Филантропический праздник в пользу жертв талидомида, скандально нашумевшего в США транквилизатора, ведущего к рождению детей-уродов, который организовала итальянская колония Нью-Джерси, дал в первый раз двум всесильным кланам возможность сотрудничать гармонически. Карузо представляли помещение для мероприятия -владелец аристократического центра «Эмпайр» был их человеком. Паганини брали на себя организацию -Марио был назначен председателем оргкомитета. В первый раз за двадцать пять лет люди Паганини мирно шагали по территории Карузо. В первый раз люди Карузо с дружеской готовностью выполняли распоряжения одного из Паганини.
Ровно в десять часов Марио встречал официальных гостей у входа, принимая на себя, как наследник, световой душ общественной славы среди молний вспышек и ослепительных прожекторов телевидения. Завтра миллионы людей увидят в газетах и на телеэкранах, как он кланяется губернатору Нью-Джерси, сенаторам, конгрессменам, высшим судебным чинам, ученым, банкирам, знаменитым актерам.
В тот вечер Марио в первый раз познакомился со знаменитым Карузо. Тот вышел из огромного черного «бьюика», держа под руку белокурую женщину-вамп, прямо-таки копию легендарной Джин Лори, в прекрасно сшитом платье с разрезом на всю спину и в шляпе со страусиными перьями. Может быть, это ностальгическое эхо золоченой помпезной моды тридцатых годов составляло звено еще одного терапевтического «возрождения». В центре «Эмпайр» существовало много укромных местечек, дающих идеальное бесшумное уединение, настоящие тайники для эротических и заговорщицких свиданий.
- Вот, значит, и познакомился я с младшим Паганини. Как дела, любезный Марио? – произнес Карузо и начал с горячей сердечностью рассматривать его, как будто исследовал лошадь на торгах.
- Хорош! Не так ли? - заключил он, игриво подмигивая Квазимодо, который следовал сзади, одетый во фрак, официальный, церемонный и многозначительно незначительный, как вице-президент США.
- Хорош... - согласился спутник.
- Ты должен стать еще лучше, чтобы быть достойным твоего отца. К счастью, ты прогрессируешь стремительно, насколько я знаю, - добавил Карузо и прошествовал в зал.
Марио продолжал раздавать рукопожатия приглашенным там, у входа, однако его взор был устремлен поверх их голов, на противоположную стену с огромным, многоцветным плакатом. «Жертвы талидомида взывают к вам о помощи», - говорила надпись под прискорбной фотографией младенца, с недоразвитыми конечностями. Ничто не могло лучше символизировать искаженный, чудовищный «прогресс» новоиспеченного мафиози Марио Паганини... Клаудиа, как истинная кормилица, уже два месяца приучала его к сладкому вкусу, который имеют имеют необозримые права предполагаемого руководителя, а отец приучал его к тяжелым обязанностям.
Первый такой урок он получил в Нью-Джерси. Его послали вместе с Амадео проследить за операцией местной организации. Один строптивый таможенник подозревал, что ящики с краской для волос, которые вывозил из-за рубежа один приятель-импортер, были тайниками для наркотиков. Целую неделю, до того как прибудет судно, к таможеннику искали подход многие уважаемые посредники. Они пытались его убедить не вскрывать все ящики, как тот намеревался, не затруднять торговую операцию, не портить репутацию импортера. Предлагали целый ряд средств против его безумной неуступчивости, в том числе и образцы прекрасных европейских красок для его жены и двух дочерей. Его не тронули ни великолепные коробки, ни три тысячи долларов, которые их сопровождали. Тогда Амадео пустил в ход более действенные лекарства. Однажды утром двое агентов парфюмеров жену таможенника застали дома одну. Ее бесшумно заставили замолчать, привязали к стулу и, надев белые халаты и резиновые перчатки, выкрасили ей волосы в белый цвет - так сказать, реклама силой...
Однако днем две дочери таможенника, вернувшись из школы, нашли свою мать совершенно лысой, едва полуживой от ожогов.
Марио не присутствовал при операции. Он только слышал в параллельную трубку разговор, который состоялся спустя два дня у Амадео с таможенником. «Вы видите, как опасны бывают местные краски для чувствительной кожи? - сказал он ему. - Наш друг импортер делает богоугодное дело, ввозя гарантированные парижские материалы. А вы вместо того, чтобы ему способствовать, ставите препятствия! Смените тактику! Потому что ведь и ваши дочери могут так же пострадать...»
Голос на другом конце напоминал рев быка, которого оскопляют: «Нет! Не хочу!» А затем дыхание подчинившегося стало одышкой, скорее хрипом умирающего. В первый раз Марио присутствовал «в натуре» при том, как умирает честный гражданин на американской бойне совести. Он почувствовал себя как безумный, новоиспеченный мясник, которого тошнит и у которого кружится до обморока голова при виде первого свежевания. Ему потребовалось отдохнуть целую неделю с Клаудиа в Акапулько, чтобы забыть посреди анестезирующей экзотики этого места тяжелый дух разделанной души таможенника. Но первые две ночи он вскакивал с кровати, обливаясь потом, жирным и липким, как кровь.
- Я никогда не смогу привыкнуть к подобным вещам, - признался он Клаудиа однажды утром, когда они принимали солнечную ванну на пляже.
Та сидела рядом с ним, строя с детской беззаботностью башню на золотом песке.
- Я понимаю твою проблему... - сказала она. – Это проблема вегетарианца Адама, которого бог обрек стать двуногим плотоядным. Угрызения совести по поводу крови, которую он пьет, - это не что иное, как инстинктивное стремление возвратиться в потерянный рай...
- Где ты это вычитала?
- Когда-то у меня была связь с одним мудрым, пожилым ученым, который работал на падроне. Был он весьма анемичным в сексе, однако оргазм его мозга был как у быка. Он говорил без перерыва, даже в редкие моменты спазмов. У меня все время было впечатление, что он меня трахает не на кровати, а на школьной парте...
- Интересно знать, где я тебя трахаю, - спросил он ее.
- На нежной травке рая. Поэтому я тебя полюбила! Когда я с тобой, я спасаюсь от своей плотоядной сути. Редкое ощущение... Я хочу наслаждаться им каждую секунду и каждый час - сколько оно будет продолжаться...
- Ты думаешь, связь наша будет короткой? - спросил он.
- Прекрасные вещи недолговечны, - ответила она, и его очень удивила внезапная печаль, омрачившая ее лицо.
Следующий урок состоялся на рыбацком суденышке, одном из тех, которые нанимают богатые спортсмены Майами, чтобы половить рыбу в открытом море. Вышли на простор Мексиканского залива, и одноглазый эстет Родольфо, сопровождавший Марио, посвятил его в некоторые секреты путешествия:
- Это судно перевозило много раз оружие в соседние республики. Мы открыто притапливаем оружие в международных водах на соответствующих буях. Затем приходят заинтересованные лица и его собирают. Но сегодня мы чистые. Если нас остановит катер погранохраны, не бойся. Это ты, Марио Паганини, нанял рыболовный катер, чтобы насладиться ловлей меч-рыбы...
Патрульный катер появился очень скоро и перерезал путь, дав предупредительную очередь из своего пулемета, затем пришвартовался к ним. Вышел офицер с двумя вооруженными пограничниками, устроил тщательный осмотр и выглядел очень огорченным тем, что ничего не нашел. «Это наш человек. Он нас уведомил, чтобы мы вышли пустыми в море, когда в его руки по официальным каналам попало сообщение грязного предателя», - сказал Родольфо. «А кто предатель?» - спросил Марио. «Только что его имя мне шепнул на ухо наш добрый пограничник, - скрипнул зубами одноглазый. - Не беспокойся, я ему покажу...»
Больше он ничего не объяснил, но когда наступила ночь, послышалась сирена судна, звучащая торжествующе. Марио в это время ел у себя в каюте. Он выглянул в иллюминатор и увидел ужасающее зрелище. В центре серебряного пятна, создаваемого лучом корабельного прожектора, в темном бурном море тонул человек, привязанный веревкой, которую держал один из членов экипажа. Человек напрасно кричал, чтобы его вытащили. Судно делало круги, и он все время находился в движущемся центре круга. «Что происходит? Почему вы его не вытащите?» - крикнул Марио Родольфо, который вошел с безразличным видом в каюту. «Это помощник механика. Тот, кто нас заложил! - сказал Родольфо. - Мы его привязали за веревку, которая используется для безопасности, когда моряки красят борта корабля... Мы не хотим, чтобы его совсем отобрали акулы. Что-то мы должны представить властям и его семье. Пусть даже скелет...»
Акулы появились, когда море наполнилось приманкой из меч-рыбы, которую в изобилии бросали за борт четыре человека из мафиозного экипажа. Марио отошел от иллюминатора, чтобы не видеть черных молниеподобных плавников, которые, как винты корабля, перемалывали окровавленную воду. «Ты должен стать жестоким! Это указание падроне. Беда, если ты не научишься наказывать как следует предателей...» - пожурил его за малодушие Родольфо, но с уважением дворцового педагога к своему царственному ученику.
Третий урок был на самом высоком научном уровне, когда в «Черный дом» отец вызвал ректора университета одного из штатов.
- Хочу побеседовать с ним относительно твоего высшего образования. Это наш малый. Я ему помогаю со студенческой скамьи, и мне он обязан своим крутым восхождением в профессорской иерархии... -пояснил он Марио.
Они ужинали втроем в парадной столовой, антикварные вещи которой - мебель, хрусталь, фарфор и золотые сервизы - могли бы заполнить целый зал музея. Ректор был очень молод для своего сана, моложе сорока, но его серебряные волосы и золотые очки прибавляли достаточно каратов авторитета к его облику. Это не мешало отцу называть его «болваном», когда он с ним в чем-то не соглашался, и «образованным дураком» - в случае, когда разногласия превышали пределы терпения падроне.
- Значит так, Чарли, - сказал он ему ультимативно между сыром и грушей. - Вот Марио, единственный сын Игнацио Паганини. Я хочу, чтобы ты дал ему хороший диплом и звонкий титул... Но быстро!
- Есть трехлетнее отделение на кафедре сравнительной межпланетной социологии, - отозвался тот с глубокомысленной готовностью.
- Ты имеешь в виду, что он потратит три года своей молодости на вонючий диплом профессора? Сын Игнацио Паганини? Ты должен быть совсем пустоголовым, Чарли, чтобы не понять, что мы хотим диплом сейчас. Немедленно!
- Как прелестно ты это говоришь, падроне... Как прелестно, - рассмеялся этой шутке Чарли. – Нужно учиться, чтобы получить диплом... Это всем полагается...
- Но не сыну Игнацио Паганини!
- То есть?..
- Сначала он станет профессором, а затем прослушает и несколько курсов, если ему захочется, - пояснил он.
- Как прелестно ты это говоришь, падроне... Как прелестно! В конце концов это не зависит только от моего благого желания. Существует и Ученый совет...
- А ты их уговори... Иначе я их уговорю, организовав с моими людьми из прессы какой-нибудь студенческий беспорядок... Мы ваш университет превратим в пепел. А у кого вы попросите денег, чтобы его вновь отстроить? У меня...
- Но существует и министерство, которое санкционировало трехгодичную программу кафедры... Как мы его убедим? Это невозможно.
- Итак, у вас нет никакой другой кафедры, с меньшим сроком обучения...
- Нет, падроне...
- Тогда создайте... Пораскинь мозгами, чтобы найти подходящую, которая готовила бы профессоров в течение месяца... Для чего тебя учили столько времени?..
- Как прелестно ты это говоришь, падроне... Как прелестно... Если мы и создадим что-либо подобное, вся Америка прибежит получить диплом профессора одним махом. Как будто это водительское удостоверение...
- Вы ее создадите специально для Марио, и, как только он станет профессором, вы ее упраздните...
- Как прелестно ты это говоришь, падроне... Ну разве бывают такие вещи?
- Бывают, когда речь идет об одном из Паганини...
- Но...
- Ты начинаешь меня раздражать, образованный дурак...
- Как прелестно ты это говоришь, падроне... Как прелестно, - снова начал смеяться тот, но его охладили строгие глаза собеседника.
- Хорошо, я подумаю, падроне... Что-нибудь придумаю... Может быть, добавим ответвление специального образования к особому направлению сравнительной межпланетной социологии...
- Эта социология действует мне на нервы, - сказал Паганини. - Ты не можешь найти что-нибудь другое? Биологию, агрономию, или цветоводство, или пусть конституциеведение... Я не хочу, чтобы мой сын стал образцом дохлого интеллигента, которых производят в массовом порядке, как Форд свои автомобили, в наших университетах. Я имею в виду, конечно, этих размножаемых черенками социологов, этих паршивцев сытой буржуазии, которые пустились лечить внутренние заболевания людоедской Америки теплыми марксистскими клизмами... А лучше бы они вставили два пальца в рот, чтобы изрыгнуть те деньги, которые их отцы и деды заработали, обворовывая мир? Думаешь, они пойдут на это? Конечно, нет! Они знают получше меня, что единственной гарантией непрерывного прогресса Америки является людоедство. Очищение здорового от гнилого. Знаете, почему так высоко поднялась эта страна? Она поняла лучше других, что естественным предназначением людей и народов является преступление. Она без сентиментов пошла за истинной звездой человеческой судьбы...
- Как прелестно ты это говоришь, падроне... Как прелестно... - как эхо откликался подпевала Чарли.
- Не знаю, прелестно ли... Но без сомнения, мудро, - проурчал с львиным самодовольством Игнацио Паганини. - И если бы мы не сидели по горло в лицемерии, я бы открыл настоящий университет, чтобы преподавать мою науку. Как настоящий профессор. А не пустышка, как ты, Чарли...
- Как прелестно ты это говоришь, падроне... Как прелестно, - вторил беспрерывно ректор.
Сегодня этот профессор был оратором на празднике. Он подготовил пятиминутную умную речь о вредных последствиях талидомида. Он приехал вовремя, и Марио вошел в зал вместе с ним, провел его к украшенной трибуне и в двух словах представил аудитории.
Затем прошел и сел за стол комитета, рядом с Клаудиа. Она была очень красива в своем декольтированном туалете, который сиял, вышитый тысячами бисеринок, - изысканной лилией в хрустальной вазе была сегодня вечером эта скромная Грэйс Келли мафиозного княжества. Она нежно встретила его, пожав руку, и он увидел в ее глубоких зелено-голубых глазах любовь, подобную младенцу, пышущему здоровьем и без всякого уродства...