся

и сам Берк. Выдрессированный хозяин пересилил лень и, грузно переваливаясь, двинулся навстречу

Махмуд-беку.

- Рад. Очень рад. Наконец-то.

Слова были заученные. Он мечтал о тишине, кофе и убаюкивающем шуршании газетных листов.

Вскоре явился еще один гость, немецкий специалист Макс Зельцер.

Колония специалистов из Германии жила дружно. Они часто встречались, вместе отмечали

национальные праздники. Вот и сейчас Макс Зельцер, инженер сахарного завода, заглянул к землячке.

- Такое приятное совпадение, - радовалась Инга. - С господином Махмуд-беком мы - подданные

одной страны, но я остаюсь немкой. Макс, давний друг нашей семьи, - тоже мой земляк. - Она

рассмеялась. Зельцер вежливо улыбнулся, Берк счел нужным, не ожидая взгляда Инги, тоже показать

пожелтевшие зубы.

За обедом шел разговор о стране, где им приходится жить и работать. Макс поинтересовался, сколько

лет находится на чужбине Махмуд-бек, и понимающе вздохнул:

- Трудно. Конечно, трудно. Я тоже давно скитаюсь по чужим странам, но меня успокаивает мысль: в

любой час я могу вернуться на родину.

Махмуд-бек опустил голову.

- Простите, - спохватился Зельцер. - Я не хотел вас обидеть.

- Понимаю, - не поднимая головы, сказал Махмуд-бек.

- Наш друг Зельцер может сообщить вам много приятных новостей, - заметила Инга.

Махмуд-бек выпрямился. Наверное, у него было удивленное лицо. Все улыбнулись.

- Да, да... Именно приятных, - начал Зельцер. Он аккуратно сложил салфетку, накрыл ею прибор. - В

мире скоро все изменится. Немецкий народ и его друзья возложили на себя великую миссию: освободить

человечество от большевизма. Вы снова вернетесь на родину.

- Война?

- Возможно, - спокойно произнес Зельцер. - Я бывал в Советской стране, жил там и работал у них по

контракту. Через несколько лет это нежелательное государство окрепнет. Цивилизованное человечество

должно принимать меры сейчас, немедленно.

Махмуд-бек внимательно слушал Зельцера. Собственно, это был тот же вариант подготовки

эмигрантов к боевым действиям против Советского Союза, который предложил японский консул Ито.

Зельцер не называл конкретных действий и сроков. Он вводил Махмуд-бека в курс событий.

- Гитлер - надежда порабощенных народов. Он постоянно беспокоится об их судьбе. Вероятно, это

ощущают ваши друзья, нашедшие приют в Европе.

Махмуд-бек согласно кивнул.

Зельцер долго говорил о предстоящих переменах в мире. Хозяин дома тосковал, то и дело

поглядывал на часы. Но зеленые глаза не выпускали ленивого турка из поля зрения. Спохватившись,

Берк начинал угощать гостей, которые давно не обращали на него внимания.

- Надеюсь, мы еще увидимся, - сказал на прощание Зельцер.

- Конечно, конечно...

- Здесь много немецких специалистов. Врачи, агрономы... Есть и военные инструкторы. Они всегда

готовы помочь вам, - заверил Зельцер.

Вскоре к Махмуд-беку пришел летчик германской гражданской авиации, молодой, общительный

человек.

- Меня можете звать Густавом, - как давний приятель, сказал он. - Я прилетел вчера. Вам просили

передать...

Знакомый голубой пакет. Знакомый почерк. Мустафа Чокаев хвалил немецких друзей, которые всегда

готовы прийти на помощь обездоленным мусульманам. Податель письма имел полномочия вести

переговоры и оказывать Махмуд-беку Садыкову содействие в работе.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Еще в юности я слышал рассказы и легенды о воде. С древних времен она считалась божьим даром.

По законам шариата водой мог пользоваться каждый, кто занят орошением земли. Но вода стала

всесильным источником эксплуатации, оказавшись в руках богачей. Воду дарили баям, продавали

беднякам.

Нередко из-за воды народ поднимался на борьбу. В Уч-кургане вспыхнуло восстание, которое жестоко

подавил андижанский губернатор. Руководитель восстания Абду-Салим бежал в степь.

В 1872 году началось сооружение Кауфманского канала в Голодной степи. Семьдесят тысяч рабочих

под горячим солнцем рыли сухую землю. Они получали в день 5 копеек кормовых. В 1897 году

строительство прекратилось, рабочие разбежались.

В течение шести лет князь Николай строил Бухар-арык протяжением в 25 километров. При

торжественном пуске вода снесла ирригационные сооружения и размыла берега...

И вот я листаю молодежные газеты 1939 года. Они заполнены сообщениями о прославленной стройке

- Большом Ферганском канале.

«Комсомолка Усманова из Избаскентского района на земляных работах выполняет норму на 1500

процентов».

«Комсомолец из колхоза им. Калинина Юлдашев выполнил задание на 1700 процентов».

Вот сообщение от 20 августа 1939 года:

«Комсомольцы Маргиланского района в основном закончили выполнение порученного задания, вынув

2600 кубометров земли!»

Указ Президиума Верховного Совета СССР. Большой список строителей, награжденных орденами и

медалями.

В 1940 году построены Северный и Южный Ферганский каналы. Построен Зеравшанский канал.

А это - обращение комсомольцев Мирзачульского района ко всей молодежи республики: «Освоим

Голодную степь, превратим ее в новый цветущий оазис хлопководства».

В газетах не только сообщения с ирригационных строек. Много информации о новых заводах и

фабриках. Сообщение о приезде 1400 комсомольцев на строительство мощной топливно-энергетической

базы Узбекистана - Ангренуголь.

...Мой сосед преподает в одном из институтов. Многие его ученики уже сами проектируют

ирригационные сооружения в отдельных районах Средней Азии, в ряде стран Азии и Африки.

Сосед родом из Ферганской долины. Он несколько раз вспоминал о шумных стройках, где бывал еще

школьником. Его рассказ веселый, подробный. Я зримо представлял:

...Трасса строительства проходила рядом с городом. На стройку выезжали почти все жители, в том

числе и школьники. У них был свой участок. После работы ребята бегали на соседние участки

посмотреть на знаменитых богатырей, которые трудились до темноты.

Сегодня дал пятнадцать дневных норм!

Затаив дыхание, ребята смотрели на широкоплечего, загорелого парня. Он за два дня выполнял

месячную норму!

Утром ребята показывали друг другу ладони. Хвастались первыми мозолями. Даже опытные учителя

еще не представляли, что значат для подростков эти вечера на стройке.

Я слушаю и вспоминаю, как по карте, по советским населенным пунктам, ползал остро отточенный

карандаш иностранного дипломата.

ПОДСТАВНЫЕ ФИГУРЫ

В деловом коротком письме Мустафа Чокаев сообщал о возможном приезде из Турции Усманходжи

Пулатходжаева. Предатель, которому удалось когда-то ненадолго пробраться на руководящий пост в

правительстве Бухарской Народной Советской Республики, превратился в обыкновенного бродягу. Он

мыкался по чужим городам, пытался сколачивать националистические организации. Характеристика,

которую давал Чокаев этому «беспокойному» человечку, была далеко не лестной: хитрый, трусливый,

готовый на любую подлость. А самое главное - стремится к власти, мечтает встать во главе движения

против большевиков. «Следите за каждым шагом, - писал Чокаев, - удерживайте от необдуманных,

глупых поступков».

В среде туркестанских эмигрантов и без того неприятностей хватало. Садретдин-хана, уважаемого

муфтия, который жил спокойно, и то выдворили из столицы. А у дома Махмуд-бека несколько дней

прогуливался полицейский. В этой тревожной обстановке недоставало еще Усманходжи, опытного

интригана и склочника!

Через несколько дней после предупреждающего письма к Махмуд-беку постучался хозяин соседней

лавчонки, которая приютилась на углу улицы.

- Вас разыскивают два человека. Кажется, узбеки.

- Что ж они сами не зашли?

Лавочник пожал плечами и неопределенно ответил:

- Приезжие. Не выходят из машины.

Оказалось, что Усманходжу и его спутника, обрюзгшего Султан-бека, не выпускал из автомобиля

шофер. Жулики! Договорились словно порядочные. Он, как дурак, гнал машину, а у этих проходимцев

гроша нет за душой.

Шофер, не стесняясь, выражал свое мнение вслух. Усманходжа умоляюще поглядывал на Махмуд-

бека: выручайте.

- Сколько? - спросил Махмуд-бек.

Шофер назвал сумму.

- У меня с собой... - Махмуд-бек повернулся к лавочнику, который с интересом наблюдал за

назревающим скандалом. Но к Махмуд-беку он относился с уважением.

- Вам нужны деньги, господин?

- Да, утром верну.

Усманходжа и Султан-бек засопели, выбираясь из машины. Даже поблагодарить по-человечески не

смогли. Пробормотали что-то, не глядя на Махмуд-бека. В их тоне сквозила зависть: неплохо живете,

Махмуд-бек.

О делах вечером не говорили. А утром Усманходжа познакомил со своими планами. Размахивая

руками, он требовал немедленных действий, настоящей борьбы с большевиками.

Интересно, так ли горячо он выступал в Бухаре, когда занимал важный пост в молодой республике?

Разумеется, Усманходжа искренне ненавидит Советский Союз. Но теперь понятны опасения Мустафы

Чокаева: этот человек в первую очередь ищет выгоды для себя.

- Нам должны помочь японцы, - убежденно заключил Усманходжа.

- Да. Сильная держава, - согласился Махмуд-бек.

- Сейчас не о державе идет речь, - недовольно перебил гость. Он вел себя так, будто чувствовал свое

превосходство над этим лидером эмигрантов. Заседают, спорят, решают. Необходимо давным-давно

приступить к конкретным действиям. Усманходжу подмывало выложить секрет, который сразу же

поставил бы на место молодого человека. Но он пока сдерживался.

- С кем вы познакомились из японцев? - спросил Усманходжа.

- Я знаю консула. И то, так сказать, официально. Встречаюсь на приемах.

- Это все? - усмехнулся Усманходжа.

Махмуд-бек пожал плечами:

- Да, конечно.

- Неважно. Плохо.

Он торжествовал. И не скрывал торжества. Усманходжа утратил окончательно выдержку. Ничто не

могло остановить теперь этого человека. И он выложил главный козырь:

- А меня они вызвали из Турции...

- Вызвали?

- Именно! Японцы!

Усманходжа не сожалел, что начал хвастаться, по-мальчишески глупо, откровенно. Он даже поднялся.

Стоял тучный, огромный, заложив руки за спину, и с удовольствием рассматривал ошеломленного

Махмуд-бека.

- Значит, дела пойдут на лад.

- Пойдут, - согласился Усманходжа и подчеркнул: - Теперь пойдут.

Советник посольства Японии - Кимура прибыл из Токио совсем недавно и с первого же дня развил

бурную деятельность. Он искал знакомств с туркестанскими эмигрантами.

Махмуд-бек Садыков - видная фигура. Молодой, умный, энергичный. Но Кимура не спешил делать

ставку на официального лидера туркестанских эмигрантов. Он присматривался к людям. Нужен человек,

который безоговорочно выполнял бы все задания. Кимура удивит Токио, сделает за короткий срок такое,

что даже сдержанные генералы в японской столице поймут, какую ценность представляет их советник.

Здешние дипломаты неторопливы, пожалуй, даже нерасторопны. Не используют полностью всех

возможностей. Ну и пусть сидят в своих дипломатических апартаментах. У Кимуры другой характер.

Первая встреча с Махмуд-беком еще не убедила советника в том, что молодой узбекский эмигрант

будет послушным исполнителем его планов. Понадобятся время и силы, чтобы окончательно привлечь

его на свою сторону, а за ним - и остальных главарей эмиграции.

Кимура обращался к Махмуд-беку с незначительными просьбами:

- Помогите подобрать шофера. Только не хочется, чтобы из местных жителей. Мало ли что...

Юркий, подвижный, подтянутый, советник держал себя смело, по-хозяйски, в разговорах не

вспоминал о консуле. Будто того не существовало. Только он, Кимура, несет ответственность за

спасение порабощенных восточных народов.

При каждой встрече, даже если начинался серьезный разговор, Кимура сверкал искреннейшей

улыбкой. Бровки поднимались, а под ними узкими полосками вытягивались глаза. Казалось, что советник

ничего и никого не видит. Впрочем, через секунду, откинув голову, он начинает хохотать, показывая

грубоватые, но белоснежные зубы.

Многие терялись при виде этого лица, на котором неизменно присутствовали оптимизм и доброе

настроение. С такой же улыбкой Кимура сожалел, просил, советовал, ликовал. Наверное, и убивал.

Первую его просьбу Махмуд-бек выполнил. Круглолицый, молчаливый Шамсутдин, эмигрант из

Туркестана, оказался на своем месте: машину знал, любил, хозяина понимал по едва заметному жесту.

- Мне нравятся ваши люди, - льстил Кимура. - Чем больше будем друг друга знать, тем лучше для

дела.

Советник требовал, чтоб Махмуд-бек расширил круг своих знакомств.

- Говорят, прибыл из Турции бывший советский работник.

Махмуд-бек разъяснил, что это один из членов правительства Бухарской республики.

- Неважно, - отмахнулся Кимура. - Нужно уметь преподнести. Народная республика! Хорошо звучит! А

руководитель бежал. Используйте, Махмуд-бек, этот факт.

- К сожалению, как руководитель он сразу же скомпрометировал себя.

- Вы по-своему разъясняйте его поступки.

- Так и делаем.

- Я с удовольствием познакомлюсь с этим героем.

Кимура еще не видел Усманходжу, а высказался громко. Надо же: герой...

Прежде чем представить Усманходжу советнику, Махмуд-бек повез гостя в турецкое посольство.

Усманходжа менялся на глазах. Стал важным, медлительным. И этот визит он оценивал по-своему: турки

очень хотят с ним поговорить, посоветоваться. Усманходжа не подозревал, что встреча подготовлена

Махмуд-беком, который преследует свои цели.

Турецкий консул Эсандол ради приличия расспрашивал Усманходжу о жизни, о делах, планах. Он

давно знал о каждом шаге авантюриста. Эсандол считался неплохим дипломатом, и все же от Махмуд-

бека не ускользнула пренебрежительная, легкая усмешка на губах турецкого консула, когда гость начал

нести чепуху об огромных силах, способных броситься на советский Восток.

С трудом сдерживаясь, Эсандол спросил:

- Какими силами вы сейчас располагаете?

Усманходжа вздохнул и уже без энтузиазма стал бормотать о необходимости собрать эти силы,

подготовить.

- Правильно! - твердо заговорил Эсандол. - Этим и занимается господин Махмуд-бек. Без его ведома

прошу не предпринимать никаких действий. Ясно?

- Ясно, - растерянно пробормотал Усманходжа.

- Здесь все на виду. Город небольшой, - уже мягче пояснил Эсандол. - Местное правительство не

станет ссориться из-за вас с Советами. Учтите, господин Усманходжа.

Чем дальше отходили они от турецкого консульства, тем сильнее становилась неприязнь, даже

ненависть Усманходжи к преуспевающему молодому человеку. Что он сделал для общей борьбы против

большевиков? Сидел за спиной муфтия? Но самого старика вышвырнули из столицы. Теперь ему

никогда не подняться. Теперь муфтий может только перебирать дрожащими пальцами четки да

вспоминать о прошлом.

Усманходжа расправил плечи и невольно покосился на Махмуд-бека. Худощавый, невысокого роста.

Никакой солидности. Что в нем нашли турки и японцы? Возглавлять движение эмигрантов должен

солидный человек, умудренный опытом политической борьбы, боевых схваток.

Советник Кимура принял Усманходжу на другой день. Махмуд-бек не поскупился на характеристику:

верный сын ислама, стойкий борец, энергичный организатор. Усманходжа даже не пытался сделать

протестующего жеста. Поток лестных слов принимал как должное. Только плечи расправлял шире.

Кимура светился, ликовал. Эту радость Усманходжа принял на свой счет. Но веселящийся советник в

это время уже взвешивал, на кого из двух делать ставку. Конечно, потрепанный, озлобленный эмигрант

не очень-то подходит на должность вождя. Однако он будет своим человеком. Именно своим.

Первое время Усманходжа не мог обходиться без помощи Махмуд-бека и только с ним появлялся у

советника. Почувствовав доброе отношение Кимуры, Усманходжа стал «прихватывать» с собой какого-

нибудь курбаши. Он отыскивал их в караван-сараях и чайханах. Каждого бандита в не очень свежем

халате он представлял как истинного борца и героя.

Махмуд-бек листал книжку стихов Джами и, пользуясь редким случаем, когда в конторе Аскарали не

было посетителей, рассказывал о событиях последних дней.

- Усманходжа мечется по городу.

- Великолепно, - сказал Аскарали. Наконец-то он оторвался от бумаг и впервые так открыто, даже

неосторожно, выразил свой восторг. - Ты представляешь, Махмуд-бек, что получается?

- Представляю. Я сделал все возможное. Предупредил Эсандола уже вторично, что Усманходжа

начал действовать самостоятельно.

- Достаточно. Придет время, Эсандол взбесится.

- Но уже ничего не сможет исправить, - согласился Махмуд-бек.

- Какие указания от Чокаева?

- Продолжать следить. Удерживать от опрометчивых поступков.

Аскарали наклонил голову. Он словно вновь углубился в бумаги.

- В твоих донесениях Чокаеву тревога должна постепенно нарастать. Нужно готовить его к провалу

Усманходжи, - сказал Аскарали. - Этот человек должен быть скомпрометирован в глазах эмигрантов и

местных властей. - Аскарали взвешивал каждое слово. - Все слабости Пулатходжаева у нас как на

ладони. Нужно на них играть. Когда Усманходжа будет скомпрометирован, он потащит за собой

японского дипломата. Пусть они и станут подставными фигурами в нашей игре.

- Что он за человек, этот дипломат?

- Кимура? - переспросил Аскарали. - Я узнал кое-что интересное о нем. Офицер в костюме

дипломата. Он опытный разведчик, хорошо знаком с Дальним Востоком, пробыл там несколько лет.

Конечно, у него есть свои цели в работе с эмигрантами. Помимо этого, он непременно сделает попытку

выслужиться перед Токио, будет снабжать центр своей информацией, опережая консула Ито. И

наверное... - Аскарали задумался. - Теперь точно: он сделает ставку на Пулатходжаева. Кимура хитрый

человек, умный. Но если он поверит в Пулатходжаева, это приведет его к краху. Надо чтоб поверил!

- У меня указание от Чокаева следить за каждым шагом Усманходжи.

- Такая возможность есть?

- Есть. Рядом о ним и Кимурой будут мои люди.

- Отлично.

- Но Чокаев к тому же приказывает удерживать его от глупых поступков, - добавил Махмуд-бек.

- Удерживай. Но пусть каждое твое замечание обижает, унижает Усманходжу. Пусть он выходит из

себя. А он старше, ему захочется действовать самостоятельно. Тем более японский разведчик делает

ставку на него. И кстати, воспользуйся тем, что Усманходжа пока не может без тебя обойтись. Ему,

разумеется, нужна будет конспиративная квартира для встреч с японцем.

- Он уже намекал на это.

- Подыщи что-нибудь удобное. - Аскарали уложил бумаги в папку, отодвинул ее в сторону. - Еще раз

поговори с Усманходжой, предупреди, но так, чтобы он... обиделся.

Махмуд-бек опять открыл первую попавшуюся страницу томика Джами и прочитал:

- Жизнь хороша, когда в твоем жилище

Есть пять вещей, - сказал знаток наук, -

Здоровье, мир, покой, достаток пищи,

Приятный собеседник - верный друг.

- Не завидуй, - улыбнулся Аскарали, - хоть на несколько минут мы это имеем.

- Коротки такие минуты, - вздохнул Махмуд-бек. - А что там у нас?

- Пошла вода по Большому Ферганскому каналу. Представляешь этот канал?

Поговорить с Усманходжой все-таки нужно. Махмуд-бек пригласил его в загородный парк. Вдоль

аллей вытянулись богатые особняки, беседки. В парке отдыхали именитые жители столицы. Был конец

июня. Каждый уважающий себя человек бежит сюда от сутолоки, пыли и шума города. До парка всего

около тридцати километров, а воздух здесь совсем другой - свежий, здоровый. Да и глаза отдыхают на

буйной зелени, на спокойных вершинах горного хребта.

Махмуд-беку редко доводилось бывать в этом аристократическом районе, который ничем не уступал

любому знаменитому курорту. Но он сделал вид, что парк - его обычное место отдыха. Усаживаясь в

машину, Махмуд-бек произнес несколько лестных слов о курортном городке, перечислил его достоинства

как знаток. С шофером Махмуд-бек обращался, как хозяин: «Рамазан, поехали... Рамазан, быстрее...»

А ведь настоящим хозяином машины был дагестанский националист Рамазан, высокий, сильный

человек.

- К парку, Рамазан, - сказал Махмуд-бек.

Усманходжу передернуло. В то время, когда уважаемые люди не могут найти пристанища, вынуждены

проводить ночи в караван-сараях, как бродяги и воры, зарвавшийся молодчик отправляется любоваться

красотой аристократического парка! Да и одет Махмуд-бек под стать преуспевающему чиновнику.

Усманходжа невольно покосился на свои башмаки. Хорошо, что не видно стоптанных каблуков.

Разговор долго не входил в нужное русло. Усманходжа вспоминал о прошлом. Очень мало пришлось

побыть ему у власти. Хорошие были дни.

Вот только с женой ему очень не повезло.

- Это она промотала все деньги. Представляете, я из Бухары вывез много золота. А сейчас ни гроша.

- Вы с ней не видитесь?

- Да спасет аллах меня от встреч с ней.

Усманходжа врал. Он уже несколько раз тайком посещал домик в одном из тихих переулков столицы.

У дочери бывшего чиновника Худояр-хана тонкие пальцы. С виду нежные. Но они цепко ухватились за

«видного человека»! Пулатходжаев не успел опомниться. Он не обращал внимания на предостережения

родных и друзей, которые строго осуждали его жену, а их предсказания сбылись. Красавица рассталась с

Усманходжой в тот день, когда исчезла последняя золотая монета в сухонькой ладошке менялы. Ее

глазки перестали лучиться, сверкать, стали холодными, злыми. Он тосковал по этим глазам. Не находил

себе места. Забыв обо всем на свете, Усманходжа снова бросился к женщине, которая, несмотря на свои

сорок с лишним лет, была по-прежнему молода и обаятельна. Она даже вновь стала ласковой: может

быть, Усманходжа поднимется? Следует подождать. И двери ее дома распахнулись.

«Тем лучше, - решил Махмуд-бек, - женщина эта известна не только мотовством, но и редчайшей

болтливостью. Правда, Усманходжа, кроме планов, сейчас за душой ничего не имеет. Но о своих планах,

о блестящих перспективах он и будет рассказывать жене, чтоб утвердиться в ее глазах. Ну, а женщина

разнесет эти новости по всему городу».

- Я кое-что слышал от Хашима Шоика, - безразличным тоном сообщил Махмуд-бек.

- Нечего его слушать, - огрызнулся Усманходжа.

Хашим Шоик - бывший посол Бухарской Народной Советской Республики в одной из восточных стран

- тоже не вернулся на родину. Устроен теперь был он лучше, чем Усманходжа. Как тут не злиться!

- Хорошо, что вы успокоились. Поговорим о вашей роли в борьбе против Советов.

Махмуд-бек ссылался на указания Мустафы Чокаева, на мнение проживающих в столице видных

деятелей туркестанской эмиграции. Из этого следовало, что Усманходже нечего рассчитывать на

высокий пост.

- Но я же... - Усманходжа сжал кулаки.

- Ваше стремление понятно. Но, к сожалению, то, что было однажды вам доверено...

Очередной намек на провал в правительстве Бухарской республики.

- Нас подвели. Теперь - другое дело.

- Вы очень верите советнику Кимуре? - спросил Махмуд-бек.

- А вы разве нет? - удивился Усманходжа.

- Я верю японцам, - неопределенно ответил Махмуд-бек.

Конечно, этот разговор Усманходжа передаст советнику. Не удержится, что-нибудь прибавит от себя.

Тогда Кимура сделает ставку на него, на Усманходжу.

Махмуд-бек грубовато, как бы завершая разговор, сказал:

- Мне кажется, вы хотите встать во главе туркестанских эмигрантов. Но я требую, чтобы без моего

ведома вы не делали ни шага.

Эти слова должны глубоко обидеть, даже оскорбить Усманходжу. Вот он опять торопливо вытирает

рукавом пот с лица:

«Ну, хорошо же, мальчишка! Наша беседа продолжится. Ты сам сейчас далеко не в почете. Твой

Чокаев слишком далеко. Нет, Махмуд-бек! Разговор не окончен».

Возвращались они уже вечером. В машине молчали, каждый думал о своем, сосредоточенно

рассматривая сады, огороды.

- Проклятая арба, - вдруг выругался дагестанец. - Надо же...

Старенький мотор затарахтел, машина сделала рывок и, выдыхаясь, сбавляя скорость, проползла

несколько метров и остановилась. Шофер через минуту уже озабоченно склонился над мотором.

- Что же сидеть? - сказал Махмуд-бек. - Выйдем.

Вокруг было очень тихо, пустынно. Усманходжа с беспокойством оглядывался по сторонам. Где-то

очень далеко от дороги вспыхнули первые огоньки, а здесь ни души.

Усманходжа переводил взгляд с шофера, который подозрительно долго копается в моторе, на

сосредоточенное лицо Махмуд-бека.

- Что вы обо мне думаете? - Усманходжа не смог скрыть предательской дрожи.

Махмуд-бек стоял к нему спиной.

- Я все сказал.

- Сейчас что думаете? - Голос сорвался. Будто кто-то сжал Усманходже горло.

- Ничего, - Махмуд-бек пожал плечами.

Странно, он даже не хочет поворачиваться!

В это время шофер загремел каким-то инструментом. Разумеется, тяжелым.

- Господин Махмуд-бек! - крикнул Усманходжа.

Махмуд-бек резко повернулся и машинально сунул руку в карман. Этого жеста было достаточно,

чтобы Усманходжа, плотный, грузный, рухнул на колени.

- Господин... Господин... - Он полз к ногам Махмуд-бека, придав ладонь к груди. Даже в вечерних

сумерках стало заметно, как побелело его лицо. - Господин... Это злые люди хотят нас поссорить. Я буду

верно служить. Я считаю вас...

Усманходжа лепетал что-то сбивчивое, непонятное, и Махмуд-бек с удивлением смотрел на человека,

который совсем недавно вслух строил большие планы о создании мусульманского государства, во главе

которого встанут лучшие сыны, испытанные и закаленные в боях.

- Что с вами? - спросил Махмуд-бек.

Озираясь по сторонам (ни души!), Усманходжа запричитал:

- Не убивайте!

Не менее удивленный шофер стоял с гаечным ключом в руке и смотрел на непонятную сцену.

Подумать о том, что его вот так уничтожат, мог только человек, который сам вынашивал такие мысли.

- Перестаньте. - Махмуд-бек взял за плечи Усманходжу, помог ему подняться. - Перестаньте. Вы

просто переутомились. Разве мы имеем право ссориться? У нас много дел впереди. Очень много.

Усманходжа что-то говорил, говорил, губы его продолжали дрожать. Он твердил об усталости, нервах,

тяжелых временах. Сбивчиво искал оправданий своему поступку. Сожалел, как он мог так плохо

подумать о верном друге, о преданном сыне Великого Турана!

На дороге зацокали копыта, потом раздался скрип, и показалась арба. Махмуд-бек остановил ее и

попросил хозяина довезти до города уставшего человека.

Крестьянин с удивлением взглянул на крупную купюру и коротко ответил:

- Пожалуйста, господин.

- Вы езжайте. Вам нужно отдохнуть, а мы можем хоть до утра возиться.

Усманходжа очень быстро взгромоздился на арбу и кивком, торопливо, по-прежнему испуганно

простился, Махмуд-бек долго смотрел вслед арбе. Да, теперь Усманходжа никогда не простит ему за

свою слабость, приступ трусости, унижение.

Шамсутдин изредка встречался с Махмуд-беком. Встречи, как правило, были случайны. Юноша

успевал передать своему благодетелю основное содержание разговоров, которые удавалось

подслушать.

Все! Теперь не оставалось сомнений: Кимура делал ставку на Усманходжу, его подручных - Султан-

бека, бывшего дипломата Хашима Шоика, Через них - на главарей басмаческих шаек, эмигрантскую

молодежь.

Из донесений Шамсутдина стало ясно, что Усманходжа и Кимура спешат. Вероятно, со дня на день

нужно ждать удара. Невозможно догадаться, кто нанесет его. С поклонами, с бесконечными расспросами

о здоровье встречают Махмуд-бека в каждом доме. Ладони прижимаются к груди, - такие спокойные,

даже вялые с виду ладони.

Усманходжа окончательно переселился из караван-сарай к жене, и теперь неизвестно было, кто имел

большую власть над этим человеком: японский разведчик или взбалмошная, избалованная особа.

Она приняла Усманходжу хорошо. Терпеливо ждала, скоро ли в опустевших шкатулках зазвенит

золото, когда появятся украшения и дорогие ткани. Пока что Усманходжа приходил переполненный

оптимизмом и дерзким планами.

Советник Кимура был не дурак. В награду за пространные речи, за списки генералов, у которых не

было ни единого солдата, он так же горячо и быстро расплачивался той же монетой - обещаниями.

Изредка подавал конверт, но слишком тонкий, чтобы, получив его, ликовать и считать себя

счастливейшим человеком. Усманходжа уже знал, что там лежит вовсе не чек, а несколько ассигнаций.

Прежде в этой стране достоинство монеты можно было определить по звону и весу. Потом начали

выпускать бумажные ассигнации, а они-то и не производили на жену Усманходжи впечатления. Она

сдерживала негодование до поры до времени. Постоянно занятый судьбой Великого Турана, этот

человек не предполагал, какая гроза собирается под крышей, где он снова почувствовал себя хозяином...

Покусывая пухлые губы, хозяйка подавала чай, говорила о жизни, погоде, ценах. Главные вопросы

метались в ее горячей голове, рвались на волю.

- Мне кажется, он занимается пустым делом, - наконец произнесла женщина.

- Пустым, - согласился Махмуд-бек. - Эти старики бессильны, а его помощник Султан-бек... Опять с

ним неприятности. Тень падает на уважаемого Усманходжу, - вздохнул Махмуд-бек. - Эти речи…

Простите, сестра, я назвал бы их пустой болтовней.

«Сестру» прорвало:

- Именно болтовня! Они вздумали и здесь собираться. Между собой ругаются. Всех ругают. Вам как

достается! Вчера приняли решение - послать в соседнюю страну. Да и намеки: по дороге всякое

случается.

Махмуд-бек очень спокойно пил чай, со вкусом, маленькими глотками.

- Нам нельзя ссориться. Вместе мы очень многое можем сделать, сестра.

- Разве я не понимаю?

Махмуд-бек похвалил хозяйку, выразил восхищение ее умом, смелостью, подлинными достоинствами,

которыми обладают далеко не все мужчины.

В пиале остывал чай. Постепенно остывала и хозяйка, начиная соображать, что наговорила много

лишнего. Махмуд-бек понял: сейчас самое время уйти. Прощаясь с хозяйкой, как бы между прочим

заметил:

- Когда-нибудь Усманходжа узнает, что я его добрый друг. Ну, а по поводу моего отъезда, они просто

погорячились. - Он улыбнулся и погрозил пальцем: - А вам, сестра, не стоит подслушивать мужские

разговоры.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

В Ташкенте в годы молодости я бывал редко... Всего три-четыре раза. Но я запомнил город начала

тридцатых годов, зеленый, шумный. И мне казалось: он тесный. Городу необходимо было расширить

границы для новых школ, институтов, заводов.

...Через много лет я увидел совершенно другой Ташкент. А потом стал свидетелем, как рождался

новый чудесный город. Старые здания не выдержали сильных толчков памятного жителям

землетрясения.

Я любил в свободное время приходить в кварталы новостроек, слушать чужую речь - украинскую,

грузинскую, латышскую, казахскую...

Город строился.

Вырастали новые дома на улицах Пушкина, Гоголя, Навои, Мукими, Шота Руставели, Тараса

Шевченко...

«Ташкент - поэтический город...» - писал один из зарубежных гостей в те дни.

Но это был и настоящий город Дружбы.

На пустыре стремительно поднимался город-спутник Сергели. Его возводили военные строители. Я

невольно представил, как вот такие же парни в солдатских гимнастерках сражались на фронтах Великой

Отечественной войны.

О прошлом напомнила улица генерала Карбышева...

За эту жизнь, за эти солнечные проспекты шла невиданная битва. И мы победили...

КРАХ ДИПЛОМАТОВ

Как они всполошились, загалдели, удивленно зацокали:

- Е-е! Сам Махмуд-бек. Мы вас так ждем, уважаемый.

Многие повскакали с мест, прижали руки к груди. Другие лишь сделали вид, будто хотят приподняться,

поклониться, но тоже пригласили:

- Е-е! Проходите, дорогой.

В каждом слове, в каждом движении - фальшь. А ведь иные даже не отводят глаза в сторону. Совсем

обнаглели. Легче всех Курширмату. Он давно сменил бандитскую повязку на черные очки. Черт знает,

каким огоньком, добрым или злым, горит уцелевший правый глаз за темным стеклом.

Сборище в основном состоит из стариков, злых, жадных. Но они могут поднять тысячи людей. И

молитвами, и угрозами, и клеветой. Они продолжают вести серьезные разговоры, строить планы. Не раз

меняли они названия своих организаций. Те же высокопарные речи произносили на заседаниях

организаций «Власть аллаха» и «Национальное объединение Туркестана».

Дряхлыми становятся «объединения». Обдуманные и твердые шаги, к которым призывает Махмуд-

бек, теперь их не устраивают.

Усманходжа, подружившийся с сильной державой (именно державой, а не просто с советником

Кимурой), предлагает действовать немедленно. Наконец-то наступают долгожданные дни! Однако

большинство из присутствующих побаивается Махмуд-бека. Вот и восклицают:

- Е-е... Уважаемый! Присаживайтесь!

- Очень, очень вас ждали.

Эту квартиру Махмуд-бек уже третий месяц снимает специально для встреч и собраний. Очень

удобный дом с маленьким двориком. Главное удобство - калитка, которая выходит в глухой переулок.

Калитка нужна на всякий случай. О ней мало кто знает. Обычно заходят в дом с центральной улицы.

Дверь можно не закрывать. Человек в прихожей вовремя даст знать, если гость нежеланный.

Вначале эмигранты пользовались квартирой только с разрешения хозяина. Теперь, с появлением

Усманходжи, обнаглели, даже не ставили Махмуд-бека в известность. Как и на этот раз.

- Искали вас, искали, - сокрушался наманганский купец, - не могли найти. - Дышал Тохта-бек тяжело,

со свистом. С трудом выговаривал слова.

Его сосед, мулла, глуховат. Не дослышав, что сказал друг, неожиданно сообщил:

- Знаем, как вы заняты, потому и не хотели беспокоить. А говорили мы о вас.

Это Махмуд-беку известно.

- Что же решали? - спросил он.

- Тяжелые у нас времена, - вздохнул Курширмат.

- Тяжелые, тяжелые, - поддержал наманганский мулла. - Но, слава аллаху, приближается

благословенный день.

Разговоры о войне носятся в воздухе. Упорно, как пыль, поднятая ветром пустыни. А если осядут

тревожные слова, то ненадолго. Снова налетает ветер. И снова носятся песчинки, колют глаза.

- Япония дружит о Германией. Вот и получается - кулак. - Один из басмачей сжимает солидный

кулачище. Этот человек, как и все, переполнен злом. С радостью он хватается за любой горячий и

бездарный план. Деятельный головорез. Подскажи, намекни ему: пора начинать - в эту же минуту

бросится к границе. Ему бы лишь доброго скакуна, такого, чтоб от запаха крови ноздри раздувал.

На Махмуд-бека басмач не может спокойно смотреть. Осторожность, осторожность... Какие-то

переписки, переговоры... Грамотей! Вот Усманходжа - совсем другой человек! Приехал недавно, а уже

подружился с японцами. Сильный, большой друг - Япония.

Приветствия и расспросы о здоровье, о делах затянулись.

Вероятно, план разработан во всех деталях. Кто-то должен первым объявить решение верхушки

туркестанских эмигрантов. Стая никогда сразу вся не набрасывается. Начать должен кто-то один, а потом

уже и остальные налетят. Прав Аскарали, в дикой сумятице друг с другом перегрызутся. Пора их

потревожить - пусть ощетинятся, насторожатся. И пусть налетают. . Он подготовлен к этому.

- Вижу, уважаемые аксакалы были заняты важным разговором.

- Да, Махмуд-бек, - соглашается Усманходжа и переводит взгляд с Курширмата на купца. Им бы и

начинать. Один поблескивает темными стеклами, другой что-то бормочет. Только свист раздается.

- Возможно, принято умное решение. С помощью аллаха оно поможет нам в борьбе.

- Да, Махмуд-бек. Аксакалы думают о Судьбе Великого Турана, - покачивая головой, заговорил

Усманходжа тихо, ласково, как с близким другом. - Здесь мы объединим наших людей. Но сколько

истинных мусульман не имеют умного, опытного наставника!

- Наши родные и близкие, нашедшие временный приют в соседней стране, знают только вас - ученика

муфтия Садретдин-хана. Они вас ждут.

Махмуд-беку известно, что ему предложат. Но он не ожидал, что сумма будет разделена пополам.

- А еще двадцать пять тысяч вы получите там...

И стало очень тихо. Послышалось, как глуховатый мулла потянул из пиалы горячий чай, как глотнул.

Кадык дернулся и замер. Старик отставил пиалу и, не меняя позы, покосился на Махмуд-бека мутными,

грустными глазками...

Его сосед, наманганец, качнув чалмой, наклонился. Дышал он тяжело. Курширмат поморщился от

глухого свиста: не любит слабых людей. А сильных ненавидит. Таких, как Махмуд-бек. Гляди ты: словно

наслаждается замешательством уважаемых людей!..

- Я счастлив получить от аксакалов такое важное задание. То, чем занимался достопочтенный муфтий

Садретдин-хан, теперь надлежит делать мне.

Зашуршала ткань халатов, раздался кашель, облегченные вздохи. Все в порядке!

- Силы сынов Туркестана рассеяны. Мы пытаемся их объединить. Этим только и занято руководство

Туркестанского комитета во главе с уважаемым господином Мустафой Чокаевым.

Усманходжа первым понял, за что хватается Махмуд-бек.

- Но господин Чокаев далеко.

- Он там, где должен находиться, - оборвал Махмуд-бек, - он в Берлине, рядом с Гитлером. Это очень

для нас важно.

- Да…

Махмуд-бек не обращал внимания на Усманходжу, поступая с ним, как с мальчишкой.

- Я сообщу в Берлин о ваших планах. Необдуманные действия могут привести к плохим

последствиям, и вы окажетесь в глупом положении. - С этими последними словами Махмуд-бек

обратился к Усманходже. Пусть замечание относится не ко всем, только к нему.

Махмуд-бек действительно решил сообщить Чокаеву о «необдуманных действиях», сообщить, что

предупредил верхушку эмиграции, но...

Теперь ничто и никто не удержит этих людей. Им захочется показать свои силы и возможности,

захочется настоящих действий. И это здесь, где уже об очередном сборище курбаши будет сегодня же

известно местным властям.

- Вы отказываетесь подчиниться? - глухо спросил Усманходжа.

Сейчас он попытается натравить их всех друг на друга.

- Я подчиняюсь воле Туркестанского комитета. Подождем решения из Берлина. Считаю своим долгом

предупредить вас, господа, долго не задерживайтесь. Мы в чужой стране. Время очень тревожное. Вы

знаете, что за этот дом я несу ответственность.

«Господам» его ответ явно не понравился. Они будут еще сидеть и тщательно перемывать косточки

Махмуд-беку.

Тем лучше. Точнее - тем хуже для них.

Если кто и вздумал бы следить за Махмуд-беком, то в его жизни не нашел бы ничего подозрительного.

Спокойно живет этот господин. Он связан с деловыми, почетными людьми. Известна его дружба с

турецким консулом Эсандолом, с купцом Аскарали. Изредка бывает и на дипломатических приемах.

Махмуд-бек в последнее время очень изменился. Даже со своими земляками не видится. А

туркестанские эмигранты слишком часто стали встречаться.

Тесен город. Слишком тесен. Все обо всем знают.

Махмуд-бек на базаре поглаживал шероховатые красочные ковры. Торговец знал, что это - не

покупатель. Но знал и другое - друг купца Аскарали. Шел долгий, тягучий разговор о достоинствах

местных ковров.

- Ваш друг - богатый купец, посланный всевышним на благо и радость хорошим людям. Человек,

блистающий умом, как солнце мая, он мог бы осветить и обогреть наши темные жилища.

С образованным чужеземцем торговец говорил на языке старых поэтов.

Махмуд-бек внимательно слушал торговца, поглаживал ковер и наблюдал, как из соседней лавчонки,

расположенной метрах в пяти - десяти, выныривают раскрасневшиеся от горячих речей его земляки.

Прогорит хозяин лавчонки - бывший кокандский купец! Его дело - торговать. А он дает возможность

собираться у себя в доме проходимцам и бандитам. Советник Кимура сверкает улыбкой. Он в темном

костюме: быстро выходит из узбекской лавки, замыкая разношерстное шествие, и скрывается в толпе. В

соседнем переулке его ожидает машина.

Многие считают, что на базаре легче затеряться. Чепуха!

Торговец, занятый разговором, на секунду затихает и неодобрительно косится в сторону чужих людей

с осторожной, крадущейся походкой. Ему этого не нужно и не хочется замечать. Но тем, кому нужно...

Тесен город. Слишком тесен.

Взбешенный дипломат - явление редкое. Даже когда солдаты, окопавшись, надвинув каски, щелкают

затворами, представители враждебных держав обмениваются вежливыми поклонами. Вежливость

сохраняется и при взрыве первого снаряда. Грохот, а тем более осколки не долетают до удобных

кабинетов, где разговаривают, не повышая голоса.

Эсандол стучал кулаками по столу. На лице выступили розовые пятна.

- Отребье! Несчастные тупицы! Нужно было колотить по их дурацким бараньим лбам!

Он, впрочем, понимал, что Махмуд-бек не мог драться с оравой одержимых, с фанатиками. Махмуд-

бек, кажется, сделал все, чтобы предотвратить беду, нависшую над туркестанскими эмигрантами. Беда

пришла вместе с Усманходжой Пулатходжаевым и советником японского посольства. Волею случая или

дьявола эти потерявшие осторожность и разум люди появились в городе почти одновременно.

- Они не воспринимали никаких указаний, - напомнил Махмуд-бек.

- Указания! - вскричал Эсандол. - Военные власти великой страны доверились дураку.

Что теперь стесняться в выражениях?

Нет больше советника посольства Японии Кимуры. Его отзывают в Токио. Он сблизился с

эмигрантами, которые себя скомпрометировали, и правительство вынуждено было предложить им

покинуть пределы страны.

История с Усманходжой кончиться иначе не могла. Мустафа Чокаев из Берлина посылал тревожные

письма, словно чувствовал беду. Махмуд-бек при каждом удобном случае докладывал Эсандолу о

приближающейся катастрофе. В курсе всех дел находился и японский консул Ито. Разумеется, консул

ставил в известность Токио. Но там получали оптимистические шифровки о развернувшейся подготовке

диверсионных групп из числа туркестанских эмигрантов. Все выглядело так, будто со временем будет

создана солидная армия, которая по первому сигналу рванется в бой.

Усманходжа морочил голову советнику Кимуре мнимыми авторитетами. Наслушавшись рассказов о

былой лихости этих бандитов, о том, как они врывались в кишлаки, резали, вешали, жгли, советник

Кимура представлял Токио предполагаемых начальников.

- А на деле что получается? - продолжал Эсандол. - Курширмат стар. Почти шестьдесят лет. А чего

стоят все эти дутые генералы в рваных халатах?! - Эсандол говорил с нескрываемым презрением. Он

знал о всех незатейливых спектаклях, которые разыгрывал Усманходжа перед японским советником.

Издалека видел Кимура туркменское кочевье. Юрты с нахлобученными шапками овальных крыш. У

юрт дымились очаги. Недалеко от кочевья паслись кони, настороженно поворачивая гордые головы.

Советник Кимура, как потом рассказывал Шамсутдин, очень интересовался настроением молодежи.

Усманходжа говорил ярко, захлебываясь от удовольствия, что крепкие джигиты не уступят отцам. Ну, а

что вытворяли те на родной земле, об этом японец слышал. Вырезать звезды на груди! Выжигать! О...

Это даже Кимуре еще не удавалось.

Эсандол перебирал в памяти людей, с которыми встречался Кимура, называл места встреч и, как ни

странно, начал остывать.

- Это замечали, к сожалению, не только эмигранты. Об этом знали местные власти, знали в советском

и английском посольствах.

В течение нескольких месяцев Махмуд-бек умело дразнил ошалевшую стаю: то благословлял ее

замыслы, то вставал поперек пути, разжигая ненависть, в первую очередь к себе. Наконец своим

безрассудством она привлекла к себе всеобщее внимание. Поведением эмигрантских главарей стали

возмущаться и купцы, и государственные деятели.

- Эта страна - сосед Советов. Не забывайте, что Советы одними из первых признали ее

независимость. В дипломатических кругах столицы давно осуждали действия японского советника, и все

мы, почти все, предполагали, чем это кончится.

- Кстати, Усманходжа выдворен не один.

- Да... И Султан-бек - тоже, - вспомнил консул.

- Этот с большим скандалом.

- А что?

Оказывается, Эсандол знал еще не все.

- Бывший военный министр Синьцзяна принялся за старое. Уличили на месте...

Опять грохнули кулаки по столу.

- Отребье! Жалкий проходимец. И он еще призывал народ на святую войну. О всемилостивый аллах,

какой позор на наши головы, какой стыд!

Зашевелились в караван-сараях. Поползли старцы к мечети. Вслед за отцами и родственниками

зашагали молодые. Новость взбудоражила эмигрантов. Не все ясно представляли, кто этот самый -

Гитлер, что из себя представляет Германия. Но слабая держава не решится напасть на Советы.

Слухи обрастали подробностями. Самыми невероятными. Говорили, что Мустафа Чокаев уже

покидает Берлин. Одни горячились, брызгали слюной, размахивали руками; другие молились и

подсчитывали дни, оставшиеся до падения Советов.

Курширмат каждое утро посылал слугу к советскому посольству: узнать, не спущен ли красный флаг.

Слуга бежал, задыхаясь, с удивлением рассматривал флаг. Возвращаться не спешил, оттягивал время.

Не очень-то приятно с утра портить настроение своему господину.

Курширмат лихорадочно прикидывал количество воинов, которые смогут собраться по первому зову.

Он обманывал себя большими цифрами. Сам вначале верил в них, потом начинал злиться.

Обнищавший ферганский купец многозначительно спросил:

- Может, переехать? - и назвал населенный пункт.

Махмуд-бек не понял, в чем дело.

- На пятьсот километров ближе к границе, - наконец объяснил купец.

Они уже не могли усидеть вдалеке от границы!

К Аскарали заходили, оправдываясь, что всего лишь на минуту: давно не видели, беспокоятся о

здоровье. Радовались Махмуд-беку, покачивали головой: и вы здесь, как хорошо. Возможно, на этот раз

они не лицемерили. Теперь Махмуд-бек пригодится! Он дружит с Чокаевым, а тот - с самим Гитлером.

Муллам, купцам и бандитам очень нравился Гитлер.

- Он приедет к нам? - мигая слезящимися глазами, спрашивал наманганский купец. Тоненький свист

завершал его речь.

К «нам» - это означало туда, в Наманган. Аскарали усмехнулся:

- Разве царь приезжал?

- Я видел губернатора, - говорил, словно оправдываясь, купец. - Был однажды в Ташкенте...

Сейчас он пустится в воспоминания. Благо часто раздаются звонки. Разговоры по телефону Аскарали

затягивает: пусть поймут случайные гости, что он очень занят.

- Гитлер разрешит нам иметь своего губернатора?

- Выбрать? - спросил Аскарали.

Гости не почувствовали насмешки и подтвердили:

- Выбрать. Выбрать...

- Пока что в других странах он своих начальников назначает.

Гости уходили, а Махмуд-бек и Аскарали долго молчали. Нет. Они не вспоминали недавние разговоры.

Они ожидали тишины. Пусть смолкнут шаги за окном.

- Как там? - спрашивал Махмуд-бек.

Аскарали складывал бумаги.

- Плохо... Идут по Украине, Белоруссии. - Аскарали называл города, занятые немцами.

Хозяин начал греметь посудой: готовил турецкий кофе. Махмуд-бек уже не листал сборник стихов.

Книга лежала под руками на всякий случай: если кто зайдет. О том, как много нужно им сделать именно

сейчас, не говорили. И так ясно.

- Здесь слишком много немецких, итальянских специалистов. Инструкторов, - заметил Аскарали. - Они

потянутся к эмигрантам. Кстати, у тебя же есть знакомые немцы. Теперь они дадут о себе знать.

Вероятно, в первую очередь навестят тебя. А японские дипломаты, судя по всему, доживают здесь

последние дни. Ито тоже скоро с тобой встретится.

- Неужели и его?

- Должны попросить. Должны... - твердо сказал Аскарали.

- Как мы решим об агентах? Ито однажды интересовался моими людьми. Если зайдет разговор...

- Если зайдет разговор, - повторил Аскарали, - то передай их адреса. Передай! Пусть когда-нибудь

воспользуются.

Долго и упорно Махмуд-бек по заданию Эсандола подбирал парней - «крепких», «умных», «способных

перенести трудности унижения».

Эсандол остался доволен работой Махмуд-бека. Агенты могли скрывать свои чувства, обиду,

ненависть. Они согласились найти любую работу на советской стороне, трудиться, не обращая на себя

внимания, быть тихими, послушными. И ждать… Хотя бы всю жизнь.

Эсандол давно мечтал о своей резидентуре. Он продолжал думать о будущем Великого Турана.

С помощью Махмуд-бека были перебраны десятки эмигрантов, из которых только шестеро

подготовлены и отправлены в Узбекистан и Таджикистан.

Конечно, Эсандолу нужна более широкая сеть резидентов. Но он хорошо понимал всю сложность их

подбора и подготовки, поэтому не торопил Махмуд-бека.

Сам он по нескольку раз беседовал с эмигрантами, задавал самые неожиданные вопросы.

- Тебя могут призвать в Красную Армию. Ты еще молод.

Рослый эмигрант, сын небогатого ремесленника, коротко ответил:

- Пойду.

- А дальше?

- Буду смотреть, все запоминать. Потом сдамся в плен.

- В плен? - переспросил Эсандол.

Он был удивлен практичностью этого тихого парня.

- Да. Немцы - наши друзья, - отчеканил эмигрант.

- Ты прав. Сейчас они наши друзья...

Эсандол взглянул на Махмуд-бека и еле заметно кивнул. Он благодарил его за верных, находчивых

людей.

Вот к таким резидентам могут потянуться агенты других иностранных разведок. На это и рассчитывал

Аскарали. Находясь постоянно под наблюдением органов госбезопасности, мнимые резиденты Эсандола

станут своеобразной приманкой для японцев... Возможно, и для немцев.

- Пожалуй, мы дадим их координаты и гитлеровцам... - сказал Аскарали.

События нарастали. Сейчас нужно осторожно, внимательно обдумывать каждый вариант новой

операции. Десятки вариантов.

Когда правительство вышлет из пределов своей страны японских дипломатов, это не значит, что их

разведка прекратит свою деятельность. Останутся тихие, незаметные люди.

Активней начинают действовать гитлеровцы. Они смелеют, наглеют с каждым днем. Учреждения,

частные помещичьи усадьбы, мелкие предприятия заполняются немецкими специалистами с

безукоризненной офицерской выправкой.

- Они о себе скажут в какой-нибудь критический момент. При большой победе на одном из участков

фронта.

Аскарали конкретно не назвал на каком.

- Неужели это может случиться? - шепотом спросил Махмуд-бек.

- Нет. . - так же тихо ответил Аскарали и вдруг хлопнул ладонью по столу: - Нет! - Он вскочил, подошел

к Махмуд-беку, обнял за плечи: - Мы с тобой еще посидим в тихом саду. Там, у нас. У воды. Представь,

где-то рядом цветет джида... Представь ее серебристые листья и пьянящий запах. Голова кружится от

такого запаха. И еще: рядом готовят плов. И поют. . Ты слышишь песню?

За окном дервиш призывал проклятия на головы нечестивцев. Дервиш был голоден и ненавидел весь

свет. Он просто ругался, не имея в виду ни одно из конкретных лиц.

Аскарали провел ладонью по своим морщинам и спросил:

- Как дома?

- Все в порядке... - уже у дверей ответил Махмуд-бек.

Дома ждет Фарида. Вчера она спросила о немцах.

- Откуда ты узнала?

- Говорят. . - пожала плечами Фарида.

Они недавно переехали в городскую квартиру, в ту самую, где Махмуд-бек жил с муфтием Садретдин-

ханом. В этой квартире он узнал о войне, о гитлеровцах, которые двигались к Москве.

- Немцы будут в Самарканде? - спросила Фарида.

Махмуд-бек ничего не ответил. Ничего он не скажет и сегодня. Еще рано начинать этот большой

разговор.

В консульстве было спокойно. Шла размеренная, ничем и никем не потревоженная жизнь. По

коридорам не носились взбудораженные люди, в открытые чемоданы не летели помятые вещи. Сам Ито

не колотил кулаками по столу, не возмущался. Его волнение выдавал один лишь жест: консул слишком

часто поглаживал виски. У края стола, подчеркнуто щеголяя солдатской выправкой, стоял Асакура.

Сейчас он не вмешивался в разговор. Лицо было холодным, непроницаемым. Казалось, секретарь

консульства никогда в жизни не имел своего мнения, а был всего-навсего безукоризненным

переводчиком, внимательным и точным. Ито даже не поворачивал голову в его сторону. Он говорил по-

японски и смотрел на Махмуд-бека. В конце концов Махмуд-бек тоже перестал коситься на секретаря.

Перед ним был только один человек - хозяин кабинета, консул Ито.

- Я вынужден вернуться в Токио. Необдуманные действия нашего советника привели к таким

последствиям.

Махмуд-бек изобразил растерянного человека, которого бросают на произвол судьбы сильные,

большие люди.

- Но, господин Ито, что же будет?

- Германия - великая держава, - успокоил консул. - Войска Гитлера победным маршем прошли по

Европе. Они скоро вступят в Москву.

- Так зачем же?..

Ито поднял ладонь: не волнуйтесь, дослушайте.

Махмуд-бек понимал, что японский консул пригласил его для серьезного разговора, а не затем, чтобы

вежливо пожать руку на прощание.

- Этот проходимец, - Ито имеет в виду Усманходжу, - этот жулик снабжал Кимуру ложной, примитивной

информацией.

- Самое страшное в данной истории, - уточнил Махмуд-бек, - что Усманходжа сам верил подобной

информации.

- Настоящий болван, - пальцы опять скользнули по вискам.

- Племенной вождь Абид Назар осуществлял связь с туркменами в Советском Союзе. В основном -

через родственников, старых, безграмотных, недалеких.

- О, бог мой, до чего дошел советник посольства.

- Я пытался...

- Знаю, знаю, господин Махмуд-бек. Но не следует отчаиваться. Впереди у нас слишком много дел.

Ито переложил журнал на край стола, подальше, с глаз долой. Тоненький информационный вестник

сообщает о голоде и нищете в республиках советской Средней Азии.

Подобными сведениями редакция обязана советнику Кимуре.

«Большевики держат крестьян в специальных помещениях. Выпускают под охраной красноармейцев.

Эти помещения называются колхозами».

Нечего сказать - тонкая пропаганда! Здесь теперь каждый бандит знает, что такое на самом деле

колхоз.

...Разговор с дипломатом в офицерской форме был коротким: с него сорвали погоны. Он зашел

домой, простился с матерью и отцом. Говорят, Кимура даже улыбался по-прежнему. Родителям он

сказал, что едет в храм Никко.

Отец понял сына.

Кимура уже вечером, выйдя из машины, пешком пошел по великолепной дороге, которая прячется под

сводами гигантских криптомерий. Триста лет стоят деревья, застыв в причудливых позах, напоминая в

полумраке сказочных чудовищ. Эти чудовища хладнокровно провожают несчастных паломников к храму

Тосегу. Там в молитвах обращаются ко всемогущему Будде. На портале три хитрых обезьянки: одна

зажимает уши, другая прикрыла глаза, третья - рот.

Кимура всю ночь молился. На рассвете там же, в Никко, недалеко от храма, у водопадов, где

прощаются с жизнью, его нашли со вспоротым животом...

- Нас ждут дела, - повторил консул.

Итак, начинается инструктаж.

- Япония никогда не откажется от своей великой миссии. Она поможет народам Востока освободиться

от большевизма.

- Я боюсь, что эту борьбу попытаются использовать в своих целях авантюристы, подобные

Усманходже.

- Второй раз не ошибемся, - успокоил Ито. - Мы будем помогать умным, преданным своей родине

людям.

Махмуд-бек сделал вид, что не заметил комплимента. А консул продолжал:

- Делайте ставку на молодежь. Конечно, нужны авторитеты: бывшие главари банд, духовные лица. Но

пусть авторитеты не будут слишком деятельными. Они, к сожалению, почти все у вас бездарны.

- Они стареют, - напомнил Махмуд-бек.

- Готовьте молодежь.

- Я остаюсь один, - напомнил Махмуд-бек.

- Вы никогда не будете чувствовать одиночества, - твердо сказал консул.

Махмуд-бек вновь поднял брови.

- Да-да... Ни на один день. Мы будем рядом. Я не хочу, да, собственно, и не время подробно

останавливаться на планах борьбы. Скоро все встанет на свои места.

Какое же место определено Махмуд-беку Садыкову? Вероятно, немаловажное. Иначе бы консул не

вызвал его для последнего разговора.

- Вы знакомы с господином Ахмаджаном? - спросил Ито.

- С господином Суэто? - переспросил Махмуд-бек.

- С господином Ахмаджаном, - повторил консул, не повышая голоса, не возмущаясь. Он просто

подчеркнул, заставил гостя понять: иного имени у господина, о котором идет речь, не существует. Теперь,

с сегодняшнего дня, с этой минуты.

Ну как не знать Суэто-Ахмаджана? В городе даже потешались то ли над прихотью, то ли над

серьезным поступком японского гражданина Суэто. Случилась эта история несколько лет назад. Суэто

учился в местной школе, окончил ее и неожиданно принял мусульманство. Теперь он - Ахмаджан и не

вернется в Токио, не заглянет в буддийский храм, где молились его деды и прадеды.

- Вы, вероятно, будете работать с Ахмаджаном. В свое время он сообщит, чего хотят от вас в Токио,

что там думают о судьбе вашего народа.

Очень вежливо, корректно представлен человек, который отныне будет находиться рядом.

Ито поднялся, медленно вышел из-за стола. Поднялся и Махмуд-бек.

- Материальных трудностей вы не будете испытывать. Работайте. Цель у нас одна.

Асакура старательно переводил. Даже на чужом языке японец сумел передать особую степень

почтительности: легкий шипящий звук в коротких фразах. Зубы почти сжаты. И обязательная улыбка.

- Цель одна, - произнес он, - у вас с Чокаевым, у нас с Гитлером. У всех...

Ито протянул легкую, совсем несолидную ладонь.

Махмуд-бек осторожно ее пожал.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

В 1942 году мой народ обратился к воинам-узбекам, к тем, кто сражался с гитлеровцами:

«Человек, хоть раз вкусивший сладость свободы, никогда ее не забудет. Лучше прожить день

свободным, чем сто лет рабом. Сражайтесь, не щадя жизни, за нашу Родину, за нашу свободу! Не

забывайте: за вами, как непоколебимый утес, стоим мы - узбекский народ, стар и млад, мужчины и

женщины!»

К перронам наших вокзалов подходили эшелоны с эвакуированными. Испуганные дети смотрели на

незнакомых людей.

В те дни появились знаменитые строки Гафура Гуляма:

Разве ты сирота?

Успокойся, родной!

Словно доброе солнце,

склонясь над тобой,

Материнской,

глубокой любовью полна,

Бережет твое детство

большая страна.

Здесь ты дома,

здесь я стерегу твой покой.

Спи, кусочек души моей,

Маленький мой.

С полос газет звучал призыв:

«Работать за себя и за товарища, ушедшего на фронт!»

В Узбекистане размещались предприятия, перебазированные из временно оккупированных врагом

районов. Некоторые цехи завода «Красный двигатель» были смонтированы и сданы в эксплуатацию за 3-

4 месяца. В 1942 году этот завод перевыполнял среднемесячные задания на 800 процентов.

Началось строительство первого узбекского металлургического завода. В 1943 году Узбекистан

приступил к строительству одной из крупнейших в стране гидроэлектростанций - Фархадской. На полях

шла борьба за хлопок. Молодежь решила построить на свои деньги авиаэскадрилыо и танковую колонну

«Комсомолец Узбекистана». Во внеурочное время был построен бронепоезд. В ЦК ЛКСМ Узбекистана

пришла телеграмма с фронта:

«Бронепоезд, построенный комсомолом Узбекистана, выдержал первое боевое крещение и с честью

выполнил задание командования. Благодарим комсомольцев Узбекистана, построивших мощную боевую

единицу».

Таков был наш тыл.

ЗОЛОТЫЕ ТОПОЛЯ

Аскарали искал возможность помочь Назиму вернуться на родину. Этот план они и обсуждали с

Махмуд-беком.

- Я вызвал Салима... Может, с ним отправить? - предложил Махмуд-бек.

- Салим, вероятно, скоро пригодится. Скоро, скоро... - проговорил Аскарали.

- Немцы?

- Они. Им давно пора заявиться к тебе.

- Возможно, поэтому и приглашает меня Эсандол!

Турецкий консул стал реже беспокоить Махмуд-бека. Теперь каждая встреча носила очень деловой

характер. Вероятно, участь японских дипломатов обеспокоила и Эсандола.

- Давай все же решим о Назиме, - напомнил Аскарали.

- Я могу положиться только на Салима.

- Хорошо, - согласился Аскарали и взглянул в серое, запыленное окно. - Сколько хороших людей

нужно спасти от этой грязи!

Там, во дворе, надрывался дервиш, предсказывая конец света.

Эсандол возвращался на родину. Его ждала другая работа. Он объяснил коротко, деловито причины

своего отъезда, но о преемнике не сказал ни слова.

Махмуд-бек сам задал вопрос:

- С кем же я буду связан?

- Здесь, в консульстве? - грубо спросил Эсандол. - Ни с кем. - Он изменил тон: - Конечно, в трудную

минуту как турецкий подданный вы имеете право явиться на территорию консульства. Вся же работа

должна осуществляться за этими стенами.

Махмуд-бек не перебивал.

- Вы будете частым гостем доктора Берка.

Махмуд-бек даже приподнялся.

- Вас удивляет? - улыбнулся Эсандол.

Искреннее замешательство эмигранта развеселило консула.

- Удивляет, - согласился Махмуд-бек.

- Почему?

- Он какой-то сонный, ленивый.

- Молодец Берк, - похвалил Эсандол. - Хорошую репутацию создал себе. Но, учтите, это только вид.

Он дремлет, когда нет настоящего дела, а идут пустые разговоры. Потом, ему нравится играть роль

послушного мужа.

- Да... Инга очень деятельна.

- Кстати, сейчас Берк действительно будет послушным мужем. У Инги большие связи среди немецких

специалистов. - Подумав, Эсандол добавил: - И среди итальянских. - Он улыбнулся: - Вам придется быть

тоже послушным... гостем у этой очаровательной тевтонки.

- Хорошо.

- Поймите меня правильно. Это моя просьба и наш приказ. - И с деланной растроганностью сказал: -

Что ж, друг и брат, дорогой Махмуд-бек, а сейчас - давайте прощаться.

Радость Инги Берк была неподдельна. Большие зеленые глаза расцвели. Хозяйка взмахнула руками:

она не находила слов.

- Господин Махмуд-бек, разве так можно поступать! Вы совсем забыли нас!

Инга, вероятно, ни у кого не училась тонкостям восточной лести. Этой наукой она овладела в

совершенстве без посторонней помощи, самостоятельно.

Доктор Берк лениво кивнул:

- Мы давно вас ждем, Махмуд-бек.

- Не хотелось беспокоить, - оправдывался гость. - У всех заботы, дела.

- Дела у нас общие. - Берк с удовольствием затянулся. В кальяне забулькала вода.

- Да, общие, - рассеянно согласился Махмуд-бек.

- У вас, как видно, настроение неважное, - заметил Берк.

- Неважное.

- Почему? - поинтересовался Берк. Он медленно повернул голову к жене. И тогда властная женщина

неожиданно изменилась. Теперь она уже не командовала.

- Я... мне нужно пойти распорядиться... Вы очень, очень кстати, господин Махмуд-бек. У нас сегодня

будут интересные люди. Простите меня, я ненадолго... - и скользнула к дверям.

Доктор тоже переменился. Хотя он по-прежнему, лениво развалившись, сидел в своем потертом

кресле, но сегодня говорил много и внушительно.

- Вы должны, господин Махмуд-бек, познакомиться с нашими друзьями. - Он взглянул на часы: -

Осталось пятнадцать минут. Это - очень аккуратные люди, а пока поговорим о вашем настроении. -

Доктор Берк был в курсе эмигрантских дел. - Растерянность и грызня недопустимы в такое время, -

сказал он. - Вы должны держаться вот так. - Он медленно сжал кулак. Странно, пальцы до этого казались

неуклюжими, рыхлыми и вдруг напряглись, хрустнули суставы. - Вы должны быть готовы к выступлению.

Что получается на деле? - Он презрительно скривил губы.

- Мы многое потеряли.

- Да-да... Этот авантюрист Усманходжа подвел вас под удар. Но нельзя опускать руки. Дорогой мой

Махмуд-бек, - бодро, по-отечески заговорил Берк, - выше голову! Впереди - настоящая борьба. Это

должно окрылить политика и воина.

Махмуд-бек невольно улыбнулся.

- Вот так, мой друг, только так! - продолжал подбадривать Берк, окутываясь дымом.

- Хорошо. Но надеюсь, мы не останемся без помощи.

- Вы догадливы, Махмуд-бек. За этим я вас и пригласил. Через семь минут здесь появятся майор

Штерн и капитан Дейнц. Вы, мой земляк, руководитель большой армии туркестанцев, должны знать, с

кем будете иметь дело. Майор Штерн - великолепный знаток Востока. Почти двадцать лег просидел в

Калькутте. Хорошо знаком с другими, сопредельными странами. Сейчас служит в местной армии как

военный специалист. Капитану Дейнцу около тридцати пяти лет. Тоже военный специалист. Имеет боевой

опыт, сражался во Франции. - Берк поднял голову и прислушался. - Учитесь, Махмуд-бек,

безукоризненной точности.

Послышались голоса. Хозяйка рассыпалась в любезностях и опять сетовала, что дорогие земляки ее

совсем забыли.

Майор Штерн, худощавый человек, взглянул на Махмуд-бека только один раз. Капитан Дейнц

рассматривал эмигранта до неприличия долго, в упор.

За восточным обедом говорили о Европе, которая несет освобождение «порабощенным» народам.

Захмелевший капитан подчеркивал: Европа - край, объединенный Гитлером.

Майор Штерн пил умеренно, не одобрял громкие тосты, но вида не показывал. Он был внимателен к

каждому слову.

В присутствии гостей доктор Берк опять изменился. Говорил мало, слушал, полузакрыв глаза.

Казалось, вот-вот, и он, устав от беседы, откровенно зевнет. Инга вынуждена была напоминать мужу о

его обязанностях хозяина. Берк спохватывался и приподнимал бутылку «Наполеона».

- Франция, - распинался Дейнц, - что бы она делала без нас!

- Коньяк, - сказал майор Штерн.

Дейнц тупо посмотрел на строгое лицо старшего товарища; не зная, как оценить реплику: упрек или

шутка?

- А мы заставим их делать оружие, танки, - заявил капитан.

Прощаясь, майор Штерн сообщил Махмуд-беку свой адрес и попросил зайти. Но только ночью.

- Я служу в армии. Понимаете?

- Понимаю.

Майор Штерн улыбнулся, впервые за весь вечер.

- Мой дом на центральной улице.

В последнее время Махмуд-бек чувствовал на себе чьи-то настороженные взгляды. Казалось, за ним,

не отставая ни на шаг, следили, шли на цыпочках, прижимаясь к стенам. Он стал брать с собой браунинг.

За несколько лет, которые Махмуд-бек провел среди врагов, ему ни разу не приходилось

воспользоваться оружием. Да это и бесполезно. Не успеешь его вытащить, как свора фанатиков

растерзает тебя, разорвет. Здесь война была совсем другой. Оружием служили слова и поступки.

Неосторожные поступки и слова могли оказаться роковыми.

...Махмуд-бек нырнул в тень и встал около ворот. Доски обиты металлическими полосами. Крепкие,

добротные ворота. Зажиточно живут в этом доме. Во дворе завозились собаки, лениво гавкнули. Махмуд-

бек замер. Шаги все ближе. Вкрадчивые, осторожные.

Человек прошел мимо, остановился, метнулся в один из переулков.

Махмуд-бек узнал его. Это был лакей Саида Мубошира.

Майор Штерн умел обходиться без отдыха. Выглядел он свежо, бодро, готов был взяться за любое

трудное дело.

- Мы очень многое о вас знаем, господин Махмуд-бек. Поэтому я предлагаю вам руку помощи.

- Я благодарен... - начал Махмуд-бек.

- Это наш долг, - бесцеремонно перебил Штерн. - Фюрер обещал вашим руководителям помощь. Я

только выполняю волю фюрера.

Махмуд-бек уже приготовился выслушать очередную речь о борьбе с большевизмом, о задачах

великой Германии, но майор не любил высокопарных речей.

- Перейдем к делу.

- Я вас слушаю, господин майор.

- Меня интересует наличие людей, способных взяться за оружие.

- У нас было много неприятностей.

- Знаю. Я не требую назвать точные цифры сейчас, немедленно. Вы доложите их при следующей

встрече.

- Хорошо, господин майор. Это можно сделать.

- Итак, количество людей, количество отрядов, вооружение, имена командиров... Курбаши.

- Хорошо.

В комнате ничто не напоминало о том, что хозяин долгие годы жил в Индии. Европейцы, побывавшие

в экзотической стране, любят украшать свои жилища шкурами бенгальских тигров, поржавевшим

орудием из арсеналов магараджей, буддийскими статуэтками. Комната была обставлена недорогой

мебелью; единственный ковер, книги - все свидетельствовало о том, что человек живет здесь временно.

Штерн перехватил взгляд Махмуд-бека:

- Я вас ничем не угощаю... Впрочем, если хотите - виски, коньяк, «золотая» водка? Но я видел, вы у

Берка не пили.

- Спасибо, я не пью.

- Кстати, и моя жизнь сложилась так, что я тоже не привык к спиртным напиткам. Держу для гостей.

Небольшое отступление перед серьезным разговором.

- Наше командование намеревается нанести решающий удар по Красной Армии. Русские его не

выдержат. Уже сейчас регулярные войска в основном разбиты. Бои идут главным образом с

партизанами. Я советую рассказать об этом вашим землякам.

- Они ждут подобных вестей.

- Можете порадовать. Мы вооружим вас новейшим оружием, вплоть до танкеток.

- Спасибо, господин майор.

- Высадку десанта и переход границы назначим в соответствии с общим планом наступления

немецких войск.

- Хорошо.

- Я прошу уточнить количество ваших солдат и немедленно приступить к формированию отрядов.

Встречаться нам придется очень редко.

- Это к лучшему, господин майор, - сказал Махмуд-бек. - Сегодня я заметил, что за мной следят.

- Да? - насторожился Штерн.

- Эмигранты.

- A-а... - облегченно вздохнул немец. - Что им надо?

- Здесь у меня есть враг. Правительственный чиновник Саид Мубошир. Следит его человек.

Махмуд-бек в ту ночь еще не думал, что сказал лишнее.

Курширмат пошевелил губами. Он не был готов к конкретному вопросу.

- Пять тысяч... - выдохнул курбаши.

Такая цифра насторожила даже Махмуд-бека. К ней могли подозрительно отнестись и немцы.

Деловые люди, они могут устроить проверку. Пока в этом смысле все было спокойно. Майор Штерн

полностью доверяет Махмуд-беку и не станет инспектировать войска ислама.

- Речь идет, в основном, о молодых джигитах, - мягко объяснил Махмуд-бек. - Способных прыгнуть с

парашютом, овладеть новым оружием.

Курширмат опять задумался.

- Две тысячи всадников... Полторы тысячи джигитов для десанта.

- Где и когда я могу встретиться с сотниками? - спросил Махмуд-бек.

Это было необходимо. Вдруг немцы решили бы увидеть джигитов своими глазами.

Курширмат, уже не задумываясь, стал называть торговые ряды, мастерские, где работали и жили его

верные люди.

Потом подсчитали, сколько всадников могут собрать другие курбаши. Были группы по десять -

двадцать человек. Их объединяли в отряды по сто - двести джигитов.

В этот же день Махмуд-бек прошелся по кривым улочкам, где в темных конурках тосковали мелкие

торговцы. На первый взгляд то был нищий сброд, доживающий свои годы на чужой земле.

Сорокалетний мужчина смотрел немигающими глазами на улочку. Он был в старом халате. Широкие

плечи опустились от безделья и невзгод. Перед ним стояла чашка с насваем - жевательным табаком,

рядом лежали кулечки из старой бумаги. В кучке насвая торчала почерневшая ложка.

В лавчонку еще одному человеку уже не забраться. Возможно, у торговца есть и другой товар, за

продажу которого не поздоровится, узнай о том полиция. Пусть несколько граммов, два-три сероватых

комочка анаши... На торговле одним лишь насваем быстро ноги протянешь.

Многие в последнее время пристрастились к наркотикам. Даже в мечети появлялись с мутными

глазами.

Торговец насваем горячо приветствовал почетного гостя и сразу прикрыл свою лавчонку старой

берданой. Он был рад поговорить с человеком, от которого зависит скорое возвращение на родину и (да

поможет аллах!) счастливая жизнь в своем богатом доме. Сейчас, как многие эмигранты, торговец

насваем жил в сырой комнатке с земляным полом. Цветного паласа с лихвой хватало, чтобы покрыть

бугристый пол. Хозяин говорил невнятно, мешала щепотка насвая, которую он положил под язык.

Наконец, приподняв край паласа, торговец смачно сплюнул на пол и стал жаловаться на скудные

доходы. Рядом с ним был зажат в уголке дешевый кальян, сделанный из тыквы-горлянки.

Эмигрант угощал Махмуд-бека чаем и задавал десятки наивных вопросов. Скрывая раздражение,

Махмуд-бек втолковывал далекому от политики человеку, что теперь англичане - союзники русских и вся

надежда на немцев.

- Хорошо, - согласился хозяин, - а Германия поможет вернуть наши дома, землю, скот?

- Скот давно подох! - грубо сказал Махмуд-бек.

- А землю?

- Конечно!

- Я согласен, - выпятив грудь, быстро произнес торговец, - хоть сейчас.

- Оружие...

Хозяин сорвался с места и вскоре вернулся в комнату с тяжелым длинным свертком. Он размотал

промасленные тряпки, осторожно, словно бинт, прикрывающий рану, и Махмуд-бек увидел тщательно

смазанную винтовку и саблю, которая легко вытаскивалась из ножен.

Сосед торговца насваем был более зажиточным - хозяин мастерской. В глубине двора несколько

женщин вышивали тюбетейки.

- Когда я беру новую тюбетейку, то, стыдно признаться мужчине, плачу, - хозяин вздохнул. Глаза у него

были сухие, злые, жадные.

Махмуд-бек вспомнил Мавляна, который едва ли не спал в интернате в помятой, потрепанной

тюбетейке.

- Родина... - сказал Махмуд-бек.

- Да, Махмуд-бек, родина. Говорят, Гитлер взял Москву?

- Говорят.

- Сколько же мы будем сидеть?

- И здесь немцы решили помочь нам. Дают оружие.

- Оружие? - усмехнулся хозяин мастерской. - Пройдемте, дорогой Махмуд-бек.

В узкой клетушке опять промасленные тряпки и запах металла.

- Три винтовки. Сам возьму, сын возьмет и батрак. Смотрите...

В ящике - так же тщательно смазанные обоймы с патронами, ребристые лимонки.

Узкий переулок, приютивший десятки эмигрантов, на вид был неприметным - пыльным и тихим. Но

почти за каждой калиткой, за глинобитными заборами жила и росла злоба. Ночами, когда выли и

грызлись собаки, когда изредка раздавались монотонные удары колотушки сторожа, эти люди молились

и бережно смазывали оружие. Пусть этих людей не десятки тысяч, как утверждает Курширмат, но они

еще есть. Дай им волю, они станут опасными врагами.

Итак, вздумай немцы провести инспекцию, им можно показать дома, населенные воинами.

Пожалуйста!

Но майор Штерн хмуро отмахнулся от такого предложения:

- Какой смотр! Мы не имеем права шагнуть в сторону от центральной улицы. Обстановочка... Но

ничего, скоро все изменится.

Сведения о численности басмаческих шаек удивили и обрадовали гитлеровца.

- Это настоящая армия! Но как отнесутся ваши руководители к немецким инструкторам?

- Благосклонно, господин майор.

- Тогда каждый курбаши - я имею в виду крупного, - каждый курбаши будет иметь советника, хорошего

военного специалиста.

- У нас уже сейчас насчитывается более тридцати отрядов, - напомнил Махмуд-бек.

- Если нужно, немецкие агрономы и врачи, проживающие здесь, возьмутся за оружие. Военными

специалистами армия свободного Туркестана будет обеспечена.

Такие высокопарные слова майор Штерн произносил редко. Он даже сам почувствовал неловкость и

поспешил вернуться к деловым вопросам.

Как-то Махмуд-бек на приеме в японском консульстве смотрел буйный ковбойский фильм. События

сменялись одно за другим. Мчались кони, петляло в воздухе лассо, широкополые шляпы слетали с голов

от метких пуль. Этот фильм невольно вспомнился в тихую ночь, когда майор Штерн раскрыл

ошеломленному гостю обширную программу борьбы. Ограничиться тридцатью отрядами нельзя. Глупо

такими силами начинать боевые действия против глубокого тыла врага. Нужно учитывать возросшую

степень сознательности населения, его патриотизм.

Махмуд-бек старался не показывать удивления. Совсем недавно майор Штерн говорил о разбитой

Красной Армии, о разрухе в тылу. Когда же дело дошло до непосредственных действий, он трезво и

серьезно оценивает обстановку.

- Следовательно, необходимо расширить фронт. . Третий фронт.

Вероятно, этот термин был рожден раньше. Но майор Штерн сделал вид, что ему пришло это в голову

лишь сейчас.

- Именно - третий фронт. .

- На севере нас поддержат туркменские джигиты курбаши Хайльфа Кизил Аяк Абдидин Максума. Там

же ждет сигнала киргизский курбаши Камичин-бек, - сказал Махмуд-бек.

- Отлично. Вам нужно иметь связных, способных покрыть это расстояние не менее чем за сутки.

- Связные будут, - заверил Махмуд-бек.

- За это время, - продолжал майор Штерн, - наши самолеты доставят к границе легкие танкетки,

орудия и пулеметы. На место прибудут инструкторы. О готовности отрядов я вас прошу доложить через

пятнадцать дней.

- Хорошо, господин майор.

- Вам предстоит сделать следующее: необходимо послать несколько агентов в Индию. Нас интересует

положение англичан. Агентов будет инструктировать капитан Дейнц.

- Хорошо.

- И еще одна просьба, - вежливо заключил майор. - Вам известно, что в одной восточной стране стоят

советские гарнизоны?

- Известно.

- Кто служит в армии?

- Есть и узбеки.

- Вы великолепно осведомлены, господин Махмуд-бек! Вот там-то и должен находиться ваш человек.

- Мы думали об этом.

- Можете предложить кандидатуру?

- Аннакулы Курбансаидов. Туркмен. Сорок два года. Бывший советский работник. Бежал от суда.

Знает русский язык, - сообщил Махмуд-бек.

- Я с ним должен встретиться. Но больше с вашими людьми и с вами не стану встречаться. Не стоит

рисковать. Навещайте дом Берка.

- Хорошо, господин майор.

В эту ночь они решили послать агента к советской границе. Махмуд-бек предложил преданного,

опытного человека Салима, который уже успешно выполнял серьезные задания. Майор, оказывается,

слышал об этом человеке от своих японских друзей.

Аннакулы Курбансаидов появился у муфтия Садретдин-хана несколько лет назад, еще в святом

городе. Тогда муфтий не собирался трогаться в далекий Кашгар и деятельно руководил эмигрантами.

Аннакулы очень быстро, через полгода после бегства из Советской Туркмении, спустил свои деньги. Он

радовался встрече с муфтием, заискивающе смотрел в глаза святому человеку. Сейчас Курбансаидов

влачил жалкое существование, ходил по гостям, чтобы подкрепиться куском лепешки.

Для встречи с майором Штерном Курбансаидов приоделся, подтянулся, почувствовав себя нужным

человеком. Он понравился немецкому разведчику. Майор Штерн пообещал ему высокий пост после

победы над большевиками и вручил пачку долларов. Добрая половина ассигнаций была отпечатана в

Берлине. Отвыкший от денег, погрязший в долгах и нищете, «служитель ислама» все ассигнации счел

настоящими. Он поклялся выполнить свой долг и отправился в опасную последнюю дорогу.

В Индию уходили три агента.

Капитан Дейнц придирчиво расспрашивал их о жизни, экзаменовал. Эмигранты не очень хорошо

разбирались в хитросплетениях политики европейцев на Востоке, но Махмуд-беку сравнительно легко

удалось вбить в затуманенные головы несколько истин: англичане заодно с русскими. Они - враги.

Самые верные друзья - немцы. Верным друзьям нужно знать положение англичан в Индии, количество

войск.

В выполнении задания должны помочь люди Махмуд-бека, находящиеся в Калькутте. Махмуд-бек дал

адреса дервишей и пароль.

Разговор происходил в присутствии капитана Дейнца и произвел на гитлеровца большое впечатление.

Далеко заползли туркестанцы. Осмотрительные люди.

Махмуд-бек представил, как к английским агентам заявятся нежданные гости с поручением от

«верного друга» великой Германии.

Самый старший, тридцатипятилетний купчишка, впервые встретившийся с иностранцем, неловко

крутил в толстых пальцах сигарету, которой его угостил капитан. Два молодых джигита, потерявшие на

чужбине и состояние, и отцов, были злы, готовы идти хоть на край света.

Ушли эти люди в Индию в скромной одежде паломников, каких много на дорогах Востока. Никто не

заметил их исчезновения. И никто никогда не вспомнит о них.

Назим не понимал всего, что происходит вокруг. Он знал только одно: ему желают добра. Юноша

повзрослел, вытянулся. Над губой легла черная полоска. Только плечи были узкими да слегка

ссутулилась спина. Всерьез Назим не работал. Аскарали не хотел привлекать внимания к способному

юноше. Местные ювелиры как с цепи сорвутся, затянут юношу в свои сверкающие лавчонки, тогда

исчезновение Назима может вызвать лишние разговоры.

Юноша был вроде мальчика на побегушках у Аскарали.

Салим уже несколько раз побывал в конторе оптового купца: присматривался к юноше, с которым

предстояло пройти нелегкий путь. С трудом скрывал радость. Ему было как-то не по себе в присутствии

Аскарали и Махмуд-бека. Он пытался как бы вознаградить их - рассказывал им веселые истории о

последних чудачествах муфтия Садретдин-хана. Аскарали и Махмуд-бек искренне смеялись. Но им-то

еще оставаться здесь.

Салим чувствовал, как накаляется обстановка в городе. Он заучивал имена курбаши, цифры,

показывающие подлинное количество воинов ислама, расположение становищ, эмигрантских аулов,

имена немецких разведчиков, военных специалистов - короткий, обстоятельный доклад в Центр.

- Не бросай парня, - сказал Аскарали. - Ему нужно во многом разобраться, многое понять.

- Он будет учиться.

- И ты будешь, - твердо сказал Аскарали.

- Мне уже под тридцать, - вздохнул Салим.

- Все равно. Кончится война - пойдешь учиться. Кстати, перстень возьми. Сберегите его.

- Может, оставите... На всякий случай!

- Нет. - Аскарали повертел перстень, в который раз посмотрел на верхушки тонких тополей.

Колышутся веточки под заходящими лучами солнца. Где-то далеко-далеко - снежные горы.

Махмуд-беку приснились золотые тополя. Но даже сон этот не дали досмотреть. Стучался сосед

Суэто-Ахмаджан. Ночной визит мог быть вызван исключительным событием.

- У меня гость, - сообщил Ахмаджан.

В комнате сидел местный чиновник. Ахмаджан не стал его представлять, а коротко сказал:

- Послушайте, господин Махмуд-бек.

Чиновник рассказал, что два часа назад состоялось первое заседание нового правительства

Туркестана. Заседание проходило на квартире Саида Мубошира. В числе присутствующих находился

толстоватый немецкий офицер в очках.

- Капитан Дейнц, - пояснил Суэто-Ахмаджан.

- Что бы это значило? - растерянно спросил Махмуд-бек.

- Ему нужно заплатить, - японец глазами показал на чиновника.

- Сейчас, сейчас, - заторопился Махмуд-бек.

Он не мог прийти в себя.

Когда чиновник, кланяясь, вышел из комнаты, Суэто зло сказал:

- Немцы путают все карты. Они слишком рано затеяли опасную игру. - Сдержанный Суэто выругался.

Приближался рассвет. Перед домом, надрываясь, выла собака.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Девятого мая, в Праздник Победы, людьми владеет и радость, и печаль. Пожилая женщина идет с

цветами, а в кулаке мнет платочек, мокрый от слез.

Знакомый фронтовик пожаловался мне, что утром дала о себе знать рана. Давным-давно

зарубцевалась. Вдруг через четверть века - острая боль.

Тревожат раны, и кинокадры, и звуки фронтовых песен, и даже бодрый походный марш.

Девятого мая к могилам солдат приходят тысячи людей.

У пионера между бровей появляется строгая морщинка. Рядом я слышу едва сдерживаемое глухое

рыдание. Кого на войне потеряла эта женщина?

Склоняет голову ветеран. По его медалям нетрудно определить боевой путь: Москва - Вена - Прага.

Сколько осталось на этом пути холмиков со скромными пятиконечными звездами...

Тогда, прощаясь с друзьями, солдаты не плакали.

Легкий звон орденов и медалей. Ветеран поднимает руку и неловко, по-мальчишески, кулаком

проводит по щекам.

Он замечает меня.

- Вот как получается, - смущенно говорит фронтовик. Взглянув на мой орден Красного Знамени, он

замечает: - Редко носишь, а зря.

Орден я получил пять лет назад: в связи с двадцатилетием победы над фашистской Германией.

- На каком пришлось, браток?

- Пришлось, - неопределенно отвечаю я.

Мы смотрим на ровный строй пионеров. Над ними у ограды поднимаются тополя. Утреннее солнце

осветило верхушки.

- Золотые тополя, - невольно говорю я.

- Какие? - удивляется фронтовик.

- Да так...

Он больше не стал задавать вопросов.

Здесь, возле солдатских могил, у каждого свои воспоминания.

СЧИТАННЫЕ МИНУТЫ

За подобным дастарханом эмигранты не сидели давно. От горячих лепешек, сдобных и слоеных, с

тмином, с кунжутным семенем, шел неповторимый запах, напоминая о далеких днях.

На блюдечках лежали куски халвы - ореховой, медовой; зульбия - из тонких слоев теста; занжибал - с

примесью кофе; парварда - во вкусе которой вместе с сахаром давал себя знать и перец. Матово

поблескивал нават - твердый комковый сахар, лежали в ярких бумажках чужеземные конфеты.

Чайники то и дело поднимались над дастарханом, чтобы через минуту тяжело, степенно опуститься

со свежим ароматным напитком на с трудом отыскиваемое свободное место, потому что уже появилась

еще одна тарелка с пирожками, с колечками казы - конской колбасы.

За дастарханом сидели члены только что сформированного правительства Туркестана. Премьер-

министр Саид Мубошир угощал своих верных друзей. Самый молодой член правительства - министр

просвещения Рустам Джумабаев разливал чай и, как приближенный к главе, к его дому, приглашал,

протягивая руку к дастархану:

- Пожалуйста, уважаемые, пожалуйста.

Пальцы мелькали над дастарханом. Сухие и скрюченные, толстые и жирные. Все они жадно, цепко

хватали колбасу, пирожки, куски холодной баранины. Нетронутыми оставались орехи и фисташки.

Пожелтевшие, гнилые зубы напрасно пытались разгрызть крепкую скорлупу. Даже фисташки с

трещинкой на бочку не поддавались таким зубам. Вспомнив молодость, гости брали по два ореха,

сжимали в кулаке. Орехи соскальзывали, вырывались.

Рустам подносил чай, разливал, подавал пиалы, улыбался старшим. Не догадывался, что старшие, не

сговариваясь, пришли к выводу: выскочка, интриган.

- Уважаемые господа! - торжественно произнес Саид Мубошир. - Пожалуйста, угощайтесь.

И все наперебой стали протягивать руки к широким блюдам, приглашая друг друга.

- Пожалуйста!

Тонкий серпантин нарына заскользил из пальцев в бульон. Пошли по кругу чашечки с приправами -

гранатовым соком и уксусом.

Угощение затягивалось.

Деловая часть сегодняшнего собрания была более краткой. Распределяли портфели министров

легко. Для каждого вроде нашлась подходящая должность в новом правительстве. Человек, получивший

должность, принимал поздравления, но нередко в то же время думал: «Обидели! Самые жирные куски -

казна, земледелие, вода, хлопковая промышленность, железная дорога - себе захватили!..»

Должности поменьше, менее доходные, вроде министерства просвещения, достались молодым и

промотавшимся людям.

Саид Мубошир произнес речь, призвал к сплочению.

В деловой разговор не ввязывался большой немецкий гость. Рустам переводил речи, представлял

новых министров. Капитан Дейнц протягивал руку, пожимал ладони. Слабые, крепкие - всякие.

С обеда, сославшись на дела, Дейнц ушел. Его присутствие немного сковывало курбаши, баев,

торговцев. Громко втягивая бульон с длинным серпантином нарына, подгоняя его кусочками лепешки к

краю касы, министры чавкали, хвалили хозяина, забыв о делах.

Почти в полночь подали плов. Золотистые горки на больших глиняных блюдах - ляганах венчали

хорошо прожаренные куски, аппетитные косточки. Кости предназначались для уважаемых людей. Один

мосол положили перед Саидом Мубоширом.

Мосол лежал крупный, покрытый мясом. Стукни мослом по ладони, и из него выпадет жирный,

дрожащий мозг. Все члены правительства, хотя и не были голодны, невольно косились на эту кость.

Камень пролетел над головой и глухо стукнулся, потонув в пыли. За ним - второй. Махмуд-бек

прижался к забору. Тени метнулись в переулок. А Махмуд-бек даже и не пытался достать оружие.

Неужели опять люди Саида Мубошира?

Махмуд-бек перешел пустынный Фруктовый базар. Одинокий сторож молча посмотрел вслед хорошо

одетому господину. У горок дынь спали крестьяне, завернувшись в свои лохмотья. Обязательно у каждой

горки - мальчишка. С детства ребята привыкают к делам, готовятся заменить хилого, больного отца или

деда.

Чайхана была уже закрыта. Махмуд-бек постучался. Хозяин вначале недовольно поворчал, но, открыв

дверь, отступил с поклоном:

- Пожалуйста, господин.

Вероятно, у Махмуд-бека был довольно растерянный вид.

- Что случилось?

Махмуд-бек стоял перед человеком, который многое знал. Выслушав гостя, он возмутился:

- Я разбужу работника. Он проводит вас. Одному нельзя ходить.

Но прежде чем пойти за работником, хозяин усадил Махмуд-бека.

- Теперь можно не только подозревать. Это они. Точно.

- Кто? - не понял Махмуд-бек. - Люди Мубошира?

- Нет, другие, - твердо сказал ферганский чайханщик.

В среде бедных эмигрантов давно зрело недовольство своими лидерами. До бедняков все-таки

дошли слухи о новой жизни на родине. Светлые головы сами пришли к выводу: баи и курбаши ни к чему

доброму не приведут.

Чайханщик слышал угрозы в адрес Курширмата и Махмуд-бека. Но не придал этому значения. Сейчас

он возмутился:

- Вот что затевают, нищий сброд!

А Махмуд-бек спешил поделиться этой радостью с Аскарали.

Тот был тоже доволен.

- Приятно, что люди начинает все понимать. Однако будь осторожен. Особенно сейчас. Не хватает в

последние дни получить удар, да еще от друзей.

Последний день...

С утренним караваном Аскарали уходил в другую страну. Об этом пока никто не знал, кроме Махмуд-

бека. Завтра на рассвете узнает хозяин и несколько постояльцев, которые только и заняты тем, что

следят за чужой жизнью.

- Ты покинешь город в крайнем случае через два дня. В крайнем случае, - подчеркнул Аскарали. - Не

позже.

- Но как оставлять эту свору? - развел руками Махмуд-бек. - Они и правительство создали.

- Правительство смешное, - покусывал губу Аскарали. - Смешное... Да...

Он думал о кучке эмигрантов. Конечно, как правительство они не будут признаны ни одной страной,

ни одной разведкой. Но их, озлобленных, готовых на любую подлость, все-таки могут использовать враги.

Даже немцы начали заигрывать с Саидом Мубоширом. Это понятно. В случае гибели, провала Махмуд-

бека гитлеровцы делают ставку на Мубошира.

- Откуда они о нем узнали? - спросил Аскарали.

- Кажется, - медленно проговорил Махмуд-бек, - кажется, я сам рассказал о Мубошире.

Он был готов покаяться, но Аскарали остановил его взмахом руки:

- Сейчас это не имеет значения. Немцы выходят из игры завтра-послезавтра.

- Мубошир остается.

- Ты прав, - опять задумался Аскарали. - Остается... Немцы могут обнадежить их. Мубошир будет

ждать.

Казалось, все варианты были уже пересмотрены десятки раз. Сегодня можно свернуть всю работу и

покинуть город. Завтра-послезавтра в дипломатических кругах разразится большой скандал. Завтра-

послезавтра дипломатические представительства Советского Союза и Великобритании заявят протест

по поводу действий немецких специалистов, направленных против союзников. Местное правительство,

разумеется, примет конкретные меры. И нужно же, чтобы в эти минуты встало новое препятствие: Саид

Мубошир, тот самый, с которым, казалось, давным-давно все покончено.

Аскарали предлагает свой план. Махмуд-бек молча слушает. Затем делает несколько замечаний.

- Пожалуй, на этом остановимся, - говорит Аскарали. - Будь осторожен. Прошу тебя покинуть город как

можно быстрее.

- Ты уже говорил, - улыбается Махмуд-бек.

- Тогда говорил, а сейчас приказываю. Будь осторожен. Ты теперь остаешься совершенно один. Если

же... - Аскарали не хотелось говорить о последней возможности.

- Если что случится, придет на помощь один из местных интеллигентов, врач. О тебе он, конечно, по-

настоящему ничего не знает. . Кого думаешь оставить связным?

- Шофер Шамсутдин... Он точно все передаст. В смысл не будет вдаваться. Мне предан.

- Хорошо... А теперь давай прощаться...

- Надеюсь, мы скоро увидимся, - как можно бодрее сказал Махмуд-бек, Но голос его дрогнул,

прозвучал глухо, сдавленно.

Махмуд-бек понимал, что времени для завершения дел у него остается в обрез. Считанные минуты.

В городе шла своя жизнь. О событиях в мире могли знать торговцы, менялы, крупные чиновники.

Одни следили за ценой на товары, за курсом денег, другие прикидывали: как на их личном благополучии

отразится победа гитлеровцев в России.

Грамотных, читающих газеты людей трудно встретить в караван-сараях и чайханах. Здесь пользуются

слухами, которые приносят торговые люди из других стран. Купцы, чувствуя внимание окружающих,

медленно пьют чай, рассказывают не спеша, украшая рассказ невероятными фактами и событиями.

Иногда одной фразы достаточно, чтобы замерла вся чайхана и выжидающе уставилась на спокойное

лицо рассказчика.

- Гитлер пришел в Москву.

Тут купец стирает пот, отдувается, нарочно меняет тему разговора, задав кому-нибудь вопрос о ценах

на рис. Ему торопливо ответят и ждут продолжения рассказа.

Махмуд-бек обычно присаживался рядом с внимательными слушателями. Его реплики или

иронические улыбки портили настроение рассказчикам. Путаясь, заикаясь, ссылаясь на занятость, они

комкали свое повествование.

Сейчас Махмуд-беку было не до очередного рассказчика. Он искал Нормухамеда, младшего брата

Курширмата. Нормухамед встречался с эмигрантами в чайханах, стараясь их расположить к себе

добрыми советами, разговорами о будущем. Он тоже метил в вожди. Создавая себе авторитет спокойно,

медленно, не слишком ввязываясь в интриги. Нормухамед надеялся, что в конце концов уважаемые

старцы выдохнутся, а такие лидеры, как Махмуд-бек, непременно сломают шею.

Нормухамед выжидал... В то же время он не прятался, старался почаще быть на виду. Махмуд-бек

хорошо знал, какого врага он оставляет на свободе.

В этой чайхане Нормухамеда не было. Следовало бы повернуться и уйти. Но, услышав очередную

«новость» из Москвы, Махмуд-бек не выдержал и грубо сказал купцу:

- Если бы Гитлер вошел в Москву, мы сегодня бы выехали в Ташкент.

Купец обиженно засопел. Пожал плечами, сделал вид, что не отвечает за эти слухи: ему рассказали, а

он передал.

- Наша беда, что немцы бегут. . - не выдержал какой-то высокий, сановитый старик. - Бегут! А мы на

них надеялись...

Махмуд-бек поймал чей-то торжествующий взгляд. Но человек торопливо, чтобы не выдать своего

настроения, наклонил голову. Лоснилась старая тюбетейка, на халате пестрели заплаты.

Это один из тех, кого обманули, кто за долгие годы на чужбине понял ошибку, кто глубоко прячет

ненависть к своим врагам, в том числе к преуспевающему Махмуд-беку.

После грубой, откровенной реплики сановитого старика присутствующие старались не смотреть друг

на друга.

Плохо им, лидерам. Плохо им, кто надеялся на помощь Гитлера.

Махмуд-бек понимал важность таких откровенных, хотя и коротких встреч. Уже сегодня отсюда, из

чайханы, поползут слухи по кварталам эмигрантов, в базарные ряды, в караван-сараи.

Исчезновение лидеров, их аресты сыграют важную роль. Простые люди увидят, насколько непрочна

власть сильных людей, которые и на чужбине пытались быть заправилами.

Заметались лидеры эмиграции. Не скрыть напряженного состояния, испуганных взглядов, тревожных

вопросов.

У становища, что было поначалу тихим, прозвучали гулкие выстрелы.

В тихом переулке просвистел камень.

Они, эти простые люди, шли по следам, вначале крадучись, а потом уже стали сжимать кулаки,

поднимать оружие, хвататься за булыжники. Рождалась месть за свою искалеченную жизнь.

Жаль, что к таким людям Махмуд-бек не может подойти, протянуть руку и поговорить.

Он бы мог им сказать очень многое...

Махмуд-бек вынужден в оставшиеся часы искать еще одного врага.

С Нормухамедом он встретился в ферганской чайхане. У этого человека большая выдержка.

Поздоровавшись, Нормухамед спросил:

- Что-нибудь случилось? - и протянул пиалу с чаем.

Махмуд-бек не скрывал своей тревоги. С хитрым, умным врагом нельзя играть в прятки. Сейчас

необходим откровенный разговор. Махмуд-бек показал глазами в пустующий угол чайханы. Нормухамед

понял и первым поднялся с места.

Услужливый чайханщик перенес поднос с лепешками, изюмом, курагой, чайник, пиалу.

- Так что же случилось, уважаемый Махмуд-бек?

Конечно, ему все известно. И мнение местных властей о лидерах эмиграции, и грызня среди лидеров,

и угроза, которая нависла над всеми, кто был связан с иностранными дипломатами.

- Беда... - сказал Махмуд-бек. - Случилась беда. Наши неосторожные действия обратили на себя

внимание властей. Гитлер очень далеко. А Советы близко. С Советами никто не будет ссориться из-за

нас, чужих, бездомных людей.

Нормухамед понимающе кивнул.

- Вы хотите отойти от борьбы за родину и нацию? - спросил он.

- Нет, уважаемый Нормухамед... Я не отойду от борьбы, что бы ни случилось. Я боюсь, что

оставшиеся на свободе такие люди, как Мубошир, могут испортить дело. Они уже не раз приносили нам

несчастье.

- Вы правы, Махмуд-бек.

- Поэтому я буду откровенен.

- Слушаю, Махмуд-бек.

- Ни на одного человека господин Мустафа Чокаев не может положиться. Люди слишком много

думают о личной корысти.

Нормухамед по-прежнему сохранял удивительное спокойствие, хотя уже понял, к чему клонит

Махмуд-бек.

- Я доложил господину Чокаеву о вашей кандидатуре. Сказал, что только вы способны возглавить

движение народа за освобождение родины.

- Я далеко от этих дел... - уклонился Нормухамед. - У меня, к сожалению, нет опыта.

- Вы сильнее Мубошира... - коротко сказал Махмуд-бек.

Это заверение понравилось Нормухамеду, но он промолчал.

- Нельзя, чтобы такой человек, как Мубошир, способный на предательство, на подлость, решал

судьбу нации.

- Вы правы, Махмуд-бек.

- Поэтому я обращаюсь к вам... Что бы со мной ни случилось, я не прерву связей с нашими

иностранными друзьями. И постараюсь довести до вашего сведения все задания наших друзей.

Нормухамед наблюдал за чаинкой, которая не могла прибиться к краю пиалы.

- Но вы в свою очередь должны информировать меня о всех делах. О всех без исключения... - сказал

Махмуд-бек. - Иначе повторится старая история. Наши друзья немцы очень недовольны обстановкой...

Многолетняя грызня в среде руководителей эмиграции создала о нас плохую славу.

Нормухамед и раньше понимал это. Однако он не подумал о простой истине: на шатких, враждующих

между собой руководителей нельзя возлагать большие надежды.

Вот почему Махмуд-бек в трудную минуту обратился именно к нему, Нормухамеду.

- Создание без нашего ведома нового правительства - глупая выходка... - продолжал Махмуд-бек. -

Эта выходка дорого обойдется нам. Мы должны исправить положение.

Заключался союз... В длительность этого союза Махмуд-бек не верил. Но первое время Нормухамед

будет честно выполнять все требования, будет информировать о делах.

И это - очень важно...

Фарида уже не задавала вопросов. Она видела, как изменился муж в последние дни. Он очень редко

бывал дома, мало спал. Женское чутье подсказывало ей о надвигающейся беде. Лишним вопросом

Фарида могла еще больше испортить настроение мужу, а ему и так неспокойно, плохо.

Второй месяц они живут в городском доме. Раньше к Фариде приходила старуха с внучкой. Сидели,

пили чай, вышивали, вспоминали свое детство или слушали рассказы старухи о жизни в узбекских

кишлаках.

Что они видели, молодежь! Четыре серые стены, в чужих домах, на чужой земле... Здесь тополя не

такие стройные, не так пахнут цветы, не такие гранаты, а уж о сладости винограда и говорить не

приходится...

Фарида хотела давно спросить мужа о родине. Он много знает, видел родину.

Этот вопрос Фарида, не сдержавшись, задала сегодня:

- Мы когда-нибудь туда вернемся... - сказал Махмуд-бек.

- Почему мы не уедем сейчас?

Она смотрела на мужа, не скрывая тревоги. Вздрагивали веки, повлажнели глаза.

- Сейчас нельзя. У меня много дел.

- Я боюсь... - призналась Фарида. - Я очень боюсь. Я боюсь за вас.

Махмуд-бек всегда старался избегать таких серьезных разговоров. Теперь он почувствовал,

удивляясь, как повзрослел близкий, родной человек. Фарида давно поняла, что у мужа опасная,

беспокойная жизнь. Как жена, она не имела права вмешиваться в его мужские дела. Никогда о них не

спрашивала. Но за жизнь любимого человека она волновалась и будет волноваться.

- Придет время, - повторил Махмуд-бек, - мы вернемся на родину... А сейчас...

Он замолчал. Сейчас ее надо предупредить о надвигающейся опасности. Может, уже ночью будет

поздно.

- Я прошу тебя помнить об одном... Если со мной что-нибудь случится, ты все равно жди. Знай, что я

вернусь за тобой. Но на всякий случай помни... - Махмуд-бек старался говорить коротко, просто,

повторяя некоторые фразы. - Если меня долго не будет, ты переезжая к отцу. Или к старухе. Или в другой

дом в старую часть города. Тебе помогут. У меня очень много друзей. Ты даже не представляешь,

сколько их.

Она уже не слушала. Она плакала, сжав голову руками, покачиваясь.

Так плачут матери и жены...

Инга Берк не вскрикивала от радости и приличия ради не сыпала вопросами. Зеленые глазки не

сверкали. В них застыл тревожный вопрос: что случилось?

Махмуд-бек смущенно потоптался, откашлялся в кулак:

- Здравствуйте, госпожа Инга. Вот наступило время...

Инга была в плотном, черном платье, строгая, молчаливая, и не спешила приглашать гостя в дом.

- Господин Берк как себя чувствует? Мне бы...

- Проходите, - наконец сжалилась хозяйка.

Берк, развалившись в кресле, курил кальян. Волновался или нет? Лицо его ничего не выражало.

- A-а... Махмуд-бек... Садитесь.

Гость, пренебрегая восточными приветствиями, обеспокоенно заговорил о событиях.

- Неловко получилось, неловко, - пробормотал Берк. - Плохо получилось.

- Неужели всех высылают?

- Всех, господин Махмуд-бек. Остаются только дипломаты. Но они после этого скандала носа не

покажут. - Он выпустил ароматное облачко и усмехнулся: - А вы смелый, господин Махмуд-бек.

- Почему это вы решили?

- Прийти к нам... И вообще - остаться в городе.

- Разве существует опасность и для меня?

Берк хмыкнул. Он опять впадал в спячку. Теперь энергичная Инга не появлялась, и никто не мог

вывести хозяина из этого напускного дремотного состояния. Берк уходил от серьезного разговора.

- Что же делать? - изобразил растерянность Махмуд-бек.

- Наших друзей здесь не будет. Им даны сжатые сроки. Квартиры находятся под наблюдением

полиции.

Берк говорил отрывисто и грубо. Он положил мундштук кальяна на изразцовый столик. Тоненькая

струйка дыма поползла, завиваясь над узорами.

- Ваш приход сюда - большая глупость. Вы уверены, что за вами не следят? Правительство не будет

из-за нас ссориться с Советами. - Берк снова окутался дымом и устало закрыл глаза.

- К сожалению, господин Эсандол отсутствует, - тоже грубо сказал Махмуд-бек. - Мне не с кем решать

судьбу эмигрантов.

Это замечание задело турка, и он, наклонившись к гостю, заговорил мягче:

- Я сам растерян, господин Махмуд-бек. Мы не ожидали такого поворота. Придется временно отойти

от борьбы. Мы бессильны что-нибудь исправить. Вам тоже... Боюсь, и турецкий паспорт не спасет.

Повторяю, это правительство дружественно относится к своему соседу - Советам. Если оно и дало приют

мусульманам, то не для того, чтобы эмигранты создавали вооруженные шайки.

- Вы тоже уезжаете?

- Я состою на службе, - уклончиво ответил Берк. - А вы не теряйте времени.

Он демонстративно поднялся. Махмуд-бек понял: его выпроваживают. В коридоре гость случайно

взглянул в открытые двери одной из комнат. Инга покрикивала на служанку, которая не успевала

складывать платья в чемоданы.

Здесь собирали вещи.

Суэто-Ахмаджан обещал связаться со знакомым чиновником.

- Он мне очень нужен...

- Понимаю, господин Махмуд-бек, - с вежливым поклоном ответил японец. - Но сейчас опасно. Может,

я смогу...

- Мне хотелось бы самому увидеться.

- Понимаю. - Японец не двигался с места. - Что ему обещать?

- Любую сумму.

- У меня сейчас возникли трудности, - сознался Суэто. - Я оторван от родины.

- Я заплачу.

- Хорошо, господин Махмуд-бек. - Суэто поклонился. - Я с ним скоро увижусь в мечети.

Он хотел уйти, но Махмуд-бек остановил его и медленно произнес:

- Господин Ахмаджан, я теперь надеюсь только на вас.

- Понимаю.

- Поэтому, - продолжал Махмуд-бек, - есть еще просьба: разыскать Шамсутдина. Вы знаете, был такой

шофер у Кимуры?

- Конечно, господин.

- Скажите, что мне необходимо выехать на рассвете. Пусть ждет у ферганской чайханы.

- Понимаю.

Суэто все давно понимал. Согласно инструкциям и приказам он обязан, когда наступит такая

необходимость, помогать этому господину молча, без вопросов.

В полночь Суэто ушел к чиновнику. А на рассвете, когда Шамсутдин дремал в полутемной чайхане,

Суэто явился домой сконфуженный и растерянный:

- Он не мог найти его...

Махмуд-бек ничего не ответил. Проходила последняя ночь.

- Возможно, я завершу дела господина? - снова предложил Суэто.

Махмуд-бек уже думал об этом. Но уехать, так и не узнав о судьбе Мубошира, он не мог.

- Попытаемся еще раз.

- Хорошо, господин.

Чиновник, напуганный ночным вызовом, долго не мог понять Махмуд-бека, хотя задание было

несложным.

- Вот эта записка должна быть вручена Мубоширу. Передать может любой мальчишка.

Чиновник осторожно взял листок бумаги, повертел его в руках. Когда-то Махмуд-бек получил это

приглашение от майора Штерна. На бумажке не было ни имени отправителя, ни даты. Только адрес

немецкого офицера.

- Нужно добавить, что Мубошира ждут завтра в полночь.

Чиновник повторил.

- Вот и все.

- Все? - обрадованно спросил чиновник.

- Почти все. Еще одно небольшое дело.

Чиновник начал испуганно крутить головой по сторонам.

- Видите? - Махмуд-бек со скрипом выдвинул ящик стола. - Это ваше.

Деньги, отпущенные немцами на содержание курбаши, лежали плотными, аккуратными пачками.

Махмуд-бек вытащил три пачки и положил их перед чиновником.

100

- Это ваши... А это, - он отодвинул одну из пачек, - фальшивые. Нужно, чтобы они вместе с пакетом

оказались в бумагах Саида Мубошира.

- Где пакет? - с готовностью спросил чиновник.

В пакет Махмуд-бек вложил списки курбаши, численность отрядов, адреса немецких специалистов и

другие ставшие опасными бумаги.

- Вот… По выполнении задания получите у Ахмаджана еще.

Махмуд-бек выложил две пачки, слегка отодвинув их в сторону.

- Хорошо, господин.

Махмуд-бек вынужден был продлить свое пребывание в городе еще на один день.

Рассвет вползал в кривые улочки осторожно, с опаской. Он будто не хотел тревожить покой уставших

бедных людей. Но они уже поднимались. За два-три квартала базар давал о себе знать. В маленьких

харчевнях разжигали огонь, гремели посудой, лениво переругивались. Здесь обычно на черной работе

мотаются мальчишки. Они зевают, не слушают хозяев, трут грязными кулачками красные глаза.

Медлительный дым выползает на улочку. Он долго не может подняться из глиняного царства, сжатый

заборами и кривыми стенами.

У базара, прикрыв тряпками арахис, ночуют оборванные крестьяне. Спят, пока не заскрипят арбы, не

скользнет луч солнца. Все равно покупателей нет. А встанешь - сразу потянет к аппетитному дымку

харчевни или в чайхану.

У ферганца много ранних посетителей - вот таких нищих торговцев.

Ночи становятся прохладными. Еще месяц-другой - и закружит мокрый снег, зачавкает под ногами

грязь.

Недавно Махмуд-бек встретился с одним русским эмигрантом. Бывший офицер открыл небольшую

мастерскую. Он принимал в ремонт радиоприемники и граммофоны. Клиентура у механика отборная -

состоятельные люди. У некоторых он бывал дома.

- Как вы живете? - рассеянно спросил механик и сразу же сообщил: - Дела-то такие... Немец был под

Москвой.

Лицо у него серое, помятое. Махмуд-бек не знал, как ответить: радоваться или сочувствовать.

- Вам этого не понять, господин Махмуд-бек, - вздохнул эмигрант. - Да и сам я только вчера понял, что

я - русский. Вот так...

И он прошел мимо.

В чайхане свои новости. Нищий люд далек от больших событий. Обсуждаются цены на товары,

овощи, говорят о плохом урожае, о воде, за которую приходится дорого платить.

Хозяин поставил перед Махмуд-беком чайник, пиалу, принес поднос с изюмом, золотистой курагой.

- Скоро будут лепешки.

Чайханщик встревожен. Махмуд-бек свое настроение скрывает, хотя то и дело косится на открытые

двери.

- Шамсутдин был вчера, - говорит хозяин по-узбекски.

Махмуд-бек кивает: знаю.

- Еще новость, - чайханщик присаживается рядом. - Плохая новость. - Он смотрит на Махмуд-бека,

ждет вопросов. Не дождавшись, сообщает: - Господина Мубориша арестовали. Его молодого помощника

- тоже. Курширмата, Тохта-бека - тоже.

- Когда? - не выдержал гость.

- Ночью.

- Откуда вам известно?

- Полицейские были... Один знакомый, часто заходит.

- Сегодня были? - Махмуд-бек уже не владел собой: разумеется, теперь Шамсутдин не приедет.

- Сегодня. Чуть свет. .

- Они часто заходят. . полицейские?..

- Нет. В первый раз.

Махмуд-бек невольно провел ладонью по халату, нащупал браунинг. За все годы Махмуд-бек ни разу

не нажал на спусковой крючок. Может, пришло время? Но это называется сопротивлением властям.

Махмуд-бек взял за руку хозяина, отошел с ним к фыркающим самоварам.

- Спрячьте, пожалуйста. Отдайте кому-нибудь.

Чайханщик ловко развязал поясной платок и завернул браунинг.

- Хорошо, господин Махмуд-бек. А вам, может быть, помочь?

- Чем, уважаемый?

- Вот человек...

В углу чайханы кто-то крепко спал, повернувшись лицом к стене.

- Он может вывести из города.

- Когда?

- Вечером.

До вечера нужно было где-то переждать. Возвращаться домой было уже нельзя. Чайханщик понял, в

чем дело.

- Я вас спрячу, - сказал он.

101

Но в это время один за другим в чайхану, чуть сгибаясь в низких дверях, вошли четверо полицейских.

Они осмотрелись и среди крестьян сразу же заметили Махмуд-бека. Он был в хорошем, добротном

халате, в начищенных сапогах, на голове - белоснежная чалма.

- Господин Махмуд-бек Садыков, - торжественно объявил сержант, - мы за вами.

Наступила тишина. Кто-то нечаянно звякнул крышкой чайника. Крестьяне при виде полицейских

сжались, стараясь не смотреть на представителей власти, хотя за ними - никакой вины. Да и что

возьмешь с нищего человека?

Тишину нарушил звонкий голос мальчишки. Он принес на голове широкую корзину свежих горячих

лепешек. Чайханщик попросил сержанта немного подождать. Сорвав с себя последний поясной платок,

он расстелил его, положил несколько лепешек, изюма, кураги, навата. Узелок понес один из полицейских.

Но узелок остался где-то у тюремных стражников. С этого часа Махмуд-бек стал получать половину

черствой черной лепешки в день.

Потянулись дни, медленно складываясь в недели и месяцы.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Я завершил работу над диссертацией. Скоро защита. В газетах появится короткое объявление: «На

соискание... кандидата филологических наук».

И это - в мол шестьдесят с лишним лет. Что скрывать, было не очень легко снова возвращаться к

книгам, к поэзии. Сверстники давным-давно стали известными учеными, литераторами.

В чужих странах я читал урывками. Библиотеки были большой редкостью. Полки с книгами в домах -

тоже редкость. И конечно, не хватало времени. В основном я читал уже знакомые произведения древних

восточных поэтов.

У меня на родине росла, крепла новая литература. Она боролась с врагами, призывала людей к

победам. Многие имена писателей мне были известны. Я читал их первые стихи и рассказы еще в

молодости.

Конечно, при большом желании и за рубежом я мог бы достать новые книги узбекских литераторов.

Пусть самые главные, самые интересные. Но встреча с такими книгами дорого бы обошлась.

Я много читал, вернувшись на родину. И все-таки часто ощущаю пробел в знаниях. В спорах о

литературе, которые часто возникают в моем присутствии, мне иной раз приходится слышать

удивленные возгласы:

- Разве вы не читали! Вокруг книги был большой шум еще перед войной...

Я, литератор, был далек в это сложное, трудное время от книг.

«Да, не читал. Но обязательно прочту...» - говорил я себе.

Темой моей диссертации стала древняя поэзия Востока. Я постарался на нее взглянуть со своей

точки зрения, использовать свой жизненный опыт. Старые истины о том, что поэзия облагораживает

человека, делает его чище, помогает ему жить, бороться, я понял еще тогда...

Когда я читал, наизусть стихи, самые суровые люди преображались.

Ах, гордая душа султана не боится,

Забыла страх цепей, зиндана не боится.

А ведь это древние строки о любви. О влюбленном юноше... Ярко и просто... Как и должно быть в

поэзии...

ДОЛГИЙ БОЙ

На допросах Махмуд-бек признался, что был связан с японскими дипломатами. Отрицать

причастность к немецкой разведке он мог успешно. У Мубошира обнаружили компрометирующие

документы, доллары. И сам Саид Мубошир был задержан в доме майора Штерна.

Власти, хорошо осведомленные о вражде Саида Мубошира и муфтия Садретдин-хана, поверили

Махмуд-беку. Тем более в списке новых министров Туркестана Махмуд-бек Садыков не значился.

Однако правительство считало лидера туркестанских эмигрантов опасным преступником, способным

снова возмутить сотни людей. Садыкова содержали в одиночной камере. Она напоминала земляной

мешок. К стенам невозможно прислониться. Скользкие, покрытые плесенью, пропитанные вечной

сыростью, - такие стены могли свести с ума.

Махмуд-бек вначале считал дни: царапал палочкой. Но влажная глина не сохраняла следов.

Царапины пропадали, как пропадали дни и недели.

Над дверцей было узкое окошко. Однако свет сюда не проникал. Невозможно установить, день на

улице или ночь.

Стражники были жестоки, злы. В этой тюрьме содержались особенно опасные преступники.

Стражник приносил кувшин воды, черствый, колючий кусок лепешки, рассказывал тюремные новости.

Его до слез рассмешил поступок какого-то арестанта, объявившего голодовку. Подобный поступок был

непонятен. Арестанта сочли сумасшедшим и вообще перестали приносить ему скудную пищу.

- Если человек не хочет, - смеялся стражник, - зачем к нему ходить?

102

Махмуд-бек не мог определить, много ли времени провел он в тюрьме, прежде чем раздулись ноги и

перестали держать его. Не мог определить, когда зашатались зубы и первый легко выполз из распухших

десен.

Тюремный врач добился перевода Махмуд-бека Садыкова в камеру общего режима.

В широкой, просторной камере ни на секунду не замирал звон цепей. Даже ночью звенел металл: кто-

то раздраженно чесал шею или переворачивался на другой бок.

Здесь были каменные сухие стены. Вероятно, в жару нечем дышать. Но сейчас Махмуд-бек

отогревался. Здоровый, широкоплечий бандит с сожалением оглядел щуплую, худую фигуру человека,

который еле держался на ногах.

- Иди сюда.

Вероятно, вид у Махмуд-бека был на редкость страшный, болезненный, а это даже на людей суровых,

безжалостных произвело впечатление.

Махмуд-бек поблагодарил бандита и, придерживаясь за стену, осторожно лег: он будто устраивал

свои цепи, а не себя. Цепи казались особенно массивными на худом человеке.

В камере было одно окно с решеткой, отполированной за долгие годы тысячами ладоней. К окну за

небольшую плату стражники подпускали родных. Краткие свидания, крики, плач начинались в

праздничные дни с утра. Начальники уходили в мечеть, а всякая мелкая сошка старалась побыстрее

«пропустить» у окна длинную очередь родных. Свидания заканчивались своеобразно: стражники

оттаскивали людей от решетки.

Среди стражников особенно дурной славой пользовался остроносый, с гнилыми зубами человек лет

сорока. Он то и дело приносил, по его мнению, радостные вести, сообщая, кого должны казнить. В свою

игру он втянул еще нескольких приятелей. Они тоже потешались над заключенными.

Широкоплечий бандит не придавал значения подобным шуткам. Однако и ему остроносый приготовил

новость. Она вползла шепотом и свалила бесстрашного человека, лишила покоя. Бандит катался по

полу, пытался рвать цепи, колотил ими по лицу. Бровь была рассечена, струилась кровь.

Стражник заглядывал в окно, и глаза у него сверкали радостно.

Ночью бандит сплел из рубашки жгут и повесился на решетке.

Огромное тело висело несколько часов. В камере не звякнула ни одна цепь.

Когда труп вынесли, тюремный доктор подсел к Махмуд-беку.

- Страшная жестокость, - глухо сказал доктор. - Стражник сообщил ему об измене жены, а та только

сейчас приехала навестить. - Помолчав, он добавил: - И оправданная жестокость. Этот бандит вырезал у

стражника всю семью. Вот какие еще есть люди!

Каждый приход доктора был для Махмуд-бека светлым, неповторимым днем. Доктор сообщал о

событиях на фронте. Махмуд-бек попросил его ничего не скрывать. Ему необходимо знать все.

- Плохо приходится Гитлеру, - как-то сказал доктор. - Советские войска начали наступление. - Он

внимательно рассматривал пожелтевшее лицо, беспомощные, вялые пальцы. - Только вы не

вздумайте... - Доктор показал на решетку.

- Что вы! - ответил Махмуд-бек. - Ни в коем случае.

Доктору показалось, что больной, обессилевший человек улыбнулся.

Здесь были разные люди. Шумные и щедрые, измученные и тихие, молчаливые и жадные.

Какой-то человечек собирал, тщательно копил сухари под рваным халатом, служившим ему постелью.

Он ночами пересчитывал кусочки и, наслаждаясь, разрешал себе погрызть сухарик.

Махмуд-бек невольно вспомнил детство. Однажды ночью он проснулся от подобного хруста. Его

удивило, что Рустам, добыв где-то лепешку, не поделился с ним. Утром, приподняв курпачу, на которой

спал Рустам, он увидел два кусочка лепешки. Рустам смутился, но так и не объяснил, в чем дело.

Этот случай почему-то никогда не вспоминался прежде. Как, вероятно, многие другие незначительные

события детства.

День в камере начинался очень рано. Заключенные вышивали кошельки. Безобидное, но прибыльное

дело. За эту работу заключенных кормили.

Арзиновеш - уличный писец привык к людским бедам. Каких он только не выслушал жалоб - горячих,

путаных, длинных, очень коротких. Иногда трудно понять, кому и на кого жалуется человек, что просит у

высокопоставленной особы.

Эта женщина рассказывает о своем муже. Она считает его самым честным, добрым и хорошим.

- Что он делал? - спрашивает писец.

- Он беспокоился о людях.

Довольно туманное объяснение. Но арзиновеш за долгие годы научился выдержке. Он терпеливо

задает вопросы, и в конце концов ему становится ясно, за что арестован муж.

По тонким пальцам писец догадался, что женщина молодая. Он хотел будто случайно прикоснуться к

ним, погладить эти на редкость белые пальцы. Но женщина плакала. Как-то странно... Глухо, тяжело

дыша, вздрагивая.

- Кому будем писать? - спросил арзиновеш.

Самый важный вопрос. У него лежали бланки всех сортов и всех цен. Бланки с прошением на имя

министров были особые, стоили дороже, чем серые, обычные, для мелких начальников.

У женщины были деньги. Может быть, последние. Но это уже не касалось писца.

103

Над бумагой, сверкающей белизной, арзиновеш сосредоточивался, думал, почесывал за ухом

кончиком калама. Все слова, что лягут сейчас на бумагу, ему давно известны. Он пишет много лет по

установленному образцу. Но нельзя даже перед этой убитой горем женщиной показать, что его труд

легок и прост.

Арзиновеш писал прошение на имя министра. В прошении говорилось о хорошем, бедном человеке,

которого оклеветали враги и за которого может заступиться только самый чуткий, самый добрый человек

- министр.

Наверное, женщина считает, что почти все сделала. Ох, как долго ползут даже эти дорогие белые

бумаги! У чиновников много других забот. Разве они поторопятся доложить министру о судьбе бедного

эмигранта?

А если эмигрант был против законной власти в стране?..

Калам мягко выводил слова прошения. Женщина перестала плакать, не дыша, смотрела сквозь чадру,

как рождаются спасительные строки.

Расплатившись с писцом, получив драгоценный свиток, она, низко наклонив голову, двинется к

правительственным учреждениям, в богатые кварталы города. Здесь начинается длинный путь по

коридорам с грубыми длинными скамейками. Некоторые просители, обычно старики, садятся на

корточки, привалившись спиной к стене. Женщины, молодые и старые, в залатанных или богатых

одеждах, теснятся в сторонке. Если у человека горе - оно отражается на его лице. Но лица этих женщин

закрыты...

Впрочем, сюда, в эти тесные коридоры, с радостью не приходят.

Фарида жила в маленькой комнатке. Земляной пол был покрыт потертым паласом. В нише,

задернутой легкой занавеской, стояла посуда, лежали заготовки тюбетеек, клубки ниток, коробочка с

иголками. В другой, открытой, нише поднимались горкой одеяла и подушки.

В холодное время приходилось складывать курпачи на пол, чтобы не чувствовать сырости.

Добрая, заботливая старушка нашла эту комнатку по соседству. Фарида не осталась в городской

квартире и не захотела вернуться к отцу.

Часами она сидела, склонившись над работой: вышивала тюбетейки.

С давних времен известен этот узор. Из Ферганской долины, славившейся своими мастерицами, узор

перебрался в чужую страну. Уже не старухи, а девушки вышивали на черном поле тонкий силуэт бидома

- плода миндаля. Простота и строгость... Вот к чему стремятся лучшие мастерицы.

Склонив голову, Фарида работает с рассвета. Старуха чувствовала себя виноватой перед ней. Она

затеяла помолвку, уговорила всесильного муфтия. Теперь Садретдин-хана нет и в помине, а Махмуд-бек

оказался виновным перед властями. Долго ли его будут держать в тюрьме? Об этом никто не знает.

Почти все деньги Фарида тратит на прошения. Ее отговаривают, доказывают, что в такое тревожное

время бумаги теряются. Или на них просто не отвечают. Фарида внимательно слушает отца, слушает

верного друга Махмуд-бека - Шамсутдина, а на другое утро, отсчитав монеты, опять идет к уличному

писцу...

Шамсутдин часто заносит продукты, оставляет у старухи деньги. Он вежлив, молчалив. Фарида не

смотрит на его узелки. Она ждет вестей.

Шамсутдин пожимает плечами:

- Наверное, скоро отпустят. Он ничего плохого не сделал.

Фарида уверена, что муж никого не убивал, никому не делал плохого.

В последнее время Махмуд-бек вспоминал о Самарканде, рассказывал о садах и улицах, о красках

Регистана, Биби-хану, Гур-и-Эмира, о веселом, шумном базаре. Он даже вспоминал свой институт.

Фарида слушала, прижавшись к его плечу, и представляла большой древний город. Эти рассказы - самое

дорогое воспоминание. Фарида не делилась этими воспоминаниями ни со старухой, ни с ее внучкой.

Подружки теперь беззаботно не смеялись, не мечтали о будущем. Они прислушивались к шуму

улицы, к шагам прохожих. Порою Фарида вскакивала:

- Шамсутдин пришел...

Но, кроме узелка с лепешками, мясом, фруктами, кроме денег, вновь ничего не было.

Старуха беззлобно ворчала, подталкивая парня кулачком в бок:

- Сказал бы что-нибудь, порадовал.

Шамсутдин пожимал плечами:

- Ничего не знаю.

Он действительно еще ничего не знал. По поручению неизвестного торгового человека Шамсутдин

отнес сверток с деньгами тюремному чиновнику. Сверток исчез в широких карманах. Но, кроме обещания

улучшить положение Махмуд-бека Садыкова, Шамсутдин в ответ ничего не услышал.

Шамсутдин слонялся по чайханам и караван-сараям, толкался в базарных рядах. Одни его узнавали,

выражали сочувствие, предлагали пиалу чая, угощали касой наваристой шурпы. Другие отворачивались,

искренне проклиная и муфтия, и Махмуд-бека, и всех, кто навлек на них беды, заманив в чужие края.

Шамсутдин искал встреч с иностранцами, торчал у зданий консульств, надеясь на чудо. Но его не

знали в этих тихих особняках. Калитки, двери, ворота обычно были закрыты: все попрятались, забились

в свои норы. Вздохнув, Шамсутдин уходил от особняков в сутолоку базаров и караван-сараев.

104

Уже долго он искал одного человека - купца Аскарали. Правда, он знал, что от купца ему обычно

передавали только деньги и приветы. Но Шамсутдин верил в Аскарали.

Купив продукты, Шамсутдин снова шел в тихий переулок, к домику, где жена Махмуд-бека вышивала

тюбетейки, а старуха, бережно завернув тюбетейки, спешила на базар. Несколько раз Шамсутдин хотел

поговорить со старухой о ее внучке, рассказать о себе... Он молод, он может работать... Но, вспомнив

тревожное время, судьбу Махмуд-бека, Шамсутдин только вздыхал.

Разве можно сейчас думать о счастье?..

В базарные дни арестанты рассаживались вдоль степ и продавали свое рукоделие. Из жалости к

людям, закованным в цепи, за эти кошельки платили хорошо.

Стражники строго вели счет каждой монете.

В один из осенних дней, когда солнце стало теплым, добрым, вывели и Махмуд-бека Садыкова. Он

уже шагал твердо, не сгибался под тяжестью цепей, не отставал от других заключенных. Отстать,

замедлить шаг - беда. Это значит задержать весь строй. Длинная цепь крепко соединяла всех

заключенных, а гнев тех людей, с кем находишься в камере, пострашнее гнева стражников.

Махмуд-бек пытался во время редких прогулок увидеть Мубошира, Курширмата, Рустама. Их не было.

Однажды Махмуд-бек спросил у доктора о судьбе лидеров эмиграции.

- Не знаю, - коротко ответил доктор. - К особо опасным преступникам я не вхож.

- А как же получилось со мной? Болезнь?

- У вас есть хорошие друзья, - откровенно ответил доктор.

Махмуд-бек понял, с какими трудностями был связан его перевод в общую камеру.

Стражники любили делиться новостями, сообщали о ценах на базаре, о казнях преступников, о делах

в городе. Информация была примитивной. Почти всегда доминировало желание напугать арестованных,

подчинить своей воле.

- Русского привели, - хвастался один из стражников. - Теперь его... Ох! - Он сверкнул глазами и сжал

кулаки. Какой будет расправа, медленная и страшная, можно было представить! Беда, если стражник с

первого взгляда возненавидит заключенного.

Махмуд-бек задал стражнику несколько вопросов, стараясь узнать подробнее о русском. Но, кроме

восклицаний и угроз в адрес арестованного, ничего не услышал.

При первой же встрече с доктором Махмуд-бек тоже спросил о русском.

- Вы знаете, в тюремной канцелярии очень сложная переписка. Сразу трудно установить.

- Меня он очень интересует. . - откровенно сказал Махмуд-бек.

- Хорошо... Я постараюсь о нем узнать.

Через несколько дней доктор сообщил имя и фамилию заключенного, его приметы, а также сведения

о причине ареста.

- Подозревается в связи с немцами, посягал на власть.

- Вряд ли, - покачал головой Махмуд-бек. - Этого человека я знаю. Он давно отошел от политики. С

трудом зарабатывал себе на хлеб. Кстати... - Махмуд-бек задумался. - Кстати, ему надо помочь...

- Увы! - Доктор развел руками. - Не моя компетенция.

Доктор учился в Турции и умел вести светский разговор.

- Надо помочь... - уже для себя повторил Махмуд-бек.

Он посмотрел на решетку. Там изредка за окошком показывались ноги проходящих мимо стражников.

Одни в грубых самодельных башмаках, другие, видать из тех, кто побогаче, в сапогах или заграничных

ботинках с блестящими подковками.

Заключенные по обуви, по шагам определяли стражников, их положение в тюремной администрации,

их достаток и даже характер.

Махмуд-бек резко повернулся к доктору.

- Что с вами? - испуганно спросил тот.

- Нет-нет. . - улыбнулся Махмуд-бек. - Вы не беспокойтесь. Просто мне пришла в голову мысль... О

русском, как ему помочь.

- Зачем вам связываться? - удивился доктор.

- Один христианин в тюрьме... Надо же о нем побеспокоиться, - улыбнулся Махмуд-бек.

- Довод, нужно сказать, не очень веский… - пожал плечами доктор. - Вы что, шутите?

- Не совсем. Здесь как-то один европеец объявил голодовку. И вы думаете что? Ему преспокойно

дали возможность умереть. Тут свои законы. Мы еще боремся, у нас есть друзья, а русскому придется

туго. Он здесь совершенно чужой.

Доктор внимательно посмотрел на Махмуд-бека.

- У вас у самих тяжелейшее положение... - сказал он. - Вам нужно думать только о себе.

- Кажется, я уже встал на ноги. И благодаря вам, дорогой доктор.

- Не только благодаря мне, - возразил доктор.

Приходя к Махмуд-беку, доктор старался понять, что представляет собой этот заключенный. Нелепо

верить предъявленному обвинению: свержение власти, государственный переворот. Полицейские

чиновники явно перестарались. На главаря какой-нибудь бандитской шайки этот узбекский эмигрант тоже

не был похож. Чего он хотел, чего добивался? Но тюремный врач так никогда и не догадается о

настоящей сути Махмуд-бека Садыкова.

105

- Вы считаете, что русскому нужно помочь?

- Да, доктор. Нужно.

- Что же, по-вашему, должен сделать я?

- Пока ничего... - улыбнулся Махмуд-бек. - Ему поможет вон тот. .

Он кивнул на окошко, за которым медленно, по-хозяйски двигался стражник.

Шрам на щеке оставался бледным, даже если стражник багровел от внезапного приступа злости.

- Ты вздумал надо мной издеваться?

Махмуд-бек не шарахнулся в угол, не отодвинулся от пылающего лица.

- Господин, вы заработаете хорошие деньги.

- Кому нужна эта собака? - злобно прошипел стражник.

- Министру, уважаемому господину... - Махмуд-бек назвал одного из крупнейших помещиков страны. -

У него пропадает земля.

- Откуда ты знаешь, негодяй, про дела министра?

- Вы сами рассказывали, что урожай в прошлом году погиб.

Стражник удивленно посмотрел на Махмуд-бека.

- Хитрый ты, чужеземец. Очень хитрый... - В его голосе уже не было обычной злости. - Чем же русский

поможет министру?

- Русский - агроном, ученый человек... - объяснил Махмуд-бек. - Он спасет землю министра, вырастит

хороший урожай.

Щеки стражника перестали наливаться кровью. Кажется, ему действительно предлагают хорошую

сделку. Многих заключенных водят на работу к высокопоставленным особам. Почему русский должен

сидеть в зиндане без дела! Ведь это просто...

- А что ты хочешь от меня? - напрямую спросил стражник.

- Вашей благосклонности... - туманно ответил Махмуд-бек.

Стражник хмыкнул и пообещал:

- Будет благосклонность. Но если русский заупрямится?

- Мне нужно с ним поговорить.

- Хорошо... Ночью...

Махмуд-бек Садыков действительно знал русского агронома. Года четыре назад муфтий Садретдин-

хан хотел прибрать к рукам этого человека. Он мило с ним беседовал, предлагал ему выполнить некое

задание на советской земле, обещал в награду привольную жизнь в любом европейском государстве,

даже выложил перед ним на столик пачку долларов.

Агроном спокойно, совершенно не реагируя на сладкую речь старика, поднялся и ушел. Муфтий

швырнул деньги в ящичек столика и выругался:

- Трус! Собака!.. - Муфтий, конечно, понимал, что агроном не трусит. Но старик боялся поверить

мысли, что среди эмигрантов туркестанских, азербайджанских, русских есть честные люди, которые не

пойдут на предательство. - Тьфу! Пусть подохнет с голоду... - заключил муфтий.

С той поры неподатливый русский стал для муфтия злейшим врагом.

К счастью агронома, Садретдин-хан не успел ему отомстить. Сейчас это сделал кто-то другой.

Ночью стражник снял цепи с Махмуд-бека и вывел его из камеры. Заключенные притихли, старались

не дышать. Так выводят из камеры на казнь.

Махмуд-бек тихонько потирал запястья, онемевшие от наручников. Вдруг стражник сзади схватил его

за горло и пошевелил толстыми, крепкими пальцами. Это он как бы предупреждал, что легко и просто

расправится с хилым заключенным, если тот вздумает бежать.

Агроном находился в одиночной узкой камере. Он сидел, обхватив колени, дремал. Стражник жестом

приказал ему подняться и подвел Махмуд-бека.

- Говори...

Махмуд-бек поздоровался по-русски.

- Здравствуйте, - отозвался агроном, - а я ведь вас где-то видел.

- Да... Я служил у муфтия Садретдин-хана.

- A-а... - усмехнулся агроном. - Помню, помню... С новым предложением, что ли?

- Да…

- Но я вижу, вы не очень-то крепко стоите на ногах.

- Насколько возможно, - ответил Махмуд-бек. - Я уже давно здесь и потому…

- Я вас слушаю... - сухо перебил агроном.

Не обращая внимания на его тон, Махмуд-бек сказал, что может устроить ему работу на земле

крупного помещика.

- Чем я обязан за такое беспокойство о моей персоне?

- Пока ничем.

- Значит, буду обязан?

- Будете...

- Тогда прощайте...

- Погодите! - заторопился Махмуд-бек. - Я клянусь, что своей родине вы не нанесете ни малейшего

вреда. Я только должен знать обо всех делах наших эмигрантов. Я беспокоюсь за тысячи жизней моих

земляков. Вздорные, неразумные действия отдельных лиц могут поставить их под удар. Клянусь, что

106

времена Садретдин-хана кончились. У нас сейчас другие заботы. - Махмуд-бек говорил горячо,

торопливо. Он боялся, что стражнику надоест этот длинный разговор. Да и агроном может отвернуться и

перестанет слушать уговоры бывшего помощника муфтия.

- Как я понял, за свою услугу вы мне предлагаете роль связного?

- Да...

- Хорошо... - согласился агроном. - Но предупреждаю, что я оставляю за собой право в любой момент

выйти из игры. Помогать диверсантам и шпионам я не намерен.

Через месяц за решеткой показалось лицо агронома. Он жестом подозвал Махмуд-бека.

Русский загорел, выглядел намного лучше. Но серые глаза были невеселы, даже злы.

- Вы изменились... - сказал Махмуд-бек.

- Не будем терять времени на комплименты... - оборвал агроном.

- Слушаю.

- Я говорил вам, что могу выйти из игры.

- Да.

- Ваш Шамсутдин просил передать, что Давлят-бек выбрал Алима, сына каршинского торговца. Его

для чего-то готовят, этого Алима... Что это значит?

- Готовят к отправке на ту сторону... - спокойно пояснил Махмуд-бек.

- Мы же договорились!

- Я помню... Алим исчезнет. Спасибо вам за сведения.

- Исчезнет? - переспросил агроном. - Странно. Очень странно. Я вам должен верить?

- Иначе нельзя.

Агроном посмотрел в глаза Махмуд-беку, потом вытащил из кармана сверток:

- Я вам немного принес еды.

- Спасибо.

- И еще... Мы пытаемся вам устроить свидание с женой.

Махмуд-бек протянул руку. Агроном пожал ее.

Стражник проявил благосклонность. Он сделал Махмуд-беку самый дорогой подарок, какой можно

получить в этой тюрьме. Вначале он подпустил к окну Фариду, а затем хитро подмигнул в угол двора, где

стояла глинобитная низкая кибитка.

- Через пять дней придешь, женщина... - сказал он Фариде.

Глинобитная кибитка - место свиданий с женами. За важные услуги или за большие деньги

администрация выражала таким образом свою «благосклонность» некоторым заключенным.

- Что будет через пять дней? - не поняла Фарида.

- Вот в том домике, - улыбнулся Махмуд-бек, - мы останемся вдвоем. На несколько часов...

Фарида плакала, молилась, причитала, благодарила всевышнего за такую милость.

Через пять дней она с рассвета сидела у тюремных ворот. Но стражник со шрамом появился только в

полдень. Он стоял, расставив ноги, пытаясь в толпе женщин, чьи лица были спрятаны за чадрой, найти

Фариду. Она поняла, что ей нужно подойти и поклониться, потом протянуть узелок с угощением.

- Это оставь, женщина, для своего... - хмыкнул стражник.

В последнее время он изменился, чувствовал свое превосходство над другими служителями тюрьмы,

перестал заниматься мелкими поборами.

Агроном оказался хорошим работником, и стражник получил большое вознаграждение от министра.

Да и от агронома перепадали деньги.

Зачем они, деньги, русскому? Русский теперь хорошо живет, загорел, поздоровел.

- Иди, женщина, иди... - легонько подтолкнул Фариду стражник.

Он сейчас творил благое дело, о котором будет знать вся тюрьма. Творил снисходительно, спокойно,

словно занимался благотворительностью каждый день. Устроить свидание - нелегко. Тут недостаточно

согласия одного стражника. И не одному ему нужно заплатить.

В кибитке стоял деревянный топчан, шаткий столик, кувшин с водой. Земляной пол был покрыт

соломой. В потолке, заменяя окно, зияла дыра с легкой решеткой.

Фарида и Махмуд-бек долго смотрели на синеватое небо. Оно постепенно темнело, и все резче

выделялись крупные звезды.

- В Самарканде звезды ярче... - сказал Махмуд-бек.

- Неужели мы их увидим? - спросила Фарида.

- Обязательно увидим.

Он гладил ее волосы, смотрел в глаза, в которых каждую минуту менялось настроение: восторг, тоска,

радость, печаль...

- Я не могу простить, что не знала о базаре...

- Меня выводили только один раз... - сказал Махмуд-бек.

- Я буду приходить на базар каждый день.

- Не надо. Во всяком случае, когда нас выведут, в следующую пятницу, пусть придет один Шамсутдин.

Я очень прошу тебя, так нужно.

Она провела ладонью по его шершавым колючим щекам.

107

- У вас и здесь какие-то дела.

И тогда Махмуд-бек впервые подумал, что Фарида начинает понимать, догадываться о его главной,

самой главной жизни.

...Звезды уже горели сверкающим огнем.

Прощальное осеннее солнце. Может быть, завтра оно и не появится. Заключенные, подставив лицо

теплым лучам, жадно вдыхают пыльный воздух. Никогда Махмуд-бек не представлял, что подобным

воздухом можно дышать и чувствовать себя счастливым человеком.

Прошли дервиши, мягко шлепая босыми в болячках ногами. Проползла арба с усталым,

равнодушным хозяином. Неподалеку около заключенного бьется в истерике закутанная в чадру старуха.

Махмуд-бек видит ее темные сухие пальцы, вцепившиеся в кандальную цепь на руках сына.

Махмуд-бек рассматривает дорогу. Странно расплываются фигуры. Раньше у него было острое

зрение. За сколько шагов теперь он различает человека? Пять, четыре, три...

Он плохо стал видеть. Ну, это ничего, ничего...

Доктор сказал, что сегодня к нему придут. Махмуд-бек смотрит на дорогу до боли в глазах. Да-да...

Вот он, Шамсутдин! Преданный человек, который до конца своей жизни так и не узнает, кому же он

служил.

Шамсутдин держит в руках кошелек с незатейливым узором, мнет его. Слишком упорно мнет.

Стражник подозрительно смотрит на покупателя.

- Алим должен проехать по железной дороге от Ташкента до Красноводска... - говорит по-узбекски

Шамсутдин. - И вернуться. Посылает Давлят-бек. Аскарали уже знает.

Шумит базар, позвякивают цепи заключенных. Стражники отгоняют назойливых родных.

- И главное. Богатый купец скоро приедет, - продолжает Шамсутдин отрывисто, быстро. - Будьте

готовы. Почти все решено. Скоро купец явится. Стражник со шрамом сообщит. Или агроном...

Он покупает кошелек и оставляет заключенному милостыню: две свежие лепешки, между ними тонкие

ломтики мяса и кружочки лука, покрасневшие от перца. Такое приношение стражник не отнимет,

благосклонно разрешит заключенному полакомиться.

Махмуд-бек ест с трудом. Зубы еще не окрепли, шатаются. На лепешки садится сухая пыль, поднятая

Десятками торопливых шагов. Пыль напоминает о дорогах, которые тянутся, забавно петляя среди

полей.

Ночью Махмуд-бек не спит. Впервые за долгие месяцы рождаются строки стихов.

Край далекий...

Мои тополя...

Я вдыхаю твой запах, земля.

По ночам, непонятным, чужим,

Я ловил и вдыхал теплый дым...

Твои песни полей и дорог

Я хранил, я все годы берег.

Край далекий... Я вечно с тобой.

Я пройду через долгий бой.

Я приду, дорогая земля,

Шелестите, мои тополя.

Конечно, не завтра, даже не через неделю, он увидит друзей. Но обязательно увидит. И друзей, и

солнце, и рассветы, и дороги...

В камере ночь, а Махмуд-бек не слышит вздохов,

причитаний и звона цепей...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

ТИХАЯ ПУСТЫНЯ

Осень дала о себе знать не только первым прохладным

ветром и сморщенным шуршащим листком, который

неизвестно как занесло в тюремную камеру.

С какой-то торопливостью зашумел базар. Сюда

приезжали из далеких селений, спешили заготовить продукты

на зиму, приобрести теплые вещи. Пойдут дожди,

стремительно смоют еле заметные тропинки, и уже по вязкой

земле не двинешься за нужной покупкой в большой город.

Кое-кто находил время и выкраивал из своих сбережений

одну монетку, чтобы положить ее к ногам заключенных. Все

может случиться в этом мире. Вдруг и он, нищий человек,

тоже окажется в таких же цепях. Все может случиться...

108

Шептали молитву, вздыхали, многозначительно покачивали головами. И старались побыстрее нырнуть в

базарную сутолоку.

Возле некоторых заключенных уже суетились, причитали родственники, расспрашивали о здоровье,

спешили пересказать новости, взмахивали в отчаянии руками.

Утренние часы для свиданий - самые благоприятные. У стражников еще хорошее настроение, они не

устали от солнца, пусть осеннего, но пока злого, от криков, пыли, базарной толчеи. Они еще с охотой,

даже с нескрываемой жадностью ловко хватают деньги.

Ряды заключенных, оборванных и грязных, врезались в базарную площадь. Над заключенными

возвышались стражники, обычно бородатые, в пестрых, не очень дорогих, но крепках халатах. Они

стояли небрежно, прижав к груди старые, потемневшие винтовки.

Среди заключенных были влиятельные особы. От них тянулись нити в независимые племена, к

священнослужителям и торговцам, к тем, кто мог оказать помощь в подготовке крупной авантюры или

обычного убийства.

Цепи и стражники не мешали подбирать проводников и сколачивать новые шайки. Вождю племени

или главарю банды достаточно было кивнуть головой, сказать два-три слова, как решался самый

сложный вопрос. И в чьих-то руках оказывались десятки, а то и сотни людей. Иногда надо было

заполучить только одного ловкого храбреца, который, минуя все пограничные заставы, мог бы двинуться

в любую соседнюю страну.

Подкупленные стражники с безразличным видом наблюдали за базарной сутолокой, изредка

поворачивая голову на звон цепей. Кто-то из мелких заключенных тянул руку к прохожим. Степенные,

состоятельные, за кем и надлежало строго следить, сидели спокойно. Они наслаждались хорошей едой

и короткой беседой со своими родными, близкими.

Шамсутдин не мог привыкнуть к этой обстановке. Он старался не смотреть на потемневшие, худые

руки Махмуд-бека. Кажется, если Махмуд-бек сожмет покрепче пальцы, то протащит их через наручники.

Но в тюрьме умеют подбирать цепи. Наручники у этих цепей слегка сплющены, а разогнуть металл ни

у одного из заключенных не хватит сил.

Шамсутдин притронулся пальцами к металлу и покачал головой.

Махмуд-бек улыбнулся:

- Крепкие, мой друг. Очень крепкие. Износу им нет.

- Ничего... - ободряюще сказал Шамсутдин. - Всему бывает конец. - Но сам отвернулся, чтобы не

выдать волнения. Сытые, довольные стражники, соблюдая договоренность, уже спрятав деньги, не

видят, не замечают Шамсутдина.

- Надо ехать к Аскарали... - сказал Махмуд-бек.

Шамсутдин продолжал рассматривать базар, стражников. Начался серьезный разговор. Шамсутдин не

должен пропустить ни одного слова.

- Ишан Халифа получил оружие. Он встречается с немцами. - Махмуд-бек назвал поселок. - Там в

доме есть слуга. Он родственник главаря банды. - Махмуд-бек кивнул на одного из заключенных. -

Запомни имена.

Шамсутдин развернул узелок перед Махмуд-беком, подвинул мясо, лепешку:

- Ешьте, господин.

Махмуд-бек отломил кусочек лепешки.

Махмуд-бек не представлял, что в тюремную камеру, к людям, закованным в цепи, будут поступать из

всех уголков страны и даже из соседних стран такие обширные сведения.

Одни заключенные хвастались своим влиянием и делами, силой своего племени или банды. Другие -

проклинали тех, кому недавно служили, из-за кого попали в тюрьму.

Долго молчал низкорослый, с гнилыми зубами заключенный. Он ложился лицом к стене, по-

мальчишески подогнув ноги, и замирал. Он мог так лежать часами. Но однажды при упоминании имени

Ишана Халифы он вздрогнул и даже на миг приподнялся. Это движение заметил Махмуд-бек. Заметил

злые, прищуренные глаза.

Расположить к себе этого бандита было нелегко. Тот не доверял людям. Сжавшись, он зло косился на

Махмуд-бека, отворачивался в сторону: редко кто переносил запах гнилых зубов.

Махмуд-бек несколько раз отдавал ему лук, советовал, как лечить зубы и десны. Однажды в

разговоре бандит стал яростно проклинать Ишана Халифу. Дважды из чужой страны он перевозил ему

оружие. На третий раз попался... А «святой отец» ничего не делает, чтобы спасти его. Даже ни разу не

прислал хорошей, вкусной еды.

Бандит слишком много знал о жизни Ишана Халифы, о его врагах и друзьях.

Значит, зашевелился Ишан Халифа - главарь туркменской эмиграции…

Ишан Халифа любил власть. И муфтий Садретдин-хан не смог подчинить его своей воле, сделать

исполнителем своих планов.

Сколько эмигрантов по первому приказу Ишана Халифы могли вскочить на коней? Сотни. Пока об

этом никто не знал, но в маленьких становищах, в эмигрантских поселениях ждали такого приказа. А в

лохмотьях старой одежды, под истертыми паласами, в овечьих загонах лежали аккуратно смазанные

винтовки, сабли, клинки, маузеры.

109

Несколько раз местные власти пытались вести переговоры с Ишаном Халифой. Но он прикидывался

невинным, святым человеком, озабоченным судьбами своих земляков. Ишан Халифа начинал

жаловаться на условия жизни, призывал в свидетели аллаха, который, к сожалению, мало обращает

внимания на верных мусульман.

Участок государственной границы со Страной Советов контролировался Ишаном Халифой. В начале

тридцатых годов его отряды не раз прорывались на советскую территорию.

Ишан Халифа хорошо разбирался в политической обстановке, знал о дружеских взаимоотношениях

восточных стран с Советским Союзом.

Немцы вели войну против Советской страны. Ишан Халифа решил воспользоваться таким удобным

моментом. Именно теперь его всадники могли вскочить на коней.

Махмуд-бек не спеша отламывал кусочки лепешки.

- Слушай... - говорил он. - У туркмена Берды была небольшая шайка. Это трусливый человек, хотя

физически сильный и жестокий. Он - вспыльчив. В такую минуту трусость исчезает. Он может сделать что

угодно, становится опасным. - Махмуд-бек взглянул на шумную толпу, которая двигалась мимо, и

продолжал: - Слушай... Берды как-то нагрубил Ишану Халифе. Тот ничего не прощает. Он решил убрать

Берды. Но убийца не смог справиться с Берды. Этот, самый Халназар явился к Ишану Халифе и

доложил, что его приказ выполнен...

Махмуд-бек заметил Фариду. Женщина стояла за повозкой и ждала своей короткой минуты.

Шамсутдин перехватил взгляд Махмуд-бека.

- Она пришла.

- Вижу... - коротко ответил Махмуд-бек и продолжал: - Берды скрывается в поселке, в двух днях езды

от становища Ишана Халифы. Что он задумал? Никто об этом не знает. Наверное, решил отомстить.

Однако чего-то выжидает. Или боится. Нужно встретиться с Берды. В крайнем случае с Халназаром. Мы

должны знать день и час, когда Ишан Халифа соберет своих сотников. Всех сотников.

- Узнаем, господин... - пообещал Шамсутдин.

- Мы должны узнать, с кем из немцев связан Ишан Халифа.

- Хорошо, господин.

- И еще. Помни, что Берды опасен, что Ишан Халифа ненавидит муфтия Садретдин-хана и его людей.

- Да, господин...

Шамсутдин посмотрел на руки Махмуд-бека. Наручники все-таки держатся на них. Держатся...

- Я пойду, господин.

- Ты все запомнил, Шамсутдин?

- Все, господин.

- Немедленно разыщи Аскарали. Все передай…

Шамсутдин поклонился. Он не успел повернуться, как к рядам заключенных, не замечая встречных,

добежала женщина, придерживая край черного платка и прикрывая лицо, молодое, красивое, хотя уже с

первыми, ранними морщинками.

Шамсутдин ехал в одно из туркменских становищ.

В пустыне по вечерам было уже холодно. Пока ветер лениво ползал у ног, словно набирал силу, потом

все решительнее начинал метаться рядом с путником.

Приземистые домики с загонами для овец, с обязательными шаткими столбиками дыма были видны

издалека. Порывистые ветры проносились мимо поселка, крутили песок, вырывали с корнем

порыжевшие кусты, швыряли их под стены сжавшихся домиков.

Разыскать в таком поселке нужного человека не представляло большой трудности. В первой же

кибитке сообщили, где остановился туркмен.

Шамсутдин повел коня за собой. У входа в дом был вбит единственный колышек. Шамсутдин

осмотрелся - ни деревца, ни изгороди.

Привязав коня за этот колышек, Шамсутдин рукояткой плетки постучал в дверь. Послышалось

ленивое рычание пса. Потом тяжелые шаги...

В таких поселках обычно люди не закрывают дверь. Значит, Берды все-таки боялся непрошеных

гостей. Хозяин, сопя и ругаясь, открыл дверь. Он удивленно посмотрел на Шамсутдина и, не здороваясь,

спросил:

- Что тебе надо?

Не обращая внимания на такую встречу, Шамсутдин приложил руку к груди и вежливо поклонился.

- Ну?

- Я из города к вам... - сказал Шамсутдин.

Берды испуганно отшатнулся.

- Ты перепутал, джигит. . - растерянно прошептал он. - Тебе нужен другой человек.

- Мне нужен Берды-ага... - сказал Шамсутдин.

Сколько таких людей встречал Шамсутдин за последнее время! Вначале они были страшными,

гордыми, независимыми, а потом от одной фразы хватались за сердце или начинали ползать на коленях.

- Берды, Берды... - продолжал испуганно шептать хозяин дома. - Какой Берды?

- Вы, уважаемый... - спокойно продолжал Шамсутдин.

110

Берды оглядывался по сторонам. Он еще не придумал себе нового имени. Он скрывался от Ишана

Халифы, от его людей, от местной полиции.

- Берды убит. . - хрипло, растерянно произнес хозяин. Но произнес неуверенно, как-то по-детски,

заранее зная, что этим словам никто не поверит. Шамсутдин даже не обратил внимания на лепет

грузного, заросшего седой щетиной человека.

- Я пришел один... - сказал Шамсутдин. - Понимаете, Берды. Пришел один, от муфтия Садретдин-

хана.

Берды, придерживаясь за стену, опустился на потертую кошму.

В доме давно не убирали. На земляном полу лежал заметный слой песка. В спутанном ворсе

застряли хлебные крошки, травинки.

В углу пес неторопливо грыз кость, не обращая внимания на людей.

Берды уселся, скрестив ноги.

- От муфтия Садретдин-хана... - повторил Шамсутдин.

- Разве он жив? - спросил Берды.

- Святой отец жив. Он находится в ссылке.

- Зачем я ему нужен?

- Вы ему очень нужны.

Берды тяжело засопел. В темной, тесной клетушке Шамсутдин увидел, как багровеет шея, наливаются

кровью уши, щеки...

- Нужен? - шепотом переспросил Берды и вдруг взорвался: - Очень нужен! Старые шакалы вспомнили

обо мне! Вспомнили! - Захрустели пальцы. Берды словно проверял их: крепки ли... Секунда, вторая - и он

вцепится в горло Шамсутдина.

Шамсутдин вздохнул, укоризненно покачал головой:

- Святой отец знает о вашем бедственном положении. Он посылает вам благословение и деньги. -

Шамсутдин рассчитывал небрежно швырнуть мешочек с монетами к ногам бандита, но наступила

критическая минута, когда каждый жест гостя хозяин истолкует по-своему. Лучше сказать о деньгах сразу,

вначале.

Деньги были нужны Берды. Оторванный от друзей и земляков, «мертвец» не мог ничего предпринять,

не мог мстить, бежать, прятаться в более удобном месте.

- Что хочет от меня святой отец? - хмуро спросил Берды.

В этом мире деньги не бросают ни живым, ни мертвым просто так, ради сострадания.

- У святого отца муфтия Садретдин-хана есть враг.

- Ишан Халифа? - усмехнулся Берды. Он пришел в себя. Он уже мял в широких ладонях кожаный

мешочек, ощущая твердый металл солидных монет, шуршание бумажек. - Чьи? - отвлекся от главного

разговора Берды.

Шамсутдин понял, что речь идет о бумажках.

- Немецкие...

Берды, довольный, качнул головой.

- Ишан Халифа? - повторил он.

- Да... - ответил Шамсутдин.

- К нему не подойти... - нахмурился Берды.

- Не нужно подходить...

Берды непонимающе посмотрел на Шамсутдина. Потер лоб, грязный, рассеченный шрамом,

приподнял густые брови.

- Нам нужно узнать о делах Ишана Халифы.

Берды хмыкнул:

- Хорошие дела у Ишана. Очень хорошие. Сотни всадников. Он готов броситься на Советы хоть

завтра. У него много оружия. Немцы дали.

Берды говорил со злорадством. Деньги он спрятал за пазуху и сразу стал независимым, гордым.

Только изредка дергалась левая бровь.

Загнанный, затравленный, запуганный шакал... Он еще не решился вылезать из своей норы. Он

много, с надрывом говорит о силе войска Ишана Халифы. Конечно, преувеличивает. Но Ишан Халифа

долго работал, собирая свои сотни.

А вдруг, имея деньги, Берды сбежит в одну из соседних стран?

Нет, пожалуй, он здесь сидел не только в ожидании чьей-то случайной помощи. Такой человек должен

отомстить.

- Я не верю муфтию, старой крысе, - неожиданно сказал Берды. - Не верю Ишану... Каждый из них

хочет первым вернуться домой, захватить землю. Но они сдохнут здесь, на чужом песке. Они друг другу

перегрызут горло.

Шамсутдин промолчал.

- Хорошо... - уже тише заговорил Берды. - Я помогу.

Ишан Халифа встретился с Расмусом в одном из поселков, расположенных недалеко от столицы.

Опытный разведчик выслушал короткий доклад главаря туркменских эмигрантов. Ишан Халифа умел

держать себя и при встречах с иностранцами. Холеные пальцы перебирали четки. Эти пальцы не сожмут

111

рукоятку сабли. Ишан Халифа, медлительный, степенный, не создан для бешеной скачки на боевом

коне, но за его спиной стоят сотни всадников. Об этом немецкий разведчик хорошо знал.

- Вы хотите встретиться с сотниками? - спросил Ишан Халифа.

- Возможно, встречусь.

- Я соберу их через две пятницы. К полуденной молитве.

- Будьте осторожны... - посоветовал Расмус.

- Я осторожен, - улыбнулся Ишан Халифа и погладил бородку. - Мы, как пустыня, тихая, огромная.

Пока нет бури...

В комнатке был покой. Только где-то по соседству звякнула посуда.

- Сейчас подадут чай... - сказал хозяин.

Расмус много лет провел в этой стране. Но он европеец и ничего не сделает без помощи Ишана

Халифы.

Хотелось сегодня напомнить немецкому разведчику о том, как его помощник, капитан Дейнц,

связывался с людьми муфтия Садретдин-хана. Напомнить и задать вопрос: что же из этого вышло? Вот

он, Ишан Халифа, жил тихо и спокойно, а в нужную минуту может повести лавину всадников через

советскую границу.

Но пока рано торжествовать. Без немцев никуда не денешься. Они очень нужны Ишану Халифе. И

приятно сознавать, что он тоже нужен им.

Вошел слуга, легко поставил поднос с чайниками и пиалами. По туркменскому обычаю для каждого

гостя - отдельный чайник.

Поклонившись, слуга молча вышел.

- Ваш человек? - зачем-то спросил Расмус.

Ишан Халифа настороженно покосился в сторону двери. На какую-то долю секунды замер. Но потом

спокойно ответил:

- Мои люди в становищах. Это слуга моих друзей.

Расмус промолчал.

Ишану Халифе показалось, что его ответ не очень понравился немецкому разведчику.

Главарь туркменской эмиграции был взбешен. А воины, ожидавшие крупной награды, в недоумении и

страхе застыли.

Они принесли голову ослушника и врага - Берды. Голова валялась в ногах Ишана Халифы. Осенние

мухи, крупные, назойливые, вились роем над головой.

- Негодяи! Подлые люди! - надрывался Ишан Халифа.

Он не мог сознаться этим аскерам, своим приближенным, что уже один раз выбросил солидную горсть

монет за известие об убийстве Берды.

Не хотелось выглядеть дураком в глазах подчиненных, и он не назвал имя Халназара. А надо было

бы немедленно разыскать и положить рядом с этим неожиданным подарком его голову.

Аскеры шагнули вперед. Один из них бросил у ног Ишана Халифы мешочек с деньгами.

- Был у Берды... - почти шепотом произнес аскер.

- Что там? - поднял бровь Ишан Халифа.

- Деньги... Местные и немецкие.

- Немецкие?

Ноздри у Ишана Халифы раздулись. Он вытащил четки. И защелкали сандаловые шарики,

заметались пальцы.

- Откуда у него немецкие?

Аскеры молчали. Они не могли понять своего вождя. Они шли по пятам Берды, свалили и связали его,

громадного, сильного. Принесли его голову, отдали деньги.

Ишан Халифа остывал. Надо было разобраться в этой очень запутанной истории.

Кому служил Берды? Немцам не было смысла подкупать человека, которого один раз уже убивали.

Немцы должны знать об этом.

- Где вы его поймали? - кивнув на голову Берды, спросил Ишан Халифа.

- В пустыне...

- Откуда он шел?

- Из нашего становища.

Опять защелкали четки... Эти два дурака оборвали ниточку. У Берды здесь свой человек. Оборвали

ниточку.

- Найдите Халназара и принесите его голову... - неожиданно приказал Ишан Халифа.

Аскеры поспешили скрыться с глаз разгневанного вождя.

Ишан Халифа задумался. Было о чем ему подумать. В становище, где жили самые близкие люди, кто-

то следил за ним, был связан с ослушником Берды. Конечно, немцы в этой истории не замешаны. А

может, Расмус проверяет? Нет. . Здесь посерьезнее дела. Ишан Халифа спрятал четки и, повернувшись к

нукеру, сказал:

- Соберем сотников в следующую пятницу.

- Не успеем, господин, - вздохнул нукер.

- Сегодня же пошли людей. А к Расмусу... позже. В четверг.

112

- Хорошо, уважаемый Ишан-ага.

Вождь усмехнулся про себя.

«А теперь посмотрим. Что у них выйдет. . Что они сделают?»

Эти «они», неизвестные, непонятные, не на шутку встревожили главаря туркменской эмиграции.

Расмус не выдержал, сообщил в Берлин о готовности нескольких басмаческих соединений вступить

на территорию советских республик Средней Азии. Указал предполагаемую дату.

Надо было реабилитироваться. Провал следовал за провалом. Особое неудовольствие Берлин

выразил в связи с арестом нового туркестанского правительства, высылкой немецких специалистов,

сорвавшей комплектование десантных отрядов.

На это? раз Берлин поблагодарил Расмуса за подготовку новой операции и согласился с

ориентировочной датой вторжения банд Ишана Халифы на территорию Советского Союза. Предлагалась

любая помощь. В случае удачного начала операции немецкая авиация доставит оружие и боеприпасы.

Банды Ишана Халифы должны были вызвать панику в глубоком тылу Советской страны, нанести удар

по ряду промышленных предприятий, терроризировать население.

Расмус пока не праздновал победу. Опытный разведчик понимал, что до этого часа еще далеко. И

когда личный посыльный Ишана Халифы сообщил о переносе встречи с сотниками, Расмус

насторожился. Если в тщательно разработанный план вносятся коррективы, это ничего хорошего не

сулит. Тем более появление гонца-туркмена на городской квартире Расмуса могло быть вызвано только

чрезвычайными обстоятельствами.

Расмус принял решение на встречу не ехать.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Вернувшись на Родину, я часто вспоминал свою юность...

Когда вышел первый номер нашей комсомольской газеты «Ёш ленинчи» («Молодой ленинец»), мне

было семнадцать лет. Стоял февральский серый день. Лениво падал влажный снег. Кто-то ворвался в

полутемную комнату общежития и крикнул:

- Ребята, вышла наша газета!

Мы зажгли лампу. Наклонились над развернутой газетой. В комнату набились студенты. Мы вслух

читали короткие информации, стихи.

А через два года в этой газете было опубликовано мое первое стихотворение. Институт торжествовал.

Каких только я не слышал слов! На комсомольском собрании так и заявили:

- Родился новый замечательный поэт! Мы ждем от него...

Всего ждали от меня... Никто, разумеется, не знал в институте, в Самарканде, о моей подготовке к

выполнению важного задания.

Я ушел в страшный лагерь озлобленных людей.

Из Парижа лидер туркестанской эмиграции Мустафа Чокаев дал указание разыскать меня в странах

Востока.

И меня «разыскали»...

НЕОБЫЧНАЯ РАБОТА

Шамсутдин отчаянно хлестал коня. До встречи с Аскарали оставались сутки. Но Шамсутдину хотелось

как можно раньше сообщить неприятную весть. Махмуд-бек учил, что такие вести надо доносить

быстрее. Можно принять меры. Даже спасти жизнь.

Аскарали ждал в пограничном городке. Вчера он доложил Центру о предстоящем вторжении Ишана

Халифы в республики Средней Азии. В сообщении не было главного - точной даты и количества

всадников.

Аскарали ждал Шамсутдина. Но по расстроенному лицу он сразу догадался: что-то случилось.

- Садись, друг.

Аскарали привык к коротким разговорам. За свою жизнь на чужбине он много раз встречал вот таких

запыленных, усталых людей, которые прятали глаза, топтались у порога.

- Садись, садись. Тебе надо выпить чаю. Я все сделаю. - Он не обратил внимания на протестующие

жесты Шамсутдина. - Берды сбежал? - удивительно спокойно спросил Аскарали.

- Нет. . Его убили.

- Люди Ишана?

- Да... Убили на дороге. Встретили и убили. Голову увезли Ишану.

Аскарали понимающе кивнул.

- Деньги были с ним?

Шамсутдин кивнул.

- А Халназар?

- Его тоже убили. Вчера. И голову тоже увезли к Ишану.

- Значит. . - Аскарали хотел подыскать слово, чтобы не обидеть Шамсутдина.

- Все! - махнул рукой Шамсутдин. - Все!

113

- Так не бывает. . - по-прежнему спокойно заметил Аскарали. - Ешь. Отдыхай. И мы сейчас что-нибудь

придумаем.

Аскарали за ужином говорил о каких-то пустяках. Об этом грязном, небольшом городке, о скудном

базаре, о близкой, холодной зиме, которую трудно вынести в таких местах, где по соседству лежит

пустыня, с виду тихая, но коварная.

Шамсутдин только поддакивал, он обжигался горячим чаем, неторопливо ел сухой хлеб и мясо.

Постепенно он успокоился, даже попытался улыбнуться, когда Аскарали стал копировать местного

полицейского чиновника.

- А сейчас спать. Рано утром снова поедешь.

Шамсутдин вопросительно посмотрел на Аскарали. Человек шутит, держит себя спокойно, а глаза

тревожные.

- Поедешь в поселок к одному из сотников. Надо узнать, когда и куда его вызывает Ишан Халифа.

- Хорошо, господин.

Шамсутдин прикрыл глаза. Потом снова приподнялся.

Аскарали убирал посуду. Медленно, спокойно двигался по комнате. Шамсутдин подождал, пока

Аскарали сложит пиалы в нишу.

- Господин, почему вы не можете спасти Махмуд-бека?

- Могу, Шамсутдин. Могу...

- Но до сих пор...

- Так надо, Шамсутдин... Видишь, как получилось. В тюрьме Махмуд-бек познакомился с вождями

племен, с главарями банд. Он может спасти тысячи жизней наших эмигрантов. Понятно? У него сейчас,

как тебе сказать, совсем необычная работа.

- Понятно, господин...

Шамсутдин долго не мог заснуть. Закроет глаза - и сразу же перед ним поднимаются беспомощные

ладони и тихо, приглушенно звякают цепи с приплюснутыми наручниками.

В тюрьме произошло неожиданное событие...

Вождя племени вывели из камеры. Он вышел, не замечая тяжести цепей, не слыша их

приглушенного, равномерного звона. Оглянувшись на пороге, вождь кивнул заключенным.

Дверь глухо закрылась, звякнули запоры. И долго никто не мог нарушить тягостной, тревожной

тишины.

Странно, что все с нетерпением ждут вызова, и в то же время с нескрываемым испугом поглядывают

на стражника. А тот, наслаждаясь общим вниманием, осматривает камеру и тянет, тянет время. Потом,

подкрутив усы и словно наконец вспомнив, называет имя или кличку заключенного.

За таким вызовом может быть свобода или свидание с родным, близким человеком.

А может быть, и смерть.

Мало кто верил, что вождя большого племени могли вот так просто увести и казнить. Но никто и не

знал о событиях, происходящих за тяжелой дверью, за крепкими стенами.

Люди, не двигаясь, лежали у стен, и почти каждый косился на дверь... Скорее бы она открылась и в

камеру вновь вернулся высокий, жилистый старик.

Так спокойнее...

У вождя племени было свидание... Неожиданное, во внеурочное время. За это свидание, наверное,

очень дорого заплатили.

Старика свидание не удивило. Не удивил совершенно незнакомый человек, прорвавшийся через все

преграды и законы. Таких людей вождь остерегался. И вое вежливые, почтительные слова, которыми

была наполнена вступительная речь, не произвели на старика никакого впечатления.

- Что ты хочешь, юноша? - холодно спросил он.

Незнакомцу было лет тридцать пять. Держался он уверенно, как человек, имеющий деньги и

поддержку сильных людей.

- Это вам, уважаемый отец... - Незнакомец показал на узлы и свертки. - Их отнесут в камеру.

Незнакомец понимал, что вождь племени не бросится к подаркам. Но и не ожидал такого

пренебрежительного отношения. Старик даже не взглянул на подарки. Он продолжал невозмутимо

смотреть на странного посетителя.

- Что ты хочешь? - повторил свой вопрос вождь.

- Вам передают привет хорошие, сильные люди.

- Кто они?

- Ваши друзья.

- Я всех своих друзей знаю... - сказал вождь.

Невозмутимость, откровенное нежелание вести разговор, принимать подарки все-таки подействовали

на незнакомца. Он вскочил, засуетился, стал раскрывать один из свертков. Пальцы дрожали. Бечевка,

стягивающая сверток, была крепкой. Незнакомец схватился за другой сверток. А сам смотрел в сторону

вождя племени... Губы растерянно, почти про себя шептали: сейчас, сейчас.

Вождь поднялся:

- Зачем я тебе нужен?

114

- Не мне, не мне... - торопливо сообщил незнакомец. Он бросил возиться с проклятым свертком и,

прижав руку к груди, шагнул к вождю: - Только выслушайте. Только выслушайте. Меня послали немцы.

Они просят у вас помощи.

- Зачем мне нужны немцы?

- Нужны! Нужны! Дайте им воинов. Они дадут свободу, освободят вашего сына. И дадут много денег.

Много!

Вождь не дослушал незнакомца. Осторожно, словно он прикасался к чему-то грязному, сдвинув со

своего пути посетителя, шагнул к двери.

За порогом топтался стражник. Усы у него обвисли, глаза были испуганными. Ой, вероятно, слышал

обрывки разговора. Не очень добрый разговор. Пропади эти деньги! Если узнает начальство о такой

встрече, ему несдобровать.

Стражник обрадовался появлению вождя!

- Пошли! Пошли! - Он первый затопал к зданию, тяжелому, мрачному. - А ты подожди, - бросил

стражник незнакомцу. - Зайди в дом и подожди...

Вождь вернулся в камеру. Заключенные приподнимались, рассматривали вождя. Послышался

кашель, звон цепей, причитания. Вождь невозмутимо сел, прислонившись к стене. Но все-таки было

.заметно, что он взволнован: слегка дергалась щека.

Сейчас ни на один вопрос старик не ответит. Махмуд-бек с трудом улыбнулся.

- Все хорошо! А мы, - он кивнул на камеру, - обо всем подумали.

- Хорошо... - вздохнул вождь.

Потянулись минуты, страшные, томительные. Время осенних и зимних вечеров в тюрьме - как одно из

наказаний. Знает ли об этом начальство?

В такие минуты, закрыв глаза, Махмуд-бек вспоминал о прошлом. Вспоминал студенческий

Самарканд... Комсомольские собрания, литературные вечера. Он пытался снова складывать стихи о

пустыне, которую перешел много лет назад. О чужом мире, в котором очутился. Но к рассвету Махмуд-

бек мог повторить только отдельные строки. Ему хотелось создать стихи о борьбе, настоящие, горячие.

Такие же, как его борьба. Но кто-нибудь... чей-нибудь крик, бессвязное бормотание спящих людей

возвращали в мир темной камеры.

Снова лязгнули засовы. И снова появился усатый стражник. Он цепко, со знанием дела, обшарил

взглядом камеру. Наконец нашел нужного человека. Это был молчаливый рослый главарь банды Ораз.

Он вышел, слегка наклонив голову. Или боялся стукнуться головой о низкий косяк, или не хотел перед

коренастым стражником выделяться своим превосходством.

На этот раз заключенные более спокойно отнеслись к вызову. Ораза побаивались. Даже много

повидавшие люди, сталкивающиеся с жестокостью не раз, не любили слушать его рассказы о лихих,

кровавых делах.

Минут через тридцать главарь возвратился с узлами и свертками. И нести эти подарки ему помогал

стражник. Бандит угощал не всех заключенных. На вождя племени и Махмуд-бека даже не взглянул.

Довольные заключенные долго чавкали, с удовольствием грызли кости и даже смеялись.

- Это мне приносили... - усмехнулся вождь.

- От кого? - спросил Махмуд-бек.

- От немцев... - ответил вождь.

И они замолчали. Стало ясно, что немцы купили банду. Наверное, очень хорошо заплатили и главарю,

и стражнику, который явно нарушил строгие законы тюрьмы.

Это предположение подтвердилось. Утром неведомыми путями в камеру заползла новость: усатый

стражник сбежал. Бросил свою потемневшую от старости винтовку и сбежал.

В последнее время Дейнц редко бывал у своего шефа - Расмуса. Опытные разведчики чувствовали,

что за ними следят, упорно, повседневно, умело. Кто-то идет по их следам, путает карты, ставит в самые

неожиданные условия, из которых надо долго и умело выкарабкиваться.

- Это не может быть случайностью... - сказал Расмус. Усадив помощника, он даже не сделал

замечания, что тот явился в неудобное, дневное время. Расмуса серьезно озадачил перенос совещания

у Ишана Халифы. - Сколько мы вбухали в это дело денег! - сорвался он.

Капитан Дейнц опустил голову. Операция по созданию диверсионных групп, которой он руководил,

тоже сорвалась. А стоила не дешевле Ишана Халифы.

- У нас нет повода для беспокойства... - сказал Дейнц.

- И тогда не было? - все-таки не удержался Расмус.

Дейнц промолчал.

Начало разговора ничего хорошего не предвещало. Расмус, всегда сдержанный, корректный, сейчас

походил на злого, обиженного отца беспокойного семейства. Его злит все: глупые слуги, завистливые

родственники, остывший кофе, открытая форточка... Все то, на что он раньше не обращал внимания.

Ну как в этой обстановке сообщать еще одну, не очень приятную новость? Дейнц попытался удобней

сесть, положил ногу на ногу, принял более независимый вид. В конце концов в подготовке всех операций

основная роль отводится старому разведчику Расмусу. Это ему Гитлер вручал ордена и пожимал руку.

Дейнц - обыкновенный исполнитель.

Словно почувствовав настроение своего помощника, его бунтарские мысли, Расмус холодно спросил:

115

- С чем пожаловали?

- Мы купили банду... - небрежно сообщил Дейнц.

- Банду? - поморщился Расмус. - Чью?

- Ораза... - прежним тоном сообщил Дейнц.

Он понимал, сколько нужно Расмусу выдержки, чтобы не сорваться.

- Это же обыкновенная банда! Берлин дал деньги на большое дело. На авторитетного вождя, на

человека, способного встать во главе нового правительства. - Расмус, худощавый, подтянутый, стоял

перед своим помощником. Он говорил шепотом, резким, срывающимся.

Дейнц невольно поднялся, одернул цивильный костюм.

- Невозможно! Старик упрям. Он на это не пошел.

- Де-ейнц! - протянул Расмус. - Прежде чем вы успеете застрелиться, я вас сумею бросить в ту же

яму... к вашим бандитам. И никто никогда не узнает о вашей судьбе. Поверьте мне...

Дейнц затаил дыхание. Надо было немедленно менять тон и тактику поведения.

- Шеф, важно вызвать в стране беспорядки. Хотя бы на время, когда Ишан Халифа перейдет границу.

Это ваша мысль: беспорядки в стране и переход границы.

- Не беспорядки, - поправил Расмус, - а государственный переворот.

- Не выходит. . - сожалея, вздохнул Дейнц. - Второй раз идти в тюрьму моим людям было бы сложнее.

Почти невозможно. Мы даже убрали стражника.

- Хорошо... - вздохнул Расмус. - Пусть будет Ораз.

- Это отчаянная банда... - осмелел Дейнц. - Она натворит много бед и в столице. Ишан Халифа сумеет

воспользоваться таким моментом.

- Сумеет. . - как-то странно повторил Расмус.

- А… что? - уже без прежней бодрости спросил Дейнц.

Расмус пожал плечами. Он прошелся по комнате. И, резко повернувшись, неожиданно спросил:

- А где сейчас ваш пресловутый муфтий Садретдин-хан?

- В ссылке, шеф.

- О нем забыли?

- Кто? - не понял Дейнц.

- И вы, и местные власти?

- Я не забыл...

- У него есть люди?

- Конечно, шеф... - И, поняв, в чем дело, добавил: - А власти действительно его забыли...

- Надо найти святого отца. - Расмус еще раз прошелся по комнате и повторил: - Надо найти... - Потом

добавил тихо, в сторону: - На всякий случай.

Было еще темно, когда Аскарали разбудил Шамсутдина.

- Пора... - коротко сказал он.

Шамсутдин вскочил, помотал головой, словно отгонял сон. Что только ему сегодня не снилось! Он

даже слышал чьи-то шаги, голоса.

У Аскарали серое, усталое лицо.

- Вы не спали? - спросил Шамсутдин.

Аскарали кивнул.

- Кто-нибудь приезжал?

Но Аскарали уже вышел на кухоньку, загремел посудой. Наверное, кто-то приезжал. Шамсутдин

почувствовал беспокойное состояние хозяина, его нескрываемую настороженность.

Через несколько минут они пили чай, без аппетита ели черствые лепешки.

- Ты слышал что-нибудь об Оразе? - спросил Аскарали.

- Главарь банды. Он вместе с Махмуд-беком сидит в тюрьме.

- А банда?

- Банда ждет его. Живет, прячется...

- Большая? - спросил Аскарали.

- Не очень... Но страшная... - ответил Шамсутдин. Он допил чай, поставил пиалу и вопросительно

посмотрел на Аскарали: - Что-нибудь случилось с Махмуд-беком?

- С ним все в порядке... - Аскарали невольно улыбнулся: - Просто Махмуд-бек удивительный человек.

И с ним все хорошо.

- Кто-нибудь ночью был?

- Был, Шамсутдин... И я узнал, что с Махмуд-беком все хорошо.

- Тогда я поеду! - поднялся Шамсутдин.

- Все понял?

- Да, господин…

Шамсутдин безжалостно гнал коня через пустыню. Здесь было тихо и прохладно. Неохотно таяли

звезды.

Конь выбивался из сил. Он с трудом находил хорошую дорогу, твердую, прочную, но порой попадал в

рытвины, коварно занесенные серым песком, храпел, негодующе фыркал и едва не падал на колени.

116

«Шамсутдин помогал коню выбрать хорошую дорогу, направлял на мелкие кустарники, от которых

тянулись, скрепляя песок, длинные корни. К полудню, когда солнце уже поднялось над головой, когда

заметался горячий ветер, Шамсутдин добрался до маленького поселка.

В первой же кибитке Шамсутдин спросил о своем друге туркмене Саидназаре.

- Здесь много туркмен... - сказал сонный старик. - Но такого нет.

- И не знаете?

- Знал одного Саидназара. Очень старого.

- Не тот. . - вздохнул Шамсутдин.

Он обошел несколько кибиток, тесных, грязноватых, в которых люди, казалось, остановились только

на час-два. Сейчас они отдохнут и снова двинутся в дорогу.

Хозяин одного, более основательного дома, в комнате которого была и посуда, и старый ковер,

привлек внимание Шамсутдина. В доме стоял сладковатый запах анаши.

Спросив о своем друге Саидназаре, которого, к сожалению, и этот человек не знал, Шамсутдин

попросился остаться на ночь.

- Оставайся! - щедро разрешил туркмен. - И вообще оставайся с нами.

Поздно вечером хозяин, не смущаясь присутствия чужого человека, снова разжег чилим, ловко

размял в ладони комочек анаши, смешал его с крошками табаку.

- Скучно здесь. Тихо... - сказал Шамсутдин.

- Тихо? - хмыкнул туркмен.

Он был краснолицый, здоровый, но пальцы уже дрожали, как туркмен ни старался это скрыть, крепко

сжимая трубку чилима.

- Хочешь? - предложил хозяин.

- Можно...

Хозяин полой халата вытер мундштук и повернул чилим к гостю.

- Говоришь, тихо? А мы на пустыню похожи. Она спокойна, а поднимется ветер, все перевернет. . Так

говорит наш вождь. Все! - Он приблизил красное лицо к Шамсутдину и зло, хрипло зашептал: - Мы тоже

все перевернем. Наш сотник в пятницу едет к Ишану Халифе. И мы пойдем на Советы. У тебя где дом?

- В долине Сурхана.

- Пойдем... Будешь дома... Оставайся у нас.

Кружилась голова. Надо было переждать ночь. Дать возможность отдохнуть коню.

Лишь бы не подвел конь. Лишь бы он не подвел...

Премьер-министр принял советского посла.

Посол доложил о готовящейся вылазке банд Ишана Халифы на территорию Советского Союза.

- Мы дали приют мусульманам, - вздохнул премьер-министр. - Но действия некоторых из них

враждебны не только по отношению к вашей стране, но и к нашему народу.

- Вы правы... Один из них Ишан Халифа.

- К сожалению, в отношении этой святой особы мало доказательств.

- Завтра, - продолжал посол. - Ишан Халифа собирает своих сотников. Вероятно, там будет

присутствовать немецкий разведчик Расмус.

- За ним установлено наблюдение...

- Он встречается с Ишаном Халифой на квартире. Вот их последняя встреча. - Посол раскрыл папку и

положил перед премьер-министром фотографию. - Во избежание конфликта на границе, - сказал посол, -

мы просим вас принять соответствующие меры.

- Разумеется, господин посол... - пообещал премьер-министр. - Мы не допустим, чтобы еще один

авантюрист поколебал дружеские отношения между нашими странами.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Многие годы в странах Востока действовали разведки некоторых капиталистических государств.

Особенно активно вела работу гитлеровская разведка.

Я встречал немецких агрономов, врачей, ветеринаров, строителей, великолепно знавших страну, в

которой приходилось им работать. Эти «специалисты» не только создавали незримый фронт борьбы

против нас. Они подрывали основы жизни, строй государства, где жили: готовились перевороты,

осуществлялись террористические акты...

В справочной литературе, например, об Иране я нашел факты о проникновении фашистской

Германии во все сферы общественно-политической и экономической жизни этой страны во второй

половине тридцатых годов.

Фашистская агентура вела пропагандистскую деятельность в столице, иранском Азербайджане и в

зоне кочевых племен юга Ирана.

Значительно активизировалась деятельность фашистской агентуры после вероломного нападения

гитлеровской Германии на СССР. Особенно напряженная обстановка создалась летом 1941 года, когда

из Германии в Иран стали перебрасываться оружие и боеприпасы, а под видом туристов прибывали

немецкие офицеры.

117

Как известно, наше правительство приняло решительные меры к прекращению возможных попыток

втянуть Иран в войну против Советского Союза.

На основании советско-иранского договора 1921 года на территорию Ирана в августе 1941 года были

введены советские войска. Одновременно вступили английские части, а в конце 1942 года -

американские.

Эти действия не были направлены против иранского народа, не угрожали территориальной

целостности и государственной независимости страны.

В создавшейся обстановке гитлеровская агентура не могла действовать открыто против Советского

Союза, хотя тайные силы гитлеровской и других иностранных разведок еще не сложили оружия.

Эти силы действовали и в других странах Востока. Шла упорная борьба с вражеской агентурой. Я все

годы носил оружие, но так и не выстрелил ни разу...

А борьба продолжалась много лет. .

«ЧЕРНЫЙ ДЕРВИШ»

Глинобитный, серый город лежал в стороне от больших дорог. Он не славился шумными базарами.

Редкие караваны сворачивали на его улочки. Верблюды осторожно вышагивали вдоль низких дувалов,

безучастно поглядывая на тесные дворики.

В один из осенних вечеров 1944 года в Северный город вошел караван чужеземного купца.

Мальчишки бежали впереди, показывая путь к гостеприимному месту отдыха.

Верблюд не обращал внимания на отчаянные крики. Он собственным чутьем находил нужную дорогу.

Купец и его работники тоже не смотрели на мальчишек, не бросали монеты этим голодранцам. Трудно ли

в этом городе найти нужный дом?..

Взрослые жители встречали караван равнодушными взглядами. В городке жили бедные, но гордые

люди. Они открыто не выказывали особого любопытства. Скупо поздоровавшись с путниками,

принимались за свои дела даже и не взглянув на лениво покачивающихся верблюдов.

Хозяин караван-сарая ждал гостей у ворот. Он кивал головой, улыбался. Кланяться ему мешал

огромный живот, на котором покоились пухлые ладошки. Хозяин не обольщался большим заработком.

Еще неизвестно, как поведет себя чужестранец.

Взглянув на темно-синий тюрбан, на аккуратную бороду за незаметной черной сеткой, он определил:

индус.

«Что их занесло сюда... - подумал хозяин. - Хорошо бы болезнь (да простит аллах за такие мысли)».

Но купец выглядел здоровым, крепким человеком. Он ловко соскочил с коня и поздоровался с

хозяином. Гость знал местный язык. И конечно, знал обычаи этой страны. Расспросив хозяина о

здоровье, о его делах, пожелав мира и спокойствия доброму дому, он, осторожно обходя лужицы,

прошел во двор.

За купцом двинулся караван.

Как всегда, за солидными людьми тянулись бродяги, дервиши.

Озабоченный хозяин обратил внимание на дервиша с сучковатой палкой. Черная до синевы кожа,

острые, с каким-то сумасшедшим блеском глаза. Дервиш не посмотрел на хозяина, а словно обжег его

взглядом, мгновенным, властным.

«Нищий, а такой гордый!..» - подумал хозяин.

Но дервиш уже склонил голову, стал каким-то сутулым, жалким. За секунду изменился человек. Или

это только показалось?

Одет дервиш был в черные тряпки. Но если внимательно вглядеться, то тряпье это было довольно

крепким, надежно защищало от прохладного ветра. Казалось, взяли новую одежду и специально, перед

тем как пуститься в путь, в меру, чтобы не сразу бросалось в глаза, потрепали.

На плечи дервиша поверх одежды была накинута старая, потертая шкура.

«Барс...» - определил хозяин.

Он поймал себя на мысли, что слишком внимательно рассматривает бродягу. Но как не

рассматривать... Следом за «черным дервишем» двигался второй. Двигался на полшага позади, как

подобает слуге.

Хозяин заставил себя отвернуться от «святых людей» и заняться настоящими гостями.

Во дворе суматоха. Сгружали тюки, заводили лошадей и верблюдов под навес. Погонщики шумели,

размахивали руками. Наверное, хотелось отличиться перед хозяином. Усталые животные не слушали

погонщиков, сами тянулись в уютное стойло, к воде, сену, к вороху порыжевшей «колючки».

Через полчаса все стихли. В лучшей худжре разместился купец и, уже вытянув ноги, полулежал на

грязноватых подушках, пил чай.

Бродяги устроились рядом со скотом, под навесом. Только дервиш в барсовой шкуре и его спутник

рассматривали двор.

Хозяин нерешительно двинулся к «святым людям». Он шел медленно, осторожно, хлюпал по лужам.

Странная сила толкала его к «черному дервишу», который не спускал с него острых глаз. Хотелось

вернуться. Не дело хозяина возиться с нищим сбродом. О них может побеспокоиться простой работник.

Дервиш поклонился хозяину и небрежно, откуда-то из лохмотьев вытянул руку с монетой. Хозяин, не

скрывая удивления, взял золото. Хотел удостовериться, что монета не фальшивая, сжал пальцами,

118

пощупал и вдруг резко, с несвойственной для толстяка быстротой, спрятал монету в карман. На лице

появилась улыбка:

- Что угодно господину?

- Мы после большой дороги, - сказал дервиш.

- Понимаю.

- Мы остаемся у вас.

- Понимаю. - Он кивком головы предложил дервишу следовать за ним.

В караван-сарае была еще одна достойная высоких гостей худжра.

Хозяин не мог скрыть удивления и досады, когда на рассвете караван приготовился к длинному пути.

Под навесом осталось несколько тяжелых тюков.

- Это принадлежит святым людям... - небрежно, как о чем-то незначительном, сказал купец. -

Спрячьте пока.

«Черный дервиш» даже не вышел проститься с купцом.

После ухода каравана тюки были уложены в опустевшие худжры. Хозяин распорядился готовить

сытный мясной завтрак для странных гостей.

Вчера вечером он старательно рассмотрел золотую монету. Давно с ним так щедро и небрежно не

расплачивались. Человек, вытаскивающий из лохмотьев золото, достоин высокого уважения. А

лохмотья... Их можно завтра же выбросить.

Но «черный дервиш» оставался в своей неизменной шкуре. Днем он обошел город, побывал в мечети

и потом двое суток не выходил из караван-сарая.

Скучающий хозяин был бы рад поговорить со странными гостями. Но те, вероятно, были заняты

постоянными молитвами. Хозяин не мешал «святым людям», ждал момента, когда его позовут, слонялся

по двору и ворчал на ленивых работников.

На третий день «черный дервиш» пригласил хозяина в худжру. Гость сидел, поджав ноги, сидел не

шелохнувшись, только вот взгляд... Хозяин невольно потупился. Он терялся под этим взглядом.

Дервиш начал разговор издалека. Похвалил хозяина за гостеприимство, за хорошую пищу,

поинтересовался его делами.

- Какие дела... - вздохнув, развел пухлыми руками хозяин. - Что хорошего в этом городе? Нищета...

Не давали покоя тяжелые тюки, которые с трудом втащили в соседние худжры. Что собирается делать

с этим товаром дервиш? Торговать? Ждать следующего каравана? У него же нет своего коня.

Гость, конечно, и не подумал делиться планами. Он продолжал не мигая жечь хозяина сумасшедшими

глазами. Он словно пытался докопаться до нутра этого человека, так старательно сокрытого жиром. На

что годен толстяк? Чем может помочь? Умеет хотя бы молчать? Или, отупев от вечной скуки, поспешит

выложить невероятные новости первому встречному гостю?

Толстяк любит деньги. Берет торопливо, хватко. Потом, наверное, оставшись наедине, разглаживает

ассигнации, перекладывает без суеты монеты, стараясь, чтобы они случайно не звякнули.

Дервиш знает таких людей...

Но у этого человека дела, судя по всему, идут не очень хорошо. Если он даже болтун, деньги должны

заставить его молчать. Другого выхода у дервиша нет. В городе один караван-сарай, одно удобное место.

Хозяин знает всех, кто приходит в город, знает об их делах»

- Часто бывают гости? - спросил дервиш.

- Редко, добрый человек. Очень редко... - опять вздохнул хозяин. - Там, - он едва повернул голову в

сторону, - там пустыня, горы. Заскочут злые люди, пошарят в городе и скроются. А что к нам заскакивать?

Нищета...

- Полиция есть?

- Есть... - хозяин небрежно взмахнул ладошкой. - Есть двое. Во время налета сами прячутся. Что они

сделают?

- Другие гости бывают?

- Редко...

- Кроме караванов? - уточнил дервиш.

- Приходят. . - неохотно сказал хозяин.

Кажется, дервиш добрался до нужной цели. Именно об этих редких гостях ему и хотелось узнать.

- Что им здесь нужно? - спросил он.

- Дела... - неопределенно сказал хозяин.

Дервишу не понравился ответ. Ему нужны подробности. Хозяин посопел, зачем-то взглянул на второго

гостя. Тот замер, прикрыл глаза. Казалось, он даже не дышал.

Хозяин слышал об индусах, которые могут часами но двигаться. «Наверное, из таких этот истукан».

- К кому приходят гости? - продолжал дервиш.

Толстяк покосился на открытую дверь. Эти бездельники обрадовались, что хозяин зашел к гостям.

Столько работы, а они в какой-нибудь пустой худжре играют в кости.

- У нас... здесь, - вдруг отрывисто, шепотом заговорил толстяк, - здесь живет государственный

преступник.

Необычное сообщение не удивило дервиша.

- Кто? - спокойно спросил он.

119

- Чужой человек... Муфтий Садретдин-хан.

Хозяин вытер ладонью пот с лица и уставился на дервиша.

- Муфтий Садретдин-хан, - медленно, но твердо произнес гость, - великий, святой человек. Он борется

за счастье правоверных. Его оклеветали злые люди. Он большой друг вашего народа. Об этом скоро

узнают власти. - После паузы дервиш торжественно произнес: - Об этом знаешь ты. Один.

Хозяин торопливо кивнул.

- Возьмите за ваши заботы... - уже другим тоном добавил дервиш. Но сам не пошевелился. «Истукан»

мгновенно протянул руку. На этот раз было две монеты. Хозяин уже не сомневался в их настоящей цене.

- А теперь расскажите о всех гостях, которые приходили к святому человеку... - спокойно попросил

дервиш.

Муфтий редко появлялся на улочках маленького города. Он и в мечеть ходил только по большим

праздникам. Никто из местных жителей не осуждал старого человека. Все понимали, что муфтий

проводит время за молитвами в своей тесной комнатке.

Это подтверждал хозяин дома, где последние четыре года жил ссыльный эмигрант. В комнате в

западном углу висел старый флажок. Тот самый флажок, который всю жизнь скитается с ним по чужим

городам и странам. На зеленом поле флажка золотистый, правда уже поблекший, полумесяц и

многоконечная звезда.

Во время молитвы, в часы раздумий муфтий смотрел на флажок до боли в глазах. Когда глаза

начинали слезиться и флажок расплывался в тумане, он ложился и поворачивался к стене. На линялом

ковре узоры напоминали дороги, тропы, тропинки, запутанные и далекие, по которым Садретдин-хана

носило в горячие дни борьбы.

Он никогда себя не чувствовал старым, больным, слабым. Он и сейчас бы мог проделать длинный

путь. Было бы ради чего... Да и попробуй сесть на коня. Это заметит полгорода. Появится сонный

полицейский и укоризненно покачает головой.

Полицейский относится к муфтию, как к любимому ребенку. Беспокоится о здоровье и не отпускает от

дома ни на шаг.

Во время налета бандитов полицейский отсиживается у муфтия. Страж закона верит, что

государственный преступник Садретдин-хан известен и среди головорезов и может одним словом

утихомирить бандитов.

Муфтий привык к посещениям полицейского, у которого есть время послушать о трудной жизни

святого человека, о его вечной борьбе с врагами.

Муфтий не говорит вслух о планах, хотя они рождаются всякий раз после каждой встречи с

эмигрантами. К нему редко, но приезжают за советом, за помощью. Люди смотрят выжидающе на

сухонького старика, делятся бедами.

Муфтий Садретдин-хан, сжав кулачки, трясет ими в воздухе, проклинает неверных и отступников,

обещает скорую победу над врагами. Но совсем иные слухи доходят до этого городка, до караван-сарая.

Немец уже отступает под ударами Красной Армии, а муфтий предсказывает близкую гибель Советам.

Приезжали к муфтию несколько раз Салим и Шамсутдин. Рассказывали о судьбе Махмуд-бека, о его

жизни в тюрьме, о делах.

- Он подружился с вождями племен, с главарями банд, с теми, которые томятся в зиндане.

- Каков молодец! - восхищался муфтий. - Каков молодец!

- Он находит нужных людей. Засылает на землю Советов.

- Ой молодец! - потирая ладошки, восклицал муфтий.

Значит, Махмуд-бек в тюрьме не сидит сложа руки.

И не ведает ссыльный муфтий, что имя его в эмигрантских кругах по-прежнему повторяется с

большим уважением. Ссылка прибавила авторитет Садретдин-хану. О муфтии стали говорить, как о

человеке, страдающем за правое дело, за счастье мусульман. Правда, не все почитатели Садретдин-

хана решались его навестить. Иные побаивались навлечь на себя гнев местных властей.

Но прошел год, второй, и к муфтию потянулись состоятельные эмигранты. Никто за этими гостями не

следил. Вероятно, местные власти решили, что старику стукнул восьмой десяток и он наконец

угомонился. Муфтий же забыл о своем возрасте.

В канун восьмидесятилетия приехал Шамсутдин, привез недорогие подарки. Муфтий, не скрывая

чувств, рукавом халата смахнул слезы.

- Ой молодец! Из тюрьмы...

- Он неплохо живет. . - сказал Шамсутдин.

- Откуда деньги?

- Он подружился с русским агрономом, помог ему устроиться на работу. Вы знаете того русского?

- Да-да... - торопливо проговорил Садретдин-хан. - Все-таки прибрал его к рукам. - И снова муфтий

радостно потер ладошки.

- Прибрал... - ухмыльнулся Шамсутдин. - Русский всю жизнь будет помнить Махмуд-бека. Давно бы

сгнил в зиндане.

- Ой молодец!.. - в который раз воскликнул муфтий.

Махмуд-бек действовал. И, конечно, от его имени.

А он?

120

После отъезда Шамсутдина муфтий невольно задумался о своем положении. Он щедро обещает

помощь, дает советы.

- Но сколько можно обещать! - бормотал старик, уставясь на поблекший флажок.

Хозяин дома, заглянувший в этот момент в комнату муфтия, осторожно, на цыпочках ушел.

Садретдин-хан молил аллаха вернуть ему прежние связи, прежнюю власть, а то ведь в конце концов она

окончательно уйдет из рук. Кто-нибудь более смелый и сильный обвинит муфтия в старости, слабости,

бездействии, в пустых обещаниях. Это легко сделать.

Высокие покровители - турки, англичане, немцы, японцы - забыли о старике. А как нужно их доброе

отношение! И как нужны деньги!

Приезжал Аннакули Курбансаидов. Тяжело отдуваясь, громоздкий и важный, он с подчеркнутым

равнодушием осмотрел комнату. Взглянул на зеленый флажок и, кажется, усмехнулся, подлый человек.

Комната Садретдин-хана, конечно, не походила на штабной кабинет, где можно решать серьезные

вопросы, но ведь сам приехал... Никто его не звал. Муфтий не любил Аннакули. Рвется к власти... Всех

бы растолкал своими локтями...

Когда Аннакули начинает рассказывать, то багровеет и отводит глаза в сторону. Неприятно его

слушать...

А сейчас усмехается. Что на уме у подлого человека?

Все, кто приезжает к муфтию, высказывают свое огорчение по поводу несправедливостей, которыми,

увы, полон грешный мир. А вот Аннакули просто поздоровался. Даже без должного почтения.

- Что тебя привело в эту глушь? - не очень вежливо спросил муфтий.

Аннакули удобней уселся, откашлялся. Он понял, что перебрал в своем непочтении. Муфтий не

любит широко расправленных плеч, ухмылок, небрежного тона.

Скрипнула дверь, и заглянул слуга. Около минуты он смотрел на муфтия, ожидая указаний.

Садретдин-хан будто не замечал слуги. И тот скрылся. Аннакули откашлялся, согнулся, стараясь скрыть

свой рост, не возвышаться над сухоньким старичком своей фигурой, пышущей здоровьем и силой.

Муфтий заметил перемену.

- Как ты живешь, мой сын? - уже мягче спросил он.

Встретились два лиса. Один потрепанный, слабый, но закаленный в бесконечных стычках. Другой -

нагловатый, сильный, знающий себе цену, умеющий выждать свой час. Этот другой сейчас, вежливо

помахав хвостом, настороженно следил за каждым движением старика.

- Плохо живем, уважаемый муфтий. Очень плохо.

- Такова воля аллаха, - безучастно произнес Садретдин-хан и, прикрыв глаза, что-то прошептал.

- Да-да, - торопливо согласился гость.

Когда муфтий уходит от разговора, ничего путного не жди. А ему, Аннакули, нужно завтра

возвращаться вето-лицу и встречаться с капитаном Дейнцом. Немец ждет конкретных планов, настоящих

действии.

- Нужна ваша помощь, уважаемый отец...

Сейчас голос Аннакули прозвучал с надрывом. Муфтий закивал головой: понимаю, понимаю.

- Немцы предлагают мне поехать туда... - Аннакули неопределенно кивнул в сторону.

Старик встрепенулся, исчезло показное равнодушие.

- Немцы? - переспросил он. - Туда, домой?

- Нет. Не домой, уважаемый отец. К соседям.

- Что ты будешь делать в той стране?

- Там советские войска.

- Ну?

- Советские, английские.

- Ну... - нетерпеливо повторил муфтий.

- В советских служат наши... Туркмены, таджики, узбеки. Это части из Среднеазиатского военного

округа.

Такой конкретный, деловой доклад понравился муфтию. Бородка вздернулась вверх. Давно она так

лихо не взлетала. Муфтий начал понимать весь смысл поездки Аннакули в соседнюю страну. Но сможет

ли этот огромный дурак подступиться к советским солдатам? Послушают ли его юноши, выросшие

совсем в другой обстановке?

Ясно, что это капитан Дейнц решил прислать сюда Аннакули. Немец догадывается, что его агент

потолчется у ворот воинской части и ничего путного не сделает, а нужно, чтобы советские солдаты

приходили к нему, Аннакули Курбансаидову, приходили бы, как к земляку, и все рассказывали. Нужно

скомпрометировать этих солдат и затем заставить их бежать с оружием из своей армии.

Ох, как много можно сделать! Вначале найти только одного. Есть же такой боец, чьи родственники,

пускай дальние, бежали за границу. Конечно, есть...

- Что ты там будешь делать?

Аннакули пожал плечами. Муфтий фыркнул. Нет, без него, Садретдин-хана, немцу не обойтись. Он

хлопнул в ладоши, и сразу же открылась дверь, заглянул слуга.

- Ты спишь, сын мой, - укоризненно сказал муфтий, - у нас большой гость. Он устал и голоден. До сих

пор нет даже чаю.

121

- Сейчас, господин...

Пока слуга подавал чай, муфтий говорил. Горячо, торопливо, словно боялся, что родившиеся мысли

ускользнут.

- У кого-нибудь из солдат, наверное, есть родственники. Тебе помогут найти однофамильцев.

- Кто?! - чуть не вскрикнул Аннакули.

- Мои люди... - тихо произнес муфтий. - Я дам тебе адреса, сын мой.

С неожиданной для его фигуры прытью Аннакули привскочил, потянулся к руке муфтия и поцеловал.

Но пиалу с чаем все-таки задел, опрокинул и смущенно ойкнул.

- Ничего, сын мой. Не обращай внимания. Сегодня отдохнешь, а завтра с утра будем говорить.

Важное дело надо было как следует обдумать, все взвесить.

Немцы вспомнили-таки о муфтии Садретдин-хане, и они не должны в нем разочароваться...

Не успел уехать Аннакули Курбансаидов, а в Северный городок к муфтию прибыл новый гость -

Тухлы, сын Джунаид-хана. Хорошим бы воином мог стать Тухлы. Крепкие руки у молодого человека и

ненависти к врагам ислама достаточно. Ненависть откровенная, жгучая в словах, в главах, в поступках.

Этого гостя муфтий встретил с почтением. Он любили восхищался подвигами Джунаида, отца Тухлы.

За чаем, за сытным обедом муфтий расспрашивал гостя о жизни, о делах его сверстников, сетовал,

что молодежи приходится расти на чужой земле.

Вроде бы незначительные вопросы, вздохи, причитания муфтия были своеобразным вступлением к

большому разговору. Тухлы, соблюдая правила приличия, тоже хорошо играл свою роль. Ему тоже

некуда спешить. Каким бы серьезным не было дело - оно подождет.

Наконец по-прежнему сохраняя невозмутимое спокойствие, муфтий спросил:

- С чем пожаловал, сын мой?

- Меня прислал Дейнц...

Муфтий ничем не выдал своего удивления. По одной дорожке пришли Аннакули Курбансаидов и сын

басмача Джунаид-хана. От одного человека явились.

- Что хочет немец? - спросил муфтий.

- Немец хочет, чтобы мы, сильные и здоровые, не сидели сложа руки. Идет большая война, и нам

следует действовать.

- Что он предлагает, этот Дейнц?

- Создать небольшую группу... - Помолчав, Тухлы, с трудом скрывая гордость, добавил: - Во главе со

мной.

- Похвально, похвально. Ты видный джигит. - Муфтий умел вовремя сказать нужные слова.

- Группа переправится в Туркмению. Там на большой реке есть город, железнодорожная станция.

- Да-да... - Муфтий погладил бородку, закрутил слегка вверх. - Да. Это похвально...

Он хорошо знает туркменский город. Путь на Ташкент. Путь на Каспий.

- И мост, и станция? - спросил муфтий.

- Так считает Дейнц. Это будет чувствительным ударом по врагу. Прервется сообщение... Очень

важный мост.

Тухлы нахватался у немца ученых слов. Рассуждает как воин. Но зачем эти слова муфтию. Он сразу

понял цель и значение диверсии. Милый мальчик, только ты навряд ли вернешься живым. Правда,

погибнуть за дело отцов - святая обязанность.

- Когда? - спросил муфтий.

- Нужно людей подобрать.

Ясно, что без него, без муфтия, они этого не могут решить.

- Подберет Махмуд-бек. Я, к сожалению... - муфтий развел руками, окинул взглядом тесную комнату,

давая понять, что он отсюда не может выйти.

- Но этот уважаемый человек в зиндане! - воскликнул Тухлы.

- Он подберет. . - твердо произнес муфтий. - Он все сделает. Тебе надо встретиться с Шамсутдином. Я

сообщу...

Тухлы с изумлением смотрел на спокойное лицо Садретдин-хана. Вот каков этот старик! Его люди

даже в тюрьме, в цепях продолжают действовать. Ясно, почему немцы верят муфтию.

- Нам нужны люди на той стороне, на советской... - продолжал Тухлы.

Садретдин-хан знает, что Джунаид был жесток не только с врагами, но и с друзьями. За малейшее

неповиновение наказывал. Так и растерял курбаши друзей и родных.

- Люди будут, - сказал муфтий. - Они вас встретят, укроют.

- Спасибо, отец. - Тухлы поклонился и, замерев, посмотрел на муфтия.

- У тебя еще есть вопросы?

- Да... Перед уходом за границу я должен укрыться где-то с людьми. Нужно надежное место. Дейнц

дает инструктора.

Муфтий молчал. Он мучительно думал, стоит ли откровенно ввязываться в борьбу. Можно ведь

предложить Тухлы какое-нибудь становище в пустыне. Неожиданно для себя муфтий сказал:

- Приезжайте сюда. Здесь есть караван-сарай, а учиться можно в горах.

Все-таки хотелось посмотреть на молодцов, снова почувствовать запах пота, дыма, крови.

122

После этих встреч, взбудораживших спокойную жизнь муфтия Садретдин-хана, и появился в тихом

городке «черный дервиш» в барсовой шкуре.

Несколько дней дервиш пытал хозяина караван-сарая. Не слишком наблюдательный толстяк с трудом

вспоминал подробности жизни и поведения гостей. Хозяин хлопал глазами, вытирал вспотевший лоб,

потом замирал, складывая на животе пухлые ладошки.

- У него бывают другие гости, - торопливо заговорил хозяин, - останавливаются у меня, ночуют у

муфтия, на рассвете уходят.

- Кто такие? - оживился дервиш.

- Их знает мой работник... Чужестранец.

- Позовите его.

Хозяин поспешил подняться. Может, на этом закончатся эти проклятые, надоедливые беседы.

Работник хорошо знал гостей муфтия и оказался более сметливым человеком, чем его хозяин. Он дал

короткие, но точные характеристики своим землякам Салиму и Шамсутдину, с которыми виделся

несколько раз.

- Это люди Махмуд-бека - верного помощника муфтия.

- А сам Махмуд-бек?

- Томится в зиндане.

Дервиш слегка кивнул своему спутнику, и тот моментально выложил золотую монету. Работник

неуверенно взял столь щедрую награду, понимая, что гость еще что-нибудь от него потребует.

Низко поклонившись, работник вышел из худжры.

Итак, один из руководителей туркестанской эмиграции находится в ссылке, другой в тюрьме. Но они

продолжают борьбу с Советами. Значит, он, дервиш, не зря проделал нелегкий, утомительный путь...

Муфтий сразу узнал дервиша. Наверное, ради него тот притащился в Северный город в старой

барсовой шкуре, с той же сучковатой, отполированной ладонью палкой.

Дервиш, прежде чем поздороваться, вполголоса произнес знакомые слова:

- Муттахидал муслими...

Приятно слышать этот пароль: «Воссоединение мусульман».

Муфтий поднялся и, шагнув вперед, обнял неожиданного гостя:

- Проходите, сын мой, проходите...

Когда-то, при той, еще первой встрече с «барсовой шкурой», он хотел обойти этого человека. Кажется,

тогда дервиш выдавал себя за гадальщика, бренчал какими-то железками, а муфтий откровенно

ненавидел босяков, бездельников, не верил в их святость. Какая польза от святого человека в борьбе за

веру, за нацию!

Но «барсовая шкура» выложил тугой кожаный мешочек, передал привет от английских друзей, потом

выдал точную характеристику положения в странах Востока и Запада... Это было несколько лет назад.

- Как вы к нам добрались? - спросил муфтий.

- Даже трудные дороги приводят к друзьям, - торжественно произнес дервиш.

- Сейчас больше трудных дорог. . - в тон гостю ответил муфтий.

- Нам выпала такая доля.

- На то воля аллаха...

- Но мы должны выполнить его волю.

- Должны, сын мой, - согласился муфтий. - Сколько раз я решал отойти от мирских дел.

- Вы не вправе принимать такое решение.

- Не вправе, сын мой, - опустив голову, вздохнул муфтий. - Пока есть силы...

- Мы надеемся на ваши силы.

Муфтий притворно вздохнул:

- На исходе они, сын мой. Нас пытаются согнуть, заковать в цепи.

- Чем мы сможем вам помочь, уважаемый отец? - решил перейти к делу дервиш.

Муфтий не спешил начинать конкретный разговор.

- Уже ваш приход является для нас, слабых людей, большим счастьем.

- О вас помнят английские друзья… - сказал дервиш.

- Хорошо, хорошо. Это поможет нам в борьбе... - Муфтий метнул взгляд на лохмотья гостя.

Неужели дервиш явился только с приветом, без долгожданного кожаного мешочка?

Деньги очень нужны. Дерзкие планы борьбы с Советами останутся пустой болтовней. Деньги нужны.

Без них нельзя убивать, жечь, взрывать. Без денег муфтий в конце концов превратится в старика,

дающего обещания и советы. И вот сейчас может наступит тот момент, когда он выдаст последний адрес

нужного человека на той, советской стороне и немцы уже не вспомнят о слабом старике.

Немцы... У них-то как раз, если верить сообщениям, сейчас дела обстоят неважно. Отступают немцы,

бегут.

Англичане, значит, снова зашевелились. Вряд ли с одним приветом явился «барсовая шкура».

Дервиш осмотрел худжру и наконец сбросил свое потертое одеяние. Настоящий разговор впереди.

Муфтий хлопнул в ладоши. Скрипнула дверь. Такое впечатление, что слуга стоял за порогом.

Конечно, муфтий не будет держать болтуна. Да и, кроме цветистых речей и приветов, пока ничего

сказано не было.

123

- Я сейчас подам чай, господин. А плов уже начал готовить.

Муфтий одобрительно кивнул.

«Слишком смышленый человек», - подумал дервиш и попросил не закрывать дверь. Ему не

понравилось, что слуга в оборванном дервише распознал уважаемого гостя: «И плов уже начал

готовить». Теперь хорошо видно, что за порогом никого нет.

- Я приехал к вам, уважаемый муфтий, чтобы договориться о совместной борьбе за освобождение

вашего родного Туркестана от большевиков.

- Мы стараемся, но... - муфтий развел руками. - Но мы... - Он недоговорил, опустил голову, вздохнул.

Что он может сделать в ссылке, без денег, без настоящей постоянной помощи.

- Англия выполнит свой долг союзника русских, - проговорил дервиш. - Выполнит, как может. Но это не

значит, что она будет другом большевиков.

Муфтий решил не перебивать гостя. Надо прикинуться простачком, который отстал от жизни и не все

понимает в политических и военных событиях. Действительно, откуда ему знать, что происходит в мире?

Дервиш говорил кратко, но понятно о начале новой борьбы с Советами, если даже они выйдут

победителями из войны.

- А пока не теряйте связи с немцами.

Муфтий вопросительно посмотрел на гостя: откуда ему известны эти связи. Но отрицать на всякий

случай не стал. Пусть агент английской разведки узнает, что даже в ссылке муфтий Садретдин-хан

продолжает бороться.

- Мы не теряем, - сказал муфтий.

Дервиш внимательно посмотрел на Садретдин-хана, ожидая более подробных объяснений. И тогда

муфтий рассказал о готовящейся диверсии в туркменском городе, о засылке агента в соседнюю страну,

где стоят советские воинские части. Это произвело впечатление.

- Немцы хорошо помогают? - спросил гость.

- Они используют наших людей, - мрачно объяснил муфтий.

- Пусть используют, - решил дервиш, - а я вам привез деньги.

- Спасибо...

- Я привез оружие... - продолжал гость.

Муфтий вздрогнул.

- Здесь я оставляю человека. Он откроет небольшую лавочку. Вместе с товарами будет хранить

оружие. Если понадобится, мы пришлем еще.

Муфтий вскинул голову, пригладил редкую бородку, завернул кончик седых волос.

- Человек будет беспрекословно вам подчиняться.

Нет. . Не кожаный мешочек был главным приношением гостя. Вот где его основной подарок. Но сейчас

Садретдин-хан все принимал как должное.

- У вас прибавится работы, - сказал гость. - Вы должны поладить с местной полицией.

- Я уже поладил... - гордо заявил муфтий.

Об этом дервиш знал.

Послышались шаркающие шаги. Слуга нес блюдо с пловом.

У хозяина караван-сарая арендовали легкую пристройку. Он согласился иметь по соседству торговое

заведение. Тем более что за это хорошо заплатили. Когда все было улажено официально с полицией,

дервиш пришел к муфтию.

- Завтра-послезавтра зайдет за мной караван, - дервиш снова обрядился в лохмотья, в барсовую

шкуру. - Кстати, как ваш помощник?

Муфтий рассказал о судьбе Махмуд-бека Садыкова.

- В тюрьме он сошелся с главарями банд, с вождями некоторых племен. Он имеет возможность

поддерживать связи с нашими эмигрантами. Он много делает для борьбы с большевиками.

- Ему надо быть на свободе... - сказал дервиш и добавил: - Деньги вам принесет мой человек. А

сейчас, отец, благословите меня. Впереди трудный путь...

Муфтий торжественно вполголоса начал читать молитву.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

С английской разведкой мне приходилось сталкиваться несколько раз. Муфтий Садретдин-хан был

знаком с англичанами давно. Он гордился дружбой с подполковником Бейли, с которым встречался еще

в эмирской Бухаре.

Бейли стремился, как и многие его коллеги, установить в 1918 году связь с контрреволюционными

организациями Туркестана.

Что собой представлял этот разведчик.

В газете «Правда» от 22 апреля 1967 года появилось краткое сообщение из Лондона:

«20 апреля в Англии скончался подполковник Бейли, имя которого тесно связано с антисоветской

деятельностью в Туркестане в годы гражданской войны».

Его сравнивали с Лауренсом Аравийским. Заброшен в Среднюю Азию в 1918 году с целью подготовки

мятежа в Ташкенте. После провала бежал в Иран. В 1946 году Бейли выпустил книгу «Миссия в

124

Ташкент», в которой откровенно описывал организацию террора против советских работников и

коммунистов, басмаческие налеты на мирное население, организацию подрывной и шпионской

деятельности в Туркестане.

Такие агенты английской разведки всеми силами поддерживали контрреволюционное

националистическое движение в Средней Азии.

Сохранились и откровенные документы, которые раскрывают настоящую деятельность англичан в

Средней Азии.

Например, генерал-майор Джорж Эртней в докладе британскому правительству писал:

«Для присоединения Русского Туркестана к владениям Его величества (наша) военная миссия в

Ташкенте проделала большую работу. Благодаря усилиям миссии обширная территория туркестанской

заводи ныне кишит всевозможными политическими партиями, группировками и организациями... Считаю

нужным отметить ценные услуги, которые нам оказывают в борьбе с коммунистической опасностью

эсеры, панисламисты и офицеры русской императорской армии... Мною и моими офицерами создана в

Ташкенте мощная организация, с руководителями которой я заключил письменный договор...

Ташкентская организация имеет филиалы во всех крупных городах Туркестана. Находящийся в моей

миссии подполковник Бейли при содействии агента Фазылджана (влиятельный маргиланский помещик)

подготовил набег вооруженного отряда Мадамин-бая на Джалалабад. Монстров (вожак русских

поселений) в свою очередь приступил к формированию крестьянских отрядов якобы для охраны от

басмачей. В принципе подготовлены две армии - мусульманская и русская, которые скоро начнут

активные действия.

Установление полного контроля над Джалалабадом и русскими поселениями, расположенными

вблизи кашгарской границы, позволит нам беспрепятственно снабжать оружием басмачей, действующих

против большевиков в Фергане...

Вооружены они в основном винтовками «Ремингтон», изготовленными в Англии. Для усиления

партизанского движения мною направлены в Фергану пять офицеров из миссии, в их числе известный

вам подполковник Бейли и капитан Гордон. Для этой же цели Ташкентская организация направила в

Фергану пятнадцать царских офицеров, в том числе полковника Зайцева и полковника Корнилова (брата

генерала Корнилова)...»

После разгрома басмачества и контрреволюционных организаций на территории советской Средней

Азии англичане продолжали поддерживать различные эмигрантские «союзы» и «общества» в

сопредельных странах Востока.

Так, руководители «Союза спасения Бухары и Туркестана», созданного туркестанскими эмигрантами в

Британской Индии, получали следующие инструкции:

«Английское правительство весьма заинтересовано в вашей организации. Поскольку среди вас идут

трения, вам необходимо найти пути к оздоровлению организации. Мое правительство готово помочь

большими средствами, но ждет момента, когда во главе организации встанет вполне авторитетное лицо,

могущее взять в руки бразды правления СБТ. Таким лицом британское правительство считает эмира

Бухарского - Алим-хана, который пользуется большим авторитетом и любовью всех слоев населения

Русского Туркестана. Имея его во главе вашей организации, мы вполне гарантированы за успех и

сплочение вокруг СБТ узбеков, таджиков, туркмен и прочих национальностей. Серьезно подумайте над

этим вопросом и примите меры к его осуществлению».

БАЗАРНАЯ ПЛОЩАДЬ

На базар обычно идут с хорошим настроением. Каждый надеется на удачу: кто на дешевую покупку,

кто на большую выручку, а кто и на легкий обман.

А с каким нетерпением ждут этого дня заключенные! Хотя бы час провести в праздничной суматохе,

на воздухе, пропитанном солнцем, пылью, аппетитным дымом от жаровен.

Здесь и цепи становятся не такими тяжелыми...

На базаре заключенные просят подаяние... Не у всех ведь есть родные и близкие, которые тоже ждут

этого дня. Звякают мелкие монеты. Равнодушные стражники по звону определяют достоинство медяков и

даже не смотрят на мелочь. Они особым нюхом чувствуют приближение родных. Этих можно отогнать

через минуту от государственных преступников, но можно и не обращать внимания на шумную встречу.

Шамсутдин, как обычно, умилостивил грозных стражников. Они уже хорошо знают этого простоватого

парня. Мелочь он не сунет. И пусть сколько угодно говорит о непонятным чужеземцем. Пусть кого угодно

подводит к Махмуд-беку. Стражники с уважением относятся к Шамсутдину. У них свое отношение к миру,

к толпе людей, каждый из которой может завтра оказаться в цепях.

В прошлый базарный день Шамсутдин привел к Махмуд-беку солидного, рослого человека. Этому

господину щеголять бы в парчовом халате, скрестив руки стоять рядом с министрами на торжественных

праздниках, а он неуклюже опустился на корточки и заглядывает в глаза заключенному.

Махмуд-бек спокойно слушает господина. И кажется, не он закован в цепи, а этот невольно

сгорбившийся господин, какой-то неловкий, растерянный.

Потом Махмуд-бек слушает парня, который говорит отрывисто, возбужденно. Ему не терпится

высказать все, с чем он пришел.

125

Махмуд-бек поднял руку. Звякнула цепь. Но не от жеста, от звука парень смолк и растерянно

оглянулся по сторонам.

С Аннакули Курбансаидовым разговор был коротким.

Махмуд-бек понимал, сколько труда стоило этому человеку прийти на свидание с ним, заключенным,

казалось совершенно поверженным руководителем эмиграции.

Аннакули, конечно, доложил Дейнцу о свидании. Он рассчитывал, что немец отнесется с иронией к

этой затее, пренебрежительно махнет рукой: обойдемся без него. Но Дейнц посоветовал как можно

быстрее увидеться с Махмуд-беком. В его словах сквозило нескрываемое уважение к заключенному.

Аннакули Курбансаидову нужен был верный человек - проводник. Но и не только проводник. Хорошо,

чтобы этот человек был бы рядом и в чужой стране. Выслушав просьбу, Махмуд-бек сказал:

- Мы найдем вам такого человека. Через неделю Шамсутдин приведет его.

Аннакули исподлобья рассматривал Махмуд-бека. Взглянет мельком и сразу же опустит голову.

Махмуд-бек неплохо выглядит. Только щеки ввалились. Шепелявит. Некоторые слова даже понять

трудно. Аннакули приходится вытягивать шею, чтобы все хорошо расслышать.

Надо запомнить каждое слово. Даже от одного слова может зависеть жизнь, судьба, будущее

Аннакули. Но он очень рассеян. Его отвлекает шум базара за спиной, и одинокая фигура женщины,

которая очень выделяется на фоне беспокойной, яркой толпы, и равнодушные стражники.

Махмуд-бек заметил состояние своего гостя.

- Аннакули... - строго сказал он.

- Да-да... - Массивная фигура вздрогнула, голова еще ближе наклонилась к Махмуд-беку.

- Вождь племени находится вместе со мной. Я верю ему. Он даст человека, который хорошо знает

дорогу через границу, знает соседнюю страну. Этот человек выполнит любой ваш приказ. Убивать он

тоже может.

Докатился Аннакули Курбансаидов. Вдвоем с головорезом будет пробираться через пустыню, спать

рядом, есть с одного достархана. А если... Если вдруг наступит такая минута и «верный человек»

выполнит волю Садретдин-хана и Махмуд-бека - спокойно, не раздумывая, всадит нож в спину?

- Аннакули! - повторяет Махмуд-бек.

- Да-да...

- Вы еще не готовы к дальней дороге, - делает вывод Махмуд-бек. - Попросите у Дейнца неделю на

отдых. С такими нервами...

- Да-да... - опять торопливо соглашается Аннакули.

- Кстати, сколько Дейнц дал денег?

Аннакули поморщился. От немцев он ожидал более щедрого вознаграждения. Его посылают в самое

пекло. Он должен лицом к лицу столкнуться с людьми в красноармейской форме. И смогут ли в трудную

минуту к нему на помощь прийти «верные люди» муфтия и Махмуд-бека? Если бы была возможность,

получив хорошие деньги, уйти дальше на восток, в чужие более тихие края. Но у них, у муфтия, Махмуд-

бека, немцев, слишком длинные, цепкие руки. Такие руки не сковывают даже цепи. А потом... Потом

рядом с ним будет «верный человек». Который, конечно, обязан следить за каждым шагом Аннакули.

Попытайся только свернуть в сторону, отойти от нужного дела.

- Деньги? - переспросил Аннакули.

- Понятно... - Кажется, Махмуд-бек улыбнулся. - Мы дадим вам еще.

Все было в бурной жизни Аннакули, но такого унижения он еще не испытывал. Человек в цепях

предлагает помощь. От человека в цепях зависит его судьба.

- Будьте осторожны. В случае... провала никто вам не поможет. . - говорит Махмуд-бек.

Аннакули покусывал губы.

- Идите. И попросите Дейнца, - напомнил Махмуд-бек, - отложить ваш отъезд хотя бы на неделю.

С сыном прославленного Джунаид-хана Махмуд-бек был вежлив, почтителен. И шел Тухлы на

опасное дело. Юноша понимал это, но пытался за напускным безразличием скрыть тревогу.

Немцы не ошиблись в выборе. Джунаид-хан воспитал сильного, умеющего владеть собой воина.

Юношу не надо спрашивать, сумеет ли он пожертвовать жизнью во имя святого дела. Ясно, что Махмуд-

беку представлялась возможность вместе с Тухлы отправить в Советский Союз самых опасных людей.

Любая разведка сможет использовать этих молодых фанатиков для выполнения самой сложной

диверсии. Надо как можно быстрее передать их в руки правосудия.

- Пять-шесть человек? - переспросил Махмуд-бек.

- Так говорит немец...

Тухлы не гнул спину, не склонялся в унизительных поклонах. Юноша уже знал себе цену. Он уважал

Махмуд-бека, как старшего, как повидавшего жизнь человека. Но сам Тухлы был из знатного рода и по

своей воле шел на опасное задание. Возможно, Махмуд-бек скоро сбросит цепи, будет на свободе, а вот

он, Тухлы, взлетит вместе с мостом над огромной рекой. Это скорее всего.

У юноши сошлись брови. На лбу легла складка. Лицо суровое, как у взрослого мужчины. В движениях

нет нетерпеливости, бессмысленного задора. Тухлы понимает, что в этом деле торопиться нельзя.

- Алим... - называет первое имя Махмуд-бек.

126

Тухлы знает Алима. Видел его, но дружеских симпатий к этому угрюмому парню не испытывает.

Поэтому Тухлы не спешит высказывать согласие. Он ждет от Махмуд-бека подробной характеристики.

- Молчаливый, исполнительный. Сильный, преданный нашему делу.

Тухлы продолжает молчать. Для него нужны более весомые факты.

- Вспомни случай, когда он двоюродного брата...

Тухлы оживился:

- Это, значит, не слухи?

- Нет, - твердо сказал Махмуд-бек. - Алим увел брата в пустыню и зарезал.

Среди эмигрантов долго ходили слухи об этом страшном случае. Брата Алима считали болезненным,

не вполне нормальным человеком. Поводом для такого вывода послужило его публичное выступление

на одной скромной эмигрантской свадьбе. Среди своих сверстников он неожиданно с нескрываемой

злостью обрушился на аксакалов, обвиняя их в том, что они повинны в нищете, во всех бедах, и заявил,

что Советы помогут им, молодым, если они вернутся на родину. Они, молодежь, никакого вреда не

принесли Советам.

Парни сидели в стороне... До этой неожиданной горячей речи они переговаривались тихо, вполголоса,

стараясь не обращать на себя внимания, не мешать взрослым вести пристойную, серьезную беседу. Но к

взволнованному голосу все прислушались.

Многие опустили головы, почувствовав скрытое возмущение стариков. Была попытка остановить

разгорячившегося парня.

- Пусть слышат! - поняв, в чем дело, крикнул юноша. - Что? Мы тоже должны подыхать на чужой

земле! Вот! - Он демонстративно поднял руку, показывая торчащую из халата вату и многочисленные

заплаты.

Старики сдержанно молчали. И без того унылая, скромная свадьба окончательно была испорчена.

Кто-то кивнул музыкантам. Раздалась глухая дробь дойры, как-то нерешительно, жалобно вступил

сурнай... Под эту музыку и была решена участь молодого бунтаря. Старики едва заметными кивками

сошлись на одном: убрать юношу.

Спасая «честь» отца, своей семьи, родных, Алим увел двоюродного брата в пустыню...

Алим подходил для опасной операции. На него можно было положиться. Второй парень из

предложенных Махмуд-беком ничем себя не проявил. Но он знал, какое огромное наследство осталось

на советской стороне, а здесь, в чужом краю, он нищенствовал, как тысячи других. Как-то он, сказал

Тухлы:

- Лучше смерть, чем такая жизнь.

- Любую жизнь надо дорого продать... - ответил Тухлы.

- Я бы продал... - выдохнул парень.

Тухлы положил руку ему на плечо:

- Потерпи, подожди... Этот момент придет.

И вот, кажется, момент пришел.

- Он согласится... - сделал твердый вывод Тухлы.

О третьем и четвертом тоже мнения не разошлись. Настоящие джигиты. Из богатых семей. Рвутся в

борьбу. Много сил, смелости, жестокости. Родители благословят своих сыновей на святое дело.

Услышав имя пятого парня, Махмуд-бек задумался.

- Его не интересует судьба родины, - сказал он.

- Но Пулат отчаянный человек.

- Мне кажется, он пытается выдать себя за отчаянного, дружит с вами. Ему просто некуда себя деть...

- Вот и будет ему дело... - упрямо заявил Тухлы.

Эту кандидатуру Тухлы предложил сам. И ему хотелось во что бы то ни стало отстоять Пулата.

Осторожно, стараясь не обидеть Махмуд-бека, но с откровенным упрямством Тухлы дал характеристику

«отчаянному парню». Брови опять плотно сошлись, вытянулись в одну линию, складка на лбу уже

походила на рубец шрама.

- Хорошо, - пошел на уступку Махмуд-бек. - Ты, пожалуй, прав. Можно взять и Пулата.

Тухлы не выдал радости от этой своей маленькой победы. Он просто, с достоинством кивнул.

- Об этих людях и доложишь Дейнцу.

Тухлы вновь кивнул.

- Когда отправитесь?

- Дейнц торопит. . - пожал плечами Тухлы. - А там нас уже ждет уважаемый муфтий.

- Иди, - сказал Махмуд-бек. - Надеюсь и верю тебе. Всех людей Шамсутдин подготовит через неделю.

Тухлы поклонился Махмуд-беку. Но не спешил уходить. Задержался на секунду, две, три. Успел

рассмотреть цепи... Спокойное лицо Махмуд-бека... И подумал о своей судьбе.

Рядом шумел базар, торопились люди, надрывались торговцы. Обмануть, урвать лишний грош.

Порадоваться куску свежего хлеба. Жалкие люди... Жалкая, нищая жизнь. Никогда Тухлы, сын Джунаид-

хана, не согласится так существовать хотя бы один день.

А женщина стоит в стороне. Она выбрала, как ей кажется, очень удобное место. Она, пожалуй, никому

не мешает. Базар с каждой минутой разрастается. Ему становится тесно. Он постепенно растекается по

соседним переулкам. Подступает к месту, где сидят государственные преступники. Кто сюда придет по

127

своей воле, кроме родных и близких этих несчастных?.. Как торговать и покупать рядом с ними? Надо все

время делать вид, что не замечаешь изможденных людей, не слышишь звона цепей. А если зашевелится

в душе жалость, придется дать монету или хотя бы горсть сухих фруктов, кусок лепешки, яблоко, да еще

ухитриться сунуть его той стороной, где нет червоточины.

Не очень удобное место.

Женщину все чаще задевают торопливые прохожие, но она не чувствует чужих локтей, тяжеловатых

хурджунов, корзин...

Женщина выжидающе подалась вперед... Когда же наступит ее минута? Кивни Шамсутдин, дай знать,

и она, забыв все приличия, побежит, расталкивая этих сосредоточенных, шумных, веселых, сердитых,

богатых и нищих... Расталкивая всю пеструю, разношерстную толпу, весь гудящий мир.

Махмуд-бек старается успокоить Фариду:

- Все будет в порядке...

Эта фраза стала традиционной. За последние месяцы Фарида привыкла к ней и перестала верить.

Она с трудом сдерживает слезы. О чем ему сказать? О последнем письме важному сановнику?

Министру? Но Фарида об этом уже рассказывала. Откинув покрывало с лица, она все же торопливо

сообщает о своем последнем послании.

Повзрослела Фарида... Как у много повидавшей женщины, легли морщинки под глазами.

- Вы меня не слушаете? - обиженно спрашивает Фарида.

- Слушаю, милая, слушаю... - улыбается Махмуд-бек.

Она любит эту улыбку... Так может улыбаться только смелый, решительный человек. Фарида

рассказывает о последнем прошении, которое она подала государственному чиновнику. Она боится

потерять веру в эти бумаги, хотя уже догадывается, как медленно ползут прошения. И доползут ли до

главного человека, который может решить судьбу мужа. И найдется ли у этого человека время, чтобы

дочитать бумагу до конца.

Писцы, конечно, мудрят. Очень много слов в каждом прошении. Фарида всегда удивляется длинным

строчкам. Можно короче и яснее сказать о Махмуд-беке. Но писцы получают деньги за работу. Чем

больше работы, тем она дороже.

Махмуд-бек уже несколько раз просил жену не тратить зря деньги. Он не верит бумагам, не верит

жалобам, способным тронуть каменные сердца.

- Брось, Фарида. Брось ходить к этим жуликам... - весело уговаривает Махмуд-бек. Он не

притворяется. У него действительно веселое настроение. Фарида видит но глазам. Махмуд-бек искренне

смеется. Даже люди оглядываются на этого странного заключенного: «Не сошел ли с ума!» - Твои

прошения никто но читает.

- Прочтут, - уверенно говорит Фарида.

Махмуд-бек качает головой и только вздыхает.

- Ну да ладно, может, и прочтут. . - соглашается он. Не надо портить ей настроение. - Может, найдется

такой. Прочтет.

О многом не знает Фарида. Махмуд-бек не имеет права уйти из тюрьмы... Если бы она знала,

например, кто вон тот гордый старик. Он сложил руки на груди, будто совершенно не чувствует цепей, не

обращает на них внимания. Старик, прищурившись от света, с презрением рассматривает поток людей.

Он не просит подаяние. Ему приносят мясо и хлеб. Приносят в камеру эти же стражники, которые сейчас

его охраняют. Принесут за хорошую плату.

Жилистый, черный от ветров пустыни и солнца, он и сейчас стоит во главе большого племени.

Приказано старика держать в зиндане. На базар его вывели стражники на свой страх и риск. Слишком

хорошо заплачено им за эту прогулку. К старику приехали люди из его племени, такие же гордые и

своенравные, как их вождь. Они знают десятки скрытых тропинок и больших дорог, по которым в

соседние страны уходят лихие джигиты и никому не известные чужеземцы. Уходят под покровом ночи. О

их делах никому не известно, кроме этого старика, который сидит почти рядом с Махмуд-беком.

Никакие угрозы и пытки не сломят вождя племени. Ничего от него не добьются самые жестокие

служители тюрьмы. И об этом они хорошо знают.

Да и у кого поднимется рука на человека, чье племя хозяйничает в отдаленных районах страны. У

кого? Люди из племени умеют мстить. У всех есть семьи, друзья, родные...

Махмуд-бек пользуется уважением у старика. Придет день, когда вождь многое расскажет Махмуд-

беку. Надо ждать. Надо упорно ждать. Махмуд-беку нужны дороги, по которым уходят в Страну Советов

чужеземцы, нужны проводники из племени жилистого, неприступного старика.

А как объяснить все это Фариде?

Махмуд-бека давно бы выкупили или украли... Но он еще нужен в тюрьме.

- Скоро... - шепчет Махмуд-бек.

Он проводит ладонью по пальцам Фариды. Пальцы заметно дрожат. Потом берет руку Фариды и,

наклонившись, целует.

Стражники многое повидали в своей жизни, но сейчас удивленно переглянулись. Такого чуда никогда

не видывал и этот шумный, пестрый базар.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

128

На чужбине я встречался и с тысячами обманутых людей, и с так называемой верхушкой эмиграции.

Эти последние были повинны во многом: они предали родину и народ, они уничтожали, сжигали,

убивали...

Уйдя от правосудия, бывшие курбаши, муллы, баи еще строили планы нападения на Страну Советов.

Я знал многих курбаши, которые спали неспокойно, с маузером под подушкой, боялись своих

подчиненных. Курбаши понимали, что никакое «войско» на угрозах и обмане долго не удержишь.

Басмачество - контрреволюционное движение в Средней Азии - проявилось в форме открытого

бандитизма. Басмач (по-тюркски - басмак) - это притеснитель, грабитель, насильник.

Как оно родилось? Кто его поддерживал?

Старый чекист, участник гражданской войны в Средней Азии Сергей Васильевич Калмыков оставил

после себя книгу «Коран и маузер».

Как очевидец, он рассказал о рождении первой банды в Ферганской долине. Начало

контрреволюционному движению положила так называемая Кокандская автономия, просуществовавшая

с 9 декабря 1917 года по 20 февраля 1918 года.

В январе 1918 года крупный бай Хамдам Ходжи Каландар и создал первую банду. Во главе ее он

поставил вора и убийцу Назара.

Это было время, когда в Ферганской долине свирепствовала «крестьянская армия» кулака

Монстрова, когда белогвардейские офицеры и английские разведчики становились советниками

новоявленных «полководцев», снабжали их деньгами, оружием, обмундированием.

Разве можно назвать движение народным, если у истоков его стояли воры и убийцы?

Я знаю, что многих курбаши отдавали правосудию их же «воины».

Связанный долгие годы с крупными деятелями эмиграции, я очень часто чувствовал на себе взгляды

простых людей, полные нескрываемой ненависти. И в меня летели увесистые камни...

ТЮРЕМНЫЕ СТЕНЫ

Доктор, сдвинув наручник, отыскал пульс. Стараясь не смотреть на Махмуд-бека, сосредоточенно

считал удары. Сердце билось ровно. Оно было спокойным. Казалось, человек подчинил эти удары своей

воле.

В присутствии доктора в камере становилось тихо. Все побаивались этого доброго человека, потому

что появление его обычно было связано с несчастьем. Когда, осмотрев неподвижное тело, он

поднимался и странно шевелил пальцами, все знали: еще один покинул этот суетный, грешный мир.

Не глядя ни на кого, доктор выходил из камеры.

Доктора побаивались. И даже при острой боли, недомогании люди молчали, сжав зубы, повернувшись

к каменной стене. Суеверный страх не покидал их и тогда, когда доктор приходил только к Махмуд-беку.

Но с Махмуд-беком пока ничего не случалось.

- Хорошо вы держитесь... - сказал доктор.

Махмуд-бек невольно улыбнулся, пожал плечами: приходится.

Согнутым указательным пальцем доктор постучал по груди. Неизвестно почему, но глуховатый стук

ему тоже понравился.

- Хорошо...

В камере по-прежнему тихо. И доктор не решается начать разговор.

- Что там? - напоминает Махмуд-бек.

Там - другой мир. Огромный, беспокойный.

- М-м... - неопределенно промычал доктор.

Он сам ждет удобного момента, чтобы передать последние новости.

В углу завозился сумасшедший. Что-то пробормотал, хихикнул... Все повернулись к нему.

- По-прежнему? - спросил доктор о сумасшедшем.

- Да...

- Не разрешают перевести... - как бы оправдываясь, говорит доктор. - Тихое помешательство

считается не страшным. Понимаю, что он пугает людей, создает невыносимую обстановку. Это нравится

стражникам. - Доктор положил руку на худое, костлявое плечо, сжал его: - Держитесь...

- Держусь... - в тон ему ответил Махмуд-бек.

- А там много дел... - кивнул в сторону зарешеченного оконца доктор. - Немец отступает. Бежит. .

При каждом сообщении Махмуд-бек остается невозмутимым. Непонятно, радуется он или нет. Доктор

привык к такой реакции.

- Вы знали Мустафу Чокаева? - неожиданно спросил он.

- Лично не знал. Он старше меня. Но, конечно, много слышал. Он возглавлял Туркестанский комитет.

В Париже...

- В Париже немцы его арестовали, как английского агента.

Махмуд-бек знал об этом. Он кивнул.

- Мустафа Чокаев, уже находясь в тюрьме, вынашивал одну идею, которую и предложил Гитлеру, -

создание Туркестанского легиона.

129

Махмуд-бек кивнул головой: тоже известно. И это его не удивило. Шарахаются лидеры туркестанской

эмиграции от одного хозяина к другому, лишь бы спасти шкуру.

- Чем это кончилось? - спросил Махмуд-бек.

- Легион стали создавать... Но для Чокаева все кончилось плохо. Он умер.

Махмуд-бек вопросительно посмотрел на доктора:

- Просто умер?

- Пожалуй, не просто. Он заболел: тиф. В госпитале находился в одной палате со своим другом Вали

Каюм-ханом...

- И этот друг в один прекрасный день…

- Вы знаете?

- Догадываюсь... Как?

- Говорят, отравил.

- Похоже на них...

- Вали Каюм-хан стал президентом Туркестанского национального комитета. Комитет создан

Гиммлером.

- Откуда эти сведения? - спросил Махмуд-бек.

- Из официальной печати. Я думал, вам будет интересно знать.

- Да, дорогой доктор, это интересно...

- Ну и вот. . - Доктор снова сжал плечо Махмуд-бека. - А теперь мне надо идти…

- Спасибо вам...

Доктор промолчал.

- Надо... - повторил он, но сам не поднимался с места. - Один вопрос?

- Пожалуйста, дорогой доктор.

- Я догадываюсь о ваших возможностях. Почему вы их не используете? - Доктор многозначительно

осмотрел камеру.

Да... Такие возможности у Махмуд-бека давно были - оказаться на свободе.

- Доктор, - сказал он, - когда вы придете ко мне в гости, за хорошим чаем мы обязательно поговорим...

- Да-да... - рассеянно согласился доктор.

- Не обижайтесь, - попросил Махмуд-бек.

Доктор улыбнулся. Они даже не слышали, как истерически, надрываясь, начал хохотать

сумасшедший. Заключенные испуганно косились в сторону больного.

Доктор взглянул на вождя. Тот сидел, не обращая внимания на дикий хохот, на присутствие доктора.

Он считал доктора представителем тюремной администрации, которую искренне ненавидел.

Только дня через три после визита доктора вождь спросил Махмуд-бека:

- Ты веришь ему? - Он имел в виду доктора.

- Верю... - ответил Махмуд-бек.

Вождь замолчал. Подумав, он задал новый вопрос:

- У тебя нет друзей?

- Есть... - сказал Махмуд-бек. - И много...

Вождь провел ладонью по плотному камню, из которого были выложены тюремные стены.

- Они слабые, твои друзья? - опять спросил, вождь.

- Сильные. Но они далеко... Им пока трудно до меня добраться. Но они доберутся. Я знаю. И жду... -

коротко ответил Махмуд-бек.

Вождь внимательно посмотрел на Махмуд-бека. Да, такой человек умеет ждать. И он дождется. А вот

ему нельзя даже мечтать о свободе. Враги оказались хитрее. Вождь может презреть тюремные стены и

через несколько часов уже мчаться по степи, но в это время с его сыном будет покончено.

Когда вождь молчит, медленно покачиваясь, он думает о сыне. Только о нем.

Махмуд-бек умеет начинать разговор издалека, не спеша подходить к главной теме. Он знает, что,

когда вождь вспоминает сына, он становится добрее, менее осторожным.

- Мои друзья могут и вам помочь... - неожиданно говорит Махмуд-бек.

Вождь сделал вид, что не расслышал. Он продолжал раскачиваться, продолжал думать. Махмуд-бек

тоже умолк.

Слышно, как один из заключенных рассказывает о своей жизни. Ничего радостного в ней нет. Отца

убили, сестер угнали в чужую страну. И конечно, он мстил, как мстят люди степей и гор, не разбираясь ни

в чем, жестоко и слепо. Под руку мог попасть совершенно невинный человек. Наверное, и попал не один.

- Чем помочь? - наконец спросил вождь.

- Мои друзья могут узнать о вашем сыне... Где он...

- Могут?

- Да... Но только узнать.

- Мне больше ничего не надо.

Вождь снова провел рукой по твердым, влажным камням.

- Что нужно от меня? - спросил он.

- Пока ничего... - улыбнулся Махмуд-бек. - Расскажите о своем сыне...

130

Вождь племени доволен. Такая просьба означает, что можно вспоминать вслух! И с тобой рядом

человек будет тоже тосковать, радоваться, мечтать о свободе. И совсем не чувствовать, что здесь, за

спиной, крепкие, мрачные стены.

Сверток с трудом протащили через заржавленные прутья решетки. Пятна от ржавчины остались едва

различимыми полосками на грязноватой тряпке. Агроном присел на корточки и первый вопрос задал о

здоровье Махмуд-бека.

- Ничего... Все нормально… - по-русски ответил Махмуд-бек.

В камере сгущались сумерки, но агроном все же заметил бледность Махмуд-бека. Тот редко бывает

на солнце, на воздухе. Агроному стало неловко за свои загорелые руки, которые он скрестил перед

самой решеткой. Наверное, от них пахло землей, арычной илистой водой. Но руки некуда было деть...

- Нормально... - повторил Махмуд-бек.

Ясно по тону, по затянувшейся паузе, что Махмуд-беку нужно что-то сказать, очень важное. Агроном

наклонился к решетке, почти лбом касаясь прутьев.

- Я вас слушаю, Махмуд-бек... - доверительно сказал он.

За спиной агронома безучастно ходил стражник.

Агроном повернулся... Стражник понял и отошел на несколько шагов в сторону. Сегодня ему хорошо

заплатили. И к тому же из начальства в тюрьме в это время уже никого не было.

Махмуд-бек все понял. Благодарно кивнул.

- У меня действительно есть к вам большая просьба.

- Слушаю, Махмуд-бек.

И опять пауза. Чувствуется, что на этот раз просьба будет необычной.

- Я хочу знать, куда спрятали сына вождя... - наконец произнес Махмуд-бек.

Агроном покосился в угол камеры, где, словно в молитвенном обряде, замер величественный старик.

Власти не только держали его в цепях. Любимый сын вождя был надежно спрятан. Если племя

попытается освободить своего предводителя, то молодой человек будет немедленно уничтожен. И вождь

понимал, что это не только угроза. Он и сам не бросал слов на ветер, жестоко расправляясь с

противниками.

- Я попытаюсь... - сказал агроном.

- Попытайтесь... - Махмуд-бек, считая разговор законченным, улыбнулся. - А теперь расскажите, что

творится на белом свете.

Одно интересовало Махмуд-бека: дела на фронте. Когда-то сообщения агронома были лаконичными

и невеселыми, но в последнее время все чаще и чаще звучали слова:

- Советские войска вступили в Софию. Третий Украинский. Освобожден Таллин. Подписано

соглашение о перемирии с Финляндией...

- Та-ак... - протянул Махмуд-бек и невольно провел ладонью по лбу. Звякнула цепь. На запястье, под

наручников, обнажился красноватый след.

Агроном взглянул опять на свои крепкие, загорелые руки.

Скатерть была старенькой, вся в масленых, расплывшихся пятнах. О нее уже не раз после сытного

обеда вытирали жирные пальцы. Скатерть-дастархан верно послужила в богатом доме. Теперь ее

отдали без всякой жалости. Из тюрьмы никакие вещи не возвращаются. Русский агроном знал об этом и,

вероятно, попросил кого-то из служащих министра завернуть угощение именно в такой дастархан.

А угощение было богатым... Свежее мясо, печенка с кольцами лука, острой приправой, пахучими

травами. Свежие лепешки. Кружочки казы, из которых проглядывали пятнышки сала с еле заметными

точками тмина.

Махмуд-бек молча расстелил скатерть перед стариком. Разгладил помятые уголки.

Старик не двигаясь смотрел в сторону оконца с крепкой решеткой. Небо постепенно темнело. Таяли

приятные осенние сумерки. Замигала единственная звездочка, которая настойчиво хотела пробиться

сквозь металлические прутья.

- Пожалуйста... - Махмуд-бек протянул руку, указывая на дастархан. - Угощайтесь, уважаемый...

Старик молчал. И по-прежнему не поворачивал головы, продолжая рассматривать темнеющее небо

за решеткой. Он вообще был загадочно молчалив. Может, потому многие заключенные относились к

нему с почтением и нескрываемым страхом.

- Зачем тебе нужен этот неверный?

Сам вождь племени помогал за хорошие деньги многим «неверным». Но об этом Махмуд-бек не мог

говорить вслух, не имел права сердить его.

- Он - царский офицер... - сказал Махмуд-бек.

- Офицер... - недоверчиво проворчал старик.

- Он мне нужен... - продолжал Махмуд-бек, не обращая внимания на плохое настроение вождя.

Старик хмыкнул и наконец повернулся к Махмуд-беку, скользнул взглядом по дастархану.

- Угощайтесь, - повторил Махмуд-бек.

Первым взять кусок лепешки Махмуд-бек не мог. Надо ждать, когда старший протянет руку к

дастархану.

- Зачем... неверный? - спросил старик.

131

Голос прозвучал теплее.

- Он работает на полях министра. Хороший агроном.

Махмуд-бек, стараясь не уязвить самолюбие старика, как бы между прочим объяснил, что значит

профессия агронома.

- Слышал, - прервал вождь.

Непонятно, слышал ли старик о профессии агронома или о том, у кого работает русский. Но таких

людей переспрашивать нельзя. Все равно сделает вид, что не расслышал вопроса.

- Офицер нужен мне... - вернулся к разговору Махмуд-бек и после секундной паузы добавил: - Вам

тоже.

Старик даже не взглянул на Махмуд-бека. Даже не повел бровью. Он давно ничему не удивлялся.

Судьба бросала его по степям, заводила в мрачные горы. Вождь не вздрагивал при звуках

беспорядочной стрельбы, не вскакивал лихо на коня, хотя умел это делать не хуже любого джигита.

Даже в самой тревожной обстановке старик сохранял степенность. И все его подчиненные хорошо знали,

сколько планов в такие моменты рождается в мудрой его голове. Старику нужно время, чтобы выбрать

один, самый верный и нужный. К коню он тоже подходил спокойно. Шальная пуля уже просвистит рядом,

а он погладит коня по крутой, напряженной шее, успокоит, потом медленно, как-то царственно

поднимется в седло, будто впереди у него не бой, не дерзкая схватка с врагом, а торжественный выезд

на праздник.

Вождь спокойно принял удар судьбы, когда его обвинили в государственной измене. Особой вины он

за собой не чувствовал. Человек, привыкший к свободе, плохо знал законы даже родной страны. Он не

нарушал их преднамеренно, а жил, действовал, как ему хотелось, как нужно было племени. В тюрьме

старик почти не думал о своем будущем. Его волновала только судьба сына, единственного наследника.

Он понял, о чем говорит Махмуд-бек. Конечно, о сыне. Старик взял кусок мяса, медленно, осторожно,

чтобы с него не упали красноватые от перца тонкие кружочки лука. Он ел, по-прежнему рассматривая

маленький квадратик темного неба.

События нельзя торопить... Все придет в свое время.

Махмуд-бек выбрал кусок помягче, понежнее. Зубы окрепли. Но он еще боялся, что вдруг один из них

вновь пошатнется и нестерпимой болью заноет десна...

Эта боль не забывается...

Один из слуг министра не просто ходил, а странно, словно прижимаясь к стенам, скользил вдоль них.

И будто на какую-то долю минуты задерживался у каждой двери. Этого короткого времени ему было

достаточно, чтобы услышать, догадаться о разговоре или о событиях, происходящих в соседней комнате.

С агрономом слуга встречался редко, но он чувствовал неприязнь русского к себе. Задерживаясь в

поклоне, он старался не смотреть на агронома, потому что тоже не любил русского и прятал глаза, чтобы

не выдать своего настроения.

Агроном редко заходил в дом министра. Да в этом и не было особой необходимости... Дела шли

хорошо. Министр - человек, не отличавшийся особой щедростью, - изредка делал неплохие подарки

русскому. И тот, чье место было в самой тесной, душной яме зиндана, ходил с гордо поднятой головой.

Вот это-то и бесило мелкого, подлого человечка, знавшего много тайн.

Именно на нем агроном остановил свой выбор - на человеке, которого считал врагом. Пусть вражда

беспричинная, непонятная, но ее не скроешь от посторонних глаз. И добрые люди уже предупреждали

русского: остерегайтесь слугу. Русский небрежно махал рукой: у меня слишком много работы.

Вдруг русский агроном предлагает взять его сына к себе на работу, обучить хорошему делу. Слуга

впервые посмотрел на русского открыто. Глаза не бегали. В них были испуг, удивление,

настороженность.

- Чем я обязан... - помедлив, слуга все же произнес это слово, - господину?

Русский прямо не ответил.

- Ваш сын будет иметь хорошую профессию. Я старею. Мне бы хотелось подготовить умного

специалиста.

- У вас есть такой... помощник.

- Пусть будет еще один. Работы для всех хватит.

Слуга уже имел возможность убедиться, что люди, знающие секреты земли, не пропадают даже в

тюрьме.

- Чем я обязан? - все-таки еще раз спросил он. - У меня мало денег.

Русский посмотрел в настороженные глаза и спокойно произнес:

- Деньги мне не нужны. Вы будете служить мне. Ради сына служить.

- Я вас понимаю, господин... - склонил голову слуга.

В доме министра бывали крупные государственные деятели. И о чем только здесь не говорили!..

На улице уже разгуливал холодный, пронизывающий ветер. Он врывался во двор, крутил злые

песчинки, швырял их через решетку в темные камеры.

Заключенные жались друг к другу, кутались в рванье. Только те, кто имел богатых друзей и

родственников, могли накинуть пусть не новый, но крепкий стеганый халат или укрыться одеялом.

132

При сильных порывах ветра в камере становилось холоднее, а назойливые песчинки попадали за

ворот. Интересно, как их заносит из пустыни.

Вождь слушает стоны ветра, вспоминает степные просторы, непогоду, которая никогда не была

помехой для его всадников. Мчались в песчаном вихре кони. И непонятно, кто переворачивал пустыню:

ураган или грозная лавина всадников.

Сын всегда был рядом с отцом. А сейчас они в цепях. И разделяют их сотни километров.

Махмуд-бек узнал от русского агронома о маленькой тюрьме в далеком городке. Туда может

ворваться отряд всадников...

Нужно решать...

Старик все эти дни молчит. Махмуд-бек садится рядом. Набрасывает халат и тоже молчит. Как-то он

сказал старику, что скоро выйдет из тюрьмы. Очень скоро. Махмуд-бек не стал предлагать свои услуги

там, на свободе. Пусть сам решает. .

В камере стонут, ворчат, тяжело вздыхают. Позвякивают цепи.

- Махмуд-бек... - вождь редко называл его по имени.

Махмуд-бек, повинуясь властному голосу, торопливо подвинулся к старику.

- Махмуд-бек, ты скоро уйдешь... туда... - продолжал старик. - Мне, наверное, не выбраться, но сын

уже вырос... Я рад... - говорил старик. - У тебя свои дела. Но тебе всегда будет нужна помощь.

Махмуд-бек благодарно кивал. Как долго, нестерпимо долго он ждал этого разговора!

- Люди помогут тебе пройти в горы. Ты можешь увидеть сам Живого Бога. Стоит только тебе назвать

мое имя, прийти с моим человеком.

Махмуд-бек слышал о силе, о влиянии вождя. Но оказывается, старик еще более могуществен.

- Мои люди знают дорогу к Джанибеку-кази.

Надо было сдержаться, не показать вида, не вздрогнуть при этом имени. Сильный, еще крепкий

курбаши Джанибек-кази давно вышел из подчинения руководителей туркестанской эмиграции. Он

скрылся в горах Памира и действует самостоятельно. У него свои связи с иностранными разведками.

Еще никто не мог пройти к Джанибеку-кази, узнать место его становища, его связи и планы.

- Джанибек тебе поможет, Махмуд-бек. Служить не будет, но поможет, - уверенно говорил старик.

Он называл соседние страны, города, поселки, дороги пустынь и гор. Старик все дарит Махмуд-беку -

человеку, которого он полюбил, которому поверил, который сделал для него невозможное.

- Когда ты уйдешь, Махмуд-бек? - спросил старик.

- Скоро, отец... Я думаю, что очень скоро.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Я уже упоминал имя Мустафы Чокаева.

Я читал его письма и статьи, получал от него руководящие указания.

Что это была за фигура?

Дед Мустафы Чокаева служил делопроизводителем у кокандского хана, отец был судьей. Мустафа

поступил на юридический факультет в Петербурге, учился на одном курсе с А. Керенским. Вступил в

партию социал-демократов.

На родину Мустафа Чокаев прибыл уполномоченным Временного правительства в Туркестанском

крае.

Но здесь он повел активную работу за создание автономной мусульманской республики. «Кокандская

автономия», как известно, просуществовала три месяца.

Чокаев бежал в Турцию, потом в Париж.

Когда фашисты вошли во французскую столицу, они арестовали Чокаева как агента «Интеллидженс

сервис». Более года лидер туркестанской эмиграции находился: в заключении. Здесь и родилась мысль

о создании мусульманских легионов. Мысль была изложена в послании к Гитлеру.

Мустафа Чокаев стал служить новым хозяевам.

Но у него уже появился соперник, Вали Каюм-хан, который шел к власти решительно, упрямо. Выбрав

удобный момент, он отравил Чокаева.

Вали Каюм-хан родился в Ташкенте, в семье торговца. С группой узбекских и таджикских юношей он

был направлен Бухарской Народной Советской республикой на учебу в Берлин.

Получив сельскохозяйственное образование, Вали Каюм-хан остался в Германии. Когда к власти

пришел Гитлер, Каюм-хан окончил шпионскую школу, женился на сотруднице гестапо немке Рут.

После войны Вали Каюм-хан некоторое время находился у американцев в плену. Когда он был

освобожден (его долго в заключении не держали), то выступил перед туркестанскими эмигрантами с

программной речью: буду бороться за освобождение Туркестана!

Вали Каюм-хан жил по соседству с немецким профессором фон Менде, бывшим советником по

восточным делам МИД Германии. Фон Менде свел Вали Каюм-хана с английской разведкой.

Большой помощи от англичан Вали Каюм-хан не получил. Те пока не очень доверяли Туркестанскому

Комитету.

Президент вынужден был пожаловаться новым хозяевам:

- Мои научные сотрудники не имеют возможности даже пойти в кино.

Англичане выдали деньги: по... 20 марок на человека.

133

Вали Каюм-хан начал собирать деньги с эмигрантов на «святое национальное дело». На эти деньги

он с женой разъезжал по лучшим курортам Европы: побывал в Португалии, Испании, Италии,

Швейцарии.

Вскоре развил бурную деятельность против нашей страны и Баймирза Хаит. С ним мне доводилось

встречаться уже лично.

ОСЕННИЕ ДОЖДИ

Муфтий жил одним днем. Одним днем, проведенным в горах.

Рыжела трава на крутых склонах, упругие, крепкие корни арчи цеплялись за мертвые камни,

вздрагивая под порывами ветра.

Давно собирался дождь. Из-за гор наползали тучи. Но ветер рвал их, разгонял лохматые пряди, и

снова пробивалось солнце.

Но вот простучали первые капли дождя, потом все чаще и чаще.

Муфтий не обращал внимания на дождь.

Присев на холодный камень, он откровенно наслаждался картиной боевой учебы.

Немецкий инструктор сбросил азиатский халат, рубашку. На теле несколько ножевых ранений. Муфтий

знает толк в ранах. Этот человек не бывал в настоящем бою. Его дело - вот так ловко, одним ударом

выбивать нож из рук врага, ребром ладони бить наотмашь, сваливая человека, резко заламывать руки.

Парни не морщились от боли.

«Настоящие джигиты», - подумал муфтий. Ему нравилось, что инструктор разжигает злость у парней.

Они начинают в ярости покусывать губы и сжимать кулаки.

Инструктору нужно было довести их до такого состояния. Только после этого он «свел» двух парней.

Одного из них, Алима, муфтий хорошо знал. Истинный головорез... Двоюродного брата зарезал.

Алим выдвинул вперед руки и, подражая инструктору, стал медленно двигаться вперед. Пулат, его

«противник», держался спокойнее, увереннее. Он был шире в плечах, крепче. Он ждал удобного

момента, чтобы одним ударом сбить Алима с ног. Алим хитрил, увертывался и вдруг неожиданно ребром

ладони наотмашь резанул «врага» по горлу. Пулат покачнулся, помотал головой и нанес ответный, не

менее сильный удар в живот. Алим, широко открыв рот, жадно глотал воздух. Он застыл на месте, руки

стали медленно опускаться. Парень воспользовался этим, ударил еще раз.

- А-а-а! - прохрипел Алим и неожиданно рванулся на противника.

Он сумел схватить Пулата за плечи и зубами вцепиться в горло. Немец не двигался с места. Он

только поднял брови. На какой-то миг оторвал взгляд от этой дикой схватки и посмотрел на муфтия. Их

глаза встретились.

Этого мига было достаточно, чтобы инструктор и Садретдин-хан поняли: да, нужна злость. Нужно,

чтобы при запахе крови парни пьянели, забывали обо всем на свете. Сейчас, даже на занятиях, нет

условного врага.

Ничего, пусть грызутся. Там, на другой стороне, им придется быть вместе. Ничего, пусть останутся

шрамы.

Муфтий слегка кивнул. Именно так надо готовить людей к опасным делам.

Парни упали. Они катались по земле. Острые камни рвали одежду. Но джигиты не замечали камней...

Слышалось тяжелое дыхание. Алим не разжимал зубов. Из раны уже текла кровь. Здоровый детина

ослабевал на глазах.

Остальные участники группы осторожно отступили назад. Немец не двигался. Муфтий понимал, что

не имеет права вмешиваться в дела инструктора. Он тайком выбрался из города, чтобы посмотреть на

джигитов, благословить их на святой подвиг.

А немец, еще раз мельком взглянув на муфтия, продолжал упиваться бешеной схваткой своих

подопечных.

Тогда муфтий поднялся. Он больше не мог смотреть, как два родных по духу человека сцепились в

смертельной схватке.

Инструктор резкой командой остановил учебу. Джигиты, тяжело дыша, поднялись, молча постояли, не

пытаясь даже стереть с лица кровь и пот.

Немец выжидающие посмотрел на муфтия.

Садретдин-хан обратился к джигитам с короткой речью, торопливо благословил их и, кивком головы

простившись с инструктором, повернулся и засеменил из ущелья. Там у дороги его ждал слуга.

Пусть торжественного благословения не получилось, но муфтий увидел настоящих воинов. Он

надолго запомнит схватку. Что-то неприятное все-таки было в ней. Однако Садретдин-хан подавил в себе

это чувство. Он понимал немца: сейчас нужны именно такие люди, сильные, жестокие, коварные, не

признающие никаких законов в драке, способные убить родного брата, перегрызть горло товарищу. На

них, только на них вся надежда...

Группа благополучно перешла границу. Несколько дней она спокойно жила в одном из аулов. Тухлы

один поехал в город Мары. Он побывал на базаре, походил по улицам. И никто на него не обратил

внимания, никто не проверил документы. В голову пришла дерзкая мысль: двинуться дальше по

железной дороге. Но Тухлы вовремя опомнился. Его ведь учили быть осторожным.

134

Тем не менее Тухлы упивался своей дерзостью. Он с вызовом взглянул на патруль. Один из

красноармейцев внимательно осмотрел крепкую ладную фигуру парня. Тухлы показалось, что сердце

оборвалось. Он уговаривал себя шагать уверенней... В случае чего... Он представил, как от грохота

взорвавшейся лимонки вздрогнет спокойный город и все полетит к черту: и этот красноармеец, и его

товарищ, и сержант. И конечно, он сам...

Рука невольно потянулась к карману.

Но красноармейцы прошли мимо, даже не оглянулись.

Наверное, вот такие же солдаты охраняют мост. Хотя нет. Капитан Дейнц говорил, что в охране служат

пожилые люди.

Тухлы решительно зашагал по улице. Вспомнились советы своих наставников. Надо быстрее уходить

из города. Мальчишеская выходка... Невероятная глупость. А если бы патруль решил проверить

документы у здорового парня, которому следовало служить в армии, а не разгуливать в тылу?

Когда Тухлы добрался до аула, он почувствовал страшную слабость. На лбу выступила испарина.

Хозяин дома покачал головой. Он понял. Это не болезнь, это сдали нервы.

- Зря это ты... - проворчал хозяин.

Древняя кибитка старика стояла на краю пустыни. Глинобитный дом был окружен ветхим загоном для

овец. Сейчас в загоне лениво бродили три овцы. Они только напоминали о былом богатстве.

Старик не раздумывая зарезал одну овцу. Ночью его гости уходили дальше. Надо на дорогу пожарить

мяса, как следует накормить парней. Он не знал, куда и зачем двигается группа, но догадывался, что на

опасное дело. Внимательно рассматривая этих хмурых людей, старик заставлял себя верить в хороший

исход дела, на которое они шли. Он знал, как трудно сейчас быть незаметным даже в пустыне! Он знает

место следующей стоянки... Там их встретит тоже человек Садретдин-хана. А если за этой «цепочкой»

следят?.. Если чекисты хотят узнать всех людей Садретдина и поэтому пока не трогают группу с

тяжелыми вещмешками?

Эти мысли не давали покоя. Старик часто поглаживал жиденькую бородку, пытался скрыть дрожь в

пальцах. Чего ему бояться?.. Он уже стар. Он доживает последние дни. Вот эти мальчишки, которые

тащатся с динамитом через пески... Это да! Это находка для чекистов. Но даже эти трезвые рассуждения

не могли успокоить старика. Ночью, когда он проводил группу и вернулся назад, потом долго не мог

заснуть.

Ему не понравилось настроение парней. Кажется, не верят друг другу. Слишком озлоблены.

Скрывают, правда, эту злость. Но его, старого человека, не проведешь... Такое же настроение было и в

банде, перед самым ее разгромом. Басмачи тогда словно чувствовали близкий конец. У него, тогда еще

крепкого, молодого, из хурджуна ночью вытащили сверток с золотыми монетами. Он нашел вора и

зарезал на месте. Какой шум поднялся!

Чем-то похожи парни на тех его сверстников, злых, настороженных, ненасытных... Они так же жадно

грызли мясо, словно чувствовали, что завтра уже может ничего не быть.

А группа еще неделю плутала по ночам, пробиралась через пески. Наконец она устроилась в такой же

нищей кибитке, в каких приходилось проводить последние дни.

Хозяин оказался трусливым человеком. И Тухлы принял решение перед уходом его зарезать. Он

поделился своими планами с Алимом.

- Задержишься на несколько минут и...

- Зачем? - лениво позевывая, равнодушно спросил Алим. Он лежал на спине, пытаясь заснуть.

- Не успеем отойти, бросится в аул, будет звонить...

- Не будет. . - зевал Алим. - Зачем?

- Будет! - твердо повторил Тухлы. - Будет, чтобы спасти свою шкуру.

- A-а... - протянул Алим и согласился: - Ладно.

Потом, о чем-то вспомнив, приподнялся, оперся на локоть и удивленно спросил:

- Как же обратно пойдем? Где остановимся?

- Другой дорогой. Быстрее пойдем. Здесь не остановимся.

- А-а... - опять лениво протянул Алим. - Тогда сделаю.

Хозяин с трудом скрывал свою растерянность и испуг. Он суетился, старался как следует накормить

непрошеных гостей. Парни жадно поели и улеглись спать.

Хозяин очень обрадовался, когда узнал, что ночью гости уйдут. Он зарезал несколько кур, сварил

хороший суп, принес свежего, еще теплого хлеба.

Днем начал моросить дождь. Именно такая погода, наверное, устраивала парней.

- Хорошо... - потер ладони Тухлы.

После вкусного сытного обеда он приказал:

- Спать... Как следует выспаться.

Но отдыха не получилось... Алим поднялся раньше всех. Осмотрев спящих парней, взял нож и

потянулся к халату Пулата. Он знал, что в этом халате зашиты деньги. Чтобы подрезать нитки, вытащить

плотный сверточек, не потребовалось много времени. Но в эти минуты, словно предчувствуя недоброе,

все спали чутко.

Пулат, слегка приоткрыв глаза, следил за ловкими движениями Алима. Когда тот спрятал сверточек

под кошму и спокойно улегся, Пулат вытащил нож и рывком бросился на своего теперь злейшего врага.

135

Шрам от острых зубов Алима покраснел. Казалось, он вот-вот прорвется и снова, как тогда в ущелье,

хлынет кровь.

Тухлы вскочил.

- С ума посходили... - шептал он. - Нас же возьмут.

- Пусть возьмут! - не унимался Пулат.

Алим воспользовался минутным замешательством. Вместе с Тухлы они скрутили Пулату руки.

Скомкав поясной платок, заткнули рот.

Тухлы и Алим, переглянувшись, поняли друг друга. Решение было принято без слов: надо убрать и

этого. Потом, перед уходом.

К вечеру дождь пошел сильнее. Он хлестал по крыше, по маленьким мутноватым окошкам.

Хозяин кормил гостей и с ужасом поглядывал на связанного парня. Что же они с ним будут делать?

Неужели оставят. Парень рычал, стонал... Но никто из его спутников не обращал на это внимания.

- Будем выходить... - наконец объявил Тухлы. - Пойдете сначала вы... - обратился он к двум парням. -

Мы с Алимом выйдем за вами.

Когда двое, сгибаясь под тяжестью вещмешков, вышли в дождь и двинулись по указанной тропке,

Алим позвал хозяина из кибитки.

Тухлы не услышал даже крика, только стук падающего тела. Глухой какой-то стук...

Алим вошел с ножом в руках. Он даже не вытер его.

- Иди! - прошептал он. - Иди, Тухлы. Я сейчас…

На Тухлы он не смотрел. Ноздри раздувались, губа подергивалась.

Тухлы взял мешок и вышел за дверь. Ему казалось, что слышал удары ножа, прерывистое, тяжелое

дыхание Алима. Сколько он так простоял?.. Потом не выдержал, вернулся...

Алим бил по связанному телу спокойно, методично. Он еще не лишил жизни своего врага. Он еще не

добрался до сердца.

Тухлы передернуло... Забил озноб.

- Кончай! Пошли! - хрипло проговорил Тухлы и торопливо вышел из дому. Он подставил лицо под

холодный дождь, прижался к стене. И, когда чьи-то крепкие пальцы сжали его руки, он даже не

шевельнулся. Тухлы тошнило... «Все!» - успел подумать он.

В дом проскочили несколько человек

«Всех взяли... Это точно...» - И Тухлы сполз вниз. Он не мог стоять. И очень хотел пить. Он ловил

дождевые капли, жадно глотал их.

Никогда, даже в пустыне, ему не хотелось так пить...

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

После Великого Октября на территории советской Средней Азии, а затем и за ее пределами стали

создаваться различные контрреволюционные организации. Многие из них бесславно завершили свое

существование сразу же после создания. Наиболее сильной была «Иттихад ва таракки».

В Туркестане эта пантюркистская организация была создана весной 1918 года по инициативе

прибывшего из Турции представителя Хайдаре Шауки. В 1926 году она получила название «Милли

истиклял» («Национальная независимость»).

Прием в эту организацию проходил так. Будущего члена вызывали на собеседование, где он давал

обязательство: «Отныне я вступаю в члены «Милли истиклял» и даю клятву беспрекословно выполнять

все поручения организации и хранить ее тайны».

В этой процедуре принимали участие три человека: один нес наружную охрану, второй заводил

вступающего в помещение, а третий - член руководства организации - стоял за ширмой, произносил

слова клятвы, которые повторял принимаемый. Впоследствии с завербованным держал связь тот, кто его

рекомендовал.

Муфтий Садретдин-хан до конца оставался верен «Милли истиклял» и с надеждой присматривался к

«Союзу спасения Бухары и Туркестана». Эта организация пыталась развить бурную деятельность на

территории некоторых восточных стран, создавая филиалы и в Европе.

ХМУРЫЙ ВЕЧЕР

Муфтий еще не знал о провале группы Тухлы, но предчувствовал беду. Он продолжал смотреть на

выцветший флажок и ворошил прошлое. Свое прошлое. Искал в нем удачи, вспоминал провалы.

Провалы...

Муфтий Садретдин-хан знает главную причину всех бед. Грызлись, делили власть, рвались к ней,

забыв обо всем на свете. Власть - это деньги. А деньги - это все!

Он ходил в драном халате, питался черствыми лепешками.

Плодились общества, организации, банды...

Как хотелось объединить эти силы в одну - огромную, мощную. Ударить бы настоящим кулаком... А

они, руководители организаций, махали ладонями с растопыренными пальцами.

Муфтий Садретдин-хан большие надежды возлагал на работу «Союза спасения Бухары и

Туркестана». Там собрались солидные люди, они могли многое сделать.

136

...Давно пора отшуметь осенним ливням. Но снова зарядил унылый, беспросветный дождь.

Муфтий ненавидел такую погоду. Сидеть одному, в полной неизвестности и слушать шум дождя...

Два месяца назад ему сообщили, что освобожден из тюрьмы его помощник Махмуд-бек Садыков.

Муфтий понимает, как трудно вырваться из столицы. Конечно, Махмуд-бек еще находится под надзором

полиции. Правительство определило срок пребывания Махмуд-бека Садыкова в стране - три месяца.

Срок истекает.

Муфтий прислушивался к чужим шагам, к каждому шороху. Редок гость в такое время года. Очень

плохие дороги. Только неотложные дела могут заставить человека бросить дом, пуститься в путь.

Изредка к муфтию заходит индус, хозяин небольшой лавочки. Он приносит свежие известия, незаметно

оставляет деньги, продукты. Заходит полицейский, пьет чай и молчит. Раньше муфтий рассказывал ему о

прошлом, о чужих городах. Теперь надоело. Да и полицейский ни о чем не просит.

Страшны одиночество и неизвестность.

Но в один из таких ненавистных вечеров и появился гость...

Хмурый старик в поношенном халате топтался на пороге, неумело кланялся. И было в этих поклонах

что-то неестественное. Никогда муфтий не верил таким людям. Старик назвал свое имя и напомнил

муфтию, где они раньше встречались.

- Да-да... - торопливо согласился муфтий и пригласил гостя сесть.

Старик снял мокрый халат, разбитые сапоги, аккуратно все сложил у порога и шагнул к муфтию:

- Да-да... - машинально повторил Садретдин-хан. - Помню.

Он не помнил старика. Муфтий не слишком внимательно рассматривал лица простых эмигрантов.

Серая масса, которую надо подталкивать к цели, которой надо обещать и пока ограничиваться жалкими

подачками. Все они с такими же усталыми, хмурыми или озабоченными лицами. В таких же рваных

халатах и стоптанных сапогах. Муфтий называл таких людей одним словом - босяки.

В дверях показался настороженный слуга.

- У нас гость, - сказал муфтий. - Подай чай.

Муфтий был сыт. Затевать угощение ради незнакомого человека пока не стоило. Нужно узнать, с чем

пожаловал этот человек.

В глубине души Садретдин-хан был рад сейчас приходу любого эмигранта. Он устал от одиночества.

Пусть горькие жалобы у бедного гостя, но есть же и новости...

Старик погладил бородку. Пальцы у него дрожали.

- Устали с дороги? - участливо спросил Садретдин-хан.

- Устал... - сказал гость.

- Сейчас будет чай.

Пока слуга подавал чайник и пиалы, гость рассказывал о жизни эмигрантов в столице. Старик ничего

нового не сообщил: нищета, смерть, пустые разговоры о будущем. И все-таки, казалось муфтию, что

гость чем-то взволнован и с трудом скрывает это. Взглянув на дверь, старик прервал рассказ об

эмигрантах и неожиданно попросил:

- Уважаемый муфтий, нужно, чтобы ваш слуга сходил в караван-сарай за моим хурджуном. Я

побоялся сразу прийти...

Муфтий приподнялся:

- Что там? В хурджуне?

- Не знаю. Вам прислали.

- Кто? - допытывался муфтий.

- Не знаю...

Муфтий привык к тайной пересылке писем, денег, вещей, оружия. К нему являлись самые непонятные

люди, в самых необычных одеяниях.

- Иди! - коротко приказал Садретдин-хан своему слуге.

Тому явно не хотелось выходить под проливной дождь. Он растерянно потолкался у двери, ожидая,

что муфтий передумает. Почему, например, самому оборванцу завтра не принести свой хурджун.

Муфтий метнул злой взгляд, и слуга поторопился уйти.

Гость пододвинул чайник к себе, стал разливать в пиалы горячий, хорошо заваренный напиток.

Это не удивило муфтия. Он привык, чтобы к нему относились с почтением всегда и везде. Гость

посмотрел на выцветший флажок. Муфтий перехватил его взгляд и тоже повернул голову к святому углу.

- Наше знамя... - твердо сказал он. - Несмотря ни на что, оно поднимется над землей.

Гость не ответил. Он молча протянул пиалу хозяину дома.

- Мы донесем это знамя, - торжественно продолжал муфтий, - до родины...

Он отпил несколько глотков, поставил пиалу и внимательно посмотрел на гостя.

Странный человек. Совершенно не реагирует на слова хозяина. По-прежнему напряжен и чем-то

взволнован. Может, ему надлежит быть таким? Его дело донести хурджун. И все... Отогреется и уйдет по

ночной дороге из этого городка.

- Когда? - вдруг спросил старик.

- Что? - не понял муфтий.

- Когда мы донесем это знамя до родины?

- Если не мы, то наши дети... - ответил муфтий и, спокойно допив чай, вернул пиалу своему гостю.

Старик не спеша вновь наполнил ее чаем и передал муфтию.

137

- Наши дети не донесут знамя...

Муфтий вздрогнул от этого злого шепота. Он вдруг почувствовал странную слабость. Неприятный

комок пополз к горлу.

- Нет детей!.. - повысил голос гость. - Нет! Нет! - Теперь он уже кричал.

- Нет моего Пулата. Ты помнишь его, проклятый старик. Убийца! Он не вернется с той стороны.

- Какого Пулата? - не к месту спросил муфтий. Его сейчас никто не интересовал. Ему становилось все

труднее дышать.

- Он был сильный, здоровый, широкоплечий... Ты послал. Его увел Тухлы. Шакал и сын шакала.

Почему вы впутываете бедных людей в свои грязные дела? Почему? - Старик вскочил. Бросился к

зеленому флажку, сорвал его, швырнул под ноги и стал топтать.

«Пулат. . Это тот, которого повалил Алим... Тот. .» А муфтий не хотел ни о ком думать. Но перед

глазами пронеслась схватка: два парня, катавшихся по камням. Немец...

Разве об этом надо думать. Ему плохо. Он с трудом хватает воздух...

- Ты сейчас сдохнешь, проклятая собака... - опять шепотом заговорил старик. - Я дождусь твоей

смерти. Если не сдохнешь, я задушу тебя.

Старик выставил вперед крепкие ладони. Теперь пальцы не дрожали. Они дрожали, когда старик

разливал чай. Взглянув на пиалу, муфтий все понял...

Старик продолжал угрожающе шептать что-то, но муфтий, медленно склонившись, упал на бок. Он

лежал маленький, щуплый, жалкий.

Никакого хурджуна в караван-сарае не было. Ни о каком госте в старом халате хозяин не знал. Как

пошли дожди, в караван-сарай еще никто не заглядывал.

Предчувствуя недоброе, слуга бежал к дому, шлепая по лужам, с трудом вытаскивая ноги из липкой

грязи. Тяжело дыша, он вбежал в комнату, подошел к муфтию, слегка дотронулся до него. Потом

попятился к двери и вновь выскочил под дождь.

Полицейский, выслушав слугу, осмотрел комнату, поднял опрокинутую пиалу. Где он будет искать

этого старика в такую непогоду? Где? Да и дождь давно смыл его следы.

- Муфтий Садретдин-хан умер... - внимательно глядя на слугу, медленно произнес полицейский. -

Умер. Он был очень стар и болен. Ты понял меня?

Слуга торопливо кивнул.

- Так будет лучше для тебя, - добавил полицейский. - И никто к вам сегодня не проходил. Ты понял

меня?

- Понял... - прошептал слуга и добавил: - Так будет лучше.

Капитан Дейнц не успел доложить Расмусу о смерти святого отца. Два дня Дейнц обдумывал

предстоящий разговор с шефом, подбирал более емкие фразы, искал ответы на предполагаемые упреки.

Очередные диверсии, организованные с помощью муфтия Садретдин-хана, сорвались. Это не могло

быть случайностью...

Как и Расмус, Дейнц давно почувствовал, что рядом с ними действует другая, неведомая им сила. Но

ни разу немецкие разведчики об этом не говорили вслух.

Расмус разрабатывал новые планы, готовился к очередной операции, которая восстановила бы его

авторитет в глазах Берлина.

Какой будет эта операция? Дейнц так и не узнал...

Приехал работник германского консульства, снял шляпу и печальным, нетвердым голосом сообщил:

- Сегодня утром господин Расмус ушел из жизни.

Капитан Дейнц непонимающе смотрел на работника консульства. А тот протянул пакет:

- Это вам.

В пакете была шифровка: Расмуса вызывали в Берлин. И короткая вместо завещания строка,

обращенная к Дейнцу: «Надо ехать».

- Пожалуйста, - строго сказал работник консульства, - не сделайте такую глупость. Вечером мы

должны вылететь.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Сохранились некоторые документы, характеризующие деятельность СБТ.

В заявлении инициативной группы, адресованном английскому погранкомиссару в Британской Индии,

говорится:

«Эмигранты потеряли миллионы рублей и понесли большие людские жертвы. В настоящее время

эмиграция нуждается в предводителе, который бы смог объединить разрозненные силы и повел бы их на

спасение своей родины... Таким объединяющим всех предводителем и явится наша организация СБТ.

Мы, уполномоченные инициативной группы, просим Вас не отказать в Вашем покровительстве, а также

закрепить за нами находящиеся в банке средства. Во главе организации будут стоять весьма надежные

люди, которым поручено расходовать эти средства исключительно на нужды организации и спасения

родины».

Одна из листовок, выпускаемых СБТ, давала довольно любопытное объяснение по поводу

национальной борьбы:

138

«Мы находимся между двумя кяфирами (неверными) - англичанами и большевиками, по отношению к

которым шариат предписывает священную войну. Но надо помнить, что англичане не являются нашими

врагами, к. не разрушают нашей религии».

Однако в этих листовках, разумеется, не сказано ни слова, как бандиты расстреливали из английских

винтовок беззащитных жителей, как главари банд разгуливали в английском обмундировании.

Руководители националистических организаций продавали родную землю иноземным господам,

готовы были, как говорилось в другом документе, «установить тесную связь с какими бы то ни было

врагами большевистского правительства».

«С какими бы то ни было!..»

Националисты не очень были разборчивы в выборе хозяев. С раскрытыми объятиями они готовы

были встретить любых интервентов.

ВЫНУЖДЕННАЯ ЗАДЕРЖКА

При каждом стуке в калитку Фарида вздрагивала. Новый гость. А кто-то из них, из гостей, обязательно

принесет новую беду. Это предчувствие не давало покоя молодой женщине. Если бы она могла оградить

мужа от посетителей!

Почти месяц Махмуд-бек не выходил из дома. И гости были редкими. Побаивались еще люди

наведываться к «государственному преступнику». Пробирались незаметно, вдоль заборов, вечерами.

Задерживались допоздна.

А утром появлялся доктор, ругал Махмуд-бека и Фариду. Почему не сменили повязки на руках и ногах.

Почему Махмуд-бек вовремя не выпил лекарство. Фарида коротко оправдывалась:

- Были мужчины в комнате.

- Мужчины... - ворчал доктор, сдвигая лохматые брови.

Он вовсе не сердитый человек. Очень добрый. Сколько раз Махмуд-бек предлагал деньги, пытался

насильно сунуть их в карман пиджака. Доктор хмурился, ворчал, что из-за денег он бы не пошел на

другой конец города. Махмуд-бек смущенно улыбался. Он сейчас очень похож на больного ребенка.

Худой, с желтоватой кожей, сидел, прислонившись к подушкам.

Фарида любила поправлять эти подушки, ловко и быстро взбивать, подкладывать под локоть, за

спину, под голову. Вскоре она стала это делать и в присутствии доктора.

Ее щеки ярко пылали.

- Настоящий король! - улыбнулся доктор.

Эта шутка впервые за все тяжелые месяцы развеселила Фариду. Она с благодарностью взглянула на

доктора. И он неожиданно увидел в глазах женщины необычную радость.

Конечно, все позади... Заживет кожа, исчезнут следы от наручников, окрепнут десны, ноги.

Главное - кости целы.

Фразу о костях доктор любил повторять часто.

Осматривая Махмуд-бека, доктор обычно многозначительно покачивал головой. В эти минуты ему

очень хотелось сказать какие-нибудь высокие слова о мужестве и воле.

Высоких слов доктор не произнес, но он вновь задал вопрос, который давно не давал ему покоя:

- У вас большие связи, Махмуд-бек. У ваших друзей есть деньги. И я знаю... Знаю точно, что вы могли

выйти из тюрьмы раньше. Почему вы оставались?

Махмуд-бек улыбнулся:

- Надо было...

Доктор пожал плечами и тоже улыбнулся, хотя и на этот раз ничего не понял.

Была еще одна причина, которая задерживала Махмуд-бека Садыкова в этой стране. Вечерами

Фарида плакала, уговаривала немедленно уехать отсюда, от бед, старых и новых.

- Каких новых? - спрашивал Махмуд-бек. Он гладил ее по голове, успокаивал, как ребенка.

- Будут новые беды! - упрямо твердила Фарида. - Будут! Здесь нам нельзя жить.

Конечно, нельзя… Осталось несколько дней, в дом явится полиция, напомнит о законах, о решении

правительства: туркестанский эмигрант Махмуд-бек Садыков должен покинуть пределы страны.

Фарида умоляет. Она больше не в силах прислушиваться к каждому стуку калитки, замерев, не дыша,

смотреть на каждого гостя. Фарида боится серьезных людей, боится и веселых. Напускным может быть

это веселье. Кто искренне радуется в такое сложное время.

Махмуд-бек доволен, что жена стала многое понимать, что рядом с ним оказался настоящий друг. . А

скоро она будет и хорошей помощницей.

- Пойми, Фарида, нам нужно еще немного побыть здесь.

Она поднимает глаза и внимательно смотрит на мужа. Боже, сколько морщин! Будто долгие годы она

не видела этого человека. И наконец он вернулся больной и так рано постаревший.

- Нам нужно... - повторяет Махмуд-бек.

«Нам». Это слово ей нравится. Оно успокаивает ее. Фарида вновь кладет голову на колени мужа.

Имеет ли право так поступать азиатская женщина? Фарида не знает. И не хочет знать.

- Мы должны помочь людям... - говорит Махмуд-бек. - Им грозит беда. Смерть.

Фарида вздрагивает.

- Надо! Очень надо! - повторяет он.

139

Больше Махмуд-бек не сказал ни слова. Фарида должна понять сама, насколько серьезна причина,

задерживающая его в стране.

С доктором тоже был трудный разговор. Махмуд-бек, не вдаваясь в подробности, попросил его

оказать помощь...

- Месяца на два, на три...

Доктор вздохнул. Вытащил из кармана четки, стал нервно перебирать. В тишине изредка раздавалось

приглушенное щелканье. Доктор редко доставал четки. Это был сдержанный, спокойный человек,

привычный к ежедневным людским бедам.

- Махмуд-бек, дорогой... - тихо заговорил доктор. - Вы очень больны. Вам нужен отдых, длительный.

Хорошее лечение. Браться за любое, даже пустяковое дело вам нельзя. Послушайте: уезжайте.

Наверное, у вас есть друзья в соседних странах. Уезжайте, например, в Бомбей, к морю... - Резким

движением доктор спрятал четки в карман. - Вот что я хотел вам сказать... - заключил он.

Махмуд-бек думал о своем. Кажется, он и не слышал разумного совета. Доктор обиженно сопит,

опустив голову.

- Спасибо. И не надо сердиться... - весело говорит Махмуд-бек. - Вы правы. Я на всю жизнь запомню

вашу доброту и внимание. Но...

Доктор тревожно посмотрел на своего пациента: что еще он придумал.

- Но мне нужна ваша помощь. Может быть, в последний раз.

Доктор не задает вопросов. Ждет.

- Мне необходимо задержаться самое малое на три месяца...

- Господи... - шепчет доктор. - Вы сошли с ума!

Просто так человек не будет оставаться в стране. Значит, новые дела, новое беспокойство. Доктор

вскакивает. Рука опять рывком вытаскивает четки. Они вырываются и падают на пол. Доктор поднимает

их, начинает перебирать перламутровые шарики.

- Господи! Да вы по комнате можете пройти только пять шагов. Вам немедленно нужно уехать отсюда!

Махмуд-бек словно не слышит.

Доктор устало садится, кладет на колени руки:

- Я не смогу этого сделать...

- Подумайте, мой дорогой, мой близкий друг.

Слабая улыбка появляется на лице доктора.

- А вы, мой самый хитрый... - Не закончив фразу, он машет рукой с четками. Перламутровые шарики

щелкают.

- Спасибо, - проговорил Махмуд-бек. - А теперь расскажите, как себя чувствует вождь? Он что-нибудь

передавал для меня?

Доктор неохотно отвечает:

- Его племя приняло несколько чужих людей. Из соседней страны. Эти люди ищут встречи с

туркестанскими эмигрантами.

- Спасибо, доктор, - серьезно говорит Махмуд-бек. - Кажется, мы сможем спасти сотни жизней...

Еще в тюрьме от вождя племени Махмуд-бек узнал о скором прибытии «чужих людей».

Вождь пока не принял окончательного решения: как встретить гостей из соседней страны. Частые

пограничные конфликты, явный раздор между правительствами - все это заставляло глубоко задуматься.

Нужно ли мстить своему правительству и помогать его врагам? Или лучше отойти от назревающего

взрыва?

- Каким может быть взрыв? - спросил Махмуд-бек.

- Государственный переворот. . - ответил старик.

Эту фразу он слышал от чиновников, которые искали веские доказательства, обвиняя вождя племени

в измене. Тогда он попросил объяснить смысл обвинения. Чиновник подробно объяснил, в чем состоит

государственный переворот. Вождь отрицательно покачал головой и коротко сказал:

- Я этого не делал...

Фраза о перевороте запомнилась старику. И он произнес ее особенно торжественно.

Махмуд-бек пожал плечами: зачем ввязываться племени в такое опасное дело.

- Наш долг принять гостей... - сказал вождь. - Но помогать им мы не будем. Они сами найдут нужных

людей.

- Каких? - Махмуд-бек сделал вид, что он совершенно спокоен.

- Тысячи эмигрантов! Можно воспользоваться этой силой.

Ответ потряс Махмуд-бека. Он боялся выдать свое волнение.

- Почему эмигрантов?

- Они всегда и везде бесправны. Наши гости будут доказывать, как хорошо могут жить эмигранты,

если сами придут к власти.

- Но...

Старик не дослушал Махмуд-бека. Эта опасная затея «чужих людей» его мало интересовала. Племя

не будет участвовать в перевороте. Он решил твердо, окончательно.

- Наши гости раньше встречались с вождями эмиграции. Кажется, они договорились.

Конечно, подобные переговоры велись в строгой тайне, Махмуд-бек не мог о них знать.

140

Кто-то снова лезет в руководители туркестанской эмиграции. Не просто лезет, а хочет втянуть в

страшную авантюру сотни людей. Чем все кончится? Смертью, разорением, репрессиями.

В заключение вождь сообщил:

- Этих гостей посылают кяфиры...

Махмуд-бек вопросительно посмотрел на старика.

- Англичане... - пояснил вождь. Откинув голову, он закрыл глаза и осторожно прислонился к стене.

Аскарали приехал ночью. Он осторожно постучал в калитку. Фарида, вздрагивая и прижимая ладонь к

сердцу, пошла открывать.

Что еще? Кто? Она боялась: вдруг ворвутся люди, которые заламывают руки, связывают, не говоря ни

слова.

Махмуд-бек поднялся, нашел на ощупь спички, зажег лампу. Он долго не мигая смотрел на человека,

который вошел в комнату. И, только прикрыв ладонью свет, узнал Аскарали. Перед ним стоял старый,

надежный друг. Друг, который все эти месяцы был всегда рядом, хотя и находился за десятки, порой

сотни километров.

- Ну... - как-то очень просто, будто они виделись только вчера, по-русски сказал Аскарали. - Ну, как ты

живешь?

Махмуд-бек вздрогнул от интонации знакомого голоса, от русской речи. Все это было из далекой,

совсем другой жизни, без холодных стен, позвякивающих цепей, гортанных криков уверенных

стражников, отчаянного рычания сумасшедших.

- Ну, покажись, покажись! - продолжал Аскарали.

Махмуд-бек поднялся. Он хотел твердо шагнуть навстречу, как в былые времена. Аскарали поспешил

подойти первым, обнял, усадил друга на постель.

- Не храбрись, - засмеялся он, - я же все знаю.

- Разумеется, знаешь.

Фарида постояла, убедилась, что посетитель добрый человек, и, тихо прикрыв за собой дверь,

вышла.

- Как? - коротко спросил Аскарали, кивнув в сторону двери.

Махмуд-бек понял, что он спрашивает о жене.

- Замечательно!

- Ну вот и хорошо!

Аскарали улыбнулся:

- Об этом тоже знаю. Пытались отговорить ее от всяких прошений. Невозможно.

- Невозможно... Я тоже пытался.

- Кстати... - Аскарали смущенно помялся, ему не хотелось переходить к делам. Но время... - Что это за

непонятное решение еще задержаться в тюрьме? У нас же была возможность...

- Шамсутдин передавал: «Богатый купец скоро приедет. .»

- Скоро, это значит, через неделю, - объяснил Аскарали. - А ты...

- Самое важное, что у вождя племени, с которым меня свела судьба, много связей. Он дает

проводников, знает дороги... У него связь с Джанибеком-кази.

- С Джанибеком? - переспросил Аскарали. Он посмотрел на Махмуд-бека, не скрывая своего

восхищения. - На него пытаемся выйти уже несколько лет. Он полный хозяин на Памире. Но где?

- Точно не знаю. Вождь дает людей. Они поведут меня.

Аскарали промолчал.

- Я скоро поднимусь... - заверил Махмуд-бек. - Очень скоро.

- Да-а... - протянул Аскарали. - Конечно, поднимешься. Но я приехал за тобой.

- Как? - выдохнул Махмуд-бек.

- Центр принял решение о твоем возвращении на Родину.

Махмуд-бек отрицательно качнул головой:

- Это же невозможно. Кроме меня, к Джанибеку никто не может пойти.

- Понимаю... Все понимаю... - Аскарали отвернулся и стал очень внимательно осматривать комнату,

словно ему здесь жить, а не сейчас, на рассвете, возвращаться в другой город, а оттуда в другую страну.

- Понимаю, - продолжал он. - Джанибек-кази опасный враг. Он, разумеется, контролирует на Памире

«окна». Кто и сколько раз будет пользоваться этими «окнами»? Пока трудно сказать.

- Это меня и заставило задержаться в тюрьме... - напомнил Махмуд-бек. - Что же? Все зря? - Голос

прозвучал обиженно.

- Ну-ну... - Аскарали обнял друга за плечи. - Господи, одни кости... И ты еще собираешься к

Джанибеку!

- Не смейся...

- Я не смеюсь. У меня просто хорошее настроение. Ты много сделал. Все! Сейчас ты болен. Пора

домой, на отдых...

- Какой отдых! Еще идет война...

Махмуд-беку не понравилось это бодрое настроение друга. Аскарали уходит от серьезного разговора.

Значит, решение принято окончательно. На него смотрят как на инвалида. Сейчас подхватят на руки и

унесут. Но Аскарали перестал улыбаться.

- Война подходит к концу, - сказал он.

141

- Знаю... Вон! - кивнул Махмуд-бек на пачку газет.

- Да... - согласился Аскарали. - Местная печать объективна. Нас радует, что правительство

доброжелательно, с искренним уважением относится к нашей стране. Но здесь еще не знают: два дня

назад 3-й Украинский фронт и части Народно-освободительной армии Югославии освободили Белград, и

в этот же день, двадцатого октября, 2-й Украинский освободил венгерский город Дебрецен. А вчера

войска Карельского фронта вышли на границу с Норвегией...

Махмуд-бек вновь взглянул на пачку газет:

- Нет. . В них этого нет.

- Видишь, как развертываются события!

- А у нас? Там? - спросил Махмуд-бек.

- Пока трудно. Много дел... Но если бы ты знал, какие дела!

Махмуд-бек даже не слышал о строительстве Фархадской ГЭС, о шахтах Ангрена... Он хорошо знал

эти места, но не мог представить себе масштабов работ, которые развернулись там в годы войны.

- Сам-то видел? - улыбнулся Махмуд-бек.

- Представляю... - коротко ответил Аскарали. - Очень хорошо представляю. Послушай...

Он начал читать стихи. Удивительные строки о мужестве людей. Давно, слишком давно не слышал

ничего подобного Махмуд-бек. Совсем из другого мира доносились строки поэтов, которых, еще

молодым, доводилось слышать Махмуд-беку Садыкову в Самарканде.

- Так живет Узбекистан! Так живет вся страна! - В голосе Аскарали зазвучали нотки гордости. Опять он

делает попытку повернуть разговор к своей теме. - Все хорошо! - продолжал Аскарали. - Я рад

поздравить тебя с новой наградой... Вернешься - получишь свои награды, отдохнешь. Поедете с

Фаридой в санаторий. Ты хотя бы раз бывал в санатории? Вот видишь... Молчишь. Ты даже не знаешь,

что это такое.

- Ты знаешь... - проворчал Махмуд-бек.

- Я...

- Помолчи о санаториях... - прервал Махмуд-бек. - Подумай лучше о том, что на Памире с огромной

шайкой остается Джанибек-кази.

- Мы займемся им... - не очень уверенно пообещал Аскарали.

Он понимал, какую огромную сложность представляет ввод нового человека в эту операцию, сколько

потребуется времени для того, чтобы добиться доверия у людей, связанных с хитрым, опасным курбаши.

До сих пор невозможно установить его точное местопребывание. Где-то на Памире...

Махмуд-бек прав, в сущности. Аскарали посмотрел на Друга.

- А ты постарел... - неожиданно сказал Махмуд-бек.

От этого сообщения Аскарали вздрогнул.

- И очень устал... - продолжал Махмуд-бек. - Очень...

- Я не сплю вторую ночь... - как бы оправдываясь, пробормотал Аскарали. - Вернусь, отдохну.

Он понял, что Махмуд-бек пошел в наступление.

- Ну, ты... - Он хлопнул друга по плечу, откровенно рассмеялся. Слабый, больной человек и так

сожалеет о старости и усталости своего товарища!

Махмуд-бек воспользовался моментом и заговорил твердо, убежденно о необходимости изменить

решение. Центр должен все взвесить еще раз. Махмуд-бек Садыков двинется на Памир, разыщет

Джанибека-кази, узнает о его планах, связях с иностранными разведками, о его возможностях.

Джанибека-кази необходимо обезвредить. С этим Центр, разумеется, согласится.

- И еще одно...

- Что? - насторожился Аскарали.

- Здесь, в стране, готовится государственный переворот.

- В крайнем случае через третьи лица нужно поставить правительство в известность. Если ты,

конечно, располагаешь достоверными данными. Вот и все... - спокойно посоветовал Аскарали.

- Нет! Не все...

Махмуд-бек коротко рассказал о новой беде, которая ждет туркестанских эмигрантов.

- Переворот хотят сделать их руками... Прибыли «гости» из соседней страны.

- Да, у них опять назревает конфликт, - согласился Аскарали. - Очередной.

- На этот раз хотят поднять туркестанцев. Причина: бесправие, отсутствие школ на родном языке, нет

представителей эмиграции в правительстве, нет для многих работы...

- Страна бедная.

- Как это объяснишь тысячам людей, нищим, лишенным всяких прав.

- Старый, испытанный метод... Чужими руками... - проговорил Аскарали.

- Чужими. Но это руки наших соотечественников, обманутых людей.

- Да... Правительство подавит мятеж. Будет большое кровопролитие. - Аскарали замолчал. Взял со

столика коробок спичек, повертел, очень внимательно рассмотрел этикетку.

Как он изменился за последнее время, у него совершенно белые виски. Поседели даже брови. Они

серебрятся при тусклом свете керосиновой лампы. И глубокие морщинки расходятся по лицу. Он

действительно постарел. А ведь уже давно имеет право на отдых. Возможно, если бы не шла война,

Аскарали отозвали бы домой...

Аскарали бережно положил коробок на место. Даже поправил, отодвинув его подальше от лампы.

142

- Что можешь сделать ты? - спросил он.

- «Гости» обязательно обратятся ко мне. Попросят у меня помощи. Если я покину страну, они придут к

другим, пообещают посты в новом правительстве, выложат деньги, привезут оружие.

- Сведения точные?

- От вождя племени. Он и пошлет их ко мне. Только ко мне!

- Но ты через несколько дней должен покинуть страну. Такова воля правительства.

- Я попытаюсь задержаться.

- Ты очень слаб...

- Я скоро встану. Очень скоро. Так можешь и доложить.

Махмуд-бек считал для себя вопрос решенным: он остается. Причины были слишком важные. И

Аскарали не может с ними не посчитаться.

- Хорошо... - выдохнул наконец Аскарали. - Попытаюсь взять всю ответственность на себя. Оставайся.

Пока. Об окончательном решении Центра я сообщу. И если...

- Ничего не будет. . - перебил Махмуд-бек. - Только ты не сгущай краски, когда будешь докладывать о

моем здоровье.

- Куда их еще сгущать!

Он снова обнял Махмуд-бека за плечи:

- Одни кости.

- Обещаю поправиться.

- Я привез деньги... Если вопрос о новых операциях будет решен, то перешлю еще.

- Деньги дадут. Они... - кивнул куда-то в сторону Махмуд-бек. - «Гости» тоже привезли. Кстати, как мои

«посланцы»?

- Группу диверсантов взяли в Туркмении. Ждали, пока раскроют все явки. Аннакули мечется. Он тоже

раскрывает одну явку за другой. Но это была глупая затея... Кто из молодых красноармейцев поверит

бреду?..

- Не глупая, если Аннакули выдает людей муфтия...

Аскарали не успел ответить. Скрипнула дверь, и вошла Фарида с чайником в руке.

- Уже скоро утро, - смущенно проговорила она. - Я принесла вот. - Она поставила чайник и пиалы на

столик. - Сейчас...

Фарида вышла.

- Может, ее взять? - спросил Аскарали.

Махмуд-бек промолчал.

Когда Фарида принесла поднос с хлебом, конфетами, изюмом, Аскарали сказал:

- Махмуд-бек задержится на несколько дней. Но есть возможность вам уехать со мной сейчас. А он...

Фарида не дослушала. Она испуганно выставила ладони и попятилась из комнаты.

- Что вы! Что вы! Пейте чай, пейте...

Махмуд-бек Садыков получил из Центра разрешение задержаться в стране. Была оговорка: по

состоянию здоровья он может выехать немедленно, в любую минуту. И еще сообщил Центр, что курбаши

Джанибек-кази находится под большим влиянием Усманходжи Пулатходжаева. Следует опасаться встреч

с этим человеком, который откровенно ненавидит Махмуд-бека Садыкова.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

В книге Ю. А. Полякова и А. И. Чугунова «Конец басмачества» (1976 г.) дана характеристика

преступной деятельности Усманходжи Пулатходжаева.

«Развитию басмачества в Восточной Бухаре способствовала предательская деятельность

уполномоченного правительства Бухарской республики Усман Ходжи Пулатходжаева. Ставший

председателем ЦИК Бухарской Народной Советской Республики, Пулатходжаев направил в Восточную

Бухару своего брата Атаходжаева, который продолжал антисоветскую деятельность своего

предшественника».

Большой интерес для меня представляет и одно из читательских писем, пришедших после выхода

первой части этого романа (1972 г.).

Автор письма, участник гражданской войны в Средней Азии, Н. Мельников лично встречался с Усман

Ходжой Пулатходжаевым (он же - Усман Ходжаев и Усманходжа Пулатходжаев).

Вот что пишет Н. Мельников:

«В 1921 году Усманходжа прибыл в Душанбе под прикрытием большого кавалерийского отряда,

которым командовал бывший турецкий офицер Алириза. С этой же оказией штаб фронта направил нам

боеприпасы, обмундирование, продовольствие и медикаменты. Усманходжа прекрасно был

информирован и знал о тяжелом критическом положении нашего отряда в 500 штыков.

За короткое время поступил ряд радиограмм от Бухарского правительства и командования, в которых

предлагалось Усманходже немедленно передать все, что было доставлено, в распоряжение начальника

гарнизона Морозенко.

Шло время, но Усман все оттягивал и вынуждал нас перейти на фуражировки, то есть прорываться с

боем в тыл врага за каким-либо зерном, брошенным в разрушенных кишлаках, чтобы потом на

143

самодельной мельнице крутить камни руками и получать хотя бы крупный размол для выпечки лепешек.

Спасая таким образом себя от голода, мы поддерживали существование и могли бороться с врагами

контрреволюции.

Но и этого оказалось недостаточно для Усманходжи. Он в ночь на 10 декабря 1921 года

провокационно заманивает к себе в крепость Морозенко, а тот «прихватывает» с собой военкома Мухина

и еще двух товарищей. Приглашение прикрывалось благовидным предлогом «на чашку чая», за которой

якобы и будут разрешены все наболевшие вопросы. Но горькой оказалась чашка чая по-турецки - это

была западня, в которую попали наши товарищи.

Так Усманходжа Пулатходжаев открыл против нас внутренний фронт.

Встретив в романе-хронике имя Усманходжи, я был удивлен... Так вот, где он воскрес...»

Усманходжа воскрес. Находясь за рубежом, продолжал активно действовать против советского

народа.

Надо было бороться и с этим врагом.

ОЧЕРЕДНОЙ ПРОВАЛ

Аннакули Курбансаидов вначале растерялся в большом восточном городе. Очень богатый город, с

яркими магазинами, шикарными отелями, шумными улицами.

Аннакули постоял возле многоэтажного отеля. Понаблюдал. Выходили люди, полные собственного

достоинства. Они как-то легко и просто садились в экипажи, автомобили, коротко приказывали...

Штатские в изящных костюмах. Офицеры подтянутые, словно подготовились к параду или королевскому

приему.

- Пошли... - напомнил провожатый.

Аннакули не двинулся с места. Он продолжал рассматривать обитателей отеля.

Господин в светлом костюме вышел твердым, каким-то подчеркнуто парадным шагом. Нетрудно в нем

угадать офицера. Наверное, сотрудник контрразведки. Живет открыто, в центре, не прячется по темным

переулкам пригорода.

Слишком пристально смотрел Аннакули на этого господина. Тот почувствовал взгляд и мельком, за

какую-то секунду, осмотрел Аннакули с ног до головы. Словно щелкнул затвор фотоаппарата, и

Курбансаидов остался в памяти, как на снимке, с недобрым, настороженным лицом, в запыленной

одежде.

«Разведчик», - окончательно решил Аннакули. И почувствовал, что по спине поползла струйка пота,

незаметная, противная, липкая.

- Пошли... - повторил проводник.

Аннакули ненавидел проводника. И очень боялся его. На коротких ночевках Аннакули не мог по-

настоящему заснуть. Вздрагивал при каждом шорохе. Проводник - на вид хилый парень - был

энергичным, совершенно неутомимым человеком. Он поторапливал Аннакули одним своим любимым

словом: «Пошли!»

В городе этот парень чувствовал себя скованно. Но, когда Аннакули решал прогуляться, парень

преображался, даже ноздри почему-то раздувались. Он будто собирался на какую-то опасную охоту.

Не поселится Аннакули в этом богатом отеле. Не выходить ему к экипажу ленивой, небрежной

походкой. Должен он возвращаться на окраину города, к злому старому человеку. Хозяин маленького

дома принял Аннакули. Рекомендация от муфтия - короткая записка рассеяла все подозрения. Руки у

старика перестали дрожать, он осмелел, даже, как показалось Аннакули, обнаглел. За первой же пиалой

чаю хозяин ехидно прошипел:

- Отошел от Советов? Я же помню тебя...

Аннакули лениво кивнул, давая понять, что не хочет вести разговор на эту тему.

- Плохо пришлось у Советов? - не унимался вредный старик.

Угощение он выставил нищенское. Аннакули с подчеркнутой брезгливостью брал какие-то липкие

конфеты, черствый хлеб. Хозяин явно решил отделаться одним чаем. Никакого сытного запаха не

доносилось из кухоньки.

Аннакули не хотел пока тратить деньги. Неизвестно, как сложится дальнейшая жизнь. Он

рассчитывал, что рекомендация муфтия не только предоставит крышу над головой, но и приличные

условия. Оказывается, в услужении у этого всесильного муфтия остался нищий, вымирающий сброд.

Аннакули с трудом сдерживал себя. И все-таки не сдержался. Небрежно кивнув на стол, усмехнулся:

- Так и живете, отец?

Удар был рассчитан точно. Старик взвился. Он хотел что-то сказать, наверное обидное, но

закашлялся. Кашель душил его. Старик даже схватился за горло.

Аннакули воспользовался этим моментом. Он вытащил деньги и небрежно швырнул на стол. Хозяин

дома давно не видел таких ассигнаций. Он с удивлением посмотрел на них. Власть и деньги были той

силой, которая могла поставить старика на место.

- Хорошо! - прошипел он. - Все сейчас сделаю. Ваш слуга пойдет со мной.

- Пусть идет. . - не скрывая радости, согласился Аннакули.

144

Хотя бы несколько минут побыть одному. Но проводник, поняв, в чем дело, отчаянно замотал головой.

Он встал из-за стола, швырнул свой халат рядом с дверью и улегся, как упрямый пес. Аннакули довольно

спокойно отнесся к этой выходке. А что поделаешь?

Старик махнул на проводника рукой, выругался и торопливо засеменил из комнаты. Он сам давно

скучал по вкусной, сытной пище. Сам еще не так давно заглядывался на витрину богатых магазинов.

Теперь, чтобы не травить душу, перестал ходить на прославленный базар, где даже от запахов и дыма

кружилась голова.

Вечером за ужином Аннакули, не откладывая, приступил к основному разговору...

Старик, не дослушав до конца, испуганно замахал руками.

- Вы что? Вы что? - визгливо кричал он. - Убить меня хотите?

- Спокойнее... Спокойнее... - уговаривал Аннакули, с тревогой поглядывая на дверь.

Когда старик тяжело дыша пришел в себя, Аннакули сказал:

- Забудем о разговоре.

- Забудем, - согласился старик и вдруг рассудительно заговорил: - Я встречал этих парней, узбеков и

таджиков, в красноармейской форме. Советую и вам на них посмотреть. Это совсем другие люди. С ними

вы не сможете даже поговорить. Они возьмут вас за руки и отведут в свою комендатуру.

Аннакули с удивлением посмотрел на старика. Не такой он простачок, каким вначале прикидывался.

- Нам хотя бы с одним познакомиться. Постепенно… ну, приблизить к себе.

- Это очень опасно, господин, - твердо сказал хозяин. - И бесполезно.

Проводник поел и опять улегся на свой халат.

- Мудрый человек... - усмехнулся старик. - Он не знает политики.

- Он умеет убивать... - зачем-то сказал Аннакули.

Вместо ответа старик предложил:

- Давайте спать.

Уже укладываясь на жесткую постель, хозяин дома закончил разговор:

- Местное население уважает красноармейцев. Эти парни хорошо относятся к простым людям. Здесь

трудно будет кого-то из парней перетащить на свою сторону.

- А если... - Аннакули посмотрел на спящего проводника. - А если...

Старик помолчал, потом спокойно произнес:

- Можно! Это можно сделать. Но тогда вы должны уйти из моего дома.

Аннакули не ответил. Он долго не мог заснуть. Что-то нужно предпринимать. Но прежде необходимо

уйти из этого дома...

Аннакули встречал на улицах города красноармейцев. По их смуглым лицам он узнавал, откуда эти

парни в полевых гимнастерках. Не было секретом, что некоторые воинские части раньше

дислоцировались на территории советских республик Средней Азии.

Однажды Аннакули столкнулся с красноармейским патрулем. Он невольно остановился. Потом

торопливо нагнулся, сделал вид, что завязывает шнурок на ботинке. Кажется, он испугался этих парней.

Да. Испугался. Надо признаться себе. Никаких, как видно, встреч у него не получится. Он не сможет не то

что заговорить с ними, даже поздороваться.

Мысль об обыкновенном убийстве теперь не давала ему покоя.

Его проводник сумеет ловко всадить нож в спину любому из красноармейцев. Это убийство,

несомненно, припишут местному населению. Потом еще одно убийство. Потом третье...

Тогда Аннакули будет что доложить капитану Дейнцу о событиях, происшедших в большом городе.

Проводник, как знает Аннакули, должен беспрекословно выполнять его приказания. Не только следить за

ним, но и работать. Пусть поработает. .

Аннакули после долгих мытарств наконец осел на квартире, хозяин которой очень ему подходил. Он

начал швыряться деньгами, обещал хозяину спокойную жизнь в соседней стране. Тот разглаживал свою

бороду, соглашался, что нужно бороться с Советами. Бороться, кто как умеет. .

- А мы еще сильны! - бодрился Аннакули.

- Сильны... - соглашался хозяин.

К главному разговору Аннакули еще не приступал... Ждал удобного момента, прощупывал

осторожными вопросами. Наконец хозяин не выдержал и угрюмо спросил:

- Зачем приехал-то?

Аннакули попытался улыбнуться. Как ни странно, прямой вопрос застал его врасплох.

- Надо... Присмотреться.

- Присмотреться... Ты что, невесту выбираешь? Шляетесь тут, болтаете о борьбе. Что вот ты можешь

сделать?.. - Хозяин распалялся. Пальцы задрожали. Он спрятал руки, сложил их на коленях.

Аннакули смотрел на диковатые, безумные глаза, окруженные морщинами, в которых застряли

соринки, пыль. Этот человек давно не мылся, он забыл о спокойном сне, о хорошей, свежей пище. Ему

надоело размачивать в безвкусном чае сухие корки. Много лет муфтий Садретдин-хан обещал райскую

жизнь. Просил потерпеть, переждать... Еще год, еще два... А вся жизнь уже позади. Теперь хочется

отдохнуть, хочется посидеть за пловом, спокойно, за разговором со своими сверстниками попить чаю... А

145

потом в тишине остаться наедине с аллахом, отблагодарить его молитвой за добрый день, попросить

еще такой же завтра.

Но вот появляется новый человек от того же муфтия. И надо вести с ним осторожные разговоры о

силе, о возможностях правоверных мусульман. Какая сила? Какие возможности? Все попрятались по

норам, высовывают морду, чтобы глотнуть немного воздуха. Даже не успевают оглянуться, какое над

ними небо, вышло ли сегодня солнце. В норах сыро, грязно, голодно.

- Зачем приехал? - наступал хозяин.

Его борода растрепалась. Неприятен этот сумасшедший тип. Но Аннакули Курбансаидов не может

больше сидеть сложа руки. Надо что-то делать и уходить отсюда куда глаза глядят.

Он так и сказал: надо что-то делать...

- А что делать-то? - крикнул хозяин дома.

Пора открываться. Не стоит откладывать окончательный разговор. Если и этот псих выгонит его из

дому, есть еще две явки.

- Что? - переспросил Аннакули и шепотом, выделяя каждый слог, ответил: - У-би-вать!

Реакция была неожиданной. Старик отодвинулся от гостя, спокойно разгладил бороду и сказал:

- Это другое дело. Это надо делать... Убивать их надо. - Он кивнул в сторону двери, будто там стояли

люди в форме Красной Армии. - Каждый убитый - большой шум в городе, в стране... - рассудительно

заключил хозяин.

Аннакули удивило, что мысль, о которой он и заикнуться боялся, копошится в этой еще не

окончательно затуманенной голове. Мало сказать копошится. Она, наверное, не дает ему покоя. Вон как

преобразился человек.

- Но мои руки, - сказал он, вытянув сухие ладони, - они ослабли... Они раньше были другими.

- Убивать будет он... - объяснил Аннакули, кивнув в сторону проводника. - Он умеет.

Проводник спал. Или притворялся, что спит. Но это теперь не имело значения. К тому же он плохо

понимает узбекский.

- А что делать мне? - спросил хозяин дома.

- Подскажите, разведайте, где, когда бывают красноармейцы... В одиночку, по два человека.

Хозяин вздохнул.

- Они служат. . В одиночку? - он усмехнулся.

- Командиры, - подсказал Аннакули. - Это еще лучше.

- Да, это лучше... - согласился хозяин.

Хозяин дома торжествовал. Он не спешил выкладывать новость.

- Сейчас, сейчас... - таинственно подмигивая, говорил он. - Сейчас, как люди, сядем и поговорим. - Он

расстелил дастархан, поставил чайник, пиалы, скромную закуску. - Ну, сынок, садись. Есть дело.

Хорошее дело...

Этот человек оказался хитрым и довольно опытным. Дело было исключительно интересным.

Два дня назад в пригороде вспыхнул пожар. Сухие мазанки горели яростно и торопливо. Огонь, будто

хотел в считанные секунды уничтожить дома. Местные пожарные ничего не могли сделать. Они

беспомощно метались вокруг огня, который набирал силу, поднимался все выше и выше к небу. На

помощь пришли красноармейцы. Они смогли остановить огонь, не дали ему сожрать другие, такие же

нищие, мазанки. К счастью, жертв почти не было. Пострадал один мальчик. Упавшая балка разбила ему

голову.

- Лежит забинтованный. А забинтовал его красноармейский врач-таджик...

- Ну... - поторапливал Аннакули.

- Таджик был сегодня у мальчика и сказал, что придет завтра, обязательно. И вечером... -

торжественно заключил хозяин.

- Да-а! - протянул Аннакули. - Вы, дорогой...

Он хотел подобрать какое-нибудь одобрительное слово, похвалить хозяина дома за мудрое решение,

за хорошо найденный случай, но тот, разгоряченный, перебил:

- Их спасают, их лечат. . А они нож... Вот так, вот так... - Он махнул рукой, словно пытался всадить нож

и делал это профессионально. Наверное, в свое время ему приходилось убивать. И никакие угрызения

совести его пока не мучали.

Молчаливый проводник поднялся со своего потрепанного халата и с нескрываемым интересом

смотрел на хозяина дома, у которого от волнения растрепалась борода.

Их арестовали в тесном переулке пригорода.

На допросе проводник держался независимо. Он ничего не знал и считал себя невиновным. Он

подчинялся этому господину.

Аннакули давал показания торопливо, словно опасался, что его не сумеют выслушать до конца. Когда

следователь вежливо спросил, не устал ли он, Аннакули Курбансаидов выдохнул:

- Нет! Нет! Спрашивайте...

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Мне не пришлось носить форму советского военнослужащего. Но я много знаю о тех, кто прошел по

трудным боевым дорогам.

146

Вот несколько строк из очерка Камиля Яшена «Генерал Сабир Рахимов»:

«Перед нашими войсками лежал крупный портовый город Данциг (Гданьск). Сюда стянулись

гитлеровские части, изгнанные из Восточной Пруссии, Прибалтики, Померании.

На подступах к городу велись сражения огромного масштаба с участием крупных наземных,

воздушных и морских сил.

По нашим наступающим войскам била береговая тяжелая артиллерия военных кораблей. Пехота и

танки гитлеровцев при поддержке авиации, береговой артиллерии и военных кораблей часто

контратаковали наши боевые порядки.

На левом крыле 65-й армии генерала Батова наступала 37-я дивизия Рахимова. Один из передовых

полков дивизии вступил в Бронтау. До Данцига оставалось три километра.

- Вышел на опушку леса, виден город. Возьму его сегодня! - передал Рахимов по радио.

В 15 часов 26 марта 1945 года на НП 37-й дивизии разорвалась мина. Погибли Рахимов и другие

офицеры... На траурном митинге прощальное слово сказал генерал Батов и дивизия поклялась

отомстить за своего командира. Начался штурм Данцига в тот же день.

В первый час штурма Данциг пал».

Много лет спустя, в мае 1965 года, генерал армии Павел Иванович Батов прислал в Ташкент вдове

героя письмо:

«...Нам посчастливилось присутствовать на торжественном спуске на воду двух кораблей - польского

и советского - на Гданьской верфи. Польскому морскому кораблю было присвоено имя «Генерал

Рахимов». Отныне польский корабль будет бороздить моря и океаны и прославлять навечно имя

советского человека - сына узбекского народа».

Я знаю, что в боях за освобождение народов Европы отличились и другие мои земляки, воины-

туркестанцы. Многие из них стали Героями Советского Союза.

Воин-освободитель! Так говорят о нашем солдате, заслужившем благоговейное уважение народов

мира.

Это те самые солдаты, которые делились своими пайками с жителями освобожденных городов. Это те

самые врачи и медсестры, которые оказывали помощь раненым, пострадавшим жителям тех же городов.

Солдат был счастлив протянуть чужому ребенку кусок сахару, редкую конфету... Солдат, бывший

мирный мастеровой парень, был счастлив в часы отдыха помочь в ремонте разрушенного водопровода

или просто вставить стекла в окна дома, где жила старая женщина.

Мы знаем знаменитую скульптуру в Берлине... Советский воин с опущенным мечом, с ребенком на

руках.

Мы спасали мир, спасали жизнь.

И нас невозможно было сломить...

ЧУЖИЕ ЛЮДИ

Агроном расхаживал по комнате, размахивая длинными руками. Махмуд-бек знал этого человека

вначале суровым, настороженным, потом внимательным, добрым, но всегда скупым на слова.

А тут вдруг, казалось, все, что накопилось на душе у него за это время, агроном спешил выложить

Махмуд-беку. Раскинув руки, он показывал, каким огромным, широким фронтом сейчас движется Красная

Армия.

- Даже не представляю, откуда эта сила! - Он опять взмахнул рукой, - Нет! Представляю... Все

всколыхнулось из глубин. И сила, и ненависть, и свободолюбивый дух. Не устоять никому перед таким

народом.

Махмуд-бек с опаской взглянул на дверь. Агроном, не заметив предупреждения, заговорил об

эмигранте, который в такое время не может служить родине.

- Как сорняк пожухлый. Вырвал ветер, мотает по свету, осыпает сухие ломкие листья. Соки все

выжаты...

Никогда русский не откровенничал. Он, наверное, унесет с собой в могилу здесь, на чужой земле, все

тайны запутанных, нелегких лет, мечты, надежды. Так и не узнает Махмуд-бек ничего об этом человеке,

кроме его неприкрытой тоски по родине.

- Пытался выращивать картофель... - Агроном покачал головой. - Нужно несколько поколений этой

культуры, чтобы она привыкла к земле. И не одно поколение людей, чтобы привыкли и полюбили

рассыпчатую картошку в мундире. Вы ели когда-нибудь такую картошку? К ней нужен черный пахучий

хлеб, крупная соль и сельдь с луком.

Махмуд-бек невольно улыбнулся:

- Один раз.

- Но не тянет? - серьезно спросил агроном.

- Нет. . - откровенно сознался Махмуд-бек.

- Вот видите! Как же здесь прижиться, как сделать, чтобы тебя полюбили!

Он в отчаянии махнул рукой и замолчал.

Кажется, и так слишком много слов сказано. Достаточно... Теперь не скоро наступит момент

подобного откровения. Да и наступит ли! Когда еще они встретятся - Махмуд-бек и бывший русский

офицер, агроном!

147

Махмуд-бек с нескрываемой завистью посмотрел на загорелое лицо, на крепкие руки этого стройного,

подтянутого человека.

Пауза тянулась долго... Каждый был занят мыслями о прошлом и с трудом отходил от них,

возвращаясь в этот реальный мир, который требовал решительных действий, а не рассуждений,

воспоминаний, откровений.

- Итак, Махмуд-бек... Мне, кажется, удалось выполнить вашу просьбу. Очень помог и тюремный врач.

Полиция получит указание. Вы останетесь в стране еще на два месяца. Потом, сами понимаете, дней

десять-пятнадцать можете собираться, ссылаясь на разные причины... Да, я думаю, полиция не так

внимательно будет следить за сроком. На эту бумагу лягут еще десятки новых... Закроют ее.

Махмуд-бек понимающе кивнул. Хотелось сказать какие-то добрые, благодарные слова, но вряд ли

они сейчас нужны. Агроном сам видит, что Махмуд-бек рад, очень рад этому сообщению.

- Как вам удалось?

- Удалось... - односложно ответил агроном. - Меня стали приглашать для помощи

высокопоставленные люди. Вот один из них оказался в силах дать такое указание. Я объяснил ему: вы

больны, беспомощны, живете в ожидании денег. Подтвердил доктор. И так далее. Конечно, подчеркнул,

что я вам очень обязан. Да... - Он опять махнул рукой. Снова наступила пауза. Вероятно, были и другие

новости. - Я вам говорил о человеке, о слуге, который все знает? - Не ожидая ответа, агроном

продолжал: - Так вот. . Последняя информация. Из Турции прибыл некий Усманходжа Пулатходжаев. В

Старом караван-сарае он встречается с вашими стариками. Что-то готовит. Даже власти насторожились.

Махмуд-бек встал и тоже заходил по комнате, торопливо, нервно.

- Вы что? - спросил агроном.

Махмуд-бек не расслышал.

- Вы что? Это неприятность?

- И очень большая... Очень.

- Но вы...

Агроном посмотрел на бледное лицо Махмуд-бека. На нем. сейчас выступили красноватые пятна.

- А-а... - понял Махмуд-бек. - Пройдет.

- Лучше сядьте...

- Нет! Сидеть мне больше нельзя. Нельзя...

Словно пробуя свои силы, Махмуд-бек еще несколько раз прошелся по комнате, крепче ступая

ногами.

Фарида открыла дверь, удивленно посмотрела на мужа.

- Решил пойти в чайхану, к ферганцам...

Он еще ни разу никуда не выходил.

- Скоро придет Шамсутдин, - напомнила Фарида. - Лучше с ним...

- С ним? Хорошо пойду с ним...

Оба остались довольны этим компромиссным решением.

Агроном хотел отговорить Махмуд-бека. Еще бы недельку полежать, дней десять...

Махмуд-бек продолжал возбужденно ходить по комнате, радуясь, как мальчишка, неожиданной

свободе, появившимся силам. Он и похож был на мальчишку: худой, жилистый, с тонкими, неокрепшими

руками, с острыми коленками, которые не может скрыть даже ватный халат.

Кажется, ничто не изменилось за эти тяжелые месяцы. По улочке шли люди, как всегда

сосредоточенные, занятые своими мыслями и заботами. Торопливо семенил выносливый ослик, с

трудом вытягивая шею из-под огромной поклажи. Он рад был бы побыстрее отделаться от груза, сам

спешил, но недовольный хозяин все же подгонял его. Хозяин - грузный, толстый человек - не поспевал за

осликом. Догнав его, он зло стегал по костлявому крупу.

- Гхе! - хрипло восклицал хозяин, довольный своей маленькой победой.

Ослик вырывался вперед, и хозяину снова приходилось догонять животное, воинственно щелкая

плеткой, с трудом переводя дыхание.

- И чего это он... - недовольно проворчал Шамсутдин.

Махмуд-бек тоже заинтересовался этой, казалось, обычной уличной сценкой. Старый толстяк

задыхается, а гонит, осла... Неужели проживший большую жизнь человек так и не поумнел? В который

раз уже задаешь себе этот вопрос! И все равно не находишь на него ответа.

Из последних сил лезут дряхлые, отжившие, можно сказать, свой век, люди... Лезут, чтобы показать

свою власть: щелкнуть слабого и на какой-то миг успокоиться, почувствовав превосходство. Даже если

это превосходство над безобидным животным.

Дожди прибили пыль в переулках, на улицах. Но кое-где почва размякла. Вязкая солончаковая грязь

приставала к подошвам, И даже эту незначительную тяжесть чувствовал Махмуд-бек.

На глинобитных дувалах темнели мокрые полосы, мелкие капли чудом держались на голых ветках.

Махмуд-бек, замедляя шаг, жадно вдыхал свежий воздух и наслаждался покоем небольшой улочки.

Шамсутдин в этот миг смотрел на него с тревогой: не случилось ли чего?.. Голова у Махмуд-бека порой

кружилась, и он однажды схватился за локоть Шамсутдина. Но не стал сознаваться в своей слабости,

сделал вид, что ему хотелось обратить внимание спутника на уличного торговца.

- Так и сидит. .

148

Старик дремал за нехитрым товаром, как и несколько лет назад. Он не узнал Махмуд-бека. Скользнул

мутноватыми глазами и успокоился: это не покупатели. Нечего на них тратить силы и слова.

- Сидит. . - ответил Шамсутдин. - Мало что изменилось.

Он прав... Большая, страшная война не коснулась тихих улиц и шумных базаров. Люди старели. Одни

нищали, другие богатели, третьи умирали... Рождалось, взрослело новое поколение.

Мало что изменилось. Так казалось на первый взгляд... Но где-то рядом с этим покоем шла борьба.

За улыбками и поклонами по-прежнему прятались ненависть и хитрость. И Махмуд-беку надо снова

вступать в эту борьбу. А выходил ли он из нее? Ведь даже в тесной тюремной камере он не переставал

работать.

С сегодняшнего дня он снова будет отвечать на улыбки, пожимать руки и обниматься, слегка

похлопывая ладонью по спине. И его будут также похлопывать, словно успокаивая перед

неприятностями.

Фруктовый базар был маленьким, будничным. Он не походил на те яркие торговые ряды, возле

которых сидели заключенные, ожидая подаяния.

Но этот базар тоже напоминал о недавних днях. И Махмуд-бек невольно пошел быстрее. Шамсутдин

понял его. В это тревожное, трудное время Шамсутдин научился понимать его по малейшему жесту,

одному взгляду.

В «Ферганской чайхане» тоже мало что изменилось. Хозяин бросился навстречу Махмуд-беку, обнял

его, засыпал десятком вопросов о здоровье, самочувствии, благополучии. Не ожидая ответа (и так видно,

как выглядит Махмуд-бек!), начал жаловаться на невзгоды и трудное время, на дороговизну и отсутствие

настоящих посетителей, которые не ожидают сдачи.

Хозяин усадил Махмуд-бека и Шамсутдина в угол. Пусть порядочным людям не мешают разные

бродяги и нищие.

В чайхане стихло. Редкие посетители изучающе осматривали Махмуд-бека. Некоторых эмигрантов

Махмуд-бек знал и почтительным кивком здоровался с ними. В наступившей тишине звякнула крышка

чайника. Она болталась на веревочке. Хозяин старательно обварил чайник кипятком, потом шмыгнул с

ним в каморку. Разумеется, за какой-то особой заваркой.

Он принес поднос с фруктами, поставил чайник и доверительно шепнул:

- Китайский... Из Кашгара получил.

Чай был терпким, вкусным. Его аромат, пожалуй, почувствовали посетители.

- Еще что? - спросил хозяин.

Махмуд-бек улыбнулся. Ему всегда нравился этот добрый, искренний человек. Судьба забросила его

в далекий край, но не сломала, не ожесточила. И не было более счастливых минут у чайханщика, чем те,

когда кто-нибудь заводил разговор о Фергане, восторгался тополями, урюковыми садами, торопливыми

арыками. Тогда у чайханщика появлялась печальная улыбка, он шумно вздыхал и без устали угощал

посетителя хорошим, крепким чаем.

- Еще? - переспросил Махмуд-бек. - Пока ничего. Потом.

Хозяин кивнул. Конечно, потом он выложит все новости, которые накопились за последнее время и,

наверное, очень интересуют Махмуд-бека.

Кто-то постучал крышкой чайника, подзывая хозяина к себе, требуя повторить заказ. И чайханщик

стремительно сорвался с места: посетителей надо уважать.

В короткие минуты хозяин подходил к Махмуд-беку, присаживался, брал пиалу, отпивал два-три глотка

и сообщал очередную новость. О многом Махмуд-бек уже знал.

О главном хозяин пока не говорил. А это главное должно быть. С Махмуд-беком уже искали встречи

чужие люди. Встреча должна быть «случайной». Никто не рискнет идти в частный дом к человеку,

находящемуся под надзором полиции.

Перед выходом из тюрьмы Махмуд-бек сказал вождю, что лучшим местом для такой встречи может

быть «Ферганская чайхана», куда он часто заходил и раньше. Махмуд-бек поглядывал на дверь, старюсь

в каждом новом посетителе узнать нужного человека. Чаще заходили эмигранты. Их легко отличить по

старым халатам, по дешевым заказам. Сладости, лепешку или горсть сухих фруктов они приносили с

собой, осторожно разворачивали и отводили глаза от чайханщика. Но он-то все понимал. И не осуждал

их за ту скудную трапезу, эту невероятную (до крошки!) бережливость. Его же пальцы тоже научились так

захватывать горсточку заварки, что ни одна чаинка не падала. Да и горсточки с каждым днем

становились все меньше.

Махмуд-бек пил чай медленно. Сделав два-три глотка, ставил пиалу и наслаждался этой мирной

обстановкой. В таких чайханах он бывал в начале тридцатых годов. Заколоченные балки, потертые

паласы, постоянно фыркающий самовар... Своеобразный, неповторимый уют, по которому тоскуют сотни

людей.

В тех чайханах стоял хохот над репликами аскиябазов - острословов, спорили о делах первых

колхозов, с уважением, притихнув, слушали рассказ первого тракториста...

А здесь люди вспоминают прошлое. И боятся думать о завтрашнем дне... Каким он будет?

Махмуд-бек смотрит на старого таджика, которого не знает даже по имени. Где-то видел это темное,

хмурое лицо. Или на чьих-то похоронах, или здесь, в чайхане. Старик только раз метнул недовольный

взгляд в сторону Махмуд-бека. Потом повернулся боком, уселся удобней. И конечно, больше не

посмотрит.

149

Во всех своих бедах старик, наверное, винит руководителей эмиграции, тех, кто затащил его на

чужбину и бросил на произвол судьбы. Старик отщипнул кусочек лепешки и стал медленно жевать.

Редкая бородка нервно вздрагивала.

И этого уже нищего человека хотят втянуть в новую беду, лишить свободы и даже редких, теперь

самых счастливых, минут. . А может, лишить и жизни.

Мужчина лет сорока пяти, не обращая ни на кого внимания, громко чавкает. Он принес кусок холодной

баранины и на виду всей чайханы наслаждается едой. Вот этот человек пойдет на все. Он умеет держать

нож в руках. И баранина ему нужна каждый день. Ему пообещают мясо и власть. Тогда он крепче сожмет

нож. Удары будут точными и сильными.

Хозяин в третий раз подносил чайник. Уже сменились посетители. Только теперь чайханщик,

задержавшись, сказал Махмуд-беку:

- О вас спрашивали.

- Кто? - спокойно поинтересовался Махмуд-бек. - Кому я еще нужен?

Хозяин не ответил на улыбку.

- Чужой... Говорил на фарси.

- Он часто сюда заходит? - спросил Махмуд-бек.

- Да... Почти через день. Уже месяц.

- Он приходит один?

- В это же время появляются, - он пожал плечами, - или мне кажется, братья Асимовы... Вы их должны

знать.

- Вместе заходят?

- Нет. . То один, то другой.

Махмуд-бек не знал Асимовых. Но решил сейчас не расспрашивать чайханщика об этих людях. Ясно,

что они следят за чужим гостем.

- А та штука, - заговорщически подмигнув в сторону каморки, прошептал чайханщик, - там лежит.

Хорошо спрятана...

Только сейчас Махмуд-бек вспомнил о браунинге.

- Пусть лежит. . - сказал он.

На другой день Шамсутдин пришел с полной информацией о братьях Асимовых.

- Шукур старше на два года. Смелый человек, бывал в драках, шрам на правом плече. Ранили ножом.

Говорят, на его совести две жизни.

Махмуд-бек вопросительно посмотрел на Шамсутдина: кто другой?

- Другого зовут Анваром. Тот страшнее.

- Почему?

- Неизвестно, что может выкинуть. Говорят, улыбался, а сам вдруг за горло схватил человека. Потом

отпустил, махнул рукой и ушел.

- Может, тот человек обидел его, Анвара?

- Говорят, не обидел. Впервые встретились. Просто не понравился. Хотел задушить и вдруг раздумал.

- Сумасшедший, что ли?

- Есть немножко. Так говорят.

- Странная пара... - хмыкнул Махмуд-бек.

- Нам только их не хватало... - вздохнул Шамсутдин.

Он виновато посмотрел на Махмуд-бека, но тот молчал.

- Хозяин, - не выдержал Шамсутдин, - я пока не узнал, чьи это люди.

- Надо узнать, Шамсутдин. И как можно быстрее. А в чайхане нам делать больше нечего... - медленно

произнес Махмуд-бек.

- Почему? Мы и раньше туда ходили.

- Я не смогу там встретиться с гостем. Нельзя, чтоб об этом знали те же братья Асимовы.

Шамсутдин сморщил лоб.

- Ешь... - весело сказал Махмуд-бек.

Они сидели за столиком, и никто не прикоснулся к шурпе.

- Остывает. . Ешь! - повторил Махмуд-бек. - Если Фарида увидит, обидится.

Шамсутдин торопливо поломал лепешку, опустил несколько кусочков в суп, поднял касу, отпил... И

восхищенно покачал головой:

- Еще теплая. И вкусно так...

Махмуд-бек тоже попробовал.

- Вкусно! - согласился он.

И оба рассмеялись.

- Хозяин, - неожиданно произнес Шамсутдин, - встречаться надо в чайхане. Это самое неопасное

место.

- Асимовы, - напомнил Махмуд-бек. - Кто-то из них обязательно будет в чайхане.

У Шамсутдина возник план, но он еще не все хорошо обдумал, поэтому промолчал. Стал

расправляться с шурпой.

- Скоро Фарида зайдет. .

150

Чужие люди - приезжие купцы, паломники, просто бродяги - бывают в «Ферганской чайхане». Таким

гостям никто не удивляется. Ну посмотрят на нового человека, позавидуют хорошей одежде или,

сожалея, вздохнут при виде лохмотьев. Одинаковы эти лохмотья, и свои, и чужие. Стоит ли приставать к

человеку, узнавать, какая нелегкая судьба носит его по чужим дорогам.

А богатый гость вообще с каждым встречным не будет говорить. Если, конечно, самому не захочется

рассказать о жизни, ценах, делах, судьбах. Есть такие... Любят, чтоб их слушали. При этом еще угощают.

Этот чужестранец был молчалив. Он равнодушно пил чай и как-то неохотно задавал редкие вопросы

чайханщику. Посетители чайханы уже обсудили и его костюм, и повадки, а затем потеряли всякий

интерес к незнакомцу.

Сам чужеземец делал вид, что не замечает особого взимания к себе двух парней. Это преследование

его не пугало. Он по-прежнему заходил в чайхану в самое необычное время. Иногда не бывал по два-три

дня. И какой-нибудь из братьев Асимовых, покрутившись, уходил ни с чем.

На этот раз чужеземец выпил чай, посидел, закрыв глаза, будто дремал. Потом лениво встал и

двинулся к выходу. Рядом с медным подносом остался небольшой сверток. Никто из посетителей не

обратил на это внимания... Есть же хозяин...

Минуты через три-четыре поднялся Анвар Асимов. Оставив деньги за чай, он взглянул на чужой

сверток и зашагал к двери.

Чужеземец вспомнил о свертке только на улице, остановился, зачем-то пошарил в карманах и

вернулся в чайхану.

Анвар не решился идти за ним: заметит. Он двинулся дальше, задерживаясь у торговцев,

внимательно разглядывал скудные горки сушеных фруктов.

А в это время хозяин, убирая поднос и пустой чайник, заметил сверток.

- Ох... - покачал головой чайханщик. - Вечно торопятся люди...

Кто-то из посетителей равнодушно сказал:

- Он ведь часто заходит.

- Да... - ответил чайханщик и бережно, на виду у всех посетителей отнес сверток в свою каморку.

Чужеземец вернулся. Хозяин в это время уже мыл посуду. Он стряхнул мокрые руки и показал на

каморку:

- Там... Возьмите вашу вещь.

Чужеземец толкнул дверцу, зашел. Дверца за ним захлопнулась.

- У нас очень мало времени... - сказал Махмуд-бек.

- Да... Поэтому мне нужно узнать только ваше мнение. Получить ваше согласие.

- Что должны сделать туркестанские эмигранты? - спросил Махмуд-бек.

- Принять участие в восстании, когда мы его поднимем.

Махмуд-бек не обратил внимания на громкое слово: «восстание».

- Оно начнется...

- Во время празднования Навруза.

- Остался месяц.

- Мы и так давно вас ждали, - напомнил чужеземец и сразу вернулся к делу: - Во главе туркестанцев

мы решили поставить уважаемого эмигранта Самата. Вам следует с ним сойтись ближе. Подготовить его.

- На роль вождя? - усмехнулся Махмуд-бек.

- Пока, - откровенно сказал чужеземец и подчеркнул: - Мы надеемся только на вас. Будем иметь дело

только с вами. Мы должны быть в курсе событий. Вот для начала: - Чужеземец вытащил из свертка пачку

денег. - До встречи... Назначьте место.

- Чайханщик скажет.

Чужеземец вышел, на ходу проверяя сверток.

Посетителям чайханы не понравилось, что этот человек так тщательно проверял свой сверток... Не

было случая, чтобы в этой чайхане пропала какая-нибудь вещь.

Махмуд-бек массировал ноги и сам невольно усмехался: какие нежности. Что значит быть на свободе.

Даже в уютной, теплой каморке чайханщика у него затекли ноги... А была ведь камера! Был каменный

мешок, где лечь можно только согнувшись.

На рассвете, когда улицы города просыпались от первых несмелых шагов прохожих, Махмуд-бек

пришел в чайхану. Хозяин ловко колол щепки. Он поднялся, вытер ладони полой халата, поздоровался с

Махмуд-беком и завел его в свою каморку. Потом вышел, осмотрелся. На улице было тихо, только рядом,

на фруктовом базаре, слышалось ржание лошадей, хриплые голоса беспокойных продавцов. Скоро эти

люди придут в чайхану, чтобы на рассвете отогнать сон, подкрепить силы первой, самой вкусной пиалой

чаю.

Хозяин устроил Махмуд-бека в каморке. Когда вскипел самовар, он принес ему чайник, разломил

свежую, еще горячую лепешку и коротко сказал:

- Отдыхайте.

151

Махмуд-бек в эти томительные часы думал о предстоящей встрече. Гость из соседней страны, увидев

его таким больным, слабым, может изменить свое решение. Им, конечно, нужны здоровые решительные

люди, которые не моргнув швырнут в огонь переворота сотни своих соотечественников.

Им, конечно, нужна верхушка, а не один Махмуд-бек, верхушка эмиграции, способная в считанные

часы вооружить людей и двинуть их на правительственные учреждения. Эта самая верхушка должна

подготовить народ, разжечь ненависть к правительству страны, приютившей эмигрантов.

Сделать это легко. У простых людей еще не счесть бед, забот. Во всех бедах надо обвинить

правительство, которое совершенно не заботится о судьбе братьев-мусульман. Убедительные,

построенные на конкретных примерах, речи проповедников сыграют свою роль. Лучше всего с такими

речами выступают духовники, бывшие кази - судьи, умеющие доказать, убедить.

Итак, к перевороту надо готовить проверенных людей. Потом уже к ним примкнут и другие...

Эту программу и свое согласие на участие в подготовке переворота Махмуд-бек должен высказать

чужеземцу.

Разговор получился короче, чем предполагал Махмуд-бек. Ему полностью доверяли. Гость был готов к

тому, что в каморке чайханщика он не увидит богатыря. Рекомендация вождя племени сыграла свою

роль. Только в случае отказа Махмуд-бека чужеземцы будут искать других руководителей эмиграции.

Пожалуй, эти другие уже были у них на примете.

Встреча состоялась. Махмуд-бек смотрел на пачку денег. . Сколько их, этих пачек, плотных,

чистеньких, любовно подготовленных, прошло через его руки. Из какого британского банка,

расположенного в соседней стране, поступили и эти крупные хрустящие ассигнации?

Для «затравки» он должен швырнуть эти деньги будущим вожакам переворота и при этом пообещать

крупные должности в новом правительстве. Надо, чтобы в этот «кабинет» вошли самые опасные для

народа люди. Махмуд-бек еще не готов к их подбору, к «формированию» правительства.

А срок отпущен незначительный. Чужеземцы, разумеется, располагают информацией о видных

деятелях туркестанской эмиграции. Ошибка Махмуд-бека в подборе «кабинета» будет сразу же

замечена.

До позднего вечера, до того момента, пока усталый чайханщик не вошел в каморку, Махмуд-бек

перебирал в памяти оставшихся духовников, курбаши, богачей.

- Все спокойно, Махмуд-бек... - сказал чайханщик.

Он еле держался на ногах, этот уже пожилой человек. Махмуд-бек протянул пять ассигнаций,

новеньких, гладеньких, еще не побывавших в руках торговцев. Чайханщик отрицательно помотал

головой:

- Так много! Я не собираюсь строить новую чайхану, Махмуд-бек...

- Купи новую посуду. И... помогай голодным. Как сможешь.

- Я это делаю, Махмуд-бек. Не часто. Но делаю... - вздохнул чайханщик.

- Знаю... - сказал Махмуд-бек.

Шамсутдин принес новость рано утром. По его сияющему лицу Махмуд-бек понял, что Шамсутдин

собирается его чем-то удивить.

- Братья Асимовы?

Шамсутдин перестал сверкать глазами и огорченно вздохнул:

- Пока нет. .

Махмуд-бек равнодушно зевнул, давая понять, что его больше ничто не интересует. Тогда Шамсутдин

заторопился:

- Оттуда же, из той страны, из того же города, прибыл Карим Мухамед Салим. Прибыл с караваном, с

людьми крупного бухарского купца. Отец успел увезти за границу и ценности, и вещи.

- Карим Мухамед? Оттуда же?

- Да... - радостно подтвердил Шамсутдин. - Откуда и эти гости...

Это не могло быть случайностью... Чужеземцы подсовывают еще одного из будущих вождей. Карим

Мухамед богат. Его отца хорошо знают старики. Карим довольно видная фигура. Подходящая для нового

правительства.

- Шамсутдин, я должен увидеть купца.

- Он остановился в караван-сарае. Это у ворот.

- Я должен увидеть его здесь, у себя. И немедленно.

Карим Мухамед Салим первый заговорил о судьбе туркестанских эмигрантов. Он не стал долго

прятаться за туманными, вежливыми фразами. Он был из тех людей, кто очень спешит, не умеет

выжидать. Поэтому и пришел сразу же, после первого приглашения.

- Как живут наши люди! - горячо говорил гость. - Как?! Я бывал во всех странах Востока. Я видел

измученные лица, слышал стоны. Здесь... - Толстые красные пальцы поползли по животу, отыскивая

сердце. Сверкнули перстни. - Здесь сжимается.

Роль человека, страдающего за народ, Карим Мухамед играл очень плохо. У него было сытое,

ухоженное лицо. Оделся гость слишком пышно, решив ослепить Махмуд-бека не только умными речами,

но и богатством.

- Да-да... Вы правы, уважаемый. Как я рад, что в трудную минуту вы оказались рядом.

152

Карим Мухамед любил лесть. Откровенную и слащавую лесть. Это сразу понял Махмуд-бек. Он

складывал высокопарные фразы, подготавливая гостя к серьезному разговору.

Карим Мухамед с нескрываемым удовольствием выслушивал похвалы в свой адрес. Иногда (как

свидетельство почтенной скромности!) поднимал ладонь: что вы, хватит, достоин ли я!

- Вы достойны высокого положения в этом неспокойном мире. Ваше искреннее отношение к судьбам

земляков, бедным людям, большое желание помочь им заставляют всех нас...

Карим Мухамед насторожился. Он пытался сделать вид, что ничего не понимает, что этот вежливый

разговор ни к чему не обязывает, но сам от волнения даже приподнялся.

- До вас донеслись стоны соотечественников. Сколько можно терпеть! Мы должны побеспокоиться об

их судьбе. Сам аллах послал в трудную минуту такого человека, как вы, почтенного, уважаемого,

молодого и сильного...

Гость уже не прерывал Махмуд-бека, не выставлял ладонь. Да, он молод и силен. Он богат. И если

Махмуд-бек что-нибудь смыслит в жизни, то должен именно на такого человека возлагать все надежды.

Куда ему, больному, слабому, справиться с великим почетным делом.

- Наши соотечественники, - продолжал Махмуд-бек, - заслуживают свободной, счастливой жизни.

Карим Мухамед шумно вздохнул:

- Вы правы, уважаемый, именно заслуживают.

...Ясно. И этот претендует на роль вождя. Ему что-то обещали чужеземцы. Ведь прозвучала фраза:

«Если нет. .»

Карим Мухамед, как и Самат, тоже опасная фигура.

Махмуд-бек впервые появился в гостях. Он посетил бывшего кази Самата. Конечно, об этом визите

скоро узнают все эмигранты. Узнают и будут гадать: почему именно к кази зашел Махмуд-бек?

Старого человека уважают в эмигрантских кругах, с ним многие советуются. Но, как известно, кази не

очень жаловал одного из своих соперников - муфтия Садретдин-хана. Он и боялся его, и просто избегал.

Кази не делал даже слабой попытки прорваться к власти. На вид это был мягкий, добрый человек, с

детской застенчивой улыбкой. Кто ближе знал Самата, чувствовал, какая злость накопилась с годами у

тихого кази. Годы проходят, а он в стороне от больших, важных дел. Когда-то в двадцатые годы кази

Самат был в свите Иргаша - «командующего армией» в Фергане. И тогда, говорят, он ходил с мягкой

улыбкой, уговаривал обиженных, оправдывал поступки Иргаша - жестокие, кровавые, которым не было

числа.

О давних походах Самат вспоминал редко. Но если говорил об Иргаше, то резко менялся. Исчезала

мягкая улыбка. Он откровенно сожалел, что «командующий ферганской армией» не смог довести

«святое дело» до конца.

- По-другому жили бы мы. Разве сейчас жизнь...

Вокруг кази Самата образовалось свое «избранное общество». Эти люди тосковали о прошлом,

мечтая вернуть его. Но мечтали как-то несмело, не веря в возможность больших событий, способных

изменить их жизнь.

Заходили к Самату и люди попроще. Им тоже хотелось знать о завтрашнем дне. В беседах с ними

кази Самат проклинал вождей, в том числе Иргаша, которые якобы повинны в бедах простых людей. Так

он сумел расположить к себе и бедных эмигрантов, бывших баев, и духовников.

Кази не удивлялся приходу самых разных гостей, но Махмуд-бека Садыкова он не ожидал... После

обычных вопросов о здоровье, Махмуд-бек дал сразу понять, что все обвинения с него сняты и

правительство страны разрешило ему побыть в городе еще несколько месяцев.

- Как можно в таком состоянии пускаться в дальний путь... - вздохнул Махмуд-бек.

Это сообщение успокоило старика. Однако настороженность не проходила.

- Я в трудном положении, уважаемый отец, - начал Махмуд-бек, - мне очень нужна ваша помощь и

совет.

Откровение человека, попавшего в беду. Вырвавшись из тюрьмы, лишившись наставника Садретдин-

хана, этот человек не знает, куда броситься, где услышать добрые слова, почувствовать поддержку.

Кази приосанился, удобней уселся. Он любил эти минуты, когда люди, отчаявшись, очутившись в

безвыходном положении, приходили к нему за помощью. На этот раз явился Махмуд-бек - ученик его

злейшего врага. Да простит аллах погрешения Садретдин-хана. Отошел тот в другой мир, можно бы и

забыть все неприятности, связанные с ним. Кази Самат должен быть выше своего врага.

- Я всегда рад вам помочь, - склонив голову, с улыбкой ответил кази. - Но, увы, судьба не давала

возможности нам встречаться. - Он все-таки напомнил о прошлом. - Судьба не давала возможности, -

продолжал кази, - и воспользоваться вашей помощью, молодого, образованного человека.

- К сожалению, молодость... - печально улыбнувшись, развел руками Махмуд-бек, давая понять, как

он выглядит, в каком плачевном положении оказался.

- Да-а... - протянул кази. - Горькая наша доля...

Все ж где-то в душе старик наслаждался видом поверженного врага. Он видел молодого помощника

муфтия больным, несчастным.

- Мы должны сами распорядиться своей судьбой, - неожиданно твердо произнес Махмуд-бек. Он

словно устал от причитаний и вздохов, от жалоб и пустых рассуждений. Вот и сорвался, сжав кулаки. -

Мы имеем такую возможность... Глупо от нее сейчас отказываться.

153

Старик с удивлением посмотрел на Махмуд-бека. Нет. . Этот сумасшедший Садретдин-хан умел

подбирать людей. Такие люди до последнего вздоха способны бороться, никогда не уйдут на покой.

Махмуд-бек продолжал горячо говорить о той помощи, какую решила оказать соседняя страна

эмигрантам из Средней Азии.

Кази был поражен.

- Люди оттуда уже прибыли... - сказал Махмуд-бек. - Я хотел, чтобы вы с ними встретились...

Кази задумчиво покачивался. Он был не из тех, кто сломя голову бросается в рискованные авантюры.

Но ему предлагали встать во главе бесправных туркестанцев. А кому еще предлагать роль вождя? Разве

он не пользуется доверием и уважением эмигрантов?

- Из той страны прибыл Карим Мухамед Салим... - словно между прочим напомнил Махмуд-бек.

Кази почувствовал соперника.

- Такие, - не скрывая злости, произнес он, - такие всегда идут на готовенькое. Мы здесь...

- Да-да... - поддержал Махмуд-бек. - Но пока с ним придется считаться, он знаком с теми... гостями.

Тут что-то...

- Они хотят поставить своего человека? - в упор спросил старик.

- Возможно... - согласился Махмуд-бек. - Но все зависит от нас. Это наше дело.

- Наше, наше, - лихорадочно заговорил кази. - Только наше...

- При встрече с Каримом Мухамедом пока... - многозначительно намекнул Махмуд-бек.

- Пусть так будет. .

- О правительстве я прошу подумать вас.

Кази снова приподнялся.

- Ну, почему же... - сказал старик. - Мы должны вместе.

- Как сумею. Я отстал от наших дел. И не так еще крепок...

- Мы сделаем, сделаем... - торопливо заговорил старик.

Союз был заключен. Кази Самат распорядился подавать обед. Он не хотел так быстро отпускать

Махмуд-бека, теперь самого дорогого гостя.

Через два дня Шамсутдин сообщил Махмуд-беку сведения о братьях Асимовых. На этот раз сведения

были самыми полными. Асимовы служили Усманходже Пулатходжаеву.

- Усманходжа пока живет в Старом караван-сарае... - добавил Шамсутдин. - Никуда не выходит. .

Шамсутдин понимал, насколько важные сведения ему удалось добыть.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Еще были живы люди, которые кичились своей дружбой, своими связями с бывшими руководителями

басмаческого движения. Они вспоминали о «подвигах» Ибрагим-бека, Курширмата, Иргаша, Фузаила

Максума и других...

Вожаки эмиграции тосковали о прошлом, сожалея, что сейчас нельзя создать настоящие армии,

которые двинулись бы на Советы.

В те двадцатые годы белогвардейские генералы и атаманы, представители иностранных держав

искали связей с руководителями басмачества, оказывали им щедрую помощь.

В начале 1921 года в белогвардейских кругах Синьцзяна разрабатывался план вторжения на

территорию советской республики. Атаман Дутов заранее послал «командующему армией в Фергане»

Иргашу откровенное письмо:

«Еще летом 1918 года прибыл ко мне в Оренбург человек с поручением от Вас - связаться и

действовать вместе. Я послал с ним Вам письмо, подарки: серебряную шашку и бархатный халат в знак

нашей дружбы и боевой работы вместе. Но, очевидно, человек этот до Вас не дошел. Ваше предложение

- работать вместе - мною было доложено Войсковому правительству Оренбургского казачьего войска, и

оно постановлением своим зачислило Вас в оренбургские казаки и пожаловало Вас чином есаула. В

1919 году летом ко мне прибыл Ваш человек и передал Ваш поклон. Я, пользуясь тем, что из Омска от

адмирала Колчака едет миссия в Хиву и Бухару, послал с нею Вам вновь письмо, халат с есаульскими

эполетами, погоны и серебряное оружие и мою фотографию, но эта миссия, по слухам, до Вас не

доехала. В третий раз пытаюсь связаться с Вами. Ныне я нахожусь на границе Китая у Джаркента в г.

Суйдуне. Со мной отряды - всего до 6000 человек. Теперь я жду только случая ударить на Джаркент. Для

этого нужна связь с Вами и общность действий. Буду ждать Вашего любезного ответа».

Разрабатывая план вооруженного вторжения на нашу землю, атаман Дутов не знал, что банды

Иргаша уже разгромлены.

А сам Дутов в феврале 1921 года, перед началом задуманной операции, был убит чекистами в своей

штаб-квартире в Суйдуне.

Вскоре обезглавленная дутовская «армия» была тоже разгромлена частями Красной Армии.

СОРВАННАЯ АВАНТЮРА

154

Жизнь многому научила кази Самата. В том числе и осторожности... Он подавил желание сразу же,

немедленно собрать нужных людей, решил осмотреться. Хотя какая-то сила толкала его на рискованные

поступки.

Всю ночь после встречи с Махмуд-беком кази не спал. Он ворочался, вздрагивал, поднимал голову,

прислушивался. В коротких, беспокойных снах раздавались выстрелы, мчались лихие всадники Иргаша.

Стояла тихая ночь. Изредка доносился хрипловатый лай. Кази знает этих ленивых собак. И лают-то

они просто от тоски. Они не способны сейчас ввязаться в драку. Могут только напугать неосторожного

прохожего.

Непонятная сила толкала кази, заставляла действовать. Кази был похож на слепца, которому надоело

ощупывать стены, стучать палкой по дороге, и он пошел, пренебрегая осторожностью, словно

разыскивая с тупым упрямством место, где можно сломать шею.

Он с трудом дождался утра. Пришло время принимать решение и действовать. Он оделся и

торопливо двинулся в дальнюю дорогу. Выйдя из города, облегченно вздохнул. Кази уходил от соблазна.

Он стоял на пригорке, опираясь на сучковатую палку, и рассматривал тихий город.

Кази почувствовал себя жалким, бессильным, усталым стариком. Какой из него правитель! Разве он

сможет встать во главе восстания, руководить страной? Поздно... Рука, сжимавшая палку, заметно

дрожала.

Передохнув, кази медленно пошел по обочине. Он еще твердо не решил, где переждет смутное

время. Надо подальше отойти от города. А на пути есть поселения эмигрантов. Многие там его знают,

хорошо встретят, дадут возможность провести в тишине несколько дней.

Из головы не выходило одно имя... Карим Мухамед... Карим Мухамед... Как проворно эти молодчики

выползают на свет божий. Только еще запахло хорошим пловом, а они уже держат свои пятерни

наготове... Подавайте! Цепкие пальцы вежливо захватят хороший кусок с аппетитной костью и положат

перед собой на край дастархана.

Карим Мухамед... Он не боится потерять молодую голову и состояние. А чем рискует кази? Его голова

уже с трудом держит чалму, руки трясутся, кроме этого дешевого халата, нет за душой ничего.

Кази пошел медленнее... Несколько раз он задерживался, обернувшись с тоской смотрел на

расплывчатые очертания города.

Молодой возчик, сжалившись над степенном стариком, предложил подвезти его. Появление арбы

кази счел волей аллаха. Надо ехать... Надо! Пусть Карим Мухамед ломает шею. А он подождет.

К вечеру кази Самат окончательно смирился с этой мыслью. Зачем ему ввязываться в крупные,

опасные дела...

Поздно...

Махмуд-бек узнал об исчезновении кази Самата на другой день.

Кази Самат был в настоящее время самым подходящим человеком. К нему тянулись нити от опасных

врагов, его уважала верхушка эмиграции. Его провал будет провалом всех, кто еще не успокоился, кто

может принести много бед простым людям. Избавившись от своих вожаков, люди спокойно вздохнут. Не

все еще понимали, сколько несчастья уже принесли и принесут им руководители эмиграции. Они в

любую минуту способны продать своих соотечественников, втянуть в очередную авантюру.

Сколько будет отсиживаться в Старом караван-сарае Усманходжа Пулатходжаев? До каких пор братья

Асимовы будут ползать по переулкам, выслеживая гостей из чужой страны? В конце концов Усманходжа

найдет возможность и предложит свои услуги организаторам переворота. А контролировать действия

Пулатходжаева трудно, почти невозможно.

Конечно, Самат еще не принял твердого решения. Он сейчас мается где-нибудь в эмигрантском

селении, рассеянно слушает жалобы земляков на жизнь, дает никому не нужные советы. А в душе все-

таки копошится еще мысль: я мог оказать им настоящую помощь, я мог стать правителем.

Не может так быстро, за одну ночь, отказаться от престола, даже отъявленный трус.

Махмуд-бек знал курбаши Кадыра, склочного, обиженного судьбой человека. Всю жизнь Кадыр был на

третьих ролях. Его малочисленная шайка отличалась особой жестокостью. Однако это не принесло ему

ожидаемого почета даже в среде руководителей эмиграции.

Как-то Курширмат перебил путаную речь Кадыра небрежным взмахом руки и презрительно

сморщился.

- И воевать не могли, и... - Курширмат недоговорил.

Все знали: Кадыр, потрепанный, без гроша в кармане, явился в чужую страну. Его сопровождали три

басмача, самых преданных, самых жестоких. И сейчас они жили с ним рядом.

Но за последние годы Кадыр собрал хорошую шайку из таких же обделенных судьбой бандитов.

Кроме оружия, у них ничего не было. Это оружие хранилось до поры до времени в примитивных

тайниках, в облезлых старых сундуках, под выцветшими паласами. Кадыр терпеливо ждал хозяина,

который бы поверил в его силу и храбрость.

Курбаши Кадыр не любил Махмуд-бека, процветающего помощника Садретдин-хана. Это в

присутствии Махмуд-бека одноглазый бандит пренебрежительно прервал Кадыра, как мальчишку,

опозорил перед аксакалами.

155

Но сейчас Кадыр, увидев больного Махмуд-бека, человека, нуждающегося в его помощи, стал

снисходительным и, как показалось Махмуд-беку, добрым.

Да... Кадыр уважает кази Самата, считает мудрого старика достойным человеком.

- Поставили бы вы кази Самата во главе туркестанцев? - спросил Махмуд-бек.

Кадыр перестал дышать... В комнате стало тихо. Слышно было, как потрескивает фитиль лампы.

Кадыр почему-то посмотрел именно на лампу, на желтоватый, неяркий свет за чистым стеклом. У него

была лампа похуже, в мутных подтеках, в извилистых трещинах.

У Махмуд-бека, наверное, есть деньги и связи с влиятельными иностранцами. Иначе этот больной,

усталый человек не стал бы связываться с кази Саматом, с ним, курбаши Кадыром, которых в свое

время удостаивал лишь легким, небрежным кивком.

Махмуд-беку нужны люди. Очень нужны. Он и не скрывает причины неожиданной встречи.

- Самат самый уважаемый аксакал! - твердо сказал Кадыр.

- Я тоже так думаю, - согласился Махмуд-бек.

Он налил пиалу чаю и протянул курбаши.

С трудом подавляя радость и чувство ликования, очень редкое в его жизни, Кадыр с достоинством

принял пиалу. Он был равным в серьезной беседе. Его как равного пригласили к Махмуд-беку. При этом

было сказало: Махмуд-бек болен. Значит, в другом случае пришел бы сам.

- Я тоже... - повторил хозяин дома и вдруг раздраженно заговорил: - Но кази Самат труслив. Очень

труслив. В трудную для нас минуту он вильнул хвостом и моментально исчез в какой-то вонючей норе.

Он не выглянет из нее до тех пор, пока там не подохнет.

Рука с пиалой застыла в воздухе. Курбаши не успел сделать даже одного глотка. Махмуд-бек говорил

резко, не скрывая своего возмущения поступком кази Самата:

- Да, мудр, но труслив. Но кому нужна его мудрость?! Его голова еле держится на дряхлой, сухой шее.

А он ее бережет. . Сунул в грязную нору. Неужели перевелись достойные аксакалы!

Махмуд-бек встал из-за дастархана, заходил по комнате, возбужденно размахивая правой рукой.

Когда-то, в двадцатых годах, курбаши Кадыр встречался с русским белогвардейским офицером. Тот

вот так ругал его за непростительную ошибку в бою. Офицер немного знал узбекский язык. По крайней

мере, ругался он по-узбекски.

«У них научился Махмуд-бек, у европейцев...» - подумал Кадыр с уважением. Значит, он по-прежнему

с ними связан.

- Аксакалы есть... - сказал курбаши. - Да и кази Самат не сможет спрятаться от большого дела. Он

ведь человек мудрый. Что вы ему предлагали?

Махмуд-бек сам толкал Кадыра на откровенный разговор.

- Он должен быть одним из руководителей восстания.

- Но здесь же... войска, - осторожно напомнил Кадыр.

- Ему предлагали сильные люди, - объявил Махмуд-бек, - встать во главе туркестанцев.

- Немцы? - спросил Кадыр. - Но они...

- Нет, другие. Англичане. Они это делают не сами. Через... - Махмуд-бек кивнул в сторону. - Через этих

соседей...

Кадыр, конечно, слышал о пограничных конфликтах двух соседних стран. Слышал он и о тактике

англичан.

- Это точно? - спросил курбаши.

- Люди с той стороны здесь. Оружие переправлено.

- У нас есть оружие...

- Мало... И оно старое.

- Да, старое... - угрюмо согласился Кадыр и повторил: - Кази Самат мудр все-таки... Он не испугался.

Он просто не верит англичанам.

- Он испугался. Сбежал... - настаивал Махмуд-бек. - У нас есть возможность. Или...

- Что?

- Или они обойдутся без нас.

- Им нужны люди... - твердо сказал Кадыр.

Курбаши Кадыр давно поставил пиалу. Он невидяще посмотрел на остывший чай. Зачем-то

переставил пиалу подальше от себя.

- Какие еще... могут быть люди? Кази Самат - самый уважаемый. Мы... - Но все это прозвучало

неуверенно.

Махмуд-бек остановился перед гостем. Курбаши хотел тоже подняться. Неудобно так сидеть и

слушать, задрав голову перед Махмуд-беком, в словах которого появились торжествующие нотки.

- Какие люди? - переспросил хозяин дома. - Те гости привезли с собой Карима Мухамеда, богатого

молодого человека. Это раз...

Курбаши насторожился.

- Здесь. Уже много дней не выползает из Старого караван-сарая Усманходжа Пулатходжаев. Его люди

следят за гостями. Ждут удобного момента, чтобы встретиться с ними.

Кадыр машинально взял пиалу и жадно выпил холодный чай.

156

Карим Мухамед стал чаще приезжать к Махмуд-беку. Хозяин встречал его с уважением. Время

вежливых разговоров закончилось. Они приступили к работе. Самый важный рубеж пройден. Махмуд-бек

сказал Кариму о главе будущего правительства.

- Кази Самат пользуется доверием эмигрантов. Но он стар. Очень стар. Рядом с ним нужно держать

молодого, здорового, образованного человека. Вам следует быть почтительным с аксакалом,

советоваться с ним по каждому вопросу. Ну, а решать... - Махмуд-бек замолчал.

Карим ответил понимающей улыбкой и благодарным поклоном. В эту минуту и установилось доброе

взаимопонимание.

Махмуд-бек, как понял Карим, действовал от имени соседней страны. Между этими странами должен

возникнуть конфликт. В конфликте примут участие туркестанцы. Вот тогда Карим вместе с Саматом и

Кадыром окажется у власти. Но Самат - стар. А Кадыр - очень глуп.

Карим Мухамед жаждал настоящих действий, ждал того времени, когда можно будет проявить свои

возможности и силу. Это время наступает.

Махмуд-бек устроил встречу трех видных «деятелей» эмиграции. На эту встречу Карим Мухамед

приехал первым. Только через час с лишним появился старый кази. Здороваясь с хозяином, он метнул

взгляд, недобрый и настороженный, на Карима Мухамеда.

Кази не понравился цветущий вид этого джигита. В присутствии таких молодчиков невольно

начинаешь задумываться над своим незавидным завтрашним днем.

Карим Мухамед почтительно склонил голову, двинулся к старику. Поздоровавшись, он довольно

торжественно произнес:

- Всю мою жизнь, силы, богатство я отдаю в ваши руки, отец.

- Да-да... - растерянно согласился кази. Он не ожидал этой торжественности. - Очень похвально,

Карим... Я рад видеть тебя в здравии. - Кази кривил душой. «Хочет поплясать на моих старых костях, -

подумал он, - но посмотрим. Выжмем из тебя силы и деньги... Посмотрим...»

Старик по-отечески обнял Карима и похлопал ладошкой по широкой спине. Можно считать, что

встреча состоялась.

Через несколько минут вошел курбаши Кадыр. Он сопровождал кази до какого-то соседнего переулка.

Переждал, убедился, что все спокойно, потом уже двинулся к дому Махмуд-бека.

О курбаши, когда они еще были одни, Махмуд-бек сказал Кариму Мухамеду:

- Не очень верен. Если ему пообещать больше прав и денег, то будет служить...

Понимающая улыбка Карима завершила разговор.

Теперь состоялась и эта встреча. Курбаши и купец внимательно осмотрели друг друга. Подумав, они

обнялись. Не очень уверенно, но обнялись, как люди, связанные общим делом.

Кази Самат давал короткие характеристики «самым преданным людям» эмиграции.

Многих из них Махмуд-бек знал. Но он не представлял, как живут и чем занимаются сейчас святые

отцы, благодетели, уважаемые почтенные старцы и храбрые воины.

Никто из этих людей никогда не задумывался над судьбой народа, над судьбой людей, которые и на

чужбине продолжали им служить. Подлость и жестокость, считал кази Самат, качества богатых,

властных, смелых, а главное, верных сынов Туркестана.

В который раз главари эмиграции решают судьбу простых людей, оправдывая свои поступки громкими

обещаниями «посвятить жизнь и силы служению народу».

Ради каких авантюрных планов неведомых хозяев должны отдавать свои жизни и силы туркестанцы?

В какой водоворот нового восстания их вовлекают чужестранцы?

На клочок бумаги со списком туркестанских лидеров гость взглянул с откровенным пренебрежением.

- Мы учтем ваши предложения... - мягко сказал он. - Потом...

Гость не хотел обещать туркестанцам, которые должны примкнуть к восстанию, что им будут даны

какие-то особые привилегии.

Махмуд-бек с ужасом представлял, как чужеземец потянет за собой тысячи людей. Во главе

эмигрантов встанут Самат, а возможно, Усманходжа Пулатходжаев. Встанут озлобленные курбаши. Все

те, кто рвется к власти.

- Что должны делать они? - Махмуд-бек кивнул на список.

- Им есть чем заняться. Подготовка к восстанию. И - восстание. Мы не имеем возможности проверить

ход подготовки. Вся ответственность ложится на ваших лидеров. В том числе и провал.

- А ваша помощь? - напомнил Махмуд-бек.

- В случае провала - ее не будет, - твердо произнес гость.

Махмуд-бек нахмурился, опустил голову. Гость решил смягчить свою резкость:

- Поймите, все мы идем на большой риск. Вашим эмигрантам нечего терять. Мы даем им последний

шанс вырваться из цепей рабства, из нищеты.

- Никаких цепей нет, - прервал Махмуд-бек. - А нищета... Вы правы. Но я думаю и о другом. Могут

полететь головы и невинных людей.

- Да. Но когда к власти придут ваши лидеры... - напомнил гость.

157

Махмуд-бек знал, что и эти «лидеры» палец о палец не ударят для народа. Молчание Махмуд-бека

гость расценил по-своему:

- Вот видите. Впереди у людей есть надежда.

Надежда!

Махмуд-бек сделает все возможное, чтобы сорвать эти планы, сохранить тысячи жизней.

Гость вытащил часы, открыл массивную серебряную крышку с легким звоном, взглянул на циферблат.

С таким же звоном крышка опустилась.

- Ну вот. . - улыбнулся гость. - Время нас торопит. - Он посмотрел на клочок бумаги. - Пусть эти

лидеры подпишутся под воззванием к нашему правительству. Это будет их первым делом. Второе.

Оружие уже переправлено. За два дня до восстания ваш курбаши Кадыр поможет его получить.

Восстание начнется через восемь дней. В праздник Навруз...

- Кази Самат, курбаши Кадыр и Карим Мухамед об этом сроке будут знать, - пообещал Махмуд-бек.

- Вы доверяете последнему? - спросил гость. При этом он отвел глаза в сторону.

- Мне кажется, он преданный человек... - сказал Махмуд-бек. - Да и подготовлен к большому делу.

Гость лучше Махмуд-бека знал своего подопечного.

- Но...

- Что вас смущает? - насторожился гость.

- Очень горяч. Как бы не выскочил вперед.

- Да-а, - протянул гость, - это в нем есть. Надо сдерживать. Может все испортить.

- Я скажу уважаемому Самату об этой черте нашего молодого друга.

Гость согласился:

- Пожалуй, скажите. И курбаши Кадыру скажите. Если не будет слаженных действий, то провал

неминуем.

Наконец он взял клочок бумаги, очень внимательно пробежал список лидеров эмиграции. Потом

посмотрел на обратную, чистую сторону бумаги и предложил:

- Пишите здесь. Воззвание к нашему правительству.

Гость не оставлял следов.

- Слушаю... - Махмуд-бек вытащил карандаш, положил бумагу на дощечку, по которой не раз уже

стучал нож, готовя лук и морковь для плова.

Гость и Махмуд-бек сидели в тесной каморке чайханы. Видимо, в последний раз.

- «Братья мусульмане! Спасите от рабства...»

Махмуд-бек поднял голову.

- Здесь нужно о цепях... - твердо сказал гость. - Это документ. .

Когда «документ» высокого стиля, который, по мнению гостя, должен растрогать любого, был готов,

Махмуд-бек спросил:

- Вам известно, что один из крупных эмигрантов ищет с вами встречи?

- Догадываюсь... Кто этот человек?

Махмуд-бек отозвался об Усманходже Пулатходжаеве неплохо. Похвалил за сильную волю, за

преданность нации. Гостя интересовало другое: с кем сотрудничает и кому служит Пулатходжаев.

- Он имеет поддержку в турецких кругах. Цель - помочь Турции подчинить всех эмигрантов и,

конечно...

Гость понял намек. Речь шла и о стране, в которой нашли приют туркестанцы.

- Мы можем оградить вас от этой встречи, - предложил Махмуд-бек. - Это сделает курбаши Кадыр.

- Только без шума... - поморщился гость.

Они замолчали. Наступали минуты прощания. Именно в эти минуты гость должен сказать самое

важное.

- Кадыр может получить оружие, - начал он, - в Северном городе. Там есть караван-сарай. Его будет

ждать...

Махмуд-бек знал об этом адресе. Даже после смерти муфтия английский посланец продолжал жить в

маленьком городке.

- Ровно через неделю... - заключил гость и снова вытащил часы.

Кадыр через два дня с небольшой группой верных людей двинулся в Северный город.

А еще через день об этом узнал Карим Мухамед. Не соблюдая предосторожностей, он, взбешенный,

ворвался к Махмуд-беку.

- Как же так? Вы же... - начал он сбивчиво, заикаясь.

Махмуд-бек молчал.

- Вы же обещали, что Кадыр будет верно служить мне. Он даже не посоветовался.

- Нечестный человек... - вздохнул Махмуд-бек. - Может все на свете продать.

- Почему же вы ему доверили?

Багровый, он стоял в борцовской позе, готовый немедленно обхватить сухощавого, болезненного

Махмуд-бека и швырнуть на пол. На ком еще срывать зло? В самом начале большого дела его стали

обходить, обманывать. На шее Карима вздулись вены, подрагивали губы...

- Сядь! - резко крикнул Махмуд-бек. - Сядь и успокойся.

158

Повелительный тон подействовал на Карима. Он как-то сник и медленно опустился на ковер. Махмуд-

бек подошел к двери, приоткрыл ее и позвал Шамсутдина.

- Принеси чай!

Махмуд-бек был спокоен. Он так и предполагал, что курбаши в последнюю минуту выкинет какую-

нибудь штучку.

- Как вы договаривались? - спросил Махмуд-бек.

- Он выполняет приказы... только мои. Я даю деньги...

- Сколько дали?

- Дал... - уклончиво ответил Карим. Не хотелось выглядеть дураком в глазах Махмуд-бека.

- А кази Самат?

- Он и другие аксакалы встречаются с эмигрантами.

- Зашевелились... - с недоброжелательной усмешкой сказал Махмуд-бек.

- Значит. . - догадался Карим.

- Да... - подтвердил Махмуд-бек. - Со мной тоже не советовались. Я на них, правда, не очень

надеялся.

- Зачем же доверили?

Карим снова стал багроветь. Хотел даже подняться с ковра. Махмуд-бек успел махнуть рукой: сиди. В

это время вошел Шамсутдин с чайником и подносом, на котором глухо позвякивали тарелочки со

сладостями.

Небольшая пауза охладила Карима. Когда Шамсутдин вышел, Махмуд-бек переспросил:

- Зачем доверил? А кого еще можно взять? Кто из эмигрантов имеет авторитет и людей? Эти еще

ничего. Есть хуже, более подлые люди. Один Пулатходжаев...

При упоминании нового имени Карим замер.

- Пулатходжаев? - Вероятно, он слышал об этом человеке.

Махмуд-бек говорил о Пулатходжаеве как о ненадежном, подлом человеке. В характеристике Махмуд-

бека было мало конкретных фактов. Слишком откровенной была личная неприязнь. Это мог понять

Карим Мухамед.

- И Пулатходжаев здесь? - слишком поспешно спросил Карим.

- Здесь... Прячется в Старом караван-сарае. Долго охотился за нашими гостями.

- Так вот что у вас происходит. . - изображая равнодушие, сказал Карим Мухамед.

Он старался выглядеть спокойным. Маленькими глотками, словно боясь обжечься, пил остывший чай,

а в голове зрели планы. Новые отчаянные планы. Как азартный игрок, Карим Мухамед зарвался. Он

сейчас был способен на последнюю, самую отчаянную ставку. Конечно, между Пулатходжаевым и

Махмуд-беком своя, личная вражда. Но Пулатходжаев рвется к власти. Значит, у него есть люди...

- Если я найду людей? - в упор спросил Карим, считая, что Махмуд-бек тоже оскорблен поступком

кази Самата и курбаши Кадыра. Зачем он их будет теперь поддерживать? - Где оружие? - спросил Карим.

- В Северном городе. В караван-сарае. Пароль: «Воссоединение мусульман».

Карим сам налил еще пиалу чаю, выпил. Потом достал из-под халата завернутую в поясной платок

пачку денег.

- Вы больны, достопочтенный Махмуд-бек. Вам надо уехать отсюда. Вам нужно отдохнуть.

Махмуд-бек, помолчав, слегка кивнул:

- Пожалуй, вы правы, Карим... Желаю вам успеха...

Он чувствовал, что Фарида не спит. Старается дышать ровно, спокойно. Но не спит. Да и Махмуд-бек

в эту ночь не сможет заснуть. Он перебирает в памяти дела и встречи последних дней. Нужно было бы

увидеться с русским агрономом, попрощаться, сказать много добрых слов.

Махмуд-бек успокаивал себя; что он когда-нибудь пришлет записку, письмо, посыльного и скажет эти

добрые слова. Но, вероятно, человеку нужно другое: обыкновенное рукопожатие. Или, может быть,

совет: как выбраться из той дикой круговерти, в которую судьба занесла офицера царской армии,

честного человека.

Пока такого совета Махмуд-бек дать не сможет. Даже если они и увидятся. В узкое окошко

пробивается мутноватый свет луны. Наверное, по небу ползут легкие облака. Дует теплый, влажный

ветер.

Скоро весна... Настоящая весна, с цветами и солнцем.

Через четыре дня даже в бедных семьях будет выставлено угощение. Все лучшее, все последнее.

Соседи соберут деньги и обязательно сделают большой плов. Пусть он будет с редкими кусочками мяса,

но даже запах плова в тесных кварталах напомнит о празднике.

Поздно вечером ушел доктор. Махмуд-бек обратился к нему с последней просьбой: сообщить кому-

нибудь из правительственных чиновников, желающих выслужиться, О возможной стычке двух банд в

Северном городе.

- Туда переправлено много оружия... - сказал Махмуд-бек. - Ваши соседи создают банды.

- Господи, опять переворот. Опять тюрьму набьют людьми.

- Это действительно опасные люди. Из-за них могут пострадать невиновные. Тысячи невиновных...

- Кто стоит во главе?

- Кази Самат и Усманходжа Пулатходжаев.

159

Доктор молча кивнул: понятно. Потом спросил:

- А вы уезжаете?

- Завтра, дорогой друг, завтра на рассвете.

- Давайте я вас посмотрю.

- Я выдержу дорогу, - улыбнулся Махмуд-бек.

- Не сомневаюсь, - ответил доктор.

О делах они больше не говорили. Махмуд-бек только попросил в случае большой беды помочь вождю

племени. Доктор неопределенно пожал плечами:

- Мне кажется, что он решит свою судьбу сам. И очень скоро.

Они простились во дворе, Махмуд-бек и тюремный врач.

- Не нахожу слов благодарности... - сказал Махмуд-бек. Сказал и смутился...

- Их не нужно, слов... - доктор положил руку на плечо, еще сухое, костлявое, сжал.

- Эти тысячи людей, невиновных, - спросил он, - вы из-за них оставались? Боялись, что их втянут в

большую беду?

- Да, мой друг. . Из-за них.

- Вот что я хотел знать. И благодарить нужно вас. За этих людей, за их жизнь...

Доктор опустил голову. Он, как и Махмуд-бек, не любил высоких слов.

...Не может заснуть Махмуд-бек. Не спит Фарида, боится пошевелиться. Он протянул руку, погладил

ее по голове. Фарида рывком прижалась к нему. Махмуд-бек ощутил на щеке ее слезы.

- Что ты? Что ты? - тревожно спросил он.

- Не знаю. Но мне хорошо. Наконец мы уезжаем из этого города. Наконец-то...

Она еще не знает о новой дороге, о новых встречах. Махмуд-бек неумело, ладонью пытался стереть

ее слезы.

- Не надо. Перестань.

- Сейчас... - шептала она. - Мы едем в Самарканд?

- Еще нет, Фарида. Но ты успокойся. Скоро, очень скоро мы приедем в Самарканд.

- Я устала. Я всего боюсь. Каждого шороха...

Во дворе кто-то начал стучать.

- Это Шамсутдин... - Махмуд-бек попытался свести к шутке серьезный разговор, которого он боялся.

- Я устала, вы поймите... - продолжала плакать Фарида. - Очень устала.

Махмуд-бек успокаивал, говорил добрые слова. Он очень обрадовался стуку. Шамсутдин напомнил,

что пришло время вставать и собираться в дальнюю дорогу.

У «Ферганской чайханы» они остановились. Хозяин вынес узелок.

- Свежие лепешки... - И заговорщически подмигнул: в узле должен быть браунинг.

Редкие утренние посетители вышли проводить Махмуд-бека.

- Жаль, что вы уезжаете... - сказал незнакомый старик.

Махмуд-бек посмотрел на глубокие морщины, на слезящиеся глаза. Может быть, старик его с кем-

нибудь путает?

- Жаль... Вы были добры к людям.

Может, когда-нибудь Махмуд-бек оказал ему помощь, этому старику. Дал деньги или угостил... Он не

мог вспомнить.

У чайханы стояла небольшая толпа. Люди в старых халатах, в стоптанных сапогах. Бедные, нищие

люди... Одно знал Махмуд-бек: эти люди могут спокойно жить. Никто не сможет их втянуть в новую

страшную авантюру.

Махмуд-бек обнял старика:

- Спасибо, отец. Я вас долго буду помнить.

- Счастливого пути тебе, сынок...

Толпа молчала.

Махмуд-бек забрался в повозку. Шамсутдин стегнул ленивую лошадь. Зацокали копыта по пустынной

улице. Рядом с повозкой шел чайханщик.

Вдруг Махмуд-бек почувствовал чей-то взгляд, внимательный, настороженный взгляд. За толпой,

прислонившись спиной к стене чайханы, стоял один из братьев Асимовых. Тот самый, старший, Шукур.

Лошадь неторопливо свернула на большую дорогу.

- Возвращайся... - сказал чайханщику Махмуд-бек. - Еще раз спасибо за все...

Чайханщик вытер рукавом халата лицо.

Махмуд-бек попросил Шамсутдина остановить павозку. Посмотрев на растерянное, беспомощное

лицо чайханщика, Махмуд-бек решился сказать и ему о том главном, чем жил эти дни.

- Об одном прошу, не верь кази Самату, не верь Пулатходжаеву, курбаши Кадыру. Не верь... Это

опасные люди. И пусть об этом узнают другие.

- Узнают. . - ответил чайханщик. - Я сделаю все, чтобы нас больше не обманули. Счастливо тебе.

Чайханщик резко повернулся и пошел назад. Повозка двинулась. Вновь зацокали копыта. Было очень

рано. Фарида поправила теплый платок.

Махмуд-бек смотрел на город, который еще спал. На город, где прошло несколько лет, тяжелых,

напряженных. На сколько лет он постарел? Трудно, невозможно подсчитать...

160

Уже за городом, у какого-то рва, Махмуд-бек вытащил из узелка браунинг и передал Шамсутдину.

Остановив повозку, Шамсутдин завернул его в тряпку и швырнул в ров.

Впереди была новая страна... Были новые, совсем непредвиденные встречи.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Я знал, что борьба с басмачеством велась не только в открытом бою. В отряды басмачей попадали

люди часто не по своей воле. Враги Советской власти использовали для этого все: угрозу, шантаж,

обман. Нужно было рассказывать обманутым о новой жизни, которую несет Советская власть. Это

важное, хотя и очень опасное, дело выполняли смелые, самоотверженные люди. Они уходили в стан

врага, встречались с вожаками мелких отрядов. Просто и доходчиво говорили о бессмысленности

схваток, в которых гибли люди, мирные жители.

Соглашение о переходе на сторону Красной Армии подписал 7 марта 1920 года Мадамин-бек. Его

отряды влились в состав Тюркской конной бригады. Сам Мадамин-бек дал обещание советским органам

склонить ферганских басмачей на сторону новой власти. Он выехал на переговоры с Курширматом в

Учкурган.

В качестве парламентера от командования Ферганского фронта с Мадамин-беком отправился

командир Сергей Сухов.

Как и было обговорено раньше, Курширмат принял посланцев советского командования.

Начались переговоры... Но долго играть роль «доброго хозяина» Курширмат не мог. По его знаку один

из нукеров убил Мадамин-бека. Не прошло и минуты, как голова Мадамин-бека лежала у ног

Курширмата.

Сергей Сухов отбивался от басмачей сначала рукояткой нагана, потом начал их расстреливать в упор.

А когда он, приставив наган к виску, нажал курок, последовал лишь щелчок. Патронов уже не было.

По приказу Курширмата избитого командира привязали к хвосту полудикой лошади. Два бандита

стали бить лошадь, она помчалась, волоча по камням тело командира.

...В июле 1920 года Курширмат создал так называемую мусульманскую армию, насчитывавшую 6000

сабель. Он мечтал объединиться с войсками эмира Бухары.

На борьбу с Курширматом двинулись не только части Красной Армии, но и добровольческие отряды

из местных жителей. Одним из отрядов руководил Юлдаш Ахунбабаев, впоследствии Председатель

Президиума Верховного Совета Узбекской ССР.

Рядовые басмачи разглядели настоящее лицо Курширмата и ему подобных курбаши. Начался

массовый переход на сторону Советской власти.

Только с 1 июня 1922 года по 1 января 1923 года добровольно перешли, передав все имевшееся у них

оружие и боеприпасы в Ферганской области, 88 курбаши и 1495 рядовых, а в Самаркандской области -

21 курбаши и 549 рядовых.

Срывалась «священная война», о которой мечтали баи и духовники, белогвардейские офицеры и

посланцы иностранных держав.

Оставшиеся враги бежали за рубежи родины, жили в ожидании новых событий, авантюр, которые, как

правило, заканчивались крахом.

СТЕПНЫЕ КОСТРЫ

Такие хутора можно было встретить в Хорезме. Только там обязательно над глинобитным,

приземистым «дворцом», с многочисленными хозяйственными постройками, поднималась огромная

пирамида карагача.

Кони сами чувствовали приближение жилища. Они безошибочно двигались в сторону, откуда вскоре

ветер доносил запахи скошенной, подсохшей травы и дыма.

На рассвете догорали костры. Два костра, как и обещал вождь... Здесь ждали Махмуд-бека.

Дом стоял на краю степи, прижавшись к земле, будто защищаясь от степных бурь, внезапных

песчаных вихрей. Сейчас дом, раскрыв все двери, спокойно грелся на весеннем, добром солнце.

Хозяин безучастно ожидал у ворот путников. Он не будет их расспрашивать о дороге и делах, которые

сорвали этих незнакомых ему людей с родного места. Долг хозяина встретить путников, дать им приют,

напоить водой.

Степняки в быту неприхотливы... В мрачноватых комнатах с земляным полом не увидишь текинских

ковров. Богатство человека определяется количеством овец. И хозяину всегда приятно, если гости

смотрят на загон, где топчется беспокойное стадо.

В доме есть молоко, каймак, сыр. Конечно, есть и хлеб. Это был тот самый дом, где должен

остановиться Махмуд-бек Садыков.

Хозяин щедро выделил гостям две комнаты и двинулся к очагу, чтобы приготовить обильное

угощение.

Махмуд-бек не стал расспрашивать старика, когда сюда приедут люди, которых он должен увидеть.

Возможно, через час, возможно, дней через десять.

В степи новости распространяются быстро. Но решение степняк принимает медленно. Да и куда

спешить... Время ползет по степи, не оставляя особого следа.

161

Где-то здесь пролегла государственная граница. Но кто точно знает, на какой стороне границы стоит

хотя бы этот дом, с просторным загоном для скота?

В больших городах, в богатых кабинетах люди решают вопросы переворотов, пограничных

конфликтов, захвата чужих земель. А здесь широкий, вольный простор. Спокойно живет старый скотовод.

Он знает лишь родных, людей своего племени, вождя... И всем в округе известно, что этот старик из

гордого, сильного племени.

Махмуд-бек с Фаридой поселились, пожалуй, в самой просторной из комнат. Земляной пол был

покрыт большим плотным паласом с выцветшим узором.

Мастера поработали над этим паласом на славу. Он еще долго будет служить людям... А что касается

красоты... Зачем она в степи, где человек поднимается засветло и ложится в темноте. При огоньке

коптилки не заметишь тонкого узора.

Фарида поправила коптилку на пыльной полочке в нише стены, слегка дотронулась до посуды. Только

провела пальцем: тоже пыль. Потом вопросительно посмотрела на мужа.

- Ненадолго, родная... Отдохнем. Здесь тишина.

Фарида понимала, что остановились они не для отдыха.

Вошел Шамсутдин. Он нес две касы с кислым молоком. На каждой касе лежало по большой круглой

лепешке. Шамсутдин растерянно огляделся: ни стола, ни хан-тахты, даже самой примитивной. Одни

полки в нишах.

- Сейчас, - спохватилась Фарида. - Подождите.

Она достала из узла скатерть, расстелила на паласе, расправила края, разгладив их ладонью. -

Давайте...

Она сама поставила касы на дастархан. Сделала это с какой-то веселой легкостью, давая Махмуд-

беку понять, что все в порядке, что и в этой комнате жить не страшно. Фарида развернула холодное

мясо, казы, сладости - все те припасы, которые остались после дальней дороги.

От этой повседневной, будничной картины Махмуд-беку стало легко. Он не выдержал и весело потер

ладони, как это делает мужчина, стосковавшийся по хорошей, вкусной еде.

Молоко было густым, вкусным, больше походило на каймак.

- Такого в городе не найдешь... - со знанием дела сказал Махмуд-бек.

- Да... - коротко согласилась Фарида.

- Заживем с тобой здесь, как на курорте.

Фарида подняла, голову:

- А что такое курорт?

- Ну... - замялся Махмуд-бек. - Ну, как тебе объяснить... - Он рассмеялся... В степи, где непонятно

даже, в какой ты находишься стране, рассказать о том, что такое курорт, было очень сложно. Да он и сам

толком о нем не знал.

Сын вождя приехал на двенадцатый день. За это время Махмуд-бек основательно отдохнул. Лицо

загорело, посвежело. Он смог ответить на крепкое рукопожатие.

Они вошли в комнату. Хозяин накрыл дастархан, молча сел в центре, подождал, когда усядутся гости

и стал читать строки корана. Это была память, молитва об умершем - о вожде, славном, большом

человеке. О человеке, который сам распорядился своей жизнью.

Старик поднял ладони к лицу... Подняли ладони, ожидая последних слов молитвы, Махмуд-бек и сын

вождя.

- А-аминь... - заключил старик.

Он задержался ради приличия на две-три минуты, лениво пожевал кусочек лепешки, еще раз поднял

ладони, пошевелил губами, словно про себя повторил строку, и легко, как-то пружинисто, встал. Махмуд-

бек и сын вождя остались одни.

Нужно было начинать нелегкий разговор. Махмуд-бек представлял себе сына вождя совсем другим -

резким, вспыльчивым, нетерпеливо сжимавшим кулаки, готовым немедленно учинить расправу над

врагами отца, подняться против правительства страны. А этот высокий юноша был спокоен. Сложив

руки, он ждал, когда заговорит гость, старший по возрасту человек.

- Отец решил все сам... - сказал Махмуд-бек. - Он долго думал над твоей судьбой, над судьбой

племени.

Соглашаясь, сын вождя слегка кивнул. Наверное, его били. След от плетки, правда, был едва

заметен. Но сейчас он проступил красным рубцом. Это единственное, что выдало волнение юноши.

- Отец сожалел, - продолжал Махмуд-бек, - сожалел о стычках с правительственными войсками.

- Это была провокация... - коротко сказал юноша.

Махмуд-бек знал о том, что вождь отдавал сына в хорошие учебные заведения столицы. Однако он

все-таки не ожидал услышать таких здравых суждений.

- Спровоцировал один из чиновников, - продолжал молодой вождь. - А чиновник этот - не страна и

даже не правительство. Это был корыстный человек. Он во всем виноват. И он будет наказан по законам

нашего племени.

Махмуд-бек старался не высказывать удивления. Он давно откровенно не говорил с таким умным,

спокойным собеседником.

162

- Между племенами распри с давних времен. Иногда они возникали из-за чепухи. Даже древние

старики не знают причин. Отец не любил вмешиваться в чужие дела. И в наши дела никто не

вмешивался.

- Я об этом догадывался... - сказал Махмуд-бек.

- Вы многое знаете, господин. Чиновник наложил на нас дань. Будто от имени правительства. А когда

мы отказались платить, - мы никогда не платили! - он обвинил отца в нападении на войска.

- Такой случай был... - вспомнил Махмуд-бек.

- Был, - кивнул молодой вождь. - Это сделало племя, с которым мы враждуем. А обвинили нас! Разве

не провокация?

- Провокация... - согласился Махмуд-бек.

- Он разжигает междоусобицы... - продолжал молодой вождь. - Но я не буду мстить этому племени,

неграмотным, обманутым людям, не буду, конечно, мстить правительству. Виноват один чиновник -

провокатор и предатель.

- Предатель?

- Да... - твердо сказал молодой вождь. - Он хотел, чтобы мы помогли соседям в государственном

перевороте. Эти люди, с той стороны, пришли к отцу.

- Я с ними встречался...

- Я знаю, господин. Они мечтали втянуть в переворот и ваших эмигрантов.

- По-моему, сорвалось?

- Сорвалось... В Северном городе схватились две шайки эмигрантов. Они почти перебили друг друга.

Оставшиеся в живых будут осуждены. Но тысячи простых людей обретут покой...

Иногда в разговоре звучали высокопарные фразы. Это, наверное, шло от преподавателей, у которых

учился юноша.

Природа наделила этого юношу тактом, способностью трезво, без горячки, оценивать обстановку и

принимать твердые решения.

- Но все-таки ваше племя связано с антигосударственными организациями, с чужеземцами...

- Вы имеете в виду проводников? - спросил молодой вождь.

- Да...

- Ходили. Мы давали людей. Отец завещал, чтобы больше этого не делать. Я теперь и сам понимаю,

что нам нет смысла связываться с разведками чужих стран.

Махмуд-бек улыбнулся:

- Но мне ваш отец обещал помочь.

- Мы поможем... - сказал молодой вождь. - Я не знаю причин, которые побудили вас идти в горы, но

верю вам. Вы не принесете беды людям.

- Обещаю.

- Я верю... - повторил молодой вождь.

Он сидел так же гордо, величественно, как его отец. Юноша не позировал и не подражал никому. Он

очень был похож на отца. И отличался от него тем, что не только научился читать и писать, а и

разбираться в сложной обстановке своей страны и соседних государств.

Три дня прожил молодой вождь в доме одинокого чабана. И каждый день он беседовал с Махмуд-

беком. Разговоры касались не только взаимоотношений племен и положения в стране.

Но ни разу, ни одним словом молодой вождь не обмолвился о смерти отца. Он говорил об отце, как о

живом человеке, с которым совсем недавно виделся, советовался по всем вопросам жизни своего

племени.

Махмуд-бек все-таки спросил о последнем дне старого вождя.

- Когда меня выкрали, - опустив голову, глухо сказал юноша, - отцу передали это сообщение вместе с

ножом. Он сам... Быстро, не раздумывая. Он давно так решил. Он даже предупредил тюремного доктора.

Он ему поверил. Наверное, из-за вас...

Воспользовавшись откровением молодого вождя, Махмуд-бек спросил о событиях, которые

разыгрались в Северном городе.

- Я знаю только о стычке двух банд. Но мы скоро узнаем подробнее. Если это вам нужно.

- Нужно.

- Хорошо. Я пошлю человека... - пообещал молодой вождь.

Курбаши Кадыр первым прибыл в Северный город. Индус, хозяин мелочной лавчонки, прижившийся в

тихом месте, с почтением встретил долгожданного гостя. Караван с оружием пришел несколько дней

назад. Тяжелые, громоздкие тюки и ящики были аккуратно сложены в пустых худжрах.

Хозяин караван-сарая испуганно разглядывал новый товар. Даже он, недалекий человек, понял, какая

опасность нависла над его тихой, спокойной жизнью. Молчаливый индус превратил его в обыкновенного

покорного слугу. Индус слишком хорошо платил. И теперь было не ясно, кто хозяин в караван-сарае.

Сгрузив опасный товар, караван сразу же, без обычного в таких случаях отдыха, ушел в сторону

границы.

И вскоре появилась шумная банда курбаши Кадыра. Проходя мимо хозяина караван-сарая, курбаши

слегка, но с нескрываемым презрением ткнул камчой в огромный живот.

163

- Убери бурдюк. А то случайно выпустим жир...

Хозяин удалился в свою худжру и стал молить аллаха о возвращении спокойной, пусть бедной, жизни.

Между молитвой он находил возможность послать очередное проклятие покойному муфтию Садретдин-

хану, с которого начались все несчастья в благопристойном городе. Тень Садретдин-хана по ночам в

караван-сарае не давала покоя мирным мусульманам.

Люди курбаши Кадыра вскрывали ящики, восхищаясь, подкидывали новенькие винтовки, ловко

щелкали затворами. Когда хозяин караван-сарая вновь показался во дворе, один из бандитов

демонстративно прицелился в толстяка и громко скомандовал:

- Руки!

Хозяин потянул толстые ладони вверх, а бандиты, довольные шуткой, расхохотались. Одно

успокаивало хозяина, что шайка долго не задержится в караван-сарае и в крайнем случае завтра уйдет.

Но банда не успела уйти...

На рассвете ворвалась во двор другая шайка таких же головорезов. Они в упор расстреливали людей

курбаши Кадыра, которые испуганно выбегали из худжр. Кое-кто успел прийти в себя, схватиться за

оружие. Началась беспорядочная перестрелка.

Стремительность, внезапность налета помогли банде Карима Мухамеда одержать победу. Курбаши

Кадыр был убит в перестрелке. Оставшиеся в живых басмачи жались к глинобитным стенам, ожидая

своей участи.

Рядом с Каримом Мухамедом стоял Шукур Асимов. Они с усмешкой рассматривали пленных.

- Ну что с вами делать? - спросил Карим Мухамед и уже серьезно задал вопрос: - Кто согласен

служить великому делу?

Не все поняли, что это за «великое дело», которому надо служить. Поняли одно - можно спасти жизнь.

- Согласны! - раздались нестройные голоса. - Согласны!

- Дадите клятву… На коране... - решил Карим Мухамед. Но клятву дать они не успели. На караван-

сарай надвигались плотные ряды всадников. Шукур Асимов выхватил маузер. Но Карим Мухамед

остановил горячего помощника одним движением руки:

- Не надо. Разве не видишь!

Сопротивляться правительственным войскам было бесполезно. Шукур Асимов попятился назад. Он

медленно двигался к стене и вдруг исчез в каком-то проеме.

Среди арестованных бандитов Шукура не оказалось. Карим Мухамед позавидовал хитрому, ловкому

помощнику. Потом с горечью плюнул:

- Сволочь! Бросил! А Пулатходжаев заверял, что грудью прикроет. .

Со злости он первым назвал на допросе имена Усманходжи Пулатходжаева и кази Самата - самых

опасных людей, которые толкнули его на государственное преступление.

В «Гранд-отеле» жили почти одни иностранцы. Махмуд-бек осторожно шел по мягким, дорогим

коврам, подавляя желание остановиться и как следует осмотреться по сторонам. Трудно сразу

привыкнуть к богатой обстановке, к развязным, шумным американцам, к сдержанным англичанам, к

смущенным таким окружением восточным купцам.

Купцы с удовольствием бросились бы в первый попавшийся караван-сарай и наслаждались бы

обычной сутолокой, жирной едой, привычными соседями.

Неловко себя чувствовали купцы... Но надо потерпеть несколько дней. Потом и они смогут рассказать

землякам о роскоши, в которую довелось им окунуться. Купцы давали слишком щедрые чаевые.

Официанты и слуги кланялись, но особого почтения и страха не испытывали, как, например, перед

англичанами.

Много десятилетий страной правила Великобритания. И в таких гостиницах, как «Гранд-отель»,

конечно, были установлены законы «доброй старой Англии». Это только в военное время законы

нарушались появлением шумных или очень робких посетителей.

Фарида боялась выходить из номера. Она даже боялась прикоснуться к дорогой мебели, к черному

непонятному аппарату, который называли телефоном.

Ее поведение веселило Махмуд-бека. Он показывал на сверкающую отделку ванной, словно фокусник

крутил краны... И свежая, чистая вода, совсем не похожая на ту мутную из арыков и водоемов, хлестала

по мрамору.

Завтрак, обед, ужин приносил молчаливый слуга на широком подносе. Он ловко расставлял посуду,

раскладывал ножи, вилки, ложки... И так было много этой посуды, что не только Фарида, но и Махмуд-бек

терялся.

- Ничего, - смеялся он, - привыкнем и к такой жизни.

А Фарида с тоской смотрела на мужа. И был в главах один и тот же вопрос: когда мы поедем домой, в

Самарканд.

Махмуд-бек старательно избегал очередного разговора с Фаридой.

Но в «Гранд-отеле», в дорогом двухкомнатном номере, где не было слышно чужих шагов и стояла

непонятная, даже пугающая, чужая тишина, она ночью заплакала. Прижавшись к мужу, Фарида не

смогла сдержать слезы, ее била мелкая дрожь.

Все было у нее в жизни за это короткое время. Она видела Махмуд-бека молодым, стройным

человеком. Видела его в цепях, старым и больным... Они жили в тесных глинобитных домах с земляным

164

полом... А эти белоснежные простыни, мягкая постель, эти ковры и молчаливый слуга ее испугали. Она

почувствовала новую угрозу над жизнью любимого человека.

- Уедем! - сквозь слезы шептала она. - Уедем отсюда! Мне нельзя... больше...

- Почему? - насторожившись и не понимая последней фразы, спросил Махмуд-бек.

- Нельзя. У меня будет ребенок...

Она сообщила об этом торопливо и, повернувшись, уткнулась в подушку. Махмуд-бек гладил

открытые плечи и ласково успокаивал:

- Все будет в порядке. Все будет хорошо… Только успокойся! Только успокойся!

На следующий день пришел Аскарали. Фарида с надеждой посмотрела на старого друга: что он

скажет, Аскарали был весел. Он обнимал Махмуд-бека, хлопал его по спине.

- Совсем молодцом стал. Совсем богатырь...

Махмуд-бек и в лучшие времена был худощав, невысок ростом - словом не выглядел богатырем. Но

похвала друга ободрила его: значит, все в порядке, значит, ему предстоит довести дело до конца. Фарида

разочарованно вздохнула и ушла в спальню, прикрыв за собой дверь.

- Обедал? - спросил Махмуд-бек и потянул руку и звонку.

- Все! Все в порядке. Я, к сожалению, на несколько минут.

- Опять на несколько...

- Да. О твоем приезде сегодня же станет известно среди эмигрантов. У нас больше не будет времени

как следует поговорить. - Аскарали положил на стол пачку газет. Махмуд-бек невольно потянулся к ней. -

Потом. Я оставлю. Там, кстати, есть номер журнала «Милий Туркистон». Тебе будет любопытно узнать,

чем живет Туркестанский комитет в Берлине. Это уже шестидесятый номер...

- Развернулись...

- Узнаешь... - односложно ответил Аскарали. - Итак...

- Я еду через две недели. Этот срок определил молодой вождь.

Аскарали вытащил карту.

- Показывай.

- Меня будут ждать в селении. Вот здесь. Человек из его племени. - Махмуд-бек замялся. -

Шамсутдина придется оставить с Фаридой.

Аскарали непонимающе смотрел на друга.

- Тут. . - покраснев, как мальчишка, пробормотал Махмуд-бек. - Дело в том... У нас, наверное, будет. .

- Сын! - не сдержался Аскарали. - Вот и хорошо! Замечательно!

- Тише! - умоляюще прошептал Махмуд-бек, глазами показывая на дверь спальни.

Аскарали кивнул, поднял ладонь: понимаю, понимаю.

- Ничего, - сказал он. - Снимем здесь квартиру. Или отправить? Ну, в Турцию...

- Не поедет. . - уверенно сказал Махмуд-бек.

- Тогда будет ждать здесь. А ты пойдешь один. У тебя, надеюсь, будет сильный, преданный спутник.

- Да... Молодой вождь не должен подвести.

- Значит, через две недели? - зачем-то переспросил Аскарали.

- Через две... Сойдет снег в горах. Сейчас дороги закрыты.

- Через неделю, - вдруг твердо заявил Аскарали.

- Почему?

- Потому что здесь... - Аскарали показал на карту. - Вот здесь... Фирма «Моррисон» строит

водохранилище. Здесь живут и наши туркестанцы. Совсем рядом. Фирма не только строит. Кое-кто из

работников фирмы занят подбором кадров для заброски к нам. Кого-то они, кажется, нашли. Возьми его

с собой. Доведи до Джанибека.

- Придется...

- Ну вот и все. Я тоже буду ждать тебя. А сейчас из всей этой пачки можешь посмотреть одну газету.

По торжествующему тону Махмуд-бек понял, какой подарок ему преподнес Аскарали.

Махмуд-бек быстро нашел «Правду». На первой странице был приказ Верховного

Главнокомандующего. «...Войска 8-го и 2-го Украинских фронтов овладели столицей Австрии Веной...»

- А как выглядит салют? - спросил Махмуд-бек.

- Не знаю... - сказал Аскарали. - Наверное, красиво.

Махмуд-бек жадно читал сообщения из городов страны. И вдруг - Самарканд... Завод «Красный

двигатель» перевыполнил план... Фамилии комсомольцев. Наверное, совсем молодые ребята.

Сколько прошло минут? Сколько часов? Махмуд-бек увидел протянутую руку Аскарали. Друг

осторожно отнимал газету:

- Все! Все!

- Я потом уничтожу! - поклялся Махмуд-бек.

- Мне будет спокойнее, если я ее унесу... Все!

Короткая встреча с Родиной. Именно - все! Через неделю снова степь. Сигнальные костры. У костров

будут ждать новые, незнакомые люди...

Один из инженеров фирмы «Моррисон» сам пришел в поселок эмигрантов. Он искал встречи с

Махмуд-беком.

165

В маленькой комнатке шел разговор о судьбах мира, о большой, страшной войне. Инженер заглянул в

открытую дверь. Недалеко от дома плясало пламя костра.

- Видите, без конца человек подбрасывает саксаул в огонь. Иначе даже чаю не вскипятишь...

И он, довольный сравнением, засмеялся.

- Надо подбрасывать... - согласился Махмуд-бек.

Начало серьезному разговору было положено.

- Мы о вас немного знаем, - сказал инженер. - Поэтому я так смело пришел к вам.

Махмуд-бек опустил голову.

- Один вы не сможете долго удерживать огонь.

- Не смогу... - опять согласился Махмуд-бек.

- Вам нужна помощь сильных друзей.

- Они нас часто подводили.

- Увы! - развел руками инженер. - Такова жизнь. Иногда люди подводят не по своей воле.

- Бывает.

- Вы с моими друзьями уже встречались, - деловито продолжал инженер. - Думаю, что наша дружба

продолжится.

- Хорошо бы...

- Вы идете в горы?

Махмуд-бек промолчал.

- Это, конечно, ваше дело. В него мы не вмешиваемся...

Они всю жизнь, всю долгую историю вмешивались в чужие дела. Об этом Махмуд-бек тоже

промолчал.

- Возьмите человека, - попросил инженер. - Помогите перебраться через горы туда, к Советам.

- Я подумаю...

- Подумайте, - спокойно согласился инженер.

Как и предполагал Махмуд-бек, инженер оставил деньги на «святое, великое дело».

Проводник не высказал удивления, что с ними пойдет третий человек. Он беспрекословно подчинялся

Махмуд-беку, выполняя приказ молодого вождя.

- Будет труднее... - сказал он. - К Живому Богу его не следует вести.

- Ты прав, - ответил Махмуд-бек.

Третий путник догнал Махмуд-бека через день.

- Я от «Моррисонов», - представился парень.

Махмуд-бек видел его в поселке мельком. Он даже не подумал, что выбор падет на этого тихого,

ничем не приметного парня. За всю дорогу парень не проронил ни слова, даже старался не смотреть на

Махмуд-бека, будто пытался скрыть свою неприязнь.

Насколько хорошо Махмуд-бек стал разбираться в людях, тот парень, кажется, решил перехитрить

своих «Моррисонов». Ему просто нужно отсюда уйти. Нужно добраться до родной земли.

Это пока было только предположение.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

О положении на фронте в последние месяцы Великой Отечественной войны я получал информации

из местных газет, от сведущих людей. Но о том, что происходит в тылу, в моей республике, я знал очень

мало. Сведения до меня доходили редко, особенно в тюрьму.

Впоследствии по газетам прошлых лет и особенно из поездок по Узбекистану я мог представить, какие

огромные работы велись во всех уголках родного края.

В тяжелый 1943 год Узбекистан приступил к строительству одной из крупнейших в СССР

гидроэлектростанций - Фархадской ГЭС.

Вот короткое сообщение в одном из номеров республиканской газеты:

«Усилиями молодежных бригад был подготовлен котлован, потребовавший выемки 100 тысяч

кубометров земляных работ и кладки свыше 20 тысяч кубометров бетона».

Примеры высокого патриотизма, стойкости и воли приводятся в коротких информациях.

На строительство Нижнебозсуйской ГЭС пришел Алимджан Карабаев. В боях с немецко-фашистскими

захватчиками комсомолец лишился зрения. Никакие уговоры не могли изменить решение Алимджана.

Он настоял на своем и получил работу по выемке земли.

В сводках о сборе хлопка указывались сотни фамилий комсомольцев и коммунистов, сдавших в 1944

году по 10 000 и более килограммов «белого золота». Это при ручном сборе.

Поэт Султан Джура, которого я хорошо знал в юности, погиб за освобождение Белоруссии. Он

присылал с передовой в Узбекистан стихи о весне, о людях, которые помогают фронту своим трудом.

Так в эти тяжелые годы жила моя республика.

ГОРНЫЕ ТРОПЫ

Они поднимались неторопливо...

166

Цокали копыта маленьких лохматых лошадей. Неказистые на вид животные были выносливыми,

чуткими. Не обращая внимания на клокочущую воду, которая пенилась тут же рядом, на стремительные,

жутковатые обрывы, лошади находили надежный путь. Полностью доверившись их чутью и

осторожности, дремал в седле проводник. Дремал как-то странно. Он сидел прямо, вытянувшись, ни разу

не покачнулся и не склонил голову.

Проводнику лет двадцать пять. Он, наверное, вырос в седле и не впервые пускается в такой долгий,

опасный путь.

На перевалах едва заметные извилистые тропки расползались в разные стороны. Не было случая,

чтобы проводник задумался хотя бы на минуту. Он точно, безошибочно выбирал нужную. Махмуд-бек

хотел спросить, в который раз тот идет к Живому Богу, но удержался.

Проводник разговаривал мало. А о делах вообще молчал. Он понравился Махмуд-беку с первого дня

знакомства, когда внизу, в небольшом поселке, они вместе покупали этих лошадей. Выбирал проводник.

Он не хлопал лошадей, не трепал их гривы, не рассматривал зубы, а просто погладил одну по шее и

остался доволен:

- Хорошие... - коротко определил проводник. - Надо покупать. - Потом спросил о цене и, услышав

ответ, опять коротко сказал: - Надо платить.

Хозяин, получив деньги, бережно спрятал их в поясной платок, прочитал молитву и пожелал путникам

счастливого пути. Потом передал завернутый в грязноватую тряпицу солидный комок местного сыра.

Проводник, вероятно, почувствовал недоумение Махмуд-бека по поводу этой сделки, прошедшей

несуетно и быстро.

- Здесь честные люди, - позже объяснил он. - Хорошие люди. Не такие, как в городе. Эти лошади

стоят ваших денег.

Третий спутник молча выложил нужную сумму за свою лошадь. Расплачивался он небрежно, будто

всю жизнь так ловко орудовал солидными ассигнациями.

- Хозяин даже не пересчитал деньги, - потом вспомнил проводник. - Он тоже привык верить людям.

Молодой вождь дал Махмуд-беку не только сильного, опытного, но и умного проводника.

- Не слишком ли медленно мы двигаемся? - однажды спросил Махмуд-бек.

- Мы идем вслед за весной... - ответил проводник. - Она в горах не спешит. .

Он даже сам не почувствовал, сколько поэзии было в его ответе.

Травы упрямо, но с какой-то опаской, еще не доверяя первым теплым лучам, пробивались, лезли из-

под камней, из угрюмых, сырых расщелин. А дальше уже покачивались голубоватые, синие, желтые

цветы. Краски становились сочными, яркими... По торопливым ручьям, по бешеному рокоту небольших

пенистых речек проводник определял, что творится там, на высоте. Весна настойчиво и все смелее

будила этот край.

На привалах лошади возбужденно встряхивали лохматыми гривами, жадно раздувая ноздри, тянулись

к свежей траве. За зиму им надоело хрустеть сеном.

Трава была напоена весенними ливнями, соками пробудившихся гор. Махмуд-бек сорвал несколько

травинок, сжал пальцами и почувствовал, как скользнули капли...

Портил настроение третий спутник. Чувствовалось, что он не нравится и проводнику, хотя тот

открытого неудовольствия ни разу не высказал.

На привалах спутник устраивался в сторонке, разворачивал свой узелок с продуктами. И почему-то,

хотя никто его не торопил, жадно ел, запивая холодной водой жирную баранину.

А проводник молча разжигал костер, в потемневшем кумгане кипятил чай. Покосившись на Махмуд-

бека и словно получив его молчаливое согласие, он подносил пиалу угрюмому, странному юноше.

Разве так люди ведут себя в длинной, опасной дороге! Смешной человек... Он так может погибнуть,

если останется один. И никому не нужна его баранина. Смешной... От чая отказывается.

Казалось, что все это хочется проводнику высказать вслух. Но он никогда не вмешивается в чужие

дела, да еще в присутствии старшего, в присутствии человека, которому он обязан служить.

- Как тебя зовут? - спросил Махмуд-бек у странного спутника.

Тот испуганно замигал. Он боялся, что за первым вопросом мог последовать второй, третий...

- Адхам, - прошептал он.

- Узбек?

- Да.

- Почему же ты забыл обычаи своего народа? - вздохнул Махмуд-бек.

- Какие? - растерянно спросил Адхам.

- Эх ты... Разве об обычаях народа рассказывают. Их от матери, от отца перенимают.

Адхам опустил голову:

- Я не помню ни матери, ни отца.

Махмуд-бек взял у проводника пиалу с чаем, выплеснул его, налил свежего, горячего и спокойно

предложил:

- Выпей чай, Адхам, уже становится прохладно.

Юноша поднялся, нерешительно шагнул к Махмуд-беку и взял пиалу.

Третью ночь они провели в горах. Махмуд-бек чувствовал, как ноет правая нога. Его врач

предупреждал: опасаться сырости.

167

- Поселки впереди будут? - спросил Махмуд-бек.

- Мы их обойдем, - просто объяснил проводник.

- Почему?

- Там сейчас много чужих людей.

Махмуд-бек понял, о ком говорит проводник. Но что здесь делают англичане, американцы?

Проводник пнул ногой первый попавшийся камень.

- Собирают кусочки вот от таких. От скал тоже...

Конечно, не хотелось бы встречаться с чужими людьми. Но вместе с тем следовало взглянуть на этих

«геологов», на их работу. Слишком близко они подходят к границе.

- Знаешь что, - сказал Махмуд-бек, - пойдем через поселки.

- Хорошо, хозяин, - согласился проводник, - там дорога лучше.

Дорога была такой же трудной, еле заметной. Но к вечеру они почувствовали запах дыма, услышали

далекое, приглушенное блеяние овец. У огромного валуна проводник остановил группу.

- Видите! - показал он камчой вперед.

Махмуд-бек ничего не видел. Он смотрел до рези в глазах, но перед ним вставал лишь туман.

- Что там? - спросил Махмуд-бек.

- Человек. В руках дурбин. - Проводник засмеялся: - Я раньше верил, что в дурбин можно все увидеть.

Через горы... А мы сейчас так пройдем, что англичанин не заметит нас.

О силе обыкновенного бинокля проводник, наверное, слышал от памирцев. Здесь рождались легенды

о волшебных свойствах дурбина, через стеклышки которого можно увидеть даже сказочную страну. По-

разному называется эта страна у язгулямцев, ваханцев, шугнанцев, сарыкольцев. Одни называют страну

Шаполь, другие - Шапот, третьи - Шпал.

- Ты видел... ее? - улыбнулся Махмуд-бек.

- Не-е, - протянул проводник. - Я вижу очень далеко без дурбина. Нет такой страны...

- Она есть, - сказал Махмуд-бек.

- Где? - весело спросил проводник.

- У каждого своя, родная.

Проводник пожал плечами. Адхам слышал весь разговор, но даже не повернулся.

О какой стране думает он? Неужели юноша действительно ждет той минуты, когда перейдет границу?

Несколько раз Махмуд-бек замечал, как Адхам жадно рассматривал границу, привставая на стременах.

За долгие годы на чужбине Махмуд-бек часто провожал людей на советскую сторону. Какой бы

выдержкой и храбростью они ни отличались, подходя к границе, выдавали себя беспокойством,

тревожным состоянием. Вот и Адхам так же выдает себя. Он очень хочет вырваться из чужого мира. Но

Махмуд-бек не может еще поверить этому юноше.

Адхам может, конечно, пригодиться. Как он старательно запоминает каждое слово Махмуд-бека. Пусть

запоминает. .

Возможно, пока Махмуд-бек спустится с гор, его молодой спутник выложит все чекистам о скрытых

тропах, о становище Джанибека-кази.

Пусть запоминает. .

Нога болела. Проводник заметил это по лицу Махмуд-бека.

В теплом, пропахшем дымом доме с низкими законченными потолками было уютно и спокойно.

- Я позову мулло.

У памирцев мулло - просто грамотный человек. Он, конечно, может и прочесть молитву, и оказать

действенную помощь.

Мулло был нестарым и, видно, знающим человеком. Он осторожно стал толочь две драгоценные

горошинки в глиняной пиале. Потом добавил какие-то травы, налил горячее молоко, всего несколько

капель. И стал натирать ногу Махмуд-беку. О своем лекарстве мулло ничего не сказал, но Махмуд-бек

догадался, что в снадобье был змеиный яд.

- К утру пройдет. . - коротко сказал мулло. И только после этого прочитал молитву.

Утром мулло даже не спросил о самочувствии больного. Он был уверен, что ночь прошла

благополучно, гость может двигаться дальше, по своим делам.

- Я вот принес вам... - сказал мулло и протянул кусочек бересты памирской березы.

На ней было нацарапано несколько слов молитвы. С такими амулетами можно часто встретить людей

в горах.

Махмуд-бек серьезно принял амулет и спрятал его на груди.

Щедрую плату мулло долго не хотел брать, но Махмуд-бек настоял на своем. Снова послышалась

молитва, а на прощание мулло деловито, как хороший врач, посоветовал:

- Избегайте простуды. В горах не надо ночевать.

Проводник ничего не возразил. Он задумался: успеют ли они до ночи дойти до следующего

поселения. Мулло объяснил, как лучше и быстрее добраться.

- Там есть чужие люди? - спросил проводник.

- Их сейчас много... - вздохнул мулло. - Что поделаешь?

Махмуд-бек понимал местный язык. Здесь, на Памире, многие диалекты относятся к

восточноиранской языковой группе.

168

- Давно появились чужие люди? - спросил он.

- Появились... - неопределенно ответил мулло и, простившись с гостями, ушел.

Проводник сумел незаметно вывести Махмуд-бека и Адхама из поселка. Уже за поселком Адхам

попросил:

- Можно мне вернуться?

- Что случилось?

- Я только взгляну на тех... ну... на пять минут. - У него были какие-то свои соображения.

Вскоре Адхам догнал Махмуд-бека.

- Те? - спросил Махмуд-бек.

Адхам вздрогнул от неожиданного вопроса.

- Из «Моррисонов»?

- Да... Один бывал у нас, там, внизу... - сказал Адхам.

Больше он не вспоминал о чужих людях. Итак, фирма «Моррисон» пытается надежно обосноваться в

горах.

И Адхам больше, чем думал Махмуд-бек, знает о делах и людях этой фирмы.

В полдень они подошли к роднику. Лошади очень хотели пить. Почувствовав воду, они замотали

гривами. Но у родника были люди, шло пиршество. Недавно, часа два назад, здесь зарезали барана.

- Мазар... - коротко объяснил проводник и выжидающе посмотрел на Махмуд-бека: что будем делать?

Конечно, неплохо остановиться рядом. Все равно эти люди пригласят на обед, да благотворительное

угощение.

- Мазар... - повторил проводник.

Обычно так называют священную могилу, мавзолей на могиле. Махмуд-бек слышал, что у памирских

исмаилитов мазаром может служить и дерево, и родник. Разумеется, именно из этого родника пил Али,

зять пророка Мухаммеда. А может, он, Али, обожествляемый исмаилитами, создал родник.

- Остаемся... - сказал Махмуд-бек.

Проводник не ошибся. Он знал местные обычаи. К путникам двинулся самый старый человек и

пригласил добрых людей разделить скромное угощение.

Куски баранины были мягкими, сочными. Чай, вскипяченный вместе с молоком, помогал успешно

управляться с обильным обедом. За всю дорогу Махмуд-бек еще ни разу так вкусно и сытно не ел. Это

был ханский обед. И давали его простые, незнакомые люди. У них большая беда и большая просьба к

Али. А путники, разделив угощение, помогут донести молитвы до пророка.

Не хотелось уезжать от родника, подниматься вновь в неудобное, осточертевшее седло.

Грело солнце, ласковое и доброе. Подложив руки под голову, Махмуд-бек задремал. Во сне он видел

белое легкое облачко, которое будто зацепилось за вершины, медленно, величаво поплыло над краем,

где слегка гнулись, шелестели тополя. А за деревьями лежали ровные, аккуратные квадраты полей. Этот

край совсем близко, еще пять-шесть дней пути.

Ах, если бы Махмуд-бек был на месте Адхама, он давно загнал бы лохматую лошадку. Но Адхам

пытается скрыть свое нетерпение. Он ловит каждое слово Махмуд-бека и все с большим интересом

поглядывает по сторонам. За короткое время встретилась третья группа чужеземцев. Теперь не было

сомнения: идут изыскательские работы. Вероятно, когда-нибудь хорошая дорога проляжет вместо этих

троп к границе советской Средней Азии.

Адхам, видно, понял, насколько важны сведения о стратегической дороге чужеземцев. Не ради горных

племен и народностей старается иностранная фирма.

Махмуд-бек при Адхаме переспрашивал названия населенных пунктов. Проводник знал эти названия

на местных диалектах и на языке страны. Так будет легче в случае надобности на любой карте

проложить трассу будущей дороги.

Сейчас три всадника продолжали двигаться по узким тропам. По таким узким, что проводник, прежде

чем ступить на тропу, сложив ладони рупором, кричал:

- Остановись! Остановись!

И если оттуда, с другой стороны тропы, не следовало ответа, он взмахивал камчой и лошадки

уверенно двигались дальше. Так он предупреждал неожиданных путников, которые могли двигаться

навстречу.

В далеких, пустынных горах однажды они встретили человека в старом, залатанном халате. Под

халатом у него была спрятана винтовка. Но даже оружие не делало путника воином. Жалкий,

оборванный человек осмотрел Махмуд-бека с восхищением. Особенно задержал взгляд на крепких

великолепных сапогах. Такую обувь он видел нечасто.

Махмуд-бек попросил проводника угостить случайного встречного путника. Тот вытащил черствую

лепешку и кусок баранины. Человек был голоден. Но он не набросился на угощение, принял его с

достоинством, завернул в поясной платок.

Махмуд-бек протянул деньги, кивнул на стоптанные сапоги, потрепанный халат.

- Купишь там, внизу.

- Спасибо, господин, - ответил путник. - Не надо. Их отнимут бандиты. Моя дорога дальняя. -

Поклонившись, он шагнул к тропке и тоже крикнул: - Остановись!

169

Только эхо повторило это слово. Путник пошевелил губами, прочитал первые строки молитвы и

зашагал дальше.

- Здесь есть бандиты? - спросил Махмуд-бек.

- Где их нет, хозяин... - вздохнул проводник.

- А мы?

- Нас они не тронут. А он... - проводник кивнул на Адхама. - Он один не дошел бы. У него есть деньги.

Проводник по-прежнему был недоволен тем, что к ним присоединился Адхам. Молодой вождь

племени решил больше не связываться с такими людьми, как Адхам. Но, увы, Махмуд-бек дал согласие.

И он должен подчиниться.

Это был хороший дом, крепкий и теплый. Вдоль стен тянулись глинобитные нары, разделенные на

отсеки. На них памирцы сидят и спят. Слева от входа - находятся малые нары. А напротив - большие.

Они занимают все пространство стены. Махмуд-бека и Адхама усадили на почетное место, ближе к

очагу.

Хозяин подал на глиняном блюде жареные зерна пшеницы - ритуальное угощение памирцев. И в то

же время сытная пища. Ее когда-то в старину давали ослабевшим людям, прошедшим долгий путь.

Махмуд-бек вспомнил, что у киргизов эти зерна называются бадрак. Есть легенда, как вождь выдавал

своим людям, одолевшим очередной перевал, по зернышку. Именно одно зернышко помогало

преодолеть и следующий перевал.

Зерна оказались вкусными. Махмуд-бек, с удовольствием похрустев ими, осматривал комнату с

низким потолком. Хорошо бы сейчас лечь на эти нары, вытянуть затекшие ноги и как следует выспаться.

Однако еще далеко до блаженных минут. Предстоит неспешный разговор.

В длинных цветистых фразах, конечно, промелькнут интересные факты, имена. На прямой,

конкретный вопрос при таких встречах никогда не получишь ответа. Вопросы насторожат хозяина. Да и

этот неторопливый разговор возник не сразу: хозяин хлопотал у очага.

- Ош... - не скрывая гордости, сообщил он проводнику.

Он имеет возможность сварить для гостей ош - суп с лапшой, приготовленной из бобовой муки, одно

из самых богатых и вкусных угощений у памирцев. Пусть люди знают, в каком они оказались доме!

Очень хотелось спать... Махмуд-бек старательно разглядывал комнату. Надо было заставить себя

отвлечься чем-нибудь. Заплакал ребенок. Его колыбель, грубоватая, но, видно, прослужившая не одному

поколению, стояла почти рядом.

Хозяин открыл дверь и кого-то позвал. Вошла женщина с миской, в которой был толченый,

просеянный сушеный навоз. Она ловко одной рукой подняла ребенка, уложила на нары. Из колыбели

собрала влажный навоз, заменила новым, осторожно, равномерно высыпав его из миски. Навоз,

вероятно, впитывает влагу, согревает ребенка.

Так же молча женщина ушла. Ребенок несколько раз пискнул и засопел.

Скрипнула дверь. Вошел благообразный, медлительный старик.

- Халифа, - шепнул проводник и торопливо поднялся с нар.

Халифа - важная фигура в поселке. Он не только священнослужитель, но доверенное лицо кира -

главы религиозной общины исмаилитов.

С хозяином халифа обменялся рукопожатием. После чего хозяин поцеловал каждый свой палец

правой руки. Гостей халифа поприветствовал обычным поклоном.

Разговор начался с незначительных тем - с погоды, с цен на базарах, которые, как праздники, бывают

очень редко. И к поездке на базар люди готовятся несколько месяцев. Такая подготовка шла сейчас и в

этом горном селении.

Только часа через полтора, когда подали ош, халифа сообщил Махмуд-беку, что его - наверное, его! -

разыскивает человек. Этот человек шел за ними из долины... И, конечно, может подождать до утра, если

так будет угодно господину, занятому важным делом, как он слышал, решившим навестить Живого Бога.

Махмуд-бек спокойно отпил из миски обжигающий ош, качнул головой. Да, пожалуй, встречу с

человеком можно отложить до утра. Не этими мирскими делами заняты его сердце и голова. Однако...

- Человек проделал длинный путь. Было бы большой неучтивостью откладывать встречу.

- Да... - согласился халифа.

- Да... - подтвердил хозяин.

Но никто не кинулся звать нового гостя. Все наслаждались похлебкой, с присвистом тянули тонкие

ниточки бобовой лапши. Хозяин был щедрым человеком. Он угощал с подчеркнутой медлительностью. И

казалось, этим ниточкам лапши не будет конца.

Надо было терпеливо ждать.

Человек, проделавший долгий путь вслед за ними, шел с большой новостью.

Халифа прочитал молитву, пожелал гостям и хозяину дома спокойной ночи. Махмуд-бек, стараясь не

выдавать своего нетерпения, ждал, когда появится гонец.

Надо было вести какой-то разговор, заполнять пустыми словами это драгоценное время. Через

несколько минут скрипнула дверь. Парень, казалось, влетел в комнату. Увидев спокойных людей, он

смущенно потоптался, разглядывая комнату. Потом, прислонив винтовку к стене, поздоровался. С

проводником, как с человеком своего племени, он обнялся, спросил о самочувствии. Проводник усадил

гонца и вопросительно посмотрел на Махмуд-бека: здесь же чужие люди.

170

Хозяин уже занимался своим делом: перетаскивал посуду. Адхам понял неловкую паузу и поспешил

выйти из дому.

- Что случилось? - спросил проводник у своего земляка.

- Сейчас... - ответил гонец.

Ему нужно было восстановить в памяти весь рассказ, который он с большим вниманием выслушал от

вождя. Надо начать с этого рассказа, а затем сообщить главную новость.

Гонец слишком добросовестно выполнял поручение. Рассказ был длинным. Почти после каждой

фразы подчеркивалось: как сообщили порядочные люди, что видел один честный человек.

Из этого потока фактов и событий Махмуд-бек смог представить картину событий, которые произошли

после его отъезда из столицы.

К дому кази Самата подошла большая группа эмигрантов, которую возглавлял чайханщик. Люди

проклинали бывшего сподвижника Джанибека-кази, требовали, чтоб он убирался из города, не мешал

жить бедноте.

Расталкивая толпу, вскоре появились полицейские. Офицер, узнав, в чем дело, попросил всех

разойтись.

- Вы правы, - сказал он и махнул рукой на дом, - этот человек мешает всем жить. И нам...

Толпа притихла, расступилась. Кази Самата вывели из дому. Старик шел опустив голову, он не мог

смотреть людям в глаза, не мог у кого-нибудь просить защиты. Чайханщик увел толпу к Старому караван-

сараю.

- К Старому? - переспросил Махмуд-бек.

- Да, господин.

Махмуд-бек, кажется, догадался о причине появления гонца.

- Ну и что?

- В Старом караван-сарае искали еще одного человека. Искала и полиция.

- Не нашли? - прошептал Махмуд-бек.

- Не нашли, господин. Тот. Его зовут. . - гонец наморщил лоб.

- Усманходжа, - подсказал Махмуд-бек.

- Да, господин. Его зовут Усманходжа.

- Это просил передать вождь?

- Да, господин. Вождь просил передать, что Усманходжа бежал, и, наверное, к Джанибеку-кази.

Вот с такой новостью шел гонец. Пулатходжаеву удалось ускользнуть и на этот раз.

И он, вероятно, идет где-то сзади.

- Ты не слышал об этом путнике?

- Нет, господин. О том, где вы проходили, я слышал.

- Через сколько дней Усманходжа может быть здесь? - спросил Махмуд-бек у проводника.

Он ожидал конкретного ответа, который успокоил бы его: через два, через три дня. Проводник

подозрительно молчал, опустив голову.

- Здесь горы, хозяин… - неопределенно сказал проводник.

Они замолчали. Надо было принимать решение. Надо было немедленно двигаться дальше.

- Ты знаешь горы хорошо, - сказал Махмуд-бек, - могут ли нас обогнать? Прийти к Джанибеку

первыми?

Проводник продолжал молчать.

- Ну? - торопил Махмуд-бек.

- Я хорошо знаю горы... - задумчиво проговорил проводник. - Но ведь могут найтись люди, которые

знают лучше.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

«К середине 1924 года на левобережье Вахша оперировало более десятка басмаческих шаек. Их

возглавлял Ибрагим-бек - узбек из локайского племени Исан Ходжа, бывший конокрад, назначенный

эмиром бухарским «главнокомандующим войсками ислама» в Восточной Бухаре». Так пишет в своих

воспоминаниях «Ранние зори Таджикистана» (1968 г.) участник гражданской войны в Средней Азии М. С.

Топильский.

В его книжке я встретил имена некоторых курбаши, которым удалось уйти за рубеж. Многие из них

продолжали строить планы о вторжении на советскую территорию. А разработка таких планов

начиналась еще в двадцатые годы, когда «воины» того же Ибрагим-бека, как и других курбаши, были

выброшены за пределы нашей страны.

Еще раз обращусь к книге Ю. А. Полякова и А. И. Чугунова «Конец басмачества». Вот что они пишут о

положении Ибрагим-бека в 1929 году в соседней стране:

«Однако реализация планов вторжения на советскую территорию затруднялась вследствие позиции

официальных афганских властей. В соответствии с условиями советско-афганских договоров афганское

правительство запретило басмачам осуществлять антисоветские вылазки с территории Афганистана.

В связи с этим Ибрагим-бек собрал новое совещание с участием 200 басмаческих курбаши, где им

была дана установка - до особых указаний границу не переходить.

171

...Тем временем втайне от афганских властей англичане продолжали снабжать басмачей оружием и

боеприпасами. 20 июня в 3 часа ночи из английского консульства в Мешхеде в сопровождении двух

сотрудников отправились на территорию Афганистана пять машин под иранскими флагами с оружием и

боеприпасами, предназначаемыми для басмачей».

Известно, чем кончились попытки Ибрагим-бека и других курбаши вторгнуться на территорию нашей

страны.

Однако еще сохранялись вооруженные банды, которые продолжали получать помощь со стороны

иностранных разведок и в тридцатые и в сороковые годы.

Мы должны были знать о планах этих банд, где бы они ни прятались: на чужой территории, в горах

или в пустыне.

ЖИВОЙ БОГ

О нем ходили легенды... И трудно было отличить, где правда, а где невероятный вымысел,

рожденный безудержной фантазией исмаилитов.

Ага-хану приписывались великие дела, безграничная доброта к верующим, забота о племенах,

разбросанных в горах.

Ага-хану прощались мирские забавы и грехи. О них даже не говорили, не вспоминали. Ну и что, если

он пускается в дальний путь, в какой-то непонятный Лондон? Значит, нужно. Ну и что, если он женился

на англичанке? Значит, нужно.

За длинную дорогу Махмуд-бек услышал от проводника несколько самых достоверных историй. Эти

истории Махмуд-беку рассказывал еще старый вождь в тюремной камере. А вождь сам был свидетелем

многих событий.

Однажды люди большого горного племени принесли много золота. Они построили огромные весы. И в

присутствии верующих попросили Ага-хана взойти на одну чашу весов. На другую положили золото... Так

этот драгоценный металл, которым определили вес Живого Бога, стал сразу дороже в десятки раз, чем

он стоил совсем недавно, полчаса назад.

Золото продавали граммами верующим, богатым людям. Горное племя получило огромную прибыль.

К Ага-хану трудно пробиться бедному человеку. Но иногда добреет Живой Бог и разрешает пропустить

первого же посетителя.

- Что у тебя? - спросил Ага-хан одного бедняка.

- Вот! - показал бедняк свои лохмотья. - Не знаю, как дальше жить.

- Жить надо... - посоветовал Ага-хан.

- Но как? - опять спросил бедняк.

- Очень просто. Я тебе помогу.

- Я за этим и пришел, владыка... - поклонился бедняк.

- Встань! - приказал Живой Бог. - Возьми вон ту чашку и принеси мне воды.

Бедняк немедленно выполнил незначительную просьбу.

Ага-хан взял чашку, отпил один глоток. Присутствующие при этой церемонии замерли.

- Теперь возьми чашку. Иди... Ты будешь богатым и счастливым.

Осторожно, опасаясь пролить хотя бы каплю воды, которая отныне стала святой, бедняк вышел с

глиняной чашкой в вытянутых руках.

Слух о святой воде опередил бедняка. За каждую каплю ему предлагали бешеные деньги, дорогие,

редкие вещи. В свой поселок человек вернулся на хорошем коне, в дорогой одежде, с деньгами. Он вез с

собой остаток воды на донышке чашки. И эта вода охраняла его от самых дерзких бандитов.

В поселке люди приходили смотреть на чашку, на святую воду. И конечно, приходили не с пустыми

руками.

О благе своих подопечных Живой Бог не думал. Но Махмуд-бек знал, что с ведома Ага-хана и при его

помощи банда снабжается иностранным оружием. Ага-хан держит под своим контролем все тропы,

ведущие к советской границе. Именно с ведома Живого Бога живет и процветает шайка Джанибека-кази.

Ага-хан служит Великобритании. Любой свой поступок он может оправдать перед верующими.

Может. . Но не будет. Разве Бог обязан перед кем-нибудь оправдываться?

Без благословения, без разрешения Ага-хана нельзя ничего сделать в горах Памира. И даже с

опытными проводниками Махмуд-бек не сможет добраться до становища Джанибека.

Какая-нибудь случайность, например шальная пуля или просто камень, приостановят движение

маленькой, никому не известной группы.

Ага-хан должен знать планы этой группы.

Поселок, где возвышался огромный, неуклюжий дворец Ага-хана, был прикрыт горами от злых ветров.

Здесь находилась широкая базарная площадь, на которой тосковало несколько упрямых продавцов.

Настоящий базар здесь бывает два раза в год. С гор спускаются люди. Они продают и покупают, а

точнее, меняют вещи и продукты, запасаются самым необходимым на долгую зиму, на рабочее лето.

Махмуд-бек и Адхам остались в маленьком пустом караван-сарае.

- Сидите здесь, - предупредил проводник.

В поселке каждый новый человек хорошо заметен. И нужно ли шляться по базарной площади,

обращать на себя внимание жителей и верующих, пришедших на поклонение к Ага-хану.

172

- Был бы Живой Бог здоровым и в хорошем настроении... - прошептал, словно молитву, проводник.

Он потоптался у двери, смущено поглядывая на Махмуд-бека.

- В чем дело? - спросил Махмуд-бек.

- Хозяин, до Живого Бога трудно дойти. Там столько слуг! Охрана! Меня пропустят, но долго буду

идти...

Махмуд-бек вытащил деньги, отсчитал несколько ассигнаций.

- Английские? - спросил проводник.

- Да, настоящие английские.

- Их любят они... - сообщил проводник и, спрятав деньги, ушел добиваться для Махмуд-бека приема у

Живого Бога.

Адхам покосился на дверь и, расстелив халат, решил лечь. Он избегал оставаться наедине с Махмуд-

беком. Адхам старался не выказывать своих чувств к этому человеку, но и не умел их прятать.

Единственным спасением для Адхама были привалы и ночевки. Он притворялся усталым, ложился и

моментально закрывал глаза.

Сейчас Махмуд-бек не дал ему повернуться к стене.

- Хотелось бы увидеть Живого Бога? - спросил он.

- Интересно, - не очень уверенно ответил Адхам. Он старательно сворачивал рукава халата,

подкладывая их в изголовье.

- Владеть огромным краем... - покачал головой Махмуд-бек. - К тому же люди на тебя молятся...

Адхам не поддерживал разговора. Плохо, если он задержится у Джанибека на несколько дней. Его

могут раскусить, и не вырвется парень на родную землю. Да и Махмуд-бек не сможет ему помочь. И

сейчас он мог только рассказать Адхаму о могущественном Ага-хане, который так поддерживает их,

бедных мусульман. Адхам слушал его с большим вниманием. Он, видимо, старался запомнить факты,

населенные пункты, людей, которые встречались с Живым Богом перед уходом к Советам.

Махмуд-бек говорил медленно, повторяя имена и даты, восхваляя Ага-хана, Джанибека - всех, кто

решил посвятить жизнь «освобождению» Туркестана. Неожиданно прервав рассказ, Махмуд-бек

нахмурился и недовольно сказал:

- Разболтались мы. Пойди отыщи хозяина. Пусть готовит хороший ужин.

Ага-хан был удивительно тучный, с красным лицом, с маленькими, внимательными глазками. О своей

вере Живой Бог не распространялся. Он заговорил о судьбе народов Востока, о беспощадной борьбе с

неверными.

Ага-хан старался быть предельно сдержанным, говорил коротко, весомо. Но порой он забывался. И от

волнения еще больше краснел, терял свой величественный, как подобает богу, вид.

Он рад был приезду Махмуд-бека Садыкова, ближайшего помощника муфтия Садретдин-хана. Вести

о делах этих людей дошли до его скромной обители... Но...

Ага-хан должен высказать свое мнение о неумелой работе антисоветских организаций, о тех ошибках,

которые совершались в течение многих лет.

- Вам надо было держаться за японцев... - горячо говорил Живой Бог. - Япония могла возглавить

движение на Востоке. У них был опыт. Они еще в прошлом веке перестроили свою разведку по

немецкому образцу. Великий разведчик Вильгельм Штибер по просьбе японцев сумел организовать одну

из лучших в мире тайных служб.

- Мы пытались с ними связаться... - воспользовавшись короткой паузой, сообщил Махмуд-бек.

- Вы не воспользовались их помощью в полной мере, - оборвал Ага-хан. - Здесь, в соседних странах,

японцы создали общество «Черный океан». У него была одна цель - подрывная работа в Средней и

Центральной Азии. В Шанхае «Колледж Тунь Веня» имел четыре тысячи студентов. Они пригласили

Курбан-Али, знатока тюркских языков. Вот как тянулись японцы к мусульманам! В самой стране, в

Японии, стал процветать ислам. Тридцать тысяч человек приняли эту веру...

Встречал Махмуд-бек этих людей. Приходилось с ними работать. Ага-хан, наверное, располагал и

такими сведениями.

Он был недоволен, что руководители мусульманских организаций шарахаются от одних хозяев к

другим. Да и среди этих руководителей идут вечные дрязги из-за власти.

- В Берлине ваши дела очень плохие. - Ага-хан прищурился, провел ладонью по красным, пухлым

щекам. Зачем-то потер их. - Плохо в Берлине... - Он посмотрел на закрытую дверь, протянул руку к

низенькому столику и безошибочно выбрал одну из бумаг.

Махмуд-бек понял, что Ага-хан подготовился к встрече с ним.

- Это знакомо вам?

На бумаге был адрес: Берлин, Ноенбергштрассе, 14, телефон 176619. Туркестанский национальный

комитет.

- Знакомо... - ответил Махмуд-бек.

- Вы связаны с ними?

- Плохо. После смерти Мустафы Чокаева, по существу, связь оборвалась...

- Надо связаться. Надеюсь, этот комитет уйдет от немцев?

Махмуд-бек пожал плечами.

- Русские уже около Берлина... - как-то спокойно, рассудительно произнес Ага-хан.

173

- А Япония? - Махмуд-бек постарался этот короткий вопрос задать как можно спокойнее.

- Япония пока теряет свое значение. Но у мусульман есть искренние, старые друзья.

- Именно - старые...

На маленьком восточном столике лежат английские газеты. Слуги Живого Бога хорошо относятся к

бумажным английским деньгам. Это здесь, высоко в горах, где на базарной площади в самый шумный

день редко звучат монеты, идет только обмен товаров на продукты...

- Мы возлагаем большие надежды на старых друзей, - смиренно сказал Махмуд-бек.

- Если вы докажете на деле свою верность им, то... - Он покачал головой, давая понять:

мусульманские организации получат хорошую помощь в борьбе против Советов. - Одна война кончится,

другая начнется. Таков этот беспокойный мир. - Ага-хан поднял глаза к потолку.

В этом громоздком дворце трудились хорошие мастера. Такую тонкую резьбу по дереву Махмуд-бек

видел очень давно, еще в Самарканде. Живой Бог, наверное, шептал свою молитву.

- Все в руках пророка... - И уже деловито окончил: - Надо служить великой Британии...

Ага-хан устал. Вначале он настроился на длинную деловую беседу. Но выдохся. Устал.

Ему приятно, что руководители туркестанской эмиграции постепенно собирают силы под его крылом.

А главное, это нужно великой Британии. Ага-хан вытащил из-под стопки газет свою фотографию и

протянул ее Махмуд-беку. Он лениво пошевелил губами, благословляя Махмуд-бека на большие дела.

Прижимая фотографию к груди, Махмуд-бек поклонился.

В этом краю, диком и огромном, населенном неграмотными людьми, религиозными фанатиками,

самыми разными бандами, фотография Ага-хана была документом огромной силы, охранной грамотой,

пропуском на всех дорогах.

Махмуд-бек, как научил его проводник, вышел с фотографией в руках. Десятки людей, живущих

неделями в ожидании Живого Бога (хотя бы увидеть издали!), вставали на колени, кланялись

счастливому человеку.

Махмуд-бек с проводником прошли несколько шагов, не спеша, не обращая внимания на людей.

Наконец проводник прошептал:

- Теперь прячьте...

Теперь можно было прятать фотографию. Молва еще об одном счастливом человеке уже вылетела за

пределы поселка.

На краю базарной площади ютилась низкая закопченная харчевня. Люди, имеющие деньги, не могли

обойти это на вид неказистое здание. От одного запаха кружилась голова...

В харчевне орудовал ловкий, юркий японец. Он носился с грязной, промасленной тряпкой, одним

ловким движением руки вытирал длинный шаткий стол. Потом, отбросив тряпку, вырастал у плиты с

черным большим котлом.

В котле бурлил красноватый острый бульон. На плите поджаривались длинные тонкие ленточки

лапши, похожие больше на дунганский лагман.

Японец ухитрялся вовремя переворачивать (чтоб не сгорело!) это ювелирное изделие из теста,

схватывать на лету одной рукой глиняную миску, а другой - деревянный черпак. Он наливал бульон с

подчеркнутой небрежностью. Затем в касу ловко опускались вкусные, уже рыжеватые пряди лапши.

Никто толком не знал, как называется это аппетитное блюдо и когда оно появилось в закопченной

харчевне.

- Вкусно-о! - протяжно-ласково произносил японец.

В его заведении было что-то от японской кухни. Но хозяин давно понял, каким успехом пользуется у

памирцев ош - суп с лашпой. Наверное, так и родилось это острое, душистое блюдо. На радость

местным жителям.

Какая судьба занесла сюда, в горный край, этого человека? Японец, конечно, давно принял веру

исмаилитов.

Махмуд-бек знал таких людей. Японская разведка направила сотни своих офицеров под видом

врачей, поваров, парикмахеров, лавочников, грузчиков за рубеж. Подобные профессии давали

возможность ежедневного общения с населением, с гостями этих стран.

Совершенно искреннее почтение выказывал японец европейцам, занявшим основную часть длинного

деревянного стола. И не грязная тряпка мелькала перед глазами уважаемых посетителей, а полотенце.

Пусть не первой свежести, а все же полотенце...

Японец, разумеется, знал английский язык. В разгар беседы европейцев он слишком часто вырастал

за их спинами.

В углу харчевни лежали планшеты и полевые сумки.

- Эти люди не похожи на строителей, - сказал Адхам Махмуд-беку. Он с первой минуты косился на

планшеты.

Хозяин метнулся к новым посетителям с грязной тряпкой. Но вдруг замер. Какая-то доля минуты ушла

на то, чтобы с ловкостью фокусника заменить тряпку на полотенце. И откуда только японец его извлек?

Стол был чистым. Едят здесь аккуратно. Не уронят крошки, не прольют капли. Хозяин все-таки протер

гладкие потемневшие доски.

Посетитель пришел с проводником и, наверное, со слугой. Важный, а значит, заслуживающий

внимания гость.

174

Они долго, со вкусом наслаждались лапшой, тянули ее со свистом, причмокивая от удовольствия.

- Не строители, - повторил Адхам.

Его интересовало все: и рассказы Махмуд-бека о националистических организациях, о руководителях,

о их связях с чужеземцами, и эти деловитые европейцы, шныряющие в горах.

- Не строители... - наклонив голову, тихо ответил Махмуд-бек. - Они делают съемку местности. Делают

географическую карту. Потом расскажу...

За спиной угодливо появился японец. Он, конечно, знал местные диалекты, мог знать и фарси, и

пушту...

Махмуд-бек повернулся к японцу.

- Что еще угодно господину? - почему-то шепотом спросил хозяин харчевни.

- Чай...

- У меня есть хороший китайский чай. Из далекого Нанкина. Зеленый, душистый...

Японцу хотелось поговорить с Махмуд-беком, расположить хоть к недолгой беседе. Японец должен

знать все. И обо всех...

Надо доставить ему это удовольствие. Потом, после чая...

Европейцы поднимались. Шумные, довольные. Один из них вытащил кожаный бумажник. Вместе с

деньгами в бумажнике лежала и фотография Живого Бога.

Махмуд-бек мельком увидел знакомый снимок.

Даже эти люди, представители могучей державы, не могут обойтись без «охранной грамоты».

Столица Живого Бога особенно ничем не отличалась от других горных поселений. Здесь были низкие,

потемневшие дома, жалкий караван-сарай... Конечно, не каждое поселение может похвастаться базаром

и даже такой примитивной харчевней.

Ну, о дворце Ага-хана и говорить нечего.

Дворец громоздился у отвесной горы... Он будто врезался в скалы. Надежно прижимался к ним. У

дворца всегда толпились люди. Некоторые из них, застыв в молитвенных позах, часами ждали

появления Живого Бога.

Были здесь больные и нищие. В сторонке, не приближаясь к верующим, надвинув шапку почти на

глаза, чтобы скрыть выпавшие брови, с рыхлым белым лицом сидел прокаженный. Он лениво изредка

гремел железной банкой с камешками, предупреждая правоверных о своем присутствии.

Прокаженный притащился из далеких мест, надеясь на чудо, упрямо веря в это чудо. Ведь достаточно

Живому Богу прикоснуться к нему, как страшная болезнь уйдет, исчезнет навсегда.

Стражники указали прокаженному его место и строго предупредили не двигаться к дворцу. Ага-хан

редко выходил на площадь. Не очень часто принимал он и посетителей.

Махмуд-бек и Адхам видели, как европейцы с планшетами спокойно и решительно проследовали во

дворец. Слуги и стражники низко кланялись чужеземцам. А те даже не обратили на них внимания.

Разговор о картах еще не был окончен. Не все понял Адхам. Для чего и как делаются карты... Поэтому

вновь задал вопрос Махмуд-беку.

- На карте... На большом листе бумаги будет все видно. Какой высоты горы, где проходят дороги, где

живут люди, как называются эти места, - объяснил Махмуд-бек.

- Я видел у «Моррисонов». У инженеров, - сказал Адхам. - Так легче строить дорогу.

- А карты этой местности, - кивнул Махмуд-бек на горы, - пока еще нет. Прежде чем строить дорогу,

нужно сделать карту.

- Ага... - коротко сказал Адхам.

- Без карты, - добавил Махмуд-бек, - мы вдвоем пройдем. Проводник проведет. А войска не пройдут.

Нужна дорога.

- Куда... войска? - удивился Адхам.

- К границе Советов...

Адхам промолчал. Он отвернулся и стал рассматривать толпу людей у дворца Живого Бога. Важные

эти чужеземцы... Как они по-хозяйски вошли во дворец! А верующие, голодные, в лохмотьях, не сводят

глаз с проема дверей. Они будут или сидеть, или толкаться в толпе до тех пор, пока есть в кармане хоть

одна монета. Потом пустятся в долгий обратный путь. В своем поселке, окруженный родственниками,

близкими, соседями, человек перескажет истории о делах Живого Бога, которые он слышал у дворца.

Добавит кое-что от себя, и родится еще одна легенда о могуществе Ага-хана.

Проводник вернулся в караван-сарай, покосился на Адхама и замер.

- Рассказывай... - разрешил Махмуд-бек.

- Как вы приказали, хозяин, - начал проводник, - я разговаривал с японцем.

- Кто он?

- Он давно здесь... Очень давно. Его знал еще мой отец. Японец там, в темноте, кажется молодым. Но

живет давно. Молится Живому Богу. И, наверное, все о нем знает.

- Для чего?

- Он о всех знает, - добавил проводник.

- Для чего? - опять спросил Махмуд-бек.

- Ему все надо знать, - туманно ответил проводник. - Такой он человек.

175

- Обо мне спрашивал?

- Я сам сразу сказал. Как вы учили. Но он все равно спрашивал. А я молчал. Только говорил, что вы

сказали.

- Кто-нибудь бывает здесь из туркестанцев?

- Бывают. На базаре... Приходит узбек из Гульташа.

- Кто такой?

- Его зовут Акбар. Я его тоже знаю.

- Откуда?

- Зна-аю... - уклончиво ответил проводник. - Бывают и другие. От Джанибека.

Юноша опустил голову, стал рассматривать свои стоптанные, порыжевшие сапоги. Врать он не умел.

Наверное; совсем недавно ему довелось ходить к границе. И неведомый Акбар вместе с тихим,

услужливым японцем были причастны к какому-нибудь делу.

- Японец знает Акбара?

- Он всех знает, хозяин... - не поднимая головы, повторил проводник.

Пока не надо продолжать этот разговор. Его следует отложить до более удобного времени.

- Что японец сказал о людях Пулатходжаева?

- Никто не приходил еще, хозяин. А другой дороги нет.

- А вдруг нашли... - улыбнулся Махмуд-бек.

- Нельзя... - серьезно заверил проводник, - Сразу за поселком начинается овринг - навесная дорога

над пропастью. Только здесь можно пройти в Гульташ.

Махмуд-бек промолчал.

- Только здесь, - повторил проводник. - Другие дороги длинные. Много нужно времени.

- Японец не обманывает?

- Не-ет. . - не очень уверенно протянул проводник. - Я дал, как вы приказали, ему деньги.

Он, казалось, успокаивал этим сообщением Махмуд-бека. Но сам, видно, не мог отделаться от

сомнений. Слишком уж старательно рассматривал свои сапоги.

- Я сейчас приду. Вы отдыхайте. Рано утром пойдем через овринг. . - сказал проводник и стремительно

вышел из комнаты.

Адхам нарочито медленно укладывался. Ему хотелось поговорить с Махмуд-беком.

В караван-сарае комнаты с земляным полом, пропитанные вечной сыростью. Сухие травы,

служившие подстилкой, уже слежались. Адхам ворошил их, пытаясь устроить более удобную постель.

Трава ломалась, несмотря на то что была влажной.

- Что такое овринг? - спросил Адхам.

В неуютной, сырой комнате, совершенно пустой, неприятно молчать. Махмуд-бек замер у маленького

окошка, рассматривая пыльный двор. Зачем-то потрогал сухой фитиль коптилки, которая стоит на

подоконнике. Ее давно не зажигали. Здесь останавливались бедные люди, не имеющие возможности

тратиться на несколько капель масла или керосина.

- Овринг? - рассеянно переспросил Махмуд-бек. - Это, говорят, страшная штука. Я еще не ходил по

такой дороге.

- Срываются люди? - задал вопрос Адхам.

- Не слышал. Пожалуй, больше на нервы действует.

Повернувшись, Махмуд-бек посмотрел на истрепанные стебли травы и посоветовал:

- Сходи, Адхам, к хозяину. Пусть даст сухой травы. Да и масло в коптилку нальет. Жутковато в этой

комнате.

- Хорошо, господин.

Побыть бы одному. Не дает покоя мысль о японце, о каком-то Акбаре, о не понятном ему молчании

проводника.

Тянется между ними ниточка. Едва заметная, едва ощутимая. Когда и кого они здесь проводили?

Побыть бы одному...

Но раздались шаги. Оживленный, в ожидании хорошей выручки, шел хозяин с пахучим снопом сухой

травы. Другой сноп тащил Адхам. Этот запах сразу же перебил стойкую сырость, напомнил об осенних

лугах.

Схватив запылившуюся коптилку, хозяин стремительно выбежал. Махмуд-бек так и не разглядел его

лица.

Вернувшись, тяжело дыша, хозяин торжественно объявил:

- Будет гореть... - Но сам не зажег коптилку. Сэкономил спичку.

Махмуд-бек опять повернулся к окну. Адхаму не понравилась этакая пренебрежительная поза.

Пропало желание продолжать начатый разговор.

Адхам шелестел сухой травой, взбивал ее, как курпачу - теплое, стеганое одеяло, раскладывал халат.

Но сейчас было не до него. Японец и Акбар. И, конечно, проводник...

- Почему, господин, вы так боитесь Пулатходжаева и его людей? Кто он такой? - спросил вдруг Адхам.

Махмуд-бек остановился над Адхамом и спокойно произнес:

- Я не боюсь Пулатходжаева, хотя он очень опасен. И в этих горах он сможет расправиться со мной.

- У вас есть картинка с Живым Богом... - Адхам не скрыл усмешки.

176

- Он не посчитается с Живым Богом, - сказал Махмуд-бек. - Ни с каким богом не посчитается.

- Все-таки боитесь?

- Не хотел бы его увидеть, - сознался Махмуд-бек. - Но дело не в этом.

- А в чем же?

- Он может много причинить зла людям.

- Людям? - уже открыто усмехнулся Адхам. - Людям... - И он повернулся к стене. - Отдыхайте,

господин. Завтра трудная дорога.

- Да... Трудная... - согласился Махмуд-бек и снова подошел к окну.

Японец, Акбар, проводник...

Не заснет, пожалуй, Махмуд-бек, пока не узнает у проводника о человеке, который еще недавно мог

уйти через границу.

Проводник вернулся с каким-то свертком.

- Это хорошее мясо... - объяснил он. - Жареное. Можно долго нести в горах.

- Дал японец?

Проводник кивнул: японец.

- А еще кого ты видел?

- Спрашивал слуг, хозяина, стражников у дворца: никто не проходил. Мы первые идем за весной.

- Чужие люди обязательно должны зайти к Живому Богу? За его картинкой?

- Обязательно. Дальше без нее трудно идти...

Махмуд-бек вздохнул: все ясно...

Проводник, помолчав, отрицательно покачал головой:

- Не ясно, хозяин.

- Почему?

- Картинку Живого Бога можно было получить раньше. И год назад, и два года назад.

- Ты о чем думаешь? - тревожно спросил Махмуд-бёк.

- В нашей дороге всегда надо думать, хозяин... - Проводник посмотрел на спящего Адхама, на ворох

сухой горной травы и уже спокойно добавил: - Сейчас надо отдыхать, хозяин. Завтра будет очень трудно.

Мы должны к вечеру прийти в Гульташ. Нигде останавливаться нельзя. С вашей ногой совсем будет

плохо. Надо отдыхать...

- Надо... - поддержал Махмуд-бек.

Но сможет ли он заснуть.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Японская разведка в тридцатых годах проявляла большой интерес к «мусульманским делам».

Одним из специалистов, своеобразным советником в японской разведке был мулла Курбангалиев.

Старательно работал «знаток тюркских языков» Курбан-Али.

В 1962 году увидела свет книга английского разведчика Рональда Сета «Тайные слуги». Автор

называет несколько фамилий, приводит даты и документы, свидетельствующие о широкой программе

«объединения мусульман», которой решила заняться Япония.

При активной помощи слушателей шанхайского «Колледжа Тунь Веня» осенью 1933 года в Маньчжоу-

Го был проведен панисламистский конгресс. С большой речью на конгрессе выступил ярый националист

Гияс Исхаки.

Сразу следует сказать несколько слов и об этом «деятеле». Сын деревенского муллы, он стал

сотрудником татарских газет, выпускал книги, активно участвовал в делах эсеров.

Исхаки носился с идеей создания нового мусульманского государства «Идель-Урал-Штаты» («Волго-

Уральских Штатов»). Потом, разумеется, бежал за рубеж. Сотрудничал с японской разведкой. В 1938 году

созвал «съезд» мусульман, призывал их к объединению, предсказывал новую войну. При Гитлере Исхаки

стал издавать журнал «Идель-Урал» (контроль издания и ассигнования принадлежали Розенбергу).

Японская разведка привлекала к работе и других националистов.

В Токио был приглашен Абду-Рашид-Казы Ибрагимов, уроженец Сибири. В молодости он много

странствовал, получил духовное образование в Медине. Позже вернулся в Россию, редактировал в

период 2-й Государственной думы бульварную газету «Сирко». И даже выпустил книжечку «Как обратить

японцев в ислам».

Но он был сам одним из тех, кого разведка Японии прибрала к рукам.

Японская разведка приняла участие в создании реакционных обществ «Пробуждение великой Азии»,

«Белый волк», «Черный океан», «Туран» и другие.

Отделения некоторых обществ находились в Китае, Индии, Персии, Турции, Афганистане и других

странах.

Буржуазные националисты, готовые продать родную землю в любые руки, принимали участие в

создании этих обществ.

ДЕНЬ ПОБЕДЫ

177

Он решил поговорить с проводником немедленно. Возможно, в этом поселке придется задержаться и

выждать удобное время для встречи с хозяином харчевни.

Махмуд-бек не представлял, как он подойдет к японцу. Этот хитрый человек сложит на груди руки и

будет кланяться. Попробуй выжать из него нужные сведения. Бесполезное занятие...

Но и откладывать разговор с проводником нельзя. Махмуд-бек осторожно поднялся. Взглянул на

Адхама, который, повернувшись к стене, по-мальчишески сладко посапывал.

Через грязное окно в комнату с трудом пробивался рассвет.

Весенние рассветы - ранние. Махмуд-бек, пораженный, застыл на пороге. Снежные вершины

отливали нежными синеватыми красками... А ниже, где-то совсем рядом, просыпалась торопливо,

радостно буйная зелень. Даже тесный грязный двор караван-сарая сейчас выглядел иным. В горах

потянулась несмелая, но свежая травка.

Проводник уже накормил и напоил лошадей. Сейчас он внимательно осматривал седла, сбрую.

Добросовестный, честный парень. Еще вчера он отводил глаза в сторону, опускал голову. Возможно, он

связан словом, клятвой. Но Махмуд-бек многого от него не потребует.

- Хозяин, все готово, - сообщил проводник, - сейчас будет еда. Вон...

Под котлом билось пламя, жадно пожирая прошлогодний кустарник. За всю дорогу Махмуд-бек ни

разу не вмешивался в его дела, и сегодня не из-за лошадей и завтрака так рано поднялся.

- Надо было бы поесть в харчевне... - сказал Махмуд-бек.

- Очень рано, - ответил проводник.

- Попросить японца...

Проводник пожал плечами.

- Или японец хочет, чтобы я быстрее ушел?

- Ему... все равно... - не очень уверенно ответил проводник.

Махмуд-бек провел ладонью по лохматой, спутавшейся гриве коня. И конь благодарно кивнул

головой.

- Выносливые, - сказал Махмуд-бек. - Выдержат весь путь?

- Выдержат, хозяин.

- Ты осенью последний раз был здесь?

- Да...

- До снега?

- Да, хозяин. Еще до снега...

Наверное, надо поговорить е парнем откровенно. Да тот и сам уже понял, куда клонит Махмуд-бек.

- Ты знаешь, что я был в тюрьме вместе с вождем твоего племени? - спросил Махмуд-бек. - И

молодой вождь обещал, что ты будешь верно служить мне.

- Я служу, хозяин, - растерянно произнес проводник. - Что еще надо?

- Мне надо знать о том человеке, которого ты вел. Он встречался здесь с японцем?

- Мы обедали вместе...

- И все?

Проводник наморщил лоб.

- Нет, - сказал он. - Потом на другой день тот человек рано утром пошел в харчевню.

- В такое время? - спросил Махмуд-бек.

- Да...

- Но в харчевне еще ничего не готово.

- Я ему сказал. А он говорит, что хочет посмотреть, как японец делает тесто.

Махмуд-бек невольно улыбнулся. Проводник ответил тоже улыбкой. Он понимал, насколько наивен

был повод для встречи. Человек идет к границе, будет ее переходить. Напряженное состояние не

покидает его все дни... До кулинарных ли рецептов?

- Он был очень смелый? - спросил Махмуд-бек.

- Он уже начинал болеть. Он говорил, что в это время ему всегда плохо. То холодно, то жарко.

- Малярия?

- Да, малярия. Так сказал доктор в Гульташе...

- Тоже японец?

Проводник удивленно замигал глазами и кивнул:

- Да, японец. Вы знаете о нем?

- Слышал, - небрежно сказал Махмуд-бек и спросил: - Ты проводил того человека?

- Мне надо было возвращаться домой. До снега оставалось очень мало.

- Он успел уйти?

- Не знаю, господин. Он очень болел.

- А сейчас смог бы уйти?

- Наверное, смог. Уже пять - семь дней назад там можно было пройти через перевал.

В щели и трещины скал умело, с удивительной точностью вбиты колья. На кольях не очень прочный

настил из хвороста, камней, земли. Это и есть овринг - участок горной тропы, которая тянется вдоль

отвесной скалы.

178

Махмуд-бек и Адхам молча наблюдали, как проводник, поглаживая по шее, словно успокаивая, вел

первого коня. Потом вернулся за вторым. За третьим. Он словно доказывал, как прочна и удобна эта

шаткая дорога. На всякий случай он подбодрил:

- Четыре-пять манов выдержит. .

Ман на Памире чуть больше 35 килограммов.

Махмуд-бек и Адхам пошли, изредка касаясь ладонями отвесной скалы, ощущая ее вечный холод.

Солнце сюда не заглядывает, постоянно стекают тонкие, почти невидимые, ручейки... Где-то тает снег, и

вода находит трещинки среди плотных камней.

Казалось, искусственная тропка пружинисто прогибается под ногами, испытывает нервы.

- Как, Адхам? - спросил Махмуд-бек.

- Хорошо, господин... - с показной лихостью ответил юноша.

Вечером их ждет Гульташ. А там еще один переход. И все. Парню становится труднее скрывать свое

нетерпение. Скоро... Очень скоро он будет дома. Не наделал бы глупостей у Джанибека-кази. Надо будет

настоять, чтобы Адхама сразу же переправили через границу.

Джанибек... Как он встретит Махмуд-бека? Что дошло в эти дикие горы о нем, о муфтии Садретдин-

хане, о размолвке с Пулатходжаевым?

Махмуд-бек уже убедился: вести из долины, несмотря на грозные перевалы, каким-то чудом

просачиваются в горы. Пусть по капле... Будто вода через плотные, покрытые зеленым лишайником

скалы.

Махмуд-бек неожиданно поймал себя на мысли: он тоже с нетерпением ожидает конца пути. Пугает

ли неизвестность? А кого и когда она не путала... И, услышав предложение проводника отдохнуть,

Махмуд-бек искренне отказался:

- Пошли до Гульташа! Лишь бы выдержали лошади.

- Выдержат. . - сказал проводник.

Маленький караван вновь пополз в горы. Вновь зацокали копыта послушных, выносливых животных.

Было очень тихо. И вдруг неожиданно, постепенно нарастая, в этой тишине раздался рокот самолета.

Наконец он, небольшой, юркий, вынырнул из-за вершины, слегка качнул крыльями и снова скрылся

уже за другой вершиной.

Проводник восхищенно покачал головой.

- Как быстро... - И вздохнул: - Интересно...

Рокот постепенно стихал, и вот уже стал слышен только равномерный цокот копыт.

Махмуд-бек не успел осмотреться в комнатке караван-сарая, не успел умыться, как прибежал Акбар,

плотный, сильный мужчина, лет сорока. Он без стука ворвался в комнатку, раскрыв объятия, и, шагнув,

обнял Махмуд-бека.

- Это вы! Вы! Узбек! Кого аллах наконец-то послал в это проклятое место. Узбек! Скажите что-нибудь.

Дайте немного счастья услышать родные слова. - Несмотря на торжественную приподнятость его речи, в

ней была искренность. Акбар плакал. - Я единственный узбек. Единственный в Гульташе... - Он не давал

возможности Махмуд-беку даже ответить на приветствие. - Вы знали Барат-хана? Я его старший сын. Я

растерял своих братьев. Их четверо. Вы слышали о моем отце?

Махмуд-бек слышал и об этом жестоком курбаши.

- Я рад вас видеть, - наконец сказал Махмуд-бек.

Он действительно был рад такой встрече.

Акбар должен многое знать о путниках, которые здесь проходили, о становище Джанибека-кази.

Уже была полночь. Не хотелось ни есть, ни пить, ни разговаривать. Слипались глаза. Акбар подавал

на дастархан чайники, продолжал угощать нежданных дорогих гостей.

Адхам с трудом скрывал зевоту. Проводник не вникал в суть беседы и умудрялся на минуту-две

закрывать глаза.

- Заговорил я вас, заговорил, - наконец всплеснул руками хозяин. - Ай! Обо всем забыл, а вам надо

отдохнуть.

- Надо, - согласился Махмуд-бек. - Уже поздно...

- Нам рано вставать, хозяин? - спросил проводник.

- Нет. Мы завтра еще будем здесь.

- Хорошо, хозяин... - не высказал своего удивления проводник.

Что может задержать человека в Гульташе? Только болезнь. А Махмуд-бек неважно выглядит, устал

за эту дорогу. Он вновь поглаживает правую ногу. Наверное, опять разболелась. Адхам встрепенулся,

тревожно посмотрел на Махмуд-бека, потом на проводника:

- Мы завтра будем...

- Здесь, здесь, - спокойно произнес Махмуд-бек и, считая разговор оконченным, поднял перед лицом

ладони, чтобы поблагодарить аллаха за этот вечер, за этот ужин.

Хозяин вслух произнес молитву.

Дом у Акбара был большим, удобным, отличался от нищих, пустых жилищ памирцев.

Акбар, наверное, сумел увезти не только деньги и ценные вещи, но кое-что из добра, домашней

утвари, ковры. На коврах расстелили мягкие, почти новые курпачи, взбили бархатные подушки.

179

Махмуд-беку выделили отдельную комнату. В нишах стояли лаганы, касы, чайники, пиалы,

разрисованные искусными мастерами. Высилась горка из сложенных ватных курпачи, атласных и

шелковых. Все свидетельствовало о достатке, об умении жить и встречать гостей.

Гости в этом доме бывали. Из горячих, шумных рассказов Махмуд-бек понял, что у Акбара

останавливаются люди Джанибека. Спускается ли сюда сам курбаши?

Махмуд-бек расспросил о здоровье Джанибека, о его делах.

- Самого я видел давно. Три года назад, - ответил хозяин. - А его люди бывают, когда идут на базар. И

к нему иногда поднимаются.

Акбар, чувствуется, не сотрудничал с Джанибеком. Да и говорил о главаре банды без особого

почтения.

- Прошлогодний гость ушел? Как его здоровье?

Махмуд-бек задал два вопроса подряд спокойно, не высказывая особого интереса и в то же время

показывая свою полную осведомленность о последнем госте.

Хозяин, конечно, не был связан никакими клятвами.

- Ушел. Совсем недавно. Пять дней назад. Болел долго в прошлом году. Японец дома у себя держал.

Никого к нему не пускал. Тот, когда трепала малярия, много говорил. А поправился, уже перевалы

закрылись.

- До Джанибека можно было дойти? - спросил Махмуд-бек.

- В прошлом году? Можно... Не отпустил японец. Держал у себя.

Ясно, что это их человек. Японцам не хотелось на всю зиму оставлять своего агента в банде

Джанибека-кази. Сейчас агент только отдохнет перед уходом за границу. На это уйдет день-два, не

больше.

- В Гульташе все видно. Очень маленький город. А японец - хитрый. Следит за каждым новым

человеком. С кем встречается, куда ходит. Все хочет знать... - продолжал Акбар.

- Японец - наш враг.

- Враг? - удивился хозяин.

- Да...

- За англичан надо держаться, - шумно вздохнул Акбар. - Это хорошо. - Он любил их, англичан. Как и

его отец, Барат-хан. - Значит, тот гость...

- Да-да, Акбар-ака. Нам надо купить слугу японца. Надо узнать, что говорил гость в горячке.

- Слуга... - пожал плечами Акбар, сомневаясь, что простой памирец запомнил важные слова.

- Надо...

- Хорошо, - кивнул Акбар, - я постараюсь...

Махмуд-бек стал укладываться спать. Удобнее положил подушку.

- А вчера мы еще проводили гостей, - между прочим, сказал хозяин.

- Кого? - приподнялся Махмуд-бек.

- Они мало были. Кажется, братья... Один почти сумасшедший. Глазами сверкает, зубами скрипит.

Кого пугает? Не знаю.

- Другой?

- Другой обыкновенный. Его Шукуром звали. Умывался... Я видел шрам.

- На правом плече?

- Да... Вы их знаете, господин?

- Знаю...

Махмуд-бек опять поправил подушку

- Как они попали сюда?

- На самолете, господин. Как важные люди. Это же очень дорого.

- Братья ушли?

- Сразу. Они, наверное, уже у Джанибека. Скоро мы об этом узнаем.

- Как? - невольно вырвалось у Махмуд-бека.

- Дня через два люди Джанибека придут в Гульташ. Мы вместе пойдем на базар. Ведь скоро... - Акбар

стал но пальцам подсчитывать дни. - Скоро пятница. Там, у дворца Ага-хана, базар.

- Люди Джанибека придут обязательно?

- А как же! - воскликнул Акбар. - Следующий базар будет осенью...

Махмуд-бек потер лоб, глаза.

- Господин хочет спать? - услужливо спросил хозяин и, слегка наклонившись вперед, на цыпочках

осторожно вышел из комнаты...

За сытным, обильным завтраком шел ленивый разговор о жизни в горах. Поднимался ароматный пар

над большими кусками баранины с белым рыхлым салом. Баранина была приправлена какими-то

травами, и в прозрачном бульоне плавали темные точки тмина, барбариса.

Горячий наваристый бульон пили маленькими глотками.

После такого завтрака можно пускаться в любой трудный путь. Адхам с надеждой поглядывал на

Махмуд-бека. Можно понять его нетерпение. Два-три дня дороги, пусть самой сложной, - и он будет на

той, родной стороне.

180

Как себя поведет Адхам? Махмуд-бек почти уверен, что юноша бросится к советским пограничникам и

вскоре на следствии выложит все факты, имена, даты, которые он старательно запоминал в эти дни.

Так и не узнает Адхам, что за человек шел с ним, будет, наверное, всю жизнь считать злейшим врагом.

Хозяин часто вставал, внимательно осматривал дастархан и уходил в соседнюю комнату. Он

приносил новые лаганы, касы, тарелки с другими, еще более вкусными закусками - печенкой, хаспой -

горячими колбасками.

В завершение Акбар на вытянутых руках внес лаган с головой барана. Поставил лаган перед

почетным гостем и подал ему острый нож. Начался торжественный ритуал. Махмуд-бек отрезал кусочки

и раздавал своим спутникам. Завтрак явно затягивался. И Адхам уже не скрывал своего нетерпения. Он

начинал отказываться от угощений. Прикладывал руку к груди и клялся, что сыт, что уже больше не

может съесть ни одной крошки.

Хозяин вновь вышел, загремел чайником.

- Мы завтра пойдем... - наконец сообщил о своем решении Махмуд-бек.

- Почему? - не выдержал Адхам.

- Туда ушел человек. Японец послал. Пусть пока его переправят. Здесь можно лучше отдохнуть, чем у

Джанибека-кази, - объяснил Махмуд-бек.

Проводник на эти слова не обратил внимания: мало ли здесь ходит людей. Адхам вновь вытянулся.

Махмуд-бек заметил за ним эту странность. Так вытягиваются, замирая, школьники, когда слышат что-

нибудь интересное. Но ведь это может заметить и Джанибек. Слишком любопытным покажется парень.

- Завтра пойдем, - повторил Махмуд-бек.

Твердого решения он еще не принял. За сегодняшний один-единственный день нужно очень многое

сделать. Сумеет ли он?

Махмуд-бек плохо спал. Думал о предстоящих встречах. Десятки вариантов дальнейших действий,

рожденных ночью, сейчас казались наивными, примитивными. Он выглядел очень уставшим. И опять

болела нога. Может, сослаться на это? Должна быть одна, главная причина. И чем проще она будет

выглядеть, тем лучше. Он действительно не может с больной ногой двинуться дальше. Самое лучшее -

это сейчас, после завтрака, лечь отдохнуть.

Хозяин появился с чайником, бережно поставил его на стол. Но сам не сел. Он загадочно подмигнул

Махмуд-беку и снова вышел. Махмуд-бек медленно поднялся, кивнув спутникам: сейчас приду.

В соседней комнате хозяин радостно сообщил:

- Придумал. У меня есть дело к японцу. Пойду к нему. А его слугу пришлю к вам. Слугу можно купить.

Он любит деньги.

- Хорошо, Акбар-ака. Спасибо... Вы помогаете нашему общему делу.

Акбар наклонил голову. В «общее дело борьбы» ему не хотелось вмешиваться. Он жил в достатке,

спокойно. И эта жизнь его вполне устраивала. А «общим делом» пусть занимаются другие. Акбар будет

очень рад, если у них что-нибудь получится...

Слуга прикинулся простачком. Он делал вид, что ничего не понимает.

- Больного поил, кормил... Плохо ел.

- Когда больной терял сознание, он что-нибудь говорил? - спросил Махмуд-бек.

- Без сознания? - усмехнулся слуга. - Он бывал без сознания.

Махмуд-бек вытащил деньги и положил их перед слугой. Парень равнодушно посмотрел на

ассигнации.

- Английские... - объяснил Махмуд-бек.

Парень понимающе кивнул: вижу. Он набивал цену. Махмуд-бек положил еще три ассигнации.

- Что нужно знать господину? - деловито спросил слуга.

- Слова, которые ты слышал от больного. Он мог их говорить, когда трепала малярия.

- Были слова, - сказал слуга.

Лицо у парня спокойное, а глаза бегают. Как пуговки, черные, острые глазки. Перескакивают с

Махмуд-бека на дверь. Парню надо побыстрее уйти. Сделка состоялась.

- Какие?

- Я их не понял, господин.

- Но запомнил.

- Да, господин... Он часто повторял: Ош, Ассаке, Шамурад.

- Его так звали?

- Нет. . Его звали Турсун. А к Шамураду он шел. Но при чем здесь ош? - Слуга откровенно удивлялся. -

Он только два раза ел такой суп...

- Еще что говорил больной?

На лбу слуги появились морщинки.

- Только это я запомнил, - сознался он. - Другое не помню. Эти слова часто повторял. И еще... - Слуга

снова задумался. - Дядя хочет жениться. Дядя хочет жениться. Так повторял. И все... Называл женское

имя. Дядя хочет жениться... - Слуга растерянно заморгал. - Имя не помню...

Махмуд-бек перебрал с десяток женских имен. При каждом из них слуга задумывался, потом

отрицательно мотал головой.

- Нет. . Нет. .

181

- Ладно, - наконец сдался Махмуд-бек. - Иди. И для тебя будет лучше, если никто о нашем разговоре

ничего не узнает.

Пожалуй, этого предупреждения не надо было делать. Парень и сам рвался уйти. Он стремительно

вскочил, спрятал деньги за голенище сапога и, поклонившись, выскочил из комнаты.

Через полчаса пришел Акбар. Он тяжело сел, вытер рукавом лоб. И моментально снова выступили

капли пота. Хозяин дома сидел перед гостем не шевелясь, замерев, будто в молитве, тупо уставясь на

худое, усталое лицо Махмуд-бека.

- Что случилось? - спросил Махмуд-бек. - Японец догадался?

- Японец? - как-то странно переспросил хозяин. - Какой японец? А... японец... - Опять рукавом халата

вытер лоб. - Японцу не до нас, - наконец сообщил Акбар. - Плохо с ним. Лежит. А радио все работает,

кричит. .

Махмуд-бек смутно догадался о причине, которая свалила японца. «А радио все работает, кричит!»

Неужели?..

Он боялся поверить в эту долгожданную весть. Что же могло свалить резидента японской разведки,

человека, надо полагать, выдержанного?

- Значит. . - несмело начал Махмуд-бек.

- Да... - шумно вздохнул хозяин и вдруг закричал отчаянно, истерически, схватившись за голову

руками и покачиваясь: - Да! Русские взяли Берлин. Гитлера нет. . В Москве праздник.

Махмуд-бек рванулся к хозяину, схватил за плечи, потряс:

- Тише! Возьмите себя в руки.

- Я и так тихо жил! Тихо! - надрывался хозяин. - Они обещали, немцы! Все обещали! Столько лет!

- Успокойтесь... Успокойтесь... - машинально повторял Махмуд-бек. Он думал о другом...

- Не могу! А-а-а! - бился в истерике Акбар. - Всему конец. Большевики в Берлине...

Он начал хлопать ладонями по щекам. Так поступают при известии о гибели близкого.

- Когда это случилось? - спросил Махмуд-бек.

- Вчера! Вчера! Девятого мая!

- Какую станцию слушал японец?

- Все станции! Все города! Весь мир кричит!

В комнату ворвался Адхам. За его спиной, вытянув шею, стоял проводник.

- А что же они врали! - крикнул хозяин.

Он бросился к одной из ниш. Достал из-под атласных курпачи несколько журналов «Ём Туркестон».

Махмуд-бек узнал сразу эти потрепанные издания. Наверное, не раз их листал хозяин дома, веря

щедрым обещаниям высокопарных статей, веря каждому слову журнала, на котором стояло: «Издатель и

главный редактор Вали Каюм-хан».

- Что же они врали...

Хозяин швырнул журналы в угол комнаты. Махмуд-бек собрал их, аккуратно положил на подоконник.

- Дорогой Акбар-ака! - сказал он. - Дорогой наш друг. . - Спокойный, торжественный голос

отрезвляюще подействовал на хозяина. Он поднял голову и печально посмотрел на гостя. - Борьба

продолжается! Мы были готовы к поражению немцев. Нас всегда поддерживали и будут поддерживать

англичане. Борьба продолжается. Завтра вот этот джигит, - он кивнул на Адхама, - уйдет к Советам. За

ним пойдут другие...

- Да-да... - прошептал Акбар. - Борьба продолжается.

В эти слова он сам не верил... Махмуд-бек повернулся, взял за локоть Адхама и вывел в соседнюю

комнату.

- Завтра утром пойдешь. На всякий случай должен знать, что совсем недавно, дня два, туда, к

Советам, пошел человек японца. В бреду он, вероятно, выдал свои явки: Ош и Ассаке... Имя - Шамурад.

Самого зовут - Турсун. Пароль: «Дядя хочет жениться». А вот на ком... Женское имя я не знаю. Но оно

есть. Так и скажешь, что забыл...

- Ясно, господин... - И юноша еще раз повторил явки, имя, пароль. - А вы, господин?

- Увы! - вздохнул Махмуд-бек. - Обстановка так изменилась, что мне надо побыть здесь. И нога. Нога

очень болит. . - Махмуд-бек говорил правду. Опять острая боль не давала покоя.

Адхам не хотел прекращать разговор. У него были еще вопросы.

- Господин, - обратился Адхам к Махмуд-беку, - как же, война окончилась. Большевики в Берлине...

Что мы можем сделать? - Он пытался говорить спокойно. Даже повернулся к нише, где стояла дорогая

посуда. Подошел к ней, провел пальцем по расписанному яркими цветами чайнику. Сразу же легла

полоска и ярче проступила краска.

- Война окончилась, - согласился Махмуд-бек. - Но, наверное, начнется подготовка к новой войне с

Советами. Вот и ты, и другие помогут готовиться к ней...

Адхам ничего не ответил. Он продолжал чертить полоски на посуде, покрытой пылью. Он очень

внимательно следил, как проступают цветы на фарфоре.

Махмуд-бек вышел во двор. Наступила ночь. Одна из вершин, с матовым мерцающим снегом, была

очень похожа на Айкар. Над этой вершиной повисли большие такие и, казалось, близкие звезды.

Словно искры салюта,

182

ко мне долетают,

Застывая над миром

сплошной тишины

Беспокойной, ликующей стаей

Из счастливой, любимой страны.

Очень давно так легко не рождались строки.

Махмуд-бек понял, что ему сегодня трудно будет заснуть. А если он заснет, то на рассвете

обязательно приснится Айкар, тот самый, по склонам которого, казалось, скатываются, радостно

сверкая, крупные звезды.

Подул легкий, на редкость нежный, ветерок...

За долгие годы на чужбине Махмуд-бек, кажется, впервые почувствовал его. Почему-то всегда

врывались лихие ветры пустыни и в дом, и в тюремную камеру... Надсадно, будто срывая непонятную

злость именно на нем, Махмуд-беке, ревел зимний ветер с колкими снежинками, перемешанными с

песком.

Откуда только брались эти ветры, жгучие, неожиданные, сильные, на пути Махмуд-бека: в пустыне,

глинобитных квартирах чужих городов, горах, эмигрантских становищах...

А ведь есть же такие тихие ветры весны, первых осенних вечеров, ветры, пропитанные цветом садов,

запахом гостеприимного очага...

Но их было так мало на чужой земле, в беспокойной, напряженной жизни Махмуд-бека! До обидного

мало. Даже не вспомнишь.

Махмуд-бек поднял ладонь: захотелось убедиться в спокойной беззаботности осеннего дыхания гор,

очень похожего на дыхание Айкара.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Мне много пришлось читать листовок, маленьких газет, журналов, которые издавались различными

антисоветскими организациями.

Как-то быстро, стремительно умирали эти газеты и журналы. Иногда люди не успевали даже

запомнить их названия.

На солидную ногу пытались националисты поставить издание журнала «Милли Туркестон». Его

начали печатать еще в фашистской Германии.

Журнал влачил жалкое существование. И все меньше оставалось людей, которые верили

примитивным, полным нескрываемой злобы к советскому народу материалам.

В фашистской Германии вышли 62 номера. Распространялся журнал в основном в концентрационных

лагерях, среди военнопленных. Издание финансировалось и находилось под контролем Розенберга.

После войны появились новые хозяева. Опять в Туркестанском комитете было принято решение о

выпуске журнала. Стали готовить первый номер. В скобках указывалась и другая цифра - 63.

Следовательно, ничего не изменилось в линии журнала. «Издатель и главный редактор - Вали Каюм-

хан». Он выступил с передовой статьей «От 62-го до 63-го». Те же мысли, те же люди... И тот же

наборщик Исмаил Таджи-бай, ранее работавший в берлинской типографии комитета. Только теперь

номер делали в типографии Кельна, принадлежавшей тестю Баймирзы Хаита.

С одной из основных статей о «национальном государстве» выступил Эргаш Шермат.

После выхода журнала возник законный вопрос: как его распространить.

Один из эмигрантов, перебравшийся в Азию, рассказывал, что в Мюнхене журнал разошелся в

количестве 20 экземпляров.

Вали Каюм-хан заверил новых хозяев - англичан: журнал непременно расхватают в Турции,

Афганистане, Пакистане, Иране, в арабских странах. Но там разошлось по 10-20 экземпляров в каждой

стране. Англичане охладели к этой затее и перестали давать деньги.

Вали Каюм-хан, любивший поднимать шумиху вокруг каждого дела, предложил издавать журнал в

трех вариантах под литерами «А» - латинский шрифт, «В» - арабский шрифт, «С» - на английском языке.

Журнал делали с трудом. Номер выходил раз в 3 месяца, потом в 6 месяцев...

Вали Каюм-хан ездил собирать деньги в Турцию, Саудовскую Аравию. Потом обращался к эмигрантам

США и Западной Германии.

- Выпускать хотя бы один номер в год...

Но мало кто откликнулся на его призыв...

Одно из «мощных» изданий погибало. Отходили от журнала самые рьяные сотрудники. «Теоретик» и

«поэт», публиковавший стихи под псевдонимом «Булакбаши», - Эргаш Шермат уехал в США, стал

сотрудничать в радиостанции «Голос Америки». С появлением этого работника в узбекской редакции

радиостанции начались постоянные склоки. Эргаш Шермат отделался от старых сотрудников, подобрал

более молодых - сыновей эмигрантов. Но и с ними не смог ужиться.

В 1974 году «теоретик» и «поэт» вынужден был уйти сам из редакции радиостанции.

Старели, умирали и другие «деятели» «Милли Туркестон». Об этом журнале, как и о других изданиях,

стали забывать.

Позже в ФРГ стали рождаться журнальчики типа «Остеуропа» или «Сентрал Эшпетик джорнал».

183

«Сей последний, - писал в 1962 году Айбек в «Литературной газете», - издается еще и в Гааге.

Называет он себя «Международным журналом по языкам, литературе, истории и археологии Средней

Азии» и щедро представляет свои страницы Б. Хаиту, рекламируя его как «западногерманского

профессора, доктора философии».

Видный узбекский писатель так и назвал свою статью - «Лжец-попугай». В ней Айбек делает точный

вывод:

«На первый взгляд, можно подумать, что и журнал весьма солидный, и автор - не менее. Но такое

суждение было бы правильным, если б звание профессора определялось по степеням лжи».

Есть узбекская пословица: «Глупую загадку не загадывай, лживые слова не поддерживай».

Наверное, самые различные хозяева, издававшие подобные журналы, в конце концов сами доходила

до этой истины...

Ведь и эти журналы прекращали свое существование.

СОННЫЙ ПОСЕЛОК

Махмуд-бек не мог заснуть. Боль не давала покоя всю ночь. На рассвете он вынужден был

согласиться на предложение хозяина. Тот достал горошинку опиума и растворил в чае. Махмуд-бек

решительно залпом выпил это своеобразное снотворное.

- Нам ехать? - спросил Адхам.

- Подождите пока, - сказал Махмуд-бек.

- Хорошо, господин, - отвернувшись в сторону, глухо бросил Адхам и вышел из комнаты.

Из-за Махмуд-бека спать никто не ложился. Он долго растирал ногу, пытаясь успокоить боль.

- Попробуйте закрыть глаза... - посоветовал Акбар. - Сейчас должны уснуть.

- Не привыкну... к опиуму? - слабо улыбнулся Махмуд-бек.

- Так сразу не привыкают. . - серьезно ответил хозяин.

Он накрыл гостя одеялом и тоже вышел из комнаты. Махмуд-бек окунулся в странный плотный туман.

Этот туман наползал, обволакивал, мягко касался лица, нес непонятные, фантастические сны.

Вырастали чудовища. У них были теплые лохматые лапы. Чудовища, словно заигрывая, дотрагивались

до него лапами нежно, осторожно. И от этих прикосновений Махмуд-бек заснул. Сон был недолгим, но он

почувствовал себя бодрее. Боль немного успокоилась.

- Я позову японца... - решил хозяин.

Махмуд-бек взглянул на него и, соглашаясь, кивнул:

- Да... Без японца не обойтись. Я могу застрять у вас надолго.

- Вот и хорошо...

Хозяин хотел шагнуть к двери, но Махмуд-бек его остановил:

- Подождите... Мы вместе пойдем к японцу.

Осторожно ступая на больную ногу, Махмуд-бек двинулся по комнате. У шкафчика, в дверцах которого

поблескивали небольшие зеркальца, он остановился. Худое, небритое лицо... Колючая щетина скрывала

острые скулы. Глаза ввалились.

Как же он выглядел вчера, до этого короткого тяжелого сна? Махмуд-бек провел по щетине, невольно

усмехнулся.

От зеркал, по дверцам, отходили лучи: аляповатые листочки. Видно местный художник старался

угодить богатому хозяину, разрисовав старательно шкафчик, не жалея самых ярких красок. Усталое,

небритое лицо в этом диковатом обрамлении было немного смешным.

- Вы так щедро нас угощаете, дорогой Акбар. А вид у меня страшноватый...

- Пройдет, - успокоил хозяин. - Пройдет. Японец все сделает. Он умеет и ноги резать. Одного от

Джанибека привозили. Японец хорошо резал. Тот живой остался. С деревянной ногой теперь.

Неприятный холодок пополз по спине. Махмуд-бек еще ни разу серьезно не задумывался над

причиной болезни. Что с ногой? В который раз уже боль дает о себе знать так резко? Неужели гангрена?

- Японец все сделает. . - продолжал слишком откровенно и грубо успокаивать Акбар. - Только лежать

долго надо.

Лежать... Махмуд-бек качнул головой. Тогда он останется лежать в горах навсегда. Через несколько

дней братья Асимовы вернутся в Гульташ. Расправиться с больным человеком они смогут в считанные

минуты.

Лежать Махмуд-бек не имеет права. Надо немедленно возвращаться вниз, в город. Надо уточнить

расположение банды Джанибека и возвращаться. Любым путем. А сейчас так хотелось самому

послушать радио.

- Может, сюда позвать японца? - предложил хозяин.

- Нет. . Мы пойдем к нему. Так надо! - твердо сказал Махмуд-бек.

Этот японец ничем не отличался от своего земляка, хозяина харчевни в поселке Ага-хана. Такой же

юркий, худенький, с подобострастными поклонами, человечек. Он поблескивал стеклышками очков, за

которыми щурились близорукие глаза. Наверное, очки надо было давно заменить. Дешевенькая

металлическая оправа потерлась.

184

И одежда, и убранство комнаты свидетельствовали о бедности человека, которого судьба занесла

далеко от родной земли.

Японец не удивился приходу неожиданных гостей. Он ничему не удивлялся. То нервное потрясение, о

котором говорил Акбар, уже прошло. Вероятно, в день окончания войны его человек с новым заданием

перешел границу

Взглянув на правую ногу Махмуд-бека, японец понял причину появления этих людей. Он отвел

больного в маленькую комнатку, уложил на ветхий топчан и стал стягивать сапог.

- Сейчас, - на местном диалекте прошептал японец.

Он словно рассматривал сапог, хотел примериться, как легче снять его, и вдруг ловко и резко рванул.

Удивительная сила была в этих тонких, цепких пальцах. Махмуд-бек невольно ойкнул.

- Сейчас, - опять прошептал японец.

Он ощупывал красную, вздутую ногу, так же ловко примериваясь сжать в самом больном месте, чтобы

понять причину этой боли.

- Сейчас...

Махмуд-бек сжал зубы. Он приготовился выслушать самое страшное заключение. По лицу, по глазам

японца ничего не поймешь. Японец кивнул Акбару и вышел с ним в другую комнату. Они шептались

минуты три. Только после этого Акбар стремительно, не скрывая радости, метнулся к своему гостю:

- Все будет хорошо. Японец будет лечить.

- Сколько? - спросил Махмуд-бек.

- День-два... не больше. Но просит вернуться в большой город. Там нужно лечить. По-настоящему.

- Японец может включить радио?

- Я поговорю с ним.

Минут тридцать японец массировал ногу, втирал пахучую желтоватую мазь. Потом принес тряпку, от

которой шел пар. Прижал тряпку к ноге, подержал, словно испытывая терпение Махмуд-бека.

- Сейчас...

Закончив не очень сложную процедуру, он втащил небольшой приемник, батарею. Подключил ее к

приемнику. Все делал молча, спокойно, не обращая внимания на больного, не интересуясь его

самочувствием.

Приемник стоял рядом с топчаном. Махмуд-бек имел возможность крутить шкалу настройки.

Старенький, облезлый ящик. Но в него вмонтирована мощная аппаратура. Мигал зеленый огонек.

Двигалась шкала, раздался треск, обрывки заунывных песен, непонятной музыки, чужие слова... Все это

неслось в тесную комнатку через горы, через сотни километров. А японец, взглянув на Махмуд-бека,

только сказал:

- Сейчас...

Он ушел и не появлялся до полночи.

Махмуд-бек нашел советскую радиостанцию. Через треск и шум послышался знакомый миллионам

людей голос диктора. Передавали строгие строки акта о безоговорочной капитуляции немецко-

фашистских вооруженных сил.

Вошел японец. Прислушался к русским словам и показал на ногу.

- Сейчас...

Он выключил приемник: берег батарею. Ничего нового радио в ближайшее время не сообщит.

Японец оказался опытным знахарем. И чувствовалось, что он спешил отделаться от своего

неожиданного пациента.

Махмуд-бек понял: японцу не хотелось, чтобы он встречался с людьми Джанибека-кази, которые

скоро появятся в Гульташе. Именно в это время кто-нибудь приезжает на базар.

От денег японец отказался. Он приложил руку к сердцу и поклонился. Потом поправил очки и сказал:

- Сейчас...

Японец вернулся с небольшой баночкой желтоватой мази, показав на больную ногу, произнес:

- Надо...

Это было второе слово, которое услышал Махмуд-бек от японца. Все наставления и советы тот

передал Акбару. И основной совет: немедленно покинуть Гульташ, добраться до большого города. Лучше

это сделать самолетом.

- Возможно? - спросил Махмуд-бек у хозяина.

- Да... Нужны деньги и... карточка Ага-хана.

- Узнайте, когда будет самолет.

- Будет завтра, - ответил Акбар.

- Завтра я не смогу.

- А нога. Вдруг. . Японец предупреждал.

- Мне нужно увидеть людей Джанибека, - откровенно сказал Махмуд-бек. - Очень нужно. К нему я уже

не попаду.

- Смотря кто придет, - пожал плечами хозяин. - Из иных слова не выжмешь.

- Все равно надо подождать. Адхам с проводником пусть уйдут завтра.

Прощание с Адхамом было коротким.

185

- Будь осторожен, - сказал Махмуд-бек.

- Вы не пойдете, господин? - спросил Адхам.

- Нет. . Я болен.

- Вы не хотите встречаться с Джанибеком? - Адхам вызывающе смотрел на Махмуд-бека.

И в который раз Махмуд-бек не без тревоги подумал о дальнейшей судьбе юноши. Что с ним будет в

становище Джанибека? Кто предупредит Адхама об опасности?

- Присядь, Адхам, - предложил Махмуд-бек. - Присядь и послушай... - Махмуд-бек улыбнулся, по-

отечески заметил: - Если ты так будешь сверкать глазами при встрече с Джанибеком, он тебе отрежет

голову. Он умеет это делать. За одну минуту.

Адхам беспокойно оглянулся.

- Здесь ты в безопасности. Здесь пока за тебя отвечаю я. Там меня не будет. Там будут мои враги.

Даже мое имя может погубить. Ты просто шел с нами. И ты не любишь меня. Все! Об этом достаточно. У

тебя свои дела на той стороне. И я ничего не хочу о них знать. Не должен знать и Джанибек.

- Его дело переправить меня, - напомнил Адхам.

- Там он - хозяин, - вздохнул Махмуд-бек. - Мало ли что придет ему в голову. Ему может не

понравиться твой взгляд. Он у тебя бывает злым, настороженным. Пока будешь в становище - спи,

отдыхай. Впереди - трудная дорога. - Подумав, Махмуд-бек повторил: - Все! Доброго пути тебе.

Утром Махмуд-бек вышел проводить Адхама и проводника. Вначале решали деловые вопросы.

- Если мы не увидимся, лошадей можешь продать, - сказал Махмуд-бек проводнику. - А за помощь...

Он полез в карман. Проводник понял намерение Махмуд-бека и торопливо поднял руку:

- Нет! Нет!

Восклицание было таким искренним, что Махмуд-бек невольно смутился.

- Вы подождете меня? - спросил проводник.

Не хотелось его обманывать. Но и правду не мог сказать.

- Буду пока... здесь... - неопределенно ответил Махмуд-бек и крепко обнялся с проводником. А к

Адхаму только прикоснулся. Тот напряженно вытянулся. Даже голову чуть отклонил назад. Махмуд-бек

похлопал его по плечу:

- Доброго пути...

С вершин, поблескивающих вечным снегом, сползал рассвет. . Солнце пока пряталось где-то рядом.

Но розоватый свет уже заполнял чистое небо. И снег постепенно менял свой цвет.

Махмуд-бек не уходил со двора. Уже затих ритмичный цокот копыт. Возвращаться в дом не хотелось...

Надо подождать, когда величественно, спокойно над горным краем поднимется солнце. И тогда, прикрыв

глаза, подставить лицо первым мягким лучам.

Джамшид был сподвижником Джанибека-кази. Он еще совсем молодым парнем прислуживал

курбаши, таскался ва ним по чужим дорогам; первым начинал хохотать и хлопать себя по коленям при

самой глупой шутке бандита.

Джанибек этому парню, одному из своих многочисленных племянников, обещал богатую жизнь и

славу.

Шли годы... Джамшид взрослел, умнел, стал разбираться в делах, увидел и понял, на чем держится

авторитет прославленного Джанибека-кази.

Нигде не мог найти пристанища курбаши. Свою шайку, состоящую из родных и близких, он увел в

горы. Его мечтой было первым ворваться в долины Средней Азии, захватить обширную территорию,

стать владыкой городов и кишлаков. Эти города и кишлаки он заранее щедро разделил между

ближайшими помощниками.

Надо было только дождаться, когда гитлеровские войска войдут в Москву.

- А здесь - наше дело, - авторитетно заявлял Джанибек. - Мы первые спустимся с гор...

Слушал эти речи и Джамшид. Слушал и мечтал о будущей власти. Ему очень хотелось попасть в

Таджикистан. Например, в богатый город Ходжент. Он слышал, что большевики рядом построили

электростанцию, какие-то заводы.

А дядя дал всего два маленьких горных кишлака.

- Еще молод... - сказал Джанибек. И как мальчишку, потрепал грязной ладонью по щеке.

Джамшиду уже сорок три года. Всю свою молодость он отдал Джанибеку. Таскал ему чайники,

подавал пиалу, чистил сапоги, раскуривал чилим. В тайне от других бандитов Джамшид мял комочки

анаши, смешивал их с табаком.

О новой страсти Джанибека не говорили вслух, боялись вспыльчивого курбаши. Но разве утаишь от

людей и сладковатый дымок, и бессвязные речи, и мутные, бессмысленные глаза.

Чилим доверяли только Джамшиду. Он оставался по-прежнему мальчиком, слугой и в тридцать, и в

сорок лет. Особой почестью считалось, когда курбаши, накурившись, двигал чилим в сторону Джамшида.

Через несколько лет Джамшид уже с радостью и с большой благодарностью хватался за чилим.

Торопливо проводил рукавом халата по мокрому мундштуку и, прикрыв глаза, слушал клёкот воды,

затягивался...

В эти минуты он забывал о тоскливых, монотонных годах, проведенных в горах, о пропавшей жизни, о

той жалкой подачке, которую обещает Джанибек-кази в случае победы Гитлера.

Особой милостью за верную службу считалась и поездка на базар в поселок Ага-хана.

186

В третий раз такой милости удостоился Джамшид.

Прибыв в Гульташ, он поселился в доме Акбара. Небольшая группа рядовых бандитов расположилась

на ночевку в караван-сарае.

Акбар знал о страсти Джамшида. После ужина он с почтением преподнес новому гостю чилим.

У Джамшида было плохое настроение. Махмуд-бек, почтенный умный человек, рассказал о трудной

борьбе с Советами. Борьба еще будет продолжаться.

Русские в Берлине... Гитлер подох... На кого теперь надеяться? На самих себя?

Не такой дурак Джамшид, чтобы поверить в силы небольшой шайки Джанибека.

Джамшид жадно затянулся, прикрыл глаза и не спеша выпустил струйку дыма. Секунду он молча

наслаждался пьянящим зельем, потом благодарно кивнул хозяину. Акбар не пожадничал, положил в

табак хорошую порцию анаши.

После очередных двух-трех затяжек появилось желание продолжать разговор, поспорить, рассказать

какую-нибудь веселую историю. Только где взять эти истории? Скучно у них в горах.

- Разжирел Джанибек... - неожиданно сорвался Джамшид. - Уже головы не поворачивает. Только

бровью поводит, только глазами косит на тех, кто рядом. Слушает и все мимо ушей пропускает.

Наплевать ему на родных и друзей.

Сам Джамшид тоже отяжелел. С солидным брюшком, краснощекий. Но, как понял Махмуд-бек,

Джамшид обвиняет своего главаря не в тучности, а в зазнайстве.

Махмуд-бек высказал надежду, что когда-нибудь отряд Джанибека много сделает в борьбе против

большевиков.

- Когда? - зло прошептал Джамшид.

- Придет время.

- Мы стареем... А Джанибек посылал сюда вниз человека с золотом. У него в городе в банке есть

деньги.

- Наверное, хранит для вас, для будущей армии.

Махмуд-бек пил чай короткими глотками, наслаждаясь покоем, изредка поглаживая больную ногу.

- Для армии у нас все есть. Сейчас мы у Ага-хана получим новое оружие, динамит. .

- Зачем динамит? Вы живете спокойно.

- Осенью Джанибек думает спуститься вниз, к Советам.

- Сам?

- Так он и пойдет сам... - взорвался Джамшид. - Он наши головы подставит под советские пули.

Махмуд-бек похвалил осторожного опытного курбаши, который зря не будет посылать на гибель

людей.

- Зря? Он за это получит. От них! - куда-то в сторону резко махнул рукой Джамшид.

Конечно, от Джанибека требуют каких-то настоящих действий. Кто будет зря снабжать шайку оружием,

одеждой, продовольствием.

Джамшид тяжело сопел. Он выдержит разговор еще несколько минут. Потом его потянет в сон.

- У вас есть люди в горных кишлаках? Там, на той стороне. Мне надо послать своих. Я, конечно,

заплачу... Наверное, вы-то знаете?

- Есть... - с готовностью ответил Джамшид.

Он назвал горные кишлаки, имена людей с подчеркнутой небрежностью, давая понять Махмуд-беку,

что тот имеет дело не с рядовым бандитом, а с человеком, который сам, без Джанибека, может

заниматься большими делами.

Еще затяжка. Еще одна, слишком жадная... Она, наверное, доконает Джамшида. Толстоватые пальцы

вздрогнули, разжались, отпустили длинный, отполированный мундштук.

Махмуд-бек подхватил чилим и позвал хозяина. Взглянув на беспомощного Джамшида, Акбар

вздохнул.

- Погибает. . У них там, - он кивнул в сторону двери, - у них плохо. Если они не займутся настоящим

делом...

Махмуд-бек промолчал. «Настоящее дело» - вылазка на советскую территорию будет концом

Джанибека-кази и его шайки.

- Вы думаете вместе с ними ехать на базар? - спросил Махмуд-бек.

- Было бы хорошо, - виновато сказал хозяин.

Ему неудобно бросать Махмуд-бека в Гульташе. Но базары бывают редко. И ехать туда надо с хорошо

вооруженной группой. Так спокойней.

- Если бы вы подождали... - попросил Акбар.

- Нет. . Японец прав. Мне надо немедленно вернуться в город. - Махмуд-бек погладил больную ногу и

твердо повторил: - Очень надо достать место в самолете...

Деньги и фотография Живого Бога произвели впечатление на английского чиновника. Он пока

считался с суровыми законами горного края, с его властелином Ага-ханом.

На другое утро небольшой самолет поднялся с площади Гульташа, сделал круг над поселком.

Вон в той стороне, в двух днях пути, лежала родная страна. Там сейчас большой праздник... А он,

Махмуд-бек, вновь удаляется от Родины. С каждым часом все дальше и дальше.

187

Махмуд-бек повертел в руках билет. Потом карандашом записал опознавательные знаки самолета -

AAJLN - ORIEHT SKYFKE СНТЕК.

Так, на память записал...

Билет долгие годы хранился в бумагах Махмуд-бека, напоминая о самом счастливом дне, о

празднике, который он встретил в далеких горах... Рядом с родной землей.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Один из руководителей туркестанского национального движения Баймирза Хаит в свое время, еще до

войны, был сельским учителем. Никто и не представлял, что он сделает такую «головокружительную

карьеру», предаст свой народ.

В 1942 году Баймирза Хаит в польской деревне Легионово закончил школу разведчиков армии рейха.

Вскоре занял должность командира эсэсовской роты, а потом стал начальником военного отдела

Туркестанского комитета и соответственно заместителем Вали Каюм-хана.

На совести Баймирзы Хаита - сотни жизней. Он участвовал в карательных экспедициях в Польше,

Чехословакии, Югославии, Франции.

После войны с помощью Вали Каюм-хана Баймирза Хаит закончил Манчестерский университет, стал

«доктором». Он часто разъезжал по странам Европы и Азии, участвовал в конференциях

«востоковедов», тюркологов, антикоммунистов.

Вскоре Баймирза Хаит начал жаловаться соотечественникам на свое положение в «великой борьбе»

против коммунизма.

В апреле 1974 года Хаит был участником конференции «Антикоммунистической лиги» в Нью-Йорке.

- Все нации, - говорил он, - приехавшие на конференцию, вышли со своими флагами, с лозунгами,

организовали демонстрацию. От нас я был один. Мы относимся безразлично к национальному

движению. Никто нам не оказывает помощи.

О своей личной жизни Хаит тоже плакался соотечественникам.

Эмигрант А. Агзамов, вернувшийся на родину, вспоминал о встречах с Баймирзой Хаитом, передавал

его жалобы:

- Я занят уходом за своими детьми. Помогаю жене в оформлении ее врачебной документации. Только

когда дети уложены спать, имею возможность заниматься научной работой... Пишу труды о Туркестане.

Кому были нужны его труды?

Даже близкое окружение распадалось. Уходили из жизни его соратники. Уходили страшно, не по-

человечески...

Мулла Туркестанского легиона Касым Иноятов (Касым Хаксивар) умер в своей комнате. Труп лежал

целую неделю. И никто не хватился проповедника, который так усердно призывал верующих к борьбе

против большевиков.

Рузи Назар, бывший заместитель Баймирзы Хаита в Туркестанском комитете, был отъявленным

интриганом и доносчиком. После войны вместе с доктором Жаббором Рахими он занялся коммерцией -

стал выпускать шоколадные конфеты.

Однажды Рахими получил из ГДР письмо. Ничего особенного: заказ на конфеты. Но на конверте была

марка с портретом Тельмана. Рахими показал конверт своему компаньону. Рузи Назар сообщил о такой

подозрительной «переписке» американской разведке, с которой он уже давно сотрудничал.

Рахими стали вызывать на «беседы». Испуганный вызовами, Рахими ночью убил жену молотком, а

себе сделал смертельный укол.

Так шел к своему концу Туркестанский комитет.

Но после войны его руководители еще мечтали о борьбе. Они разъезжали по стране, где нашли приют

эмигранты, вели среди них подрывную работу, восстанавливали против родины.

Вали Каюм-хан и Баймирза Хаит совершили паломничество в Мекку. Но мало кто знал, что и Каюм-

хан и Баймирза по пути выполняли в странах Востока задания иностранных разведок.

Мне хотелось бы еще раз вспомнить статью Айбека «Лжец-попугай».

Статья посвящалась «деятельности» Баймирзы Хаита, якобы обеспокоенного судьбами

мусульманских народов, их культурой и литературой.

«Б. Хаит в течение ряда лет специализируется по клевете на народы Средней Азии, особенно на их

современную жизнь.

Разумеется, Б. Хаит не одинок. Успехи республик советского Востока вызывают ненависть у

буржуазных идеологов. А страх рождает ложь.

Клевета, однако, тоже требует «убедительного оформления». И вот для этого и пускают в ход

отщепенцев, изменников родины, титулуя их «докторами» и «профессорами» и спекулируя их

восточными именами и фамилиям.

Словом, пускают в ход хаитов...»

НОВЫЕ ЗНАКОМСТВА

Город был взбудораженным, тревожным, настороженным...

188

И не надо присматриваться к людям, чтобы понять их беспокойство или озабоченность. За тысячи

километров прогремел московский салют. . Но его хорошо услышали в Азии.

До открытия банков, куда обычно заходили не спеша, степенно, с чувством собственного достоинства,

теперь толпились, покусывая губы, перебирая четки потерявшие прежний лоск господа.

Не очень уверенно вступали в солидные конторы колониальные чиновники, уже по-настоящему

чувствуя недоброжелательные взгляды местных жителей.

В городе стали появляться эмигранты из Европы. Они надеялись здесь, за тридевять земель, найти

спокойный уголок, отсидеться, выждать более удобный момент, когда можно будет вновь потянуться к

счастью.

В банках, на биржах, в конторах самых различных фирм горячо спорили о новой, третьей мировой

войне.

Но более трезвые головы понимали, что пушки не скоро заговорят. . Борьба с Советами будет пока

носить совсем другой характер. Сейчас по тайным тропам вновь двинутся агенты и диверсанты.

Авантюристы всех мастей поднимут крик о гибели цивилизации, об угрозе человечеству, которую

несут большевики. Пусть все это бездоказательно. Но кто в базарной суматохе начнет вдумываться и

проверять факты, о которых надрываются дервиши!

Надо отойти от базара, отдохнуть от сутолоки, подумать о своих делах. Не каждый человек сумеет

сразу так поступить. Некоторые до позднего часа толкаются, очумев от криков и цен, от ругани и

уговоров... А потом являются домой с пустыми руками...

Махмуд-беку хотелось просто походить по улицам города, постоять у солидных учреждений,

посмотреть на этот растревоженный улей. Но Аскарали приказал лежать.

Вновь богатый отель с пышным названием «Тадж-Махал». Далеко отсюда знаменитый памятник

индийской архитектуры. Однако хозяин не проиграл, выбрав это название. В «Тадж-Махале» живут

состоятельные, уважаемые гости.

- Нам будет здесь легче работать... - сказал Аскарали.

Изменился за последнее время «преуспевающий коммерсант». Он только кажется бодрым, а на

самом деле очень устал. Возможно, даже болен.

- Ну как? Ты только представь Берлин. Обгорелый труп Гитлера... Берлин! И почти над каждым

балконом белый флаг. Представь! - Аскарали расхаживал по номеру, потирал ладони, потом, резко

повернувшись, садился у постели Махмуд-бека. - Представь! Помнишь, как писал Гафур Гулям в сорок

втором? Хотя откуда ты помнишь. Ты даже не знаешь... Слушай...

Аскарали часто читал стихи древних поэтов. Но Махмуд-бек даже не представлял, каким чудом его

друг узнавал о новинках современной литературы.

- Слушай! - повторил Аскарали. И он торжественно прочитал:

Тяжесть листьев промерзших с дерев упадет,

И под шелест весеннего сада

Время грозного горя и тяжких невзгод

Канет в бездну кромешного ада, -

Будет праздник на улице нашей.

Аскарали снова поднялся. Провел ладонью по белым, совершенно белым и поредевшим волосам,

пригладил их и твердо объявил:

- Мы сегодня устроим праздник.

Махмуд-бек, облокотившись, хотел подняться.

- Нет! Нет! Ты будешь лежать. Мы сюда пододвинем стол. Вот так... Здесь сяду я. Здесь - Фарида.

Ясно? - Он не ждал ответов Махмуд-бека. Аскарали двигал шикарную европейскую мебель с такой

небрежностью, словно все это происходило в караван-сарае. - Сейчас Шамсутдин принесет бутылку

водки. Ох, как я ее доставал! Целая операция! Посложнее твоих!

Нет. . В его словах и движениях теперь уже не было усталости.

- Мы сегодня даже не вспомним о том сброде, с которым ты встречался. Не будем вспоминать! Не

будем работать. Сегодня устроим праздник... Понимаешь... - И он крикнул в сторону соседней комнаты: -

Фарида!

Она вошла, с трудом скрывая беспокойство. Аскарали - хороший человек. Фарида уважает его. Но не

случилось ли еще чего-нибудь?

- Фарида! Сейчас я вызову официанта. Он принесет самый вкусный обед «Тадж-Махала». И мы будем

праздновать. Ты не против?

Она улыбнулась:

- Нет, Аскарали-ака. Это очень хорошо! А то вы сидите днем и ночью. Сидите, говорите.

- Мы будем вместе говорить. Совсем о другом. И выпьем! Выпьем за праздник! За нового человека,

который скоро родится в этом городе.

Фарида, смутившись, опустила голову.

- Я пока там побуду, Аскарали-ака... - тихо попросила она.

- Конечно. А я вызову официанта.

Она торопливо ушла в соседнюю комнату. Наклонившись к Махмуд-беку, Аскарали тихо произнес:

189

- Выпьем за нового человека! Понимаешь, Махмуд-бек. Ведь на нашей улице праздник... Самый

большой праздник! На фронте полагалось сто граммов водки. Их ты получишь по праву. И я... После

боя...

- А перед боем? - улыбнулся Махмуд-бек.

- Бой почти кончился. Наш, - серьезно сказал Аскарали. - Почти...

- Что-нибудь еще? - спросил Махмуд-бек.

- Об этом - завтра! А сегодня - праздник... И ни слова о делах!..

Он подошел к двери и нажал кнопку, над которой был нарисован силуэт человека с подносом.

Разбор поездки Махмуд-бека завершился.

- Хорошо, если бы Джанибек сделал вылазку на нашу территорию. Это стало бы его концом... Но если

даже он и не решится, то провалы агентов, которых он пересылает, будут его провалом... - сказал

Аскарали.

- Как поступил Адхам? - вспомнил Махмуд-бек.

Аскарали пожал плечами:

- Хотелось бы верить твоим предположениям. Но... подождем немного. А теперь?

- Я слушаю... - невольно поднялся Махмуд-бек.

Аскарали вновь выглядел усталым, озабоченным. Это был совершенно другой человек, не похожий на

вчерашнего.

- Слушай... - сказал Аскарали спокойно, рассудительно. - Слушай, мой дорогой Махмуд-бек. Война

кончилась. Ты имеешь полное право уехать сегодня или завтра. Врач советует лечиться в Италии. Но у

нас ведь не хуже курорты. Хотя бы даже из-за Фариды нельзя пускаться в такой дальний путь.

- Из-за Фариды? - весело переспросил Махмуд-бек.

- Из-за нее тоже...

- А еще?

- Подвились первые эмигранты из Европы. Те, кто сотрудничал с немцами. Конечно, Туркестанский

комитет будет продолжать действовать. Эмигранты много о нем знают. Знают о ближайших планах.

- Мне надо с эмигрантами встретиться?

- Они сами будут искать возможности встретиться с тобой.

- Может, переехать на квартиру?

- Нет, - решительно сказал Аскарали. - Здесь хорошая прислуга. На вызовы «Тадж-Махала»

моментально откликаются лучшие врачи. Живи здесь. Дня через два ты будешь выходить. Я сделаю все,

чтобы о тебе узнали в эмигрантских кругах.

- Хорошо, Аскарали.

- А Фариду успокой. Вы действительно скоро, очень скоро вернетесь на Родину. - Аскарали поднял

ладонь: - И все! И теперь никакие твои уговоры и доводы не подействуют. В Центре принято

окончательное решение.

Они замолчали.

- Ты давно пробовал писать стихи? - неожиданно спросил Аскарали.

- Бывало... - сознался Махмуд-бек. - Но не записывал.

- Ты еще...

- Не надо, Аскарали... - понял друга Махмуд-бек. - Сам знаешь, что над стихами надо работать

каждый день. Теперь вряд ли что получится. Давно я ушел от литературы. Очень давно. Кажется, прошла

жизнь.

- Жизнь... - согласился Аскарали и машинально пригладил свои редкие белые волосы.

Они встретились в знойный день в небольшом ресторанчике.

- Здесь делают хороший кофе... - сказал Аскарали. - А я так тебя и не приучил.

- Да. Равнодушен. А вот зеленый чай сейчас бы... И... - мечтательно произнес Махмуд-бек.

- Горячую самаркандскую лепешку. И виноград... - подсказал Аскарали.

- Не дразни...

- Скоро сядешь в какой-нибудь чайхане.

- А ты? - серьезно спросил Махмуд-бек.

- И я... Куда я денусь. Ты знаешь, сколько мне лет?

- Не задумывался, - сознался Махмуд-бек.

- И не надо...

В ресторанчике было прохладно и тихо. Официант в мягких остроносых туфлях двигался неспешно,

появляясь неожиданно и всегда вовремя.

- Я больше в «Тадж-Махал» не зайду, - перешел к делу Аскарали. - Так лучше. К тебе уже

присматриваются. Живи, как подобает усталому и больному человеку.

Махмуд-бек отпил глоток черного густого кофе. Невольно вспомнился караван-сарай, первая встреча

с «преуспевающим купцом», с человеком, который направлял работу Махмуд-бека, приходил на помощь,

был всегда рядом.

- Ты оказался прав: Адхам явился с повинной. Он выложил всю информацию, которой ты его снабдил.

Хороший, честный парень... - Помолчав, Аскарали продолжил: - И главное, кроме некоторых эмигрантов

190

с тобой будет искать встречи Баймирза Хаит, важная фигура в Туркестанском комитете, бывший

эсэсовец.

- Он здесь?

- Пока нет. Пока собирается... Надо узнать об их планах. А потом - домой. Сразу же! Не ожидая

приказа.

Они допили кофе.

- Ну, что же, простимся... - вдруг сказал Аскарали.

- Как? - не понял Махмуд-бек.

- Я уезжаю. До встречи на родной земле.

- Как же?

- Уезжаю. Надо. Я должен успеть довести одно дело до конца. За тебя я теперь спокоен. - Он положил

перед Махмуд-беком книгу: - Это тебе... «Бустон» Саади. Одна из редчайших рукописей. Посмотри на

работу каллиграфов.

- Такой подарок... - смутился Махмуд-бек.

- Бери, бери. Читай. У тебя скоро будет на это время.

Махмуд-бек не мог, да и не имел права, спрашивать: куда торопится Аскарали, какие дела и где его

ждут.

Прощались скупо, почему-то торопливо. Аскарали обнял Махмуд-бека, похлопал его по спине, словно

успокаивая.

- Мы увидимся... там... у себя? - спросил Махмуд-бек.

- Конечно, конечно, - ответил Аскарали.

Пряча глаза, он зашагал к двери и лишь на пороге обернулся, махнул рукой.

Смутная тревога долго не давала покоя. Обычная фраза: я должен успеть. Но в ней Махмуд-бек

почувствовал совсем другой смысл. Он допил остывший кофе и машинально стал листать рукопись в

богатом кожаном переплете. Перевернул несколько страниц. На этих книгах но многих странах Востока

люди гадают. Первая строка на открытой странице удивила, даже потрясла своей томностью: «Ты

мудростью войну предотвращай...»

Аскарали делал это всю жизнь. Всю свою жизнь.

...Махмуд-бек узнал о смерти друга через несколько месяцев. Аскарали никогда никому даже слова не

сказал о тяжелой болезни. Продолжались бесконечные дела и поездки до самой последней минуты

редкой, удивительной жизни.

Шамсутдин не любил шикарные комнаты «Тадж-Махал». Он терпеливо ждал, когда Махмуд-беку и

Фариде надоест разгуливать по мягким дорогим коврам, сидеть на европейских стульях за столом,

покрытым хрустящей белоснежной скатертью.

Шамсутдин неловко чувствовал себя в этой обстановке. Получив задание, он старался побыстрее

покинуть отель. При встрече с Фаридой Шамсутдин с тоской смотрел на нее: почему она не вытащит

Махмуд-бека из этой роскоши в нормальный дом. Не прикоснись ни к чему, следи за каждым своим

шагом... А вдруг испачкаешь дастархан, оставишь следы на ковре.

Но и Шамсутдин порой понимал: пока Фариде нужно находиться здесь.

Шамсутдин являлся к Махмуд-беку с новостями. В город приезжали из Европы узбеки, таджики.

Многие из них бросались искать своих соотечественников. Было о чем поговорить, поспорить. Было о

чем вспомнить...

Махмуд-бек еще не бывал в кварталах эмигрантов. Но туркестанцы знали, что он вернулся в город.

Расспрашивали Шамсутдина о здоровье господина, передавали пожелания и приветы. Сегодня

Шамсутдин сообщил Махмуд-беку, что его очень хочет видеть Азими.

- Кто это такой?

- Культурный человек, - коротко ответил Шамсутдин.

- Почему ты так решил? - улыбнулся Махмуд-бек.

- Он - доктор. Был советским доктором, военным. Сдался в плен к немцам. Жил... Говорит, хорошо

жил.

- Чего же приехал сюда? Нашим помогать?

- Помогать? - переспросил Шамсутдин и задумался. Потом решительно заключил: - Не будет

помогать.

- А об этом как ты догадался?

- Он лечит одного, берет деньги.

- Ясно! - сказал Махмуд-бек. - Он хочет со мной увидеться?

- Да, господин. Очень... Он хочет вас пригласить на свадьбу.

Свадьба... Это уже интересно. Значит, соберутся люди. Самые разные. Обязательно возникнут

разговоры и о прошлом, и о будущем.

- Пусть заходит. . - разрешил Махмуд-бек.

- Нам этот человек пригодится... - деловито сообщил Шамсутдин.

- Чем?

- Доктор! - поднял указательный палец Шамсутдин. - Настоящий! В Ташкенте учился. А вам нужен...

- Здесь у меня есть хороший врач.

191

- Ему надо платить... - рассудительно проговорил Шамсутдин. - А это свой...

- Но он тоже берет деньги.

- С вас не будет брать... - уверенно сказал Шамсутдин.

И вдруг какая-то невероятная, совсем неожиданная мысль мелькнула в голове Махмуд-бека. Он даже

испугался этой мысли. Попытался от нее отделаться. Но она настойчиво беспокоила, заставила его

сорваться с места, зашагать вокруг стола.

- Что с вами? - удивился Шамсутдин.

- Ничего, ничего... - ответил Махмуд-бек. - А ты передай... этому доктору, что я очень хочу его увидеть.

«Это свой!» Может действительно свой. Тот самый, кто должен приехать сюда, в мир еще опасных

врагов. Кто должен заменить его, Махмуд-бека. Свой! Свой!

Нет. . Азими действительно сдался в плен при первом удобном случае. До создания Туркестанского

легиона он мотался по гитлеровским концлагерям. Он узнал голод и холод. Его били... От смерти спасла

профессия врача, а затем согласие служить фашистам.

- Звери... - с неприкрытой злостью сказал Азими. - Я к ним пришел с поднятыми руками. А они...

Какой-то краснощекий солдат ребром ладони полоснул меня по шее. Как ножом. «Я же доктор... - кричу

по-немецки. - Настоящий доктор». А он, собака, мне в лицо: «Ты азиат. Мы вас уничтожим». - Азими взял

чашечку, отпил глоток кофе. - Собаки бешеные.

Рука заметно дрожала. Видно, это честолюбивый, гордый человек. В Красной Армии он занимал

обыкновенную должность: был хирургом, приходилось работать днем и ночью. Он считал, что способен

на более почетные дела, достоин более высокого звания; чем капитанское.

- Так им и надо... Подохнут, как собаки! - заключил Азими.

Ясно... Азими сразу же отошел от немцев. Он бросился в азиатские страны. В Турции нашел невесту.

Привез девушку сюда, в чужую страну. Почему же не остался в Турции?

- Как наши живут в Мюнхене? - спросил Махмуд-бек.

- Научились у немцев... - с прежней злостью ответил Азими.

- Не очень дружно?

Азими усмехнулся:

- Сейчас расскажу. Я заходил к ним в комитет. Видел все... Разрешите закурить? - Азими покосился на

закрытую дверь соседней комнаты: - Ваша жена, как я слышал...

- Ничего... - сказал Махмуд-бек. - Здесь можно. Курите.

- Я только одну сигарету.

А сигареты английские. И Азими к ним привык. Он стал рассказывать о работниках Туркестанского

комитета, о дрязгах, интригах, скандалах.

- Мы так на них надеемся... - сказал Махмуд-бек.

- Зря! - почти выкрикнул гость. - Зря! Они подведут.

- Но мы же не можем одни?

- Почему? - поднял брови Азими. - Вы же чувствуете, что происходит в мире. Вы знаете, с кем надо

дружить.

- Знаю...

- И я выбрал свою дорогу. Скажу вам, это уже не секрет: со вчерашнего дня я - майор. Приглашен в

колониальную армию. Разумеется, как врач.

Возможно, когда-нибудь Азими разочаруется и в новых хозяевах. Сейчас у него довольное, сытое

лицо. И в эти минуты он забыл о гитлеровцах. Откинувшись на спинку стула, он небрежно вертел

изящную пачку «Честер-Фильда» и говорил о будущем.

Азими, как и многие другие, пока даже не представлял, что его новые хозяева очень скоро будут

вынуждены покинуть эту страну. Так решит народ...

Многое изменится и здесь, на Востоке, после войны.

Большинство эмигрантов давно не бывали на такой щедрой, богатой свадьбе. Вначале гостей

смущало присутствие трех европейцев. Но те вели себя с подчеркнутой простотой, обращались с

эмигрантами, как с равными. Почтительно выслушали молитву.

Один из европейцев (и, конечно, не случайно) оказался рядом с Махмуд-беком.

Азими старался не смотреть в их сторону. Но, вероятно, сейчас для хозяина на его собственной

свадьбе было главным: состоится ли знакомство Махмуд-бека с сотрудником разведки той самой

колониальной армии, где Азими уже получил чин майора.

Знакомство состоялось.

Махмуд-бек был счастлив от встречи с офицером - образованным, знающим Восток человеком. И они,

Махмуд-бек и майор Харбер, говорили о судьбах мусульман, эмигрировавших из Средней Азии.

Офицер разведки был озабочен этими судьбами. Он считал своей первейшей обязанностью оказать

несчастным людям помощь и содействие. Хорошо, если бы Махмуд-бек, один из лидеров туркестанской

эмиграции, выбрал более удобное время для дальнейшего разговора. Махмуд-бек заверил Харбера, что

такое время у него есть.

- Азими проводит вас ко мне, - уже откровенно сказал офицер.

192

- Хорошо... - согласился Махмуд-бек. - Но боюсь, что счастливчик Азими еще укатит в свадебное

путешествие.

- Сейчас не время для увеселительных прогулок, - строго напомнил майор Харбер.

У него было смуглое, восточное лицо. Но странно: над темно-карими глазами щетинились густые

рыжие брови.

«Подкрасил их, что ли...» - невольно подумал Махмуд-бек.

Разговоры за столом становились все оживленней. И откуда-то из угла двора, где разместился народ

победнее, вырвался резкий голос:

- А что ждать? Новой такой свадьбы? Когда она будет? Не все умеют продавать свою душу, свою

совесть.

Рыжие брови даже не вздрогнули. Другие солидные гости, с которыми сидел Махмуд-бек, тоже

попытались не обратить внимания на разгневанного человека, на откровенную горячую речь. Махмуд-бек

не мог повернуться и хотя бы мельком взглянуть на гостя, который нарушил торжественную,

праздничную обстановку. На человека, который уже не мог больше молчать.

Через неделю Азими заехал к Махмуд-беку.

- Вас ждут. . - напомнил он и тревожно спросил: - Ничего не изменилось?

- У меня? - улыбнулся Махмуд-бек. - Разумеется, нет. Это нужные люди.

- Самые нужные люди, - подчеркнул Азими.

- Кажется, наша последняя надежда, - сказал Махмуд-бек.

Азими промолчал. Он еще раз убедился в своей правоте: надо пробиваться к британскому берегу.

- Одну минуту, - извинился хозяин.

Он зашел к Фариде. Она лежала бледная, тяжело дыша, то и дело вытирая капли пота.

- Как ты себя чувствуешь? - спросил Махмуд-бек.

- Все хорошо. Только жарко...

У Фариды пересохли губы и очень бледное лицо. Только глаза, голубые, большие глаза не

изменились.

- Мне надо уйти, - сказал Махмуд-бек.

- Идите. Все хорошо...

- Если что случится, вызови прислугу. Вторая кнопка. Они вызовут врача. Ты поняла?

- Поняла.

Он пожал влажную ладонь.

- Отдыхай... Придет Шамсутдин, пусть меня подождет. Поняла?

- Поняла. Идите. Все хорошо...

С жизнью и работой Махмуд-бека Садыкова они были хорошо знакомы. Офицер начал конкретный

разговор о программе дальнейшей деятельности антисоветских организаций.

- Разобщены... Мы вас поддержим только в том случае, если вы сможете вести настоящую,

действенную борьбу. Если вы начнете ее немедленно.

- Советский Союз вышел победителем из большой войны, - сказал Махмуд-бек. - А мы пока... - Он

развел руками.

Офицер промолчал, потом подвинул пачку «Честер-Фильда»:

- Курите, - предложил он.

- Я не курю, - слабо улыбнулся Махмуд-бек. - К сожалению, здоровье мне не позволит по-настоящему

заняться работой, которую вы планируете.

- А какую мы... планируем? - ответил с улыбкой майор Харбер.

- Вы не будете заниматься мелкими делами, - сказал Махмуд-бек.

- В этом вы правы. А по поводу вашего здоровья мы знаем. Да... Вам следует подлечиться.

- Хочу пока поехать в Турцию.

- Не плохо. Но вы еще в силах помочь нам. Найти подходящих людей, опытных, здоровых, преданных

вашему делу.

- Еще в силах, - согласился Махмуд-бек. - Но люди стремятся отойти от борьбы. Я же сказал, что

Советский Союз победил сильную державу.

Харбер подошел к шкафу, открыл дверцу и вытащил стопку газет.

- Здесь есть советские. Из некоторых материалов можно почерпнуть нужную информацию. Скудные

пайки. Тяжелые условия. Непосильный труд. Есть фотографии разрушенных городов... Можно с твердой

уверенностью сказать, что страна не скоро встанет на ноги. Средняя Азия вынуждена кормить и одевать

жителей этих разрушенных городов... Почему мусульмане должны это делать? Почему мусульмане не

могут позаботиться о своих братьях, которые живут в нищете здесь, в чужих странах?

Широкие, обдуманные планы. Целая программа идеологической обработки туркестанских эмигрантов,

подготовки из них диверсантов, агентов, создание новых антисоветских организаций.

- Мы желаем вам хорошего здоровья, - на прощание сказал офицер. - Но если... - он недоговорил. -

Мы с радостью встретимся с человеком, которого вы пришлете к нам...

- На всякий случай я подберу... Увы! - вздохнул Махмуд-бек. - Все может случиться.

Они расстались в полночь.

193

У входа в отель Махмуд-бека ждал встревоженный Шамсутдин.

- Фарида в больнице, - почему-то шепотом сообщил он. - Отвезли вечером.

Махмуд-бек ворвался в вестибюль, подбежал к стойке, за которой стоял, весело поблескивая зубами,

портье.

- Все в порядке, господин Махмуд-бек. - Он кивнул на телефонный аппарат: - Я справлялся через

каждые десять минут. Я сделал все, как вы просили... - Портье знал, что последует хорошее

вознаграждение за новость. - Совсем недавно... - он посмотрел на часы, - пятнадцать минут назад у вас

родилась дочь. Мы желаем, чтобы она была самой счастливой.

- Спасибо... - Махмуд-бек прислонился к стойке. - Спасибо. Она должна быть счастливой.

Из рукописи Махмуд-бека Садыкова

Я читал путевые очерки моих друзей, побывавших на ЭКСПО-67. Меня очень заинтересовали такие

строки:

«Дождь в Монреале начинается неожиданно. Надо же, 16 июля в День Узбекистана с утра пошел

мелкий, похожий на осенний, дождь. Не испортит ли он праздника?

Мы приехали на выставку в девять часов и оказались далеко не первыми посетителями. Поезда

метро, сотни автобусов, экспресс, соединяющий острова, на которых расположилась выставка,

привозили все новых и новых гостей.

Мы расположились под огромным, застывшим в легком полете козырьком павильона. Переводчики,

экскурсоводы... Пожалуй, все работники павильона собрались здесь. У них хорошее настроение.

Подумать только! Сразу столько советских людей! Они засыпали нас вопросами, будто не были на

Родине несколько лет.

Осторожно, смущенно откашливаясь, сетуя на дождь, без конца отряхиваясь (Удобно! Можно спрятать

глаза!), подходят приехавшие из Нью-Йорка посетители... Нет! Они не забыли родную речь... Они вчера и

позавчера были на концертах узбекских артистов. Но и в Штатах, и здесь, на празднике, они чужие.

- Как выглядит Ташкент?

- А что на Шейхантауре?

Никто из нас тактично не касается главного вопроса: каким ветром их сюда занесло.

Разговор вначале сдержанный, далекий от главного, основного.

Но вот сверкнули слезы. Водителю автобуса из Нью-Йорка Ахмаду Ходже пятьдесят лет. Его

мальчишкой увезли родители в тридцатые годы в Турцию. О чем он говорил? Конечно, об одном:

посмотреть бы на родную землю, поклониться ей.

Другому нужно немного - кусочек хан-атласа. Он взял бы этот кусочек в могилу.

Вот третий... Он начинает разговор о наших профессиях. Мы отвечаем, что среди туристов есть

инженеры, врачи, преподаватели, рабочие, писатели.

- Ну, а вы кто? - спрашиваем мы.

- Я простой человек...

Собственно, это видно по его скромному костюму.

Приезжие торопятся сфотографировать узбекских артистов, подготавливают магнитофоны: нужно все

записать. Главное - песни, музыку.

Очередь растет. Все павильоны выставки открываются в десять часов утра. Сейчас девять

пятьдесят. . К флагштоку направляете? группа узбекских артистов, людей, дарящих радость, песни,

доброе настроение.

Сейчас под звуки Гимна Советского Союза и Узбекской ССР они поднимут флаг Узбекской Советской

Социалистической Республики».

Я знал тех людей, оказавшихся за океаном, хорошо понимал их состояние. Некоторые из них, может,

на последние деньги помчались в Монреаль. Побыть один день в Узбекистане! Счастье, которое трудно

скрыть. Услышать музыку и песни родной земли! Узнать, какой она стала...

Этот край раньше выпускал кетмени, омачи, арбы, ткани кустарного производства, сундуки и

гончарную посуду. Вот и все... Старые книги сохранили такие сведения... А новые... По разным причинам,

к сожалению, они с трудом доходят за океан.

Так слушайте и смотрите, каким стал Узбекистан!

«Очередь час ва часом движется к эскалаторам. Люди поднимаются к нам, в наш мир, чтобы самим

разобраться в десятках вопросов: убедиться, понять. К вечеру мы присели отдохнуть у павильона.

Отсюда видно, как от берега Святого Лаврентия все еще подвигается очередь...

Ей, кажется, нет конца...

Были в этой очереди люди, которым особенно хотелось взглянуть на макеты новых городов, на

величественные машины и нежную радугу маргиланского шелка...

Кто-то из таких посетителей виновен перед родной землей, другие ошиблись, не сумели вовремя

разобраться в происходящих событиях, третьи - выросли на чужбине.

Так смотрите же, каким стал Узбекистан!»

ПОСЛЕДНИЙ ПЕРЕВАЛ

194

Муфтий Амин-аль-Хусейна хорошо знали на Востоке.

Эго был подвижный старик невысокого роста. Он очень походил на европейца: светлое лицо, зеленые

глаза, живые, любопытные за толстыми стеклами очков, светлая аккуратная бородка.

Он умело скрывал свое истинное лицо, этот энергичный агент, долгие годы выполнявший задания

гитлеровской разведки. Приход Махмуд-бека обрадовал муфтия.

- Я сам хотел вас найти... - сказал Амин-аль-Хусейн.

Махмуд-бек развел руками:

- Узнав о вашем приезде, я просто ждал более удобного часа для встречи с вами.

Деньги у Амин-аль-Хусейна еще были. Он снял хороший дом на тихой, но приличной улице. Муфтий

позвал слугу и вопросительно посмотрел на гостя:

- Наверное, чай?

- Лучше... - весело сознался Махмуд-бек.

- Да-да... - улыбнулся муфтий. - Мне приходилось встречаться с вашими соотечественниками. Они

никогда не пили кофе, но вынуждены были терпеливо держать чашечку на весу. Вот так... - Муфтий

хорошо изобразил неуклюжую позу какого-то туркестанца. - Да еще живот мешает, - рассмеялся муфтий.

- Я не смог привыкнуть к кофе.

- И не надо... Оставайтесь самим собой.

Кажется, этот незначительный разговор, непринужденность, которые были в поведении Махмуд-бека с

первой минуты появления в доме, понравились старику.

- А я все же выпью чашечку кофе, - сказал муфтий.

Он тоже решил быть искренним даже в мелочах.

Начался знакомый Махмуд-беку разговор о судьбах мусульман. Сколько раз он слушал озабоченные

и горячие речи! Смотрел на лица, туповатые и умные, злые и хитрые. Часто приходила мысль: почему

именно такому человеку захотелось взвалить на свои плечи огромную ношу, почему он беспокоится о

судьбе народа, которого не знает и никогда знать не будет.

Муфтий Амин-аль-Хусейн, он же - муфтий Амин-Палистини, считался одним из опытнейших

сотрудников гитлеровской разведки в арабских странах. Англичане несколько раз пытались схватить

муфтия. Но он ускользал буквально из рук. Пользуясь авторитетом среди верующих, Амин-Палистини

находил убежище в любом поселке, не говоря о крупных городах.

Разрабатывались специальные операции английской разведкой, или постоянные розыски, а муфтий

продолжал разъезжать по Востоку, выполняя задания Берлина.

Теперь Амин-Палистини прибыл в страну, где пока хозяйничала Великобритания. Снял видный дом в

центральной части большого города. Невероятная наглость. Откровенный вызов колониальным властям.

Или он ищет встречи с англичанами?

Махмуд-бек решил опередить события. Почему бы ему, Махмуд-беку, первому не представить

англичанам борца за «счастье мусульман»? Несколько дней назад из Мюнхена пришло письмо от Вали

Каюм-хана. Это было уже второе послание руководителя Туркестанского комитета.

Первое письмо президента носило общий характер. Вали Каюм-хан без конкретных ссылок на страны

и людей писал о начале новой борьбы против Советов. Он выражал уверенность, что в этой борьбе

примут участие тысячи «обездоленных туркестанцев», находящихся в Азии. «Готовьтесь к совместной

работе...» - заключал Вали Каюм-хан. Это не было приказом. Это было предложение, от которого, по

мнению президента, вряд ли кто откажется.

Второе письмо, короткое, деловое, сообщало о ближайшем приезде муфтия Амин-аль-Хусейна,

важной и нужной особы.

«Постарайтесь встретиться с этим человеком, - писал Вали Каюм-хан. - Подружитесь с ним...»

Они знакомы... Конечно, знакомы, хотя только по переписке.

- Я узнал о вашем приезде от уважаемого Вали Каюм-хана... - сообщил Махмуд-бек.

- Да-да. Это благородный человек... - туманно ответил муфтий. - Он много отдает сил нашему общему

делу.

Сейчас пойдет разговор о том деле, которое беспокоит муфтия Амин-аль-Хусейна.

Муфтий будто недавно вместе с Махмуд-беком присутствовал на встрече с офицером английской

разведки Харбером.

Те же мысли... Даже те же слова... Один враг - Советский Союз. Именно против него нужно вести

борьбу всеми средствами. И конечно, восстанавливать туркестанцев, оказавшихся в эмиграции, против

СССР, объединить все их силы в антисоветские организации.

- Мы пытались и будем пытаться, - сказал Махмуд-бек.

- Будем, - кивнул муфтий. У него ожили, засверкали глаза. Внешне же муфтий оставался спокойным,

говорил тихо, без восклицаний. - Если я найду общий язык с англичанами, - сказал муфтий, - мы сумеем

заняться настоящими делами.

Он, конечно, найдет общий язык. В этом можно не сомневаться. И Махмуд-бек заверил:

- Вас они должны хорошо встретить.

Муфтий задумался... Он погладил бородку. Конечно, есть риск. Возможно, Амин-аль-Хусейн так в свое

время насолил англичанам, что те не пойдут на примирение.

- Совсем недавно - было другое время. Я знаю, что вам пришлось много скитаться. Уходить от

преследования опытных разведчиков... - сказал Махмуд-бек.

195

- Уходил! - улыбнулся муфтий.

Он с удовольствием вспоминал тревожные дни. И конечно, знал, что о его делах слагаются легенды.

- Под Калькуттой меня пытался взять сильный человек, - не без гордости продолжал муфтий. -

Капитан Стоун. Ему оставалось сделать два шага. А я провалился... - Муфтий погладил бородку, качнул

головой. - В два раза моложе меня. Опытный человек. А я у него на глазах провалился сквозь землю. -

Ему стало весело. Он рассмеялся. Сейчас эта история муфтию казалась смешной. - Говорят, капитан

топал сапогами по полу. А пол был каменный...

Муфтий вздохнул и заговорил серьезно:

- Англичанам есть смысл сотрудничать с нами. Мы умеем работать.

- Вы умеете, - поддержал Махмуд-бек.

- Если англичане благосклонно отнесутся ко мне, - продолжал муфтий, - мы в ближайшее время

соберем съезд или конгресс мусульман. В большом городе. В Карачи, в Дели, в Стамбуле...

Эта была конкретная цель, из-за которой муфтий рискнул появиться на глаза англичанам...

Махмуд-бек предупредил Азими о приезде муфтия Амин-аль-Хусейна.

- Обстановка изменилась. Англичане должны принять муфтия.

Азими, не задумываясь, твердо ответил:

- Они примут его.

- Не сомневаюсь, - согласился Махмуд-бек. - Но у муфтия может быть личный враг.

- Какой... личный? - спросил Азими.

- У которого из-за муфтия могли быть неприятности в свое время. Надо узнать, не участвовал ли кто-

нибудь из сотрудников разведки в розысках муфтия.

- Узнать? - Азими удивленно посмотрел на Махмуд-бека. - Как узнаешь в разведке? Кто это сделает?

- Вы, Азими. Только вы, майор Азими. И это ваш долг - сберечь муфтия.

- Но...

- Давайте лучше вместе подумаем, как и с кем в первую очередь поговорить.

- С Харбером, - выпалил Азими.

- Да. Харбер давно на Востоке, - кивнул Махмуд-бек. - Правильно. Кстати, Харбер и будет заниматься

с ним. Но вдруг на пути встанет другой человек?

Махмуд-бек попросил узнать об офицерах, которые более года находились на Востоке.

Азими справился с этим заданием. Среди англичан был и лейтенант Стоун.

- Кажется, нашему муфтию ничего не грозит, - сказал Махмуд-бек. - Попросите Харбера принять

завтра этого почтенного человека. А я предупрежу муфтия. Он решился на встречу с англичанами.

- И правильно сделал... - одобрил Азими.

Лейтенант Стоун был взбешен. Он уже написал третий вариант рапорта об отставке. И в третий раз

порвал лист бумаги. Сложил стопкой клочки перед собой.

Бессмысленное занятие... Надо теперь, как принято у них, сжечь эти клочки. Никто его не отпустит из

армии. Да еще унизят. Харбер сказал:

- У вас полное непонимание сложившейся обстановки. Вы бросаетесь по анонимному телефонному

звонку арестовывать человека, о котором мы уже давно все знаем.

- Знаете? - удивился лейтенант.

- Знаем, что он в городе. И ждем, когда он явится к нам. Сам явится. А теперь я должен извиниться

перед ним.

- Извиниться? - побагровел лейтенант.

- Да... Он нужен нам.

- Я гонялся за этой сволочью несколько суток. Старый лис выскользнул из капкана. С меня сняли

капитанские погоны. А теперь перед ним надо извиняться! - Стоун от бешенства задыхался. Он рванул

воротник кителя.

- Лейтенант. . - строго сказал Харбер. - Что с вами? Возьмите себя в руки.

Стоун поправил воротник, щелкнул каблуками и вышел из кабинета майора Харбера.

...Сейчас клочки бумаги (все что осталось от рапорта!) он сложил в бронзовую пепельницу и поджег.

Лейтенант смотрел на маленький огонек. Ничего, он подождет удобного случая. Он когда-нибудь

прихлопнет этого старого лиса.

И Харбер даже не успеет поднять в удивлении свои рыжие, похожие на свиную щетину брови.

Встречи последних дней не были такими напряженными, не требовали больших усилий. И все же

Махмуд-бек устал. Сейчас он понял, что устал вообще. Нужен какой-то длительный отдых. Нужно на

время отойти от дела.

На время...

Эта формулировка показалась смешной. О каком отпуске может идти речь! Каким будет отдых?

Махмуд-бек представил себя в кресле, в уютной комнате, с хорошей книгой в руках... Он давно не

читал... За эти годы родилась и выросла новая литература в его родной республике. Изданы сотни книг.

Махмуд-бек зажег лампу и сел за низенький столик. Положил перед собой стопку бумаги.

По вечерам ему казалось, что вновь родятся строки. Он пробовал писать. Однако утром эти стихи

ничем не радовали. Беспомощные рифмы. Ни одного удачного поэтического образа. Он рвал страницы.

Возможно, стихи когда-нибудь придут. Еще не наступило его время...

196

И сегодня Махмуд-беку хотелось, чтобы на белой бумаге торопливо побежали строки. Обязательно о

красоте гор, об их спокойствии, величии. О перевалах, за которыми вырастали новые, снежные вершины.

Махмуд-бек не заметил, как появилась первая строка, за ней - другая. Еще одна... Еще...

Какая редкая, великая судьба...

И жизнь в тревожных днях не уставала...

Кончался бой...

За ним опять борьба.

За перевалом снова перевалы...

Пройти не споткнуться,

Не устать.

Не обращать вниманья

На метели...

А новый перевал встает опять,

Пока в туманной дымке

Виден еле-еле...

Тихо скрипнула дверь. Вошла Фарида. Увидев Махмуд-бека, склонившегося над столиком, она

нерешительно остановилась.

- Я помешала вам? - виновато спросила Фарида.

- Нет. . - Он отодвинул бумагу и поднялся навстречу жене. - Я хотел зайти. Но боялся потревожить.

- Она спит, - улыбнулась Фарида. - Удивительно спит.

- Что же удивительного в ее сне? - тоже улыбнулся Махмуд-бек.

- Она спокойно спит, - сказала Фарида. - Очень спокойно. Я даже не знала, что так можно спать.

- Ты знала... - вздохнул Махмуд-бек. - Просто забыла. Это я виноват.

При тусклом свете лампы видны морщинки у глаз. Фарида заметно похудела. Он провел пальцем по

ее лицу, едва касаясь этих морщинок.

- Только я виноват. .

- Не-е-ет. . - протянула она. - Вы не можете быть в чем-нибудь виноваты. Все хорошо. Все очень

хорошо. Здесь рядом, в соседней комнате, спит наша дочь.

- Давай посмотрим на нее, - прошептал Махмуд-бек.

- Только тихо! - Фарида приложила палец к губам. - Очень тихо.

Махмуд-бек, придерживая Фариду за локоть, пошел к двери.

Баймирза Хаит заправил салфетку за воротничок сорочки, осмотрел ресторан и похвалил:

- Ничего, красиво, уютно...

- Я жил в этом отеле. Здесь удобно, - поддержал Махмуд-бек.

Обедали они не спеша. Говорили о пустяках. Но в то же время присматривались друг к другу.

Баймирза Хаит, вероятно, в душе был разочарован, увидев уставшего, больного, очень худого человека.

Махмуд-бек сказал несколько лестных слов в адрес Туркестанского комитета, работники которого

делают все возможное, чтобы сплотить силы эмигрантов.

- Дел достаточно... - солидно согласился Баймирза Хаит.

Он в модном, светлом костюме, подтянутый... За салфеткой спрятался элегантный, неяркий галстук.

Здоровый, энергичный, с хорошими манерами Баймирза провел по волнистым темным волосам, слегка

коснулся белоснежного воротничка сорочки, будто хотел удостовериться: все ли в порядке. В его

движениях проскальзывала знаменитая немецкая аккуратность.

«Быстро он усвоил их манеры...» - невольно подумал Махмуд-бек.

У доктора Азими Махмуд-бек видел фотографию. Строй туркестанских легионеров в помятой,

мешковатой форме. Перед ними в легком пальто, с открытой головой выступал Вали Каюм-хан. Позади

президента, отступив на шаг, в эсэсовской форме, сложив руки на груди, небрежно стоял Баймирза Хаит.

Фуражка надвинута на лоб.

В этой форме Баймирза очень походил на европейца. Он и сейчас с гладко выбритым светлым лицом

больше похож на англичанина. Только глаза восточные, темные...

Баймирзу Хаита не удивил стилизованный шикарный ресторан «Тадж-Махал». Он давал понять

Махмуд-беку, что привык «к светской жизни». Не путался в ножах и вилках, умел не замечать официанта

в ярком тюрбане, который скользил за спиной.

Махмуд-бек уже догадался, что серьезного, нужного разговора сегодня не будет. Баймирза Хаит не

кинется в спешке обсуждать вопросы национального движения.

Сейчас он говорил о Востоке, о его природе, музыке, о старом, добром, неторопливом Востоке, где

шумят красочные базары... А в полдень поднимаются дымки над глинобитными домиками. И каждый

человек уже влез в свой мир, в свои собственные дома. Этот человек с удивлением прислушивается к

стуку кольца на калитке. Хотя ничего особенного в таком стуке нет. . Просто идет сосед, чтобы скоротать

самое утомительное время - «шоми гарибон» - время тоскливого одиночества. Еще день не кончился, а

ночь пока не наступила... И длинные минуты тянутся слишком медленно.

В Европе такого не бывает. Европа бурлит, клокочет, она в делах, в настоящей борьбе.

197

Что же хочет Баймирза Хаит? Растревожить Восток? Потрясти за плечи эмигрантов, дремавших в

непонятном сне?

Руки у Баймирзы крепкие, хотя и холеные. Эти руки умеют держать оружие.

Обед закончился... Махмуд-бек расплатился, и Баймирза Хаит, свернув салфетку, положил ее на стол,

поднялся, машинально одернул полы длинного пиджака. Привычка военного человека. Так, наверное,

Баймирза одергивал китель эсэсовского офицера.

Гость решил прогуляться по городу.

Центральная улица Баймирзе Хаиту понравилась. Много машин. Навстречу попадаются английские

офицеры, чиновники.

- Приятное впечатление, - произнес гость. - А какое настроение у местных жителей?

Баймирза, как и Махмуд-бек, наверное, заметил мужчину, вынужденного уступить дорогу английскому

офицеру. Мужчина прижался к стене и, повернув голову, посмотрел вслед офицеру. Как сверкнули глаза у

человека в рваной одежде! Как напряглось сильное, крепкое тело. Словно он подготовился к прыжку.

Жаль не видно рук: они за спиной. Кулаки, наверное, сжаты...

- Настроение? - переспросил Махмуд-бек. - В стране не очень спокойно.

- Не спокойно? - хмыкнул Баймирза. - Здесь армия, хорошая полиция.

- Это стало раздражать людей. Национальное движение растет. Очень заметно растет. .

Махмуд-бек специально употребил популярный термин: национальное движение. Совсем другой

смысл сейчас был в этих словах.

- Им несут цивилизацию. Им дают возможность... - Баймирза запнулся и не очень решительно

закончил: - Им дают возможность приобщиться к мировой культуре.

Баймирза сам понял, что эти высокопарные слова прозвучали не очень убедительно. У него

испортилось настроение.

Они свернули на маленькую улочку. У стены старого дома сидел нищий музыкант. Мелодия его песни

была печальной, протяжной.

- Похож на наш дутар... - сказал Махмуд-бек.

- Да, что-то есть... - рассеянно ответил Баймирза.

Струны надрывно стонали о тяжелой доле. Небольшая толпа, окружившая музыканта, замерла. Ей

была понятна грустная мелодия.

У музыканта черное сосредоточенное лицо. Он шевельнул губами, словно вспоминая нужные слова.

И вот запел… Глуховатый, низкий голос. Песня о блуждающем путнике, которому судьба щедро

подарила дороги. Но судьба не беспокоилась, чтобы у одной из дорог весело журчал, ручей, у другой -

поднялось бы густое, доброе дерево. Где-то есть ручьи и деревья, но почему они не попадаются

путнику?

Махмуд-бек перевел Баймирзе несколько строк:

Кто раздаривает эти дороги,

Кто придумал их, столько тысяч?

Перестану бродить...

Проведу себе воду,

Посажу для себя и детей

Самые высокие деревья...

Если я не выберу себе дорогу,

Кто побеспокоится обо мне,

о моем народе…

- Интересная песня... - сказал Махмуд-бек.

Он специально сделал неточный перевод. В песне не было строки: «О моем народе». Было проще:

«О моих детях».

Но именно этот неточный перевод по-своему подействовал на Баймирзу.

- Босяки! - проворчал он.

Знакомое слово... Очень знакомое! Как его любил повторять в свое время муфтий Садретдин-хан!

Баймирза повернулся, тронул Махмуд-бека за руку.

- Пойдемте, - раздраженно напомнил он. - Надо отдохнуть. Вечером у нас ответственная встреча.

Баймирза Хаит надеялся на более теплый прием. Он проделал огромный путь из Европы в Азию. О

его приезде англичане были оповещены. А Харбер скупо поздоровался и взглянул на часы.

Баймирза и Махмуд-бек опоздали на десять минут. А кто виноват в этом опоздании? Дурацкие

строгости... Неужели Харбер не мог дать точное указание охране? Баймирза и Махмуд-бек проторчали у

дверей особняка, как нищие просители, ожидающие приема влиятельной особы.

Харбер внимательно выслушал гостя, планы и задачи Туркестанского комитета. Да, он, Харбер,

получил указание о сотрудничестве с работниками комитета. И он, и его подчиненные готовы

немедленно приступить к конкретной работе.

Но в чем будут выражаться конкретные действия Туркестанского комитета здесь, на Востоке?

198

Баймирза Хаит был подготовлен к этому вопросу. Он толково, обоснованно изложил программу

создания организации, сплочения туркестанских эмигрантов, тщательного подбора агентов и

диверсантов, их обучения, в котором, несомненно, примут участие квалифицированные английские

специалисты.

Махмуд-бек много знал о делах и планах комитета. Но сейчас он услышал о новых шпионских гнездах

в Европе и Азии, фамилии, даты, цифры.

Туркестанский комитет разворачивал работу... Только комитету нужны солидные ассигнования.

Однако, если начнутся провалы, если, например, идеологическая обработка эмигрантов не принесет

желаемых результатов, англичане не будут серьезно заниматься делами комитета.

И Харбер был честен в своих скупых высказываниях. Он не разбрасывался щедрыми обещаниями. В

его словах была одна мысль: время покажет. Как только начнется работа, представители комитета на

Востоке получат необходимые ассигнования. Все что нужно.

Баймирза Хаит не знал, что делать. Это было не простое разочарование. Это была с трудом

скрываемая обида. Баймирза не мог поверить. Ему казалось, что сейчас он выйдет, пройдет по длинному

коридору вдоль плотно закрытых дверей, а за ним выскочит майор Харбер. Выскочит, догонит и вернет в

свой кабинет. Харбер извинится: его не так поняли, дела обстоят иначе. И вот пожалуйста, примите чек...

Баймирза Хаит встал и по привычке одернул пиджак.

Майор пожелал здоровья, успехов и плодотворной деятельности Туркестанскому комитету.

А что стоит фраза, пусть самая торжественная, но не подкрепленная долгожданным весомым чеком!

На этот чек Баймирза очень надеялся.

За ужином это был совсем другой человек. Он даже немного сгорбился. Он еще был под

впечатлением встречу с английским разведчиком.

- Конечно, новая война будет, - рассудительно сказал Баймирза Хаит. - Они без нас не обойдутся. Мы

будем нужны им особенно здесь, на Востоке. А пока... Пока придется искать других... друзей. - Ел

Баймирза лениво, без аппетита. - Очень нужны деньги. Возможно, мы с вами полетим в Карачи.

Он назвал и другие большие города - столицы азиатских стран.

- Завтра же полетим в Карачи, - схватился за спасительную мысль Баймирза. - Этот майор

совершенно не разбирается в сложившейся обстановке.

- Майор Харбер - опытный разведчик, - оказал Махмуд-бек, - и он выступал не от своего имени.

Разумеется, получена инструкция. Англичане будут давать деньги. Но на каждое конкретное дело. Они

щедро заплатят, например, за диверсию. А вообще... - Махмуд-бек развел руками. - Они никогда не

разбрасывались деньгами.

- Я же предлагал наш план...

- Вы правы. Но мы не очень твердо стоим на ногах. Поэтому с нами так... не слишком вежливо

обходятся...

- Не очень твердо... - рассеянно повторил Баймирза.

- Что с журналом? Я за последнее время видел два-три номера... - сказал Махмуд-бек. - И то

случайно. Что с ним?

- Неважно... - сознался Баймирза. - Нет денег. Мы не имеем связи с соотечественниками. Посылаем

по случайным адресам. Я для этого и приехал, чтобы установить связь с эмигрантами. Узнать, как вы

живете... И... - Он поднял голову. Внимательно посмотрел на Махмуд-бека. Трудно произнести вслух свое

признание. А надо... - И собрать здесь деньги на... нужды комитета. На издание нашего родного журнала.

Баймирзе не понравилось молчание Махмуд-бека. Долгое, томительное молчание. Махмуд-бек

старательно отрезает кусочек мяса. Он же не хочет есть. Для чего так терзает бифштекс...

Махмуд-бек отложил вилку и нож. Вытер ладони.

- Здесь трудно собрать деньги, - твердо сказал он. - Вы должны знать правду, Баймирза. Плохо живут

эмигранты.

- А в других местах? - нерешительно начал Баймирза.

- Я был почти во всех странах... Я в Азии живу очень давно, Баймирза. По-моему, всю мою жизнь. И

везде сталкивался с нищетой. А богатые хорошо обходятся и без борьбы. Они тратят деньги на другие

нужды. Они заняты только собой.

- Но... собрать состоятельных людей. Поговорить с ними... - не очень уверенно предложил Баймирза.

- Это можно, - согласился Махмуд-бек.

Он вернулся домой поздно. Фарида, как обычно в таких случаях, не спала. Она взглянула на мужа с

тревогой, но, увидев спокойное лицо, правда очень усталое, облегченно вздохнула.

- Вы будете ужинать?

- Нет, дорогая, - ответил Махмуд-бек. - Я ужинал в шикарном «Тадж-Махале» с почтенным

господином. - Махмуд-бек кивнул на дверь: - Она спит?

- Спит. .

- А кофе у нас есть? - неожиданно спросил Махмуд-бек.

- Есть... - ответила Фарида. - Но вы же...

- Сегодня надо выпить. Обязательно. Иначе моя голова расколется.

- Вы больны? - испугалась Фарида.

199

- Здоров! Здоров! - успокоил Махмуд-бек. - Она просто лопается. В ней столько слов... И каких слов!

- Стихи? - несмело спросила Фарида.

Махмуд-бек вздохнул и грустно ответил:

- Нет. . Пока не стихи. Но это очень нужные слова.

- Я сварю кофе. Сейчас...

- И побольше. А утром, когда придет Шамсутдин, меня обязательно разбудите...

- Вы же совсем не отдохнете.

- Скоро отдохнем, Фарида. Очень скоро... - горячо заверил Махмуд-бек.

Он взял ее ва плечи.

- Вы столько раз говорили, - вздохнула она.

- Я говорю в последний рае. А утром мы должны обсудить с Шамсутдином, кого пригласить в гости.

- В гости?

- Вечером будут гости. Будет и почтенный господин из Европы. Я с ними хочу проститься.

- Проститься?

Она ничего не понимала. Что твориться с Махмуд-беком? Кофе... Гости... И... прощание.

- В чем дело? - с трудом скрывая радость, спросила она.

- Дня через три мы уезжаем. Точнее, улетаем.

- Куда? - прошептала она.

- Домой... - тоже шепотом ответил Махмуд-бек. - Домой, родная.

Не только состоятельные люди должны прийти на встречу с Баймирзой Хаитом. Но, рассчитывая

устроиться где-нибудь в сторонке, лучше всего у забора, решили появиться бедные эмигранты. Очень

хотелось услышать от большого гостя: что же будет дальше, как жить, на что надеяться?

Свой дом, вернее, довольно обширный двор для этого сборища предоставил Азими. Недавно здесь

шумела редкая, веселая свадьба, а сейчас должен состояться серьезный разговор, который решит

судьбу туркестанских эмигрантов.

Решит ли?

Азими, конечно, был в курсе дела, как англичане обошлись с одним из руководителей Туркестанского

комитета. Даже обещаний о помощи, конкретных, деловых, не высказали.

Хозяин дома успел переговорить с Махмуд-беком о пользе их собрания.

- Конечно, на съезд наша встреча не похожа, - серьезно ответил Махмуд-бек. - Но комитет должен

знать о положении людей, заброшенных на чужбину.

- Заброшенных? - усмехнулся Азими. - Никто нас не забрасывал. Сами бежали. Да еще потянули за

собой всякий сброд. А этот сброд поднимает голову. В удобный момент и прирежет.

Махмуд-бек промолчал. Быстро, оказывается, Азими разобрался в обстановке.

- Не верю я в этот комитет, - продолжал Азими. - Нет у него своего лица, своей точной линии. Перед

Гитлером гнули спину, перед этой сволочью, которая ни с каким народом не считалась. На что

туркестанцы надеялись?

- Обещал вернуть землю, - пожал плечами Махмуд-бек. - Богатство...

- Фашисты? - Лицо у Азими изменилось. - Кому обещали? Кто был принят Гитлером? Чокаев? Вали

Каюм-хан? Баймирза? Их близко не подпустили к этому маньяку.

Азими сам надеялся на немцев. Но этого самолюбивого человека не хотели слушать. Его швырнули в

лагерь, в грязь.

- Гитлер сделал бы из нас рабов. Или уничтожил... - уже спокойнее, стараясь взять себя в руки, сказал

Азими.

Махмуд-бек и Азими встретили Баймирзу Хаита у ворот. Хозяин дома, взглянув на часы, при виде

гостя тихо проворчал:

- Немецкая аккуратность...

Баймирза рассчитывал увидеть во дворе нетерпеливых, ожидавших его эмигрантов, не скрыл

удивления: двор пока был пуст.

- Наши люди живут вне времени, - оправдался Махмуд-бек. - Не скоро соберутся...

- Пока посидим. Чай готов... - предложил Азими. Он заметно изменился. Появилось почтение к

представителю комитета. Даже услужливость сквозила в словах: - Пожалуйста, проходите, уважаемый

Баймирза-ака... В дом, в дом...

В мехмонхане, уютной гостиной, был накрыт стол. Так сказать, для узкого избранного круга. Азими не

рассчитывал угощать даже чаем все сборище.

Вначале разговор был пустяковым. Азими и Баймирза Хаит прощупывали друг друга

незначительными репликами о жаре, ценах, порядках в этой стране.

- Здесь порядок сохранится, - твердо сказал Азими. - У наших друзей руки крепкие. - И вдруг, не

сдержавшись, грубовато напомнил: - А я вас впервые, Баймирза-ака, увидел в нашем лагере. Слушал

вашу речь...

Баймирзе Хаиту стоило большого, труда сохранить невозмутимый вид.

- Да, мы много ездили... Хотелось вытащить соотечественников из страшных, невыносимых условий.

- Да, вытаскивали, - многозначительно сказал Азими. - Думал я подойти к вам, поговорить...

Баймирза Хаит хотел что-то сказать, но счел нужным промолчать, отхлебнуть остывший чай.

200

Высокому гостю было не по себе. Этот выскочка Азими все-таки зарвался. Каким-то брезгливым

жестом Баймирза отодвинул пиалу. И тарелочку с халвой тоже отодвинул.

Спас положение слуга, который, почтительно склонив голову, доложил:

- Люди начали собираться.

- Хорошо! - сказал Азими.

А у Баймирзы Хаита настроение было совершенно испорченным.

Вновь с почтительно склоненной головой появился слуга. Нельзя было рассмотреть его лица. Только

по услужливым поклонам, легким движениям можно догадаться, что он молод. А вот насколько предан

хозяину - покажет время.

Слуга сумел заметить кивок головой, еле заметный кивок Азими, и, отступив в сторону, пропустил

величественного старика.

Вероятно, Азими дал указание, кого из гостей следует сразу ввести в мехмонхану. За европейским

столом пустовало несколько мест.

Старик оказался известным торговцем. Несколько лет назад он навещал муфтия Садретдин-хана,

слушал его многообещающие речи, приносил деньги, а потом исчез, махнул рукой на «святую борьбу»,

перебрался в эту страну и занялся более прибыльным делом.

Старик не узнал Махмуд-бека. Он со всеми учтиво поздоровался и сел на предложенный хозяином

стул.

«Ну из него Баймирза не выжмет пи гроша», - подумал Махмуд-бек.

Вошли хозяин ковроткацкой мастерской, еще один торговец и двое солидных, по неизвестных

Махмуд-беку людей, видно тоже из торговцев.

И опять разговор о делах в мире, о растущих ценах, налогах... Баймирза Хаит изнывал от этих пустых

слов. Он с тоской взглянул на Махмуд-бека. И тому пришлось прийти на помощь.

Махмуд-бек сказал о важной роли Туркестанского комитета, о заслугах таких преданных «святой

борьбе» людей, как Вали Каюм-хан и Баймирза Хаит, о новых планах комитета, которые потребуют

участия всех истинных правоверных.

Присутствующие слушали Махмуд-бека, но украдкой поглядывали на высокого гостя.

Баймирза, казалось, при лестных словах даже приподнялся над столом, расправил плечи. Но вскоре

почувствовал, что Махмуд-бек ничего существенного не сказал, не подтолкнул этих солидных, денежных

людей к деловому разговору.

Нужна существенная помощь комитету... Деньги, деньги и только деньги... Не пошлешь же этих

жирных, краснощеких на боевое дело... Можно послать молодых, здоровых, тех, кого нужно кормить и

одевать.

Баймирза сам решил приступить без всяких намеков к конкретному разговору.

Но старик торговец понял его намерение. Разгладив бороду, он степенно, взвешивая каждое слово,

заговорил о трудных временах:

- В банках паника. Деньги стали дешевыми. А золото мы раньше отдавали, когда на Гитлера

надеялись.

- Будет новая война, - напомнил Баймирза. - Против большевиков встанет весь мир.

Но старик твердил свое: плохие времена, все обнищали, надо подождать, как себя покажет Америка,

Англия.

Азими не вмешивался в разговор, но, взглянув на Махмуд-бека, кивнул в сторону двери: во дворе

нарастал шум. Видимо, с этой новостью, как всегда вовремя, появился слуга.

- Люди собрались! - объявил Азими и первым поднялся.

Все почтительно уступили дорогу Баймирзе Хаиту. И тот вновь расправил плечи и в сопровождении

состоятельных, уважаемых людей вышел на террасу.

Баймирза внимательно осмотрел переполненный двор, людей в довольно разнообразной, дешевой, в

основном потрепанной одежде и понял всю несостоятельность этой встречи. Просто очередная

пропагандистская речь, которая не даст никаких результатов. Он понимал, что в этом городе

туркестанских эмигрантов не так много. Но не ожидал, что состоятельные люди, с которыми он

встретился несколько минут назад, так с ним обойдутся.

Показная почтительность... Парадность...

Рядом с Баймирзой оказался мулла и протяжно, не очень искренне, как-то торопливо прочитал суру

из корана и, приподняв худые ладони к лицу, выдохнул:

- А-минь!

Разноликая толпа повторила вразнобой:

- А-минь! А-минь!

Пришло время выступать Махмуд-беку. Он, собственно, повторил те же лестные слова, которые

произносил несколько минут назад в адрес Баймирзы Хаита и Туркестанского комитета.

Речь Баймирзы была посвящена все той же борьбе за освобождение Туркестана, новой войне.

Махмуд-бек видел на лицах, особенно бедных эмигрантов, что не все слова, не все мысли Баймирзы

доходят до сознания.

201

Баймирзу просто рассматривали. Рассматривали его шикарный костюм, яркий галстук. Для бедных

людей это был совершенно чужой человек. А богатые, уже однажды связавшись с комитетом, на

старости лет не хотели бросаться в новую авантюру.

- Да, мы очень надеялись на Гитлера. Он дошел до Москвы. Оставался один бросок...

Баймирза сделал паузу, развел руками, давая понять, как подвел Гитлер.

И эту паузу нарушил чей-то громкий голос:

- Правда, что Москву защищали узбеки, таджики, туркмены?

Баймирза вздрогнул и стал разыскивать настороженным взглядом наглеца, осмелившегося перебить

его речь, да еще таким вопросом.

На какие-то секунды во дворе наступила небывалая тишина.

- Было, - глуховато произнес Баймирза Хаит, - есть еще отступники...

Но торжественность речи пропала. Представитель комитета невольно косился на рослого, видно,

грамотного, неглупого человека.

Баймирза уже без особого подъема рассказал о помощи Америки и Англии, о том, что на эту помощь

нужно отвечать делом, а не сидеть сложа руки.

Не выдержал Баймирза, упрекнул это сборище в бездействии.

И опять, воспользовавшись паузой, спросил уже знакомый голос:

- Америка, Англия даст нам работу, дом, хлеб?

Баймирза грубо ответил:

- Надо заслужить...

Концовка встречи с эмигрантами была скомкана, и Баймирза, простившись, резко повернулся и вошел

в дом. Странно, но за ним не поторопились двинуться солидные люди, кроме муллы. Солидные люди,

смешавшись с толпой, исчезли.

Баймирза сам налил холодного чая и жадно выпил. Потом с надеждой посмотрел на дверь. Но никто,

кроме молчаливого Азими, не вошел в мехмонхану.

- Пожалуйста, - учтиво показывая на дастархан, предложил хозяин. - Сейчас уже время обеда.

Он все-таки решил угостить гостя из Европы по-настоящему. Откуда-то доносился аппетитный запах.

Однако время обеда оттянулось, заглянул слуга и сообщил, что несколько человек желают поговорить

с господином Баймирзой Хаитом.

- Проси, - поморщился Азими.

Один за другим вошли четверо пожилых, но еще крепких мужчин. Махмуд-бек немного знал о них.

Были богаты, уважаемы. Сейчас, кроме злости, ничего у них за душой не осталось.

Азими смилостивился и приказал слуге подать горячий чай, а гостей пригласил за стол.

Заговорил один из них, словно боялся, что его перебьют или недослушают, заговорил резко,

отрывисто:

- Мы готовы служить нашему общему делу до последней минуты жизни. У нас есть сыновья, есть

родственники, есть связи в Стране Советов.

- Ваши имена, уважаемые? - спросил Баймирза и вытащил записную книжку.

А Махмуд-беку надо было эти имена запомнить.

- Мы ждем ваших указаний! - сказал обнищавший бай.

- Будут, будут. . - ответил Баймирза и задумался.

Видно, одна мысль не давала покоя.

- Что это за босяк сегодня кричал? - как можно небрежней спросил он.

- Закир... Воевал против немцев. Ранили. Попал в плен. Ненавидит фашистов и...

- Ну, - подбодрил Баймирза.

- И ваш... наш комитет. Говорит, обманывает простых людей.

Сошлись брови у Баймирзы.

- Такой человек не должен жить среди нас, - жестко сказал он.

- Это можно, - торопливо согласился бывший бай. - Это сделают мои сыновья.

- Вот и хорошо, - сказал Баймирза.

Каждая минута у Махмуд-бека была на учете. Шло оформление документов, были заказаны билеты.

Следовало через три дня выезжать из страны. Но появление Баймирзы добавило забот. Не все высказал

Баймирза в своих беседах. Выявляются новые факты, которые надо запоминать, а ночами записывать.

А тут еще история с эмигрантом Закиром.

Махмуд-бек попросил тоже замотанного Шамсутдина найти человека, который бы навел справки о

Закире и предупредил о грозящей опасности.

На другой день Шамсутдин, довольный, каким он всегда был после выполнения задания Махмуд-бека,

коротко объяснял:

- Да, Закир из Ташкента. Добровольно ушел в армию из школы. Воевал с немцами. Был ранен, попал

в плен. Пытался бежать. Его немцы пытали. Лагерь, где он был, освободили американцы. Домой не

пускали. Да и он сам побоялся. Американцы напугали. Вот оказался здесь.

- Предупредил, что ему грозит смерть? - спросил Махмуд-бек.

- Он засмеялся...

- Как? - не понял Махмуд-бек.

202

- Просто засмеялся и махнул рукой. «Знаю, - говорит. Выставил свои ладони. Они у него крепкие. -

Вот, - говорит, - все пережили, а сила осталась. Да я не один, у меня много друзей. Мы сильны. Мы их

скрутим, фашистов, гадов». Так и сказал - фашистов.

И еще одна мысль пришла Махмуд-беку. Не все, наверное, высказал Баймирза Хаит о планах

Туркестанского комитета, А что, если их свести с муфтием Амин-аль-Хусейном?

На другой день Махмуд-бек и Баймирза посетили муфтия Амин-аль-Хусейна.

Бывший сотрудник гитлеровской разведки и бывший эсэсовский офицер нашли общий язык быстро.

Ни одного плохого слова о гитлеровцах они не сказали. У них были добрые воспоминания, сквозило

сожаление, что немцы так плохо кончили.

- Мы честно боролись против большевиков, - поспешил сказать Баймирза. - Мы делали все, чтобы

помочь немцам. Но и сейчас не оглядываемся растерянно по сторонам, мы продолжим борьбу.

Он говорил приподнято и решительно. Видно, хотел произвести доброе впечатление на муфтия... А

старик, конечно, все донесет англичанам.

- Дети мои, - ласково проговорил муфтий, - не стану скрывать, что я знаю о вашем неудачном визите к

майору Харберу. Это такой человек, который должен десять раз отмерить...

- А время идет, - не выдержал Баймирза.

- Время идет. . Сейчас начнется тщательная подготовка к новой войне. И англичане должны взвесить

все силы. На кого и какую делать ставку.

- Но ведь мы!.. - воскликнул Баймирза.

- Знаю, знаю, сын мой, о ваших планах. Кстати, майору Харберу вы доложили в общих чертах. Так

сказать, высказали политическую программу.

- Я думал, этого достаточно...

- Нет, сын мой, - покачал головой муфтий.

Он пил кофе осторожно, едва касаясь сухими, тонкими губами края изящной чашечки.

Баймирза забыл о своих европейских манерах. Не до них сейчас. Выпил остывший кофе залпом.

Лишь бы отделаться от этого аристократического угощения.

- Им нужны конкретные действия: пропаганда, идеологические диверсии, шантаж. Нужна подготовка к

войне, сын мой.

И Баймирза заговорил. Как перестраивается пропаганда - печать и радио, об активизации

идеологических диверсий, о возможности подготовки шпионов, о наличии подобных людей, о странах и

правительствах, которые всегда могут прийти на помощь.

Информация была довольно обстоятельной. Название городов, фамилий... Это все надо было

запомнить. И Махмуд-бек только молча кивал головой, словно подтверждая рассказ Баймирзы Хаита.

А надо запоминать, запоминать.

Махмуд-бек не знал, выдержат ли нервы на этот раз. Не подведет ли память...

Теперь он по-настоящему почувствовал, как устал и ослаб.

Махмуд-беку удалось поспать часа три. Фарида осторожно потрясла его за плечо:

- Там приехал какой-то английский солдат.

Посыльный сообщил, что майор Харбер очень извиняется, он знает об отъезде господина Махмуд-

бека, именно поэтому хотел бы с ним встретиться всего на несколько минут. .

- По чрезвычайно важному делу, - добавил посыльный и с сожалением посмотрел на заспанное лицо

Махмуд-бека.

Майор Харбер рассыпался в извинениях:

- Простите... Перед самым отъездом. У вас, наверное, столько дел...

- Я не думаю, чтобы вы беспокоили по пустякам, - улыбнулся Махмуд-бек.

- Не будем терять времени, - решительно сказал Харбер.

- Слушаю вас, господин майор.

- Мы проанализировали деятельность туркестанских эмигрантов... И вашу, господин Махмуд-бек, и

вашего учителя, уважаемого муфтия Садретдин-хана. Вы много сделали. Но к сожалению, были и

провалы.

Махмуд-бек знает, о каком провале вспоминает Харбер. Может, он тоже приложил руку к посылке тех

«гостей», которые должны были втянуть туркестанцев в переворот в соседней стране.

- Увы, были! - согласился Махмуд-бек. - Руководители эмиграции жили не очень дружно. Распри,

борьба за власть.

- Это мы знаем... Я о другом...

- О чем, господин майор?

- У нас возникло подозрение, что в вашей среде есть советский резидент.

Махмуд-бек растерянно посмотрел на майора.

- Да, - твердо заявил Харбер. - Мы не знаем, в какой соседней стране он живет. Но живет. .

- Что же делать? - прежним тоном спросил Махмуд-бек.

- Делать будете вы, - сказал Харбер. - Вам следует приложить все силы... Но раскрыть... Вы опытный

человек. На вас и надеемся. - И Харбер подвинул к Махмуд-беку конверт.

- Что это? - не понял Махмуд-бек.

203

- Это чек... Пока аванс. Как будет раскрыт резидент, вы получите еще такую же сумму... Берите,

берите... И доброго вам отдыха... И разумеется, работы...

Чек был на крупную сумму. И явно за голову Махмуд-бека.

Чек так и остался в Центре, в делах разведчика Садыкова.

Даже в самолете Махмуд-бек не мог отделаться от воспоминаний о событиях последних дней.

Конечно, встреча Баймирзы с эмигрантами не дала существенных результатов.

В последний день они снова бродили по городу. Гость в эту жару надел модный европейский костюм.

Махмуд-бек был в легкой местной одежде... Вначале Баймирза критически осмотрел белую широкую

поддевку. И даже усмехнулся: «Вам бы еще тюрбан!» А потом понял преимущества этой одежды.

Приходилось то и дело доставать носовой платок и прикладывать ко лбу, к шее.

Они двигались по центральной улице. Махмуд-бек предложил сфотографироваться. Баймирза так и

не дождался фотокарточки. Он улетел на следующий день в Карачи.

Посетит Баймирза и другие города... Но нигде ему не выпишут крупного чека, не соберут нужной,

крупной суммы денег.

Махмуд-бек больше не встретится с Баймирзой Хаитом. Останется только фотография. Статный

господин в светлом костюме. И он в местной одежде, худой, небольшого роста...

Махмуд-бек везет и другую фотографию, выпрошенную у доктора Азими. Доктор расстался с этим

снимком без сожаления.

- Только у наших воинов вид далеко не бравый, - усмехнулся он.

Азими решил, что снимок нужен для какой-нибудь пропагандистской цели. На фотографии застыл

строй туркестанских легионеров. Перед ними выступал Вали Каюм-хан. Поодаль от него в эсэсовской

форме стоял Баймирза Хаит.

Позже этот снимок появится в зарубежной печати... Тысячи эмигрантов узнают, что собой

представляют руководители Туркестанского комитета.

Доктор Азими, сославшись на занятость, не приехал провожать Махмуд-бека. Не было и других

эмигрантов. Махмуд-бек уезжал как-то тихо, незаметно.

Грустный разговор состоялся с Шамсутдином. Махмуд-бек предложил ему ехать с ним.

- Куда, господин?

- Сначала в Турцию... У меня же паспорт этой страны.

- Я вам нужен?

Махмуд-бек, помолчав, честно сказал:

- Я теперь буду только лечиться, ты же знаешь, Шамсутдин.

- Я знаю, господин, как вы устали. Но я не хочу знать, куда вы едете. Может, в Европу...

- Может, дорогой Шамсутдин, поеду в Европу. Если ты хочешь... - он недоговорил.

- Я вернусь назад, - сказал Шамсутдин, - туда, где с вами познакомился. Там меня ждут. Не

обижайтесь, господин.

- Это правда?

- Правда, уважаемый Махмуд-бек. Меня ждет невеста.

- Ты ничего не говорил о ней.

- А зачем? - вздохнул Шамсутдин и улыбнулся: - Некогда было.

- Я помогу тебе купить дом, немного земли. Ты тоже очень устал, Шамсутдин. Тебе надо тоже

спокойно пожить.

Шамсутдин ничего не ответил. Только наклонил голову.

...Самолет прорывался через облака. Вдали в тумане показались горы. Снег был и розоватым, и

голубым, и ярко-серебристым.

- Смотри, Фарида, как красиво!

- Красиво... - тихо ответила женщина.

Она еще не привыкла к самолету. Она еще не могла поверить в то, что произошло.

- Последний перевал... - сказал Махмуд-бек.

- Что? - не поняла Фарида.

- Я говорю, что за этими горами начнется земля, зеленая равнина. Потом город. Большой город. В нем

родилась твоя мать.

- А там? Дальше?

- Синее, теплое море. В это время оно совершенно синее...

И еще он хотел сказать, что за морем будет родная земля, родные люди. Самое светлое небо. И

самые красивые горы... Одна из вершин с удивительным названием - Айкар.

У него, Махмуд-бека Садыкова, в паспорте, выданном много лет назад турецким консулом, стоит и

этот псевдоним: Айкар Али... Консул выполнил просьбу Махмуд-бека: приказал записать в паспорт

псевдоним, который часто появлялся в разных документах самых разных стран. И когда звучало

знакомое, родное - Айкар Али, Махмуд-беку становилось легче, радостнее. Он хотел сказать жене об

этой вершине.

Правда, Махмуд-бек увидит Айкар не сразу. Но они все равно увидят Айкар - «Лунный снег».

Золотистые и розоватые краски на склонах горы. А внизу шумную, беспокойную речку.

Махмуд-бек молчал. Фарида, не отрываясь от иллюминатора, баюкала дочь. И пела. Тихо, без слов...

204

А он, Махмуд-бек, ведь никогда не слышал и даже не знал, что Фарида может петь...

205

Название книги

Пармузин Борис

Содержание