– – – К чему узор расцвечивать пестро? Нет упоения сильней, чем в ритме. Два такта перед бурным болеро Пускай оркестр гремучий повторит мне. – – – Не поцелуй – предпоцелуйный миг, Не музыка, а то, что перед нею, – Яд предвкушений в кровь мою проник, И загораюсь я и леденею.

– – – Ни утоленности, ни жажды В истоме вашей не подстеречь. Ко всем приветны и взор и речь: Соперник мне никто и каждый. – – – Но необещанным отрадам Как не предать мне мечты, когда Не говорите ни нет, ни да, Но рот целуете мне взглядом? – – – О, нежные скупые руки, Как бережете свою вы лень… Но под глазами густеет тень: Он будет – час любовной муки!

– – – Ужель конец? Глаза ненасытимы, Уста мои ненасытимей глаз, Сама судьба им указала вас, Но лишь мгновенье пробыли одни мы. Ужель последним будет первый раз? Молчание – не тот же ли отказ! Я не молю, мой друг неумолимый, Но как, тоскуя, не спросить хоть раз: Ужель конец? – – – Вы, для других мне изменив проказ, От уст моих к другим устам гонимы, Кому сквозь смех вверяете рассказ О том, как друг вас любит нелюбимый? Ужель последний возвещен мне час? Ужель конец?

– – – Слишком туго были зажаты губы, – Проскользнуть откуда могло бы слово? – Но меня позвал голос твой – я слышу – Именем нежным. – – – А когда, так близки и снова чужды, Возвращались мы, над Москвой полночной С побережий дальних промчался ветер, – Морем подуло… – – – Ветер, ветер с моря, один мой мститель, Прилетит опять, чтобы ты, тоскуя, Вспомнил час, когда я твое губами Слушала сердце.

– – – Ветер ярый, ветер гневный, Рвущий в море паруса, Я твои в струне напевной Вызываю голоса. – – – Сердцу скучно быть спокойным, – Застучи в моей крови, Словно посвистом разбойным Злые силы созови. – – – Разорви сознанья привязь, Всем страстям открой пути. Своевольем осчастливясь, Время к бездне подойти. – – – Ветер ярый, ветер гневный, Рвущий в море паруса, Разбуди в струне напевной Ветровые голоса!

– – – Этот вечер был тускло-палевый, – Для меня был огненный он. Этим вечером, как пожелали Вы, Мы вошли в театр «Унион». – – – Помню руки, от счастья слабые, Жилки – веточки синевы. Чтоб коснуться руки не могла бы я, Натянули перчатки Вы. – – – Ах, опять подошли так близко Вы, И опять свернули с пути! Стало ясно мне: как ни подыскивай, Слова верного не найти. – – – Я сказала: «Во мраке карие И чужие Ваши глаза…» Вальс тянулся, и виды Швейцарии: На горах турист и коза. – – – Улыбнулась, – Вы не ответили… Человек не во всем ли прав! И тихонько, чтоб Вы не заметили, Я погладила Ваш рукав. – – – . 1915 (?)

– – – Утишительница боли – твоя рука, Белотелый цвет магнолий – твоя рука. – – – Зимним полднем постучалась ко мне любовь, И держала мех соболий твоя рука. – – – Ах, как бабочка, на стебле руки моей Погостила миг – не боле – твоя рука! – – – Но зажгла, что притушили враги и я, И чего не побороли, твоя рука: – – – Всю неистовую нежность зажгла во мне, О, царица своеволий, твоя рука! – – – Прямо на сердце легла мне (я не ропщу: Сердце это не твое ли!) – твоя рука.

– – – Скажу ли вам: я вас люблю? Нет, ваше сердце слишком зорко. Ужель его я утолю Любовною скороговоркой? – – – Не слово – то, что перед ним: Молчание минуты каждой, Томи томленьем нас одним, Единой нас измучай жаждой. – – – Увы, как сладостные «да», Как все «люблю вас» будут слабы, Мой несравненный друг, когда Скажу я, что сказать могла бы.

– – – Причуды мыслей вероломных Не смог дух алчный превозмочь, – И вот, из тысячи наемных, Тобой дарована мне ночь. – – – Тебя учило безразличье Лихому мастерству любви. Но вдруг, привычные к добыче, Объятья дрогнули твои. – – – Безумен взгляд, тоской задетый, Угрюм ревниво сжатый рот, – Меня терзая, мстишь судьбе ты За опоздалый мой приход.

– – – Люблю в романе все пышное и роковое: Адский смех героинь, напоенный ядом клинок… А наша повесть о том, что всегда нас – двое, Что, друг к другу прильнув, я одна и ты одинок. – – – О, как таинствен герой романтически-тощий, С томной бледностью щек, с разлетом суровым бровей! И есть ли тайна скучнее нашей и проще: Неслиянность души с душою, возлюбленной ей.

– – – «Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою»- Ах, одностишья стрелой Сафо пронзила меня! Ночью задумалась я над курчавой головкою, Нежностью матери страсть в бешеном сердце сменя, – «Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою». – – – Вспомнилось, как поцелуй отстранила уловкою, Вспомнились эти глаза с невероятным зрачком… В дом мой вступила ты, счастлива мной, как обновкою: Поясом, пригоршней бус или цветным башмачком,- «Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою». – – – Но под ударом любви ты – что золото ковкое! Я наклонилась к лицу, бледному в страстной тени, Где словно смерть провела снеговою пуховкою… Благодарю и за то, сладостная, что в те дни «Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою». – – – . Февраль 1915 (?)

– – – Снова знак к отплытию нам дан! Дикой полночью из пристани мы выбыли. Снова сердце – сумасшедший капитан – Правит парус к неотвратной гибели. – – – Вихри шар луны пустили в пляс И тяжелые валы окрест взлохматили… – Помолись о нераскаянных о нас, О поэт, о спутник всех искателей! – – – . 7 февраля 1915

– – – Где море? Где небо? Вверху ли, внизу? По небу ль, по морю ль тебя я везу, Моя дорогая? – – – Отлив. Мы плывем, но не слышно весла, Как будто от берега нас отнесла Лазурь, отбегая. – – – Был час. – Или не был? – В часовенке гроб, Спокойствием облагороженный лоб, – Как странно далек он! – – – Засыпало память осенней листвой… О радости ветер лепечет и твой Развеянный локон. – – – . Февраль 1915 (?)

– – – С пустынь доносятся Колокола. По полю, по сердцу Тень проплыла. – – – Час перед вечером В тихом краю. С деревцем встреченным Я говорю. – – – Птичьему посвисту Внемлет душа. Так бы я по свету Тихо прошла. – – – . 16 марта 1915

– – – Что мне усмешка на этих жестоких устах! Все, чем живу я, во что безраздумно я верую, Взвесил, оценщик, скажи, на каких ты весах? Душу живую какою измерил ты мерою? Здесь ли ты был, когда совершалось в тиши Дело души?

– – – Не небо – купол безвоздушный Над голой белизной домов, Как будто кто-то равнодушный С вещей и лиц совлек покров. – – – И тьма – как будто тень от света, И свет – как будто отблеск тьмы. Да был ли день? И ночь ли это? Не сон ли чей-то смутный мы? – – – Гляжу на все прозревшим взором, И как покой мой странно тих, Гляжу на рот твой, на котором Печать лобзаний не моих. – – – Пусть лживо-нежен, лживо-ровен Твой взгляд из-под усталых век, – Ах, разве может быть виновен Под этим небом человек! – – – . (опубл. 05.1915)

– – – В земле бесплодной не взойти зерну, Но кто не верил чуду в час жестокий? – Что возвестят мне пушкинские строки? Страницы милые я разверну. – – – Опять, опять «Ненастный день потух», Оборванный пронзительным «но если»! Не вся ль душа моя, мой мир не весь ли В словах теперь трепещет этих двух? – – – Чем жарче кровь, тем сердце холодней, Не сердцем любишь ты – горячей кровью. Я в вечности, обещанной любовью, Не досчитаю слишком многих дней. – – – В глазах моих веселья не лови: Та, третья, уж стоит меж нами тенью. В душе твоей не вспыхнуть умиленью, Залогу неизменному любви, – – – – В земле бесплодной не взойти зерну, Но кто не верил чуду в час жестокий? – Что возвестят мне пушкинские строки? Страницы милые я разверну.

– – – Следила ты за играми мальчишек, Улыбчивую куклу отклоня. Из колыбели прямо на коня Неистовства тебя стремил излишек. – – – Года прошли, властолюбивых вспышек Своею тенью злой не затемня В душе твоей, – как мало ей меня, Беттина Арним и Марина Мнишек! – – – Гляжу на пепел и огонь кудрей, На руки, королевских рук щедрей, – И красок нету на моей палитре! – – – Ты, проходящая к своей судьбе! Где всходит солнце, равное тебе? Где Гёте твой и где твой Лже-Димитрий? – – – . 9 мая 1915 Коктебель и Св.Горы

– – – Я не знаю моих предков, – кто они? Где прошли, из пустыни выйдя? Только сердце бьется взволнованней, Чуть беседа зайдет о Мадриде. – – – К этим далям овсяным и клеверным, Прадед мой, из каких пришел ты? Всех цветов глазам моим северным Опьянительней черный и желтый. – – – Правнук мой, с нашей кровью старою, Покраснеешь ли, бледноликий, Как завидишь певца с гитарою Или женщину с красной гвоздикой? – – – . 15 июня 1915 Коктебель

– – – Он ходит с женщиной в светлом, – Мне рассказали. – Дом мой открыт всем ветрам, Всем ветрам. – – – Они – любители музык – В девять в курзале. Стан ее плавный узок, Так узок… – – – Я вижу: туманный берег, В час повечерья, Берег, холмы и вереск, И вереск. – – – И рядом с широким фетром Белые перья… Сердце открыто ветрам, Всем ветрам! – – – . 17 июня 1915

– – – Кипящий звук неторопливых арб Просверливает вечер сонно-жаркий. На сене выжженном, как пестрый скарб, Лежат медноволосые татарки. – – – Они везут плоды. На конских лбах Лазурных бус позвякивают кисти. Где гуще пурпур – в вишнях ли, в губах? Что – персик или лица золотистей? – – – Деревня: тополя в прохладе скал, Жилища и жаровни запах клейкий. Зурна заныла, – и блеснул оскал Татарина в узорной тюбетейке. – – – . 7 июля 1915 Коктебель

– – – Он в темных пальцах темную держал, Тяжелую и сладостную розу. По набережной к дому провожал Нас Requiem суровый Берлиоза. – – – Под нами желтая рвалась река, Как будто львиная металась грива… И, подавая розу, льнет тоскливо К моей руке его рука. – – – Над мраморною лестницей, в саду Стелили тени плавные платаны, И слабо волновался на ходу Лиловый шелк торжественной сутаны… – – – И расстаемся мы не потому ль (Ах, был весь Рим в том профиле орлином!), Что горьким вереском и острым тмином В моей стране цветет июль? – – – . 29 июля 1915 Святые Горы

– – – Летят, пылая, облака, Разрушился небесный город. Упряма поступь и легка, Раскинут ветром вольный ворот. – – – Кто мне промолвил «добрый путь», Перекрестил – кто на дорогу? Пусть не устанут ветры дуть, От твоего стремить порога. – – – Былое – груз мой роковой – Бросаю черту на потребу. Над бесприютной головой Пылай, кочующее небо! – – – . 31 июля 1915 Святые Горы

– – – Журавли потянули к югу. В дальний путь я ухожу. Где я встречу ее, подругу, Роковую госпожу? – – – В шумном шелке ли, в звонких латах? В кэбе, в блеске ль колесниц? Под разлетом бровей крылатых Где ты, ночь ее ресниц? – – – Иль полунощные бульвары Топчет злой ее каблук? Или спрятался локон ярый Под монашеский клобук? – – – Я ищу, подходя к театру, И в тиши церковных стен – Не Изольду, не Клеопатру, Не Манон и не Кармен! – – – . 1 августа 1915 Святые Горы

– – – Смотрят снова глазами незрячими Матерь Божья и Спаситель-Младенец. Пахнет ладаном, маслом и воском. Церковь тихими полнится плачами. Тают свечи у юных смиренниц В кулачке окоченелом и жестком. – – – Ах, от смерти моей уведи меня, Ты, чьи руки загорелы и свежи, Ты, что мимо прошла, раззадоря! Не в твоем ли отчаянном имени Ветер всех буревых побережий, О, Марина, соименница моря! – – – . 5 августа 1915 Святые Горы

– – – Должно быть, голос мой бездушен И речь умильная пуста. Сонет дописан, вальс дослушан И доцелованы уста. – – – На книгу облетает астра, В окне заледенела даль. Передо мной: «L’Abesse de Castro», Холодно-пламенный Стендаль. – – – Устам приятно быть ничьими, Мне мил пустынный мой порог… Зачем приходишь ты, чье имя Несет мне ветры всех дорог? – – – . 3 сентября 1915

– – – На синем – темно-розовый закат И женщина, каких поют поэты. Вечерний ветер раздувает плат: По синему багряные букеты. – – – И плавность плеч и острия локтей Явила ткань узорная, отхлынув. Прозрачные миндалины ногтей Торжественней жемчужин и рубинов. – – – У юных мучениц такие лбы И волосы – короны неподвижней. Под взлетом верхней девичьей губы Уже намеченная нега нижней. – – – Какой художник вывел эту бровь, И на виске лазурью тронул вену, Где Рюриковичей варяжья кровь Смешалась с кровью славною Комнена? – – – . 16 сентября 1915

– – – И вновь плывут поля – не видишь ты, не видишь! – И одуванчик умилительно пушист. Росинку шевеля, – не видишь ты, не видишь! – Пошатывается разлатый лист. – – – И провода поют, – не слышишь ты, не слышишь, Как провода поют над нивами, и как Вдали копыта бьют – не слышишь ты, не слышишь! – И поздний выстрел будит березняк. – – – Июль у нас, январь, – не помнишь ты, не помнишь: Тебе столетие не долгосрочной дня. Так памятлива встарь, – не помнишь ты, не помнишь Ни вечера, ни ветра, ни меня! – – – . 24 сентября 1915

– – – Как в истерике, рука по гитаре Заметалась, забилась, – и вот О прославленном, дедовском Яре Снова голос роковой поет. – – – Выкрик пламенный, – и хору кивнула, И поющий взревел полукруг, И опять эта муза разгула Сонно смотрит на своих подруг. – – – В черном черная, и белы лишь зубы, Да в руке чуть дрожащий платок, Да за поясом воткнутый, грубый, Слишком пышный, неживой цветок. – – – Те отвыкнуть от кочевий успели В ресторанном тепле и светле. Тех крестили в крестильной купели, Эту – в адском смоляном котле! – – – За нее лишь в этом бешеном сброде, Задивившись на хищный оскал, Забывая о близком походе, Поднимает офицер бокал. – – – . 26 сентября 1915

– – – Она поет: «Аллаверды, Аллаверды – Господь с тобою», – И вздрогнул он, привычный к бою, Пришлец из буйной Кабарды. – – – Рука и взгляд его тверды, – Не трепетали пред пальбою. Она поет: «Аллаверды, Аллаверды – Господь с тобою». – – – Озарены цыган ряды Луной и жженкой голубою. И, упоенная собою, Под треск гитар, под вопль орды Она поет: «Аллаверды». – – – . 29 сентября 1915

– – – Я вспомню все. Всех дней, в одном безмерном миге, Столпятся предо мной покорные стада. На пройденных путях ни одного следа Не минуя, как строк в моей настольной книге, И злу всех дней моих скажу я тихо «да». – – – Не прихотью ль любви мы вызваны сюда, – Любовь, не тщилась я срывать твои вериги! И без отчаянья, без страха, без стыда Я вспомню все. – – – Пусть жатву жалкую мне принесла страда, Не колосом полны – полынью горькой – риги, И пусть солгал мой бог, я верою тверда, Не уподоблюсь я презренному расстриге В тот бесконечный миг, в последний миг, когда Я вспомню все.

– – – Снова на профиль гляжу я твой крутолобый И печально дивлюсь странно-близким чертам твоим. Свершилося то, чего не быть не могло бы: На пути на одном нам не было места двоим. – – – О, этих пальцев тупых и коротких сила, И под бровью прямой этот дико-недвижный глаз! Раскаяния, – скажи, – слеза оросила, Оросила ль его, затуманила ли хоть раз? – – – Не оттого ли вражда была в нас взаимной И страстнее любви и правдивей любви стократ, Что мы двойника друг в друге нашли? Скажи мне, Не себя ли казня, казнила тебя я, мой брат?

– – – Окиньте беглым, мимолетным взглядом Мою ладонь: Здесь две судьбы, одна с другою рядом, Двойной огонь. – – – Двух жизней линии проходят остро, Здесь «да» и «нет», – Вот мой ответ, прелестный Калиостро, Вот мой ответ. – – – Блеснут ли мне спасительные дали, Пойду ль ко дну, – Одну судьбу мою вы разгадали, Но лишь одну.

– – – И впрямь прекрасен, юноша стройный, ты: Два синих солнца под бахромой ресниц, И кудри темноструйным вихрем, Лавра славней, нежный лик венчают. – – – Адонис сам предшественниц юный мой! Ты начал кубок, ныне врученный мне, – К устам любимой приникая, Мыслью себя веселю печальной: – – – Не ты, о юный, расколдовал ее. Дивясь на пламень этих любовных уст, О, первый, не твое ревниво, – Имя мое помянет любовник. – – – . 3 октября 1915

– – – Как встарь, смешение наречий, – Библейский возвратился век, И поднял взгляд нечеловечий На человека человек. – – – Гонимы роковою ложью, Друг в друге разъяряют злость, И, поминая имя Божье, В Христову плоть вонзают гвоздь. – – – По нивам и по горным кряжам Непостижимый свист ядра… Что скажете и что мы скажем На взгляд взыскующий Петра? – – – . 26 октября 1915

– – – И вот она! Театр безмолвнее Невольника перед царем. И палочка взвилась, как молния, И вновь оркестра грянул гром. – – – Лучи ль над ней свой блеск умножили, Иль от нее исходит день? И отрок рядом с ней – не то же ли, Что солнцем брошенная тень? – – – Его непостоянством мучая, Носок вонзает в пол, и вдруг, Как циркулем, ногой летучею Вокруг себя обводит круг. – – – И, следом за мгновенным роздыхом, Пока вскипает страсть в смычках, Она как бы вспененным воздухом Взлетает на его руках… – – – Так встарь другая легконогая – Прабабка «русских Терпсихор» – Сердца взыскательные трогая, Поэта зажигала взор. – – – У щеголей не те же чувства ли, Но разочарованья нет: На сцену наведен без устали Онегина «двойной лорнет». – – – . 26 октября 1915

– – – Люблю тебя в твоем просторе я И в каждой вязкой колее. Пусть у Европы есть история, – Но у России: житие. – – – В то время, как в духовном зодчестве Пытает Запад блеск ума, Она в великом одиночестве Идет к Христу в себе сама. – – – Порфиру сменит ли на рубище, Державы крест на крест простой, – Над странницею многолюбящей Провижу венчик золотой. – – – . Ноябрь 1915 (?)

– – – Я – червонная дама. Другие, все три, Против меня заключают тайный союз. Над девяткой, любовною картой, – смотри: Книзу лежит острием пиковый туз, Занесенный над сердцем колючий кинжал. Видишь: в руках королей чуждых – жезлы, Лишь червонный один меч в руке своей сжал, Злобно глядит, – у других взгляды не злы… Будет любовь поединком двух воль. Кто же он, кто же он, грозный король? – – – Ни друзей, ни веселий, ни встреч, ни дорог! – Словно оборвана нить прежней судьбы, И не свадебный хор стережет мой порог, – Брачной постелью в ту ночь будут гробы. От всего, что любимо, меня отделя, Черные, видишь, легли карты кругом. Мысли, черные мысли – гонцы короля: Близок приход роковой в светлый мой дом… Будет любовь поединком двух воль. Кто же он, кто же он, грозный король? – – – . Ноябрь 1915 (?)

– – – Как светел сегодня свет! Как живы ручьи живые! Сегодня весна впервые, И миру нисколько лет! – – – И этот росток стебля, Воистину, первороден, Как в творческий день Господень, Когда зацвела земля. – – – Всем птицам, зверям и мне, Затерянной между ними, Адам нарекает имя, – Не женщине, а жене. – – – Ни святости, ни греха! Во мне, как во всем, дыханье, Подземное колыханье Вскипающего стиха. – – – . Ноябрь 1915 (?)

– – – Узорами заволокло Мое окно. – О, день разлуки! – Я на шершавое стекло Кладу тоскующие руки. – – – Гляжу на первый стужи дар Опустошенными глазами, Как тает ледяной муар И расползается слезами. – – – Ограду перерос сугроб, Махровей иней и пушистей, И садик – как парчовый гроб, Под серебром бахром и кистей… – – – Никто не едет, не идет, И телефон молчит жестоко. Гадаю – нечет или чет? – По буквам вывески Жорж Блока.

– – – В этот вечер нам было лет по сто. Темно и не видно, что плачу. Нас везли по Кузнецкому мосту, И чмокал извозчик на клячу. – – – Было все так убийственно просто: Истерика автомобилей; Вдоль домов непомерного роста На вывесках глупость фамилий; – – – В вашем сердце пустынность погоста; Рука на моей, но чужая, И извозчик, кричащий на остов, Уныло кнутом угрожая.

– – – Краснеть за посвященный стих И требовать возврата писем, – Священен дар и независим От рук кощунственных твоих! – – – Что возвращать мне? На, лови Тетрадь исписанной бумаги, Но не вернуть огня, и влаги, И ветра ропотов любви! – – – Не ими ль ночь моя черна, Пустынен взгляд и нежен голос, Но знаю ли, который колос Из твоего взошел зерна?

– – – Ты, молодая, длинноногая! С таким На диво слаженным, крылатым телом! Как трудно ты влачишь и неумело Свой дух, оторопелый от тоски! – – – О, мне знакома эта поступь духа Сквозь вихри ночи и провалы льдин, И этот голос, восходящий глухо Бог знает из каких живых глубин. – – – Я помню мрак таких же светлых глаз. Как при тебе, все голоса стихали, Когда она, безумствуя стихами, Своим беспамятством воспламеняла нас. – – – Как странно мне ее напоминаешь ты! Такая ж розоватость, золотистость И перламутровость лица, и шелковистость, Такое же биенье теплоты… – – – И тот же холод хитрости змеиной И скользкости… Но я простила ей! И я люблю тебя, и сквозь тебя, Марина, Виденье соименницы твоей! – – – . Осень 1929