Не спрашивай мертвых, они ничего не могут рассказать о себе. Это не они говорят с тобой в лабиринтах сновидений, а твой растревоженный, не знающий отдыха мозг.

Люсину, задремавшему на какой-то миг у себя в кабинете, приснился отец. Словно взывая о помощи, он протягивал руки, стоя на пороге их старого дома, в котором давно поселились чужие люди, и вдруг отступил куда-то в невыразимую даль, когда в сон ворвалось дребезжание внутреннего телефона.

Люсин неторопливо собрал разложенные на столе документы в аккуратную стопку и надел висевший на плечиках китель, скромно украшенный университетским ромбом. Несмотря на несколько громких дел, о которых широко сообщалось в печати, орденов у Люсина не было.

— Разрешите, товарищ полковник? — Люсин приоткрыл дверь в кабинет.

— Да-да, заходите. — Полковник Кравцов озабоченно взмахнул рукой, зажав плечом телефонную трубку. Говорил он тихо, почти не раскрывая рта и в основном короткими междометиями. Больше слушал, сохраняя на лице настороженную безучастность. За окнами хлестал дождь, было хмуро и бесприютно. Люминесцентные светильники под потолком изливали холодное сияние, сумрачно подрагивая в полированных плоскостях финского гарнитура. Новый человек, новая мебель, заново отделанный деревянными панелями кабинет.

— Садитесь, — сказал Кравцов, закончив разговор, и сразу перешел к делу. — Вот, значит, какая история: без вести пропал человек. — Поправив очки, он заглянул в бумажку, одиноко белевшую на зеркальной глади стола. — Солитов Георгий Мартынович, год рождения тысяча девятьсот шестнадцатый, профессор Московского химико-технологического института, заслуженный деятель науки и техники. Ясно?

— Пока не очень.

— Вот и мне тоже неясно. Никто не видел, как и, главное, когда он покинул дачу. Зачем-то захлопнул за собой дверь, которую нельзя открыть снаружи… Почему, спрашивается?

— То есть? — позволил себе уточнить Люсин. — Входную дверь?

— Донесение составлено местным участковым. Наворочено всякого: взрыв какой-то таинственный, и вообще полный туман. Нас просили помочь разобраться.

— Помочь разобраться? Но это значит, мы берем дело?

— Вы правильно понимаете. Ситуация, мягко выражаясь, своеобразная, я бы даже сказал, настораживающая. Начальство, не скрою, проявило повышенный интерес, что, как вы понимаете, требует от нас особой оперативности. Словом, выезжайте на место с опергруппой, поглядите, что там и как. Наверняка все окажется значительно проще. Работать будете вместе со следователем горпрокуратуры Гуровым. Постарайтесь поладить с ним.

— А он со мной тоже постарается? — поинтересовался Люсин без тени улыбки.

— Сразу по возвращении доложите. — Кравцов вложил лежавший перед ним листок в папку и, как по льду, отпасовал ее через весь стол Люсину. Разговор был закончен. — Путь неблизкий, поэтому времени не теряйте.

— Разрешите сперва подумать, товарищ полковник.

— Что?! — В невозмутимых глазах Кравцова промелькнуло мгновенное изумление.

— Я хочу сказать, что должен сначала ознакомиться с делом, возможно, навести кое-какие справки и наметить хотя бы предварительный план действий.

— Ну, вам виднее, — последовал за многозначительной паузой окончательный вердикт. — К концу дня ожидаю с докладом.

— Если придется задержаться, товарищ полковник, я позвоню. — Люсин знал себе цену и отнюдь не был расположен менять стиль работы, складывавшийся годами. Пусть новое руководство воспринимает его таким, какой он есть. Стоит из-за боязни испортить отношения, дать слабину, и пиши пропало. До конца дней своих не выкарабкаешься из мелочной опеки.

И все же от разговора с Кравцовым остался неприятный осадок. То и дело напоминало о себе запоздалое опасение, что без особой надобности полез на рожон, перегнул палку.

Выстроив разрозненные факты, Люсин наконец уяснил для себя суть происшествия.

Домработница или, вернее, домоправительница профессора Аглая Степановна Солдатенкова, вернувшись после почти недельного отсутствия, обнаружила выбитое окно. Она, естественно, забеспокоилась и кинулась в дом. Но дверь, ведущая в комнату, оказалась запертой изнутри. Солдатенковой ничего иного не оставалось, как заглянуть в кабинет со двора. Увидев, что в помещении полнейший беспорядок, она подняла тревогу. Кто-то из соседей принес табуретку. Заглянув в окно и не обнаружив Георгия Мартыновича среди разора и запустения, Аглая Степановна немного успокоилась и принялась расспрашивать: может, кто что знает. Но так ни до чего и не доискалась. Решив, что профессор мог поехать на городскую квартиру, старая женщина позвонила в Москву — раз, другой, третий. Телефон не отвечал. Тогда она позвонила в институт, но профессора не оказалось и там. Лишь на следующее утро, отчаявшись дождаться хозяина и заподозрив, как она объяснила, «худое», Солдатенкова обратилась в милицию. Участковый прибыл на место и, приняв необходимые меры для сохранения следов, произвел предварительный осмотр.

По характеру осколков оконного стекла, обнаруженных на достаточном удалении от дачи, он предположил возможность взрыва. Эта версия косвенно подтверждалась показаниями соседей Солитова, засвидетельствовавших, что тот вел дома различные химические исследования.

Проанализировав обстановку, Люсин одобрил действия участкового. Он хотя и не проявил особой инициативы, но зато не наделал ошибок.

По своему обыкновению Владимир Константинович начал со схемы. Очертив в центре бумажного листа квадратик и обозначив его инициалами Солитова, он сделал несколько ответвлений, пометив их соответствующими надписями: «Солдатенкова», «Соседи», «МХТИ», «Московская квартира». Люсин подумал, что в процессе работы число таких ответвлений удвоится, утроится, даже удесятерится. И это только прямые связи. А сколько обозначится косвенных, опосредованных, самым причудливым образом разветвленных. Только выявив их все до последней, можно надеяться на успешный финал.

Отработав первоначальную логическую схему, Люсин старался не задумываться над главным вопросом: жив или же нет человек, о самом существовании которого он даже не подозревал еще каких-нибудь полчаса назад.

Поставив в известность дежурного по городу о намеченных действиях, он запросил морги, больницы, направил ориентировку по отделениям и в область. Затем позвонил в отдел кадров МХТИ и, обрисовав ситуацию, попросил ознакомить его с личным делом Георгия Мартыновича.

— Да-да, я подошлю человека, — сказал он, включая магнитофон. — Но время не терпит. Поэтому продиктуйте основные позиции, будьте настолько любезны… Нет, список научных трудов пока не надо, с научными трудами можно чуточку повременить…

Разговор практически не дал никаких новых зацепок. Жена Солитова Анна Васильевна умерла в позапрошлом году, дочь Людмила была замужем за работником Госкомитета по внешним экономическим связям и находилась за границей. Установив, что квартира профессора была в последний раз поставлена на охрану одиннадцатого июля, то есть еще месяц назад, Люсин набросал проект запроса в МИД. На подобного рода телеграмму полагалась соответствующая виза. Рассудив, что лишний раз мозолить глаза начальству, безусловно, не стоит, Люсин не стал торопиться и послал в институт за личным делом.

Теперь, когда было сделано все, что возможно, следовало заняться подбором опергруппы. Люсин никогда не полагался на случайность. Дежурства дежурствами, очередность очередностью, но он предпочитал работать с людьми, хорошо ему знакомыми. Итак, экспертом, конечно, Крелина, а шофером Кушнера либо Самусю. От собаки, к сожалению, толку не будет, потому как всю неделю город и область заливают потоки дождя. Но порядок есть порядок. Придется взять. Что же касается следователя, то начальство не выбирают.

Спустившись во внутренний двор, где уже дожидался желто-голубой милицейский микроавтобус, Люсин не без удовольствия обнаружил, что ливень прекратился.

— С погодкой, командир! — поприветствовал Коля Самуся, включив зажигание. — На Синедь?

— Можно и на Синедь, если приготовил снасти и знаешь верное место. Я слышал, там лещ хорошо берет?.. Люсин, — коротко представился он пожилому лысому человеку в штатском — старшему следователю прокуратуры по особо важным делам.

— Гуров, — ответил тот церемонным кивком.

— Я знаю вас, Борис Платонович, — улыбнулся Люсин, протянув для приветствия руку.

Ни внешность Гурова, вполне заурядная, ни манера вести себя никак не раскрывали его характера Лишь желчно опущенные уголки губ и привычка время от времени почесывать переносицу свидетельствовали об известном внутреннем напряжении. Очевидно, его угнетали какие-то сугубо личные заботы. Опытный следователь, он бы не стал заранее волноваться из-за дела, обстоятельства которого еще так неясны.

За окружной по обе стороны шоссе замелькали березы и распахнулись зеленые квадраты полей. Люсин вытянул ноги и, опустив веки, предался дреме. Он бы, пожалуй, даже уснул ненадолго, но неожиданный вопрос следователя вырвал его из короткого забытья.

— Не верите, что действительно произошел взрыв?

— Как я могу верить или не верить? — Люсин неохотно выпрямился. — Принимаю за данность, а далее поглядим.

— Одно лишь предположение, что в доме заслуженного человека, вообще в частном доме могло случиться подобное, уже бросает, как бы поточнее сказать, некую тень. Вы меня понимаете? Акцентик! Притом весьма неприятный.

— Мы не выбираем происшествий, — не желая особенно вдумываться в смысл сказанного, откликнулся Люсин. — Это они нас выбирают.

— Известный химик, изобретатель, и вдруг такое… Вас это не наводит на определенные мысли?

— Вы же сами видите, химик… Вот если бы он был стоматологом или, допустим, скорняком, тогда бы я, возможно, и удивился.

— Вы не даете себе труда понять меня?

— Просто не вижу причин для особого беспокойства. Оно по меньшей мере преждевременно. Поживем — увидим. Мало ли ахинеи встречается в протоколах?

— Но ведь взрыв!

— Взорваться могла и бутыль с квасом.

— Завидую вашему спокойствию. Вы, по-видимому, очень счастливый и благополучный человек.

— Не жалуюсь, — сонно пробормотал Люсин, устраиваясь поудобнее.