Боккачио Карузо уже три месяца был царем, рискующим потерять свой трон. Подписание мира с Паганини и прекращение борьбы со счетом три -четыре настроило против главы весь клан.
Сравнять счет с противником - основной закон святой вендетты. Каждый истинный мафиози поклоняется ему как божеству. Босс нарушил закон, и притом единолично, не посоветовавшись с Высшим советом мафии - просто сообщил им о соглашении, как о свершившемся факте. Все, конечно, признавали его право на решающее слово. Но не до такой же степени, чтобы дойти до бонапартистского самовластия и понимания власти по принципу «государство это я». Подобные вещи к добру не приводят. Это следует понимать, иначе история отвернется от них, подмигивая другим фаворитам.
Недовольство превратило «семью» в бурное море, ставшее разбушевавшимся океаном, когда сын Паганини внезапно явился из Греции. Неожиданное событие бросало пригоршнями соль на открытые раны. Марио Паганини раздражал их своей жизнью магараджи в Америке, настоящей «дольче вита», которой наслаждался - увы! - защищенный проклятым соглашением о примирении. Разве могли они его уничтожить, опозорив подпись и печать «семьи»? Это было бы исправлением святотатственного ляпсуса Карузо с помощью худшего святотатства.
Наиболее возмутительным во всей этой истории была апатия Карузо перед лицом отцовского триумфа Паганини. Он воспринимал все это совершенно равнодушно. Телефонные провода, связывающие его с верными осведомителями во всех углах Америки, раскалились, как фитили динамитного заряда перед взрывом, - сообщения говорили о заговорщицкой возне с целью его свержения. Но он оказывал весьма поверхностное противодействие и, хуже того, закрывал глаза на опасность, с самоубийственным благоденствием Марии-Антуанетты разглагольствуя о пирожных там, где не было даже хлеба.
В довершение ко всему он уведомил своих сотрудников, что возьмет триумфальный реванш над Паганини мирным способом деторождения. Некий сексолог-психоаналитик взялся с помощью оригинальной терапии сделать его в семьдесят пять лет производительным, как кролик. «Вскоре я начну штамповать сыновей пятерками, как канадские пятидесятицентовики», - уверял он с возмутительным бахвальством. Когда подтвердилось, что все это он говорит серьезно, а не для черного юмора, все поняли, что вчерашний всесильный падроне отъел свой хлеб и свои пирожные, конечно, тоже...
В один дождливый нью-йоркский вечер, с молниями, ветвившимися на небе, как вздутые от гнева божьи жилы, - как говорится, божий гнев что глас народный, - трое мужчин тайно встретились в ресторане Манхэттена... Это были два доверенных заместителя Карузо и секретарь Высшего совета «семьи», Марчелло Фумо. Последний уже давно сиял как восходящая звезда на мафиозном небе. Некоторые его крупные успехи в торговле наркотиками - он в целом определял внешнюю политику мафии - дали ему смелость глядеть на падроне, как Киссинджер на президента Никсона. С уважением, разумеется, к его высокому посту, но и с чувством абсолютного своего превосходства над ним. Многие считали Марчелло верным преемником Карузо.
- Я вас пригласил поговорить на известную вам тему, - сказал он двум другим. - Думаю, пришло время предпринять решительные меры. Ты что думаешь, Квазимодо?
- Согласен, - отозвался один из заместителей. - Хотя у меня и разрывается сердце от жалости...
- А ты, Джованни?
- Согласен, - сказал и второй. - Хотя у меня подгибаются колени от боли.
Они любили Карузо, как своего отца, однако интересы организации были превыше всего. «Высший долг - спасение семьи» - сам падроне их учил этому. И если судьбе угодно, чтобы они своими руками осуществили его роковой конец - они еще не решили, задушат его или бросят в реку, - то это деяние будет не чем иным, как верным осуществлением его же святого завета. Это по крайней мере утверждал демонический Марчелло, стараясь подавить всякое возможное сомнение в душе собеседников. Он вполне достиг этого в течение сегодняшнего вечернего совещания, расписывая масштабы позорища с психоаналитиком-сексологом.
- Должно быть, падроне совсем одурел, если поверил в шизофренические теории Примо Кавальеро, - сказал он.
- Кавальеро зовут этого сексолога? – спросил Квазимодо.
- Примо Кавальеро, - сказал Марчелло.
- Скоро его утащит эскадрон смерти, - пообещал Джованни.
- А что у него за теория? – поинтересовался Квазимодо.
- Он утверждает, что любой пожилой человек, даже Мафусаил, располагает еще сексуальным топливом. Но эти драгоценные запасы запрятаны глубоко в подсознании. Как нефть в глубине моря. Все дело заключается, таким образом, в том, чтобы произвести основательное бурение, которое позволит им стремительно вырваться на поверхность. Естественно, нужно найти и соответствующий бур...
- Какой бур может быть у разбитого корыта семидесятипятилетнего падроне? - криво усмехнулся Квазимодо.
- Его фантазия, - сказал Марчелло. - «Дотторэ» Кавальеро заставляет его вспоминать наиболее удачные любовные эпизоды, знаменующие его сексуальную биографию, после чего они отбирают наиболее ярчайшие и стараются их тщательно воспроизвести во всех деталях. Как это происходит, скажем, с реставрацией разрушенных памятников старины...
- Черт меня побери, если я что-нибудь понимаю, - пробормотал Джованни.
- Я приведу тебе пример его любовного эпизода со стюардессой. До второй мировой войны падроне перевозил на двухмоторном самолете, нанятом мафией, контрабандное оружие для каких-то там повстанцев в Венесуэле. Но едва перелетели границу, их с яростной настойчивостью начала преследовать правительственная авиация. Заработали пулеметы, все смешалось, пилот беспрерывно выделывал кренделя в небесах, чтобы увернуться, а падроне выбрал именно этот момент, чтобы заняться любовью с бортпроводницей прямо на полу.
- В самолете, который кувыркался?
- Похоже, его это жутко возбудило, после каждого зигзага он бросался на ополоумевшую девушку. Как он сам говорит, он был неутомимым и даже орал пилоту: «Давай-ка еще один вираж! Побольше виражей!»
- И он снова вспомнил этот случай сейчас?
- Да! И на практике, естественно. Короче говоря, сели они вместе с врачом в самолет довоенного типа, полетели над лесами Венесуэлы, пилот делал виражи, а падроне распростерся на полу с одной девушкой, которая напоминала ту, бывшую. Врач, конечно, присутствовал при опыте.
- Мадонна! - произнес с безнадежностью Квазимодо.
- Бог ты мой... - взглянул вверх Джованни.
- Как и следовало ожидать, нефть, естественно, не пошла, но вышло кое-что похуже. На втором вираже падроне так сильно перепугался, что обмочился...
- До чего докатился! Лучше смерть, чем такой позор, - ахнул Квазимодо.
- Другие эпизоды, которые они воспроизвели, того ужасней, - продолжил Марчелло.
Он рассказал о глухом мотельчике около Ньюриска. Падроне убил там тридцать пять лет назад одного сутенера, который подозревался в том, что работает против мафии. Найдя его в постели с любовницей, он изрешетил его своим пулеметом, а затем бросился на нее. Он изнасиловал ее самым скотским образом на окровавленных простынях...
- Это был апофеоз насилия и секса... – засмеялся Марчелло, уродуя свое гениальное лицо идиотским хохотом.
- То есть они воспроизвели и эту кровавую оргию?
- Две недели назад. В том же мотеле, который теперь стал развалиной за ржавой оградой. Они вынудили владельца очистить всю правую половину от сомнительных клиентов - нищих шлюх и мелких жуликов-пуэрториканцев... Несколько часов падроне гонялся за девицей, которая бегала по темным коридорам и грязным лестницам, завернутая в окровавленную простыню, испуская дикие крики, как ее научили...
- Ты мне еще скажешь, что они убили и какого-нибудь сутенера для точности воспроизведения.
- Нет... Но падроне чуть не убил врача, разъяренный новой неудачей...
- Жаль, что он этого не сделал, - пробормотал Квазимодо.
- Это сделаю я, - сказал Джованни. – Этот психованный врач отнял у него разум.
- Возможно, он не псих, а кое-что похуже. Агент Паганини, - насторожился Квазимодо.
- Нет, не агент, - успокоил их Марчелло. - Это я основательно проверил.
- Когда?
- Вчера вечером я взял двух ребят и нанес ему визит в его аристократическую квартирку на Парк-авеню. Это отставная Магдалина мужского пола, ставшая на путь истинный из-за старости и научного престижа. Мы его, однако, нашли в женской ночной рубашке и туфлях, распивающим чай с тремя одалисками....
- Одалисками?
- Да! Три очаровательные девушки в черных широких кофтах и чадрах. Он их завербовал для завтрашнего любовного эпизода падроне - понимаете ли, сентиментальное воспоминание от посещения некоего шейха Кувейта...
- Надо будет это воспоминание отложить. Потому что завтра вечером мы постучимся к нему в дверь, - сказал Квазимодо.
- Он может нас не принять, - заметил Джованни.
- Если он даже нас не примет, то примет драконовские меры, окружит себя верными телохранителями, которые помешают решительному объяснению. Не говоря о том, что нас тщательно обыщут часовые при входе... - сказал Марчелло.
- Ты хочешь сказать, что мы отложим посещение, чтобы добраться до него где-нибудь в другом месте?
- Нет, - сказал Марчелло. - Просто наше посещение будет неожиданным, без уведомления. Мы вырастем, будто духи. У меня есть отменный план...
Официант, вошедший в их секретную отдельную кабину с подносом дымящейся пиццы и тремя бутылками красного вина для тайной вечери этой заговорщицкой банды, вынудил его понизить голос, сменить выражение лица. Теперь оно было глуповатое, но с гениальной усмешкой.
Логово Карузо находилось в лесных краях Нью-Джерси. Это было огромное имение, настоящее ранчо на живописном берегу Гудзона, где воды реки вновь обретают свою кристальную чистоту после загрязненного Манхэттена, влекомые, как искупившие грехи паломники, к идиллическим Медвежьим горам. Это была внушительная вилла богатого ньюйоркца, настоящий храм спокойствия, с большой белой моторной яхтой у частного причала. Пассажиры с проходящих мимо речных пароходов глядели на нее с восхищением и завистью, особенно те, которых американское экономическое чудо окончательно забыло, как забывает вожделенный брак несчастных старых дев. Немногие знали, что в этом храме спокойствия свил себе гнездо настоящий сатана, с достославным преступным прошлым.
В этот вечер Боккачио Карузо мобилизовал свою память, стараясь вспомнить в мельчайших подробностях кусочек из прошлого: эротическую ночь, которую ему подарил много лет назад дорогой друг, шейх Сулейман-аль-Нариддин, послав в качестве подарка на ложе трех прекрасных одалисок. Карузо отдал распоряжение своему секретарю Федерико, чтобы никто и ни под каким предлогом его не беспокоил, и удалился в самую глубину своей личной жизни, исполненный решимости послужить сегодня вечером с особенным рвением великой цели своего сексуального возрождения.
Он был малорослым пожилым человеком, но с живым лицом, без двойных подбородков и дряблых складок - оно напоминало глянцевый панцирь краба, с бусинками глаз, вылупленных из орбит, как изготовленные к бою рога. Душа его была соответствующей: в ней была боевая сила кусающей клешни. Даже походка напоминала крабью - особенно сегодня вечером, когда он надел широкий халат, подарок шейха. Комната была декорирована в том же духе: восточный полумрак, толстые ковры, развешанные по стенам, низкий диван с вышитыми золотыми подушками, мангал с ароматическими фимиамами, наргиле с янтарным мундштуком... Не хватало только трех одалисок, но они непременно должны прибыть. Карузо ожидал их, сидя на диване, подогнув ноги и глядя вниз с полным сосредоточением на свои молчаливые яйца, с безумной надеждой бедного кочевника пустыни, когда тот мечтает во время головокружения от голода о будущих нефтяных источниках, которые забьют на его бесплодных владениях, чтобы сделать его раз и навсегда богатым шейхом.
Автомобиль с одалисками проехал точно в назначенный час свидания сквозь движимые электричеством стальные ворота. За рулем сидел доктор Кавальеро, и его медовая, жеманная улыбка была лучшим пропуском для охранников. Разумеется, они не могли увидеть в темноте, что одна из одалисок целила в голову врача из длинноствольного револьвера, скрытого под широким рукавом.
Не понял ничего и Федерико, который провел их в дом через дверь с выразительной немотой вышколенного евнуха - он тоже делал это по принуждению, чтобы создать соответствующую атмосферу... Он довел три закутанные в черное тени и врача до лестницы и пропустил их одних на второй этаж - доктор не хотел, чтобы за опытами следили чужие глаза и уши даже и таких доверенных людей, как Федерико. Постучали в дверь падроне: тот пригласил войти арабской фразой, чувственной и сладостной, как воркование влюбленного голубка. Но в ту же секунду выкрикнул по-итальянски невообразимое ругательство, узнав трех верзил, которые неожиданно возникли, скинув паранджи.
Его скрутили, с тактом и уважением - насколько это было возможно, - прежде чем он успел выхватить пистолет из-под большой диванной подушки.
- Не гневайся, падроне. Это был единственный способ поговорить с тобой так, чтобы нам никто не мешал, - сказал Марчелло.
Падроне даже не удостоил его взглядом. Он повернулся к двум другим. К крупному, бычеглазому Квазимодо и худому, стройному, высокому, с маниакальным взглядом Джованни.
- Наверняка это он вас совратил. Я всегда подозревал, что вскормил скорпиона, ядовито-коварного. Но вам-то я слепо доверял. Как же ты осмелился, Квазимодо? Стыдно, Джованни!
Как все властители, он умел мастерски использовать мудрое оружие «разделяй и властвуй» и пустил его в ход, напомнив двум заместителям, что представляет собой для них Боккачио Тарантелле, или Карузо. Он корень дерева, а они его ветви. Из маленьких веточек он сделал их гигантскими стволами. Или они забыли, что он целых десять лет питал их соком своего отцовского сердца? Забыл Квазимодо, как он его спас от Синг-Синга, от пожизненного заключения, заплатив сто тысяч долларов за то, чтобы судьи свалили его преступление на невиновного беднягу?
А Джованни? Забыл он, как его поймал в ловушку Паганини с помощью той красивой наркоманки из Гонконга, которая притворялась влюбленной в него и поила его ложью и опиумом? Совет «семьи» постановил бросить Джованни на произвол судьбы. «На что нам сдался этот ничтожный наркоман? Он по своей собственной вине попал в руки Паганини...» -вот как они говорили. Однако Боккачио Карузо любил своего Джованни. И не хотел, чтобы с него с живого содрали шкуру негодяи Паганини, которые подвесили его за подмышки на крюке в одном подвале в Бронксе. Он устроил целое сражение, чтобы его освободить, -трое отборных мафиози были убиты в этой ночной вылазке. Он пожертвовал ими ради своего любимого Джованни. И какова же теперь отплата? Э-эх! Безумцы, безумцы! На что же они рассчитывают? Что, если, они его убьют и его место займет узурпатор Марчелло Фумо, то они останутся в живых? Да они шутят! Тот их быстренько уничтожит, чтобы потом свалить на них ответственность за убийство падроне. Он знает эти штучки, подлый Иуда. Он этому научился, изучая всемирную историю - Макиавелли, Меттерниха, Геббельса, Сталина и других - в Беркли и Гарварде, куда его послал сам же Боккачио Карузо дли получения образования, чтобы у «семьи» был дипломированный специалист по подобным вопросам. Возможно, позднее он стал бы профессором, ректором, может, даже конгрессменом. А почему бы и нет, скажем, министром иностранных дел или мэром крупного города, Чикаго, например? Вот какие благородные, честолюбивые замыслы питал добрый падроне в отношении Марчелло Фумо. И как ему сегодня собирается отплатить этот двуличный? Гангстерским налетом. С тремя пистолетами, приставленными к животу благодетеля и готовыми выстрелить! Позор вам... О, безумцы, безумцы!
Оружие «разделяй и властвуй» стало в руках падроне пулеметом, извергавшим тысячи слов в минуту. Он не давал им перевести дух, он парализовал их, онемевших в восточной полутьме комнаты. Они стояли втроем плечо к плечу, с пистолетами в руках, но сердца их утратили взаимную сплоченность боевого порядка, разбегались направо и налево, и каждое искало свою собственную норку, чтобы спрятаться, -как это бывает при мощных бомбардировках.
Крабьи глаза падроне, круглые как фары с радиусом в 180 градусов, заметили растерянность противника. Следующий ход должен был привести их в настоящее бегство.
- Итак, вперед. Убей меня, Иуда. Что ты ждешь? - закричал он с вызовом, обращаясь к Марчелло, и распахнул свой халат, обнажив старческую наготу вплоть до сдутых, лохматых мешочков, свисавших, как покрытые паутиной куколки гусеницы с гнилой ветки.
Однако те совсем не заметили его старческого убожества внизу: их глаза и души захватила храбрость падроне, который встречал смерть с гордо поднятой головой, в юношеской позе героической эрекции.
- Но мы пришли не убивать тебя, падроне. Я по крайней мере даже и не подумывал об этом, - наконец раскрыл рот смущенный Квазимодо.
- И я об этом не думал, - заверил оправдывающимся голосом Джованни.
- И я... - вынужденно последовал за большинством Марчелло.
- В отношении тебя я сомневаюсь, - сказал последнему падроне. - Но в конце концов... Зачем же вы тогда пришли?
- Чтобы ты созвал Верховный совет и заявил о своей отставке, - посадил на мель свою заговорщицкую лодку Марчелло, раз уж он был не в состоянии выйти на глубокую воду убийства.
- Мы хотим, чтобы ты оставил дела и прожил оставшиеся годы, окруженный уважением и признательностью семьи, - сказал решительно, но с сожалением Квазимодо.
- Ты должен отдохнуть... Ты уже очень стар, - прошептал с желчным почтением Джованни.
- Я стар? - дернулся разъяренный Карузо, вновь взяв вожжи руководства в свои руки. - Кто вам сказал, что я стар? Я совсем не стар. Спросите врача. Правда... Где доктор?
Его стукнул рукояткой пистолета Марчелло, когда они вошли в комнату, чтобы тот не стал кричать с перепугу, когда дело начнет принимать угрожающий характер. Он упал там, рядом с дверью, однако они нашли его спрятавшимся под диваном.
- Оставь врача, падроне. Речь не про то... – сказал Марчелло и отпихнул ногой голову врача, который выглянул из своего убежища, как воробей после бури.
- Но о чем же тогда идет речь? - спросил, наступая, Карузо.
Они указали на роковую ошибку - соглашение с Паганини, вызвавшее негодование. Если бы они не знали, его прошлого, то охарактеризовали бы как преднамеренное предательство недостойного босса и еще более недостойного отца...
- Вся «семья» плачет о твоих убитых детях. Особенно о четвертом... О твоем последнем сыне, Америко. Почему ты оставил его без отмщения? Чем тебя ослепил Паганини? - драматически спросил Марчелло.
- Ты нас разочаровал, падроне, - сказал Квазимодо, обретая свой укоряющий тон.
- Наш гнев справедлив, - пошел дальше Джованни со строгостью.
Карузо опустил голову, как виноватый, потерявший завоеванную вершину, и это помогло преступным надеждам Марчелло взыграть с новой силой.
- Мы могли бы убить тебя за это. С полным правом. Даже Америко сверху благословил бы наш поступок, - сказал с адским волнением Марчелло.
Падроне еще ниже опустил свою седую, наполовину облезлую голову, но не от унижения и признания своей вины, как думали эти глупые петухи. Он просто хотел огорошить их неожиданным поворотом с ног на голову, который был заготовлен в его ответе. Так, чтобы они поняли раз и навсегда, что старческий мозг Боккачио Карузо насыщен вечной молодой гениальностью. Что же касается их, то они показали только, как смешны смертные, когда пытаются сунуть нос в неисповедимые глубины божественного разума.
- А кто вам сказал, ублюдочное отребье, что я оставил без отмщения моего младшего сына? - внезапно выкрикнул он, поднеся дрожащий кулак к подбородку Марчелло. - За моего любимого Америко заплатит своей жизнью Марио Паганини!
Молния его ответа упала столь неожиданно на их головы, что на несколько секунд все трое застыли, будто восковые подобия самих себя. А когда оправились от шока, то уже опять стали послушными служащими, готовыми преклонять колена в страхе и восхищении перед своим непререкаемым монархом.
- То есть Марио Паганини обречен, падроне? - встрепенулся Квазимодо.
- Мы обязательно его убьем? Сына этого Игнацио Паганини? - потер руки садист Джованни.
- Несмотря на соглашение, которое запрещает любое преступное действие между двумя семьями? - потребовал уточнений Марчелло с доскональностью законоведа.
Они закричали втроем, как петухи при резкой перемене погоды. Карузо заставил их замолчать, раздраженно подняв руку.
- Это в рамках соглашения, - сообщил он сухо. - Мы подписали дополнительный, тайный протокол. Игнацио Паганини привез в Америку своего сына, чтобы мы его убили! Я его очень уважаю за это. Он пожертвовал своей плотью, чтобы положить конец многолетней войне, которая принесла столько зла стране и нашим «семьям»...
- А почему мы его не убили до сих пор? – спросил с робостью гимназиста нейтрализованный Марчелло.
- Мы можем его убить, когда захотим, где захотим и как захотим. Но я думаю, что он должен стать сначала достойным мафиози. Занять видное место в нашем обществе. Короче говоря, он должен быть истинным сыном Паганини, когда его настигнет смерть. А не малозначительным ублюдком, которого богатый папа признал на старости лет. Америко, когда его убили мерзавцы Паганини, был настоящим орлом. У него за плечами были дела, которым мог позавидовать сам Аль Капоне. Три похищения, четыре убийства, два удачных провоза наркотиков, три соглашения о продаже оружия, диплом адвоката, избрание председателем двух филантропических организаций, победа на предварительных выборах, признание кандидатом в губернаторы нашего штата и его последнее благородное решение выдвинуть свою кандидатуру в сенат... Наверняка он был бы сегодня в сенате, если бы его не убили. В конце концов, это был сын первого сорта, и я хочу получить первосортное отмщение, убив Паганини такого же масштаба... Понимаете меня?
- Падроне, ты великий человек! – прошептал Квазимодо.
- Настоящий вождь, - добавил Джованни.
- ...который делает нам честь своим доверием, - промямлил Марчелло.
- Нет... Тебя я отнюдь не почитаю своим доверием, - отозвался с суровым лицом Карузо.
И после этого указал двум другим на дверь.
- Забирайте врача и освободите мой угол. Завтра мы поговорим о вашем поведении. Вы меня очень огорчили сегодня вечером. Устроили варварское вторжение в мое наиболее сокровенное, частное время. Нарушили мое священное право на отдых, развлечение и лечение. Если бы я не знал, как вы меня любите, убил бы вас на месте...
- Мы примем любую кару, падроне. Мы действительно виноваты, - сокрушенно сказал Квазимодо.
- Любое наказание примем. Мы его заслужили, - добавил разбитый Джованни.
Они почтительно поклонились, поцеловали его руку и вышли, ступая на цыпочках.
- Ты останься... - Карузо устало обратился к Марчелло. - Хочу побеседовать.
- Ладно... - сказал тот и побледнел, увидев холодную, непроницаемую маску босса. - Но если я не уеду вместе с ними, то как я вернусь сегодня в Нью-Йорк? Разве ты мне дашь автомобиль.
- Не волнуйся. Я помещу тебя в автомобиль, который перевозит мусор. Завтра рано утром он тебя заберет в виде скрюченного трупа в простой жестяной бочке... - сказал он саркастически, вытаскивая свой пистолет.
Когда раздались выстрелы, двое его заместителей находились еще на лестнице. Они прислушались со страхом к наступившей затем тишине, тычком в зад заставив врача прекратить задавать неуместные вопросы.
- Великий человек падроне... - выговорил Квазимодо.
- Настоящий босс, - согласился Джованни.